Человек с фасеточными глазами Мин-и У
Алиса представила, что за люди могут быть в таком месте, и сердце у нее непроизвольно забилось быстрее. Она стала искать какое-нибудь укрытие, чтобы ее не могли обнаружить с дорожки. Неожиданно быстро появился высокий парень на велосипеде, с бородой и усами на еще ребяческом лице, и остановился рядом с ней.
– Привет!
– Привет! – ответила Алиса через силу.
– В кемпинг идешь?
– Ага.
– Садись, подвезу.
– Не надо.
– Не бойся, вот, смотри, это мое служебное удостоверение кемпинга. Я вчера тебя видел, ты живешь в Шарлоттенлундском форте, правильно? Тебе одной тут ходить страшновато, наверное. Скоро совсем стемнеет. Не волнуйся, можешь мне доверять. Лес знает мой велосипед. – Вообще-то Алиса понимала, что в это время года в лесу темнеет после девяти, но сердце у нее по-прежнему билось быстро, и ей трудно было понять, это из-за волнения или из-за чего-то еще. Она взглянула на велосипед – на нем не было заднего сиденья.
– Как это – подвезешь, на этом?
Он вытащил из рюкзака съемный багажник, прикрепил к задней раме и сказал:
– У тебя же вес не больше ста фунтов, эта штука выдержит все сто сорок, без проблем.
Он перевесил свой рюкзак со спины на грудь, чтобы сзади хватило места для Алисы и ее вещей. Она легко положила руку на его крепкую талию, а сердце так и стучало быстрее обычного. После возвращения в кемпинг они вдвоем проговорили до темноты. Парень сходил в свою палатку за гитарой, спел для нее пару песен, которые Алиса слушала еще подростком и все еще хорошо помнила. Лишь когда вдалеке исчезла из вида даже мачта ветрогенератора, они разошлись по своим палаткам.
Прежде всего, она разобралась, что перед ней – датчанин Том Якобсен (потом она узнала, что Якобсен – самая обычная фамилия в Дании). Что до бороды, то это была всего лишь обманчивая видимость, ведь он был младше ее где-то на три года. Но с жизненным опытом все оказалось наоборот: он объехал на велосипеде Африку, под парусом пересек Атлантический океан, и во время того путешествия из-за поломки даже застрял на неизвестном маленьком острове. Еще он занимался бацзицюань[9], вместе с командой ультрамарафонцев пробежал поперек Сахары, а несколько лет назад принял участие в одном любопытном эксперименте по изучению сна. Это было повторение эксперимента 1972 года в техасской пещере Миднайт Кейв, только условия эксперимента были скорректированы. В общем, на глубине тридцати метров он провел под землей целых полгода.
– Как там, под землей?
– Как? По правде говоря, я вообще не чувствовал себя под землей, но было такое ощущение, как если бы я жил в каком-то живом организме.
Якобсен был эрудитом, любителем приключений, всегда с радостью преодолевавшим трудности. Как раз этих черт характера, как правило, не хватало представителям мужского пола, живущим на том острове, откуда была родом Алиса. Это вскружило ей голову. Тем более что у Якобсена были нежные, светящиеся глаза.
– Ты столько всего перепробовал. А сейчас что планируешь?
– Дания – страна без гор, а меня в горы тянет, так что собираюсь побывать в горах в Германии, научиться там лазать по скалам. Я как раз подрабатываю, чтобы купить всякие приспособления для скалолазания, а еще три дня в неделю хожу на занятия с тренером.
Алиса совсем не знала датский и могла разговаривать с ним только по-английски. Им обоим приходилось общаться не на родном языке, так что фразы звучали как-то неуверенно. Но важнее языка, скорее, было другое: в разговоре с ним она то и дело чувствовала, что поглощена собственными мыслями, не может сосредоточиться на теме беседы, или даже про себя вспоминает поэтические строки: «Они затопят разум темнотой…[10] блин! – думала она, – блин, что за фигня, блин!».
Якобсена же привлекала тоненькая фигура этой девушки, и то, как она иногда разговаривала сама с собой по-китайски. Он решил, что не пойдет дальше на каноэ по фьордам, как планировал. Встреча с Алисой волновала его так же, как приключения на лоне природы, была такой же непредвиденной, а может быть, даже и более опасной. Якобсен сам предложил стать гидом Алисы. В это путешествие они отправились с волнением и радостью, совсем как дети, он со своим рюкзаком на плечах, она со своим.
Через три недели похода по Северной Европе Алиса вернулась обратно в Копенгаген, где должна была сесть на самолет. Он был всего лишь провожающим, но когда Алиса пошла регистрироваться на рейс – она везла свой чемодан, он вез свой, – Якобсен вдруг принял неожиданное решение: отправиться на Тайвань, взглянуть на все своими глазами. На рейс Алисы не было свободных мест, поэтому они полетели на Тайвань друг за другом. После посадки в Тайбэе Алиса не поехала сразу домой, а осталась в аэропорту ждать рейса из Копенгагена с пересадкой в Бангкоке. В тот вечер, когда они заметили друг друга в зале прибытия, стало ясно, что их сердца уже всё решили за них, больше никаких сомнений.
Возвратившись на Тайвань, Алиса обнаружила в переполненном почтовом ящике письмо из университета о приеме на работу. Не раздумывая, она тут же решила, что переедет в уезд Х. Размышляя о том, почему она отправила резюме только в один университет, она снова сочла, что виной тому мечтательный характер: отчасти хотела на море, а отчасти – грезила о том, что сможет снова вернуться к писательству. Для творчества, конечно, следует выбирать места подальше от людей, на самом деле для того, чтобы можно было наблюдать за ними же с определенного расстояния. Тем временем Якобсен за неделю до отъезда в уезд Х. уже связался с тайваньскими любителями горных походов и даже успел совершить с ними восхождение на главный пик Сюэшань[11]. Вернувшись в Тайбэй, он наслушался рассказов Алисы об уезде Х. и решил, что поедет вместе с ней.
Алиса и Якобсен сперва поселились в университетском общежитии, но так как они не состояли в браке, им разрешили ютиться только в тесных одноместных комнатах. К тому же построенные за казенный счет общежития обычно не отличаются удобствами, а летом на стенах от влажности выступает конденсат, так что к вечеру даже простыня пропитывается влагой.
Приехав из равнинной страны на горный остров, Якобсен пустился в походы по горам, а еще начал тренировки по скалолазанию с местными друзьями. Хотя Якобсен был уже не в том возрасте, чтобы становиться настоящим альпинистом, но он, кажется, решил идти так далеко, как только сможет.
– В этих местах такая влажность, совсем не как в Скандинавии.
– Еще бы, это же тропики. Слушай, а ты разве о деньгах не беспокоишься?
– Я тут отправил текст в датский журнал о путешествиях, пока вроде без проблем. А у тебя сомнения, что я тут ради твоих денег? – Якобсен моргнул правым глазом. Алиса заметила, что у Якобсена, когда тот не говорил всей правды, моргает только правый глаз, поэтому она не стала просить у него тот журнал, и решила не приставать с вопросами о материальном и семейном положении.
Да и так разве плохо? С человеком можно жить вместе, даже если ничего не знаешь про его семью. Якобсен с воодушевлением рассказывал ей о том, почему влюбился в скалолазание и горные походы: «Когда ты один карабкаешься по скале, у тебя перед глазами только кусочек неба, ногами чувствуешь, как ничтожны собственные силы, пальцами нащупываешь щелочки в скалистой породе, и всем, что ты видишь и чем дышишь, нельзя поделиться с другими, понимаешь? Ты слышишь, как стучит сердце, знаешь, что твое дыхание становится все тяжелее, а если ты и вправду лезешь по скале на высоте нескольких тысяч метров, и в любое время тебя может ждать смерть, то это такое чувство… – у Якобсена ярко светились глаза – …как будто ты в любое время можешь лицезреть самого Бога».
Алиса глядела на него, в эти глаза, так завораживающие ее раньше, да и теперь тоже. Но почему-то все те черты характера Якобсена, которые сперва так привлекали Алису, теперь больше всего заставляли ее беспокоиться.
Шло время, и Алиса испытывала серьезную тревогу: что, если этот сексуальный парень возьмет и бросит ее, просто уйдет и не вернется. Она сама подумывала оставить его, но всякий раз, когда он появлялся, снова тонула в его неизбывно-печальных, глубоких, и таких невинных глазах. Ей почти казалось, что ее сердце ожидает та же участь, что и эту комнату в общежитии, гниющую от чрезмерной влажности. Она не знала, как поступить.
Алиса долгое время изучала творчество живущего в уезде Х. писателя К., и потому была дружна с его молодой женой. Та влюбилась в писателя К. после того, как взяла у него интервью (правда, это совсем другая история). Она говорила медленно, ходила в босоножках и была не то чтобы красивая, но миловидная женщина с короткой стрижкой и аккуратными манерами, обожательница Пола Остера[12]. Разница в возрасте у них с К. составляла почти тридцать лет. Любовь всегда заставляет нас принимать странные решения, каким иногда бывает брак, идущий наперекор действительности и преодолевающий пропасть в три десятилетия. Поначалу все считали, что любовь у них платоническая, но тут старый писатель внезапно развелся с женой и женился на ней. Друзья ожидали, что в итоге либо К. оставит вторую жену наедине с горой рукописей, либо она долго не выдержит со стариком на одном месте, и, в конце концов, очнется от текстологического забытья. Но никто не предполагал, что молодая жена писателя вдруг возьмет и покинет этот мир раньше, чем он.
Ее унесла внезапно нахлынувшая огромная волна, когда К. с молодой женой отправились погулять на побережье. Говорили, что накануне на дне океана случилось сильное землетрясение, поэтому на отдельных участках побережья произошло резкое повышение уровня прилива. В тот момент К. как раз пошел в туалет, и морская вода в одно мгновение хлынула в будку временного туалета, построенного местным туристическим ведомством, так что его ноги оказались по колено в воде. Он выглянул в окошко и увидел, как молодая жена, стоявшая далеко-далеко на берегу, упала в заставшую ее врасплох волну. Волна беззвучно забрала ее, не оставив и следа.
Так как других свидетелей на месте происшествия не было, полиция составила протокол и почти через две недели неожиданно закрыла дело. Кто же мог предположить, что на следующий день К. совершит самоубийство. Способ, к которому он прибегнул, можно посчитать банальным, а можно – и необыкновенно оригинальным: он наглухо закрыл все окна и двери, а потом стал сжигать рукописи, одну за другой, и в конце концов потерял сознание и умер, вдыхая дым своих же текстов.
Единственным ребенком К. был его сын по имени Вэнь-ян. Он ненавидел отца за то, что тот бросил мать и нашел себе молоденькую жену. Потом они превратились в настоящих врагов, и Вэнь-ян вместе с матерью уехали с восточного побережья в Тайбэй и занялись там бизнесом по продаже спортивных товаров. После самоубийства К., посовещавшись с Алисой, Вэнь-ян решил распродать все отцовское имущество.
– Ничего мне не надо, ни дома, ни земли. Что касается авторских прав на его произведения, я предоставляю вам решать, профессор. Главное, чтобы роялти и вырученные за продажу дома деньги оказались на счете моей матери, остальное вы сами решайте.
Он оставил Алисе номер счета первой жены писателя. В принципе, с библиотекой К. особых проблем не возникло: она уговорила университет освободить для книг отдельный кабинет. Дом в городе был выставлен на продажу риелтерским агентством. А самой Алисе приглянулся участок земли в прибрежной полосе лесопосадок, с маленькой хижиной, куда писатель изредка приезжал. Она забрала все средства со своего льготного депозита[13] и купила эту землю, переведя деньги на счет первой жены писателя К.
Вот так Алиса и увидела запись в дневнике К., сделанную за день до самоубийства. В ней говорилось о том дне, когда пришла внезапно нахлынувшая волна: «На первый взгляд это была не волна, а само море, молчаливо восставшее без предупреждения. Ты и заметить не успел, а оно уже без единого звука отступило на прежнее место, всего-навсего забрало кое-что. Только и всего».
В то время Якобсен вместе с международной группой альпинистов отправился в Шамони, чтобы совершить зимнее восхождение на Монблан. Спустя несколько недель он как-то утром объявился на кухне в общежитии, готовил там завтрак.
– Привет!
– Привет!
– Омлет с беконом и луком?
– Ага.
Алиса уже привыкла к таким встречам, и делала вид, будто ей все равно, но при этом злилась на себя из-за собственной слабости. За завтраком Алиса слушала о приключениях Якобсена, как он чуть не потерял зрение из-за солнечных лучей, отражаемых снегом (она подумала, что он специально снял солнцезащитные очки, потому что в 1786 году во время первого восхождения на Монблан доктор Паккар тоже чуть не лишился зрения. Он всегда умышленно подражал другим путешественникам, оказавшимся «на грани жизни и смерти»), а затем незаметно перевела разговор на тему строительства дома.
– А когда ты возьмешь меня в Шамони?
– Когда угодно!
– В Шамони дома красивые?
– Эти дома достойны того, чтобы ты одна жила в них.
– А ты еще помнишь про летний дом? – она рванула с места в карьер.
– Ну, красивый и интересный домик, – он нежным поцелуем убрал кетчуп с уголка ее рта.
– Я хотела бы построить такой домик.
– Серьезно?
– Я купила землю.
– Ты купила землю? Ты хочешь сказать, что ты купила землю, чтобы построить на ней дом?
Участок земли находился рядом с прибрежными лесопосадками, недалеко впереди шумело море. Берега здесь в основном скалистые, не слишком толстый слой почвы, поэтому, хотя участок и обозначен в документах как земля сельскохозяйственного пользования, но вообще-то вырастить на ней что-либо было бы нелегко. Алиса просмотрела все рукописи К., но так и не узнала, почему он решил купить эту землю.
Якобсен стоял около участка. Неторопливым шагом он двинулся в сторону моря, затем начал раздеваться, а когда остался в чем мать родила, тут же бросился в воду, как будто вернулся к возлюбленной после долгой разлуки, и теперь во что бы то ни стало хотел крепко ее обнять и как следует заняться с ней любовью. Алиса, остановившись на том клочке земли, молча смотрела на его белокурые кудри, то всплывающие, то пропадающие в синем море, словно талисман, потери которого ожидаешь в любой момент.
Ступив на берег, он крепко поцеловал ее, а затем сказал:
– Давай построим коттедж, похожий на летний дом!
Набрав в библиотеке кучу книг, Якобсен принялся вникать в суть дела. Пока что горы отошли на второй план. Алиса уверилась в том, что Якобсен, может быть, и не гений, но если у него появилось желание серьезно заниматься каким-нибудь делом, то он обязательно его завершит. Сможет ли она удержать такого, как он?
Якобсен сказал:
– Можно сделать так, чтобы снаружи напоминало летний дом, но общая идея должна быть другой. Я хочу построить здесь летний дом, который будет в гармонии с этим местом.
Поскольку дом будет обдувать ветер с моря, он решил повернуть его. Если конкретнее, изначально обращенная к фьорду сторона летнего дома смотрела бы на Тихий океан, но не под прямым углом, а под наклоном в тридцать градусов, чтобы коттедж с тремя комнатами не противостоял морю. Причин для выбора тридцатиградусного угла наклона было несколько: напористый морской ветер и солнечные блики на водной глади, которые слишком докучали бы обитателям дома, мешая им по утрам понежиться в кровати. Кроме того, с таким наклоном в каждом уголке дома хватало бы солнечного света, но при этом он не бил бы в глаза. Правое крыло коттеджа должно было стать двухэтажным, с мансардой на лишний метр повыше, так, чтобы во все окно куда хватает глаз – Тихий океан.
Алиса слушала разъяснения Якобсена и стала представлять, как она будет писать, сидя у этого окна. Она сказала, что хотела бы назвать его «окно в море». Еще Якобсен решил возродить задумку Асплунда и сделать нечто наподобие переулка, соединяющего три части дома, которые как бы получат независимость друг от друга, но при этом сохранят между собой дружеское взаимопонимание.
– Ты будешь жить в правой части, а левая часть будет моей. Я только изменю ее расположение, отодвину чуть-чуть назад, чтобы у меня тоже было свое окно, выходящее на море.
Алисе понравилась идея такой дистанцированности.
В дизайне центральной части дома важная роль отводилась всевозможным растениям, высаженным снаружи и внутри, так что гостиная наполнилась бы очарованием тропиков. Якобсен тайком объехал разные гестхаусы на побережье, присмотрелся, и потом с полной уверенностью заявил Алисе:
– Я думаю, многие люди, когда строят дома, не понимают простой вещи, что человек «живет» в доме. Особенно на Тайване некоторые люди строят дома только ради того, чтобы открыть в них гестхаусы, куда большинство гостей приезжает провести ночь. Но дома, в которых можно жить по десять, двадцать лет, должны быть другими. Я думаю, что мы построим дом, в котором можно будет жить целую вечность.
От этой фразы Алиса снова безрассудно влюбилась в парня, которого видела сейчас перед собой.
Так как на востоке Тайваня всегда тепло и никакого отопления не требуется, то не было нужды перенимать идею знаменитого камина летнего дома Асплунда. Во многих тайваньских гестхаусах делают псевдокамины с дровами, но Якобсену они казались безвкусной и глупой затеей. Правда, под влиянием Алисы ему пришлась по душе «культура печного очага», которая в прошлом была распространена в сельских районах Тайваня повсеместно. Короче, наряду с современной кухней, они оставили место еще и для традиционной печи.
– Эта штука полезная, правда. Настоящий дом только тот, в котором можно готовить местную традиционную еду, – сказал Якобсен.
На монтаж электропроводки в доме у Якобсена вообще ушел целый год. Он раз за разом сравнивал солнечные батареи от разных производителей, подгонял их под нужным углом так, чтобы все скаты крыши покрывали солнечные панели. А под выступами крыши в каждой из трех частей дома были сооружены веранды, где можно было бы отдохнуть на прохладе, поразмышлять или вздремнуть в послеобеденный час. Еще он по интернету нашел немецкую фабрику и заказал у нее опреснитель морской воды, сделанный по индивидуальному заказу. Водопровод был спроектирован отдельно для морской и дождевой воды для разных нужд. За исключением нескольких панорамных точек, разнесенных на определенное расстояние, вокруг дома должны были быть посажены солестойкие эндемичные растения, например каранджа и авиценния морская. При этом темп их роста был рассчитан на пятьдесят лет вперед с таким расчетом, чтобы солнечные панели не оказались в тени.
Через полтора года Якобсен закончил работу над схемой планировки дома, трехмерным чертежом, планами электропроводки и водопровода. Алиса, которая каждый день смотрела и слушала, как он собирает дом по частям, в глубине души испытывала еле заметный трепет, напоминающий чересчур легкомысленное ощущение счастья в тот момент, когда открываешь водопроводный кран.
Перед началом строительных работ Алиса постаралась мобилизовать все свои преимущества для того, чтобы получить в банке солидный кредит. Постройка дома предоставляла ей шанс отстраниться от академической жизни, раздражающей и лишенной воображения, давала ей ощущение жизни ради какой-то цели. В день начала строительства Алиса почувствовала себя плохо и поехала в больницу. Доктор посоветовал ей сдать анализ крови на беременность.
Впоследствии Алиса нередко говорила, что Тото и ее Дом на море – ровесники. Так оно, в общем-то, и было. Якобсен воспринял появление Тото, как и любой отец на его месте: он с воодушевлением определил пространство для Тото в левой и правой части дома, чтобы каждый из родителей по отдельности мог проводить время с ребенком.
Когда Тото родился, Дом на море еще не был закончен. Через три месяца после родов Алиса уже работала в саду. Оставив Тото под карнизом, она высаживала рядом с домом разные растения, привлекающие бабочек. Один из ее коллег в университете, писавший эссе о бабочках, хорошо знакомый ей писатель М., по просьбе Алисы составил список растений, подходящих для посадки на побережье, и научил ее, как правильно сажать эти растения.
А Якобсен разрыхлял землю, утрамбованную бульдозерами, и по обеим сторонам грунтовой дороги высаживал деревья, создавая укрытую от ветра тропу, ведущую к морю.
Правда, в тот год на остров один за другим обрушились мощные тайфуны, приходящие один за другим. Из-за ливней подмыло фундамент шоссе, перенесенного раньше метров на десять от берега, и вскоре вся дорога обрушилась. Дорожное управление не придумало ничего лучше, чем перенести дорогу еще на тридцать метров подальше, частично проведя ее через горы, и на более высоком месте было построено «приморское» шоссе. Хотя после стихийного бедствия, вошедшего в историю острова под названием «Наводнение восьмого августа»[14], стала страшно популярной дискуссия на тему «через десять лет многие места на острове станут морем», но для многих это все-таки казалось нереальным. Алиса считала, что унесенные стихией жизни лишь создают обманчивое впечатление, будто можно противостоять стихии. Некоторые всего лишь персонифицируют стихию, говорят, что природа «жестока», «бесчеловечна», в общем занимаются бесполезной болтовней.
Выслушав Алису, Якобсен, бывало, проповедовал ей датскую точку зрения на эту проблему:
– На самом деле, природа не жестока. По крайней мере не особенно жестока к человеку. Природа не наносит ответный удар, поскольку то, что не обладает волей, не может «контратаковать». Природа делает только то, что должна делать. Море поднимается, ну и пусть поднимается, а мы возьмем и переедем, если придется. Если не успеем переехать, то умрем в море, станем кормом для рыб. Что тоже, как подумаешь, неплохо, так ведь?
– Неплохо?
Алиса сначала не слишком понимала Якобсена, ведь на тот момент в эту землю и в этот дом были вложены все ее деньги, даже взятые в кредит! Но понимание вроде бы постепенно приходило к ней. Короче говоря, живем так и дальше, нужно будет – обратимся в бегство, нужно будет – останемся сражаться, нужно будет – погибнем, совсем как полевые жаворонки.
А за последний год море, словно непрошеное воспоминание, в одночасье очутилось перед самым домом. В прошлом году, после Рождества, Алиса во время полного прилива даже оставила попытки входить в дом через переднюю дверь. Два раза в день прилив заключал Алису под стражу, отпуская через несколько часов. В часы большого прилива море незаметно огибало дренажную канаву и брало дом в клещи, оставляя у задней двери всякую всячину: мертвых рыб-ежей, плавучую древесину причудливых форм, обломки корабельных снастей, кости китов, клочья одежды… На следующий день, в часы отлива, Алиса открывала дверь, и ей приходилось переступать через всевозможные предметы и безжизненные останки, чтобы выйти из дома.
Местное правительство поставило Алису в известность, что этот дом, возможно, уже аварийный, что необходимо переехать. Но Алиса настояла на своем:
– Если дом смоет, я сама возьму на себя ответственность. А вы, пожалуйста, оставьте мне мою свободу, я живу здесь на законных основаниях.
В бульварном еженедельнике даже появилась заметка о «писательнице, одиноко живущей в солнечном доме на берегу моря». Достойным внимания в ней было лишь упоминание журналиста о реализованных в конструкции дома задумках Якобсена, например, о солнечных панелях, поворачивающихся за солнцем.
Дах и Хафй, хозяйка бара неподалеку, пару раз приходили уговаривать Алису, но в конце концов сдались.
– Ну и твердая же у тебя башка, все равно что клыки горного кабана, – сказал Дах.
– Ты прав, я такая и есть. – Алиса сидела в доме и смотрела в оно на море, окутанное пепельной дымкой тумана. Она словно находилась в утробе какого-то живого организма. Домик был таким совершенным. В ее жизни не было ничего более прекрасного, чем несколько проведенных здесь лет. Все было так идеально, будто хрустальная сфера без единой неровности, словно падуб округлый без единого пожелтевшего листочка. Быть может, это все было слишком идеально, чтобы продолжать быть реальностью.
Она так никогда и не писала, сидя у «окна в море», просто тихонько сидела на том месте. У моря нет памяти, но можно сказать и наоборот: у моря есть память. Волны и камни морские неизбежно несут на себе рубцы времени. Иногда она так ненавидела море, с которым было связано столько горьких воспоминаний; иногда она так верила ему, полагалась на него, будто видела перед собой крючок без наживки: знаешь, что будет мучительно больно, но все равно заглатываешь его.
Алиса неподвижно лежала, подставив веки под идущий издалека лунный свет, и слушала шум прибоя, звучавший так, будто где-то далеко бьется стекло. Снаружи падали большие, как звезды, капли дождя, окутывая землю и обращая все в промокшее, тревожное, текучее пространство.
В этот вечер, хотя метеобюро объявляло о том, что в ближайший год грядет сильное землетрясение, когда начало трясти, многие люди в глубине души ощутили что-то вроде чувства безнадежности: «Ну вот, дожили!». Во время землетрясения каждый сантиметр дома жалобно стонал, но Алисе казалось, что лучше бы все просто погребло под руинами, и поначалу у нее совсем не возникало желания покинуть дом. Но вдруг затрясло еще сильнее, и инстинктивно она начала искать укрытие. Тут Алиса вспомнила, что она ведь сама хотела совершить самоубийство, и невольно усмехнулась. Дом, что построил Якобсен, оказался крепче, чем она себе представляла. Когда землетрясение кончилось, Алиса заметила, что только основная балка немного покосилась, но дом даже и не собирался рушиться. До самого утра, пока не начался отлив, морская вода окружала дом. Водная гладь простиралась до самого шоссе. Оттуда казалось, что дом будто бы дрейфует по морю.
Алиса подошла к окну и выглянула на улицу. Она увидела, что вода поднялась до уровня, равного примерно половине первого этажа, волны обдают стены дома. Брызги морской пены попали ей на лицо. Она вернулась к лестнице и обнаружила, что вода уже заполнила комнату, образовав небольшое озеро, рыба плавает на фоне кирпичного пола, который они с Якобсеном клали вместе. Как будто попала в огромный аквариум. У Алисы голова пошла кругом. Она протянула руку, чтобы на что-нибудь опереться, и дотронулась до висевшей рядом с лестницей рамки из палисандра. В рамке был отпечаток малюсенькой ножки Тото, сделанный сразу после его рождения. Это было напоминание самой себе о мучениях, надежде и стойкости. Алиса почувствовала, как в этот момент ее скорбь вдруг каким-то чудесным образом пропала, как будто голубое небо над этим островом навсегда исчезло без следа. Алисе стало казаться, что она, вероятно, уже умерла, так что вопрос, покончить ли с жизнью, утратил свою актуальность.
Среди этой печали, среди волн, вместе с ветром ударявших о стены дома и с каждым ударом вызывавших легкую вибрацию, она захотела вдохнуть свежего воздуха и, несколько раз едва удержавшись на ногах, потянулась туда, за окно. В этот момент она увидела, что в воде на куске плавучей древесины чуть заметно дрожит какой-то черный комочек.
Вроде котенок. Нет, не вроде, действительно котенок. Котенок печальными глазами смотрел на нее, и самое удивительно было то, что один глаз у него был голубой, а другой – карий.
Алиса высунулась из окна, схватила дрожащего котенка, перепуганного до такой степени, что он уже не мог больше ничему испугаться, и только беспомощно лежал в ее руках.
– Охаё, – сказала она котенку. Ей вспомнилось то утро, когда она в шутку по-японски пожелала доброго утра взвалившему на себя альпинистское снаряжение Якобсену и похожему на маленького взрослого Тото. Котенок весь промок и без конца дрожал, как бьющееся сердце. Она даже подумала, что землетрясение еще не кончилось.
Алиса взяла полотенце и вытерла котенка, нашла коробку – временное пристанище, и дала ему немного печенья. Котенок не стал есть, лишь с тревогой смотрел на нее. Насколько страшным было это землетрясение, к каким жертвам оно привело? К Алисе вернулась способность мыслить здраво, но ни телевизора, ни телефона, ни звука машин; как будто на краю мира, одна Алиса на одиноком острове, и неоткуда что-либо узнать, чтобы принять какое-либо решение. Единственным достойным внимания был этот маленький котенок. Когда его шерстка подсохла, котенок почти уверился, что самое страшное уже позади, и заснул от усталости. Сложив мягкие лапки на брюшке, он свернулся взъерошенным шерстяным калачиком. Задние лапы иногда чуть вздрагивали, как если бы он видел страшный сон.
Внезапно откуда-то раздался чудовищный грохот – бух-бух-бух-бух! Наверное, афтершоки. К Алисе вновь вернулись силы, и она вдруг рефлексивно схватила коробку и решила искать укрытие.
Всего несколько минут назад Алиса надеялась на то, что умрет, но в данный момент ее тело интуитивно стремилось выжить.
Часть третья
Глава 6
«Седьмой Сисд» Хафй
«Cедьмой Сисд» на побережье знали почти все, и в этом, безусловно, была заслуга Хафй. Хафй не была красавицей? Судить так было бы неправильно, можно лишь сказать, что за эти годы она и вправду чуток поправилась. Но если еще точнее, малость располневшая Хафй по-прежнему блистала в определенные моменты, вот только обычным людям не слишком легко было это увидеть.
По правде говоря, хотя Хафй и готовила довольно оригинально – она всегда готовила привычные для кухни амс[15] блюда из диких овощей, – кто-то любил ее стряпню, а кто-то был о ней невысокого мнения. Но в том, что касается вина, разногласий не возникало. Неужели у кого-нибудь язык повернется сказать, что вино, которое делает Хафй, скверное? Приезжающие в эти места туристы покупают только просяное вино или сливовое вино… но ведь его разливают в разноцветные высокие бутылки, упакованные в красивые коробочки. Если спросить Хафй, она скажет, что никакое это не просяное вино, а какие-то шоколадные подарочные наборы. Если же поинтересоваться у посетителей «Седьмого Сисда», они ответят, что это никакое не просяное вино, а обезьянья моча. Просяное вино надо разливать в кувшин, а пить из пиалы, из которой только что ел. А какое же это просяное вино, если его так упаковывают? Просяное вино в «Седьмом Сисде» отличается сладким ароматом, в нем плавает неотфильтрованный осадок, пьется оно приятно и имеет сильное послевкусие, и безыскусственно-простое, и стремительно-резкое. Когда пьешь это вино, оно как будто греет и освещает все внутри.
Кроме просяного вина, в «Седьмом Сисде» есть еще одна прелесть – его окна, или, вернее, его море. Дом стоит на участке умх (невозделанная земля у моря), выстроен он из бамбука, который срубили в окрестных горах, ветвей лагерстремии, тайваньской магнолии и камней. Со всех четырех сторон в доме есть окна, и практически из любого окна с разных углов видны непреклонные волны Тихого океана. Интерьер украшают в основном произведения, подаренные художниками из соседних селений. Правда, если спросить у Хафй, какой художник их создал, то она скажет: «Вот еще, художники! Набили животы, а потом от нечего делать понаделали разных вещей. Некоторые так вообще, поели и не заплатили, только оставили что-то в залог. Тоже мне, художники!»
Столы в «Седьмом Сисде» изрезаны автографами и комментариями посетителей, а еще стихотворениями посредственных поэтов. Есть страшно вульгарные, есть более-менее ничего, а есть такие, что взглянешь, и сразу ясно – плагиат. Но вот что необычно: на каждом столе обязательно стоит блюдце с бетельными орехами. Если никто их не ест, то Хафй и не меняет, поэтому лучше просто так не хватать со стола бетельные орешки.
При всем при этом рядовые клиенты, возможно, не найдут здесь вообще ниего особенного, но отчего-то, когда Хафй проходит то туда, то сюда, ее слегка располневшая фигура придает этому месту некое удивительное очарование. Даже тончайший слой морского песка на немытом, за редким исключением, полу, дает почувствовать себя легко. Завсегдатаи, попивая винцо, обращаются к Хафй с монологами о собственной жизни, видя в этом прямо какой-то целительный ритуал. Самое большое удовольствие от ничем не обязывающей беседы с Хафй в том, что она никогда не осуждает, если подвыпившие посетители вдруг принимаются рассказывать о своих печалях, она никогда не вмешивается и не советует, но глаза под длинными ресницами дают каждому почувствовать, что Хафй лучше других понимает его собственную печаль.
По правде сказать, всем кажется просто невероятным, что Хафй одна на своем горбу тянет это заведение. Будто бы по вечерам на кухне, когда никто не видит, со всеми хлопотами ей помогают волшебные человечки.
А бывает, выслушав жалобы или невнятное бормотание посетителя, Хафй начинает петь. Как это ни странно, петь Хафй может чуть ли не на любом языке, хотя она не умеет говорить ни по-тайваньски, ни по-английски. Никто не спрашивал ее, откуда она знает эти песни, где научилась, потому что очень мало кто действительно помнит, что за песню пела Хафй. Сам голос несет песню, глубоко проникая в душу слушающего. Голос ее превращается в семена, летящие на ветру, и вот ты и сам не знаешь, как они упали на дно твоей души. Некоторые, вернувшись в Тайбэй, садятся в метро, и вдруг слышат голос Хафй, раздающийся в собственной голове сквозь шум поезда. И тогда ты видишь в вагоне метро человека, глядящего в окошко и роняющего слезы. Правда, Хафй совсем не любит петь песни, и если ты захочешь заказать песню или сядешь за барную стойку и скажешь: «Хафй, спой что-нибудь!» – то она ответит: «Я тебе дам сто долларов[16], вот ты мне и спой песенку, а я послушаю!» И все те посетители, которые просили Хафй что-нибудь спеть, впоследствии уже никогда не слышали ее песен.
Контингент в «Седьмом Сисде» самый обыкновенный: друзья из соседнего селения, постояльцы ближайших гестхаусов, а еще студенты и профессора из университета Д. Хафй знала в лицо друзей из селения, помнила большую часть профессоров и студентов, и старалась не запоминать посетителей, пришедших по рекомендациям владельцев гестхаусов, однако была очень рада гостям, проезжавшим мимо и решившим зайти, посидеть.
Хафй не стала открывать собственный гестхаус не потому, что она сама по себе или ей не нужны были бы дополнительные деньги. Дело скорее в том, что здешние гестхаусы совсем не похожи на гестхаусы: это просто маленькие гостиницы, а открывают их приезжающие из Тайбэя эстетствующие снобы. Подобные гестхаусы выбирают, как правило, банальные и скучные люди, среди которых намного больше пошлых и надоедливых, чем тех, кто вызывал бы приязнь. Либо это семейные пары среднего класса, которые позволяют своим детям шуметь вволю, никак не сдерживая их; либо большие семьи, которые поют караоке по ночам; либо влюбленные пары, которые приезжают отдыхать, а вместо этого почти весь день занимаются сексом в своем номере. Конечно, есть еще немало пар среднего возраста, которые надеются, что путешествие снова воспламенит страсть, или тайных любовников средних лет. Разницу между теми и другими Хафй определяет сразу, достаточно одного взгляда.
Другая причина, почему Хафй не открыла гестхаус, состоит в том, что Хафй ненавидит фотографироваться с посетителями. Поначалу она фотографировалась с ними, и некоторые посетители выкладывали фото в интернет, а некоторые даже присылали их Хафй. Но когда она смотрела на эти фотографии с людьми, с которыми пообщалась всего час или два (память у нее была не очень, и Хафй часто не могла даже вспомнить, что это за люди), то не испытывала ничего, кроме раздражения и отвращения к себе. Вот почему, когда завсегдатаи ободряли ее, предлагая открыть гестхаус, она отвечала: «Я совсем не подхожу для этого. Вообще-то большинство владельцев гестхаусов тоже не подходят для этого. Но я отличаюсь от них тем, что я об этом знаю, а они нет».
Если начистоту, Хафй недолюбливала некоторых профессоров и студентов университета Д., особенно тех студентов, которые наведывались к ней с какими-нибудь идиотскими проектами. Хафй было известно, что старики в селении не против рассказывать истории для профессоров и студентов, проводящих полевые исследования. Но старики ведь идут на это из-за одиночества, окунувшего их в воспоминания, а не из-за высоких побуждений, не ради какой-нибудь непонятной культурной преемственности. Одиночество, вот что заставляет их делиться своими историями, которые льются непрерывным потоком, как вода из крана. Поэтому Хафй иногда представляла, что если бы она взялась за диссертацию, то первопричиной культуры, наверное, признала бы одиночество.
Алиса, безусловно, числилась в завсегдатаях «Седьмого Сисда». Последний год Алиса иногда одна приходила в «Седьмой Сисд», но только по утрам, когда других посетителей не было. Лишь очень и очень немногие постоянные посетители знали, что «Седьмой Сисд» не закрывается. Хафй оставляла открытой дверцу внизу, со стороны моря, через которую в любое время можно было войти, самому налить вина или сделать кофе, нужно было только протянуть руку в отверстие и открыть засов. Бар, конечно, бывал закрыт. В это время Хафй, видимо, не было или она спала, но «будьте как дома, у амс принято, что дом нужен для того, чтобы встречать друзей». Это был пункт второй из «Правил Седьмого Сисда». Пункт первый гласил: «Вино наливайте сами». Хафй считала ворами лишь тех, кто не знал, что дверь оставлена открытой для посетителей, но все-таки заходил внутрь.
Причина, почему Алиса стала завсегдатаем, проста: от Дома на море до «Седьмого Сисда» идти было не больше пяти минут. В самом начале Алиса всегда приходила одна, потом стала приходить вместе с Якобсеном. Они всегда сидели у самого левого окна, на месте, которое все называли «маяк». Дело в том, что Хафй поставила там лампу, похожую по форме на каплю, и говорили, что далекие корабли как раз под этим углом, при хорошей видимости, замечают этот свет.
Алиса любила заказывать кофе салма, а Якобсен вечно заказывал просяное вино. Он никогда не отказывал соседям, главным образом пожилым людям, что-нибудь отремонтировать или починить, человеком он был жизнерадостным и неглупым. Как знать, думала Хафй, он, может, вообще первый датчанин, который говорил на амисском языке? Вот потому, когда родился Тото, все живущие у моря люди радовались за них. Для Якобсена не существовало тайваньских табу: и полгода не прошло после рождения Тото, как он повсюду бегал с ним, держа его на руках. У Тото глаза были удивительно прекрасного голубого цвета, но взгляд был глубокий, словно в этом младенце разом проявились и невинность, и старость.
После того как Якобсен пропал, Алиса по-прежнему иногда сама приходила в «Седьмой Сисд», но только по утрам, когда не было других посетителей. Она всегда садилась на старое место и глядела на море. Один раз, по-настоящему глухой ночью, наверное, боясь потревожить Хафй, Алиса даже свет не включила. Хафй из своей комнаты видела, как Алиса в темноте тихонько пила, подливая из кофейника уже остывший кофе, и смотрела на море. В том направлении, конечно, где Дом на море, – нет, с тех пор, как море поднялось, его теперь называют «Домом в море».
Хафй знала, что душа Алисы угодила в западню, но до поры до времени могла лишь наблюдать со стороны, чтобы понять, как вытащить ее из ловушки. Она знала, что сейчас нельзя применять силу, потому что если дернуть мощно, живого места не останется.
Хафй долго раздумывала и решила в пижаме выйти к Алисе и выпить с ней чашечку. Она спокойно принесла для Алисы свежий кофе, и обе даже взглядами не встретились, сидя в темноте. Хафй взяла подаренный одним другом канделябр, сделанный из плавучей древесины, и зажгла свечу, только тогда они посмотрели в одну точку. Почему-то Хафй почувствовала, как будто где-то рядом был кавс, и это принесло ей успокоение. Так они сидели, а напротив горел огонек свечи и шумело море. Наконец Алиса заговорила:
– Извини, Хафй, я опять незаметно залезла тайком пить твой кофе.
– Пей на здоровье, здесь все твое.
Душа Алисы покинула ее тело, которое просто сидит здесь, сохраняя остаток прежней теплоты жизни. Когда оно совсем остынет, лишь в тот день, быть может, начнется новая жизнь, или, может быть, все закончится, как опадают колоски проса. Хафй ясно видела это, она просто видела именно это.
– Хафй, извини, хочу задать тебе личный вопрос. А где твоя семья? – Алиса покрутила чашку в руках. – Если не хочешь отвечать, то ничего не говори, как будто ты ничего не слышала…
– Ха! Были раньше у меня родители, любимый человек раньше был, даже подумывала ребенка завести. Только не спрашивай, как звали потенциального отца.
Алиса смотрела на море, Хафй тоже смотрела на море. Им было известно, что иногда лучше не смотреть в глаза другому человеку.
– На этом свете никто не бывает сам по себе. Не смотри, что я такая. В молодости я, ай, только сорок пять килограммов весила! Шла по улице и мужчины взглядами провожали меня Вот только время ушло, вес прибавился, а остальное растерялось, – Хафй добродушно улыбнулась, заразив улыбкой Алису, которая тоже через силу, как бы из вежливости улыбнулась в ответ.
– Но ведь у тебя есть этот бар.
Хафй кивнула. Ну да, символически говоря, только благодаря «Седьмому Сисду» у Хафй есть свой скелет, свои мысли и воспоминания.
Вдвоем они пили салма, кофе из бразильских бобов с добавлением сорго и особенных душистых трав, которые Хафй собирала в горах. Многие посетители, первый раз попробовав его, не обращали внимания на это и попадали в ловушку – пили еще и еще. А выпив всю чашку, многие вдыхали аромат со дна чашки, в котором смешивались запахи леса после дождя, сумерек, гари после лесного пожара, и с того самого момента человек заказывал только этот кофе, исключений практически не бывало. Алиса поднесла чашку поближе к носу. Ее лицо, до этого закрытое, как окно, что прежде никогда не открывали, осветилось слабым лучиком света.
Ящерица остановилась прямо на подоконнике. У смотрящей в окно Хафай засияли глаза, как будто она только что очнулась от долгого сна. Она стала петь.
- И Сэра и Накау – предки всех панцах[17],
- В стародавние времена они жили на горе Лансан.
- И Сэра и Накау – прародители панцах,
- Спустились с Кошачьей горы Лансан прямо в Кивит.
- А дети, которых родила Накау:
- Думай Масэра, Жалау Панахай, Калу Куэр, Дабан Масэра,
- Поселились у реки на севере:
- Дабан Масэра стал жить в селении Чивидиан
- Думай Масэра стал жить у того огромного камня,
- в селении Сапат,
- Жалау Панахай стал жить в Кивит,
- Калу Куэр стал жить в Тафалун.
- Мы дети панцах, а-а-а.
- Если ты услышал ветер, ступай по реке, лицом к морю,
- И ты увидишь детей панцах, а-а-а.
Слова песни были на языке амс, и Алиса не поняла ни слова. Вслед за мелодией ее воображение рисовало картины гор, листьев деревьев, а еще ветра, дующего в горном ущелье. На столе рядом с кофейной чашкой была маленькая лужица.
Некоторое время после землетрясения Хафй не видела Алису. То есть не то чтобы совсем не «видела», просто не разговаривала с ней, но, выглядывая из окна бара, могла по разным деталям угадать, дома Алиса или нет. Например, окно на втором этаже не было закрыто. Однажды ранним утром она увидела, как Алиса вылезла из окна, а потом прыгнула на самую высокую скамейку, на вторую, на третью… Морская вода спокойно окружала дом, оставляя на стенах разводы, линию за линией. Когда Алиса прыгала на скамейки, они шатались из стороны в сторону, и девушка напоминала морскую птицу, при шквальном ветре пытавшуюся задержаться над морем. С наступлением сумерек Алиса возвращалась с большими и маленькими сумками в руках, но все скамейки к тому моменту уже были смыты волнами, уплыли неизвестно куда. Хафй хотелось спросить, не нужна ли Алисе помощь, но она тут же вспоминала, что Алиса никогда не принимает помощь от других, поэтому ей оставалось лишь тихо наблюдать. Алиса притянула деревянную доску, положила вещи сверху, медленно подтолкнула к окну, запрыгнула в него, а потом дотягивалась руками и забирала сумки одну за другой.
В таком доме разве можно жить?
Но однажды вечером, несколько дней назад, Хафй стало ясно, что Алиса точь-в-точь как отчаявшийся полевой жаворонок, но почему-то теперь, глядя со стороны, Алиса выглядела как-то по-другому. Хотя так сразу и не скажешь, что именно стало по-другому, но как будто бы Алиса может жить дальше. Сможет ли человек жить дальше или нет, люди вокруг него все-таки способны хоть немного почувствовать. Если же человек внезапно уходит из жизни, обязательно бывает так, что нет никого, кто бы о нем заботился. Поймав себя на этой мысли, Хафй захотела с кем-нибудь поговорить, но сегодня в баре, как назло, не было ни одного посетителя. Так что Хафй стала петь, чтобы успокоиться, а слова песни были импровизированной историей одной молодой девушки по имени Хафй.
Песня вылетела на волю, и вскоре Хафй увидела, как Алиса открыла окно и теперь держит в одной руке слабого черно-белого котенка, а другой рукой машет ей.
Охаё, – Хафй смотрела на шевелящиеся губы Алисы, и похоже было на то, что сейчас она говорит ей именно это слово. Правда, Хафй в этом не была уверена наверняка.
Глава 7
Алисин Охаё
На следующее утро после землетрясения Дах, подойдя вброд, постучал в дверь Алисы. Алиса высунула голову в окно второго этажа. Дах облегченно выдохнул. Стоявшая на дороге Умв издалека махала ей рукой.
– Хорошо, что с тобой все в порядке. Я рано утром два раза приходил, но тебя не видел, и машины твоей тоже не было, вот я и подумал, что все, видимо, нормально. Но все-таки волновался, так что решил проверить еще разок.
– Серьезные последствия? От землетрясения-то.
– Ну, как сказать, тряхануло не слишком сильно, но в Тайдуне на побережье морская вода нахлынула, много чего затопило. Наверное, суша просела. Уже десять лет твердят, что надо деревню переносить, теперь, наверное, и вправду будут переносить. Хотя в метеобюро сказали, что это еще не «большое землетрясение», которое они прогнозировали. Может быть, это было только предвестье. В этот раз несколько десятков человек пострадали, двум или трем совсем не повезло.
Алисе очень хотелось сострадать, но сострадать как-то не получалось. За последние десять лет землетрясения и наводнения стали более частыми, чем когда-либо. Иногда, казалось, начинался просто моросящий дождик, но когда люди выходили, даже не прихватив с собой зонтики, дождик внезапно превращался в ливень. Сейчас вообще не сезон тайфунов, и вдруг три тайфуна подряд прошли. По руслу реки, где раньше можно было пройти, сошли селевые потоки и все затопило. Противопаводковые дороги, построенные с внешней стороны дамбы, превратились в русло реки. По словам рыбаков, выходивших в море, даже береговое течение стало невозможно уловить из-за того, что везде понастроили дамб и волнопоглощающих блоков, а температура воды в каждый сезон отличается от прежней. Но нам пора бы привыкнуть к этому, не так ли? Алиса задумалась.
– Ты поднимешься? Можно через окно залезть, ой, а Умв как, она-то сможет?
– Ба, дверь уже не открывается? Ты не хочешь ко мне переехать… Ну, я имею в виду, безопаснее будет.
– Да ладно, пока дом стоит, я здесь хочу остаться.
– Ну да, – Дах хорошо знал нрав Алисы, и понимал, что повлиять на нее не сможет. – Тогда, может, чем помочь?
Алиса задумалась.
– Давай так, если ты в город поедешь, купи там мне чего-нибудь съестного, ладно?
– Без проблем.
Тут раздалось мяуканье.
– Что за звуки?
– Кошка, черно-белая кошка. Спасла в то утро, когда было землетрясение.
– Все нормально?
– Нормально. Подожди-ка, я щас. – Алиса пропала из окна, и чеез мгновение появилась с исхудавшим котенком в обнимку, черно-белым полосатиком, как бы с черной маской на мордочке. Она взяла котенка за правую лапу и, обращаясь к Умв, сказала:
– Гляди, Умв. Поздоровайся, это Охаё.
Умв восторженно закричала: «Вау, котенок!» Каким бы тихим ни был ребенок, при виде животных он тут же сияет от счастья, как бы ни старался скрыть эмоции.
– У него еще и глаза разного цвета!
– Ага, правильно, разного цвета. Один ясный день, другой дождливый день. Если в город поедешь, купишь там заодно кошачьего корма? Умв, ты можешь приходить играть с котенком, когда захочешь.
– Хорошо. Без проблем. Я сначала отвезу Умв к врачу, а потом уже приедем на котенка посмотреть. Умв, попрощайся с тетей и котенком! – Умв помахала рукой, и добавила:
– Правда, можно будет приехать посмотреть на котенка?
– Можно. – Дах пошел с Умв к машине, и вдруг будто вспомнил о чем-то, что уже говорил:
– Да, землетрясение может начаться в любой момент. Лето пришло, тайфуны тоже будут. В доме опасно, так что ты подумай насчет переезда к нам в селение.
Думали, что после землетрясения через какое-то время море вернется на прежнее место, но этого не произошло. Днем Дах привез всевозможных консервов. Умв, вся сияя от радости, полдня играла с Охаё. А вот Дах и Алиса за все это время не только почти не разговаривали, но и вообще не знали, чем заняться, только молча смотрели на девочку и котенка.
– Тетя, если глаза разного цвета, они видят мир одинаково?
Алиса пожала плечами, не зная, как ответить на этот вопрос вне области ее познаний.
– А разве у кого-то оба глаза видят предметы одинаково?
Кажется, Умв всерьез задумалась над этим вопросом.
В следующие несколько дней Алиса в резиновых сапогах выходила из дома за водой только во время отлива. А чтобы можно было выйти при приливе, у окна первого этажа она расставляла стулья, табуретки и скамейки разной высоты. Когда она выходила, то сначала вылезала из окна, наступала на первый стул, потом на второй, третий, и так далее… Тень Алисы в безветренную погоду отражалась в лужах, наполненных морской водой, и со дна казалось, что пролетает птица. Но проблемы начинались тогда, когда набегали волны, опрокидывающие стулья, поэтому нужно было заново расставлять их, возвращаясь домой. Однажды она заметила, что стулья больше не падают. Оказывается, внизу они были закреплены на металлической подставке и прибиты к камням, принесенным с морского дна. Наверняка это Дах тайком сделал, пока ее не было дома.
Вообще-то Якобсен уже несколько лет назад заметил, что море подходит все ближе. Когда дом еще строился, он рассчитал, что от линии прилива дом был на расстоянии двадцати восьми метров и семидесяти пяти сантиметров. Через год море снова захватило часть суши, и Якобсен каждый месяц измерял расстояние, а потом как-то сказал: «Такими темпами море будет здесь. Но к тому времени, когда дом окажется под водой, нас уже давно не будет в живых».
Грунтовые воды в районе побережья почти полностью оказались засолены, колодцы пришли в негодность, и все покупали бутилированную воду. Несколько лет назад на субсидии правительства протянули трубу в океан, чтобы качать с глубины воду и затем опреснять ее. Некоторые владельцы домов купили небольшое, но довольно дорогостоящее оборудование по опреснению воды. Однако Алиса из принципа не соглашалась подключиться к трубе с водой из глубинных слоев океана, в знак протеста против частных корпораций, зарабатывающих на природе под прикрытием правительства, но никогда не возвращающих то, что взяли. Во-первых, частные корпорации, вложившие средства в опреснение воды, в прошлом инвестировали в производство бетона и добычу камня в горных карьерах. Во-вторых, они привлекли на свою сторону толпу экспертов, поручившихся, что забор глубинной воды не принесет никакого вреда экосистеме океана. Но постепенно благодаря журналистам появились вопросы. Нашлись эксперты, которые предупреждали, что из-за нарушения структуры глубинной воды нарушится солевой баланс, изменятся встречные течения, даже морской песок станет незаметно меняться. Рыбаки посчитали, что из-за всего этого уйдет рыба. Правда, никто не мог дать окончательный ответ, к чему приведут все эти изменения, ведь взаимосвязи в экосистеме намного сложнее, чем мы себе представляем.
Пусть Якобсена и Тото уже некоторое время не было рядом, но до землетрясения Алиса все еще по привычке каждые несколько дней ходила к одному месту на горной речке за водой. Эту речку Алисе и Якобсену показал М. во время ночной съемки древесной лягушки Мольтрехта[18]. Хотя находится она недалеко от недавно построенного курортного отеля «Океан», но туда почти не ступала нога человека.
М. запрыгнул в овраг, чтобы подобрать ракурс получше, и сказал:
– Этот отель безвкусица страшная, правда? У вас в Европе архитектура ведь совсем не такая, да? Эх, иногда я думаю, как жаль, что дети на Тайване живут в таких низкопробных отелях и в итоге вырастают в подростков с дурным вкусом, потом становятся юношами и девушками с дурным вкусом, и наконец, взрослыми, лишенными вкуса. А ведь совсем рядом обитают такие интересные животные, на которых никто не обращает внимания.
– Ты слишком пессимистично настроен, – сказала Алиса.
– Я не пессимистично настроен, я мизантроп.
– Ну вот и славно.
– Вообще-то, я полностью согласен по поводу безвкусных отелей, – сказал Якобсен.
Ну безвкусные, и что с того? Клиенты все равно на это покупаются, так ведь? Алиса заметила, что М. похож на страдающего от психического расстройства, слишком погружен он был в собственные мысли, слишком мрачно смотрел на вещи. Больше всего он тревожился из-за романа. С тех пор, как был опубликован его предыдущий роман, прошло уже немало лет, но М. никак не мог закончить новый. Алиса понимала, что он попал в ловушку, слишком чувствительно воспринимая критику со стороны горстки читателей, их мнения по поводу созданного им мира. К тому же он был слишком удручен положением дел в современной литературе. Алисе казалось, что в такой ситуации оставалось только ждать, других вариантов просто не было. Хороший прозаик, как фокусник-иллюзионист, сможет совершить побег, а плохой писатель так и задохнется на дне аквариума, и никто не сможет его спасти.
Читать бесплатно другие книги:
