Драконья гавань Хобб Робин
– Ох, Тимара, прости! Я чуть не убила тебя из-за какой-то рыбы!
Девушке удалось выпутаться из объятий.
– Так что это была за рыба? – спросила она, пытаясь отвлечь от себя внимание.
Ободранная рука болела, одежда промокла. Она накинула на плечи одеяло.
– Сама посмотри, – откликнулась Элис. – Я такой никогда еще не видела.
Тимара, как выяснилось, тоже. Формой тварь напоминала перевернутое блюдо, только размером с пару одеял. У нее было два выпученных глаза и длинный, похожий на хлыст хвост с шипами на конце. Спина пестрела светлыми и темными пятнами, словно речное дно, а брюхо оказалось белоснежным. На теле добычи осталась добрая дюжина ран от острог и следы зубов Синтары, вытащившей ее на берег.
– А это точно рыба? – с сомнением уточнила Тимара.
– Немного смахивает на ската, так что да, это рыба, – заметил Лефтрин. – Но я никогда не видел их в реке, только в морской воде. И уж подавно не видел ската таких размеров.
– И съем его я, – заявила Синтара. – Если бы не я, его бы упустили.
– Твоя жадность едва меня не сгубила, – произнесла Тимара негромко, но твердо и сама удивилась тому, насколько спокойно прозвучали ее слова. – Ты столкнула меня в воду. Я чуть не утонула.
Она посмотрела на драконицу, и Синтара встретила ее взгляд. Тимара не уловила никаких чувств, исходящих от драконицы: ни раскаяния, ни желания оправдаться. А ведь они так много прошли вместе. Драконица стала сильнее, крупнее и заметно красивее. Однако, в отличие от прочих, она не сблизилась со своей хранительницей. Невыносимая горечь всколыхнулась в Тимаре. Синтара с каждым днем становится все прекраснее, она, без сомнения, самое великолепное создание, какое ей, Тимаре, доводилось видеть. И она мечтала стать товарищем этому удивительному существу, мечтала погреться в лучах его славы. Она изо всех сил старалась прокормить драконицу, каждый день чистила, лечила, если могла ей помочь, а еще хвалила ее и льстила ей, поощряя каждый шаг. Она наблюдала, как драконица становится сильнее и здоровее.
А сегодня та едва не убила ее. Не из злости, а просто по небрежности. И не выказывает ни малейшего сожаления. Тимаре на ум снова пришел прежний вопрос: зачем драконам хранители? Теперь ответ стал ясен. Чтобы прислуживать. Ничего больше.
Тимара прежде слыхала выражение «разбитое сердце». Но она никогда не думала, что от этого и впрямь болит в груди, как будто сердце действительно раскололось на куски. Она посмотрела на свою драконицу и попыталась подобрать слова. Она могла бы сказать: «Ты больше не мой дракон, а я тебе не хранитель». Но не стала, поскольку ей вдруг стало ясно, что их никогда и не связывали такие отношения. Она медленно покачала головой, глядя на прекрасное сапфировое создание, а затем отвернулась. Окинула взглядом собравшихся драконов и хранителей. Элис смотрела на нее округлившимися серыми глазами. Она промокла до нитки, и капитан Лефтрин набросил ей на плечи свою куртку. Женщина из Удачного молчала, и Тимара знала: только она одна понимает, каково ей. Это было невыносимо. Тимара развернулась и пошла прочь. Закаменевший лицом Татс шагнул в сторону, уступая ей дорогу.
Она не прошла и десятка шагов, как ее неожиданно нагнала Сильве. Меркор неторопливо брел рядом.
– Меркор нашел тебя в воде и вытащил на берег, – негромко сообщила девочка.
Тимара остановилась. Именно тень Меркора падала на нее, пока она приходила в себя. Она невольно коснулась ребер, где его зубы прорвали одежду и оцарапали кожу.
– Спасибо, – сказала она, заглянув в медленно вращающиеся глаза золотистого дракона. – Ты спас мне жизнь.
Дракон Сильве спас ее после того, как собственная драконица столкнула ее в воду и даже не попыталась вытащить. Сравнение оказалось невыносимым. Тимара отвернулась и побрела прочь от них обоих.
У Элис разрывалось сердце, когда она смотрела вслед Тимаре. Казалось, вокруг нее клубится целое облако боли. Женщина перевела взгляд на Синтару. Но прежде чем она успела подобрать слова, драконица вдруг вскинула голову, развернулась и пошла прочь, стегая хвостом по сторонам. Она расправила крылья и яростно встряхнула ими, не заметив, что окатила собравшихся людей и драконов брызгами воды с песком.
– Если она не будет рыбу, можно ее съест Хеби? – проговорил в тишине один из хранителей помоложе. – Хеби очень голодна. Ну то есть она всегда голодна.
– А драконам можно их есть? Они вообще съедобны? – встревоженно спросила Элис. – Выглядят довольно странно. Мне кажется, нам стоит поостеречься.
– Это рыба из Великого Лазурного озера. Я помню их с прежних времен. Рыба с красным брюхом годится драконам, но ядовита для людей. Плоскую могут есть все.
Элис обернулась на голос Меркора. Золотистый дракон приближался к кольцу людей. Он двигался с чуть тяжеловесным изяществом и достоинством. Может, он был и не самым крупным из драконов, зато самым внушительным.
– Великое Лазурное озеро? – переспросила она у золотого.
– Это озеро питают несколько рек, а оно порождает ту, которую вы называете рекой Дождевых чащоб. Оно было очень большим, а в сезон дождей разливалось еще сильнее. В нем превосходно ловилась рыба. Вашу сегодняшнюю добычу в те дни, что я помню, сочли бы мелкой, – отстраненно повествовал дракон, предавшись воспоминаниям. – Старшие выходили на ловлю в лодках с яркими парусами. Прекрасное зрелище открывалось с высоты: широкое голубое озеро, а по его глади рассеяны паруса рыбацких суденышек. Из-за разливов на берегах озера было мало постоянных поселений, но состоятельные Старшие возводили жилища на сваях или на лето пригоняли туда плавучие дома.
– А далеко ли Великое Лазурное озеро от Кельсингры?
Элис ждала ответа затаив дыхание.
– Для летящего дракона? Недалеко. – В его голосе прозвучало веселье. – Нам не составляло труда пересечь озеро, после чего мы летели напрямик, а не петляли вдоль реки. Но вряд ли по этим рыбам можно заключить, что мы уже близки к Великому Лазурному озеру или Кельсингре. Рыба не стоит на месте. – Меркор поднял голову и огляделся по сторонам, как будто оценивая обстановку. – И драконам не стоило бы. Мы теряем день. Пора нам всем поесть и отправляться в путь.
Без дальнейшей суеты золотистый дракон подошел к краснобрюхой рыбине, склонил голову и невозмутимо принялся за еду. Несколько драконов подобрались к скату. Маленькая красная Хеби первой вонзила в него зубы. Люди отошли назад, уступая драконам место. Никто из них, похоже, не собирался пробовать рыбу.
На обратном пути к брошенным постелям и лагерному костру Лефтрин подал Элис руку. Та оперлась на нее.
– Лучше переоденься поскорее, – посоветовал капитан. – Сегодня вода в реке мягкая, но чем дольше она касается кожи, тем вернее появится раздражение.
И как если бы его слова что-то подтолкнули, Элис тут же обратила внимание на то, как ворот натирает шею, а пояс брюк впивается в кожу.
– Пожалуй, мысль здравая.
– Еще бы! Что на тебя нашло, что ты взялась рыбачить вместе с Тимарой?
Элис слегка ощетинилась, уловив в его голосе нотку изумления.
– Мне хотелось научиться чему-нибудь полезному, – сухо сообщила она.
– Более полезному, чем изучение драконов? – уточнил он примирительным тоном, что едва не оскорбило ее еще сильнее.
– Я знаю, что мои исследования важны, но не уверена, так ли уж они полезны в этом походе. Если бы я обладала более практичными навыками, вроде добывания пищи…
– Ты не находишь, что сведения, только что полученные тобой от Меркора, вполне полезны? Не уверен, что кому-то еще удалось бы выудить их из него.
– Сомневаюсь, что они так уж важны, – возразила Элис.
Она постаралась сохранить боевой настрой, но Лефтрин слишком хорошо знал, как ее умиротворить. К тому же его взгляд на их разговор с драконом заинтересовал ее.
– Да, Меркор прав в том, что рыба не стоит на месте. Рыба движется. Но и ты права в том, что до сих пор подобные виды нам не попадались. То есть можно предположить, что мы стали ближе к тому месту, где эта рыба обитала прежде. Если ее предки пришли из озера, питавшего реку, которая протекала мимо Кельсингры, значит мы все еще движемся в верном направлении. У нас еще есть надежда отыскать город. А то я уже начал опасаться, что мы минуем место, где он стоял, и даже не заметим.
Элис была ошеломлена:
– Я даже не задумывалась об этом.
– Что ж, сам-то я в последнее время немного размышлял на эту тему. Твой друг Седрик так болен, а ты так пала духом, что я уже начал задаваться вопросом, есть ли вообще смысл двигаться дальше. Может, это лишь бесцельный поход никуда. Но этих рыб я считаю знаком, что мы на верном пути и стоит двигаться дальше.
– Но как долго?
– Пока не сдадимся, я полагаю, – ответил капитан, помолчав.
– И когда же это произойдет?
Зуд под одеждой перерос в жжение. Элис зашагала быстрее. Лефтрин ничего не сказал на это, только прибавил ходу, чтобы не отстать.
– Когда станет ясно, что дело безнадежно, – проговорил он тихо. – Когда река обмелеет настолько, что даже Смоляной не сможет пройти. Или когда начнутся зимние дожди и вода станет слишком глубокой, а течение таким сильным, что мы не сможем его одолеть. Вот что я говорил себе поначалу. Но, честно говоря, Элис, все обернулось совсем не так, как я ожидал. Я думал, к нынешнему времени все драконы уже перемрут или окажутся при смерти, а хранители заболеют, покалечатся или просто разбегутся. Но ничего подобного не произошло. И я привязался к этой молодежи сильнее, чем готов признать, и даже восхищаюсь некоторыми драконами. Например, этим Меркором. Он смел и отзывчив. Он нырнул за Тимарой, когда я уж думал, ей конец пришел. Крепкая, однако же, девица, – усмехнулся Лефтрин и покачал головой. – Ни слез, ни нытья. Просто встала и ушла. Они взрослеют с каждым днем – и хранители, и драконы.
– И куда быстрее, чем можно было ожидать, – согласилась Элис и распахнула пошире ворот. – Лефтрин, я, пожалуй, побегу к баркасу. У меня вся кожа горит.
– Что ты имела в виду? – окликнул ее капитан, но она не ответила, только припустила бегом, легко оставив его позади. – Я принесу тебе чистой воды! – прокричал он ей вслед.
А она бежала к «Смоляному», и кожа ее пылала.
Синтара вышагивала по берегу, прочь от рыбы, которую благополучно вытащила на берег, когда все остальные запросто могли ее упустить. Она не откусила ни кусочка. И виновата во всем была Тимара, не убравшаяся с дороги, когда драконица вошла в воду.
Люди настолько бестолковы, что просто никакого терпения не хватает. Чего ожидала от нее девчонка? Что драконица превратится в обожающую ее домашнюю зверушку? Или попытается заполнить каждое мгновение ее комариной жизни? Если ей нужна компания такого рода, пусть заведет любовника. И зачем люди ищут столь тесных отношений? Неужели им мало собственных мыслей? Зачем они ждут, пока другие утолят их нужды, вместо того чтобы позаботиться о себе самостоятельно?
Горе Тимары зудело, как комар над ухом. С тех пор как кровь Синтары брызнула ей на лицо и губы, драконица, к собственному неудовольствию, постоянно ощущала девчонку. И в том не было вины Синтары; она вовсе не намеревалась делиться с хранительницей кровью или создавать между ними связь, которая останется навсегда. И безусловно, не решала ускорить перемены, происходящие в Тимаре. У нее не было ни малейшего желания создавать Старшую, не говоря уже о том, чтобы уделять ее выращиванию потребное внимание и время. Пусть остальные задумываются о столь старомодных забавах. Жизни людей смехотворно коротки. И даже если дракон изменит кого-то из них так, что его век продлится в несколько раз дольше, человечьей жизни хватит лишь на малую долю драконьего существования. Так стоит ли возиться, создавать Старшего, привязываться к нему, если он все равно вскоре умрет?
Теперь Тимара ушла куда-то в одиночку, дуться. Или горевать. Порой разница между этими двумя состояниями казалась Синтаре ничтожной. И вот девчонка ревет, как будто бы слезы могут что-то исправить, а не просто неопрятно выражают человеческое отношение к любым трудностям. Драконица совершенно не желала разделять с Тимарой ощущения: жгучие слезы, текущий нос, саднящее горло. Ей хотелось рявкнуть на девчонку, но она понимала, что от этого та завоет еще горше. Поэтому скрепя сердце Синтара бережно коснулась разума Тимары:
Тимара. Пожалуйста, хватит этих глупостей. Это лишь доставляет неудобства нам обеим.
Отторжение. Вот и все, чем ответила ей девчонка. Даже не связной мыслью, а лишь тщетной попыткой вышвырнуть дракона из сознания. Да как она смеет так грубить? Как будто Синтаре интересно, что там с ней происходит!
Драконица отыскала на грязном берегу солнечное пятно и растянулась на земле.
Не суйся в мой разум, – предупредила она девчонку и решительно закрыла от нее свои мысли, но так и не смогла заглушить до конца смутное ощущение одиночества и тоски.
Четырнадцатый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев
От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, – Эреку, смотрителю голубятни в Удачном
Двадцать пять моих птиц погружены на живой корабль «Золотая пушинка». Совет торговцев Трехога передаст с капитаном денежную сумму, достаточную для закупки трехсот мер желтого гороха на корм голубям.
Эрек, мне наконец-то удалось убедить Совет, что для птиц важно правильное питание. Еще я показала им несколько королевских голубей, включая подросших птенцов, и рассказала, что эти птицы могут откладывать по два яйца каждые шестнадцать дней, причем хорошая пара часто повторяет кладку, как только вылупятся предыдущие, так что легко обеспечить непрерывный приток молодых птиц для стола. Кажется, идея пришлась им по вкусу.
Что же до Мельдара и Финбок, могу лишь пересказать слухи из Кассарика. Дама загорелась желанием отправиться с экспедицией и подписала договор. Мельдар, похоже, просто увязался с ними. На судно не взяли почтовых птиц – глупейшая оплошность, на мой взгляд. Пока отряд не вернется (если вернется вообще), мы не узнаем, что с ними сталось. Как ни жаль, никаких подробностей для их семей мне выяснить не удалось.
Детози
Глава 4
Синие чернила, черный дождь
Элис, выпрямившись, сидела за столом на камбузе. Вечер за окном плавно клонился к ночи. На ней было скромное, хоть и необычное длинное платье из мягкой материи. Она так и не смогла определить на ощупь, что это за ткань. Беллин тенью сновала по помещению в своей обычной, тихой и ненавязчивой манере. При виде платья багорщица в удивленном одобрении вскинула брови, заговорщически подмигнула, вогнав Элис в краску, и вернулась к своим делам. Элис опустила голову и улыбнулась.
Беллин стала ей подругой, каких у нее прежде не бывало. Их беседы были редки, но всегда давали пищу для размышлений. Как-то раз она наткнулась на Элис, когда та стояла на палубе, любуясь ночным небом.
– Нам, уроженцам Дождевых чащоб, отпущен не такой уж долгий срок, – заметила Беллин, приостановившись рядом. – Приходится ловить каждую возможность – или признавать, что она нам недоступна, отступаться и искать новую. Человек из Дождевых чащоб не может ждать вечно, если не хочет прозевать так всю жизнь.
Ответа она ждать не стала – как будто понимала, когда Элис необходимо время, чтобы обдумать услышанное. Но этим вечером ее улыбка намекала, что горожанка близка к решению, которое она, Беллин, одобряет. Элис глубоко вздохнула. Так ли это?
Лефтрин принес ей шелковистое облегающее платье, поскольку из-за купания в реке, даже пару дней спустя после злополучной рыбалки, кожа горела так, что прикосновение любой ткани превращалось в пытку. Наряд изготовили Старшие, в этом Элис не сомневалась. Искристо-медная материя больше походила на сеть тончайшего плетения, чем на ткань. Когда Элис двигалась, платье едва слышно шелестело, словно нашептывая секреты принцессы Старших, носившей его в незапамятные времена. Ткань успокаивала зуд там, где касалась кожи. Элис была поражена до глубины души, обнаружив, что простой речной капитан может владеть подобным сокровищем.
– Товары на продажу, – небрежно отмахнулся он и грубовато добавил, словно не зная, как предложить ей подарок. – Я бы хотел, чтобы ты оставила его себе.
В ответ на ее бурные изъявления благодарности капитан покраснел так, что чешуйки на скулах и лбу стали казаться серебряными накладками. Некогда подобное зрелище могло бы оттолкнуть Элис. Теперь же она с жарким трепетом представила, как проводит по этим чешуйкам кончиком пальца. Она отвернулась от капитана, а сердце в груди оглушительно грохотало.
Элис расправила на бедрах гладкую медную ткань. Она носила это платье уже второй день. Оно и согревало, и охлаждало кожу, унимая зуд от бесчисленных мелких волдырей, которые оставила на коже речная вода. Элис подозревала, что платье облегает тело несколько плотнее, чем подобало бы. Даже степенный Сварг одарил ее восхищенным взглядом, когда Элис проходила мимо него по палубе. Она даже ощутила себя по-девчоночьи легкомысленной. И почти обрадовалась тому, что Седрик все еще остается в постели. Уж он-то, вне всякого сомнения, не одобрил бы такой наряд.
Хлопнула дверь, и с палубы вошел Лефтрин:
– Все пишешь? Ты меня просто поражаешь! В моей лапе перо не продержится и полудюжины строк, чтоб кисть не свело. Что же ты записываешь?
– Да что ты говоришь! Я видела твои заметки и наброски реки. Ты не менее дотошен, чем я. А сейчас я дополняю подробностями запись беседы, состоявшейся вчера вечером между мной и Ранкулосом. Теперь, когда Седрик мне не помогает, приходится набрасывать короткие заметки по ходу, а после уже заполнять пробелы. Наконец-то драконы начали делиться со мной некоторыми воспоминаниями! Немногими и порой бессвязными, но каждый обрывок сведений бесценен. И складываются они в восхитительное целое.
Она похлопала по журналу в кожаной обложке. И он, и папка для бумаг были новенькими и блестящими, когда она покидала Удачный. Теперь они истрепались и поцарапались, и потертая кожа потемнела. Элис улыбнулась. Сейчас они выглядели настоящими спутниками отважного исследователя, а не дневниками чокнутой матроны.
– Ну тогда почитай мне, что ты записала, – попросил Лефтрин.
Он ловко двигался по тесному камбузу. Сняв с небольшой печки тяжелый кофейник, он налил себе чашку крепкого кофе, а затем расположился напротив Элис.
Та вдруг застеснялась. Ей не хотелось читать вслух свои труды, расцвеченные учеными словечками. Элис побоялась, что они прозвучат напыщенно и тяжеловесно.
– Лучше я перескажу вкратце, – поспешно предложила она. – Ранкулос заговорил о волдырях у меня на руках и лице. По его словам, будь они чешуйками, я стала бы по-настоящему красива. Я уточнила, не потому ли, что тогда моя кожа походила бы на драконью, и он согласился, поскольку «ничто не может быть прекраснее драконьей шкуры». А затем рассказал, точнее, намекнул, что чем больше времени люди проводят с драконами, тем вероятнее они начнут изменяться, превращаясь в Старших. Он дал понять, что в древности дракон мог намеренно ускорить эти перемены для достойного человека. Как именно, он не уточнял. Но из его слов я заключила, что в древних городах наряду со Старшими жили и обычные люди. Ранкулос это подтвердил, но добавил, что люди селились в отдельных кварталах на окраинах города. Некоторые фермеры и торговцы жили за рекой, подальше от драконов и Старших.
– А это важные сведения? – спросил капитан.
Элис улыбнулась:
– Важна каждая мелочь, которую мне удается узнать, капитан.
Он постучал по обложке тяжелой папки:
– Что же в таком случае хранится здесь? Я постоянно вижу, как ты что-то записываешь в журнал, но ее вроде бы просто таскаешь с собой.
– О, это мои сокровища, сударь! Все знания, накопленные за годы трудов. Мне крайне повезло: я получила доступ к ряду редких свитков, гобеленов и даже карт эпохи Старших.
Объявив это, Элис засмеялась, опасаясь, что Лефтрин сочтет ее хвастуньей. Капитан приподнял кустистые брови – жест, который она нашла необъяснимо милым.
– И ты захватила все это с собой, сюда?
– О, конечно же нет! Многие документы очень ветхие, и все они слишком ценны, чтобы брать их с собой в дорогу. Нет, это всего лишь сделанные мною копии и переводы. И разумеется, мои заметки. Догадки о том, что могло содержаться в утерянных фрагментах, предположительные толкования неизвестных символов. Все в таком духе.
Она любовно погладила обложку пухлой папки.
– Можно взглянуть?
Элис удивилась вопросу:
– Конечно. Правда, не уверена, удастся ли тебе разобрать мои каракули.
Она расстегнула прочные латунные пряжки на широких кожаных ремнях и раскрыла папку. Как обычно, при виде толстой стопки пожелтевших страниц Элис охватил восторженный трепет. Лефтрин склонился над ее плечом, с любопытством разглядывая переводы, которые листала Элис. Его теплое дыхание над ухом отвлекало и волновало ее – к ее несказанному удовольствию.
Вот скрупулезно скопированный ею свиток с седьмого яруса Трехога. Она дотошно срисовала оттуда каждый символ и, как сумела, воспроизвела загадочный тонкий узор, обрамлявший текст. На следующем листе превосходной бумаги лучшими черными чернилами был переписан перевод шести свитков Старших, выполненный Клаймером; в нем красным цветом Элис пометила свои дополнения и исправления, а темно-синим добавила примечания и отсылки к другим свиткам.
– Какой обстоятельный труд! – с благоговением заключил капитан, и сердце Элис окончательно растаяло.
– На эту работу ушли годы, – скромно отозвалась она и перевернула несколько страниц, чтобы показать срисованную картину Старших: орнамент из листьев, раковин и рыб в обрамлении абстрактного узора, выполненного в синих и зеленых оттенках. – А вот этого не понимает никто. Вероятно, рисунок пострадал от времени или по какой-то причине не был закончен.
Брови капитана снова взлетели.
– Ну, по мне, тут все ясно как день. Это подробная карта речного устья с отметками глубин, – сообщил он и осторожно провел по бумаге чешуйчатым пальцем. – Видишь, вот лучший проход. Разными оттенками синего отмечены глубины в прилив и отлив. Черным может быть обозначен глубокий фарватер для кораблей с низкой осадкой. Или сильное течение, или быстрина.
Элис всмотрелась в рисунок, затем подняла на капитана изумленный взгляд:
– Да, теперь я вижу. Ты узнал место?
Ее охватило волнение.
– Нет. Я никогда не был в этих краях. Но это точно речная карта, из тех, где главное внимание уделено воде, а суша почти не прорисована. Готов биться об заклад.
– Ты не мог бы посидеть со мной и растолковать эту карту? – попросила Элис. – Что могут означать вот эти волнистые линии?
Лефтрин с сожалением отказался:
– Боюсь, не сейчас. Я зашел только по-быстрому глотнуть кофе, и мне пора обратно под дождь. Уже темнеет, а драконы так и не собрались остановиться на ночлег. Мне лучше побыть на палубе. Если приходится идти по реке ночью, лишняя пара глаз никогда не помешает.
– Так ты все еще опасаешься белой воды?
Лефтрин поскреб в бороде и снова покачал головой:
– Думаю, угроза миновала. Трудно сказать. Дождь грязный и пахнет копотью. На палубе от него черные лужи. Значит, где-то что-то происходит. Настоящую белую воду я видел всего дважды в жизни, и оба раза она пришла на следующий же день после землетрясения. Вода в реке постоянно становится то более, то менее едкой. Но, как мне кажется, если бы она должна была побелеть, это уже произошло бы.
– Что ж… Это уже радует.
Элис задумалась, что бы еще сказать, как бы еще немного задержать Лефтрина на камбузе, за разговором с ней? Но она понимала, что капитан занят делом, так что удержалась от подобных глупостей.
– Пора бы мне вернуться к работе, – с явной неохотой заключил тот.
С почти детским восторгом Элис вдруг поняла: сам он тоже жалеет, что не может остаться. С этим знанием отпустить его оказалось легче.
– Да. Ты нужен Смоляному.
– Ну, порой я сомневаюсь, что Смоляному вообще хоть кто-то нужен. Но лучше будет, если я выйду и послежу за рекой. – Лефтрин помолчал, и все же решился добавить: – Хотя я бы предпочел не сводить глаз с тебя.
Она склонила голову, взволнованная комплиментом, а капитан засмеялся и вышел. Порыв ветра с шумом захлопнул за ним дверь. Элис вздохнула, затем улыбнулась тому, как нелепо себя ведет.
Она собралась было обмакнуть перо, но решила, что для примечания на листе, истолкованном Лефтрином, ей нужны синие чернила. Да, уверилась она, нужен синий цвет, и она обязательно укажет, кто высказал предположение. Ей было приятно представлять, как много лет спустя ученые прочтут его имя и удивятся, что простой речной капитан разрешил загадку, ставившую в тупик других. Элис отыскала маленький пузырек с чернилами, откупорила и макнула перо. Но кончик его остался сухим.
Она поднесла бутылочку к свету. Неужели она так много писала в пути? Видимо, да. Столько наблюдений, наведших ее на мысли или заставивших пересмотреть былые убеждения. Элис подумала, не разбавить ли остатки водой, и скривилась. Нет. Это последнее средство. У Седрика в ящике с письменными принадлежностями, припомнила она, полно чернил. И она не навещала его с самого утра. Не худший предлог, чтобы заглянуть к больному.
Седрик проснулся, не резко, но как будто всплыв после нырка в черную глубину. Сон стекал с его разума, словно вода – с волос и кожи. Он открыл глаза в привычном сумраке каюты. Но что-то изменилось. Воздух оказался слегка холоднее и свежее обычного. Кто-то недавно открыл дверь. И вошел.
Он заметил силуэт, скрючившийся на полу у его постели. Услышал, как воровские руки ворошат ящики его гардероба. Медленно и незаметно Седрик сдвинулся так, чтобы выглянуть за край койки. В каюте было сумрачно. День снаружи уже мерк, а лампу он не зажигал. Единственным источником света служили маленькие окна-отдушины.
Но существо на полу у постели сверкало медью и как будто отражало свет, который на него не падал. На глазах у Седрика оно шевельнулось, и блик прокатился вдоль чешуйчатой спины. Она роется в его вещах, выискивая потайной ящик, где спрятаны пузырьки с украденной у нее кровью!
Седрика охватил ужас, и он едва не обмочился.
– Прости! – выкрикнул он. – Мне ужасно жаль, правда! Я не знал, что ты такое. Прошу тебя, пожалуйста, отпусти меня! Оставь в покое мой разум! Пожалуйста…
– Седрик? – Медная драконица встала на дыбы и вдруг превратилась в Элис. – Седрик, как ты себя чувствуешь? Тебя лихорадит или просто дурной сон?
Она коснулась его влажного лба теплой ладонью. Юноша судорожно отшатнулся от ее руки. Это Элис. Всего-навсего Элис.
– Почему на тебе драконья шкура? И зачем ты роешься в моих вещах? – От потрясения Седрик негодовал и обвинял разом.
– Я… драконья шкура? Да нет же, это платье! Его одолжил мне капитан Лефтрин. Это работа Старших, просто чудесная. И совсем не раздражает кожу. Вот, пощупай рукав.
Элис подала ему руку. Он даже не попытался дотронуться до мерцающей материи. Работа Старших. Драконьи штучки.
– Но это не объясняет, зачем ты прокралась ко мне в каюту и роешься в моих вещах, – упрямо огрызнулся Седрик.
– Ничего подобного! Никуда я не «прокралась»! Я постучала, а когда ты не ответил, просто вошла. Дверь была открыта. А ты спал. Ты в последнее время выглядел таким усталым, что мне не хотелось тебя будить. Вот и все. Мне от тебя нужны только чернила, немножко синих чернил. Разве ты хранишь их не в том ящике? А, вот и он! Я только возьму чуть-чуть и оставлю тебя в покое.
– Нет! Не открывай! Дай мне!
Элис так и застыла, не отперев защелку. В гробовом молчании она протянула ящик ему. Седрик постарался не вырывать его из ее рук, но не сумел скрыть облегчения. Он поставил ящик на кровать рядом с собой так, чтобы заслонять его своим телом. Элис не проронила ни слова, пока Седрик возился с защелкой и на ощупь, просунув руку под крышку, перебирал склянки с чернилами. Удача была на его стороне – ему с первого раза попались синие.
– Я спал, когда ты вошла, – неискренне извинился он, протянув ей пузырек. – И я несколько не в себе.
– В самом деле, – холодно отозвалась она. – Больше мне ничего от тебя не нужно. Спасибо. – Элис взяла пузырек. – «Прокралась», ну надо же! – пробормотала она напоследок с порога, но так, чтобы он расслышал.
– Извини! – крикнул Седрик ей вслед, но она уже хлопнула дверью.
Как только Элис ушла, он скатился с постели, чтобы запереть дверь на задвижку, а затем упал на колени перед потайным ящиком.
– Это была всего лишь Элис, – напомнил он себе.
Да, но кто знает, что наговорила ей медная драконица? Он неловко выдернул ящик, так что он едва не застрял, а затем заставил себя успокоиться и осторожно вынул флакон с драконьей кровью. Все в порядке. Добыча по-прежнему у него.
А он по-прежнему в ее власти.
Седрик потерял счет дням, прошедшим с тех пор, как он попробовал на вкус драконью кровь. Его сознание раздвоилось, как двоится все перед глазами после удара по голове. Он еще оставался почти прежним, подавленным и угрюмым, но все же Седриком. Но вдруг приходили чужие ощущения и спутанные воспоминания, и ее невнятные впечатления смешивались с его мыслями. Иногда он пытался объяснять ей, что происходит вокруг.
Ты бредешь по воде, а не летишь, – твердил он. – Порой вода почти отрывает тебя от дна, но это не полет. Твои крылья слишком слабы, чтобы летать.
Иногда он ее подбадривал:
Остальные почти скрылись из виду. Тебе нужно идти быстрее. Ты можешь. Держись левее, где вода мельче. Видишь? Идти стало легче, верно? Вот умница. Не останавливайся. Я знаю, что ты голодна. Следи за рыбой. Может, ты сумеешь поймать рыбу и подкрепиться.
Порой он даже смутно гордился тем, что добр к ней. Но по большей части с горечью осознавал, что его жизнь навеки посвящена заботам о довольно тупом ребенке. Ценой немалых усилий Седрику иногда удавалось отгородиться от нее. Но если драконицу терзала боль, донимал голод или охватывал страх, невнятные мысли врывались в его разум. Даже если он избегал ее вялых размышлений, он не мог отделаться от неизменных усталости и голода. Ее тоскливое «за что?» неотступно преследовало его. И оттого, что он задавал тот же самый вопрос применительно к собственной участи, легче не становилось. Хуже всего было, когда она пыталась понять его мысли. Драконица не сознавала, что иногда он просто спит и видит сны. Она врывалась в них, предлагая убить Геста или пытаясь утешить Седрика. Все это казалось слишком странным. Он был измучен вдвойне из-за прерывистого сна и разделенных с ней бесконечных трудностей пути.
Жизнь на борту баркаса сделалась чужда ему. Он старался не покидать лишний раз каюту. Но и там не находил уединения. Даже когда драконица не вторгалась в его мысли, кто-нибудь все равно оказывался рядом. Элис, терзаясь совестью, никак не могла оставить его в покое. Ежедневно утром, днем и вечером перед сном она заходила его проведать. Ее краткие визиты выбивали его из колеи. Седрик не хотел выслушивать ее жизнерадостную болтовню о минувшем дне и не смел ничем поделиться сам, но не мог придумать, как вежливо заткнуть Элис и выставить за дверь.
Немногим лучше был мальчишка. Седрик не мог понять, что в нем так привлекает Дэвви. Почему он не может просто поставить поднос с едой и уйти? Нет же, малец жадно поедал его глазами, мечтал хоть чем-нибудь услужить, даже предлагал постирать ему носки и рубашки – Седрика аж оторопь взяла. Дважды он нагрубил мальчишке, не потому, что ему это нравилось, просто это был единственный способ того прогнать. И каждый раз Дэвви так расстраивался, что Седрик чувствовал себя последней скотиной.
Он чуть повернул флакон с драконьей кровью, наблюдая, как она переливается и мерцает в сумрачной каюте. Даже когда он просто неподвижно держал склянку в руке, красная жидкость внутри кружилась в медленном танце. Она светилась собственным рубиновым светом, багровые нити внутри пузырька извивались и сплетались между собой. Искушение или одержимость? Седрик задавал себе этот вопрос, но ответить не мог. Кровь притягивала его. Он сжимал в руке настоящее сокровище, и ему оставалось всего-то добраться до Калсиды. И все же обладание им казалось ему сейчас более важным. Неужели он хочет глотнуть еще крови? Вряд ли. Ему не хотелось снова переживать те же ощущения. Он опасался, что если вдруг поддастся смутному принуждению, то окажется еще теснее связанным с драконицей. Или с драконами.
Под вечер, отважившись выйти на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха, он услышал, как Меркор окликает других драконов.
– Сестикан, Ранкулос! – позвал он их по имени. – Довольно ссориться. Берегите силы для борьбы с рекой. Завтра нас ждет еще день пути.
Седрик стоял на палубе, и речь дракона мерцала у него в голове. Он разобрал слова так отчетливо, как только возможно. Юноша попытался вспомнить, слышал ли он драконий рев или ворчание, выражающее мысли, но не смог. Драконы разговаривали, урезонивали друг друга, совсем как люди. На Седрика нахлынуло головокружение, смешанное с чувством вины. Удрученный, едва держась на ногах, он доковылял до своей тесной каюты и захлопнул дверь.
– Я больше так не могу, – проговорил он вслух.
И почти сразу же его настигло беспокойство медной драконицы. Она ощутила его смятение. И встревожилась за него.
Нет, со мной все нормально. Уходи. Оставь меня в покое!
Он вытолкнул ее из сознания, и она отстранилась, огорченная его резкостью.
– Я больше так не могу, – повторил Седрик, с тоской вспоминая те времена, когда знал наверняка, что его мысли принадлежат только ему одному.
Он снова взболтал флакон с кровью. Если выпить его до дна, это его убьет?
А если убить дракона, освободится ли его разум от чуждых вторжений?
Раздался звучный стук в дверь.
– Минуту! – крикнул Седрик, из-за страха и гнева несколько громче, чем намеревался.
Надежно спрятать склянку он не успевал, так что завернул ее в пропотевшую рубашку и сунул под одеяло.
– Кто там? – запоздало спросил он.
– Карсон. Мне бы перекинуться с тобой парой слов, если ты не против.
Карсон. Еще один человек, не желающий оставлять Седрика в покое. Днем охотники отправлялись на берег отрабатывать свою плату. Но если юноша вдруг вставал пораньше или заглядывал на камбуз вечером, Карсон неизменно объявлялся рядом. Дважды он приходил в каюту к Седрику, когда там был Дэвви, и напоминал, что не следует донимать больного. И каждый раз мальчишка уходил, пусть и нехотя. Зато задерживался Карсон. Он пытался вовлечь Седрика в разговор, расспрашивал, каково жить в таком большом городе, как Удачный, и случалось ли ему бывать в других. Седрик на все вопросы отвечал односложно, но Карсон как будто и не замечал грубости. Охотник продолжал обращаться к нему с мягкой обходительностью, которая совершенно не вязалась с грубой одеждой и родом занятий.
В прошлый раз, шуганув ученика, Карсон занял его место на сундуке и принялся рассказывать Седрику о себе. Он человек одинокий. Ни жены, ни детей, живет сам по себе и в свое удовольствие. Он взял в обучение Дэвви, своего племянника, поскольку предположил, что мальчик тоже склонен к подобному образу жизни, если Седрик улавливает его намек. Седрик не уловил. Он покончил с едой, а затем напоказ зевнул.
– Должно быть, ты еще слаб после болезни. А я-то надеялся, что тебе стало получше, – заметил Карсон. – Что ж, отдыхай.
Затем со сноровкой человека, привыкшего заботиться о себе, Карсон сгрузил посуду на поднос. Складывая квадратный лоскут материи из тех, что на баркасе сходили за салфетки, он глянул на Седрика и как-то странно усмехнулся.
– Сиди смирно, – велел охотник и краем тряпицы промокнул что-то в уголке его рта. – Ты явно не привык носить бороду. За ней надо ухаживать. Мне кажется, тебе лучше снова начать бриться. – Охотник помолчал и, многозначительным взглядом окинув неприбранную каюту, добавил: – И мыться. И стирать одежду. Я помню, ты совершенно не рад тому, что попал сюда. Я тебя не упрекаю. Но это не означает, что ты должен перестать быть собой.
И охотник ушел, оставив Седрика разом возмущенным и униженным. Седрик отыскал зеркальце и придвинулся к свече, изучая свое лицо. Точно. В уголках рта обнаружились остатки супа, прилипшие к отросшей щетине. Он уже несколько дней не брился и толком не мылся. Седрик рассмотрел отражение, отметив, что выглядит осунувшимся. Под глазами залегли черные круги, на щеках пробилась щетина. Нечесаные волосы висели паклей. Но от одной мысли о том, чтобы пойти на камбуз, нагреть воды, побриться и вымыться, его охватила усталость. Как удивился бы Гест, застав его в таком виде!
Однако и эта мысль почему-то не вызвала у Седрика желания привести себя в порядок. Он сел на кровать и уставился в темноту. Какая разница, что подумал бы Гест, увидев его таким, потным и небритым, в каюте, заваленной грязным бельем. Все идет к тому, что они вообще никогда больше не увидятся. И причиной тому сам Гест с его дурацкой местью, отправивший его нянчиться с Элис. Вспоминает ли Гест о нем? Гадает ли, что задержало их возвращение? Едва ли.
Седрик уже много в чем сомневался насчет Геста.
Он забрался в койку, на подстилку, больше подходящую собаке, чем человеку, и проспал остаток дня.
Новый стук в дверь выдернул его разум обратно в настоящее.
– Седрик? Ты там жив? Отвечай, или я вынесу дверь!
– Со мной все хорошо.
Седрик сделал один-единственный шаг, необходимый, чтобы пересечь каюту, и отпер задвижку на двери:
– Можешь войти, если так уж надо.
Охотник либо не заметил, что в голосе Седрика недостает радушия, либо не обратил на это внимания. Карсон открыл дверь и окинул взглядом полутемную каморку.
– Сдается мне, на свежем воздухе и на свету тебе станет куда лучше, чем в душной каюте, – заметил охотник.
– Ни воздух, ни свет меня не вылечат, – пробормотал Седрик.
Он покосился на высокого бородатого охотника, а затем отвел взгляд. Карсон, казалось, заполнил собой всю крошечную каюту. У него был широкий лоб и большие темные глаза, прячущиеся в тени тяжелых бровей. Коротко подстриженная борода была того же рыжего оттенка, что и жесткие волосы. Обветренные щеки, четко очерченные красные губы. Должно быть, он почувствовал оценивающий взгляд Седрика, поскольку смущенно пригладил волосы.
– Тебе что-то нужно? – поинтересовался Седрик.
Слова прозвучали резче, чем он хотел. Дружелюбие в глазах Карсона вдруг сделалось несколько настороженным.
– На самом деле да, нужно.
Он закрыл за собой дверь, снова погрузив каюту в полумрак, поискал взглядом, куда бы ему сесть, после чего без приглашения взгромоздился на сундук.
– Слушай, я выскажусь прямо, после чего отстану от тебя. Мне кажется, ты поймешь, – ну, так или иначе, я тебе объясню. Дэвви – еще мальчишка. Я не хочу, чтобы он пострадал, и не хочу, чтобы его использовали. Мы с его отцом были как братья, и я понял, куда тянет Дэвви, задолго до того, как это заметила его мать. Если она хоть сейчас это осознала, в чем я лично сомневаюсь.
Охотник коротко засмеялся и посмотрел на Седрика, словно ожидая отклика. Но Седрик промолчал, и Карсон снова перевел взгляд на свои крупные ладони. Он потер руки, как будто у него ныли костяшки пальцев.
– Ну, ты понимаешь, к чему я клоню? – спросил он.
– Что ты Дэвви как отец? – рискнул предположить Седрик.
На это Карсон снова коротко хохотнул.
– Настолько, насколько я вообще могу стать кому-либо отцом! – заявил он и снова уставился на Седрика, как будто в ожидании.
Тот в ответ молча встретил его взгляд.
– Ясно, – проговорил охотник, куда тише и серьезнее. – Я понял. Обещаю тебе, дальше дело не зайдет. Я объясню, что хотел сказать, а потом уйду. Дэвви еще очень юн. Ты, вероятно, оказался самым красивым мужчиной, какого он встречал, и мальчик влюбился. Я пытался объяснить ему, что он еще слишком мал и что ты гораздо выше его по положению в обществе. Но щенячья любовь застилает ему глаза. Я сделаю все возможное, чтобы удержать его подальше от тебя, и буду признателен, если ты не станешь ему потворствовать. Когда парень поймет, что ему ничего не светит, он довольно быстро придет в себя. Может, слегка тебя возненавидит – сам знаешь, как это бывает. Но если ты высмеешь его или унизишь перед остальными, я из тебя душу вытряхну.
Седрик, закаменев лицом, уставился на Карсона. Мысли лихорадочно метались, заполняя умолчания смыслом.
Карсон спокойно выдержал его взгляд.
– А если я ошибся в тебе, если ты из тех, кто способен воспользоваться наивностью мальчика, мало тебе не покажется. Ты меня понял?
– Прекрасно понял, – ответил Седрик.
Читать бесплатно другие книги:
