Немая девочка Русенфельдт Ханс

Вставала.

Шла дальше.

Она добралась до гравиевой дороги. Большая дорога слева. Направо? Дорога ведь должна куда-то вести. Предыдущую ночь она провела на улице. Хорошо бы так больше не делать.

Она пошла по маленькой дороге, представлявшей собой по сути только две разъезженные колеи, и через несколько минут оказалась у железных ворот на двух столбах. Забора не было. Чуть дальше, за огромным рододендроном, виднелся дом. Темный. Машина рядом не стоит.

Дважды крадучись обойдя вокруг дома, она взяла камень и кинула его в стекло входной двери.

Потом быстро опять скрылась в темноте и стала ждать реакции, но ее не последовало.

В доме было холодно, но не так, как на улице.

Она уселась на пол и съела один из бутербродов, или рап, как он именовался на обертке. С ростбифом. Второй она собиралась приберечь на завтра вместе с половиной йогурта. Потом она пошла на кухню. Холодильник оказался пустым, но в одном из шкафов она нашла несколько банок консервов. Тунец, рубленные помидоры и ягоды для коктейлей. Она сунула банки в карманы куртки.

Даже не думая. Просто сунула. Она теперь вообще не особенно много думала. Временами вообще не думала.

Это хорошо. Думать она не хочет.

Помнить тоже.

Она зашла в комнату, где стояло две кровати. Пахло летним домом и пылью.

Она стащила с одной кровати покрывало, взяла подушку и одеяло и залезла с ними под кровать. Прижалась спиной к стене, насколько смогла плотно.

Сделалась маленькой.

Такой же маленькой, как внутри.

Сон.

Этот проклятый сон.

Он уже больше не снится так часто, как раньше. Иногда даже удается уговорить себя, что отделался от него. Что все позади. Но тут он опять возвращается.

Как сейчас. Только что.

Сабина сидит у него на плечах, точно сгусток энергии. На пути к воде. К прохладе и забавам. Воздух влажный и липкий. Чуть поодаль – девочка с надувным дельфином. Последние слова Сабины:

«Папа, я тоже такого хочу».

Море. Брызги. Смех.

Крики с берега.

Шум.

Стена воды.

Ручка дочери в его большой руке. Мысль, что ее ни за что нельзя выпускать. Вся его сила, все сознание сфокусировано. Вся его жизнь в правой руке.

Себастиан сбросил одеяло и пошел в туалет. Помочился в заставляющем щуриться ярком свете неоновой лампы, с болью распрямляя судорожно сжатую правую руку.

Руку, внезапно оказавшуюся пустой.

Ту, что выпустила дочку.

Он спустил воду и вернулся в комнату. Часы под телевизором показывали 04:40. О том, чтобы спать дальше, не могло быть и речи, поэтому Себастиан оделся и вышел на улицу. До восхода солнца по-прежнему оставалось около часа. Темно и пусто. Себастиан пересек улицу и двинулся к воде, шел, по возможности, по берегу, пока не добрался до шоссе. Е16/Е45. Продолжил путь вдоль воды.

Сон.

Этот проклятый сон.

Себастиан знал, почему сон вернулся. Хотя он изо всех сил держался подальше от фотографий с места преступления и почти не слушал во время передачи материалов, было невозможно полностью отстраниться от расследования или забыть, что в числе убитых есть дети.

Снова.

В точности как в прошлый раз.

Ему нельзя иметь дело с убитыми детьми. Он этого больше не выдерживает.

Примерно через полчаса он развернулся и пошел той же дорогой обратно. В номер, быстрый душ, потом в ресторан. Взяв со шведского стола еды, он прошел во внутреннее помещение. Кто-то здесь действительно обожает цветы на стенах. Тут они оказались черными на белом фоне. Он уселся у стены за раскладной столик, рассчитанный на двоих.

Когда он наливал себе вторую чашку кофе, появилась Ванья и стала оглядываться в поисках знакомого лица. Увидев Себастиана, она слабо улыбнулась ему и пошла за завтраком. У нее усталый вид, отметил Себастиан. Похоже, сейчас это для нее норма. Усталость и уныние. Разрыв отношений с самым близким человеком бесследно не проходит.

Себастиану следовало бы радоваться – с тех пор как он узнал, что Ванья его дочь, его самым большим желанием было, чтобы она отстранилась от Вальдемара, – но он держался в тени, памятуя о том, что она только предпочла поверить ему. Не будучи в силах сражаться со всеми и вся. Ситуация могла быстро измениться. Особенно если бы она узнала обо всем, что он сделал.

– Ты хорошо спала? – спросил он, когда она села напротив него.

– Так себе. А ты?

– Как младенец, – солгал он.

Они закончили завтрак за непринужденной беседой и, выходя, встретили Билли, который направлялся в ресторан. Он уже успел побывать в отделении и обустроить, как он выразился, «самую маленькую комнату в мире». Билли предложил подвезти их, если они подождут десять минут, пока он немного подкрепится, но Ванья и Себастиан отказались. Они собирались прогуляться.

Билли действительно немного странно посмотрел на них, когда они это сказали, или Себастиану просто показалось? Из всей команды его он знал хуже всех. Конечно, он с первого мгновения примирился с присутствием Себастиана – в отличие от Ваньи и Урсулы, – но за время, что Себастиан проработал в Госкомиссии, они ничуть не сблизились.

Для Билли это было тяжелое время. Он убил двоих человек. Правда, по долгу службы, но тем не менее.

Два внутренних расследования. Оба раза признан невиновным.

Однако Себастиану с трудом верилось, что эти события никак не сказались на душевном состоянии Билли, хоть тот и делал вид, что ему все нипочем. Его явно не назовешь крутым немногословным мачо. После второго смертельного выстрела Себастиан предлагал ему свои услуги в качестве терапевта-собеседника, но Билли отказался.

Когда они рядом шли в сторону Бергебювэген, 22, Себастиан спросил Ванью, не замечала ли она в Билли чего-нибудь особенного.

– Нет, он такой же, как всегда. А что?

Себастиан не стал углубляться в эту тему.

Такой же, как всегда.

Это-то его и пугало.

Казалось странным после убийства двоих людей.

Уже в девять часов утра Урсула приехала в глазную больницу Святого Эрика, чтобы встретиться с протезистом, которого рекомендовал ей лечащий врач, и испробовать свое будущее вспомогательное средство. Такое название ее возмущало: это был скорее аксессуар, а не вспомогательное средство. Врач, однако, утверждал, что лучше вставить протез, чем просто зашить глазницу. По его словам, окулярный протез, как это красиво называлось, способствует также более быстрой психологической реабилитации пациента. Он утверждал, что у него имеются хорошие результаты с пациентами, которые, подобно ей, изначально относились к этой идее крайне негативно. Сама Урсула считала, что врач преувеличивает ее негативное отношение. Она лишилась глаза и не испытывала потребности скрывать это от окружающих. Кроме того, в последнее время она начала свыкаться с мыслью, что правый глаз у нее закрыт. Поначалу ее мучили ужасные головные боли, но она не знала, было ли это вызвано повреждениями или тем, что левому глазу приходилось работать в одиночку. Вероятно, роль играли оба фактора. Теперь головные боли одолевали только временами, и она могла беспрепятственно читать, по крайней мере, до полутора часов подряд, после чего ощущала усталость. Но врач стоял на своем, и Урсула под конец согласилась хотя бы встретиться с протезистом. Им оказалась молодая женщина по имени Зейнеб. В течение пятнадцати минут она спокойно измеряла объем, окружность и глубину глазницы, а потом порекомендовала Урсуле выбрать протез из акриловой пластмассы. Она объяснила, что он более прочный и за ним легче ухаживать. Урсула не имела никаких предпочтений относительно материала, но удивила саму себя тем, что не ушла, поблагодарив, а осталась и продолжила разговаривать с женщиной. Ее тронула какая-то естественность в манере Зейнеб. С врачом речь шла о диагнозе, точном клиническом описании эффектов ее повреждений. Торкель, старавшийся все время быть к ее услугам, никогда не решался заговаривать о том, что находится за белой перевязочной лентой. С Зейнеб она получила нечто иное: освобождающую обыденность ситуации, словно они были подругами, обсуждавшими прически или серьги, а не зияющую у нее на лице дыру.

Чем дольше они разговаривали, тем больше ей приходилось признавать наличие в словах врача известного смысла. Чтобы полностью вернуться обратно, пожалуй, требуется больше, чем просто закрыть рану лоскутком и думать, что жизнь продолжается. Возможно, поэтому протез все-таки называется вспомогательным средством. Потому что он помогает вернуться к нормальной жизни.

По-настоящему.

Урсула не знала, так ли это. Зато она знала, что уже сейчас ждет назначенной через две недели следующей встречи с Зейнеб, чтобы начать примерять новый глаз.

Домой она пришла в приподнятом настроении, переполненная энергией. На забытом дома мобильном был пропущенный от Торкеля. Сообщений он не оставил. Впрочем, она догадывалась, что он хотел.

Что он всегда хотел.

Но ее это больше не беспокоило. Сейчас было скорее приятно общаться с человеком, не преподносящим никаких сюрпризов.

В отличие от Себастиана Бергмана.

Тот один раз навестил ее в больнице. Один раз. Несмотря на то, что выстрелили в нее у него дома и стреляла его бывшая сожительница. Один-единственный раз.

Хотя он обычно старался избегать того, что причиняло ему самому неприятности и боль, она удивилась. Поразилась. Однако задним числом она не могла не признать, что сама себя тоже удивила. Она была близка к тому, чтобы повторить ошибку, совершенную однажды давным-давно: начала испытывать к нему чувства.

В тот раз все кончилось тем, что он переспал с ее сестрой.

В этот раз она чуть не умерла.

Третьего раза не будет. Как бы он ни старался. За этим она проследит. Правда, она сама допустила ошибку: открыла дверь и впустила его. В этом требовалось признаться себе первым делом. Что-то в нем ее невероятно привлекало. У них сложились непростые отношения, которые, как и все прочее в нашей жизни, нельзя было однозначно назвать плохими или хорошими. Очень многое ей в Себастиане нравилось. Его интеллект, оригинальный взгляд на окружающий мир, способность всегда находить выход из трудных ситуаций. Но прежде всего, они очень похожи. Оба одинаково одиноки. Оба в вечных поисках любви, которую им удается в следующий миг уничтожить.

Если бы тяжело ранили его, она, возможно, тоже навестила бы его только раз. Дальнейшие визиты только увеличили бы груз ответственности, а для них обоих груз ответственности ничего не значит.

Они идут дальше.

Урсула села за компьютер и ввела пароль. Они собрали много материала. Большая часть наверняка появилась еще до того, как дело перешло к Госкомиссии. Однако она узнала руку Билли, когда увидела педантичную сортировку материала на файлы и папки.

Наглядно и аккуратно.

Она начала с первого отчета с места преступления. Он был подписан Эриком Флудином и оказался довольно качественным. Конечно, ей хотелось бы иметь чуть больше общих снимков дома, фотограф на них немного поскупился, сосредоточившись на крупных планах. Впрочем, с другой стороны, их было достаточно для того, чтобы дать ей хорошее общее представление. Она начала с первой жертвы, с Карин Карлстен.

Мать семейства с большой дырой в груди.

39 снимков посвящено только ей.

656 снимков в общей сложности плюс письменные отчеты.

Она поняла, что день будет длинным.

Комната, которую им выделили, была, возможно, и не самой маленькой в мире, но довольно тесной. Четырнадцать квадратных метров. Возможно, шестнадцать, предположил Торкель, заходя туда вместе с Малин Окерблад. Когда за овальным столом в центре собралось шесть человек, то складывалось впечатление, что как минимум двое из них лишние. Представив остальным Малин, Торкель потянулся за одним из стоявших на столе кофейных стаканчиков с бензоколонки. Кто-то довольно предусмотрительно доставил сюда кофе, поскольку автомат на кухне по-прежнему барахлил. Торкель бросил беглый взгляд на разложенную по белой столешнице пачку газет. В местных утренних газетах и в обеих вечерних газетах убийство семьи Карлстен освещалось на первой странице.

– Малин получила весь материал, но давайте быстренько пройдемся по нему устно, – усевшись, сказал Торкель. Он кивнул Билли, который поставил стаканчик с кофе и встал. На стене прямо у него за спиной виднелись результаты его утренней работы. Временной график, фотографии с места преступления, выдержки из допросов соседей и карта.

– Соседская девочка, Корнелия Турссон, пришла сюда, к дому Карлстенов, – Билли показал на карте. – Был четверг, девять часов утра. Она обнаружила, что дверь распахнута, а за ней лежит убитая Карин Карлстен. Девочка сразу побежала обратно домой, там вызвали полицию, которая и нашла в доме всех членов семьи застреленными.

– В предварительном отчете говорится, что их застрелили в среду утром, – вставила Ванья. – Вероятно, из дробовика.

Ванья умолкла, а Малин лишь кивнула, будто получила подтверждение уже известной ей информации.

– Из технических доказательств пока нашли только следы обуви, – продолжил Билли. – Сорок четвертого размера.

– И это не обувь отца? – Малин впервые после короткого приветствия раскрыла рот, и Ванью поразило, какой у нее низкий голос. По телефону ее можно было бы принять за мужчину. Она поймала себя на том, что задумалась, не считает ли Себастиан это сексуальным, и бросила на него взгляд, но он, казалось, не среагировал. Он сидел, подперев голову ладонями, и, похоже, дремал.

– Нет, у него почти сорок седьмой размер, – закончил Билли и вернулся на место. – На данный момент это все. Он слегка пожал плечами, словно извиняясь за скудный материал расследования. Малин опять кивнула и что-то записала на лежащем перед ней листке бумаги.

– Разговоры с соседями, которых удалось застать, пока ничего особенного не дали, – перехватил инициативу Торкель. – Карлстенов любили, но некоторые сказали, что их увлеченность проблемами окружающей среды иногда немного раздражала.

– В каком смысле?

– Они лезли не в свое дело. Просто-напросто проявляли несколько излишнее рвение. Ситуацию не улучшало и то, что они были приезжими, хотя они переехали сюда двенадцать лет назад.

– Но никаких прямых угроз?

– Мы пока таковых не установили, – ответил Билли. – Кроме той угрозы Яна Седера, но про него нам уже известно.

– Его я отпущу сразу после этого совещания, – нейтральным тоном сообщила Малин, будто рассказывала, что ела утром на завтрак, и незамедлительно возникшая в комнате тишина указывала на то, что большинство не поверило своим ушам. Даже Себастиан очнулся от спячки и посмотрел в сторону прокурора с недоверием.

– Вы собираетесь его отпустить? – озвучил их сомнения Торкель.

– Да.

– Мы, пожалуй, предпочли бы, чтобы он еще ненадолго задержался, – сказал Торкель, сумев своим особым образом придать словам характер покорнейшей просьбы и приказа одновременно.

– Зачем? – поинтересовалась Малин, явно решив не заметить приказной оттенок. – У него есть алиби.

– Еще у него есть дробовик, за который он не может отчитаться, – выпалила Ванья, сделав вид, что не видит неодобрительного взгляда Торкеля. От имени группы перед внешними людьми говорил он, она это знала, но выпускать Седера представлялось ей таким идиотизмом, что она не смогла смолчать.

– Ружье украдено, – кратко изрекла Малин и решительно встретилась с Ваньей взглядом.

– Он говорит, что оно украдено.

– Вам не удалось добыть никаких доказательств противоположного.

Ванья напряженно пыталась разгадать, что может лежать в основе столь непродуманного решения. Помимо чистой некомпетентности, а Малин не производила впечатления человека некомпетентного, ей приходило в голову только одно. Задавать вопросы не ее дело, и это неизбежно прозвучит как обвинение, Торкелю это не понравится, но сдержаться она не могла.

– Вы его знаете? Лично? – поинтересовалась Ванья.

– Вы намекаете, что я могу действовать непрофессионально, или просто считаете, что раз мы за пределами Стокгольма, то все друг друга знают?

– Во всяком случае, в Стокгольме мы смогли бы его продержать четверо суток, – упрямо ответила Ванья.

– А здесь нет. И чтобы ответить на ваш вопрос: нет, лично я Седера не знаю, иначе я бы с этим делом не работала.

Малин опять посмотрела в свои бумаги.

– У Яна Седера сорок первый размер обуви. След в доме был от сорок четвертого размера, разве вы не так сказали? – обратилась она к Билли.

– Сорок третий/сорок четвертый, – тихо подтвердил он, прекрасно сознавая, что его ответ не улучшит их позиции.

Малин кивнула с довольным видом и обратилась к Эрику, который до сих пор молча сидел рядом с Себастианом.

– Эрик, ты знаешь его немного лучше. Каков риск побега?

Все переключили внимание на Эрика. Он утром спросил, можно ли ему присутствовать. Тогда он обрадовался положительному ответу, возможности вблизи посмотреть, как работает Госкомиссия. Ему не хотелось ни с кем вступать в конфликт, но в создавшейся ситуации угодить обеим сторонам было невозможно, поэтому он слегка откашлялся и избрал правду.

– Я его тоже не знаю, но я бы сказал, что с его ограниченными ресурсами и учитывая все остальное риск побега очень невелик.

Малин опять улыбнулась довольной улыбкой, которую Ванья уже сильно невзлюбила. По правде говоря, ей очень мало что нравилось в Малин Окерблад. Собственно, ничего.

– Он может уничтожить доказательства, – услышала она рядом с собой голос Билли.

– Я давала санкцию на обыск у него дома, – быстро ответила Малин. – У вас было двадцать четыре часа. Если после этого остались доказательства, которые можно уничтожить, значит, вы не выполнили свою работу.

Все промолчали. «Можно говоритьчто угодно, – подумал Торкель, – но Малин Окерблад явно не слишком заботится о своей популярности».

– Скажите-ка мне, какие у нас имеются основания для того, чтобы я продолжала ограничивать его свободу? – Малин обвела взглядом собравшихся за столом. Все промолчали.

– Значит, мы его отпускаем.

Домой его везла толстая полицейская, забравшая его накануне. Как ее зовут, он не помнил, да это, собственно, и не имело значения. Она сосредоточилась на дороге и не произнесла ни слова, после того как спросила его, когда они приближались к машине позади отделения полиции, хочет он сидеть впереди или сзади.

Хотя нет, произнесла.

«Лицо», – сказала она и бросила ему газету, пока они ждали, чтобы открылись ворота. Он не понял, что она имеет в виду, но тут увидел, как от главного фасада дома к ним бросились какие-то люди. Некоторые из них держали наготове камеры. Задолго до того, как они приблизились к машине, он увидел вспышки. Он закрыл лицо газетой и только слышал, когда они медленно проезжали мимо собравшихся журналистов, как раздававшиеся с разных сторон вопросы смешивались со стрекотанием фотоаппаратов. Затем они выехали на трассу, и с тех пор в машине царила полная тишина.

Его это вполне устраивало. Отец приучил его с подозрением относиться к властным структурам вообще и к полиции в частности. Проклятые блюстители параграфов, которые только осложняют жизнь нормальным людям. Конечно, то, что произошло, ужасно.

Убийства.

Целая семья.

Двое маленьких невинных парнишек.

Но сын Густава Седера никогда, черт подери, не станет болтать с копом. К тому же с бабой. Ян осторожно покосился в ее сторону. Форма и оружие. Исключительно неженственно. Наверное, лесбиянка. В точности как те, которые якобы умеют играть в футбол – как пытаются его убедить телевизор и газеты. Лесбиянки все скопом. Дома у Седеров из парней воспитывали мужиков, а женщины знали свое место. Это естественно. Биология. Если бы природа задумала мужчин и женщин равными, она не стала бы наделять мужчин столькими преимуществами. Впрочем, в этой стране говорить такое больше нельзя.

Он посмотрел в боковое стекло. Там, где заканчивались пашни, солнце отражалось в синей воде озера Велен, в котором он обычно браконьерил рыбу. Скоро он будет дома. Осталось минут десять. Он дал волю мыслям.

Все, с кем он за последние сутки разговаривал, цеплялись к пропавшему дробовику. Первые копы, толстуха и ее начальник, или кто он там был, больше склонялись к тому, что это странное совпадение, но оба приехавших из Стокгольма прямо сказали, что не верят ему.

Очевидно, он не настолько хорошо умеет лгать, как думал.

Еще одна причина радоваться молчанию.

Седер стоял перед низким обшитым этернитом домом и смотрел, как удаляется полицейская машина. Собака начала лаять, как только они свернули на подъездную дорогу, поэтому он прошел несколько шагов до собачьего вольера. При его приближении норвежский элкхунд стал прыгать на проволочную сетку. Голодный, конечно. Седер открыл крышку украденного несколько лет назад в Турсбю ящика для песка и достал ведро с собачьим кормом.

Дав собаке поесть и свежей воды, он вошел в дом, выбрался в прихожей из грубых ботинок и повесил куртку на крючок рядом с комбинезоном для езды на скутере. Потом прошел в кухню. Решил по пути к холодильнику и холодному пиву ничего не делать со стоящей возле мойки грязной посудой. Открыв пиво, он выпил несколько глотков и поставил бутылку на поцарапанный кухонный стол возле окна. Оконные занавески висели там уже тринадцать лет, – с тех пор, как умерла его мать.

Он уселся за стол и открыл ноутбук. Тонкий современный компьютер, казалось, не особенно соответствовал маленькой кухне. Стены с обоями в оранжевый рисунок, до половины обшитые панелями, в сочетании с темно-зелеными дверцами шкафчиков, напоминали о семидесятых.

Седер открыл свою почту. Ему пришел ответ с сайта russianbabes.ua. Отпив еще глоток пива, он открыл мейл и начал читать. Существовало множество мошеннических сайтов и народа, пытавшегося обмануть человека из глубинки, но этот сайт ему рекомендовали, он был настоящим. Там Седер в свое время нашел Наташу, а сейчас общался с Людмилой из Киева. Они начали переписываться чуть более двух месяцев назад и уже вели речь о том, что она к нему приедет. У нее имелось три старших брата. Раньше она работала на целлюлозно-бумажном комбинате, но ей пришлось уволиться, чтобы ухаживать за больной матерью, которая полгода назад умерла. Теперь она была безработной и на Украине ее больше ничего не держало. Работы она не боялась. Она много лет вела хозяйство, даже до болезни матери, и заботилась о троих братьях, пока те жили дома. Казалось, она из несколько другого теста, чем Наташа, которая считала дом под Турсбю слишком маленьким, находила, что он живет слишком далеко от города, и все время требовала денег. Седер прочитал мейл. Краткий отчет о том, чем она занималась со времени их последнего общения, завершавшийся словами, что она по нему скучает. Она подчеркивала, как она счастлива и благодарна за возможность с ним познакомиться, и выражала надежду на то, что они скоро встретятся.

Вот, то-то и оно.

Авиабилет из Киева стоит денег. Именно поэтому Седер немного откладывал это дело. Но теперь возможность, пожалуй, появилась.

Его дробовик не украден.

Он одолжен.

Еще до Рождества. Седер им не пользовался. Охотился он почти исключительно с нарезными стволами.

Конечно, вполне возможно, что его оружие никак не замешано в убийстве Карлстенов, в округе полно дробовиков. Речь могла идти о супружеской неверности, или карточных долгах, или о торговле наркотиками, или черт знает о чем еще, за что убивают людей, но если предположить, что их прикончил кто-то из местных, кого они достали, то кандидатов найдется не так уж много.

И один из них еще до Рождества одолжил у него дробовик.

Придется просто-напросто проверить. Осторожно завести речь об убийствах и посмотреть на реакцию. Узнать, не имеет ли ему смысла забыть, кому именно он одалживал ружье. Даже если его подозрения ошибочны, возможность вообще не быть втянутым в расследование, пожалуй, стоит кое-каких денег.

Его размышления прервали. Опять залаяла собака, и через несколько секунд он услышал, что к дому подъехала машина и остановилась. Из окна кухни ее видно не было. Не только потому, что в последний раз окно мыла Наташа полтора года назад, но и поскольку подъехавший человек проехал максимально далеко и припарковался за углом. Может, полицейская баба что-нибудь забыла и вернулась? Седер прошел до окна гостиной. Легок на помине. Он узнал машину.

И человека, приближавшегося к дому.

С одолженным у него ружьем под мышкой.

– Вы его отпустили?

Пийя трижды звонила Эрику, прежде чем у того появилось время ей перезвонить. После принятого Окерблад решения с ним пытались связаться многие. Естественно, Пийя уже знала, что Седера отпустили. Эрик сразу услышал, что она задергана и сердита.

– Да, – ответил он, выходя в коридор, чтобы избежать взглядов Фредрики и остальных.

– Ты же говорил, что это он, – продолжила Пийя чуть ли не обвиняющим тоном.

– Нет, я сказал, что мы хотим допросить его в связи с убийствами, – с преувеличенной наставительностью проговорил Эрик. – Но у него есть алиби, и доказательств недостаточно… На данный момент, – добавил он, чтобы постараться успокоить ее.

Он хорошо знал жену и понимал, что коль скоро она разгорячилась, чтобы ее успокоить, требуется больше убеждающих слов, чем он был способен высказать. Эту ее сторону большинство избирателей никогда не видело. Внешне, во время дебатов, предвыборной кампании и встреч, она являла собой воплощение спокойствия, но внешняя невозмутимость скрывала вспыльчивый нрав и смесь амбициозности и неуверенности, которые были знакомы только самым близким.

И обрушивались только на них.

Теперь она вновь волновалась из-за того, что Турсбю получит известность как место, где бесчинствует какой-то безумец, а не как современный и прогрессивный муниципалитет, во имя чего она так усиленно работает. После длившегося несколько минут монолога, в течение которого он лишь в нужных местах поддакивал, она немного расслабилась, и им удалось закончить разговор на том, что он, к своему удивлению, пообещал устроить Пийе ланч с руководством Госкомиссии, чтобы она составила собственное представление об уровне специалистов, с которыми он работает.

После разговора Эрик прямиком направился в отведенную гостям комнату и подошел к Торкелю. В комнате по-прежнему царила напряженная атмосфера. Ванья, похоже, не смирилась с унизительным решением Окерблад. Хотя Эрик и считал, что, ставя под сомнение действия прокурора, она зашла чуть слишком далеко, ее страсть ему импонировала. Ее коллега Себастиан не произвел на него особого впечатления, якобы присущей тому прозорливости он тоже не заметил. Его главными отличительными качествами, похоже, были хамство и безразличие.

Торкель, как и ожидалось, отнесся к идее ланча с сомнением и поинтересовался, зачем ему надо встречаться с председателем муниципалитета, но поняв, что Пийя является еще и женой Эрика, согласился.

Они вместе прошли пешком не слишком долгий путь до дома 8 на площади Нюа-торгет.

Здание, в котором помещался муниципалитет, не особенно впечатляло. Оно напоминало два огромных куска сахара, кое-как приставленных друг к другу и покрытых грязно-серым кирпичом. Эрик показал дорогу, и женщина в рецепции с приветливым кивком впустила их внутрь.

Столовая находилась на первом этаже. Пийя была уже на месте и заняла самый дальний столик у стены. Увидев их, Пийя встала.

– Добро пожаловать в Турсбю. У нас сезон круглый год, – с улыбкой приветствовала она Торкеля.

– Вот как, – единственное, что сумел выдавить из себя Торкель с некоторым удивлением.

– Это лозунг нашего муниципалитета. Меня зовут Пийя. Пийя Флудин. Приятно познакомиться.

Глядя на жену, Эрик улыбнулся про себя. От раздражения не осталось и следа, сейчас она в светлом костюме и с хорошо уложенными волосами выглядела скорее как само спокойствие. Она пригласила их пройти к стойке самообслуживания, чтобы взять еду: запеченную треску с картофельным пюре.

– Я хочу поблагодарить вас за то, что выкроили время, – сказала Пийя, когда они уселись.

– Ничего страшного. Насколько я понял Эрика, вы хотели задать мне кое-какие вопросы, – любезно ответил Торкель, открывая свою бутылку минеральной воды.

– Наверное, вам кажется немного глупым, что я попросила вас вот так прийти сюда, тем более учитывая, что мы с Эриком женаты, но мне захотелось бы с вами встретиться, даже не будь он моим мужем.

– Хотя тогда это потребовало бы несколько больших усилий, – ответил Торкель с многозначительной улыбкой.

– Наверняка, но ведь надо же извлекать какие-то преимущества из того, что делишь постель с местным полицейским, – быстро откликнулась она.

Торкель засмеялся. «Хорошо, что они, похоже, понравились друг другу», – подумал Эрик. Он не имел никакого желания посредничать между ними. Они оба – сильные личности.

– За последние дни вы, вероятно, не особенно много виделись, – продолжил Торкель.

– Да, Эрику крепко досталось. – Пийя накрыла рукой руку мужа. – Он совсем недавно получил должность, и это пока его самое крупное дело.

Эрик почувствовал, что должен что-нибудь сказать. Иначе казалось, будто ему двенадцать лет и родители переговариваются через его голову.

– И худшее, – выдавил он. – Но я убежден, что мы его раскроем.

– Вы тоже так думаете? – спросила Пийя, обращаясь к Торкелю. В ее голосе звучало неподдельное беспокойство.

– Подобные дела всегда требуют больше времени, чем хотелось бы. Но да, я тоже убежден в том, что мы найдем виновного. Кроме того, прошло всего два дня с тех пор, как их застрелили.

Пийя кивнула, но удовлетворилась не полностью.

– Я это знаю, а сколько времени у вас обычно занимает раскрытие чего-нибудь подобного, и какой у вас процент раскрываемости?

– Простите? – откладывая нож и вилку, переспросил Торкель и встретился с Пийей взглядом.

– Я должна выступить с заявлением, с одной стороны, о том, что мы собираемся организовать поминальное собрание и демонстрацию против насилия, а с другой, о том, что мы обратились к вам за помощью, чтобы показать, насколько серьезно мы к этому относимся, – объяснила Пийя, незамедлительно переходя на более официальный тон. – Но при этом было бы хорошо, если бы я могла сказать, чего гражданам следует ожидать.

– Они могут ожидать, что мы приложим все усилия, – ответил Торкель. – Как всегда.

– Естественно, но сколько времени нечто подобное обычно занимает?

Торкель пожал плечами и вернулся к рыбе.

– Это невозможно предугадать.

– Постарайтесь. Я так много работала над тем, чтобы привлечь к Турсбю внимание, и теперь, когда газеты наконец о нас что-то пишут, то пишут одни ужасы. Необходим противовес. Это полная катастрофа для муниципалитета.

– Убили семью, – медленно и четко проговорил Торкель. – Это настоящая катастрофа, особенно для родных и близких. Ваш муниципалитет как-нибудь переживет. – Не уловить холода в его голосе было невозможно. Эрик почувствовал, что атмосфера за столом стала натянутой.

– Да, ужасная трагедия, но кому-то нужно видеть глобальную картину, и этот кто-то, к сожалению, я, – упорствовала Пийя, не отводя взгляда. – Можете думать об этом что угодно, но это так.

Эрик сознавал, что жена опять слегка переборщила, но все-таки чувствовал, что должен поддержать ее.

– Пийя работала не покладая рук, чтобы муниципалитет выглядел современно и привлекательно. Она просто боится, что все это рухнет, – сказал он.

Торкель посмотрел на пару по другую сторону стола. Оба испытывают давление – по разным причинам. Он – потому что только что получил должность, и ему требуется все сделать правильно в таком громком деле. Она – поскольку должна казаться сильной и дееспособной, хотя она, по сути, ничего не контролирует. Выборы состоятся в этом году, все может стать политикой. Ему стало их даже немного жаль.

– СМИ будут какое-то время фокусироваться только на ужасном происшествии, – сказал он чуть помягче. – Так уж они устроены. Никому из нас этого не изменить.

– Я это понимаю, – отозвалась Пийя тоже немного спокойнее. – Но поэтому было так глупо отпускать Седера. Разве виновник не он?

Торкель набрал в грудь побольше воздуха. Хотя конфликт частично сгладился, в будущем он однозначно будет избегать ланчей в компании Пийи.

– Этого мы не знаем, – с некоторой усталостью ответил он. – Прокурор сочла доказательства недостаточными для того, чтобы его удерживать. У меня может быть собственная точка зрения по этому поводу. У вас тоже. Но таков порядок. Наша работа заключается в том, чтобы находить доказательства, а пока нам этого сделать не удалось.

Торкель взял вилку и снова принялся за еду.

– Когда же вы их найдете? – услышал он ее вопрос и решил завершить разговор, окончательно и бесповоротно.

– Я не могу обсуждать ведущееся расследование с посторонними, и если у вас нет других тем для разговора, я предлагаю всем занять рот едой, – проговорил он и почти демонстративно склонился к своей тарелке.

Пийя замолчала.

Эрик почувствовал укол угрызений совести, но не мог не испытывать маленького удовлетворения. Он любил жену, однако ему редко доводилось видеть ее столь молчаливой. В прошлый раз это случилось, когда ее не выдвинули кандидатом в руководство партии.

Уже три года назад.

Следовательно, такое происходило не особенно часто.

В приезде Госкомиссии обнаружились дополнительные преимущества.

Себастиан стоял в дверях их маленькой комнаты и наблюдал за Ваньей. Ей, несомненно, требовалось подумать о чем-нибудь другом, а она сидела, ожесточенно просматривая выписки из свидетельских допросов Седера.

– Пойдем, – сказал он, шагнул внутрь и осторожно положил руку ей на плечо. Ванья с раздражением сбросила ее.

– Мне правда нужно в этом разобраться…