Слой Прошкин Евгений

– Пришли мстить. За то, что кто-то из моей сотни якобы все Ополчение…

Шум на площадке почему-то прекратился, и стали слышны разговоры. Один предлагал стрелять в замок, другой – ждать на улице, третий доказывал, что Еремин ушел в тину, и здесь больше не появится.

– Понятно, – сказал Костя.

– Что тебе понятно?.. Тебе это безразлично?

– Некогда, валить нужно.

Константин не дыша приоткрыл дверцу шкафа и извлек из него винтовку. «Штайр», с тех пор, как его принесли, был все так же замотан в линялую занавеску и со стороны напоминал не то детскую лопату, не то детское же весло. Выделялась лишь трубка прицела, и, чтобы не разбить оптику, Костя крепко обхватил ее ладонью.

– Немаляев хочет с тобой повидаться, – сказал он на ходу.

– Стой! – Петр взял его за локоть и развернул к себе лицом. – Про Ополчение…

– Это необходимо? Именно сейчас? Я тебе потом все объясню.

– Объяснишь?! – Крикнул Петр. – Что тут объяснять?

В дверь заухали с новой силой.

– Не тем голову забиваешь. Нам бы ноги унести.

– Давай по одному, – приказал Петр. – Ты первый, я за тобой.

– А что с Немаляевым? Ты с ним поговоришь?

– О чем?

– Об условиях мира.

– Потом решим. Линяй.

– Где встретимся?

– Да где… – раздраженно молвил Петр. – У Немаляева. Сегодня суббота? Место он тебе скажет. В десять. Все, пошел!

Константин метнулся в коридор, завернул в темный закуток и, осторожно выглянув, шагнул в удушливую сырость запасной лестницы. Черным ходом давно не пользовались – многие двери были забиты досками или вовсе заложены кирпичом. Спускаясь по осклизлым ступенькам, Костя то и дело замирал, пытаясь даже не по звуку – по движению воздуха определить, не ждет ли его кто внизу.

Про черный ход орава Пулемета не знала. Константин благополучно достиг первого этажа и, прикинувшись для гарантии пьяным, выбрался в тенистый, неимоверно замусоренный двор.

Он небрежно закинул винтовку на плечо и, сунув свободную руку в карман, направился к кривому переулку, прочь от подъезда с возбужденной сотней расстрелянного Пулемета.

Пройдя весь переулок и свернув к площади, Константин себя поздравил: преследования не было. Вопрос, удалось ли уйти Петру, он себе не задавал. На Родине сотника считали заговоренным – даже от насморка. Удача изменила ему лишь однажды, но это была мина, тут уж ничего не поделаешь. Петр вырвется, обязательно вырвется.

Оказавшись на площади, Константин миновал перекрытый швеллером вход в метро, затем сожженное дотла кафе и вышел к красивому зданию с обрывками плакатов на фасаде.

Народу вокруг было на удивление много. Кто-то дрался, где-то визжала женщина, несколько человек раскачивали, стремясь перевернуть, черный «БМВ» – все это происходило как-то весело, с задором, и абсолютно никого не волновало.

Пьяные попадались довольно часто, и походку Костя решил не менять. Так он и брел – шатаясь, напевая дурацкую песню и помахивая «Штайром» в занавеске.

До десяти вечера было еще пять часов. За это время можно пообедать, влюбиться в хорошую девушку, расстаться, стать героем и найти свою смерть. Или то же самое, но в обратном порядке.

Костя подумал о том, что жизнь – это удивительная штука. Особенно, когда у тебя на плече винтовка, а не лопата.

Немаляев перевернул последнюю страницу и, дочитав до конца, вернулся к началу.

Смерти нет. Умирая, человек всего лишь теряет одну из бесчисленных теней…

Ничего не понятно. Такое впечатление, что самое главное Черных оставил в голове. Либо не доверил бумаге, либо счел это настолько элементарным, что поленился записать. Костя сказал: смысл жизни и смерть – одно и то же, этому никто не научит. Правду сказал Костя.

Немаляев кликнул охранника и спросил про врача.

– Две минуты назад связывался, – ответил он. – Уже близко, сейчас будет.

– Дядя Саш, вы себя плохо чувствуете?

– Хорошо, Людочка, хорошо. Ты вот что. Давай-ка вон в ту дверь, через коридор, дальше тебя проводят. Мы весь этаж перепланировали, заблудиться можно. Но тебя проводят. Покушай, телевизор посмотри.

– А вас еще будут показывать?

– Вечером должны. И завтра три раза.

– Давно вы это интервью записали?

– На прошлой неделе. Мы с Сидорчуком четыре версии подготовили, на все случаи жизни. Иди, сказал! – Прикрикнул Немаляев. – Ну?! – Бросил он охраннику.

– Уже в лифте, – доложил тот.

В комнату втащили пожилого мужчину в черной шапочке, надвинутой до подбородка.

– Да снимите, снимите, олухи! – Заорал Немаляев.

Шапку стянули, и мужчина, дико озираясь, попятился назад. Боец, вошедший следом, ткнул его пальцами в спину и поставил у ног пузатый металлический чемодан.

– Я никого лечить не буду, – заявил доктор. – Во-первых, при таком скотском отношении… А во-вторых, вы не того похитили. Я не хирург, я анестезиолог. Неужели у вас нет своего персонала?

– Во-первых, вас не похитили, – хладнокровно произнес Немаляев, кивком приказывая охранникам убираться. – Во-вторых…

Он открыл тумбу и бросил на стол пачку стодолларовых банкнот.

– Десять тысяч, доктор. Вам их надолго хватит.

– Я анестезиолог, – мучительно выговорил он. – Вы знаете, что это такое? Если кого-то из ваших людей ранили…

– Именно вас мне и надо. Я слышал, если переборщить с наркозом…

– Но это убийство!

– Что же вы все вперед забегаете? Убить надо так, чтобы потом можно было спасти. Мне нужна клиническая смерть. Временная, – подчеркнул Немаляев.

– Забирайте свои деньги и отпустите меня.

– Еще десять. Сколько вы получаете в больнице?

– Это огромный риск. Даже в стационаре. Сначала необходимо всестороннее обследование: сердце, почки, легкие… Нет, я не подпишусь.

– А разве у вас есть выбор, доктор? – Печально сказал Немаляев. – Делайте, что говорят.

Врач продолжал капризничать. Немаляев увеличил сумму до тридцати и пригрозил в случае отказа сжечь квартиру – вместе с семьей.

– Если все закончится неудачей… – тоскливо произнес доктор.

– Безусловно. Живым вас отсюда не выпустят. Я могу дать вам гарантии, но чего они будут стоить после моей смерти? Так что мы с вами одинаково заинтересованы.

– Когда последний раз пили? – Буркнул он.

– Пять дней без алкоголя.

– Заранее готовились? Вы, уважаемый, больны. Психически. Хотя, сейчас это модно. Утром завтракали?

– Само собой.

– Много съели-то?

– Так… Вообще, да.

– Прекрасно. Заблюете весь свой евроремонт.

– Это вас забавляет, доктор?

– Утверждает в мысли, что все люди равны. Поверьте, блевать икрой и перловой кашей – практически одно и то же. Сколько вы весите?

– Восемьдесят два.

– Возраст?

– Шестьдесят один.

Немаляев ответил еще на дюжину вопросов, часть из которых, как ему показалось, не имела к делу никакого отношения. Врач тем временем открыл чемодан и выложил часть своего хозяйства на стол. Шприцы и ампулы рядом с пачками долларов выглядели, как стандартная обложка детектива.

– Тридцать минут, – предупредил врач.

– Мало. За полчаса не успею.

Доктор посмотрел на него, как на летающую лошадь.

– Сорок, это максимум. Или нас обоих вынесут отсюда вперед ногами. Так, ложитесь на диван. Он у вас под пленочкой? Это хорошо.

– Почему?

– Отмывать легче. Работайте кулаком. Энергичней. Хорошие вены…

– Мне все это говорят. С детства.

– Просто вас хвалить больше не за что. – Доктор ввел толстую иглу и развязал резиновый жгут. – Не передумали?

– Нет…

Свет мгновенно погас. Немаляев увидел звезды – такими, какими их не видел никто. Крупные и близкие, словно яблоки на дереве, они не слепили, наоборот – дышали ледяным холодом, заставляя его сжиматься в комок и, главное, чувствовать себя комком. Точкой.

– Борис… Борис! Черных! Ты мне нужен!..

Немаляев не знал, действительно ли он кричит, или ему только кажется. Впрочем, это было не важно. Проваливаясь дальше, глубже, в самый холод, он преодолел ту черту, до которой еще хотелось вернуться, и теперь ни о чем не жалел…

Прежде, чем открыть глаза, он заслонил их ладонью – солнце стояло в самом зените. По небу неслись маленькие затейливые облака, но ветра совсем не чувствовалось. Под спиной, угодливо проминаясь, лежал шелковый песок. Впереди ласково бултыхалось бесконечное ярко-синее море.

Нет, это должен быть океан.

Он положил на лицо футболку и заставил себя задуматься. Против пляжа Немаляев не возражал, но все не мог сообразить, как здесь оказался. Он ожидал чего-то другого.

В сознании постепенно стала собираться мозаика, некое подобие объяснения, но пока это было слишком обрывочно и недостоверно.

Пляж – его собственность… Вон от тех пальм и до той скалы – все принадлежит ему. Бунгало из тонких узловатых стволов, крытое почерневшими листьями – явная стилизация, но в пейзаж вписывается идеально. Внутри – огромный холодильник с пивом, с местным отвратительным пивом…

Из леса выходит тропинка. Если по ней подняться на холм… правильно, его особняк. Два этажа, восемь комнат. Не дворец, но жить можно. Да, там он и живет. Не один. Племянница. Единственная, кого он успел вытащить из России. Людмила. Любимая дочь нелюбимой сестры. В истребителе оставалось только одно место, и ему пришлось выбирать.

Вон она, красавица. Желтая шапочка в лазурной воде. Дальтоникам этого не оценить. С брызгами поднимает руку и машет.

Немаляев махнул в ответ и глотнул из теплой бутылки. Какая красавица!

Он перекатился на живот и попытался вспомнить что-то еще.

Стена.

В доме на холме – Габриэль: шофер, повар и переводчик в одном лице. Вот, на полотенце, радиотелефон. Можно его вызвать. Нет, не то. Несущественно. Близко, совсем близко вертелось что-то важное. Именно это он из себя и вытягивал, но оно постоянно ускользало, пряталось в пустоте пропавших фрагментов. Он даже не мог сказать, как давно здесь находится. Особняк, бунгало, пляж. Спешный вылет с резервной полосы под Ростовом. Все – мелочи…

– Буэнос диас, сеньор Немаляев.

Он поднял голову, но увидел лишь матерчатые тапочки.

– Э…

– Не беспокойтесь, я говорю по-русски. Здравствуйте, Александр Александрович.

Немаляев перевернулся и сел. Перед ним стоял крепкий, но не накачанный мужчина в полосатых шортах. Под мышкой он держал доску для серфинга, в другой руке – бутылку пива, такого же, как у Немаляева. Здесь все пили одно и то же. Своеобразное проявление демократии.

– Хотел покататься, да погода подвела, – сказал незнакомец. – Штиль. Зачем только пер? – Он качнул доской и, улыбнувшись, опустился рядом.

– Это частные владения, – заявил Немаляев.

– Я знаю, Александр Александрович.

– Никакой я не Александр. И не Александрович, – процедил он, двигая к себе полотенце с телефоном. – Убирайтесь отсюда.

– Ну вот, – расстроился незнакомец. – То ищете встречи, то гоните.

– Я? С вами встречи?..

– Авантюры всякие затеваете. В вашем возрасте это опасно. Надеюсь, хоть под присмотром? Врач там есть?

– Там – это где? – Растерялся он, начиная, наконец, что-то припоминать.

– Там, где вы сейчас находитесь.

– Черных?!

– Зря вы собой рискуете…

Немаляев внимательно посмотрел на Бориса, потом оглянулся на пальмы, на океан, и вдруг осознал. Вот, что его смущало в этих тропиках. То, что их нет. Реальность – душная Москва, кабинет и укол.

– Что это за пляж? – Спросил он.

– Пансионат для военных преступников. Эквадор.

– Почему я здесь?

– О-о! Долгая история, и к делу она не относится. Она не про вас, Александр Александрович.

– Моя другая жизнь?

– Другая. – Черных улыбнулся и приветственно покивал купальщице. – Племянница? Хорошо, что вы ее вывезли. Сестре вашей, как и прочим родственникам, повезло меньше.

– На Родине опять репрессии?

– Вы что же, газет не читаете?

– Э-э…

– А, ясно. Вас, наверно, недостаточно умертвили. Ваше сознание там, где ему положено быть. Ну и ладно. Не нужно вам этих подробностей. Возвращайтесь к себе, Александр Александрович, и впредь со смертью не заигрывайте. Нехорошо это.

– А как же насчет «смерти нет»?

– Вы поняли, о чем я. Давайте-ка прощаться.

– Я хотел поговорить о ваших записях. – Немаляев не заметил, как перешел на «вы», от чего давно уже отвык. – Если принять все ваши постулаты, то теряется смысл.

– Смысл чего? – Лукаво прищурился Черных.

– Жизни.

– А он есть? Можно подумать, до того, как вы открыли тетрадь, он у вас был.

– Вера. В спасение, в бессмертную душу.

– Ну и верьте на здоровье. Разве я вам мешаю?

– Но если этих душ целая пропасть…

– Пропасть – еще мягко сказано. А вы отвечайте за себя, и все будет в порядке.

– Там у вас не совсем внятно. Про смерть. Ну, допустим, таких, как я, бесконечное множество. Но мы же все ровесники. Мы все состаримся и дадим дуба.

– Обязательно дадите, Александр Александрович, – со смехом заверил Борис. – Волнуетесь, куда душа ваша денется? Или души? Не знаю. Одно могу сказать наверняка: ничего не пропадает. Не пропадает зря, я имею в виду.

Черных устал держать доску на весу и, чтобы не поцарапать покрытия, аккуратно пристроил ее на коленях.

Наплававшись до изнеможения, Людмила вышла из воды и подцепила ногой полотенце.

– Дядя Саш, обедать пойдем?

– Ты иди, я попозже.

– Вы к нам присоединитесь? – Обратилась она к Борису.

– С удовольствием, но я не одет, – он показал взглядом на свои шорты и поправил сползающую доску.

– Да бросьте вы! – Людмила достала из ящика бутылку пива и, открыв винтовую крышку, не спеша побрела к лесу. – Габриэль накроет на троих. Без вас не начну.

– Восхитительная женщина, – вполголоса проговорил Черных. – Ради нее стоило…

– Что?

– Пока вы затаскивали ее в истребитель, на границе готовили перехватчики. Вы могли и не успеть.

– Это я помню… Что сейчас дома? Как там?

– Все нормально, Александр Александрович. Очередной выход из очередного кризиса.

– А Константин…

– Роговцев? Вы потому спрашиваете, что он, как и вы, осознал себя, верно? Только не в этом слое. Здесь он обычный человек. Мы с ним вместе работаем, а начальник у нас угадайте кто. Еремин, бывший сотник.

– И кто они теперь?

– Какая разница? Вы все не о том. Ведь не ради этого вы себя подвергли столь малоприятной процедуре.

– Ради совета.

– Как жить, да? – Усмехнулся Черных. – Как жить, зная, что вы…

– Вот-вот.

– Представьте себе учителя музыки, который по ночам пишет гениальные симфонии. Пишет, и не может никому показать. А утром идет в школу и вдалбливает сопливым оболтусам сольфеджио. Почему?

– Это его долг.

– Так чего вы от меня требуете? Вы сами на все ответили. Существует несколько миров, где вы стали президентом. У вас неплохо получается. Бывают, конечно, исключения, – добавил он, разгребая белый песок. – Здесь вы, признаться, наворотили. Вероятно, это русский способ выживания: довести себя до ручки, до самого края, а потом предпринимать титанические усилия. Чтоб с надрывом. Как у классика: чтоб кровь выступала из-под ногтей. По-другому нам скучно. А в итоге вы здесь, в Эквадоре, в компании, достойной виселицы. Если б у нас было побольше времени, я бы сводил вас на могилу Адольфа Шикльгрубера. Американские неонацисты поставили ему сногсшибательный памятник.

– Время кончается?

– Да, к сожалению. Вы не настолько здоровы, чтоб позволить себе час комы.

– Вы мне так ничего и не объяснили, – вздохнул Немаляев.

– Раз вы меня нашли, значит, сами все понимаете.

Борис встал и погладил доску для серфинга.

– Вы-то здесь кто? – Поинтересовался Немаляев.

– Обычный военный. Как и Костя, подчиненный Еремина. Еремина Петра Ивановича, народного комиссара ГБ.

Он развернул доску другой стороной, и Немаляев увидел, что к днищу приделан пистолет-пулемет с глушителем.

– Извините, Александр Александрович, служба. Скажите спасибо, что не ледоруб.

– Эх ты, сотник… – проронил он. – Людмилу не трогайте.

– Мы оставим ей один из ваших счетов в Колумбии и депозитную ячейку в Цюрихе. Нуждаться она не будет.

– Все раскопали…

– Служба, – повторил Черных, касаясь курка. – Долг. У вас – свой, у меня – свой.

– Похороните меня подальше. Подальше от того памятника, – попросил Немаляев, но это было уже не на пляже.

– Я не нотариус, я анестезиолог, – напомнил врач.

– А?..

– Где вас похоронят, мне все равно. Лежите смирно.

Доктор пощупал пульс, затем посмотрел ему в зрачки и потребовал пройтись по комнате. Немаляев уверенно встал, но тут же рухнул обратно.

– Тошнит?

– Вроде, порядок. Спасибо. Возьмите деньги, вас отвезут домой.

– Неужели не тошнит? – Удивился врач.

– Вам что, обидно?

Немаляев хотел добавить что-то еще, но в следующую секунду желудок вспух и выпрыгнул наружу.

Так паршиво ему не было никогда. Пища скоро кончилась, кончился и горький желудочный сок, а спазмы все продолжались, и в их силе угадывалось намерение вытащить через горло кишки. Голова кружилась так, будто он выпил два литра водки, а затылок он даже придерживал рукой – чтоб не раскололся от боли.

– Вот теперь порядок, – удовлетворенно произнес доктор. – Всего доброго.

Немаляев растекся по дивану, заклиная время идти быстрее. Врач не сказал, сколько это продлится, но он подозревал, что до самого вечера. А если до утра? Это невозможно, он не выдержит.

– Дядя Саша, ну что же вы! – Воскликнула вбежавшая в комнату Людмила. – Что вы творите?

– Живой, живой, – помахал он одной ладонью. – Все нормально. Ты иди, я попозже… Мне немножко отдохнуть…

– Я позову врача.

– Вот этого не надо, – закашлявшись, выдавил он.

Немаляев посмотрел на стол с пустыми ампулами и бессильно прикрыл глаза. Как плохо… как же ему плохо! И ведь ничего нового. Долг… Ну да, понятно. Что еще? Ах, черт… как паршиво! Потом, потом. Будет время осмыслить. Не сейчас. Долг. И ради этого?.. Что узнал? Что в одном слое сбежал из страны? А в другом стал хорошим президентом? Как в сказке. А что это – хороший президент? Ну и боль… Хороший – это какой? И как?.. с этими людьми… и с этой болью. Нет, не сейчас. Потом. Будет время. Без боли. Неужели правда? Неужели она когда-нибудь пройдет?! Не сейчас…