Магистраль Прошкин Евгений

Пастор набрал на своем приборе какую-то дату, затем быстро откатился в сторону и, не поднимаясь, стартовал, Олег немного помедлил и тоже достал синхронизатор. Слева на ухабистой грунтовке уже показались «Жигули» и урчащий мусоровоз. Смотреть, как тела закидывают в грязный кузов, Шорохов не хотел. Он невольно подумал, что однажды такая же участь постигнет и его. Когда создатели программы увидят, что он не собирается ее выполнять… Но это не сейчас. Когда-нибудь позже. А пока…

Пока он был нужен, и не только Асе. Он был нужен Службе, не исключено — кому-то на самом верху. Пастор пришел не как палач. Пастор пришел как охрана.

Это открытие Олега не удивило. Собственно, это и не было открытием. Просто ему намекнули: «Парень, ты наш. Случайно рождаются мыши и люди, а ты появился как проект Службы. Ты существо рукотворное. Не забывай об этом».

Олег и не забывал.

Дверь он еле открыл — руки были заняты пузатыми пакетами с едой, новой одеждой для Прелести и всякими полезными вещицами, вроде набора магнитных картинок. Не то чтобы Шорох пытался таким образом очаровать Асю — просто ему нравилось проявлять заботу.

Прихлопнув дверь ногой, он прошел на кухню и недоуменно остановился. На столе лежала записка. Олег почувствовал озноб — физический, вполне осязаемый. В квартире действительно было холодно.

Бросив сумки на пол, он ринулся в комнату. Сдвинутые на край шторы покачивались от ветра — окно было открыто. Шорохов, свесившись, выглянул на улицу — снег под домом был чистым, неутоптанным. Олег задрал голову вверх, ожидая увидеть то ли веревку на крыше, то ли что-то еще, и, не увидев, лунатически вернулся к записке.

«Милый Шорох!..»

Он нащупал зажигалку и опустился на табурет.

«Собиралась уйти по-английски, да не смогла. Наверно, эта чертова программа на меня давит. Но я ее все-таки победила. Я ухожу, Шорох. Мне трудно это делать, ведь я тебе доверя…»

После перечеркнутой буквы «ю» в конце слова было дописано «ла». «Доверяла». Вот так…

«Я много о тебе знаю, но все эти знания у меня из программы. Программу составляла Служба. Если не верить Службе, то не верить и тебе. А если тебе все-таки верить… В общем, ты меня понял, Шорох. Опять какое-то кольцо выходит. Такое впечатление, что вся наша жизнь — это большой замкнутый круг. Или маленький?… Я устала в этом разбираться. Мне надоело смотреть тебе в спину и ждать, когда же ты толкнешь меня на мой „бессмертный подвиг“. Ведь для этого ты все и затеял, я догадалась. Наша программа — это то, что мы ДЕЛАЕМ, а не то, чего мы НЕ ДЕЛАЕМ, хотя, кажется, могли бы… Я надеюсь, ты этого не понимаешь, Шорох. Если же ты совершил это намеренно, то гореть тебе в аду, мой несостоявшийся напарник и мой…»

Следующая строка была замарана так жирно, что Олег не смог ее разобрать даже на просвет.

— Дура!! — заорал он в потолок. — Куда я тебя толкал?! Какой еще подвиг? Тебе совсем чуть-чуть оставалось… Последний день! Дура… дура, блин…

Шорохов снова сходил к открытому окну и убедился, что до крыши Прелесть не добралась бы. Стены были гладкие, покрытые белесой изморозью. Высунувшись по пояс, он обнаружил, что уплотнитель из панельного шва вырван и кривой колбасой мотается метрах в трех, уже под чужим балконом. На ржавых поручнях мелкими сугробиками лежал снег, лишь левее, в самом углу, его не было.

Олега бросило в жар. Он представил, как Прелесть шла по скользкому стыку, держась за голые стены, — на высоте двенадцатого этажа, когда один взгляд вниз может стоить жизни. В их квартире балкона не было, но если б и был, сам Шорохов вряд ли рискнул бы перелезть. А тут — три метра… В какой-то момент Асе нужно было оторвать руку от подоконника и двигаться к перилам без всякой страховки. Ни один нормальный человек не отважится на это, если у него не будет особой, запредельной причины. У Аси такая причина была. Она плакалась, что ей охота на улицу… Когда желание погулять пересиливает инстинкт самосохранения, — вряд ли это обычный каприз. Программа. Все-таки эта Программа еще работала — сбитая, отрефлексированная и тем самым почти нейтрализованная. Но продолжающая куда-то вести…

Олег рванулся в прихожую, но, решив, что соседей лучше не трогать, поступил иначе: запер дверь на второй замок. Синхронизатора у Аси не было, Шорохов мог застать ее в любой точке — опередить и на час, и на два, и на сутки.

Квартиру выстудило не сильно, значит, окно открылось недавно. Возможно, полчаса… Олег задал сорок минут, потом прибавил еще двадцать. Лучше раньше, еще в процессе сочинения письма. Как там у нее? «Надоело ждать, когда толкнешь меня на подвиг…». Дура. Вот, дура-то!..

Шорохов погасил окурок и ткнул в «Старт».

Огромная сковорода соскочила с плиты и, упав на пол, дымно прижгла линолеум. Ломтики недожаренной картошки разлетелись по всей кухне.

— Ты что?! — взвизгнула какая-то женщина в затрапезном халате и в длинных шерстяных носках, смахивающих на валенки.

— Не «что», а «кто»… — буркнул Олег, — И не «ты», а «вы»…

Он почти не удивился. Расстроился — да, но это было совсем другое.

— Вы тут живете?

— Я-а-а? — протянула женщина и вдруг возопила. — Костя! Ко-остя!!

Шорохов грустно кивнул. Что-то подобное он уже проходил — и с собственной квартирой, и с Дактилем в бункере. Поэтому и сейчас особого потрясения не испытал — лишь тоску от мысли, что Асю он уже не найдет, нигде и никогда.

Из комнаты послышались шаркающие шаги, не иначе — Костины.

— Давно вы здесь? — осведомился Олег.

— Но-о!.. — с угрозой проревел взлохмаченный мужик в тельняшке. У него были мощные кулаки, и он был порядочно пьян.

Осознав, что спокойного разговора не получится, Шорохов выстрелил и обернулся к халату в валенках.

— Давно здесь живете? — снова спросил он.

Женщина проследила за Костиным падением и крупно затряслась. Неожиданно нагнувшись, она сгребла с пола горсть картофельных кусочков.

— Давно?! — рявкнул Олег.

— Год… полгода… — выговорила женщина. Потом посмотрела на один из ломтиков, весь облепленный волосами и нитками, и бессмысленно положила его в рот. — Месяцев восемь…

Еще хуже… Стало быть, они с Прелестью исчезли из этой квартиры не сегодня и не вчера. В новой редакции они вообще не могли здесь поселиться.

— Костю не трогайте, скоро сам очухается, — сказал Олег.

Выйдя на улицу, он добрел до замороженной песочницы и присел на бортик. Искать Асю где-то поблизости было бессмысленно. У них осталось общее время, но что касается пространства… она могла находиться где угодно.

Кажется, Шорохов начал их ощущать — изменения естественного хода событий. А он-то сомневался, влияют ли они на что-то… Влияют. Но, чтобы их разглядеть, надо быть не просто вырванным из магистрали, надо быть оторванным от всего. Вот тогда ты их почувствуешь — отличия между разными редакциями настоящего. Но еще раньше поймешь, что тебя это уже не касается.

Олег подобрал оледенелую щепку и машинально вывел на снегу:

«Pastor…»

И ниже, по-русски:

«Время, Земля, человечество».

Левее, перед девизом Службы, он дописал:

«Fuck».

Потом поднял глаза и выяснил, что ничего нового он не открыл. На кирпичной стене электроподстанции кто-то намалевал:

«NO FUTURE».

Из аэрозольных баллончиков — красивым заковыристым шрифтом. Простая мысль, доступная даже немытым панкам… Обидно жить, когда то, что ты постигаешь, — всего лишь чья-то старая отрыжка «Будущего нет». Правильно. Откуда ему взяться, если настоящее меняется, как настроение у психопата?

Шорохов увидел, что в арку въезжает черный «Рено», и торопливо разгреб каракули на снегу. Двойник вытащил из салона объемные бумажные пакеты. У подъезда он выронил два больших красных яблока и раздраженно мотнул головой.

Олег отметил, что лично к нему изменения как будто и не относятся. Совсем недавно он вот так же вышел из машины, пиликнул сигнализацией и растерял у подъезда яблоки. Подбирать он их не стал: набитые сумки грозили порваться.

Кого двойник встретит в квартире, Олег предсказать не мог. Возможно, пьяного Костю и женщину в халате. Возможно, уже и не их, а кого-то еще… Одно было ясно: сейчас Олег породит новое вторжение.

Он сел в машину и завел мотор. Вот оно, уже началось. Выйдя из дома, Шорох не найдет «Рено», и тогда…

Что будет дальше, его не волновало. Некая новая редакция, которая в очередной раз чуть-чуть изменит настоящее. Какое ему дело?…

Олег вырулил из двора и поехал к бункеру. Если Асю вела программа, то никуда, кроме Службы, она податься не могла. Шанс был призрачным, но других не было вовсе.

Переулок с «Крышей Мира» оказался пуст. Шорохов успел подумать, что эта традиционная безлюдность крайне неестественна, как вдруг опомнился и ударил по тормозам. Аси не было тоже — это говорило либо о его ошибке, либо о том, что она в бункере. Клон Прелести задание выполнил, и прототип уже был не нужен. Ася, незаконно выжившая и не имеющая своего места в магистрали, представляла для Службы реальную опасность. Что бы она ни делала, это было нарушением естественного хода событий. Она сама была нарушением…

Олег ее об этом предупреждал, но как же!.. Он же, черт возьми, всего лишь часть программы!..

Да, Прелесть могли просто уничтожить. Для Службы это самый логичный выход. И значит, наилучший.

Шорохов выскочил из машины и, подбежав к жестяному козырьку, три раза ткнул пальцем в табло. Замок лязгнул, тяжелая створка приоткрылась. Олег слетел по лестнице и уже у последних ступеней споткнулся, вторая дверь находилась слева и вела, надо полагать в бутафорский заводик. Толкнув ее, Шорохов это и ожидал увидеть: станки, стеллажи, полтора десятка сосредоточенных рабочих в чистых комбинезонах.

«Крыша Мира, производственный цех»

Поднявшись обратно на улицу, Олег снова нажал: «О»… «9»… «5». Его снова впустили, вместо кабинета справа от лестницы по-прежнему была стена. Левая дверь, ведущая в цех, так и осталась приоткрытой.

Шорохов повторил процедуру еще раз: позволили напружиненной створке закрыться и набрал код Москвы. Он не надеялся, что из этого что-то получится, не получилось: нижняя дверь опять слева в кабинет Службы его не пускали.

Медленно сойдя по лестнице, он достал криковский «кольт».

— Минутку внимания, коллеги… После этих слов было бы уместно выстрелить, но патрон в барабане оставался только один.

— Внимание, — повторил он. — Коллеги… Кто-то из вас наверняка знает, как связаться с начальством. А может, и все знаете… Начинаю палить после счета «три». — Шорохов ни нет, оглядел цех и внятно произнес: — Два с поло…

В подвале наступила тишина, только какой-то компактный станок продолжал тонко жужжать на ходу. Рабочие равнодушно молчали. По их субъективным часам сюда каждые пять минут врывались какие-нибудь свихнувшиеся опера и грозили им всякими штуками, от столового ножа до электромагнитного «Сайбершутера». А потом, возможно как-то так выходило, что о них, об этих операх, никто и не вспоминал… Но для Олега это был не аргумент.

— Три… — сказал он.

— Ты Шорох? Иди сюда. — Говорили тихо и до обидного спокойно.

За штабелем из цветных пластиковых заготовок Олег увидел низкую дверцу. Люди, еще недавно поглощенные работой наблюдали за ним внимательно, даже с любопытством.

Не убирая револьвера, Олег тронул разболтанную пластмассовую ручку и вошел в маленькую комнату. Стены, так же, как в цехе, были обклеены рекламными плакатами с улыбающимся мужиком. Слева стоял диван.

На диване сидел Иван Иванович.

— Куда ни плюнь, всюду ты… — сказал Олег.

— Прелесть ищешь, — без предисловий заявил Иванов. — Не волнуйся, она рядом.

Шорохов покачал «кольтом».

— Что-то не вижу… — признался он.

— Убери оружие. Не люблю я этого.

— У вас все такие — пацифисты-гуманисты?… Из какого ты года?

— Из… — Иван Иванович запнулся. — Издалека.

— Ясно. Из светлого… из самого светлого будущего… из счастливого, да? Везет же!.. А я, представь, ни фига не счастлив. Хотя что вам до меня?… Вы же в основном о человечестве…

— Считаешь это недостойным?

— Считаю, что не только человечество, но и я, лично я, чего-то заслуживаю… — Шорохов крутанул револьвер на пальце. Получилось неказисто, совсем не по-ковбойски. — И много вас тут?…

— Нет, я один. Барьер непроницаем для всех. Убрал бы ты оружие…

Не нравится, когда пушкой в морду тычут? Мне тоже кое-что не нравится. Вот сидит передо мной крендель… Крендель из «завтра»… Он все про меня знает. Он вообще все про всех знает. Потому что те, кто вокруг, для него уже сгнили в могилах… Человечество у него, понимаешь… Да срал я на вас всех!! — выкрикнул Шорохов, яростно сжимая «кольт». — Что с Асей?

— Ничего, — осклабился Иванов. — Все хорошо. Хочешь убедиться? Настрой железку на час назад.

— Час? Я там уже был, и без всяких железок.

— Ты был не там.

— Что значит «не там»? А где же?

— В другой редакции прошлого, — сказал Иван Иванович. — Пройти по магистрали и переместиться по ней с синхронизатором — это разные вещи. Настоящее не изменится, пока ты от него не оторвешься. Вернее, так: оно не изменится для тебя. Любая редакция имеет свои причины и создает свои следствия. Находясь внутри, ты движешься вместе со всеми и воспринимаешь его как естественный ход событий. Он, конечно, естественный… но не единственный.

— Все меняется… На глазах меняется…

— Возникают новые магистрали, их ты и принимаешь за изменения старой. Никакое вторжение не может повлиять на будущее, если смотреть на это из одного потока. Люди иногда что-то нарушают, да… Но только не внутри магистрали. Возвращаясь в свое настоящее, они оказываются в другой редакции, порожденной их вторжением. А та, что была прежде, уже превратилась в теневую. В несбывшуюся вероятность. Мы с тобой говорили об этом…

— Я помню. И каждая магистраль ведет в свое будущее?…

— Ведет. Но не очень далеко.

Шорохов убрал револьвер и присел на диван.

— Не далеко — это конец зоны ответственности? Все редакции настоящего упираются в барьер… В ваш барьер.

— Наш, — подтвердил Иван Иванович. — В две тысячи сороковом, когда появились синхронизаторы, люди так обрадовались возможности исправить свою судьбу… Они создавали одну магистраль за другой, всё новые и новые редакции, разраставшиеся, как лабиринт с единственным верным маршрутом. И конечного результата никто предвидеть не мог… Так и появилось мое настоящее, — неожиданно заключил Иванов.

— Что?… — Шорохов поднялся и шагнул в сторону.

— Мой мир возник случайно, — сказал Иванов. — И я здесь затем, чтобы случайность превратить в закономерность. А ты мне в этом поможешь.

— На хрена мне это надо?

— Это нужно всем.

— Всем?… Погоди, я угадаю. А!.. Это нужно… человечеству, да? А мне — нет. Мне, клону Шорохову, плевать. Ты никогда не чувствовал себя презервативом? Который вовремя не использовали… ну, забыли где-то на верхней полке… Вот он там лежит и думает: если бы употребили, то сразу бы и выкинули. А так оставили. Вроде радоваться… А чему радоваться-то?… Ты зачем, родной, существуешь? Для одной, строго определенной цели. Вот и жди, когда про тебя вспомнят… Выходит, вспомнили уже?! Спаси-ибо!

— Перестань…

— Чего это я свое мнение высказываю, да?… Я же одноразовый!

— Это не мнение, это истерика.

— Ну и что? Имею право. А ты слушай! — заорал Олег. — Слушай меня, понял?! Слушай, человек из светлого завтра! А если не нравится — мотай отсюда! Я вас не трогал, меня вообще не было! Это вам нужно, а не мне!

— Да, я так и сказал. Нам.

— А почему же… — Шорохов задохнулся от гнева и хлопнул по ремню. — Почему же, твари, вы мною вертели?… Вот что… Вот что, ребята… Я ничего для вас делать не буду. Я отказываюсь.

— От чего отказываешься?

— От всего. О чем бы ты ни попросил.

— А я тебя просил о чем-то? Это ты пришел просить, — спокойно произнес Иванов. — Пришел, потому что ищешь свою Прелесть. Я знаю, где ее можно найти. Точнее — как…

Шорохов навис над диваном.

— Я пришел… Значит, я еще должен вам в ноги падать… Здорово. Не дураки, ребята, не дураки… — Он побарабанил пальцами по карману с револьвером. — За услугу я возьму с твоего человечества так дорого, как только смогу.

— Услуги не нужны.

— Ты не понял. Я бы, наверно… я бы давно и не жил. Мне незачем. Просто… есть одна причина. Есть… И не дай бог она у меня пропадет. Ты врубаешься?

— Врубаюсь, — дружелюбно отозвался Иванов. — Но эта… причина… она зависит только от тебя. Ты идешь своей дорогой и сам все делаешь. Не ради человечества, а ради себя самого.

— А ты?… Ты-то кто на моей дороге? Шлагбаум? Трамплин?

— Часть пути.

— Ты хотел сказать — часть программы…

— Программу тебе составляла Служба.

— Ты ни при чем, значит… И в этой служебной конуре оказался случайно, — с издевкой проговорил Олег. — Там, где должен сидеть координатор отряда или кто-нибудь повыше…

— Повыше. И он здесь сидит, в этой самой конуре. Только не в этой редакции.

— Ася тоже не в этой редакции?

— Здесь она явилась в Службу.

— Все-таки явилась?…

— И ее компенсировали, уничтожили, — пояснил Иван Иванович.

— Я знал, что так будет… Только где сама Служба? Бункера нет…

Иванов криво усмехнулся.

— Иди, Шорох. Остальное позже. Иди, сделай что-нибудь лично для себя. Как ты хотел. Для себя, для Прелести… это ведь одно и то же. Доставай железку. Минус шестьдесят пять минут.

— А перед барьером… В две тысячи семидесятом, когда ты мне орал, чтобы я уходил вперед… Там тоже нужен был скачок? И через что я перескакивал? Если бы я остался встречать Новый год… Что бы со мной было?

— Что и со всеми. Граница… — Иванов пожал плечами. — Нормальный человек вряд ли способен это осмыслить. Ну-у… По одну сторону забора — тысяча дорог, по другую — лишь две. И вся тысяча вливается в первую. А нужна вторая.

— Вторая дорога — это и есть твоя магистраль? Твое будущее? И ты хочешь перевести стрелку… Найти подходящую дорогу из нашей тысячи и соединить со своей…

— Найти и соединить? Нет. Время — как вода. Все совместится само, если совпадет.

— Что совпадет?… С чем?… Ты же сказал: тысяча дорог, из которой нужно выбрать…

— Насчет «выбрать» разговора не было, — возразил Иван Иванович. — Если бы эта магистраль сформировалась, она бы уже слилась с нашей.

— То есть как?… Значит, начала вашей магистрали еще нет?! У вас нет прошлого?…

— Объективно нет и нас самих. Мы — следствие не возникшей причины. Вероятное продолжение того, чего пока еще не случилось. И магистраль, которая нам необходима…

— Ее нужно не выбрать, а создать, — догадался Шорохов. — А не будет так, что после тебя придут те, с другой дороги? Оттуда, куда наше… стекает. — Он мог бы подобрать слово помягче, но не счел нужным. — Они же не глупее вас, наверно И они тоже потребуют своего. И почему бы нет? Чем вы лучше?

— Мы?… Тем, что существуем. Хотя бы как вероятность. У реальности больше прав и больше силы, на ее стороне — естественный ход событий и само время как система. На нашей — только желание быть… Но из реальной магистрали никто не придет, — уверенно заявил Иванов.

— Почему это?

— Потому, что некому.

— Как некому?! Тысяча дорог…

— Ну, «тысяча» — это так, фигура речи. Количество редакций вашего настоящего стремится к бесконечности.

— И все ведут к одному?…

— К одному. Человечество не выживет. Не должно выжить по исторической логике.

Шорохов заметил, что уже несколько минут теребит сигарету, и сунулся по карманам. Иванов привстал и протянул ему зажигалку.

— На. Завалялась…

Олег вспомнил — разумеется, из подсадки, больше было неоткуда, — что Иванов вроде бы не курит. Выходит, держал специально для него… Да и само движение у Ивана Ивановича получилось торопливое, слегка суетное… и какое-то напряженное Оно-то его и выдало. Ему, «человеку из светлого завтра», было отнюдь небезразлично, как поступит Олег.

Прикурив, Шорохов раскрыл синхронизатор.

— Семнадцать часов двенадцать минут, — подсказал Иванов.

— Я вам все-таки нужен… — Олег неторопливо набрал «17–12». — Ну-ужен… Да?

— Да, — ответил Иван Иванович с неохотой.

— А может, она права? — нахмурившись, спросил Шорохов.

— Кто?

— Логика. Историческая. Если бесконечное множество путей сходится в одной точке… В общей могиле… Может, туда вам и дорога?…

Удовлетворившись замешательством Иванова, Олег стартовал.

«Человек из светлого завтра» озадаченно хмыкнул, потом откинулся на спинку дивана и расхохотался.

— Здравствуйте, Олег Алексеевич…

Шорохов не сразу сообразил, что обращаются к нему, — во-первых, по имени-отчеству его никто не называл, разве что в фальшивых воспоминаниях. А во-вторых… клон, скопированный с прототипа, еще мог носить какое-то отчество, хотя и с оговорками. Клон же, созданный, так сказать, «полетом фантазии», ни отца, ни матери не имел — даже формальных. Если только не считать родителями тех, кто…

— Алексей, — представился человек, и Шорохов вздрогнул.

В том же кабинете, на том же диване вместо долговязого Иванова сидел пухлый мужчина лет тридцати пяти, по-девичьи румяный. Редкие волосы неопределенно-каштанового цвета были зализаны назад и жалко кучерявились за ушами тоненькими маслеными завитушками.

— Олег Алексеевич, вы… — Пухлый спохватился и торопливо взглянул на часы. — О!.. Двенадцать минут шестого… Отлично! Олег Алексеевич… тьфу… — Он словно бы спохватился опять, и Шорохова эта нарочитая рассеянность позабавила. — Или просто Олег… Или лучше Шорох?…

Человек поднял глаза и посмотрел на него то ли с обожанием, то ли с гордостью. Скорее, с горделивым обожанием, если такое бывает… Похоже, бывает. Продолжать начатую фразу пухлый как будто не собирался, ему было достаточно и вступления.

— Ты что тут делаешь? — угрюмо произнес Шорохов.

Отвечать Алексей не спешил. Он сидел, провалившись в старый диван так глубоко, что колени оказались вровень с непрозрачными серыми глазами. На ногах у него лежал раскрытый мнемопрограмматор, который непосвященные приняли бы за ноутбук.

Олег обратил внимание на то, что в комнате появился стул; через час, в предыдущей редакции, стула здесь не будет. Или… «не было»?… Однако Алексей предпочел неудобный диванчик — видимо, считал, что это повышает его статус. Шорохов придвинул стул и уселся напротив.

— Рассказывай… — велел он. Мужчина кивнул всем телом.

— Отлично, Шорох. Скоро ты сможешь вернуться, — сказал он, бросив лукавый взгляд на мнемопрограмматор.

Экран, судя по отсветам на его щеках, горел, — прибор, стало быть, работал. Правда, Олег не понял, кого тут программируют, да и шнура с контактным обручем он не обнаружил.

— Говори, любезный, — повторил он. — А когда мне возвращаться, я сам решу, без тебя.

— Эт-точно… — отозвался Алексей.

Словцо принадлежало какому-то рубахе-парню из героического кино про летчиков и пухлому зализанному существу совершенно не шло.

— Конечно, решишь. Конечно, сам. Через… — Алексей снова посмотрел на прибор, — через двадцать две с половиной минуты.

Шорохов покосился на поцарапанный циферблат своего «Ситизена». Почему двадцать две? Да еще с половиной?…

— Работает, как часы! — изрек пухлый, погладив откинутую крышку программатора. — В каком-то смысле это и есть часы… Тут же все на привязках. И субъективных, и объективных, — добавил он, якобы что-то объясняя.

Олег машинально проверил время. Оставалось ровно двадцать две минуты, уже без половинки. Знать бы — до чего… Он поднес к губам сигарету и, сделав мелкую затяжку, прижал фильтр подошвой.

— Не терплю табака, — посетовал Алексей. — А, кстати… — он в который раз сощурился на экран. — Кстати, где ты взял огонь?

— Огонь берут из зажигалки… — обронил Шорохов.

— Зажигалку ты оставил в машине… — слегка обеспокоенно произнес Алексей.

Олег выпустил дым в его сторону. И только потом сообразил, почему Алексей поглядывает на прибор. И догадался, что там внутри, под пластиковым корпусом…

Он вдруг почувствовал, что в куртке ему слишком жарко, и нервно зашевелился — кажется, по ребрам текло ручьями.

Алексей положил чемоданчик рядом с собой и попытался закинуть ногу на ногу. Не получилось. Не тот диван и, главное, не те ноги.

— Зажигалку ты должен был оставить в «Рено», — пробормотал он, — Ну, не совпало, ерунда… Или ты на улице прикурил?

— Возле бункера никого нет.

— Да, точно… Ну и ладно, — отмахнулся Алексей. — Или у рабочих?… В цехе?… Ладно, ладно… Бог с ней!

Шорохов достал новую сигарету, затем — демонстративно — зажигалку Иванова. Своей-то у него не было, она действительно лежала в машине. На правом сиденье. Швырнул, когда прикуривал. Психовал потому что. Думал об Асе — волновался — дымил, как паровоз — держал зажигалку под рукой. Выходя из машины, забыл взять. Не до того было.

— У деталей своя логика, — заявил Алексей. — Некоторые мелочи можно просчитать. Это не значит, что все. Но некоторые — можно.

— Успокаиваешь… — констатировал Олег, выдувая дым к потолку.

— Так, лекторская привычка.

Шорохов тревожно взглянул на часы. Восемнадцать минут с копейками. До чего?… Неизвестно. Собеседник его ни о чем не спрашивал — кроме зажигалки. Единственное, что его интересует?…

— Наша встреча вряд ли случайна… — буркнул Олег. — Ну да, ты и время заранее знал, и… — О зажигалке он решил умолчать. — Вот… Я-то сюда вслепую пришел, а ты ждал… Ты кто такой вообще?

— Программист, мнемотехник. — Алексей развел руками, будто пояснял: «Ничего, браток, не поделаешь. Я и есть тот гений, который создал кусок мяса по кличке Шорох», — А встретились мы не случайно, нет. Случайность ведет к ошибке. Я их не допускаю, случайностей. Просто нужно было увидеться. Не подумай, дело не в тщеславии, хотя… есть чем похвастаться, есть! Но это не случайность, Шорох. Это обычный прогон.

— Какой прогон?… Программы?!

— Как в театре. Вроде генеральной репетиции, только еще генеральней.

— Куда уж еще-то?… Я давно живу. Неделю живу… — Сказав это, Олег подумал, что мнемотехник засмеется.

Тот оставался серьезным.

— Живешь, но в теневой магистрали. Вот это, — Алексей погладил прибор, — я должен отдать в прошлое, но еще не отдал. Объективно тебя еще не запрограммировали. Ты пока вариант, Шорох. Но вариант достаточно вероятный. Даже не «достаточно», а, скорее, «абсолютно». С прогоном у нас все нормально: в двенадцать минут шестого пришел — в тридцать пять минут уйдешь.

— Почему обязательно в тридцать пять?…

— Потому, что я так написал, — ответил Алексей бесхитростно.

— А написал бы «сорок»…

— И без двадцати шесть ты нажал бы на «Старт».

— При любом раскладе? А я вот возьму и сломаю синхронизатор…

— У тебя есть второй, тот, что ты забрал у Прелести, — напомнил мнемотехник. — Но ты и первый ломать не станешь.

— Блин… Да почему?! — возмутился Олег. — Почему же не стану? Тебе не кажется, что ты слишком… о себе и о своей программе… слишком… — Он запнулся, пытаясь как-то выразить мысль, но так ничего и не выразил.