Железный лес Малышева Анна
– Куда ваш Эдик делся? – спрашивала Галина. – Ты же не можешь за него работать.
– Ты только отцу не говори, – Ксения почти шептала, оглядываясь на дверь отцовского кабинета. – Он… У него снова… Ну, сама знаешь.
– Да ты что?! – Галина тоже перешла на выразительный шепот. – И теперь на месяц выключился, не меньше!
Она откинулась на спинку кресла и покрутилась из стороны в сторону, явно очень встревожившись. Затем, подавшись вперед, снова зашептала:
– Все-таки надо сказать Ивану Алексеевичу, куда это годится? Эдика давно пора заменить.
– У него семья, – возразила Ксения.
– У всех семья! – парировала секретарь. – А если он в таком виде сядет за руль?! Нет-нет. Ты не хочешь говорить, тогда я скажу. Я не такая жалостливая.
Ксения, словно вдруг осознав, что при разговоре присутствует третье лицо, осеклась, посмотрев на Александру.
– Я пойду, мне пора, – ответила та, испытывая некоторую неловкость. Она начинала ощущать себя лишней.
Ксения тут же вскочила:
– Я отвезу, куда вам нужно!
Александра пробовала отказаться, но девушка уже собиралась – подбежав к кулеру и залпом выпив стакан воды, она набросила на плечо ремень сумки:
– Едем!
– Вы от нее не отделаетесь, – рассмеялась Галина. – Я эту красавицу знаю десять лет. Та еще заноза! Сказала, отвезет – значит отвезет. Счастливо, звоните мне, если что.
… Повернув ключ в замке зажигания, Ксения осведомилась, куда доставить Александру.
– Да мне, собственно, к ближайшей станции метро, – ответила художница. – Там я еще подумаю.
– К «Третьяковской» или к «Новокузнецкой»? – уточнила Ксения.
– Не имеет значения, – Александра взглянула на электронные часы на приборной доске. – Нет, в самом деле, я отлично дошла бы пешком, тут рядом…
Но Ксения стояла на своем: она во что бы то ни стало хотела отвезти Александру к метро.
– Вы договорились с папой? – спросила девушка, едва машина тронулась с места.
– Да. В общих чертах, – осторожно ответила Александра.
– О деталях я не спрашиваю, – Ксения улыбалась, не поворачивая головы. – Ну, я рада. Папа не самый сговорчивый человек на свете. И вообще, он своеобразный.
– Что вы имеете в виду? – не удержалась от вопроса Александра.
– Ну, его многое раздражает, – пояснила девушка. – Например, вы обратили внимание, какой у него кабинет? Окна нет, он его заложил. На фасаде теперь фальшивое окно. А потолок заметили, какой низкий? Он двойной. И стены тоже двойные, как в термосе. Полная шумоизоляция. Он не может работать, если слышит хоть малейший шум.
– Да, в центре вашему отцу, должно быть, тяжело, – заметила Александра. – Ему удобнее было бы жить за городом.
– Папу страшно раздражает природа, – рассмеялась Ксения. – Он ее воспринимает только в нарисованном виде. Березы Левитана, например, ему очень нравятся. А к настоящим березам он близко не подойдет, там же могут быть энцефалитные клещи! У нас прекрасная старая дача, но он туда никогда не ездит. Зато я там очень люблю бывать.
И внезапно, сменив тон с шутливого на деловитый, девушка заявила:
– Все, приехали. К сожалению! Хотелось с вами еще поболтать!
Машина остановилась рядом с метро. Александра, поблагодарив, собралась выходить, как вдруг почувствовала прикосновение к своему локтю. Удивленно обернулась.
– Если будет происходить что-то важное, срочное, и вообще, что-то будет происходить – не звоните Галине, – быстро, изменившимся голосом проговорила Ксения. – Она не на вашей стороне. Отец не для того ее держит, чтобы она кому-то помогала, ее функция – шпионить и стучать. Звоните сразу мне. Хорошо?
Александра, не найдясь с ответом, кивнула. Ксению это полностью удовлетворило. Она выпустила руку художницы и помахала ей на прощанье:
– Договорились!
Сзади им уже сигналили. Александра захлопнула дверцу, и машина медленно поехала вверх по улице.
У художницы голова шла кругом – столько впечатлений принесло ей это утро. Пройдя в сквер, она опустилась на скамейку и достала из сумки каталог, приложенный к договору.
Собственно, настоящим каталогом это назвать было нельзя. Маневич составил список принадлежавших ему картин так же бессистемно, как и разместил их на стенах своей тайной галереи. Александра повидала немало домашних методов развески, очень далеких от музейных стандартов. Владельцы коллекций редко привлекали специалистов для того, чтобы разместить принадлежавшие им шедевры. Как правило, картины размещались кучно по принципу «самые дорогие», «самые большие», «самые редкие»… Иногда соблюдались даже границы эпох и направлений в живописи. Маневич не соблюдал ничего.
«Ксения была права, когда говорила, что ее отец не разбирается в картинах, ему просто нравится их иметь, – Александра медленно перелистывала страницы каталога. – Все в кучу. Но сам выбор картин говорит об обратном – Маневич ни разу не купил ничего проходного, случайного. Только шедевры. Либо у него был хороший советчик, либо не такой уж он невежа, как считает дочь… И все это стоит огромных денег, даже если половина – подделки!»
Положив каталог на колени, Александра невидящим взглядом смотрела на фонтан. Зыбкая лиственная тень уже начинала отступать от скамьи, на которую присела художница. Солнце, еще мягкое, утреннее, украдкой касалось колен Александры. Небо, ослепительное, ясное, развевалось над Москвой, как огромный лазурный флаг. Рядом на скамейку присели две девушки, громко заговорили. Художница, очнувшись от размышлений, положила каталог в сумку, застегнула замок, встала. Она решила, не мешкая, навестить знакомого коллекционера, жившего неподалеку от Третьяковской галереи. Не пришлось бы даже ехать на метро.
«Несколько позиций его точно заинтересуют! А там уж посмотрим…»
Александра нашла его номер. Он ответил сразу и был дома, чему художница не удивлялась – этот человек давно уже стал пленником собственной квартиры, по которой передвигался с большим трудом. Он страдал водянкой, ревматизмом, сердечной недостаточностью, астмой и тьмой других болезней. На улице он не показывался уже несколько лет.
– Сергей Леонтьевич? Это Саша, – остановившись у самого бортика фонтана, Александра следила за тем, как в пересекающихся струйках воды рождаются крошечные радуги. – Рада вас слышать, очень. У меня есть интересное предложение, я сразу вспомнила о вас… Я тут недалеко.
– Заходи, дорогая, – раздался в трубке глухой, словно пропущенный через шерстяной шарф голос. – С твоей стороны нехорошо… Забыла меня, давно не заходила… Могла бы и не по делу зайти иногда.
– Сергей Леонтьевич, я… – Александра в замешательстве искала слова для оправдания, но не находила их.
– Да не слушай меня, я ворчу. Все время ворчу… – глухо ответила трубка. – Адрес помнишь, заходи. Натэлла дома, она откроет. А я сегодня лежу.
…Это был огромный серый дом сталинской постройки, в семь этажей, с двором-колодцем. Казалось, он давит своей массой окрестные двухэтажные особняки конца девятнадцатого века. Дом был знаменит тем, что некогда его населяли сплошь писатели и художники, имена которых знала вся страна. Затем на сцену являлись наследники, квартиры меняли хозяев, знаменитые имена забывались. Сергей Леонтьевич Макаров был одним из тех наследников, которые сохранили элитную жилплощадь за собой. Его отец был крупным архитектором. Сын также окончил архитектурный, но звездного статуса не достиг. Связи и доходы отца позволяли ему жить широко, ни к чему особенно не стремясь. Лет в сорок он женился на дочери известного грузинского художника и тогда же, с ее подачи, увлекся коллекционированием картин. Детей у пары не было, и увлечение переросло в настоящую страсть, предаваться которой коллекционеру ничто не мешало. К своим шестидесяти пяти годам Сергей Леонтьевич вовсе перестал выходить из дома и вырастил вокруг себя собственный мир-музей, в котором чувствовал себя комфортно и безопасно. Он вел существование моллюска, защищенного раковиной и крепко прилепившегося к скале, не желающего знать ничего, кроме крошечного каменного участка и клочка мха, растущего на нем.
Дверь открыла его супруга Натэлла, высокая стройная женщина с царственной осанкой, в артистически ярком бесформенном балахоне, сползавшем с обнаженного загорелого плеча. В зубах она сжимала неизбежную сигарету. Несмотря на астму мужа, Натэлла постоянно курила. Красивая, деятельная, избалованная, она была лет на двадцать младше супруга и относилась к мужу, скорее, как к отцу.
– Папочка! – крикнула она, впуская Александру. – К тебе пришли! Саша пришла!
Из кабинета Макарова раздался слабый отклик. Натэлла тщательно заперла дверь на все замки и доверительно сообщила Александре, с которой была давно знакома:
– Неделю назад соседскую квартиру выхлопали, начисто! Даже мебель частично вывезли! И как все обставили – во двор въехал грузовик с рекламой перевозок на борту, грузчики в белой форме все грузили, не торопясь, все славяне… Я из окна следила, ничего не заподозрила. Лезть задавать вопросы было неловко, там новые жильцы, меньше двух лет живут, мы не общаемся. В общем, кто-то все просчитал. А хозяева сейчас в Испании.
И, вывалив на гостью все новости, вновь возвысила голос:
– Папочка! Ты одет?
Из кабинета вновь послышался слабый, глухой голос, заглушенный кашлем. Натэлла снисходительно махнула рукой:
– Ну, тебя шокировать трудно, иди. Он последние дни все шатается по дому в своей ночнушке… Я тебе кофе сварю. Хочешь вина? Вчера из дома прислали.
Александра отказалась от вина и прошла в кабинет, служивший Макарову также и спальней. Коллекционер, сидевший в постели, приветствовал ее римским салютом, приподнявшись на огромной подушке, засунутой за спину:
– Аве, Саша! Бесконечно рад видеть. Давай выпьем!
– Сергей Леонтьевич, – Александра, привыкшая к гостеприимству Макаровых, с улыбкой присела в кресло рядом с постелью. – Вам же нельзя алкоголь, с вашими лекарствами.
– Милая моя, мне ничего нельзя, если послушать врачей, – коллекционер глухо закашлялся и прижал к серым губам махровое полотенце, висевшее у него на шее. – Жить тоже нельзя. А я все живу. Позови Натэллу!
Хозяйка дома появилась без зова, неся на подносе три бокала, пузатый керамический кувшин и три крошечные чашки кофе. На блюдце лежали очищенные грецкие орехи. Ставя поднос на столик рядом с постелью, она небрежно отодвинула коробки с лекарствами:
– Попробуй, Саша, это прошлогоднее вино, последняя бутылка. Нового еще нет. Год был не очень удачный, может быть, получится кислятина. А это хорошее, из бабушкиной деревни. И орехи оттуда.
Она разлила вино. Коллекционер поднял свой бокал:
– Твое здоровье, Саша! И за встречу!
Выпив, он приободрился, тусклые глаза, утонувшие под набухшими веками, заблестели. Тучный, седой, с величественным профилем, облаченный в широкую ночную рубашку больничного образца, Сергей Леонтьевич был похож на расхворавшегося патриция. Он начал шутить, Натэлла, пуская клубы дыма, смеялась и настойчиво угощала гостью. Александра тоже улыбалась, обводя взглядом стены кабинета, сплошь увешанные картинами. В редких просветах между рамами едва виднелись поблекшие обои. С тех пор, как она здесь не бывала, некоторые полотна исчезли, сменившись новыми. Плотные коричневые шторы были задернуты почти наглухо, и на письменном столе, заваленном книгами, горела большая лампа с витражным абажуром. Сияющее августовское утро осталось словно в другом мире. Здесь были вечные сумерки, остановленная минута перед самым закатом.
Попадая в этот дом, поставленный на широкую ногу, но запущенный, словно в нем жили лишь время от времени, она испытывала нечто вроде чувства невесомости. Макаров был болен всеми возможными болезнями, но как будто их презирал. Не имея прямых наследников, он продолжал страстно собирать коллекцию, не заботясь о том, кому она достанется. Натэлла ухаживала за мужем с полной самоотверженностью, но совершенно не настаивала на соблюдении режима и диеты, что могло окончиться трагически. Слов «смерть» и «будущее» как будто вовсе не было в лексиконе этой пары. Супруги могли бы показаться беспечными, даже инфантильными, но у Натэллы был большой и успешный бизнес, связанный с торговлей продуктами, а Сергей Леонтьевич часто и умело перепродавал купленные картины, отлично при этом зарабатывая. У Натэллы имелась недвижимость в Калифорнии и вид на жительство. Жена коллекционера проводила в Америке несколько месяцев в году, отдыхая на побережье и по очереди гостя у многочисленных родственников во всех концах страны. В это время о Макарове заботилась домработница, и сам коллекционер признавал, что только «при Ире» он правильно питается и вовремя принимает все лекарства.
Как выяснилось в разговоре, Натэлла на днях снова собиралась уезжать.
– Нет, папочка, больше не дам, – она отняла у мужа бокал, который тот просительно ей протягивал. – Нет-нет. Потом всю ночь будешь мучиться, а мне послезавтра улетать. Пей кофе. Саша, ты по делу? Тогда я вас оставлю.
– Да разве Саша зайдет к нам без дела? – вздохнул Макаров. – С нами скучно…
Александра запротестовала, но коллекционер ее оборвал:
– Ничего, ничего, мне самому с собой скучно… Да и некогда тебе. Выкладывай, с чем пришла? Натка, что на обед? Саша, ты обедаешь с нами!
Натэлла немедленно вскочила и отправилась на кухню. Она готовила много и охотно, вкладывая в этот процесс всю душу, и очень огорчалась, что мужу были запрещены почти все блюда, которыми она славилась среди друзей. Единственной отдушиной для Натэллы были гости. Александра ни разу не ушла от Макаровых, не пообедав или не поужинав.
Когда за Натэллой закрылась дверь, коллекционер подался вперед и осведомился изменившимся, вовсе не шутливым тоном:
– В самом деле, есть что-то интересное?
– Есть, – Александра потянулась было к сумке, но тут же убрала руку. Ей не хотелось показывать весь каталог. – Я сразу пошла к вам, как только узнала… Вспомнила ваших передвижников.
– Так, – без всякого выражения произнес коллекционер. Его глаза вновь потускнели. Могло показаться, что он разом потерял интерес к теме разговора, но Александра знала, что этот равнодушный тон означает обратное.
– Маковский, Ярошенко… – осторожно выговорила Александра. Сделав паузу, закончила: – И Репин.
– Это все надо хорошенько смотреть, – также не сразу ответил Макаров. Его глаза окончательно спрятались в складках век. – Где картины?
– Владелец согласен устроить смотрины, – поспешила сообщить Александра. – А фотографии будут в самом скором времени.
– Как? Нет даже снимков?
– Владелец был против того, чтобы делать фотокаталог.
– Где-то он прав, – задумчиво проговорил Макаров. – Сколько раз я фотографировал свое добро, столько и раскаивался. Слышала от Натэллы уже? Соседей ограбили. А там были и видеонаблюдение, и сигнализация. Да, я его понимаю, твоего клиента.
Через неплотно прикрытую дверь потянулся запах жареного мяса. Натэлла гремела посудой на кухне, слышался шум воды, бегущей из крана.
– Кто владелец не скажешь, конечно? – осведомился Макаров, по-прежнему сохраняя равнодушный тон. – Большой секрет?
– Я скажу только с его разрешения, – улыбнулась художница. – Думаю, вы знакомы.
– Наш, московский? – Макаров поднял редкие брови. – А кроме передвижников, он ничего не предлагает?
– Московский, – подтвердила Александра. – Есть и другие предложения, но с передвижниками я сразу побежала к вам.
– Спасибо, дорогая, – Макаров рассматривал противоположную стену, сплошь увешанную картинами. – Буду ждать тебя с фотографиями. Меняться он не желает, не знаешь? Я бы поменялся охотно.
– Думаю, обмен нежелателен. Он только продает.
– Кто же это такой? – пробормотал Макаров, обращаясь больше к себе, чем к гостье. От нее он ответа не ожидал. – А цена?
Александра, собираясь к Макарову, выучила все данные, касающиеся картин, которые собиралась ему предложить, включая установленные Маневичем цены. Повышать сумму в свою пользу, как предлагал ей сам клиент, она не стала. Подобные комбинации представлялись ей сомнительными. Макаров выслушал цифры и шумно вздохнул.
– Торг уместен?
– Я спрошу, но… Мы говорили о том, что это нижняя планка.
– Картины надо смотреть, тогда о чем-то можно говорить, – после краткого раздумья заявил Макаров. – Цены гуманными не назовешь. Договаривайся о смотринах. Пока я окончательно не слег. Боюсь, как бы в этот раз в больницу не загреметь. Сплю только сидя, а то грудь будто заливает… Не вздохнуть. Да и какой это сон, так, дремлю… Перебираю свою жизнь, по мелочам… И все мелочи вспоминаются, знаешь, одни мелочи, будто важного и не было ничего. А жизнь-то прошла.
Промокнув испарину на лбу и щеках полотенцем, Макаров хрипло попросил:
– Позови-ка Натэллу, мне пора лекарства принимать. И ты у нас обедаешь, запомни!
… Александра задержалась у Макаровых до часу пополудни, ее никак не хотели отпускать. В другое время она бы и сама не торопилась – эту пару художница давно знала и любила. Но сейчас ее жгло сознание того, что в сумке лежит каталог. Макаров сделал еще несколько хитрых попыток вызнать у нее имя продавца, но Александра с улыбкой обходила расставленные ловушки. Наконец, коллекционер сдался:
– Ладно, как хочешь, все равно узнаю! Неужели ты боишься, что мы договоримся без тебя?
– Вы бы никогда так со мной не поступили, Сергей Леонтьевич, – возразила Александра. – Но мой клиент не хочет публичности.
– По крайней мере, картины принадлежат ему? Ты уверена? – Натэлла пристально взглянула на гостью. Ее голубые, сильно подведенные глаза иногда принимали диковатое выражение, что очень ее молодило. – Не ворованные?
– Ну что вы! – воскликнула Александра. – Это очень известный человек!
Она тут же осеклась, чтобы не сказать лишнего, и стала прощаться. Оказавшись на улице, Александра тут же направилась к метро. Она наметила посещение еще одного крупного собирателя картин. Ему можно было предложить почти треть собрания Маневича, но Александра избегала таких оптовых сделок – при этом неизбежно удешевлялась стоимость каждого отдельного произведения. Мысленно она уже отобрала несколько картин. Прежде чем спуститься в метро, художница позвонила коллекционеру. Александре положительно везло – потенциальный покупатель был дома, но как раз этим вечером собирался уезжать на лечение в санаторий.
Если бы у Александры имелась склонность к философским умозаключениям, в этот день она могла бы всласть поразмышлять на тему бренности земных страстей. Оба коллекционера, с которых она решила начать, были бездетны, отличались слабым здоровьем и собирали картины ради самих картин, а не для того, чтобы завещать их детям. Это была чистая страсть к собирательству, жгучая эссенция эгоизма.
Лучшая подруга Александры, ныне покойная, также торговавшая картинами и антиквариатом, часто говорила, что если бы у коллекционеров был свой герб, на нем был бы изображен змей Уроборос. «Этот змей держит во рту собственный хвост, он есть собственное начало и конец одновременно, – невесело улыбалась Альбина. – Коллекционер тоже. Эта страсть рождается сама из себя и сама в себе умирает, этот процесс не имеет ни начала, ни конца. Некоторые люди сразу рождаются коллекционерами, вот что я думаю! И потом всю жизнь пытаются восстановить собрание, которое у них уже когда-то было, которое им все время мерещится, как нечто идеальное». Сегодня Александра снова вспомнила эти слова покойной подруги, завещавшей ей свой огромный архив со сведениями о московских коллекционерах. Макаров, одолеваемый болезнями, ежедневно ощущавший близость смерти, относился к своему состоянию вполне пренебрежительно. А Давид Балакян, коллекционер, к которому она ехала, напротив, был одержим состоянием своего здоровья. Он считал себя неизлечимо больным несколькими болезнями сразу и до того боялся смерти и всего, с нею связанного, что отослал жену, перенесшую второй инсульт, к родственникам, под тем предлогом, что сам стоит одной ногой в могиле и ничем не может ей помочь. Простой выход – нанять сиделку – Балакян отверг с ужасом и возмущением. Сиделка напоминала бы ему о собственных болезнях, настоящих и мнимых. К тому же, она бы заботилась не о нем, чего он подавно принять не мог.
Сейчас Балакян жил совсем один, в небольшой квартире на окраине Москвы. Картины он хранил в другом месте, где – не знал никто. Александре были лишь приблизительно известны его предпочтения, она уже пару раз продавала ему кое-что. Давид Балакян всегда платил наличными, и если вещь ему нравилась, не торговался. Говорили, что для него не проблема в короткое время достать значительную сумму, также ходили слухи, что он тайком ссужает деньги под проценты.
Коллекционер ждал ее на пороге квартиры, приоткрыв дверь. Когда Александра вышла из лифта, он пояснил:
– Лифт неисправен, сегодня уже два раза кого-то вызволяли, я боялся, что вы застрянете. Заходите скорее, тут кошками пахнет. Порядка в доме нет!
Александра поторопилась войти, и он запер дверь. Художница вдохнула аптечный кисловатый воздух, пропитанный запахами лекарств. В квартире было прохладно, несмотря на то, что за стенами дома начались самые жаркие послеполуденные часы. Окна всегда были закрыты, работал кондиционер, установленный на постоянную температуру – 20 градусов по Цельсию. Балакян считал, что это оптимальная температура для того, чтобы не размножались болезнетворные микробы.
– Чаю с мятой хотите? – осведомился коллекционер. – Выпейте чашечку, я вас ждал и только что заварил. Идемте в комнату. Туфли попрошу снять, вон тапочки.
Александра переобулась и прошла за ним в одну из двух комнат. В небольшой квартире были только гостиная и спальня, которую занимал теперь один Балакян. Когда гостья осведомилась о самочувствии его супруги, коллекционер помрачнел:
– Неважно. Доктора ничего не понимают. Хочу консилиум устроить, да вот в санаторий приходится ложиться. Сам еле скриплю.
Балакян мог поддерживать разговоры о здоровье и невежестве докторов часами. Александра поспешила вернуть беседу в нужное русло:
– Я не хотела говорить по телефону, вы понимаете… Мне предложили для продажи несколько картин, и я сразу подумала о вас.
– Сперва чаю, – Балакян с мягкой настойчивостью усадил гостью в кресло. – У меня режим, я должен выпить чашечку. Минуточку.
И удалился, кутаясь в длинную, до колен, растянутую вязаную кофту, пошаркивая по паркету мягкими войлочными туфлями, ссутуленный, щуплый. Глядя ему вслед, Александра вновь поразилась тому, как этот вовсе не старый мужчина умеет придать себе такой немощный вид. «Марина уверена, что он вообще ничем не болен, она его давно знает…»
Балакян вернулся из кухни через пару минут со стеклянным чайником, в котором на просвет виднелись листья свежей мяты. Другого чая Балакян не пил. Разлив напиток в приготовленные заранее чашки, он опустился в кресло напротив Александры.
– Слушаю вас.
– Я только что получила интересное предложение по нескольким картинам, и вот – сразу к вам, – вновь начала Александра заготовленную речь. – Вы как-то просили заходить, если будет «Мир искусства».
– А? – рассеянно откликнулся Балакян, опустив глаза в чашку. – Да, верно, я интересовался… Но смотря что… Сейчас такие времена, что продают и продают, а никто не покупает. Цены должны бы по этому поводу падать. А они растут.
Вздохнув, он загрустил, отпивая чай маленькими глотками. Отросшие до плеч седые волосы придавали ему сходство с грустной старушкой, вязаная кофта это сходство усугубляла.
– А что конкретно из «Мира искусства»? – все так же печально осведомился Балакян.
– Билибин и Остроумова, – ответила Александра. Первоначально она хотела предложить еще нескольких авторов, но, руководствуясь смутным чутьем, которому всегда доверяла, на ходу решила сократить список.
– Я даже и не знаю, – кисло ответил коллекционер. – Когда нет здоровья, то и настроения покупать нет. Но я бы взглянул. Картины при вас?
– Что вы! – с улыбкой воскликнула Александра. Она почувствовала, что наживка проглочена. – Они не такого размера, чтобы носить их в сумке. Я устрою для вас показ. Пока у меня нет даже фотографий. Могу назвать лишь приблизительные размеры и цену.
Она не ошиблась – Балакян, продолжая изображать грусть, с большим интересом выслушал все, что гостья могла сообщить о предлагаемых картинах. На прощанье он, уже вполне искренне сокрушаясь, заметил:
– Санаторное лечение я отменить не могу, мне в последнее время значительно хуже… Если бы вы знали, что мне приходится терпеть!
Его выцветшие голубые глаза приняли тревожное выражение, он испытующе смотрел на Александру:
– Я знаю, обо мне говорят всякое… Что я отослал умирающую жену к ее родне и не навещаю. Слышали такое?
Александра уклончиво пожала плечами, что можно было истолковать и как «да», и как «нет». Балакян усмехнулся:
– А я именно так и поступил, отослал ее. Знаете, почему? Однажды у меня был страшный приступ, я не мог пошевелиться, поднять руку, вызвать «скорую». Даже звать на помощь не мог. А Маша готовила обед. Я лежал в спальне на постели и ждал, когда она ко мне зайдет, позовет обедать. Старался не помереть до этого момента…
Балакян засмеялся, его бледное лицо покрылось сетью морщин, словно пенка на остывающем кипяченом молоке.
– И я дождался. Когда она вошла, я мог только глазами показать, как мне плохо. Она подошла к постели, все поняла… И знаешь, что она сделала? Просто села рядом на стул и читала какой-то журнал. Иногда смотрела на меня таким ужасным взглядом… Спокойным ужасным взглядом. Она проверяла, жив я еще или нет, и прикидывала, сколько мне осталось.
Александра, потрясенная, слушала эту исповедь, расширив глаза. Балакян говорил неторопливо, с насмешкой в голосе, словно эта история представлялась ему забавной:
– Потом я потерял сознание. Когда пришел в себя, была ночь. Маша спала рядом. Она просто легла спать рядом со мной. Мне было полегче. Я смог встать, дотащился до кухни, принял лекарства, вызвал «скорую». Мы с ней не обсуждали ничего. Молчали, будто ничего не было.
Коллекционер сощурился:
– И, когда с ней во второй раз случился удар, я отослал ее к родственникам. За нею там хорошо ухаживают. Я передаю деньги. Здесь я ее оставить не мог. Понимаете… Не люблю культивировать в себе дурные чувства. А я бы не удержался, подходил бы к постели и смотрел бы на нее… Так же, как она смотрела тогда на меня.
Видя изменившееся лицо Александры, Балакян рассмеялся:
– Вот зачем я вам все это рассказываю? Это совершенно ни к чему. Вы вызываете к себе доверие, замечали уже?
Александра также попыталась улыбнуться:
– Да, и не раз. Мне иногда рассказывают невероятные вещи. Значит, я постараюсь как можно скорее получить снимки, пришлю их вам, и мы договоримся о смотринах оригиналов.
– Вы очень любезны, что сразу обратились ко мне, – Балакян выбрался из кресла и пошел к дверям. Александра следовала за ним по пятам. – Вы ведь сразу пришли ко мне? Больше никому не предлагали ваших Билибина с Остроумовой?
– Не сомневайтесь, – заверила его художница. И шутливо добавила, уже переобуваясь: – Если бы эти картины и впрямь были моими, я была бы очень довольна.
Балакян смотрел на нее в упор, уголки его увядшего рта подрагивали, словно он сдерживал улыбку.
– В самом деле? – осведомился коллекционер, отпирая дверь. – А вот я о себе такого сказать не могу. В мои годы многое делаешь просто по инерции… А вы еще так молоды! Ну, до встречи, жду вестей.
До вечера Александра успела навестить еще двоих потенциальных покупателей и зайти в антикварный магазин, с которым часто и успешно сотрудничала. Этот небольшой салон-магазин, расположенный между Мясницкой и Милютинским переулком, принадлежал ее старому другу Федору Телятникову. Федор сам был неплохим пейзажистом, но еще на заре карьеры уяснил для себя, что намного выгоднее торговать чужими картинами, чем своими. Его салон открылся в начале девяностых, с тех пор Телятников переживал взлеты и падения, но всегда оставался на плаву и успешно платил аренду.
Александра зашла в магазин перед самым закрытием. За день она набегалась так, что ноги ее не держали. Хозяин, услышав звон колокольчика, подвешенного над дверью, поднял голову от витрины, в которой что-то менял местами. Его круглые очки в золотой оправе слепо блеснули, поймав свет лампы над прилавком.
– Саша?! – радостно воскликнул он и, заперев витрину, вышел из-за прилавка. Они дружески обнялись. Отстранившись, хозяин оглядел Александру:
– Отлично выглядишь.
– Я переехала, теперь живу в человеческих условиях, – рассмеялась она. – Даже сплю лучше. Да и ты свеж и бодр! Даже румянец появился!
Федор отмахнулся и растер ладонями пухлые щеки:
– Какой румянец, Саша, это у меня давление скачет от сидячего образа жизни! Переехала, значит, из своей голубятни? Очень рад за тебя! С чем пожаловала? Или просто мимо проходила? Да присядь!
Он придвинул к прилавку стул.
– Даже не знаю, Феденька, – Александра уселась. – Устала, голова кругом. Есть крупное предложение. Вот я и бегаю, предлагаю…
– А для меня кусочек от этого пирога найдется? – осведомился Федор. – Ну, ты в курсе, что у меня хорошо идет, нужны пейзажи, натюрморты, марины… Я бы сразу и заплатил.
Зайдя за прилавок, он взобрался на высокий барный стул. На этом насесте Телятников проводил целые дни в ожидании покупателей, уткнувшись в книгу, иногда бормоча под нос странную песенку, слова которой Александра знала наизусть. Однажды она спросила Федора, что это за песенка, он очень удивился, задумался и осознал, что бормотал эти куплеты машинально. «Это из какого-то романа Густава Майринка, – сказал он тогда. – Экспрессионизм, чего ты хочешь. Не ищи в этой песне смысла! Когда я ее бормочу, то спокойно думаю о чем-то другом…»
– Конечно, есть кое-что и для тебя, – кивнула Александра. – Надеюсь, останешься доволен.
Она протянула ему листок, вырванный из блокнота. Час назад, наспех перекусывая в кафе, Александра набросала список картин, которые можно было предложить Телятникову. Он азартно схватил листок и пробежал его взглядом, издавая восторженные возгласы.
– Да тут не кусок пирога, тут целый торт! – заключил он. – Могу я оставить список себе?
– Конечно, это для тебя, – Александра, откинувшись на спинку стула, улыбалась. С Федором она не ощущала такого внутреннего напряжения, как с остальными клиентами. Он был, что называется, свой. – Размеры самые для тебя подходящие, ты же не любишь громоздкие полотна.
– Да не в том дело, что не люблю, я бы с удовольствием взял, но для этого нужно другое помещение… – Телятников шумно вздохнул, обводя взглядом салон. – Лет пятнадцать назад я всерьез думал расширяться, а теперь и эту аренду с трудом тяну. Слушай, это все из одного источника картины?
Художница сдержанно кивнула. Телятников поправил очки и сощурился:
– Тайна, да? Ну, хоть почему продают такую роскошь, и сразу столько?
– Я не знаю, – Александра пожала плечами.
Телятников завел глаза к потолку, словно надеялся прочитать там ответ на свой вопрос, и быстро забормотал:
– Из крупных коллекционеров вроде никто в последнее время не помирал, так что вряд ли это их наследники. И я не слышал, чтобы кто-то обанкротился. Или чтобы кого-то ограбили, да ты и не связалась бы с краденым…
Художница приложила ладонь к груди и шутливо поклонилась:
– Большое тебе спасибо за добрые слова!
– Ты вот смеешься, а очень важно знать, почему продают, – обиженно заметил Телятников. – Может, это спорное имущество. Тогда я могу попасть на деньги, или вообще под суд.
– Это не спорное имущество, вот в чем я могу тебя заверить на сто процентов, – Александра бросила беглый взгляд на большие часы с бронзовыми амурами, красовавшиеся за спиной у Телятникова. Хозяин магазина тоже обернулся и взглянул на циферблат:
– Торопишься? Я сейчас закрываюсь, сегодня могу уйти пораньше. Все равно никого нет. Август… Раньше я в эту пору уходил в отпуск, а сейчас денег нет. Давай отвезу тебя домой?
Александра с удовольствием приняла это предложение. Она собиралась дойти до дома пешком, но бесконечный день, начавшийся так рано, вымотал ее. Телятников прибирался, возился возле кассы, стучал ящиками и вполголоса напевал себе под нос тусклым бесцветным голосом, какой бывает у людей, начисто лишенных слуха:
- Я практикую с трех до четырех…
- И возвращаюсь на свой шесток…
- Как спецьялист, известен бысть
- Профессор Фогельшток…[2]
– Ты просил говорить тебе, когда ты поешь, – напомнила ему Александра. – Вот, опять пел. Не знаю, может, в контексте романа оно и хорошо, но сама по себе песенка странная.
– Тьфу, привязалось! – в сердцах воскликнул Телятников. – Все, идем.
Он включил сигнализацию, запер магазин и повел Александру вглубь двора, на ходу доставая ключи от машины.
– О, да у тебя новое авто, – заметила художница, с удовольствием располагаясь рядом с водительским креслом.
– Взял месяц назад, но это новое – хорошо забытое старое, – отмахнулся Телятников. – Машине четыре года. Ну, теперь я с твоей помощью, может, разбогатею и куплю что-нибудь пафосное! А там и женюсь! Вот возьму и сделаю тебе предложение!
Федору Телятникову было уже сильно за пятьдесят, и женат он никогда не был. Александра даже представить его не могла рядом с некоей женой, в окружении детей, за семейным столом в выходной день. Стоило ей подумать о Федоре, как она видела его за прилавком, на высоком барном стуле, с очередной книгой в руках. Читал он бесконечно. Едва окончив одну книгу, тут же начинал новую – так заядлые курильщики зажигают одну сигарету о другую.
– Не-ет, если тебе приспичило жениться, то бери богатую! – засмеялась Александра, не принимавшая всерьез подобных рассуждений старого приятеля. – У тебя аренда, налоги, зачем ты мне нужен?! Мы же вдвоем пропадем совсем!
Они привычно перешучивались на тему грядущей женитьбы Телятникова, пока тот не спохватился:
– Да я же тебя на прежний адрес везу! А ты молчишь!
– Все нормально, поезжай через Солянку и дальше, как всегда, а там покажу, – успокоила его художница. – Новая мастерская рядом.
… Когда машина ехала по переулку, где прежде жила Александра, она с грустью взглянула на покинутый дом, забранный в стальные строительные леса. Казалось, вокруг особняка, как в сказке о Спящей Красавице, внезапно вырос заколдованный лес. Телятников тоже бросил взгляд на покинутый особняк. С водительского сиденья обзор был лучше, дом приходился по левую руку от него. Мужчина изумленно воскликнул:
– Смотри-ка, у тебя в мастерской свет! Вон, в мансарде!
– Да?! – всполошилась, было, Александра, наклоняясь к окну со стороны водительского сиденья и глядя наверх. Телятников не ошибся – все окна мансарды были мягко освещены изнутри. Она различила на подоконниках горящие свечи. Сердце Александры сделало несколько лишних ударов, но она тут же вспомнила про отданный Маневичу ключ и успокоилась. – А, все в порядке, ничего страшного.
– Ты же выселилась? – уточнил Телятников. – Дом пустой? Электричество отключено?
– Да, конечно. Это свечи. Один знакомый попросил ключ, я и отдала.
– Зря, – бросил Телятников.
– Ну что ты, это очень приличный человек, – возразила Александра. – Сейчас налево и до конца переулка.
– Он, может быть и приличный, но если дом от этих свечек сгорит, тебя могут привлечь.
– Федор, у тебя идея фикс насчет всяких там «привлечь», – вздохнула Александра. – А сейчас направо. Потом опять налево и прямо. Ты напрасно переживаешь, уверяю тебя. Все, приехали! Спасибо тебе огромное!
Она поцеловала Федора в щеку и, открыв дверцу со своей стороны, шутливо постучала кулаком по его плечу:
– Если все-таки надумаешь жениться, познакомь меня с невестой! Я сразу определю, подходит она тебе или нет!
– Значит, я никогда не женюсь! – без тени грусти в голосе ответил Телятников. – Хороший особнячок ты себе присмотрела! В этом подъезде живешь? Какая квартира?
– Нет, ко мне вход через подворотню, – указала Александра. – Потом налево, будет дверь черного хода, лестница на второй этаж. Дверь будет всего одна. Не ошибешься. Заходи, когда хочешь, только позвони сперва.
Она выбралась на тротуар, захлопнула дверцу и помахала вслед отъезжавшей машине. Устало ссутулившись, поправила на плече ремень тяжелой сумки, вошла в подворотню, пересекла двор, толкнула дверь черного хода, поднялась к себе на второй этаж, мечтая о горячем душе и чашке кофе с молоком. «Половина кофе, половина молока, как я люблю… Огромная чашка!»
…Все время, пока чашка с кофе остывала на рабочем столе рядом с натюрмортом, прикрытым куском полотна, Александра стояла под горячим душем, таким горячим, какой только можно было вытерпеть. Этому секрету – принимать почти обжигающий душ в жаркие дни – научил ее один знакомый археолог, спасавшийся этим на раскопках на Ближнем Востоке. После этого во всем теле возникало ощущение эйфории, и духота уже не ощущалась. Александра стояла под горячими струями воды, закрыв глаза, и под ее веками плавали огненные пятна, словно она вновь глядела на освещенные окна своей бывшей мастерской. Даже когда она засыпала, этот огненный фантом все маячил у нее перед глазами.
Глава 4
…Непрерывно звонивший телефон два раза выскользнул из ее пальцев, прежде чем она сжала трубку и поднесла ее к уху.
– Да, – все еще почти во сне, ответила Александра, не открывая глаз.
– Это Игнат, я в Москве! – раздался в ответ веселый возглас.
Александра широко открыла глаза. Рядом, на тумбочке у изголовья, шумно отмерял секунды огромный хозяйский будильник в потемневшем оцинкованном футляре. Стрелки на циферблате, украшенном изображением Медного Всадника, показывали пять часов пятнадцать минут. Фонарь за окном уже погас.
– Ты меня каждый день собираешься будить на рассвете? – хрипло осведомилась Александра.
– Я бы не отказался, – в трубке послышался смешок. – Но еще свежи воспоминания, как ты меня отшила. Знаешь, ты была единственная. Остальные…
– Ох, перестань! – Александра уселась в постели, взъерошила волосы надо лбом, провела ладонью по глазам, пытаясь прогнать сон. – Ты мне звонишь не для того, чтобы предаться ностальгии по Академии, надеюсь?