Милослава: (не) сложный выбор Красовская Марианна

Глава 4. Женихи

За земляникой ходят рано, на рассвете, пока воздух еще свеж и пахнет ночью. На зеленой траве словно драгоценные камни сверкает роса, заливаются птицы, где-то в деревне кричат петухи, мычат просыпающиеся коровы. За ягодой пошли впятером: я, Славка, две сенные девки да охранник из отцовской дружины. Лес хоть и тихий, и к дому близкий, а четырех молодых девушек кто-то и обидеть может, да и волки порой к нам захаживают. К тому же с парнем интереснее – он и пошутить может, и корзины понести. Дело молодое: по дороге до рощи и повизжали, и побегали, и шишками покидались.

В роще березовой, где земляничные поляны, светло и ясно от белых стволов. Земля красна от спелой душистой ягоды. Пока собираешь, и наешься досыта. Каждая по большому туесу набрала, даже и Славка, а еще лисичками да маслятами, да рыжиками целую рубаху наполнили. Не землянику же высыпать? Вот и заставили парня рубашку снять, рукава завязали да грибов накидали. Как будто мешок вышло. Рубашку после маслят, конечно, на тряпки только, но кто ж за ягодами хорошую одежду надевает?

Мы со Славкой вон только юбки полотняные да рубашки надели, которые обычно в баню надевали – старые совсем. А деревенские и вовсе в нижних рубашках, подпоясавшись, вышли.

Хозяин леса сложностей не любит. Сам просто одевается – рубашка, портки да лапти, и тех, кто в его лес в шелках ходит, не жалует. Таких в трех соснах закружит, в болото заведет, шелка ветками изорвет. А кто к нему по-простому, с поклоном да приношением приходит, тех не обидит, отдарится грибами да ягодами. Да и молодых он любит куда больше, чем стариков. Говорят, и пошалить с девушками может, отчего некоторые незамужние с животами потом ходят. Только кажется мне, что это отнюдь не лешего заслуга. А девки обычно и ходят в лес чуть не голые – в одних рубахах на голое тело. Я, правда, такого непотребства не допускаю. Проследила, чтобы лиф и панталоны под рубахой у всех были. А то потом матушки наших служанок такой вой поднимут – не хозяин леса будет отвечать, а мы.

Я лешего ни разу не встречала, но на всякий случай и каравай хлеба оставила ему, и молока кувшин. Мало ли что может случиться.

И все равно Славку потеряли. Как в сказках – ягодка за ягодку, а её и рядом нет. Я как поняла это, обмерла. Неужто сбежала? Хотя… чтобы Славка без платья нарядного сбежала? Нашлась она довольно быстро. На лицо как была, так и осталась, юбка в порядке – выдохнула. Дай богиня, не с мужиком встречалась, а действительно, просто заплутала.

Людей почти нет, все на сенокосе. На речке еще накупались вдоволь, венки из цветов полевых плели, песни пели.. Так и возвращались домой: босые, с мокрыми косами, с венками в волосах, с мокрыми от росы юбками, с полными корзинами и в компании полуголого парня.

Самый лучший вид для встречи с женихом.

Митрий Волчек собой хорош. Не слишком высокий – с меня, но отменно сложенный, с орлиным профилем, русыми кудрями и белозубой улыбкой. И одет вроде просто: сапоги да штаны с рубахой, а видно: не простой человек, князь. Рубашка белоснежная, тонкого батиста, с кружевными манжетами, сапоги до блеска вычищенные, кушак шелковый. Рубашка по случаю жары на груди расстегнута, на груди шерсть рыжеватая торчит – оборотни всегда волосатые.

И тут я ему навстречу с корзиною, в рубашке застиранной до прозрачности, растрепанная да босая. Как бы не сбежал он от такой-то невесты! Не сбежал, смелый. Наоборот, корзинку у меня забрал, заулыбался сахарно. Где-то за спиной вздохнула Славка. У нее-то он корзину не принял.

Попросила его подождать, да с нами отобедать, а сама бегом в горницу – переодеваться, косы переплетать. На всякий случай мачеха Славку под запор обратно посадила – чтобы не опозорила нас. А я девку сенную совсем загоняла: зеленое платье не хочу, сливовое слишком мрачное, белое чересчур нарядное. Остановились на желтом в белую полоску, с широкой юбкой. Тоже сильно нарядное, но тонкое, рукав короткий и цвет мне к лицу.

К платью прилагалась кружевная пелерина, скрывающая рукава по локоть и прячущая грудь, но я ее надевать не стала – куда ее в жару? Да и что у меня той груди? Я ж девушка скромных статей. В волосы желтую шелковую ленту вплела, сережки янтарные в уши вдела, погляделась в зеркало – собой осталась довольна.

Обед столовой накрыли по-семейному. Скромно, но все свежее: свекольник холодный, рыба речная с белыми грибами, овощной салат да кувшин морса. Медовуху и наливки подавать не велела – не для летнего обеда они.

По случаю приезда гостя спустилась бабка, Волчека знавшая с детства. Весь обед она его и занимала, расспрашивая об урожаях, о здоровье всевозможных родственников, о соседских сплетнях.

Волчек терпеливо отвечал на вопросы, впрочем, ловко обходя некрасивые подробности всяческих происшествий. Нет, он не думает, что у кнесса Борового новая невестка вертихвостка и дурочка. Он нашел ее вполне воспитанной и скромной девушкой, а что она живая и веселая по характеру, так младший сын у Борового очень серьезный, даже угрюмый юноша, ему такая жена скучать не даст. Да, видел сына Василевского. На отца не похож? Да ведь он один-в-один покойный дед – взгляд тот же, и волосы торчком, и мосластый в деда. Словом, понравился мне Волчек.

После обеда вышли с ним прогуляться – к речке сходить, да на голубятню поглазеть. Что ж, нынче и поговорим.

Едва от дома отошли, Митрий сразу завез беседу.

– Милослава, ваш батюшка на днях к нам заезжал, – не стал тянуть Волчек. – Сказал, что согласны вы стать моей супругой.

– Я-то согласна, князь, – ответила я уныло. – Да нужна ли вам такая жена как я?

Волчек поглядел на меня недоуменно, нос его дрогнул. Принюхивается, знамо дело.

– Вы не беременны, – наконец сказал он.

Да они что, сговорились?

– А должна? – удивленно спросила я.

– А какая еще может быть причина для отказа от брака? – приподнял брови оборотень.

– Возможно, другой мужчина? – предположила я.

– Но вы же дали согласие! – пожал плечами Волчек. – Значит, готовы меня видеть своим супругом. Значит, я вам не противен. Да и не чувствую я запаха чужого от вас.

– Потому что мужчина этот давно в прошлом, – сказала я, а сама в двери голубятни нырнула.

Щеки горели огнем. Голова от страха кружилась. Митрий проследовал за мной в темное каменное строение.

– Милослава, я не понимаю, – сказал он, взяв меня за руку. – То ли вы мне отказываете, то ли спросить что-то хотите.

– Князь, у меня был мужчина. Один. Я не девушка, – бухнула я. – Вы вправе отказаться от такой невесты.

– Вы его любите? – спокойно спросил Волчек.

– Нет.

– Вы боитесь мужчин?

– Что? Нееет!

– Так в чем дело? Мила, я оборотень. У нас нет понятия девства. Но зато есть понятия верности. Ты будешь мне верна, Мила?

Он склонился к моему лицу так близко, что мне пришлось вжаться лопатками в холодный камень стены.

– Буду, – тихо ответила я.

– Ты меня не боишься? – Волчек приподнял мне подбородок не человеческим пальцем – волчьим желтым когтем.

– Ни капли, – выдохнула я.

– Прости, я волнуюсь, – пробормотал он, не делая, впрочем, ни малейшей попытки убрать от моего лица человечье-волчью руку. – А когда я волнуюсь, бывает вот так. Особенно в полную луну.

– Какие интересные возможности это открывает для брачного ложа, – прошептала бесстыжая я, до полночи читавшая Славкину книжку.

Глаза Волчека изумленно расширились, он явно не ожидал такого ответа. Я вложила свою руку в его деформированную ладонь и опустила ресницы. Неужели не догадается?

Еще как догадался: притиснул к себе, потянул за косы, прижался ртом к моим полураскрытым губам. Целовал он меня совсем не целомудренно: покусывал губы острыми клыками, сжимал пальцами талию (впрочем, не спуская рук ниже), вклинил колено между моих ног.

Не знаю, как далеко он бы зашел, а я бы ему позволила, если бы снаружи не раздался громкий нарочитый кашель. Мы отпрянули друг от друга как два подростка. Я спрятала лицо в ладонях – было и стыдно, и смешно.

Волчек убрал мои руки, заглянул в глаза:

– Тебе нечего стыдится, сладкая моя, – тихо, но убедительно сказал он. – То, что произошло – благословение для нас обоих. Я счастлив, что моя будущая супруга не прогонит меня из спальни в брачную ночь.

Я робко улыбнулась ему. Уж я-то как счастлива!

Кашель раздался снова, пришлось выходить. Возле голубятни стояла хмурая мачеха, нетерпеливо постукивая прутиком по подолу летнего платья. Она внимательно осмотрела меня: и мои, без сомнения, припухшие губы, и пунцовые щеки, и почти не измятое платье, на котором не было расстегнуто ни одной пуговки. Очевидно, результат ее устроил, поэтому она кивнула и устремила грозный взгляд на Митрия.

Каким непостижимым образом крошечная Линд, которая была оборотню по плечо, ухитрялась смотреть на него свысока? Волчек взгляд понял правильно, смущенно опустил глаза и, кажется, даже немного покраснел.

– Любите голубей, князь? – ласково поинтересовалась мачеха. – Есть ли у вас голубятня?

– Нет, кнесса, – вежливо ответил Волчек. – Я предпочитаю хищников. У меня в тереме есть соколятня.

– В таком случае, я бы порекомендовала вам гулять подальше… и не тревожить лишний раз нежных птиц.

Волчек согласно склонил голову, а потом, когда Линд отвернулась, нахально мне подмигнул.

С того дня Волчек заезжал ко мне довольно часто, оставался и на обед, и на ужин. Мы много гуляли и вместе ездили верхом по деревням. С ним было легко и спокойно, и я очень радовалась этому. Если нас и дальше будет связывать нежная дружба, жизнь моя в замужестве будет приятна. Славкины книжки разбудили во мне порочную женскую натуру.

Волчека я сразу рассматривала не как друга, а как мужчину, и с каждым днем все нетерпеливее ждала свадьбы.

Все чаще я позволяла ему не просто целовать себя в березовой роще, или на траве возле реки, или в конюшне, но сама с желанием и волнением отвечала на поцелуи, сама подставляла шею под горячие губы и острые клыки, а пару раз даже (сама не поняла как) запустила руки под его рубашку и зарылась пальцами в шерсть на его груди.

Если бы не бдение Линд, за которое мы оба были ей крайне благодарны, мы бы наверняка перешли черту. Отец, занятый своими делами, совершенно не замечал, что я порой выходила к завтраку в шелковом шарфике, скрывая царапины от клыков, но от зорких глаз Линд не укрылось ничего.

В один теплый августовский день она зашла в конюшню аккурат в тот момент, когда Волчек, нашептывая мне всякие глупости, поглаживал меня по груди, дерзко запуская пальцы в полурасстегнутый ворот некогда скромной блузки на пуговках. Я млела от его ласк, откинув голову и прикрыв глаза.

Наверное, мы могли бы, скрывшись от мачехи, предаться страсти до конца. Ничего сложного в этом и не было. Но нам нравились эти игры, это волнение, предвкушение чего-то большего. Обоюдным молчанием мы отложили самое интересное до брачной ночи, хоть с каждым разом сдерживаться становилось все труднее.

Линд, что не удивительно, была зла. Я, красная как рак, дрожащими пальцами застегивала пуговки на блузке, а Волчек задумчиво рассматривал паутину на потолке. Она сердито глядела на нас, подперев рукой поясницу, отчего ее аккуратный животик казался уже внушительным.

– Князь Волчек, – сурово сказала мачеха. – Мне кажется, что вы совершенно забросили своею стаю. Вам надо больше бывать дома. Как бы не вышло, что в один день вы вернулись в свой терем уже не князем, а жертвой собственной невнимательности. Да и дела хозяйские требуют постоянного присмотра. Я вынуждена настаивать, чтобы вы занялись подготовкой к семейной жизни… у себя в поместье.

Князь тяжко вздохнул.

– А ты, Мила, мне казалась куда более здравомыслящей девицей, – выругала Линд и меня. – Но, видимо, я зря надеялась на твое благоразумие. Отныне мы ждем князя Волчека на обед не чаще раза в неделю. Думаю, вы достаточно узнали друг друга, и никто боле не сомневается в том, что брак заключается по доброй воле.

Она так и не дала нам проститься, буквально выставив Митрия прочь. Не сказать, что я на нее обиделась. Во-первых, она была в своем праве, во-вторых, я и сама видела, что еще немного, и у нас обоих не достанет терпения дождаться свадьбы. Казалось, осталось вытерпеть каких-то полтора месяца, и эти дни не будут для меня мучительны.

***

Стояла самая благодатная пора года – исход лета.

Забот было невпроворот: в лесах созревала черника, грибов было великое множество, во дворе горой лежали пузатые тыквы, огромные кабачки, стояли корзины со сливой, черешней, вишней, краснели груды яблок. Всё это надо было перебирать, мыть, варить варенье либо солить на зиму. Да, зимой меня уже здесь не будет, но я не сомневаюсь, что я всегда смогу прислать людей за нужными мне припасами.

Из деревни вызвали в подмогу еще женщин. Никто не роптал на лишние работы, хотя и у деревенских самих было чем заняться. Отец своих людей не оставлял в час голода, зимой каждый мог попросить у нас и горсть замороженных ягод, и сушеных грибов на похлебку, и тыкву либо кабачок.

Господский дом всегда запасал продукты на случай голодных зим. Утром мы бежали в лес с туесами, днем перебирали ягоды, чистили и резали грибы, вечером варили варенье. Часть припасов традиционно откладывалась для осенних ярмарок, часть – для обмена со степью. Овощи и фрукты, которые выдерживали долгое хранение, спускались в погреба и сухие подвалы, укладывались в кладовые.

Работали все – и Славка, и беременная мачеха, и бабка. Бабка уже не могла перебирать ягоды и чистить грибы, но нанизывать их на нити и развешивать во дворе подобно зимним украшениям у нее получалось очень ловко.

Погода нас баловала – дождей было немного, днем было тепло, солнце больше не палило, а лишь ласкало. Ночи еще не были холодными, впрочем, мы этого почти не знали – засыпали, едва касались перины. А поутру снова в лес, или собирать бесконечные огурцы, или дергать морковь…

Закончились ягоды, собраны вишни да сливы – пришла пора жать хлеб. Двор наш опустел. Из мужчин в доме остался дядько Михайло и один дружинник с оружием – на самый крайний случай и в помощь женщинам. Хлеб хлебом, а надо и капусту солить, и огурцы, и яблоки на чердаке раскладывать. Бедный дружинник, наверное, упахивался почище тех, которые работали в поле – ни минутки у него свободной не было.

Славное выдалось лето! Дождей было впору, урожай собрали богатый. Погреба и подвалы забиты под самый потолок, даже пришлось строить еще один сарай.

С тем, что лежало сейчас в кладовых, мы могли без хлопот прожить не то, что несколько лет – пару десятилетий. Но десятая часть поедет к государеву двору, в столичные житницы, половина будет продана на ярмарке, много заберут и степняки, привезя на обмен баранину, конскую пахучую колбасу, дубленые шкуры, шерсть, кожи и так необходимую нам соль, добываемую ими в своих соленых озерах.

У нас в волости почти не было пастбищ, в полях везде росли пшеница, овес, рожь, ячмень. Были целые поля подсолнухов и кукурузы. Отдыхающие от пахоты и сева угодья выкашивались.

Конечно, в каждом хозяйстве была своя корова или коза, но не для мяса – только для молока. Мясо мы закупали у соседей по необходимости, засаливали, либо складывали в ледники. Да и более мы привыкли к дичине, к птице и рыбе, чем к говядине и тем более баранине.

Может показаться, что всё лето мы работали, не разгибая спины, почти без отдыха. Это, конечно, не так. Были и охоты, на которые традиционно съезжались ближние соседи с женами и детьми. Тогда у нас возле дома ставились прямо во дворе шатры наподобие степных и туда сносились лишние перины, подушки и покрывала. Мужчины ночевали в них, большинство женщин и детей тоже. В доме размещали только малышей или слабых здоровьем.

Ночевали в шатре и мы со Славкой, и с нами несколько молодых женщин – и пресловутая Агнешка, и еще несколько соседских дочек и жен. С Агнешкой я пыталась было поговорить, но сама не поняла, как у меня в руках оказалось несколько новых книг, да еще и с картинками.

Из девушек я была самой старшей, остальным и восемнадцати не было.

Но и я была невестой, так что стыдиться мне было нечего. Напротив, молодые жены пытались со мной уединиться и рассказывали такие подробности семейной жизни, что я только ахала и краснела. Большинство вещей я уже знала из книг, но не верила, что такое происходит и в супружеских спальнях. Оказывается, я в свое время вела себя как монашка, довольствуясь торопливыми поцелуями и поспешными ласками в темноте. Пожалуй, я бы хотела испробовать все те вещи, о которых узнала.

Жаль только, что пока никакой возможности не было. Хоть Волчек и был почетным гостем на охоте, мы виделись очень мало. Едва и успели обменяться парой поцелуев в темном углу. А ночью, когда казалось бы, я могла бы и улизнуть к нему, за мной зорко следила Славка. Роли поменялись. Теперь она была моей дуэньей, а я – развратной девицей, только и думающей о мужских объятьях.

Охота окончилась, гости разъехались, а я осталась в смятении и грусти. Оставшись в одиночестве своей спальни, я жадно глотала Агенешкины романы, а потом поутру просыпалась в поту и с отчаянно колотящимся сердцем.

Мне уже было мало кратких свиданий с Митрием по воскресеньям, мне хотелось гораздо большего. Я едва сдерживалась, чтобы не затащить его в спальню, толкнуть в кровать и сделать с ним всё то, что мне снилось в этих постыдных снах.

Волчек или не замечал, или специально меня дразнил, но больше не было у нас поцелуев, кроме как скромного поцелуя руки. Было обидно, и в один день я приветствовала его очень сухо и весь обед молчала и в его сторону не смотрела.

Маневр удался. Он попросил у отца дозволения отпустить меня с ним до реки, а дальше он поедет сам. Линд пыталась было возразить, но под взглядом отца замолчала. Отец дозволил.

Некоторое время мы шли рядом. Уже смеркалось, и вечер был свежий, на луга вдоль реки ложился туман.

– Я чем-то обидел тебя, Милослава? – спросил, наконец, он.

Я молча поглядела на него и поплотнее укуталась в шаль.

– Ты не любишь меня больше? – остановился Волчек.

– Что ты думаешь о Славке? – спросила я.

Хоть сестра, казалось, успокоилась и смирилась с моей свадьбой, но я знала, как она плакала ночами и слышала ее детские молитвы.

– О твоей сестре? – удивился он. – Ну… хорошенькая девочка. А что я должен о ней думать?

– Она очень влюблена в тебя, – сказала я. – Давно.

– И что? Мало ли кто в меня влюблен, – пожал плечами оборотень. – Я ее знать не знаю. Да она совсем ребенок!

– Ей шестнадцать, – сообщила я. – Она вполне взрослая девушка.

– Я не понимаю, зачем ты мне это говоришь, – начал сердиться Митрий. – Я женюсь на тебе, а она мне неинтересна.

– Возможно, тебе бы стоило жениться на ней.

Он отпустил повод коня, схватил меня обеими руками и уткнулся носом мне в шею. Я знаю, что во время брачной ночи он прокусит это место, поставив на мне свою метку. Оттого-то каждый раз он и целовал меня там – то ли примерялся, то ли постепенно приучал меня к этой мысли.

– От тебя не пахнет другим, – пробормотал он, касаясь удлинившимися клыками моего плеча.

Я вдруг осознала, что он едва сдерживается, чтобы не укусить меня прямо сейчас.

– У меня нет другого, – отвечала я, замерев. – Но возможно, я тебе больше не нравлюсь?

Он шумно втянул воздух, а потом взял мою руку и потянул вниз, положив ее ниже своего пояса.

– Ты не понимаешь, – прошептал он. – Я схожу с ума от невозможности немедленно сделать тебя своей. Я боюсь к тебе прикасаться.

Замерла, прекрасно понимая, что одно дело – позволить жениху чуть больше, чем следовало, и совсем другое – набрасываться на него как мартовская кошка.

Он так и не поцеловал меня. Оттолкнул от себя, вскочил на коня.

– Я больше не приеду до свадьбы, – крикнул он. – Не могу так.

– Стой, – сказала я непонятно зачем. – Обещай мне… если что-то со мной случится, ты женишься на Славке.

– Ты с ума сошла? – сухо спросил Волчек. – Ничего не случится.

– Обещай.

– Ладно, – вздохнул он. – Обещаю, что если случится что-то, отчего ты не сможешь выйти за меня замуж, я возьму в жены Славку. Довольна?

Он сжал бока своего коня и умчался прочь. Я побрела домой. Самые мрачные предчувствия обуревали меня.

Таман.

Я точно знала, что он здесь, в нашей волости. Он не приехал повидаться со мной, но это и не удивительно. Отец наверняка запретил. Как запретил мне ездить на традиционный торг со степняками, взяв на этот раз с собой Славку. Славке, а не мне дарили цветные бусы, Славку, а не меня катали на лучших лошадях и угощали горячими лепешками. Впрочем, сейчас меня это вовсе не расстроило.

Я чувствовала, что он где-то рядом. Мне порой казалось, что я ощущаю на себе его взгляд. Даже сейчас. Особенно сейчас. Я уверена, что он следит за мной. Видел и разговор с Волчеком, да и слышал его. Мы голосов не сдерживали. И сейчас я думала про себя, что я последняя тварь. Он слышал про Славку. Я подготовила ему путь и прикрытие.

Разве может порядочная девушка думать о двоих мужчинах сразу? Разве может любить… ну пусть не любить, любовь – слишком сильное слово – мечтать о двоих? Я готова была принять как мужа и степняка, и оборотня. Я, пожалуй, даже не могла решить, кто из них мне милей.

Что я сейчас сказала Митрию? Для кого я это сказала: для Славки? Или для себя? Прозвучало это словно «Эй, Таман. Я не так уже и хочу замуж за Волчека. Пусть он женится на Славке, если ты вдруг меня сподобишься украсть».

Впрочем, нет. В тот момент я думала только о слезах в глазах сестры. Митрий хорош, мне он нравится, но если ничего не сложится – я не буду долго переживать.

Я тряслась как осиновый лист, в каждый момент ожидая нападения, но не могла не думать о степняке. Все-таки я была в него немного влюблена. Или не немного. Первая любовь – она, наверное, никогда из сердца не выветрится.

Внутри словно узел завязан, я вздрагиваю от каждого шороха, иду, стараясь не сорваться на бег. Не мчусь домой со всех ног только потому, что боюсь упасть и сломать ногу перед свадьбой – тропинка через луг не самая ровная.

Ближе к дому меня встречает отец, сказав, что вышел прогуляться. Хорошо, что темно и он уже не увидит мои, вероятно, безумные глаза. Поднявшись в свою комнату, я свернулась калачиком на кровати и позволила, наконец, себе заплакать.

Не хочу замуж!

Не хочу ничего менять в жизни!

Хочу целоваться с Волчеком в конюшне. Хочу танцевать с Таманом. Хочу хозяйничать в доме отца, где всё знакомо, всё понятно, где меня уважают. И детей не хочу – это больно и страшно. А у оборотней принято рожать много детей. У степняков тоже.

Так и заснула в платье, даже не укрывшись одеялом.

Следующим утром я была совершенно разбита. Сказалось вчерашнее напряжение. На Волчека осталась обида. Оказывается, ему так просто заявить – я больше не приеду. И всё. А как буду чувствовать себя я – плевать. Такая же невнятная обида и на степняка. Шла ведь вчера одна, да ночью. Мог бы и показаться!

Все это было так нелепо, что я даже посмеялась над собой. И чтобы хоть как-то стряхнуть эту сонную хмарь, решила прокатиться на Снежке.

Сбор зерновых закончился, и отец сейчас дома, а дома он обычно спит до полудня. Все ходят тихо-тихо, чтобы его не встревожить. Вот и я тихо-тихо умылась, надела юбку с разрезами для верховой езды, схватила на кухне пару яблок – для меня и для Снежки – и вывела свою девочку за околицу. Когда поля стоят пустые, убранные, ездить на лошади – самое милое дело. Просторно, широко, можно и галопом промчаться, прыгая через канавы. Снежка – лошадь выученная, мне с ней легко и весело.

Я нисколько даже и не удивилась, увидев вдалеке небольшую фигурку всадника на коне. Колдуна я признала сразу – второго такого жеребца в наших краях нет. Засмеялась радостно – приехал! Пустила Снежку в галоп, пытаясь ускакать от Тамана. Знаю, чувствую – ему нравится догонять, ловить, покорять, это в его крови.

Иногда мне кажется, что женщины легко читают мужчин и, если захотят, то к любому подберут ключик. Оборотню нравится покорность – с ним я тиха. Таману по душе охота – пусть!

Догнал он меня довольно скоро, догнал и рывком сдернул с седла, усадив перед собой. Он делал так и раньше, да только я была еще совсем девчонкой, и ростом меньше, и не в пример легче.

Я испугалась, вскрикнула, стала вырываться – неужели прямо сейчас увезет? Я думала, сначала поговорим. Он заговорить не дал, сразу принялся целовать меня.

– Минем, – говорил он между поцелуями. – Минем шабаки.

«Минем» я догадалась – моя. Шабаки? Может, госпожа, может, любимая. Неважно. Потому что я не его.

Губы его были горячие, сухие, руки сильные, но я больше не испытывала каких-то чувств. Кроме клятого любопытства, конечно, но оно, как известно, до добра не доводит.

Даже обрадовалась – не такая уж я и порочная, как боялась. Оттолкнула степняка, прижала ладонь к его губам.

– Таман, я замуж выхожу. Отпусти меня, это неправильно.

– Ты будешь моя, – сверкнул он глазами.

Ой, мамочки! Все-таки я порочная. В животе от его слов ухнуло, голова закружилась.

– Отпусти меня немедленно! – вскинулась я. – Как ты смеешь!

А вот теперь хорошо, правильно. Кнесса я или крестьянка какая?

Усмехнулся, спустил с коня и сам спрыгнул. Зря, наверное. Он ведь ниже меня ростом. Сразу всё очарование момента рассеялось.

– Я украду тебя со свадьбы, – заявил степняк.

– Я не поеду с тобой. Я слово другому дала, – спокойно ответила я.

– Я никому слова не давал, – невозмутимо пожал плечами Таман. – Я долго ждал, Мила. Ждал, пока ты вырастешь. Ждал, пока ты поправишься после выгорания. Обещал твоему отцу, что не буду тебя тревожить – и не приезжал. Думал, выкину тебя из сердца. Не смог. Тебя одну я ждал, минем шабаки. Никто кроме тебя мне не нужен. Обещаю тебе – никаких других женщин в шатер не приведу. Ни жен, ни наложниц. Зачем мне другие, если есть ты?

Он неуловимым движением скользнул на колени передо мной, обхватил меня за ноги, прижался головой к моему животу. И почему-то стал для меня гораздо выше, чем когда стоял рядом. Таман что-то говорил на степном диалекте, быстро, зло. Я понимала лишь несколько слов – моя, ждал, шатер. Обычно степняки разговаривают на славском. Степной язык знают лишь старики. Что ж, вождь на то и вождь, чтобы уметь разговаривать с каждым из своего народа.

Наконец он замолчал и поднял лицо, смотря на меня. Наверное, ни один мужчина не глядел на меня с такой страстью, с таким желанием. Куда там оборотню до этих голодных глаз, до тяжелого дыхания, вздымающего блестящую от пота смуглую грудь? В его глазах я ощущала себя самой прекрасной женщиной на земле.

Таман некрасив. Его круглое лицо темно от загара и шершаво от ветра, нос приплюснут, глаза узкие, раскосые. Голова его обрита, как и положено хану, лишь немного черных волос на затылке, завязанных, словно лошадиный хвост. У него кустистые брови и морщины под глазами. Степняки иногда бывают красивы – высокие, гибкие, с одухотворенными лицами. Таман низкого роста, коренастый, очень мускулистый, с длинными руками и кривыми от вечной езды на лошади ногами.

Но сейчас он мне кажется невероятно красивым, даже острый запах пота и лошади мне нравится. Всё его тело дышит какой-то звериной страстью. Это вам не оборотень, который даже между поцелуями не теряет голову.

Стоит только дать намек, сказать полслова – и я стану его женщиной прямо сейчас. Но если я позволю – он не остановится. Он больше не отпустит меня. И я молчу, скрывая свои желания – а они есть. Его страсть захватила меня. Внутри головы словно студень, мыслей никаких – кроме одной. Вот бы почувствовать еще раз его губы на своих губах! Неужели мне все равно, лишь бы мужчина? Эта мысль охлаждает почище ушата ледяной воды. Мне до слез стыдно за себя.

Степняк чутко угадывает моё настроение, отпуская. Я опускаюсь на колени рядом с ним, смотрю в глаза как ребенку:

– Прости меня, – шепчу я. – Я дала слово. Я невеста другого.

– Скажи мне, что я тебе не люб, и я уйду и больше тебя не потревожу, – отвечает он, не сводя жадных глаз с моего лица.

Проклятое женское кокетство не позволяет мне обмануть. Я опускаю ресницы, ничего не отрицая, но и не обещая. Этого достаточно для нас обоих. Я словно дала ему разрешение. Он словно получил согласие.

Я не жажду жить в степном шатре, но богиня! как я не хочу потерять такую любовь! И как будто мне мало его мучений, я добиваю:

– Поцелуй меня один раз. А потом уходи навсегда.

На его лице торжество. Он выиграл этот раунд и получит награду. Осторожно, боясь меня напугать, он берет мое лицо в ладони, пробует губы на вкус, очень нежно, очень мягко.

Но это же Таман! Дикий степняк, привыкший брать, а не давать. И вот он уже целует так сильно, яростно, раздвигая мои губы языком, вторгаясь, почти насилуя. А я позволяю ему это. Я всё ему позволяю – и хватать меня за плечи, и тянуть за косы, и запускать горячие руки под блузку, стискивая грудь. Я порочная женщина, готовая отдаться первому встречному. Он очнулся сам, я так и не оттолкнула его.

Оторвался от меня, запрокинул голову и издал дикий, словно птичий, крик – крик победителя.

– Ты будешь моей, – говорит он утвердительно. – Ты уже моя. Минем шабаки.

Глава 5. Ярмарка

Я не помню, как я дошла до дома. Помню только, как умывалась у реки, смывала с себя его руки, его губы, его взгляд и очень радовалась, что Волчек сказал, что больше не приедет. Он же оборотень, он сразу почует запах другого. Смогу ли я солгать, что всё было против моей воли?

Дома никто не заметил, хотя мне казалось, что весь мой вид кричит – я, сговоренная невеста, целовалась с другим!

Первым делом отправила гонца к Агнешке – вернула все её книжки. Они на меня влияют неправильно, развращают, заставляют думать совсем не о том, о чем положено думать девушке. Отослала, потому что знала – настанет ночь, и я не удержусь, снова возьму их в руки. Не один раз зарекалась не читать их боле – и читала.

Наступала осень, желтели листья, на улице было ветрено и всё чаще пасмурно, хотя еще и тепло. Собрали почти весь урожай – только капуста еще гордо стояла в огородах, да яблони гнулись под своей зрелой ношей.

Можно было уже не спешить. Все равно амбары да подвалы переполнены, хоть и много забрали степняки. Впереди самое главное событие года – большая осенняя ярмарка. Готовились заранее: проверяли телеги, укрепляли подводы, отбирали самые лучшие, самые красивые плоды. Готовились и мы со Славкой – подбирали наряды, думали, что нужно купить, мечтали о новых бусах и лентах.

Как обычно, отец велел мне составить списки необходимых для хозяйства вещей и дал распоряжение заняться покупками самостоятельно. Я и в прошлые года многие решения принимала сама, но всегда оговаривала их с отцом, да и денег он мне выдавал ровно столько, сколько нужно было в данный момент. Сейчас же он отдал мне узорный кошель – знак того, что я распоряжаюсь золотом по своему усмотрению. Мне было и страшно, и волнительно, но я понимала, что в будущем году я приеду на ярмарку уже хозяйкой. Сейчас отец мог дать мне совет. Что будет дальше – я не ведала.

Ярмарку традиционно разбивали на большом поле возле крупного торгового города Уруха, что в двух днях езды от столицы. Расположение самое выгодное – Урух стоит на широкой реке, которая далее впадает в море, оттого и заморские купцы приезжают сюда постоянно. До столицы не так уж и далеко. Нам до Уруха ехать почти неделю – если с телегами. Но большую часть телег мы отправили заранее, вместе с обозом Боровых, Василевских да Волчеков. Так и охраны нужно меньше. Оборотни бойцы лихие, а тут уж почти родственники, отчего ж с ними не сговориться?

В Урухе мы всегда останавливаемся у батюшкиного друга, большого купца. Они вместе воевали когда-то. Он и склады для нас имеет, и подарками одаривает. Денег с нас за постой не берет, но нашим яблокам, да муке, а особенно сушеным грибам и варенью рад неимоверно.

А уж как любит наши соленые огурцы да квашеную капусту! Капусты пока нет, ее лучше всего поздней осенью солить, когда уже морозец. Так она вкуснее и ярче. Батюшка ему зимой бочонок пришлет. А огурцы отправили, обложив сеном да тыквами, чтобы не разбили по дороге бочку.

Мачеха с нами в этот год не едет, живот у нее уже большой. Мы все надеемся на мальчика, да и повитуха, на всякий случай перебравшаяся в кнесов дом, тоже прочит сына. Я вписала себе в список новую колыбельку, да пеленки, да погремушки – хочется порадовать Линд. Впрочем, и тут умыслила, что мне следующей рожать очередь будет – всё ко мне перейдет. Вряд ли родители еще решатся на подобное.

К мысли о детях надо было привыкать. Возраст у меня уже солидный, многие мои ровесницы по двое детей уже имеют. Я же в девках засиделась. Да и оборотню наследники нужны. Детей я не любила и боялась, хоть обычно в доме их было немало. Кухарки да поварихи зимой домой не ходили, и внуков к нам забирали – у нас теплее и сытнее. Да и весной в посевную, и осенью при сборе урожая часто дети жили с бабушками, пока их родители ночевали в поле.

Я росла замкнутой девочкой, рано выучилась читать, охотнее проводила время в одиночестве, в маленьком садике возле дома, с книжкой или с куклами, чем несказанно радовала бабку. Платьев я не почти не пачкала и уж точно не рвала, с детьми не бегала. А вот Славка всегда окружена ребятишками. Она затевает с ними какие-то игры, рассказывает сказки, бегает наперегонки. Думаю, матерью она будет куда лучшей, чем я. Жаль, что это нисколько не снимает с меня ответственности за продолжение рода оборотней.

От оборотня и человеческой женщины могут родиться как оборотни, так и люди. Мальчики наследуют род отца, а девочки… девочки либо чистые люди, либо со скрытыми способностями. Они не могут оборачиваться даже частично, но выносливы и сильны. От человека и оборотницы рождаются только полукровки. Иногда со способностью к частичному обороту, но чаще всего – без. Оттого-то оборотниц не отдают людям, разве что в исключительных случаях. А человеческих женщин охотно берут в жены.

Мои сыновья от Митрия будут оборотнями. Это пугало. Маленькие оборотни, на мой взгляд, сущие демонята, разрушающие всё на своем пути. Они не сидят на месте, постоянно куда-то бегут, что-то ломают, куда-то лезут. У степняков дети куда спокойнее, да и сыновья всегда с отцом. Ох, и о чем я только думаю?

Мы едем на ярмарку в карете. На мне темно-красное шерстяное платье с оторочкой из бурого меха норки. Мех сливается по цвету с моими волосами, это красиво.

Волосы я теперь заплетаю в две косы, которые спускаются до колен. В девичестве девушки носят самые разные прически. Невестами – только две косы. На свадьбе отец и жених мне эти косы должны обрезать. Одна останется в доме отца – ее сожгут после моей смерти. Вторая – в доме супруга.

Волосы всегда хранят, на них завязано множество обрядов. По волосам можно узнать, жив человек или нет. С помощью волос можно благословить или проклясть – не очень-то радостно. Проклинают хоть и редко, ведь отзвук проклятья всегда ложится на того, кто проводит обряд, но случается. Чаще всего призывают на голову женщины бездетность или болезнь, сушащую тело, если она изменила супругу. Страшно? Зато женщина сто раз подумает, прежде чем взглянуть в сторону другого мужчины. Проклинают в случае предательства. В случае убийства – и такое случалось в наших краях.

Может показаться, что проклясть человека легко, но это не так. Во-первых, это может сделать только тот, кто волосы срезал. Во-вторых, по традиции, коса, отрезанная супругом, отдается отцу невесты, а отрезанная отцом хранится в доме мужа. В-третьих – обряд очень сложный, можно даже сказать, кровавый. Но все равно – проклинают.

Конечно, обиднее всего, что у мужчин никто волосы не обрезает. Хочешь, изменяй, хочешь, боем смертным жену забей – никто не вступится, кроме родных. Хотя… в нашей стране женщин не казнят, а вот мужчин очень даже запросто. Интересно, с чего бы мне приходят в голову такие мысли? Хотелось бы думать, что меня минует судьба, хоть как-то связанная с проклятьями и казнями.

В карете тесно и душно. Отец храпит вовсю. Славка с любопытством смотрит в окно – как будто там, кроме лесов и полей, есть что-то интересное. Хотя есть, конечно: дружинники, нас охраняющие. Красивые высокие парни. Смотреть на них – одно удовольствие. Только и остается, что на них глазеть. Читать нельзя – буквы в глазах прыгают, спать – спину потом ломит и в висках стучит. Со Славкой особо не поболтаешь – отец рядом.

Даже жалею, что не поехали с телегами – там хоть и долго, зато весело. На карете же едем споро (мы ведь не яблоки, не рассыплемся) и выигрываем несколько дней.

Ярмарка – это не только торг, но и всевозможные развлечения, которые в деревне недоступны. Здесь и циркачи, и кукольный театр, и танцы вечерами, и самые разные угощения.

Первым делом мы со Славкой накупили себе засахаренных орехов, леденцов и сушеных фруктов, залитых шоколадом – лакомство, привозимое из-за моря. После этого заглянули в портновскую лавку за лентами, шалями, новыми перчатками.

А потом началась работа. Отец продавал наши овощи и фрукты, а я как бешеная носилась по торгу, присматриваясь и приценяясь к тканям, мехам, специям. Накупила льняной и хлопковой ткани, взяла немного цветного шелка и бархата, парчи и шерсти. Купила несколько пуховых шалей, красивую жилетку из овчины для бабушки, сторговала целую телегу валенок – всегда пригодятся в деревне. Торговалась до хрипоты с торговцем специями, выцыганила неплохую скидку на целый воз мехов.

Дружинник, меня сопровождавший, недоумевал, куда нам столько шкур. Глупец! Я уступлю часть из них Боровым и Василевским и останусь еще и в плюсе. На оставшиеся деньги купила мебели: колыбельку, отличный большой буфет, несколько стульев (наши уже несколько раз чинили) и кресло-качалку для мачехи. Представила, как она будет сидеть, укачивая братца, и не удержалась.

Отец продал большую часть товара в первый день и остался очень доволен моими покупками.

На второй день нам со Славкой выдали довольно много денег и разрешили гулять сколько душе угодно. Мы и гуляли. Побывали на цирковом представлении, поглазели на кукольный театр, вдоволь наболтались со всеми подругами, посетили все лавки. Бедный дружинник уже шатался под тяжестью наших покупок.

Встреча с прошлым была неожиданной, но не неприятной. Герман совершенно не изменился за те годы, которые я его не видела. Наши отношения длились всего полгода, а потом он уехал с частью дружины в столицу, откуда не вернулся. Поскольку к тому времени мы уже тяготились друг другом, я только обрадовалась.