Техподдержка. Мертвая зона Дивов Олег

Инструкция для сотрудника полевой группы Института Шрёдингера

Сотрудник полевой группы является полноправным представителем Института Шрёдингера. При нахождении в зоне конфликта:

• запрещается употребление алкоголя и наркотических веществ;

• запрещается общение с местным населением в отсутствие сопровождающего лица;

• запрещается иметь сексуальные контакты как с населением, так и с представителями группы;

• запрещается перемещение по территории в одиночку, в том числе на транспортных средствах;

• запрещается иметь неавторизованные контакты с представителями иных организаций, работающими в зоне конфликта;

• запрещается предъявлять значок Института, а также применять расширенные полномочия сотрудника Института без прямой санкции ответственного лица;

• запрещается принимать участие в местных обрядах и иных отправлениях культа;

• запрещается выходить на связь с Институтом без присутствия уполномоченного лица;

• запрещается самовольно вносить изменения в материалы наблюдений и отчеты группы;

• запрещается предпринимать активные действия, выходящие за рамки целей и задач, обозначенных в Задании на проведение полевого расследования;

• запрещается самовольно покидать обследуемую территорию;

• запрещается любое разглашение сведений, относящихся к проводимому расследованию либо к деятельности Института;

• а также совершать иные действия, порочащие честь и достоинство сотрудника Института, а также способные оказать негативное воздействие на имидж Института и иных организаций.

С инструкцией ознакомлен: ________________

Представитель Института Шрёдингера ______________ /Олег Дивов/

Глава 1

Battlefield Earth

13 января 2052 года, утро, Абуджа, Нигерия

Когда в небе раздался свист, Пасечник крикнул: «Воздух!» и рыбкой нырнул в ближайшее подвальное окно.

Леха от неожиданности замер и почти секунду торчал на улице, пока инстинкт бывшего клерка не подсказал ему, что если начальство бросилось в укрытие, да еще таким отчаянным манером, вероятно, начальству лучше знать.

Он неловко сполз вперед ногами следом за Пасечником, стараясь не зацепить своей репортерской сбруей оконную раму с осколками стекла, треснулся об нее макушкой и упал на кучу мусора.

Мусор был на ощупь строительный, но не очень травмоопасный, вроде обломков бетона, присыпанных землей, это повезло.

В темноте громко чихнул Пасечник.

Леха молча, старясь даже не дышать, тянул двумя пальцами острую стекляшку из-под воротника.

Где-то далеко-далеко бабахнуло. Судя по звуку, до места взрыва были километры и километры, но Лехе показалось, что он даже из подвала расслышал, как там все развалилось в хлам.

Чертовски убедительный боеприпас прилетел кому-то на голову.

– А-апчхи!

– Ты в порядке, шеф? – спросил Леха. И тоже чихнул.

– Да. А ты?

– Тоже. Надо выбираться отсюда, пока мы… Апчхи!

– Согласен… Апчхи!

Леха осторожно высунулся наружу.

Наверху было не лучше, чем в подвале – жарко, пыльно, душно, кругом разруха без признаков жизни, – но хотя бы светло.

Вдоль улицы стояли брошенные дома в два-три этажа. Без единого целого окна, с выбитыми дверьми и разграбленные подчистую. На тех, что повыше, виднелись пробоины от снарядов малокалиберной артиллерии. Кое-где попадания разворотили чердаки, там кровля торчала рваными клочьями, обнажая стропила, или ее вовсе снесло. Местами стены покрывала густая копоть, и опытный человек сказал бы наверное, где это следы близкого дизельного выхлопа, а где – интенсивной стрельбы.

Раньше здесь был жилой район, плотно застроенный, условно говоря, таунхаусами. Архитектура без малейшего намека на страну пребывания, да чего там, даже на континент.

Просто окраина неизвестного города после неизвестной войны. А вот и ее неизвестные солдаты.

Слева от окна присел на корточки Майк, проводник и телохранитель; справа в той же позе устроился его напарник Гейб. Один левша, другой правша, стволы в разные стороны, удобно держать улицу под контролем. Оба меланхолично жевали какую-то дрянь, которую все местные жуют, когда не пьют и не курят.

Глядя на проводников, можно было вообразить черт знает что. Типичные афроамериканцы: круглые лица, большие глаза, широкие ноздри, пухлые губы. Джинсы, футболки, кроссовки, автоматы… Городские партизаны. Но где этот город? Куда меня занесла нелегкая? В предместья какого-нибудь Детройта на другой день после американского бунта за права человека, бессмысленные и беспощадные?!

Черта с два, неудачник, ты в Абудже.

А черные парни – йоруба. Народ такой.

Выглянув чуть дальше, Леха с облегчением заметил живого и здорового Смита, и почти без промедления – Килроя.

Смит, как ни в чем не бывало, стоял на углу, до которого они не дошли, и смотрел в бинокль куда-то между домами.

Килрой был нарисован на стене дырявой и закопченной двухэтажки, скорее даже процарапан кирпичом по грязной штукатурке. Смит частично закрывал его локтем. Леха прищурился, напрягая зрение: ну да, настоящий Килрой, и снизу что-то написано. Тактическая наскальная живопись для тех, кто понимает.

А если не понимает? Когда тридцать четыре градуса в тени, вокруг сплошная Нигерия, а над головой – пролетело, упало и взорвалось, – только килроев загадочных не хватает для полного обалдения.

«Слишком много всего сразу. Мы пришли сюда за информацией, и сначала данных не было совсем, а теперь внезапно столько, и они такие увесистые, впору спрятаться от них.

Что же это бахнуло, черт побери?! Кто тут забыл такую… вещь?! В городе дрались только наемники. Им не полагается тяжелых орудий и ракетных систем. Армия оставила подарочек? Нет, военных увели отсюда до начала конфликта, чтобы не лезли ради денег в чужие разборки и, кстати, не продали лишнего частникам. А если бы продали – мы бы знали. Нас бы предупредили.

И вот понимайте как хотите, но лично мне кажется, что разгадывать этот ребус лучше в надежном укрытии…»

– Ты чего там застрял? Где эти мошенники, не удрали?

– Тут сидят.

– Ну так вылезай…

– Погоди. Расчищу путь, а то обрежемся.

Пасечник что-то недовольно пробурчал.

Леха толкнул оконную раму, из нее выпала еще пара осколков. «Как мы проскочили мимо этих зазубрин, когда ныряли в подвал? Дуракам везет, вот как…»

Майк сверху вниз посматривал на Леху скорее насмешливо, чем заботливо.

– Акуна матата, босс!

Леха чуть не послал его подальше, но осекся. Может, Майк вовсе не стебется над белым идиотом, прикидываясь героем мультфильма, а наоборот, это у него рефлекс проводника: разрядить обстановку, бросив универсальную «африканскую» фразу, которую поймет даже самый глупый турист.

И что ответить?

Чувство юмора отказало. Торча в разбитом окне, Леха пытался сообразить, отчего вдруг так тревожно и совсем не хочется на улицу.

«Давно не был под обстрелом? А ведь в меня даже из танка палили. Но это не моя профессия, чтобы из танковой пушки в морду-то. А еще тогда были некоторые личные переживания… Короче, я постарался забыть свой скромный и, чего греха таить, нелепый военный опыт. Может, в этом дело – забыл наконец?»

– Шина макута[1], – буркнул Леха, припомнив универсальный ответ на любой африканский вопрос.

Майк расхохотался и протянул руку.

Проводник совсем не испугался ни свиста в небе, ни взрыва, – отметил про себя Леха. Никак его не озадачило явление природы, от которого у белых парней душа уходит в пятки, а тело ныряет в подвал. Ладно, запомним.

Леха выбрался на улицу и принялся отряхиваться, поднимая клубы пыли, из-за чего снова начал чихать. Следом вылез Пасечник, по уши в цементной крошке, и вдобавок еще в саже.

На шум оглянулся Смит, шевельнул плечом – мол, подходите, – и снова припал к биноклю.

И так подвинулся, что Килрой на стене окончательно скрылся из вида.

– За мной, – скомандовал Пасечник.

Леха хотел его спросить: «Что это было, шеф?», но прикусил язык. Кажется, Пасечник на полном серьезе принял «это» за бомбежку. Он сейчас тщательно скрывает панику и ненавидит свидетелей своего позора. Лучше не подставляться.

Чихая и отплевываясь, они двинулись к перекрестку. Майк и Гейб лениво делали вид, будто прикрывают. Судя по их поведению, здесь все уже украдено, мародеры сюда не ходят, и шансов случайно наткнуться на банду нет. Фальшивая съемочная группа фальшивого интернет-телевидения может ползать по руинам смело.

И даже, если ей захочется, снять репортаж из бывшей столицы Нигерии, на которую всем плевать. И на разрушенную столицу, и на расколотую пополам страну…

Леха потянулся было утереть пот, но посмотрел на грязный рукав своей терморубашки и передумал.

Смит уже вернулся за угол, повесил бинокль на лямку рюкзака, а Килроя заслонил спиной, черт знает, случайно или нарочно.

– Красиво ныряешь, – сказал он Пасечнику.

– У меня разряд по прыжкам в воду, – ответил тот и чихнул.

– Поздравляю, – буркнул Смит.

– Спасибо, – сказал Пасечник.

Смит покосился на Леху. Тот пожал плечами. Надоели ему эти двое с их затянувшейся игрой в дурака.

Смит изъяснялся по-английски, глухо ворча себе под нос, почти без интонаций, да еще с каменным лицом, – не поймешь, когда серьезно, а когда над тобой издеваются. По идее, за три дня, пока они добирались сюда из Лагоса по суше, развивая максимальную скорость аж двести километров в сутки, Смит должен был Пасечника совершенно вызверить, но тот мило улыбался и делал вид, будто все нормально.

Озверел в итоге Леха, с которым Смит почти и не разговаривал. Только поглядывал искоса, со значением, когда умный человек должен был догадаться, что над Пасечником опять пошутили, а тот снова не понял.

Оцени, мол, какой я великий юморист, и до чего тупой этот янки.

С точки зрения Лехи, тупили напропалую оба, стараясь довести один другого до белого каления, и заигрались уже вконец. Чертовски интересно, о чем думали психологи Института Шрёдингера, сводя эту колоритную, но откровенно несовместимую пару в одну полевую группу.

Марвин Пасечник из Санта-Моники был здоровый и рыжий, лет сорока. Короткая стрижка ежиком только подчеркивала морковный цвет его волос. На вид – улыбчивый добряк. По физическим кондициям – штурмовик тяжелой пехоты, но кто их поймет, калифорнийцев. В этом всеамериканском бомжатнике любой, кто еще не забил болт на работу, ходит сытый и мордастый, будь он даже программист.

Джон Смит из лондонского бюро, «консультант по вооружению» – сухой, жилистый, седой шотландец, явно за пятьдесят и похож на отставного пилота боевой шагающей машины. Чем похож, Леха не смог бы объяснить. Не считать же пилотом любого, кто смутно напоминает тебе Олега Ломакина. Что у всех пилотов общего – среди них нет таких громил, как Пасечник. Кабины у шагоходов тесные, вроде самолетного кокпита. И с катапультой под сиденьем. Представить там Смита можно было легко, Пасечника никогда. Если попробовать отстрелить его из кабины, что-то треснет пополам, или сам Пасечник, или катапульта. Скорее уж второе…

– Что наблюдаем? – Пасечник выглянул из-за угла и посмотрел вдоль улицы из-под ладони.

– Дым. Он попал. Хорошо попал в кого-то. Думаю, это у той дорожной развязки, где поворот на аэропорт. Там еще большой рынок, мы его проезжали вчера.

При упоминании рынка Пасечник содрогнулся, Леха тоже. Когда о неком явлении говорят «страшнее атомной войны», это нигерийский уличный базар. Впервые они прочувствовали масштаб бедствия в Лагосе, где улицы рядом с городским рынком оказались завалены мусором по колено. И там ездили самые обычные микроавтобусы с товаром – разгонятся как следует и плывут, вздымая картонно-пластмассовую волну. Леха и не думал, что так можно жить.

Абуджа показала: сынок, можно круче. Здешний рынок отгородился от дороги мусорным бруствером человеку по плечо. И вонял, будто торговцы жгли мертвечину на автомобильных покрышках. Хотя, скорее всего, это жарили национальное лакомство – кожу того, кого сегодня поймали, густо обмазанную специями. Но когда знаешь местную специфику, тошнит еще сильнее… И что самое печальное, война, которая на самом деле тут прошла недавно, пусть не атомная, но вполне катастрофическая, – не имела к этой адской разрухе никакого отношения.

Здесь просто всегда так жили.

– К сожалению, видимость оставляет желать лучшего, – добавил Смит. – Воздух нестабилен. Слишком жарко.

– А ну-ка… Аэропорт, говоришь… Посмотрим.

Пасечник передвинул со спины на бок пижонскую тактическую сумку и достал из нее не что-нибудь, а облезлый и потертый оптический прицел. Такой совсем тактический, будто им убивали без помощи ружья.

Или просто забивали гвозди.

Смит опять покосился на Леху. Тот отвернулся.

Равнодушно оглядел противоположный дом – и занервничал. Сквозь размочаленный чердак смутно виднелось что-то вдалеке. Едва различимая в горячей дымке призрачная высотка.

«Ничего странного, мы в низине, а центр на холмах. И ничего хорошего. Там могли уцелеть огневые точки на верхних этажах…»

Перекресток был слишком просторный, а значит, небезопасный при артобстреле, но хотя бы Т-образный. Потрепанные трехэтажные дома прикрывали его с двух самых плохих направлений: восток и северо-восток. Там бывший деловой центр города. Пока тебя оттуда не видно, радуйся жизни. Высунешься под прямую наводку – могут заметить и выстрелить. А могут заметить и не выстрелить. Или вообще не заметить. Или им плевать на таких, как ты. Или им давно на всех плевать, и ты попусту волнуешься. Никто в Абудже не скажет, насколько рискованно в январе пятьдесят второго года шляться вплотную к центру. Ставить эксперименты дураков нет, они кончились путем физической убыли еще в пятидесятом.

Пару лет назад разгуливать по этим кварталам в полный рост было самоубийством. Незадачливые мародеры гибли сотнями, если не тысячами, кто их считал-то. Потом стало поспокойнее, и теперь принято думать, что запад города вполне безопасен, а на восток ходить уже незачем, и поэтому на востоке, наверное, тоже хорошо, пока нас там нет.

Тут надо пояснить, как выглядит Абуджа. Она сверху похожа на черт знает что, но если смотреть по главным магистралям, то основная застройка напоминает медузу, щупальцами налево, головой направо. Щупальца, раскинутые по широкой равнине, держат пригород с аэропортом; поближе к голове – некогда фешенебельные, а нынче раздолбанные, жилые районы для небедной публики. А голова медузы – тот самый центр города, состоящий из «Центрального Бизнес-Района», правительственного квартала и шикарного, пока не сгорел напрочь, дендропарка. Еще там была военная база, у правительства под боком на всякий случай. Центр – довольно компактная территория, не больше десяти километров в поперечнике, зажатая невысокими скальными хребтами; на востоке она упирается в гору Асо, и тут Абуджа внезапно кончается. Странный дизайн: и не скажешь, что столицу делали с нуля по единому плану. Но, во-первых, рисовали японцы, а во-вторых, город надо было уложить в равнину между гор, и что получилось, то получилось. Уложили. Затолкали, упихали, запинали ногами или красиво вписали, это как вам больше нравится.

Сейчас в пригороде довольно спокойно чувствует себя и непонятно чем занимается сто тысяч народу. И еще жарит гадость всякую… Но в покинутых людьми кварталах, недавно красивых и богатых, а теперь ветхих и закопченных, – их зовут «горелыми», и некоторые вправду сожжены дотла, – надо быть настороже. Если знаешь, что следующая улица простреливается из центра прямой наводкой, лучше пересечь ее бегом. Ты в безопасности только когда прикрыт с востока. Местный фиксер уверяет, что минометных и ракетных атак можно больше не бояться. То ли их нет в программе, то ли боеприпасы кончились.

Поэтому Лехе было относительно спокойно на перекрестке. Ровно до момента, пока, отвернувшись от надоевшего шотландца, не поднял глаза – и не увидел сквозь обгорелые стропила верхушку небоскреба.

Сразу захотелось перейти на другую сторону и встать под стену. А то и прилечь.

Следом возникла мысль, что от обычной пушки ты спрячешься за дом, но та штука, которая сильно бахает, – она тебя вместе с домом прихлопнет. Не пробьет его, так обрушит тебе на голову.

Ты прикрыт или не прикрыт, все едино: хрясь! – и маме похоронка.

Сейчас еще выяснится, что и минометы заряжены. И ракетные установки. И вообще техника работает отлично, просто у нее исчерпан лимит на геноцид черного населения, она теперь белых хочет.

Леха поежился.

– Какой-то дым… Неправильный, – сказал Пасечник. – Гражданский.

– Ну-ну, – протянул Смит.

– Там же этот жуткий рынок, ты сам говоришь. С рынка и натянуло. Или не с рынка. Да откуда угодно. А горячий воздух знаешь как искажает – возможно, мы наблюдаем чистый мираж сейчас.

– В западных предместьях Абуджи несколько источников сильного задымления, – философски отозвался Смит. – Например мыловаренный завод и цех самогонщиков.

– Ну вот! Еще и провоняли весь пригород, хоть нос затыкай. Живут как на помойке, жгут всякое дерьмо, а мы теперь гадай, где именно у них горит…

– Очень толерантное замечание по отношению к людям, которых буквально втоптали шагоходами в каменный век, не правда ли?

– Ничего такого не имел в виду, – твердо заявил Пасечник. – Я восхищен моральной стойкостью и предприимчивостью жителей Абуджи!

Он даже на миг оторвался от своего прицела и оглянулся на проводников, словно думая спросить: все меня слышали? Но проводники спокойно жевали и делали вид, будто их тут вообще нет.

– Так или иначе, – сказал Смит, – оптические искажения ни при чем. Источники дыма я нанес на карту, пока вы с фиксером обсуждали наш маршрут. Конечно не потому что они дурно пахнут, а поскольку нам настоятельно советовали туда не лезть… Поверь, они слишком далеко от места, куда сейчас прилетело. Этот дым – где надо дым. И какой надо дым.

– Может, там дом горит, – буркнул Пасечник, вглядываясь.

– Ну-ну, – повторил Смит.

Леха подумал, что одежда изгваздана безвозвратно, значит, можно без опаски прислониться к закопченной стене. И прислонился. Он бродил по заброшенным кварталам всего-то третий час, и ему тут уже осточертело.

Надоело видеть разрушения. Надоело бояться выстрела в спину и кирпича на голову. Надоело прикидываться оператором телегруппы и таскать на себе по жарище три камеры, две на плечах и одну на бейсболке сбоку. Ему пытались всучить каску с вентиляцией, было бы полегче, но Леха отказался наотрез. Человек в каске слишком похож на военного издали. Очень характерный силуэт головы. Живой стрелок еще подумает, а у робота программа. Мелькнула каска, в нее – пуля. Конечно, на каске со всех сторон штрих-коды «не стрелять, пресса», но это аргумент только для адвоката покойного и клерков страховой компании. Почему не распознали гражданского? Ну, мы предполагаем, что было жарко и видимость оставляла желать лучшего, поэтому оптика не справилась. Примите наши соболезнования и распишитесь вот здесь…

При мысли, что рано или поздно Пасечник захочет свернуть еще ближе к центру Абуджи, где живых нет, одни вооруженные роботы, и у каждого – программа, а видимость хуже, чем в пригороде, становилось вовсе дурно.

В центре – варзона. Не первая на планете и вряд ли последняя, но конкретно эта, зараза, особенная. С характером.

Варзона – феномен двадцать первого века, территория, где автоматика пытается сама довести до конца войну, с которой разбежались люди. Там лежат в засадах дроны-снайперы, чутко дремлют в укрытиях системы ПВО, корректировщики огня сидят на крышах, и за любым углом может прятаться в режиме ожидания твоя пушечная, ракетная, минометная погибель. И всюду датчики и ловушки, ловушки и датчики.

Иногда зона приходит в движение и начинает палить. И снова замирает. Как правило, в варзонах есть две противоборствующие стороны – и дерутся они, оставшись без человечьего присмотра, с нечеловеческим энтузиазмом, отчего ресурсы у них истощаются быстро. Обычно тарарам продолжается до шести месяцев, а потом даже у самых хитрых роботов кончается энергия. С этого момента – когда боевые действия прекратились, – варзона считается территорией без установленного имущественного статуса, то есть, ее можно грабить. Тогда приходят «мусорщики» – серьезные дельцы с машинами инженерного разграждения, саперами-автоматами, тяжелыми артиллерийскими тягачами и контрактом на утилизацию военной техники по списку.

У них всегда есть список. И клиенты заранее потирают руки. Из зоны не гребут золото лопатой, тут вкалывать надо, и дело опасное, но шикарный бизнес для тех, кто в теме. Поэтому к разборке зон не подпускают кого попало.

Чтобы вы поняли масштаб: допустим, о «Варзоне Абуджа» очень мало информации, поскольку в ней самой и вокруг нее сложилась нездоровая обстановка, а говоря проще, творится чертовщина. Но если считать по нижней планке, то одних только БШМ «Кентавр» первого и второго рестайлинга должно валяться в центре города столько, что нечего беспокоиться о степени их раздолбанности. В любом случае хватит, чтобы восстановить шагоходов минимум на батальон. По неподтвержденным данным, сюда зашла бригада, около девяноста единиц. И вся тут осталась. И каждый ее обломок денежек стоит. А сколько в зоне колесной боевой техники? А вспомогательных машин? А стационарных пушек, минометов и ПТРК? Сколько всякой электрики? Оборудования для системной интеграции? Радаров и тепловизоров? Господи, да разбогатеть можно на одних ракетах ПВО, из-за которых вокруг Абуджи закрыто небо для полетов! Они же почти все целехоньки. И где-то здесь пропал бесследно дорогущий 3D-принтер для выпечки мелких дронов… В зону провалилась целиком и, как говорится, с концами, частная военная компания с трогательным названием «Ландшафт Дизайн Анлимитед», печально известная среди специалистов под хмурым прозвищем «Ландскнехты». Нет ее больше, сгинула. Казалось бы, тащи из зоны бесхозный хабар и считай барыши. Но видит кошка молоко – да рыло коротко.

«Варзона Абуджа» отстреливается уже два года при любой попытке в нее зайти.

Ужас до чего обидно.

Главное, никто не понимает, как это у нее получается.

Она такая же ненормальная, как сам конфликт в Нигерии, породивший ее, когда опытные профессионалы-наемники будто с ума посходили и набросились друг на друга. Кто бы мог подумать, что при переходе выяснения отношений в автоматический режим градус безумия останется на вполне человеческом уровне. То ли воздух тут вредный, то ли место проклятое.

Но Институт Шрёдингера хотя бы знал, что в зоне брошено только стандартное легкое вооружение. Ни одной пушки серьезнее тридцати миллиметров здесь не может быть. И вдруг нате вам: ка-ак бахнет!

Нет, любая варзона – место по умолчанию загадочное, то есть, увлекательное и привлекательное для военного эксперта. Ровно до момента, пока оттуда по эксперту не жахнули хотя бы даже тридцаткой.

Тогда место становится зажигательным в самом прямом и неприятном смысле. Горячим, если вы понимаете.

И ты думаешь: блин, почему я здесь? И почему именно я? Ладно, с варзоной что-то не так. А что не так со мной? Может, кто-то меня очень не любит? Или просто я дурак?

Это аклиматизация, – пытался убедить себя Леха. Телу дурно с непривычки, оно еще не очухалось после нескольких прививок, накачано медикаментами от плохой еды и плохой воды, – и конечно мечтает свалить отсюда. Здесь дискомфортно. Тридцать четыре градуса прямо с утра – как-то слишком. Воздух дрожит. В пригороде еще хуже, там ветер и пыльные смерчи. А в городе внезапно стреляют из такого дикого калибра – между прочим, какого? – ну уж точно не того, что мы ждали.

«Мы? Непонятно, стоит ли говорить о нас во множественном числе. В Институте всех, кто имеет медицинский допуск к оперативной работе, гоняют „в поле“, иногда – на поле боя. Сверка информации, объективный контроль, поиск новых данных. От результата зависит повышение по службе или подтверждение текущего статуса. По слухам, людей подбирают тщательно, и кого попало вместе не ставят. Но мы совсем не похожи на полевую группу Института. Просто трое клерков из разных территориальных офисов, и каждый себе на уме. Групповой сработанностью и не пахнет. И черт знает, что за кошка пробежала между старшими коллегами, но сейчас они пытаются довести один другого до состояния, когда кто-то очень крупно ошибется. Да хотя бы и насмерть.

В двух шагах от варзоны, набитой роботами, у которых непонятно что на уме, это легко…»

– Видимость действительно плохая, – сказал Пасечник, убирая свою нелепую оптику. – Кто попал, куда попал… Мы услышали ракету уже на излете. Я думаю… – он оглянулся в сторону центра города, вернее, развалин центра. – С учетом того, как искажает воздух… Дальность около пятнадцати километров.

И уставился на Смита сверху вниз.

– Тебя интересует мое профессиональное мнение? – спросил Смит.

Вместо ответа Пасечник наградил его одной из своих фирменных ухмылок и обернулся к Майку.

– Что это было? – спросил он, помахав рукой в воздухе.

– Йоба, босс, – ответил Майк, не моргнув глазом.

Пасечник, наоборот, часто заморгал.

Он не выглядел таким озадаченным с момента, когда Майк вчера, едва успев познакомиться, ляпнул: «Босс, положить мне пять баксов на телефон!» Пасечник тогда думал верных полминуты, а потом ласково поинтересовался – на какой, мать его, телефон, положить тебе денег в городе, где нет, мать ее, связи, да и города, мать его, почти не осталось, а связь еще два года назад уничтожена к такой-то матери на много километров вокруг; и, кстати, насчет денег – платить тебе будет фиксер Лоренцо, а со мной про это вообще не говори! Майк тогда расхохотался и сказал: «Извини, босс, привычка!» И дальше был как шелковый. И сейчас ждать не стал, пока «босс» проморгается.

– Это Йоба-Хранитель, – объяснил Майк. – Йоба выгонять из города кто плохой.

– И как он выглядит? Ты его видел? Где он? Ну – там, да, а конкретно – где?

Майк едва заметно поморщился, выбирая слова. Английский в Нигерии – официальный язык и единственное средство коммуникации для двухсот пятидесяти местных племен с их пятью сотнями наречий (именно так, а не наоборот). Все бы ничего, только нигерийцы превратили старый добрый инглиш в такой забористый пиджин, что друг друга еще понимают, а приезжим нужен словарь. Как минимум, в первые месяцы, пока не врубятся, что пугающее «Хау фар нах!» это мирное «How do you do?» и так далее в том же духе… Проводник делал скидку для новоприбывших и говорил с ними на классическом английском, просто ломаном. Иногда грамматика была на стороне Майка, и фразы выходили как по учебнику, а иногда ему не везло, и он сам хихикал над своими перлами. Словно знал язык в совершенстве и просто валял дурака. Леха подозревал, что так оно и есть.

– Мы не знаем, босс, – четко произнес Майк.

– А почему тогда… – Пасечник даже руками развел и стал действительно похож на журналиста: дурак дураком.

Майк смотрел на Пасечника терпеливо и по-доброму. Если у тебя физиономия, как у детройтского бандита, да еще и автомат, надо улыбаться, чтобы клиенты не боялись. Майк улыбался, и ему это, между прочим, очень шло.

– Йоба всегда решать, кто прогнать, сам. Йоба спать долго… – Майк задумался. – Полгода спать. Теперь проснуться. Это значит, кто-то плохой сюда идет. Там пришел, куда Йоба – бумс. И плохой – упс!

Майк показал, как выглядит «упс». Леха решил не воображать, на что это похоже в действительности.

Пасечник до того растерялся, что беспомощно оглянулся на Смита.

– Теоретически, в том направлении ближайшая цель, которую варзона может считать легитимной – аэропорт, – проворчал тот, открывая карту местности в планшете.

– Естественно! – Пасечник сразу ожил. – Ты вспомни, что с ним сделали эти хреновы дизайнеры, там же камня на камне… Ну разумеется, аэропорт был у них прописан в номенклатуре целей с самого начала. И теперь роботы…

– Повторяю, теоретически, – перебил Смит. – Поскольку стрелять по пустым ангарам и сгоревшим терминалам сейчас незачем, следовательно, варзона засекла в той стороне что-то новое и важное для себя. Искать надо вдоль Эйрпорт Роуд. Думаю, в окрестностях рынка. Там, где дымит.

– Зачем все так усложнять? Они просто ведут беспокоящий огонь! Это рабочая ситуация для любой варзоны.

– М-да… – задумчиво протянул Смит.

– Дали пуск по аэропорту – и не долетело. Топливо протухло, рули кривые… А задача дня все равно выполнена. Значит, сегодня больше пусков не будет. Что скажешь?

– Вежливо спрошу – тебе очень не хочется ехать на рынок?

– Ха! Я оценил шутку, правда. Куда понадобится, туда и поедем!

– Тогда скажу «ответ отрицательный».

– Эй, Майк! – Пасечник обернулся к проводнику. – Этот ваш… Эба!

– Йоба, – тихонько подсказал Леха.

– Он целился в аэропорт, верно?

– Нет-нет, – Майк, вероятно для большей убедительности, помотал не только головой, но и автоматом.

– Ну он же бьет по аэропорту? Время от времени, а?

– Нельзя стрелять туда, – твердо заявил Майк. И добавил, чтобы было понятно: – Медики там. Доктор Лузер.

– Кто-о?!

– Доктор Лузер.

– Какой город, такой и доктор, – только и сказал Пасечник.

Майк изобразил лицом сочувствие.

– И что значит «нельзя»? Как это понимать? Кому нельзя?

– Никто, – исчерпывающе объяснил Майк.

Пасечник сокрушенно вздохнул, отвернулся и, поймав взгляд Лехи, провел украдкой пальцем по горлу. Мол, вот они у меня где, эти местные.

Смит что-то измерял по карте.

– Аэропорт, как бы он тебе ни нравился, не подходит. Даже если целиться по складам на его северной границе, недолет и смещение несуразно велики. Два и три… нет, четыре километра.

– Это ты кривых рулей на ракетах не видел!

– Зато там, куда попало, есть логичная точка наводки, – гнул свое Смит. – Угол возле рынка. Большая парковка, даже не очень грязная, с нее трактором сгребают мусор…

Пасечник заметно сморщил нос, но быстро притворился, что тот у него просто чешется.

– Допустим, кто-то прибыл в город с запада и остановился у рынка, хотя бы уточнить дорогу. Прямо на парковке его и накрыло. Конечно надо съездить посмотреть, но я заочно склоняюсь к версии нашего черного вергилия – этот выстрел был не наобум, а прицельный. С заранее обдуманным намерением. И, кстати, прописанным в номенклатуре. Если хранитель города дремал полгода, он просто так по мелочи не проснется, ему нужна особо важная цель. Не может артиллерия большой мощности сама придумывать себе задачи.

Услыхав слово «артиллерия», Пасечник озадаченно скривил бровь.

– Очень серьезный калибр, не сто пятьдесят пять, намного круче, – продолжал Смит. – Если бы «Ландскнехты» его купили, пусть даже по неофициальным каналам, мы бы знали, не так ли? Значит, они отыскали какой-то неучтенный ствол с боекомплектом прямо здесь. Что поделаешь, Африка…

– Стоп-стоп-стоп. Это же была ракета!

Смит медленно поднял руку и постучал по мочке уха.

Пасечник как расправил было плечи, так и сник.

В уважающей себя телегруппе должен быть звукооператор. Эта роль досталась Смиту вместе с комплектом аппаратуры, упрятанным сейчас в рюкзаке, а уж какого софта он туда закачал, – бог весть, но закачал точно, Леха сам видел.

– Очень характерный звук выстрела. Я его слышал. Признаться, я был так удивлен, что даже остановился, чтобы проверить, а вы пошли вперед и… потом нырнули.

– Да ну, ерунда, – пробормотал Пасечник. – Сколько до рынка из центра!

– Посчитаем. Варзона около десяти километров в поперечнике. Если этот зверь самоходный, а он наверняка самоходный, иначе какой смысл… И если не выползать на край зоны, где он будет уязвим для огня из жилого сектора… Предположим, двадцать пять. Нормально.

– Двадцать пять?!

– Не вижу проблемы.

– Это же на пределе для фугаса. Кто в здравом уме разрешит автоматике такую дальность огня? Если отклонение от цели заведомо будет в десятки метров? Пустая трата боекомплекта. Слушай, не верю. Ты что-то путаешь.

– Ничего, поймешь со временем, – снисходительно пообещал Смит.

– Ага, ты еще скажи, у него активно-реактивные снаряды с наведением! Да они такие дорогие, будто на них в космос летают! И даже если «Ландскнехты» их достали, то расстреляли еще два года назад…

– Два года назад тут шла такая адская радиоэлектронная борьба, что воздух дрожал не от жары, а от электричества, – процедил Смит. – Здесь прекрасно сохранилась ПВО, поскольку ее не тратили на дроны – их никто не сбивал, да и вряд ли много запускал, они сами падали.

– Но снаряды… – начал было Пасечник и умолк.

– Вот ты, кажется, и понял. Это похвально. Когда обе стороны включили глушилки, координатная сетка GPS полетела к… чертовой матери. Любой управляемый снаряд навелся бы у тебя на Северный полюс. Все, что можно было тогда сделать умного с умным боеприпасом, – спрятать до лучших времен.

Пасечник недовольно закусил губу.

– Как ни парадоксально, сейчас эти времена настали, – добавил Смит. – Эфир чист. Стреляй, не хочу.