Последний вечер в Лондоне Уайт Карен

Пролог

Лондон

Март 1941 года

Холодная, ясная ночь содрогнулась и застонала, когда тишину разорвал нарастающий гул сотен двигателей. Выстроившиеся в цепочку самолеты, словно обозленные шершни, прорезали потемневшее небо над городом, уже одетым в черное в преддверии неминуемого траура.

Пробираясь сквозь толпу бегущих к бомбоубежищу лондонцев, она ощущала в горле привкус пыли и гари. Какой-то мужчина схватил ее за руку, словно хотел направить в другую сторону, но прозвучавший поблизости взрыв заставил его ослабить хватку и поторопиться за толпой. Она попыталась перехватить чемодан поудобнее – давление на грудь мешало дышать. На нее обрушились усталость и боль, но она только приветствовала их, потому что они скрывали кровоточащую рану невыносимого горя. Шатаясь, она двигалась вперед: незамеченные порезы на ноге и лбу сочились кровью, а едкий смрад взрывчатки перемешался с жутким запахом смерти.

Она с опаской передвигалась по неосвещенной главной улице, столь знакомой при дневном свете, но столь чужой для нее сейчас. Ночное небо расцвело пламенем и багровым светом, когда зенитные установки ответили громким лаем на завывания банши [3] сирен воздушной тревоги. Прижавшись к стене – словно так можно было спрятаться от этих звуков, этого шума и всего этого ужаса, – она закрыла глаза. «Лунная соната». Кто-то – она не помнила, кто именно, возможно, кто-то из подпольного клуба – однажды шепнул ей, что именно эту мелодию он называет музыкой ночных бомбардировок. Тогда она решила, что это превосходная мысль, чудесный способ найти что-то хорошее в чем-то настолько ужасном. Но тогда она была моложе. Тогда она более охотно соглашалась с тем, что мир еще не лишился своей красоты, в то время как все вокруг горело и тлело, а лишенные крыш здания, словно умирающие от голода птенцы, разевали рты в безучастное небо.

Неподалеку упала еще одна зажигательная бомба. Взметнулся еще один огненный шар. Разрушилось еще одно здание, еще один кров, еще одна жизнь, когда непоследовательный перст судьбы беспечно ткнул наугад. Тротуар загромыхал под ногами. Спотыкаясь, она сошла на дорогу, чуть не лишившись драгоценного багажа. Раздался пронзительный свисток уполномоченного по воздушной обороне, но он потонул в реве моторов в небе. Пока она бежала, малыш лежал смирно; полузакрытый верх саквояжа защищал его от пепла, летящего от горящих зданий.

Она нырнула к дверному проему, чтобы перевести дыхание, ощущая странную благодарность пожарам за то, что они освещали ей путь. Совершенно уверенная в том, что оказалась на МакФаррен-Плейс, она вжалась в немного утопленную в стене дверь, представляя себе, что слышит приближающиеся с той стороны шаги. Нужно было бежать, пока она не доберется до нужного места. Она не знала, что станет потом делать, но об этом можно было подумать позже.

Над головой пронеслась очередная цепь самолетов; рокот двигателей эхом отозвался в ее костях. Она готова была рухнуть на пороге и так и лежать, пока не наступит рассвет или смерть, что бы ни пришло раньше. Но она не могла. Она снова ощутила тяжесть саквояжа в руках, а легкое шевеление внутри напомнило ей, почему она не могла сдаться.

Она стояла, широко расставив ноги для равновесия и ложного ощущения силы, которое оно придавало ей. Пока земля вибрировала, она держалась за этот слабый проблеск силы воли, не позволяющий ей остановиться. И именно он снова вытолкнул ее на улицу и заставил двигаться, когда откуда-то сзади донесся рев следующей стаи самолетов.

Пока она пряталась в очередном дверном проеме, самолеты пролетели обратно, сбросив свои бомбы возле Оксфорд-Стрит. Ее плечи и руки ломило от тяжести саквояжа. Как такой небольшой предмет мог настолько много весить? Но остановиться она не могла. Не сейчас. Не после всего произошедшего. Она не выдержит еще одной потери, которая станет самой большой и заключительной дырой в чаше ее везения.

В ушах звенело от обрушившейся на город какофонии разрушения, во рту стоял медный привкус крови – она прикусила губу, сдерживая дрожь. Случайная бомба могла упасть прямо на нее и ее ценный груз, вне зависимости от того, где находилась намеченная цель – непредсказуемая рука судьбы никогда не знает, куда опустится.

Избегая уполномоченных и любого, кто мог сбить ее с пути, она продолжала торопливо двигаться вперед, пока не добралась до Дэйвис-Стрит и площади, где красивые дома Георгианской эпохи теперь были укрыты в черное, а их затемненные окна напоминали сонные глаза. Она знала этот дом и даже бывала внутри. Знала, что подвал используется как частное бомбоубежище, оснащенное электричеством и обеспеченное продуктами, мягкими матрасами и одеялами. Но сюда она пришла по другой причине. Она не собиралась оставаться здесь.

Светящиеся белые перчатки уполномоченного по воздушной обороне поманили двух женщин, одетых так, словно их только что вытащили с торжественного приема; они заковыляли за ним, когда он повел их в общественное бомбоубежище. Прижав крепче саквояж, она вжалась в кованую ограду дома и опустила лицо, чтобы скрыть его бледность. Когда эти трое исчезли, она с опаской двинулась вдоль забора, а затем отперла калитку. Осторожно спустившись по лестнице, она повернула дверную ручку, ни на секунду не задумавшись, что станет делать, если дверь окажется запертой.

Дверь открылась. Перед ней оказалось пустое помещение, заполненное лишь матрасами и диванными подушками, сваленными у окон и стен. В свете мерцающего огня уличного пожара она увидела закрытую дверь в дальнем конце помещения. Запомнив, где она расположена, она закрыла за собой вход, оставшись в кромешной темноте. Чем ближе она подходила, тем явственнее из-за двери раздавалось тихое бормотание. Она остановилась перед дверью и подняла руку, чтобы постучать, а затем замерла и одними губами прочитала старую, из детства, молитву к Богу, который, как ей казалось, уже не слушал ее. Закончив, она прошептала в темноту «Аминь», а затем отрывисто постучала костяшками пальцев по дереву.

Голоса смолкли; затаив дыхание, она прислушивалась к приближающимся шагам.

– Кто там?

Женский голос, звонкий и интеллигентный. Англичанка.

От облегчения у нее едва не подкосились колени.

– Это я. Откройте, пожалуйста, дверь.

Дверь рывком распахнулась, позволив ей разглядеть небольшую комнату с опрятными койками вдоль стен, небольшую хрустальную лампу, сверкающую на полированной поверхности круглого стола с изогнутыми ножками. Не будь она столь вымотана, она могла бы посмеяться над абсурдностью хрусталя и изысканной мебели в подобном месте, в подобное время, когда мир над ними густо покрывала кровь и пепел. Та, которой она когда-то была, повеселилась бы. Но она уже не была тем человеком.

Женщина вгляделась во тьму, словно ожидала увидеть там еще кого-нибудь в поисках убежища.

– Я одна. Больше никого.

На лице женщины отразилось понимание и печаль; она коротко кивнула и расправила плечи.

– Вы ранены, – произнесла женщина. Ее нежная кожа блестела в свете лампы, словно гипс. Протянув ухоженные руки с ярко-красным маникюром, женщина сказала: «Заходите. Скорее. У нас есть врач».

Она затрясла головой.

– Не могу. Я должна идти.

Впервые она ослабила пальцы, державшие саквояж. Поставив его на пол, она подняла ребенка, который сонно пошевелился в ее руках. Прижавшись губами к его мягкому лобику, она глубоко вдохнула, стирая смрад истерзанной ужасом ночи сладким ароматом новой жизни. Она подняла голову, затем передала малыша, пока не передумала и не погубила их всех.

Светлые глаза женщины удивленно распахнулись, а затем наполнились пониманием. Она приняла ребенка, прижала его к груди, а между ними в воздухе повис незаданный вопрос.

– Я должна вернуться. Он… – Она бесцельно взмахнула рукой. – Может, еще не поздно… – Отчаяние выплеснулось из ее груди, наполнив горечью рот.

– Но вы не можете уйти. Не сейчас. Там же воздушная атака.

– Я должна. Больше некому. – У нее встал ком в горле. – Я должна попытаться.

Ее взгляд опустился на шевелящийся сверток, но она усилием воли отвела глаза в сторону.

Женщина никак не отреагировала на эту новость, лишь коротко вздохнула. С напускным спокойствием она проговорила:

– Но вы ранены. Вы наверняка можете подождать еще пять минут.

– Нет. – Она тряхнула головой. – Я и так слишком задержалась. – Она шагнула назад в подтверждение своих слов. – Мне кажется, меня уже ищут.

– Тем более вы должны остаться тут. Мы сможем уберечь вас. Мы сможем помочь вам достать необходимые документы.

Она словно бы и не слышала женщину.

– Вы позаботитесь о малыше?

– Конечно, но…

– Хорошо.

Женщина выглядела такой очаровательной, стоя здесь, с отблесками света на стене за спиной и с ребенком в руках. Она сделала все правильно, придя сюда.

– Берегите себя, – проговорила женщина. – Но это не прощание. Мы увидимся снова, когда все это закончится.

– Надеюсь, – произнесла она, позволив себе еще раз бросить взгляд на бледную, словно луна, щечку малыша. Она сделала еще один шаг назад. – Когда все это закончится.

Она повернулась и через вторую дверь вернулась в израненную ночь.

Выйдя через калитку, она поспешила к перекрестку, но затем остановилась, оглядываясь, зная лишь одно – ей нужно продолжать бежать. Она позволила себе всего на секунду закрыть глаза, чтобы в последний раз увидеть личико малыша.

Резкий скорбный вопль разорвал воздух, заставив ее распахнуть глаза. Грудь сковало ударной волной от бомбы, попавшей в здание на противоположной стороне улицы; в воздух, словно надоевшие капризному ребенку игрушки, взлетели кирпичи, осколки стекла и штукатурка. Что-то тяжелое ударило ее в спину между лопаток, швырнув на тротуар. В голове промелькнула шальная мысль, что она никогда не сможет починить свой наряд. Лежа на земле, она наблюдала, как медленно, будто во сне, падали вокруг нее обломки, как опустился на тротуар и погас горящий кусок обоев в цветочек.

Она попыталась встать: боль обожгла, словно лихорадка, отогнав кровоточащие порезы на ладонях и лбу на второй план. Колено правой ноги согнулось не так, как положено. Нет, нет, нет. Только не сейчас. Только не так. Сделав глубокий вдох, она поползла обратно к убежищу; угасающий проблеск самосохранения гнал ее вперед, прочь от наступающей на пятки смерти.

В ее глазах плясала тьма, соблазняла, манила ее. Она сопротивлялась: подползла к калитке, дотянулась до щеколды – заставляя себя оставаться в сознании, пока не почувствовала, как та поддалась. Оттолкнувшись локтями, она покатилась вниз по ступенькам. Ее тело с грохотом врезалось в дверь, лицо запрокинулось к небу в молчаливой мольбе. На короткий миг она представила себе, что прогуливается по песку, а в воздухе слышен звук далекого моря. Дом. Он был там, как и всегда, вне досягаемости.

Пожалуйста. Слово эхом отдалось в ее голове, но с губ не сорвалось ни звука. Темнота поглотила ее, и небо кричало над нею множеством безответных молитв.

Глава 1

Лондон

май 2019 года

Самолет, вздрогнув, коснулся взлетно-посадочной полосы Хитроу. Привычный дождь серого лондонского утра забрызгал окна, робкое солнце изо всех сил пыталось пробиться сквозь облака. Качнувшись, самолет, наконец, остановился, и утомленные путешествием пассажиры, встав в проходах, принялись вытаскивать сумки из багажных отсеков над головами; звуки «молний» и защелок заполнили ряды, словно это была срежиссированная процедура, сообщающая об окончании путешествия. Я осталась сидеть, перебирая в мыслях свежий сон, воскрешая в памяти образы старой магнолии и больших белых колонн в доме моей тети Кэсси и тех красных цветов, которые она каждый год высаживала вдоль парадных ступенек в память о моей маме.

Вежливое покашливание отвлекло мое внимание к проходу, где очередь пассажиров ожидала, когда я выйду. Я поблагодарила кивком, схватила свой рюкзак из-под сиденья и двинулась на выход, мыслями все еще находясь в том месте, которое я звала домом первые восемнадцать лет своей жизни и которое я называла, когда люди слишком настойчиво спрашивали меня, откуда я родом. Что было глупо вообще-то. Я жила в Нью-Йорке уже семь лет, не была в Джорджии последние три года и не собиралась возвращаться туда в ближайшем будущем.

По пути к зоне выдачи багажа я включила мобильный телефон. Он тут же тренькнул, выдав пять сообщений: одно от моего отца; одно – от мачехи, Сьюзан; одно – от сестры Сары Фрэнсис; одно – от тети Кэсси; и самое последнее – от Арабеллы, моей подруги из годичной оксфордской программы обучения за рубежом и причины, по которой я сейчас оказалась в Лондоне.

Разблокировав телефон, я сначала прочитала сообщение Арабеллы и тут же улыбнулась про себя, увидев, что она отслеживала мой полет в приложении на телефоне, знала, что я уже прилетела, и ждала меня на краткосрочной парковке. Я должна была написать ей, когда пройду паспортный контроль, чтобы она могла встретить меня снаружи у Терминала 2. Это типично для Арабеллы – она из тех людей, чьи организаторские способности были одновременно полезными и раздражающими. Несмотря на успешную карьеру редактора мод в британском «Вог», казалось, что ее основная работа – это организация календарей общественных мероприятий и жизней для большого круга друзей.

Я сунула телефон в рюкзак, решив, что остальные сообщения могут подождать, и влилась в толпу людей, проходящих паспортный контроль и таможенный досмотр, а затем, выбравшись наружу, начала писать Арабелле. Едва я успела напечатать первое слово, как услышала резкие гудки клаксона. Подняв глаза, я увидела свою подругу в красном кабриолете «БМВ», перешедшем ей от ее мамы, на котором Арабелла ездила еще в колледже. Несмотря на хмурое небо, верх был опущен, и я сумела разглядеть ее кудрявые волосы, создающие белокурый ореол вокруг ее мальчишечьего лица. Она походила на куклу Барби – образ, который ей нравилось поддерживать хотя бы потому, что он скрывал ее острый ум и сногсшибательный интеллект.

Я бросила удивленный взгляд на огромного зверя на водительском сиденье, пытаясь переварить увиденное, но вспомнила, что британцы ездят на другой стороне автомобиля и по другой стороне дороги, и поняла, что пес на самом деле сидел не за рулем.

– Мэдди! – закричала моя подруга. Автомобиль со скрипом остановился, одновременно распахнулась дверь. Она подбежала ко мне с совершенно небританским восторгом и заключила меня в объятия.

– Сто лет тебя не видела. – Она еще немного пообнимала меня, затем, сверкая сияющей улыбкой, отстранила меня на длину вытянутых рук. – Все такая же красотка, Мэдди. И все так же носишь те же джинсы и рубашку.

Я отстранилась, ухмыляясь.

– Ты просто завидуешь, что мне по утрам нужно всего пять минут, чтобы собраться.

– О, Мэдди, – проговорила она с чопорным акцентом, который я любила изображать почти так же часто, как и она – мой южный акцент. – Что же мне с тобой делать? – Она посмотрела мне за спину и нахмурилась, увидев стоящий в одиночестве небольшой чемодан. – А где остальной багаж?

Я с завистью и восторгом окинула взглядом ее спортивный костюм с леопардовым принтом и туфли на шпильках. Я любила трендовую одежду – при условии, что ее носил кто-то другой. Пальцы моих ног заболели из солидарности, когда я оценила высоту каблуков.

– Мой ноут и камера в рюкзаке, а одежда – в чемодане. Не беспокойся. Все джинсы чистые, и я прихватила одно платье. Ты сказала, что это займет не больше двух недель, но я на всякий случай набрала нижнего белья на три.

– Ну, Жанна Дюбо работала моделью у Коко Шанель в Париже. Так что ты быстрее найдешь с ней общий язык, если будешь одеваться так, как будто тебя это заботит.

– А меня и заботит история, и как ее написать в меру своих способностей. А не во что я одета, когда провожу интервью. Кроме того, Жанне Дюбо – девяносто девять. Сомневаюсь, что она обратит на это внимание.

Арабелла открыла багажник, все еще хмурясь.

– Как бы там ни было, не зови ее старой. Это ей не идет. Я знаю ее всю жизнь и, даже когда была ребенком, никогда не считала ее старой. Но она же твоя родственница, так что ты, возможно, уже знаешь это.

– Очень дальняя родственница, и я ее никогда не видела, не забывай. Предки по ее линии переехали в Теннесси из Джорджии сразу после Гражданской войны, поэтому не скажу, что наши семьи близки. По сути, я бы так никогда и не узнала, что мы родственники, если бы сестра не провела одно из генеалогических исследований и не нашла их. Мисс Дюбо я прихожусь пятиюродной внучкой или вроде того, а это значит, что я уже прощена за то, что называю ее старой, ведь мы не просто семья, но еще и южане. Она скажет «Господь с тобой» и пойдет себе дальше.

Я положила чемодан в крошечный багажник, оставив рюкзак при себе.

– Ну, вообще-то я никогда не слышала, чтобы она говорила «Господь с тобой». Но слышала, как она говорила: «Ты уверена, что хочешь это носить?», чаще, чем хотелось бы. – Арабелла захлопнула багажник. – Ты, наверное, вымоталась. Давай я отвезу тебя к мисс Дюбо, чтобы ты немного вздремнула. Я хотела, чтобы ты остановилась у меня, но мисс Дюбо была непреклонна. У нее большая квартира, и она редко выходит. За ней круглосуточно ухаживают, так что тебе ничего не придется делать, кроме как расспрашивать ее о том, как она работала моделью, и о тех обворожительных старомодных нарядах, которые мы вместе вытащили из кладовой. И там в передней комнате есть очаровательный стол, за которым ты сможешь писать. Выставка в музее пройдет не раньше июля, и мне бы хотелось опубликовать статью одновременно с открытием. Еще не аврал, конечно, но лучше не терять времени. – Она сделала паузу. – Мэдди, мисс Дюбо не в лучшей форме, так что я подумала, что чем раньше, тем лучше. У меня уже есть название и для выставки, и для статьи, но писатель у нас – ты, так что сможешь поменять их, если тебе они не понравятся. – Она прочистила горло. – «Меха, платья и униформы: меняющаяся роль моды мира в войне».

– Немного громоздко, но что-то в этом есть, – проговорила я, обходя машину. – Я не пойму, пока не поговорю с мисс Дюбо и не начну писать. Но такое ощущение, что у меня будет достаточно покоя и тишины, и никто меня не потревожит, так что смогу все быстро закончить, моргнуть не успеешь. Я уже освободила свое расписание и сдала несколько других проектов раньше, так что никакой спешки не будет.

– Чудесно. Хотя есть еще кое-что… – Она остановилась, улыбнувшись.

– Еще кое-что?

– Ну да… – Она подошла к водительской двери и нырнула внутрь, а я уставилась на большого зверя на пассажирском месте – то ли лошадь, то ли собаку, сказать было сложно, – чей свисающий язык заставил меня держаться на почтительном расстоянии.

– Мне назад сесть? – спросила я поверх темно-коричневой головы.

– О боже, прости. – Она повернулась к этому чудищу. – Давай, Джордж. – Она повернулась и похлопала по кожаной обивке заднего сиденья.

Пес испустил что-то похожее на вздох, поднялся над приборной панелью, затем протиснул свою тушу между спинок сидений и уселся на ужасно маленькое заднее сиденье.

– Джордж? – спросила я, забравшись в машину со своим рюкзаком и накинув ремень безопасности.

– В честь принца Джорджа – они вроде бы как одного возраста. Колин решил, что у маленького принца и этого пса одинаковые выражения лиц.

– Колин? – спросила я с неожиданным удивлением, которое вызвало это имя. – Твой двоюродный брат Колин, наш одногруппник? Колин, который все время избегал меня?

– Вообще-то он мне троюродный брат. Его дед Дэвид – муж его бабушки по отцовской линии Софии – и моя бабушка Вайолет были братом и сестрой. – Она избегала моего взгляда, сосредоточившись вместо этого на рычаге коробки передач. – И не тупи, Мэдди. Колин тебя избегал только потому, что ты четко дала ему понять, что не хочешь иметь с ним ничего общего. Вы двое просто… Ну, вы были разные, как небо и земля, но мне кажется, что все проблемы были из-за языка.

– Ха. Как будто это у меня был акцент.

Арабелла искоса глянула на меня.

– Надо признать, он немного разозлился, когда ты уехала из Оксфорда, не попрощавшись с ним. Он думал, что уж прощание-то заслужил.

Я втянула ртом воздух.

– Я ни с кем не попрощалась – дело совершенно не в нем. Попрощалась только с тобой, потому что ты отвозила меня в аэропорт. Сомневаюсь, что он сейчас помнит это… или меня. Прошло уже семь лет.

– Ну, в общем, он уехал в Девон – в Салькомб, небольшой прибрежный курорт, – на неделю с друзьями и попросил меня присмотреть за Джорджем. А раз уж… – Она остановилась, словно внезапно поняла, что собирается сказать.

– Что «раз уж»?

Арабелла успешно изобразила сосредоточенность, встраиваясь в уличное движение и чуть не чиркнув такси. В целях самосохранения я позволила ей вырулить из аэропорта, дождалась, когда мы окажемся на шоссе А4, и только тогда повторила:

– Что «раз уж»?

Она помолчала немного, а затем слова безостановочно полились из нее, словно быстрая речь могла помешать мне уловить их смысл.

– Раз уж Колин живет с мисс Дюбо, я решила, что убью одним выстрелом двух зайцев: привезу и тебя, и Джорджа за один раз.

Холодный пот выступил у меня на лбу.

– Извини? Колин живет там? В квартире, где я собираюсь остановиться?

– Да. Они очень близки, он всегда считал мисс Дюбо второй бабушкой. Она постоянно с ним нянчится, он даже зовет ее «бабушкой».

Я не могла представить себе, чтобы Колин со своим каменным выражением лица называл кого-нибудь таким ласковым словом. Я, например, всегда была для него Мэдисон – между нами всегда стояла крепкая кирпичная стена, которую я вряд ли когда-нибудь перелезла бы.

Арабелла продолжила:

– София, бабушка Колина, владела этой квартирой. Когда она умерла, ее унаследовали родители Колина. Но даже при жизни Софии она позволяла мисс Дюбо жить там. Они были большими подругами еще до войны. Дело в том, что мисс Дюбо никогда не была замужем, и детей у нее нет, поэтому она относилась к семье своей лучшей подруги как к собственной. Когда она поехала в больницу в прошлом месяце и врачи сказали ей готовиться к худшему, она попросила Колина переехать к ней, чтобы они могли проводить больше времени вместе и уладить все финансовые вопросы. Это его специальность, так что это вполне разумно.

– Ты сказала, что она не в лучшей форме. Значит, она больна?

– Никакой особенной болезни нет, но ей же девяносто девять. У нее слабое сердце, врачи говорят, что ее тело вот-вот перестанет функционировать. Хотя выглядит она неплохо. Без обследования и не подумаешь.

– Значит, мисс Дюбо, сиделка, Колин и я будем жить в одной квартире. Вместе.

– Точно. И Джордж тоже, не забудь. Это очень большая квартира, и Колин часто работает сверхурочно, так что вы, возможно, ни разу не пересечетесь.

Она замолчала, словно больше не считала нужным объяснять еще что-то.

– И ты не собиралась упомянуть об этом пораньше? Например, с самого начала, когда я согласилась? Что сказал Колин, когда ты сообщила ему?

Арабелла не отрываясь смотрела перед собой на дорогу и хранила молчание.

– Серьезно? Ты не сказала ему, что это буду я?

– Сказала, что внештатный журналист, которого я наняла для интервью с мисс Дюбо, остановится в свободной спальне на пару недель. Он совершенно не возражал.

– Но ты не сказала ему, что это буду я.

Она покачала головой.

– К слову не пришлось.

– А представь, что он не знает, что приедет кто-то знакомый с его университетских времен.

Я закатила глаза, хоть она и не могла меня увидеть.

Она слегка ссутулилась под своим костюмом с леопардовым принтом.

– Просто мисс Дюбо очень настаивала, чтобы ты пожила с ней, и было бы сложновато просить Колина съехать. Всего пара недель – может, чуть больше, если захочешь остаться. Уверена, вы сможете обойтись без конфликтов столько времени.

Я прижалась головой к спинке сиденья и на секунду закрыла глаза.

– Надеюсь, он меня не вспомнит. Я даже не думала о нем ни разу за последние семь лет. – Это была не совсем правда, но я не собиралась говорить об этом Арабелле. Она обладала настолько буйным воображением, что сочиняла истории там, где их не существовало. Я всегда ей говорила, что роль редактора ей не подходит и вместо этого ей нужно писать детективные истории в стиле «ретро».

– Значит, Колин понятия не имеет, что я вот-вот появлюсь у него в дверях?

– Вот сюрприз будет, да? – проговорила она.

Я выразительно покачала головой.

– Нет. Это будет катастрофа. Мне кажется, он недолюбливает американцев. Или, может, южан.

Арабелла рассмеялась.

– Не тупи. Мисс Дюбо – тоже южанка, не забывай, и Колин ее обожает.

Мне не хотелось признавать, что я заинтригована этой долгожительницей-южанкой и тем, что мы с ней состоим в дальнем родстве и встретимся впервые в Лондоне. Мне не хотелось знать, что Колин обожает ее и зовет бабушкой. Мне хотелось повернуть обратно в аэропорт и вернуться в свою стабильную, скупую на события жизнь, которую я себе создала в Нью-Йорке, следуя по стопам тети Кэсси. Несмотря на то, что она работала в рекламном бизнесе, а я была внештатным журналистом, мы обе смахнули со своих туфель красную глину маленького городка в Джорджии, чтобы начать новые жизни в большом городе. Она протянула десять лет, а я имела твердое намерение побить ее рекорд.

Арабелла повернулась ко мне, ухмыляясь.

– Забавно будет.

– Или нет, – предположила я, но мои слова поглотил внезапный порыв ветра, когда Арабелла нажала на педаль газа, и маленькая машина, набрав скорость, с шумом помчала нас по шоссе.

Я закрыла глаза, вдыхая запах собачьего дыхания и шерсти, пока ветер хлестал меня по лицу. Не имело значения, насколько ужасной могла стать поездка до Лондона с моей подругой за рулем; она бледнела в сравнении с реакцией Колина Элиота на мое появление у него в дверях.

Глава 2

Когда мы пересекли городскую черту и из-за плотного уличного движения пришлось сбросить скорость, я ослабила хватку на дверной ручке. Всклокоченные ветром волосы Арабеллы походили на стальную стружку, а Джордж выглядел так, словно его наэлектризовали.

Арабелла протянула руку к большой сумке, стоявшей у моих ног, и вынула оттуда шейный платок «Эрме». Элегантно повязав им волосы, она произнесла:

– Маме Колина, тете Пенелопе, не терпится познакомиться с тобой. Мне кажется, она немного волнуется из-за того, что ты будешь жить с мисс Дюбо, но я заверила ее, что хорошо тебя знаю и что ты порядочная и добрая. Это ее, естественно, успокоило, но рано или поздно нам придется нанести ей визит.

– Конечно, – проговорила я.

Несмотря на то, что видела их лишь издалека, я смутно помнила, что семь лет назад родители Колина показались мне пожилыми – минимум на десять-пятнадцать лет старше родителей моих друзей, с которыми я общалась дома и в колледже. Колин был единственным ребенком, и его мама часто присылала ему посылки с витаминами, шарфами и толстыми носками, как будто он в отсутствие родителей забывал, как о себе заботиться. Я вспомнила, как смеялась, в первый раз увидев эту большую коробку, как сказала Колину, что была одной из шестерых детей и за обеденным столом в моей семье всегда выживал наиболее приспособленный. Я могла слегка приукрасить историю и рассказать ему, что иногда проливалась кровь и половина из нас теряли зубы в этих стычках.

Это все было неправдой – уж точно не с тем количеством еды, которую моя двоюродная бабушка Люсинда выставляла на стол, – но я редко получала посылки. Я вовсе не винила в этом отца или Сьюзан; у них имелось еще пятеро детей, о которых нужно было заботиться. Но глядя на носки и вязаные шарфы Колина, я ощущала возвращение старой горечи, которую я сложила и упаковала, прикрыв толстым слоем отрицания и долгих лет отсутствия. А еще я ощущала злость из-за того, что он мог пренебрегать заботой и любовью своей мамы.

Арабелла снизила скорость и, не включая поворотника, свернула на мощеную дорожку между железными воротами и внушительным многоэтажным зданием из песчаника времен Эдуардов с множеством входов. Очаровательные карнизы окантовывали линию крыши, как глазурь на торте. Высматривая место для парковки, Арабелла пробормотала:

– Обычно Колин занимает парковочное место бабушки, так как у нее нет машины. Но он сказал, что оставит его сегодня мне. – Она побарабанила длинным красным ногтем по рулю. – Нужно только вспомнить, где оно.

Я взяла рюкзак и выглянула наружу.

– Красивое здание.

Арабелла кивнула.

– Его называют Домом Харли, – произнесла она, повернув слишком резко и ударив бордюр. – Его построили в тысяча девятьсот третьем для ирландских слуг, которые работали в больших домах поблизости. – Она переместила машину подальше от бордюра. На тротуаре на безопасном расстоянии от нас остановился мужчина с собакой. – Забавно, да? Через несколько десятилетий он стал домом для многих ВИП-персон – вроде киношников, писателей. Кит Ричардс и Мик Джаггер однажды тут жили. И Джоан Коллинз, актриса. – Она ударила по тормозам, остановившись прямо перед черным «Ягуаром», выезжавшим с парковочного места, и мне пришлось прикусить губу. – Теперь он в основном заселен американскими эмигрантами и залетными русскими олигархами. – Она начала сдавать задом на парковочное место вдоль бордюра, едва протискиваясь между двух других машин. Я затаила дыхание, словно это могло помочь подруге. – Я очень надеюсь, что место правильное – не уверена, что смогу повторить такое еще раз.

Удовлетворенная тем, как припарковалась, она заглушила двигатель и повернулась, чтобы потрепать Джорджа за ушами.

– Тетя Прешес раньше жила в этой квартире, в начале тридцатых, до войны – уверена, она тебе расскажет. Мэрилебон тогда считался не таким фешенебельным районом, но он всегда имел идеальное расположение – близко к магазинам и ресторанам. И к Риджентс-Парку, естественно.

Арабелла отстегнула ремень безопасности.

– Прешес? – спросила я. – Судя по генеалогическому древу моей сестры, ее зовут Жанна Дюбо.

– Ой, извини, я думала, что уже объяснила. Прешес – прозвище мисс Дюбо. Ее настоящее имя Жанна. Рассказывают, что, когда она родилась, медсестра взглянула на нее и сказала, что она прелестна [4]. С тех пор ее все так и называли. Мне кажется, это довольно мило.

– Для ребенка – да, но я представить себе не могу, что буду называть старую женщину Прешес.

– Ты только не…

– …Называй ее старой, – закончила я. – Я помню. Просто будет сложно употреблять ее прозвище. Хотя, если подумать, я росла с Милашкой и Вонючкой, так что может быть, это будет не так сложно, как показалось поначалу.

Арабелла искоса взглянула на меня. Достав чемодан из багажника, я проследовала за ней и Джорджем ко второму входу и поднялась по широкому лестничному пролету, ведущему к двум полированным застекленным дверям темного дерева. Они располагались под широкой аркой между двух ионических колонн из крапчатого мрамора. Когда мы подошли ближе, из дверей вышел высокий мужчина.

Джордж громко взвизгнул и бросился вперед, выдернув поводок из руки Арабеллы и едва не опрокинув мужчину. Лапы легли мужчине на плечи, а огромный язык принялся вылизывать ему лицо. Я захлопала глазами, узнав эти рыжевато-белокурые волосы, которые грозили завиться в кудри, будь они чуть длиннее. И темно-голубые глаза, которые внимательно изучали меня, словно он не мог до конца поверить в то, что видит перед собой. Краткая вспышка удивления быстро сменилась знакомой настороженностью.

– Привет, Колин, – сухо произнесла я. – Давно не виделись.

Когда он не ответил, в разговор вмешалась Арабелла:

– Ты помнишь Мэдди Уорнер, да? Мы вместе учились в Оксфорде.

Настороженность никуда не делась, пока мы рассматривали друг друга. Его глаза казались еще голубее из-за загара, он выглядел по-прежнему худощавым и мускулистым. Я припомнила, что он занимался греблей во время учебы в Оксфорде; похоже, он продолжал это делать. Еще я вспомнила, как он любил собак и «Звездные войны». А еще был ярым приверженцем безопасности и всегда проверял, все ли пристегнули ремни, когда он за рулем. Хотя я никогда не показывала ему, что замечала все это.

– Мэдисон, – коротко проговорил он. – Конечно, я тебя помню. Смутно. Ты любила ледяное пиво, и у тебя был целый словарик необычных фраз, которые никто никогда не понимал. Ты вбрасывала их, как бомбы, в разговоры. Тебе нравились ребячьи проказы, как, например, насыпать соли в сахарницу. И, видимо, не очень склонна прощаться, поэтому ты этого и не сделала. – Он наклонился, чтобы почесать Джорджа за ушами, и его пристальный взгляд скользнул на Арабеллу. – Полагаю, она и есть журналистка, которая пишет статью о бабушке? – проговорил он тоном, прозвучавшим где-то посередине между притворной вежливостью и диким раздражением.

– Разве не чудесно? Получается что-то вроде мини-встречи школьных друзей. Я хотела сохранить все в секрете, чтобы удивить вас.

Он поднялся, взяв поводок Джорджа.

– Ну хорошо, я удивился. Хотя остается только догадываться, почему ты не позвала ее в то время, пока я был на каникулах. В квартире будет довольно людно, ты так не считаешь?

– Не говори глупостей, Колин. Там куча места. И когда я упомянула, что тут остановится журналистка, ты не возражал.

Его взгляд мельком скользнул по мне.

– Ну да, это потому, что я не был полностью осведомлен. Я рад, что решил поработать сегодня утром из дома, так что избавился от шока, если бы вернулся домой после тяжелого дня и увидел Мэдисон в моей квартире. – Он протянул мне руку, словно хотел, чтобы я пожала ее, и произнес:

– Позволишь?

Я смущенно глядела на него, пока Арабелла не вырвала у меня из рук чемодан и не передала его Колину.

– Ему все уши прожужжат, если его мама или тетя узнают, что он позволил тебе нести собственный чемодан, – сказала она.

Прежде чем я смогла что-то возразить, Колин открыл одну из входных дверей и стал ждать, пока мы пройдем мимо него в вестибюль.

В фойе нас встретили высокие потолки, большая бронзовая люстра и недействующий камин, обрамленный темным деревом. Перед нами возник старомодный подъемник – или «лифт», поправила я себя; когда ты в Риме [5] и все такое, – за маленьким прямоугольным оконцем наружной двери просматривалась пустая шахта.

Колин нажал кнопку вызова, и мы несколько минут ждали, прислушиваясь к кряхтенью и стонам древнего аппарата. Когда лифт, наконец, прибыл, Колин открыл дверь, затем оттянул в стороны черные металлические складные ворота и жестом показал нам входить в отделанную деревянными панелями кабину. К задней стене крепилось обтянутое кожей сиденье. Когда подъемник, трясясь, ожил, я мысленно понадеялась, что скамейка тут не для того чтобы вздремнуть, пока нас вручную тянут на верхние этажи. Мы двигались, как улитки сквозь кормовую патоку зимой.

– А почему мы не пошли пешком? – спросила я, вспомнив лестницу в вестибюле: один пролет слева от подъемника вел вверх, второй справа – вниз.

Колин сунул руки в карманы.

– Я думал, что американцы не любят напрягаться физически, и мне показалось, что лучше вызвать лифт.

– Ты же знаешь, что нужно делать, когда кажется, да?

– Прекратите оба! – произнесла Арабелла, встав между нами. – Мне не доставляет удовольствия изображать из себя няньку, так что буду признательна, если станете вести себя как взрослые люди.

Лифт тренькнул, хотя сквозь перекладины ворот было видно, что мы еще не доехали. Мы молча слушали, как древний подъемник старчески скрипел и охал. Лязгнув, он каким-то чудом сумел остановиться на третьем этаже.

– Прекрасно, – проговорила Арабелла в ожидании, пока Колин откроет дверь в середине короткого коридора с черно-белыми квадратами на полу, расположенными в шахматном порядке. Две массивные двери темного дерева с веерообразными витражными стеклами возвышались в обоих концах коридора. Арабелла прошла налево к двери с золоченым номером 64 в центре. – Запомните, – сказала она, повернувшись, чтобы посмотреть на Колина и меня, – ведите себя как следует. – Она нажала кнопку звонка. – Я по-честному предупредила, – добавила она, опуская руку.

Следом за собачьим лаем из-за двери раздался звук приближающихся шагов. Дверь распахнулась, и перед нами возникла симпатичная немолодая брюнетка в очках в черепаховой оправе и с сияющей белозубой улыбкой.

Небольшая пушистая серо-белая собачонка сомнительной родословной и с ушками, похожими на антенны, выбежала из-за ее ног и принялась с серьезным видом обнюхивать наши ноги, а Джордж стал рваться с поводка, повизгивая от радости.

– Оскар, – проворчала женщина, – они не принесли тебе еду.

С почти слышным вздохом собачка успокоилась и уселась у ног женщины.

– Лаура, – приветливо произнес Колин. – И, конечно же, Оскар.

Он присел на корточки и улыбнулся с теплотой, которой сегодня я еще не наблюдала по отношению к себе. Собачка запрыгнула ему на руки, словно они были старыми друзьями. Они улыбнулись друг другу с взаимным обожанием, и мне пришлось признать, что эта картина на самую малую толику улучшила мое мнение о Колине.

– Лаура, я бы хотела познакомить тебя с Мэдисон Уорнер, она журналистка, о которой я тебе рассказывала, – произнесла Арабелла, пройдя вперед, чтобы по-дружески поприветствовать Лауру. – Она приехала, чтобы взять интервью у Прешес.

Лаура кивнула.

– Приятно с тобой познакомиться. Гостевая комната уже готова. Прешес сегодня немного ворчливая, но я знаю, что она ждет не дождется встречи с тобой.

Арабелла махнула рукой.

– Ой, не беспокойся, Мэдди моментом улучшит ее самочувствие. Все любят Мэдди.

Я выбрала именно этот момент, чтобы погладить Оскара, который влюбленно пялился на Колина и лизал ему подбородок. Собака дернула головой и огрызнулась на меня.

– Не принимай на свой счет, – сказала Лаура. – Оскар любит Колина. Он, наверное, думает, что ты пытаешься их разлучить. Она протянула мне ладонь. – Я – Лаура Аллен, сиделка мисс Дюбо, хотя она предпочитает называть меня своим спутником, потому что от слова «сиделка» чувствует себя старой.

Она приветливо улыбнулась, и я подумала, что если бы мне потребовались друзья, то я хотела бы видеть ее среди них. Я пожала протянутую руку.

– Мэдди Уорнер, – сказала я. – Ты американка?

– Боюсь, что да. Такое ощущение, что мы везде. Я приехала, чтобы ухаживать за бабушкой Колина Софией в ее последние годы. Когда она умерла, Пенелопа попросила меня остаться присмотреть за мисс Дюбо. Хотя – сама увидишь – за ней не особенно-то и нужно присматривать, даже учитывая ее недавнюю госпитализацию и ухудшающееся здоровье. Так что не нужно ее спрашивать, как она себя чувствует.

– Поняла.

Я подавила зевоту, прикрыв рот рукой.

– Ты, должно быть, вымоталась, – проговорила Лаура, взяв меня под руку и проводив в квартиру. – Я как раз собиралась приготовить чай мисс Дюбо. Давай и для тебя тоже.

Мы прошли в большое фойе, в котором господствовал отделанный красным деревом камин – похоже, уже неработающий. Высокие потолки и вычурная лепка заставили меня вспомнить дом в стиле греческого Возрождения, в котором росли моя мама и тетя Кэсси. Тщательно отполированный паркет отражал свет бронзовой люстры, свисающей с потолочного медальона тонкой работы. Мой взгляд привлекло закрытое витражными стеклами углубление в стене, в котором приютился один-единственный стул и стол с дисковым телефоном.

Квартира была, несомненно, роскошная – так я себе и представляла лондонское жилье времен Эдуардов. На поверхностях не виднелось ни пылинки, и если бы я подошла поближе к сияющей бронзовой фурнитуре на дверях и светильникам, то, наверное, увидела бы в них отражение своего уставшего лица и темных кругов под глазами. И все же… Я оборвала поток своих мыслей, задаваясь вопросом, что же заставило меня думать о тех странных днях после смерти мамы, когда день и ночь смешались воедино в окутавший всех нас серый туман.

Да, вот оно. Атмосфера задержанного дыхания, предчувствие, похожее на миг перед тем, как включить свет в темной комнате. И старинная мебель, и телефон, казалось, ждали, что вот-вот что-то случится, кто-то появится. Позвонит. Кто-то войдет во входную дверь после долгого отсутствия.

Я почувствовала неясное напряжение в глазах, удивительно похожее на подступающие слезы. Но тут же вспомнила, насколько измотана и как от усталости мое воображение начинает скакать как табун диких лошадей – мама когда-то рассказывала мне, что, когда я была маленькой, ей из-за этого приходилось лежать со мной, пока я не усну.