Химмельстранд. Место первое Линдквист Йон Айвиде

Вчетвером они уселись за столик, пригнувшись, – одно из окон открывалось в сторону Дональда.

– Не… скажешь, чтобы… так уж удачно, – задыхаясь после бега, произнес Леннарт.

– Надо оставить его в покое, – предложил Стефан. – Пусть придет в себя.

– Папа, я боюсь, – на пороге появилась Молли.

Петер одним прыжком подскочил к двери и схватил Молли на руки. В ту же секунду послышался еще один выстрел. Куски разбитого плексигласа просвистели через весь кемпер.

Холодильник пробит.

Все встали на корточки. Петер лег на пол за кухонным шкафом, подмяв под себя Молли.

Напряженная тишина ожидания. Десять секунд, полминуты, минута… еще один выстрел. Молли вырвалась из объятий отца и залезла под столик, где тут же нашла занятие: начала связывать шнурки ботинок Леннарта и Улофа.

– Остается одно, – сказал Петер, – псих собирается нас укокошить. Надо как-то его убрать. Мы не можем жить под обстрелом.

К большому облегчению Карины, с тех пор как они покинули лагерь, Изабелла не произнесла ни слова. Молча сидела и вглядывалась в однообразное и бесконечное зеленое поле. Однообразие и бесконечность. Очевидное противоречие здравому смыслу должно было бы внушать ужас, но Карина страха не чувствовала.

Первый километр она была очень внимательна, пыталась найти хотя бы следы людских поселений. Время от времени поглядывала на дисплей навигатора – убедиться, что едет по дорогам, по которым можно вернуться назад, хотя их и не существует в действительности.

Потом что-то изменилось. Она перестала искать. Оказывается, вполне достаточно смотреть на пустое пространство. Пространство, одновременно волнующее и успокаивающее своей неизменной до совершенства пустотой. Медленно, но неуклонно мозг освобождается от необходимости думать, и ей приходится сделать усилие, чтобы вспомнить, почему, собственно, это так важно – найти дома, людей… хотя бы следы людей.

Оказывается, все, что ей необходимо, – движение. Равномерное движение в пустоте.

И когда экран навигатора внезапно залило синим, когда исчезла карта и осталась только стрелка маркера в пустом голубом пространстве, она не испугалась. Так и должно быть. Все правильно. Синяя, синяя любовь,[14] – смутно подумала она и отвела глаза от дисплея. Ей стало хорошо до дрожи, до восторга. Даже волосы на руках с приятной щекоткой встали дыбом. Она парила в пустоте. Никогда в жизни Карина не чувствовала такой сладкой, такой засасывающей легкости.

Из нирваны ее вывел голос Изабеллы:

– Хайль Гитлер.

Точно вылили ушат ледяной воды на голову. Она вздрогнула и посмотрела на Изабеллу: та уставилась на ее плечо.

– Вы что… ты что, спятила?

Изабелла показала глазами на татуировку.

– Хайль Гитлер.

– Это символы бесконечности.

– Охренечности. Это две восьмерки. H и H. Heil Hitler… – Изабелле пришла в голову мысль, и она засмеялась. – А твой муж и вправду думает, что сует член в бесконечность? Сначала в одну, потом в другую? Может, стоит ему рассказать?

Карина сжала баранку так, что побелели костяшки пальцев, и посмотрела на горизонт.

Догадалась, сучка. Две восьмерки – и вправду две восьмых буквы в алфавите. H и H. Heil Hitler. Она не стала сводить татуировку. Оставила как напоминание о жизни, к которой ей ни за что не хотелось бы вернуться.

Карина нажала на тормоз, отпустила баранку и вышла из машины. Сделала пару шагов и услышала какую-то возню за спиной. Изабелла передвинулась на водительское сиденье. Очевидно, все же умеет водить машину, когда припрет. Почему бы не попробовать?

Карина усмехнулась и пощупала брюки – кодовый ключ в кармане, далеко не уедет.

Звук скольжения ткани по коже, мягкие шаги по траве.

Рука на плече.

– Слушай, ты… дай сюда…

То, что последовало за этим, – как ни странно, прямое следствие пережитого Кариной волшебного, почти оргастического счастья. Магнитно-ядерный скан чувственной сферы ее мозга наверняка показал бы параллельные, не связанные друг с другом очаги. Не связанные, но в равной степени гиперактивные. Очаг умиротворения – и очаг гнева и страха. Ясная, предельно ясная картина.

И с той же ясностью она сжала кулак и резко повернулась, словно электрический ток прошел по задействованным мышечным волокнам, и резким движением снизу, от бедра, ударила Изабеллу в подбородок.

Изабелла качнулась назад, наткнулась спиной на дверцу машины и осела на траву с открытым ртом и вытаращенными глазами. Помотала головой, точно стряхивая наваждение. Наверное, никак не могла поверить в случившееся.

Карина шагнула к ней и ухватила за ворот футболки – поднять и врезать еще пару раз. Она не впервые дралась, такое бывало и раньше, только очень давно. Всегда одно и то же – не сомневаться и не медлить, пока противник не повержен.

Но ударить она не успела. Послышался треск. Ворот порвался, и Изабелла вновь осела на траву. Карина не успела, а Изабелла успела. Правой ногой она лягнула Карину в голень. От резкой боли Карина вскрикнула и наклонилась, получила удар левой ногой по скуле и упала.

– Жирная корова! – Изабелла оседлала Карину и со всей силы ударила в челюсть. – Думала, у тебя есть шанс, павианья жопа?

Перед глазами Карины точно опустили багровый занавес. Она сплюнула кровь, из последних сил напрягла спину и ударила Изабеллу ладонью в подбородок. На этот раз никакого хруста, звук, как будто отбивают мясо. Почему?

Изо рта Изабеллы фонтаном брызнула кровь: прикусила язык. Так оно и есть – ослабила хватку и встала на четвереньки. А может, вообще откусила? Хорошо бы… Карина с яростью поддела Изабеллу ногой в живот, и та покатилась по траве от машины. Попыталась встать – Карина нанесла еще один удар ногой.

Фантастическое тело у сучки. Тонкие лодыжки, изгиб бедра, как у Веласкеса, – Стефан когда-то показал ей репродукцию. Тугой зад. И, конечно, длинные, роскошные, ухоженные волосы. Она сделает так, что никто не узнает эту сволочь, – а потом может бегать по подиумам в трусах и вертеть своей изящной жопкой сколько вздумается.

Только бы завершить работу. Она подошла к Изабелле и ногой перевернула ее на спину. Из угла рта все еще течет алая струйка, шея и подбородок в крови.

Что-то знакомое в этой сцене… что-то вертится в голове, что-то такое, отчего начинают зудеть корни волос.

Он здесь…

Но Карина, встряхнув головой, отогнала видение. На этот раз уже она оседлала Изабеллу, прижала ее руки к траве коленями. Взглядом знатока окинула линию подбородка, прямой нос… Да. Сломать челюсть и размозжить нос… в каком порядке? Сначала нос, потому что сломать челюсть вряд ли удастся, не повредив собственную руку, ту самую руку, которую она уже занесла.

Он здесь.

– Прекрати, умоляю, прекрати, – хриплый шепот Изабеллы.

Ага, значит, язык все же не откусила… Жаль, но, как говорится, хорошего понемножку.

Карина уже изготовилась ударить, как углом глаза заметила что-то странное между ней и машиной. Какая-то тень… Занесенный кулак застыл в воздухе.

На траве лежал огромный черный тигр и смотрел на нее. Не образцовый тигр с картинки. Нет – тощий, как скелет, со свалявшейся шерстью. Угол пасти свисает, обнажая желтые гнилые зубы, в углах глаз, налитых кровью, скопился гной. Непостижимо древний, доисторический взгляд вертикальных зрачков. Ворота в вечность.

Это тот тигр.

Карина опустила руку и пронзительно закричала.

– Прекрати, умоляю, прекрати…

Распухший, кровоточащий язык с трудом поворачивается во рту. Изабелла повторяла эту мантру, потому что именно ее и следовало повторять – остановить избиение, не калечить ее роскошное тело. Но в глубине души она вовсе не хочет просить о пощаде. Наоборот. Пусть продолжает.

И это ее удивило. Насколько она себя знала, никаких мазохистских склонностей у нее не было. Многих девушек в ее среде тянуло к распускающим руки грубоватым мачо – но не ее. Скорее, наоборот. Она предпочитала мягких, уступчивых мужчин, которых легко держать под каблуком.

А теперь… Первый, совершенно неожиданный, апперкот в челюсть привел Изабеллу в ярость. Пока силы были более или менее равны, она ничего так не желала, как избить Карину до полусмерти. Но теперь… едва не откушенный язык, хлещущая кровь… что-то изменилось.

Желание победить утекало вместе с кровью. Этот удар ногой в живот… у нее перехватило дыхание, и одновременно пришла никогда ранее не испытанная ясность. Ясность куда сильнее и ярче, чем та, что возникает в мгновения любовного соития кокаина и синапсов нервной системы.

Изабелла внезапно осознала свой путь в мире, представила конец этого пути – но передать в словах суть этого озарения она бы не смогла.

И оно исчезло бы, это озарение, растворилось… уже начало исчезать – но после второго удара ногой вспыхнуло вновь. Она не только осознала происходящее – она стала соучастницей.

Когда Карина прижала ее руки коленями к траве, она, конечно, испугалась, но, как ни странно, какая-то часть ее сознания относилась к тому, что сейчас произойдет, с интересом и даже с одобрением, в то время как инстинкт диктовал распухшему языку единственные возможные слова:

Прекрати, умоляю, прекрати…

Сквозь полуопущенные веки она увидела, как Карина занесла кулак. Но удара не последовало. Вместо удара Карина страшно закричала. Отпустила Изабеллу, выставила перед собой руки, точно защищаясь, и начала отползать в сторону.

Изабелла встала, превозмогая боль в грудной клетке.

Карина, не отрываясь, смотрела расширенными от ужаса глазами на что-то за ее спиной.

Изабелла медленно повернулась.

Это же ты…

В траве, в нескольких метрах от нее, лежал на животе Белый. Лежал и смотрел на нее огромными темными глазами. Она вглядывалась изо всех сил, но никак не могла разглядеть лицо, будто ей дали очки с чужими диоптриями. При любой попытке сфокусировать зрение изображение расплывалось.

У него нет волос. Снежно-белая кожа без малейших признаков возраста – никаких пигментных пятен, ни единой морщинки. Уши и нос едва намечены, похожи на небольшие выбухания с обращенными в череп отверстиями.

А где же рот? Сколько она ни вглядывалась – рта не было. И лицо… это не лицо, скорее маска. Если убрать глаза, на лицо не похоже…

Но глаза…

Говорят – «выразительные глаза». Веселые. Или грустные. Или «невыразительные» – равнодушные. Как это может быть? Глаза – всего лишь два студенистых комка, они ровным счетом ничего не могут выразить без помощи окружающих их мускулов. Угол, под которым поднята бровь, сморщенный нос, малозаметное движение губ, прищуренные или широко раскрытые веки – только эта сложная игра мускулов и создает декорацию, на фоне которой глаза кажутся выразительными. А сами глаза без помощи мимики ровным счетом ничего выразить не могут. Безжизненные стеклянные шары.

А у этого нет ничего, что помогало бы глазам что-то выразить. Неподвижная, с еле заметными припухлостями маска, и два темных бездонных колодца, в которых невозможно различить зрачок и радужную оболочку. Взгляд, не выражающий ничего – ни оценки, ни расчета, ни намерения, ни тем более эмоций. Чистый взгляд – он словно омыл ее избитое тело, она уже не чувствовала боли в языке, исчез привкус крови во рту и глухие удары в голове.

И она поползла к Белому, повторяя шепотом.

– Я здесь. Вот я. Я здесь.

Слышал ли Белый этот шепот? Неизвестно. Он по-прежнему лежал на траве ничком. Лишь слегка приподнял голову и не сводил с Изабеллы глаз. Она подползла почти вплотную, почти лицом к лицу. У нее пересохли глаза, потому что с тех пор как их взгляды встретились, она ни разу не моргнула. И она боялась моргнуть, боялась потерять контакт.

И все же сморгнула.

И как в тот раз на подиуме – время перешло в ультрарапид. Она видела, как медленно, миллиметр за миллиметром, как занавес в театре, опускаются ее веки – и наступила полная темнота. Потребовалось немалое усилие воли, чтобы вновь открыть глаза, поднять свинцовые веки. Сначала крошечная щелочка, пропускающая даже не свет, а скорее предчувствие света… потом невыносимо медленно открываются глаза…

Белый встал. Он совершенно наг, но ему нечего скрывать – у него нет ни сосков, ни половых органов. Нет и ногтей на пальцах. Только белоснежная кожа… эскиз человека, которому предстоит обрасти необходимыми для жизни деталями. А может быть, последняя точка жизни, когда безошибочный и неостановимый ластик смерти стирает все ненужное.

Он отвернулся и пошел прочь.

– Прошу… умоляю… – шепчет Изабелла помертвевшими губами и в ту же секунду осознает, что Карина все еще кричит.

Все еще… Сколько времени прошло? Часы или доли секунды?

Карина раскаивается во многом из своей бурной юности, но есть эпизоды… она отдала бы многое, чтобы навсегда стереть их из памяти. Например, тот день, когда она видела этого тигра.

Лето 1991 года. Ей восемнадцать, она самая молодая в их компании. Люди из преступного или околопреступного мира, люди, прочно и, скорее всего, навсегда подсевшие на наркотики и уверенные, что всё и все вокруг – сплошное дерьмо.

Собирались, пили, кололись, курили, нюхали, глотали «колеса» – что было под рукой. Слушали музыку, главным образом Vit Makt [15] – многие в их кругу симпатизировали этой организации.

У Карины вообще не было никаких симпатий. Случалось, эти парни (а большинство в их компании были парни) пускались в объяснения. Шведские корни, шведская особость, национальные скрепы, древние традиции, гордость за свою нацию – и, как следствие, необходимость силой отстаивать ее от внешних супостатов, окруживших нашу страну враждебным кольцом. Ну что ж, Карина считала – о’кей, почему бы нет. Особенно когда хорошо выпьет или выкурит два-три джойнта. Если бы она пила и курила один за другим джойнты с людьми, проповедующими коммунизм, мировую революцию и свободную миграцию, она тоже считала бы, что они правы – о’кей, почему бы нет. Главное, что ни те ни другие не имели никаких планов на жизнь. Или хотя бы на следующий день.

За неделю до того как она увидела тигра, случилась малоприятная история, которую она тоже бы отнесла к категории «о’кей», если бы не одно обстоятельство, выбившее ее из колеи.

Она выпила очень много в тот вечер и вырубилась под звуки «Ура северным странам» группы «Ультима Туле». Проснулась с чудовищным похмельем и обнаружила, что ниже пояса она совершенно голая, а на внутренней стороне бедер – все еще липкие следы спермы. Карине было очень скверно. Настолько скверно, что она даже не особо огорчилась – мало ли что. Бывает. Поплелась в ванную со слабой надеждой, что после душа полегчает.

Сняла майку без рукавов – единственное, что на ней в тот момент было, случайно посмотрелась в зеркало и вздрогнула. Волосы растрепаны, тушь для ресниц потекла, серо-зеленая физиономия и налитые кровью глаза. У кого, интересно, встанет на такое чудище?

Правое плечо горит – может, и правда она была настолько тошнотворна, что неведомому любовнику пришлось кусать ее, чтобы возбудиться? А, нет… вот в чем дело… на воспаленной коже красовались две восьмерки. Она очень хорошо знала, что это значит. У двоих парней ее круга были такие же.

Голова болела так, будто там поселился беспокойный еж, растопырил колючки и катается ото лба к затылку и обратно.

Она в изнеможении присела на унитаз и закрыла лицо ладонями.

Нет, черт возьми. Нет.

Впервые за долгое время, а может, и вообще впервые Карина увидела себя со стороны. Сидит на грязном унитазе в пропахшей мочой и блевотиной ванной, в запущенной до скотства квартире. Ночью кто-то, а может, и не один, запихивал ей во влагалище пальцами с грязными ногтями полуповисший член и, кое-как кончив, выколол на плече татуировку «Хайль Гитлер». А может, и до того – пытался себя распалить.

Вот такая у нее жизнь. Вот такой стала ее жизнь.

Долго стояла под душем. И казалось, что она смывает с себя всю грязь, становится чище и лучше. Что все-таки есть возможность начать все сначала. Будильник прозвенел – время поворачивать. Она поискала в шкафу, вытащила более или менее чистое полотенце и пошла на поиски трусов и брюк. Сейчас она найдет эти проклятые трусы… надо бы постирать и надеть мокрые – да черт с ними, лишь бы убраться отсюда. Записаться в Комвукс [16], закончить гимназию, устроиться на работу – хоть в «Макдоналдс», хоть пиццу развозить. Посещать правильные места. Писать правильные бумаги, вести правильные телефонные разговоры.

Брюки не находились, наверняка валяются в прихожей, в куче другой одежды.

В прихожей на глаза попалась недопитая бутылка Renat [17] – граммов двести, не больше.

Она присела на кресло и выпила пару глотков – может, удастся привести в порядок мысли. Потом еще пару глотков.

И все началось сначала.

Когда через неделю, уже под изрядным кайфом, она шла со своими дружками в город, все было забыто и прощено. Даже не так. Не забыто и прощено, а потеряло значение. Ее пользовали и раньше, ничего страшного. И татуировки делала – так в чем трагедия? Она так и не узнала, кто наколол на ее плече эти две восьмерки, и никаких усилий не делала, чтобы узнать. В ее жизни не было ни вчера, ни завтра – так в чем проблема? Только сегодня…

Они шли по Свеавеген в «Монте Карло» – поддатые, обкуренные, непобедимые, чуть не лопаясь от распиравшей их энергии.

Город принадлежал им.

Пластиковая бутылка со смесью кока-колы и самогона, приправленной четвертью грамма амфетамина, шла по кругу. Три фанатика Vit Makt, она и еще неизвестная девица, увязавшаяся за кем-то из парней. Девицу звали Янника, в куртке и короткой неоново-желтой юбчонке. Она беспрерывно хихикала чуть не на каждое сказанное слово.

Проходя мимо издательского дома Бонньер, Мике заорал: «Зиг хайль, жидовская мафия!» – и поднял руку в нацистском приветствии. Янника зашлась в визгливом хохоте и продолжала смеяться, пока не сообщила, что сейчас описается от смеха. Как раз на перекрестке Туннельгатан и Свеавеген. До «Монте Карло» не больше двухсот метров.

– Зажмись, – посоветовал Юхан. – Мы почти пришли.

– Не могу, – простонала девица, сжав зубы.

Мике огляделся и заметил металлическую пластину на тротуаре – именно на этом месте был убит Улоф Пальме [18].

– Ссы здесь, – он показал на памятную табличку.

Девица оробела.

– Здесь?

– Здесь, мать твою. Ссы на Пальме. Только и знал, пидор, что якшаться с черножопыми. Ссы на него.

Янника прыснула, схватила себя за лобок, сделал шаг вперед, спустила трусы и села на корточки. Звонкая струя ударила в металлическую табличку и потекла по швам между плитами тротуара.

– Ссы на Пальме, – удовлетворенно сказал Мике и глотнул из бутылки. – Справедливость торжествует.

Карина без особого интереса наблюдала за этой сценой, прислонившись к стене рядом с входом в метро. Вдруг – странно… будто знобкий ветерок потянул из-под земли. Она вздрогнула. Руки покрылись гусиной кожей, но размышлять о причинах явления не пришлось – по Туннельгатан шли двое мужчин. Оба черноволосые, в хорошо сшитых костюмах.

– Что это вы делаете? – спросил один с явным акцентом.

Приятель попытался его успокоить, но было уже поздно.

– Что я слышу? – в нос прогудел Хассе, самый здоровенный из всех. – Уж не черножопые ли щебечут?

– Все в порядке, ребята, – сказал приятель. – Мы уходим.

– А ты что, Пальме любишь? – Мике сделал угрожающий шаг вперед.

То, что произошло потом, вряд ли можно назвать дракой. Миротворца сразу повалили на землю. А когда тот, кто спросил, бросился на Мике, Карина подставила ему подножку. Он растянулся на асфальте и так и лежал.

Зачем она это сделала? Инстинктивно. В ту же секунду, как нога прохожего коснулась ее ноги, она пожалела о своей реакции и отступила к выходу из Брункебергского туннеля. Сырой подземный холод коснулся спины, и ее начала бить дрожь.

Эта судорожно выдвинутая нога, этот импульс пещерной агрессии, это ничтожно малое, непроизвольное движение будет преследовать Карину всю жизнь.

Парни подтащили жертву к памятной доске на тротуаре. Мике схватил прохожего за волосы и удерживал его физиономию в дециметре от металлической поверхности.

– Значит, Пальме любишь… так целуй его, макака!

И он ткнул поверженного врага лицом в металлическую доску. Поднял, ударил еще раз и еще. На третий раз что-то хрустнуло – то ли нос, то ли выбитый зуб. А может, и то и другое.

– Целуй своего зассанного Пальме, – хрипел Мике, доводя себя чуть не до истерики. – Целуй!

Он удерживал голову несчастного за волосы. Потряс и снова ткнул в доску. По швам тротуара побежала кровь, смешиваясь с мочой Янники.

– Хватит, Мике, – сказал Юхан. – Какого хрена…

Карина пятилась в туннель. Когда Мике повторил в очередной раз свою мантру «целуй Пальме», она в ужасе зажала рот рукой.

Он здесь.

Она сама не знала, откуда пришла эта мысль. Сигнал из непостижимых глубин психики, из черного болота древних страхов. Боязнь огня, высоты, акул – всего, что может нас уничтожить. Будто что-то скользнуло по спине, почти незаметно, как клок тумана, и в то же время ужасающе реально.

Она оглянулась. Летний вечер был светел и прозрачен, и она сразу поняла, что за сгусток темноты маячит у входа в Брункебергский туннель. Мрак мгновенно приобрел очертания и встал на четыре лапы.

Черный тигр. Мягко ступая, он двинулся к Карине. Она не могла шевельнуться. Ужас парализовал ее. У этого тигра не было нарядных оранжево-черных полос на шкуре. Он был совершенно черный, как пантера, но втрое больше. Светились только глаза. Они словно улавливали и усиливали скупой свет, проникающий снаружи.

Тигр смотрел не на нее, он смотрел мимо нее, а может быть, сквозь нее – туда, где, судя по звукам, все еще продолжалось избиение. Дернулась верхняя губа, обнажились чудовищные зубы, и он зарычал – даже не зарычал, а тихо заворчал; у кошек это можно было бы назвать мурлыканьем, но в этом мурлыканье содержалась такая свирепая и неотвратимая угроза, что Карина чуть не потеряла сознание.

Зверь остановился в пяти метрах от нее и навострил уши. Равнодушным, но завораживающе сосредоточенным взглядом он смотрел на поднимающуюся по некрутому холму Лунтмакаргатан.

Карина с трудом повернула голову, чтобы проследить, куда смотрит тигр, – ей словно надели на шею тяжелый ледяной воротник. Через пару секунд из-за угла вывернула патрульная машина полиции. В нескольких метрах от Карины бело-голубой «сааб» свернул налево, к Свеавеген.

Только тогда до нее дошла связь между дракой, или, вернее сказать, зверским, ничем не мотивированным избиением, и появлением полиции. Она опять посмотрела в туннель – тигр неслышно, упругими прыжками поднимался по лестнице к Мальмшилльнадсгатан. Она так и не узнала, поднялся ли он до конца или исчез по дороге, потому что к ней вернулась способность думать, – она услышала визг тормозов, повернулась и увидела, как из машины выскочили трое полицейских.

У нее даже мысли не было – остаться и досмотреть, чем кончится дело. А вдруг полиция заинтересуется странной девицей, мимо которой они только что проехали. Карина пустилась бежать со всех ног, и ей все время казалось, что тигр преследует ее по пятам. Что она слышит его хриплое, взрыкивающее дыхание. Несколько раз оглядывалась. Улица была пуста, но ей казалось – он здесь.

…он всегда будет здесь.

И она продолжала бежать…

…И она продолжала бежать, пока несколько лет спустя не упала в объятия Стефана. Неверное слово – «упала»; не упала. Скорее вползла. Это другая история. Но даже после того как жизнь ее более или менее наладилась, когда фокус оказался наведен не на бездну, а на магазинчик ICA в провинции, – даже тогда она то и дело нервно оглядывалась через плечо.

Со временем воспоминание о тигре стало более размытым, и она много раз пыталась зачислить его в разряд галлюцинаций – мало ли что привидится в наркотическом бреду. Но ощущение осталось. Тигр уже не ворчал у нее за спиной, он притаился где-то поблизости, в засаде, и только и выжидает удобный момент для прыжка.

И теперь – вот он. Карина перестала кричать, только когда тигр медленно отвернулся и пошел прочь. Опять словно ледяной ворот стянул шею – она не могла отвернуться, не могла оторвать глаз, пока тигр не превратился в еле заметную точку на горизонте, которая вполне могла оказаться не тигром, а чем-то иным. Чем-то нормальным.

Сведенные предельным, судорожным напряжением мышцы при попытке расслабиться причиняли резкую боль. Болела и левая половина головы, только она никак не могла вспомнить – почему.

Изабелла. Потоки крови.

Она повернула голову. Изабелла сидит на траве в нескольких метрах. Но смотрит не на нее, а в ту точку на горизонте, от которой несколько мгновений назад не могла отвести взгляд и Карина. В ту точку, где только что скрылся или даже не совсем скрылся черный тигр – если вглядеться, можно если не увидеть, то угадать его присутствие.

Карина сделала несколько шагов на подгибающихся ногах и тяжело опустилась на траву рядом с Изабеллой.

– Ты видела?

Изабелла издала неразборчивый звук – несомненно, да. Видела.

В памяти всплыли картины безобразной драки. Ладонь в подбородок, потоки крови из рта. И сейчас еще на губах и подбородке – сгустки свернувшейся крови.

Карине хотелось бы извиниться, попросить прощения, но какие тут нужны слова? Какие извинения?

Тигр видел их обеих.

Но вот что она не может истолковать – выражение глаз Изабеллы. Не страх, не сомнение в собственной психике, не облегчение – нет. Скорее печаль. Или разочарование. Будто тигр – ее лучший, любимый, внезапно покинувший ее друг.

Тигр… вон то крошечное пятнышко на горизонте – это он? Скорее всего, нет. Карина с трудом встала, пошла к машине и вдруг остановилась как вкопанная. Посмотрела на траву под ногами. Ее поразили две мысли. Во-первых, направление: тигр шел к их лагерю. И во вторых – на траве не было ни следа крови. Примятая трава там, где они дрались. У Изабеллы только что ручьями текла изо рта кровь. Где она? Ни пятнышка. Будто кто-то тщательно вымыл газон.

Или вылизал.

Из кемпера Дональда – ни звука. Петер подкрался и начал очень медленно, по миллиметру, крутить рукоятку подъема дышла. Чуть не пять минут ушло, чтобы поднять его на уровень фаркопа.

Руки настолько же мокры от пота, насколько пересох рот.

Смерил глазом высоту – должно хватить. Открыл заднюю дверь «чероки» и пошарил в кармане позади пассажирского сиденья – Майвор сказала, что там лежит запасной ключ.

Так и есть.

Осторожно залез на водительское место и запустил двигатель, ни на секунду не сводя глаз с зеркала заднего вида – не открылось ли переднее окно кемпера? Не шевельнулась ли занавеска?

Включил задний ход и медленно, по сантиметру, попятился, пока не услышал тихий скребущий звук – фаркоп коснулся стальной чашки.

Петер оставил мотор на холостом ходу, вышел и так же медленно, как и поднимал, опустил прицепное устройство, пока чашка не встала на уровне крюка.

Все позаимствовано у природы. Типичный плечевой сустав. Или тазобедренный.

Посмотрел – Стефан у своего кемпера показал большой палец. Он должен следить, чтобы Дональд не вышел из двери. Петеру не видно: дверь перекрывает пристроенная палатка.

Он слизнул пот с верхней губы – все в порядке. Прицепил страховочный трос. Но шар крюка никак не хотел входить в чашку дышла. Петер тянул, нажимал, подгонял – ничто не помогало. В отчаянии ударил ногой – чашка дышла с шумом накрыла шар и встала на место, но при этом кемпер сильно тряхнуло.

Петер чертыхнулся, лихорадочно поднял костыль с колесиком и бросился в машину, успев при этом заметить, как занавеска поехала в сторону и в окне появилась физиономия Дональда.

– Это еще что такое? – заорал Дональд, открывая шпингалет.

Петер, не слушая, запрыгнул в кабину джипа, включил скорость и нажал газ.

Джип не сдвинулся с места. Петера охватила паника.

На квадратном циферблате окна замаячила стрелка винтовочного ствола, и только тут он догадался, что по привычке поставил джип на ручной тормоз. Не отпуская педаль газа, снял джип с тормоза. Машина, а за ней кемпер рванулись с места так, что Дональд не удержал равновесия и исчез из окна. Должно быть, упал навзничь.

Петер, пригнувшись, гнал машину с максимальной скоростью. Каждые пять секунд закладывал крутой поворот, не обращая внимания на заносы, – важно было не дать Дональду прицелиться. Направление его интересовало мало – все равно куда. Включил навигатор и следовал по первой же возникшей на экране дороге. Они решили оставить Дональда достаточно близко, чтобы суметь его найти, но достаточно далеко, чтобы он сам не нашел лагерь без спутников джи-пи-эс.

Спутников?

Вряд ли самый удачный момент проявить любопытство, но Петер, чуть не прижав щеку к панели, посмотрел на пластмассовый купол над головой. Навигатор же работает… а вдруг в таком небе можно увидеть сателлит невооруженным глазом?

И машина ведет себя странно.

Петер посмотрел в зеркало заднего вида – Дональда не видно.

Глянул в боковое – и сразу понял, в чем дело. Оказывается, палатка была прикреплена к кемперу. Удивительным образом она еще как-то держалась, но длинный лоскут освободившейся ткани намотался на колесо, и оно не крутилось, а скользило по траве, оставляя за собой длинный равномерный и непрерывный тормозной след.

Слава богу, джип тянет непривычный экипаж. Шестицилиндровый дизель, двести пятьдесят сил – мощности хватает, правда, пробуксовывает иногда на скользкой траве.

Петер включил вторую скорость и придавил до пола педаль акселератора. Проехал еще пару сотен метров и сообразил, что план их никуда не годится. За каким хреном Дональду спутники, если он может просто пойти по тормозному следу, вернуться в лагерь и перестрелять их всех до одного?

Воет мотор, в кабине пахнет жженой резиной. Опять в окошке появился Дональд с искаженной от ярости физиономией. Петер сполз с сиденья, отодвинул его и присел на коврик. Он теперь совершенно ничего не видел, но не останавливался, знал, что ничто не грозит. Любое препятствие на бесконечном газоне доставило бы ему только радость.

Идиотский, совершенно идиотский план.

Самым слабым пунктом было вот что: никто не думал, будто Дональд и впрямь настолько спятил, что собирается кого-то застрелить. Но сейчас, увидев в зеркале его физиономию, Петер перестал сомневаться.

Да. Собирается.

Отвратительный запах жженой резины бьет прямо в ноздри. Он протянул руку, попытался найти кнопку блокировки внешнего воздуха – и не нашел.

Зато включил радиоприемник. Попал в самую середину лота.

«К ночи всегда хуже», – поет Бьорн Шифс.

Автор лота? Химмельстранд, ясное дело. Кто же еще.

…Далеко от света, далеко от смеха…

Мотор натужно ревет на неудобной передаче, машину то и дело заносит, а Петер полулежит на коврике и правит, не видя куда. Зато под голос еще одного победителя музыкального фестиваля.

Его начал разбирать смех. Нога на педали дергалась, машина двигалась нелепыми рывками, а он хохотал как сумасшедший, до спазмов в животе…

И тут грохнул выстрел. Петер разом перестал смеяться – на лицо его посыпались осколки стекла. Мелкие, очень мелкие, не такие, как в боевиках, когда машину с героем встречает автоматный огонь. Он поднял глаза – ветровое стекло цело. Но экран навигатора взорвался дождем стекла, пластика и кусочков печатных плат.

Ни сладкий голос Шифса, ни рев мотора не помешал Петеру услышать характерный трехтактный щелчок затвора. Сейчас последует еще выстрел.

Так не пойдет.

Петер закрыл глаза и сделал глубокий вдох, сел и резко нажал на педаль тормоза. Несколько толчков в ногу – сработали антиблокировочные тормоза. Он глянул в зеркало – результат именно таков, как он и ожидал: Дональд потерял равновесие и на секунду исчез из своей бойницы. Когда он появился вновь, Петер нажал на газ.

Приемистость движка на «чероки» выше всяких похвал. Джип с хищным ревом рванул с места так, что Петера вдавило в сиденье, а Дональда словно кто-то дернул сзади за ворот – его опять отбросило от окна. Петер посмотрел в боковое зеркало – есть и еще одно достижение. В результате маневров освободилось колесо. Петер кивнул сам себе. В голове загудели какие-то бессмысленные строчки:

Он включил третью передачу и сбавил газ – чтобы на случай, если Дональд опять появится в окне, у него была возможность рывком увеличить скорость.

Петер все время шарил взглядом по зеленой пустыне, словно искал партнера, кому отдать пас. Партнера не было. Пустое поле. Он привычно глянул на джи-пи-эс. Но и навигатора не было. Остался только зазубренный пластмассовый корпус.

Думай!

Кроме необходимых технических навыков, хорошего футболиста отличают два качества: умение видеть поле и импровизировать. Понимать стратегию игры в целом – и способность принимать творческие тактические решения в каждый момент игры. Зидан – непревзойденный чемпион по части стратегии, Марадона – феноменальный тактик. С такими гигантами себя сравнивать смешно, но Петер ближе к Марадоне. До сих пор ему удавалось импровизировать довольно удачно, но сейчас он ощутил острую необходимость оценить все происходящее в целом. Попытался – и не смог. Конечно, он может отразить внезапно возникающую угрозу, но… что делать дальше?

Дональд опять появился в окне. На лбу кровоточащая ссадина, что вряд ли способствует смягчению ярости. На этот раз Петер не успел среагировать – Дональд выстрелил, не целясь. Пуля прошла сквозь заднее стекло, пробила спинку сиденья и бардачок. Послышался звон разбитого стекла, и из бардачка потекла желтоватая, похожая на мочу жидкость.

Петер нажал на газ. Мотор взревел. Джип резко набрал скорость, и Дональд – в который раз – отвалился от окна.

Но этот трюк не может повторяться бесконечно. Возникает серьезная проблема. Как отцепить джип от кемпера и при этом избежать пули?

Есть еще одна альтернатива – остановить машину, выскочить и бежать со всех ног. Надеяться, что Дональд промахнется. Но… Петер успел заметить на винтовке оптический прицел.

У него винтовка. У меня машина.