Боевая экология. Как Greenpeace, WWF и другие международные экологические организации подрывают развитие России Гафуров Саид

15 марта 2019 года вошел в историю благополучной и зажиточной Новой Зеландии как один из самых темных дней.

Во время пятничной молитвы в 13:40 по местному времени в мечети Аль-Нур в тихом городке Крайстчерч раздались выстрелы. В прихожан стрелял 28-летний неонацист, австралиец Брентон Таррант, который вел трансляцию происходящего на «Фейсбуке». Спустя двадцать минут он продолжил расстрел в Линвудском мусульманском центре. Всего в результате кровавой бойни погиб пятьдесят один человек, было ранено сорок девять.

За несколько минут до своего преступления Таррант разослал «манифест», в котором признавал себя «экофашистом». «Окружающую среду разрушает перенаселение. Не мы, европейцы, перенаселяем мир, а захватчики. Убивайте захватчиков, боритесь с перенаселением и тем самым спасайте окружающую среду», — писал «крайстчерчский стрелок».

Издание Vice[16] объясняет: «Экофашизм» — это идеология, которая переживает возрождение в крайне правых кругах и возлагает вину за разрушение окружающей среды на перенаселение, иммиграцию и развитие промышленности[17].

Украинский перевод «манифеста» Брентона Тарранта, в котором заметное место уделяется экологизму (источник фото намеренно не указан во избежание пропаганды идей нацизма)

Многим может показаться странным само сочетание экологии и фашизма в одном слове, ведь с фашизмом связаны самые темные страницы новейшей истории человечества, а вот экология воспринимается как что-то светлое и жизнеутверждающее.

На самом деле эти два явления очень тесно связаны. У фашизма и экологии общие идейные корни и отцы-основатели. В развитых странах с момента своего появления на протяжении многих лет экология была побочным детищем самых реакционных идей — социального дарвинизма, евгеники и мальтузианства. Охрана природы для основателей экологии подразумевала прежде всего ее защиту от «варварского использования» неарийскими расами. По мнению первых западных экологов, в защите нуждалась и сама белая раса.

История природоохранного дела

Даже в самых примитивных обществах существовали ограничения и запреты, связанные с использованием природных ресурсов. Святые места, рощи, урочища, озера, родники охранялись как участки подлинной заповедности в разных районах нашей планеты. И сейчас коренные и малочисленные народы стремятся сохранять такие места.

Заповедные участки имели не только культовое, но и самое непосредственное практическое значение (зачастую охотхозяйственное). Североамериканские индейцы создавали подобия сезонных заказников для бизонов, некоторые африканские племена — для антилоп или слонов, австралийские аборигены — для кенгуру, северные народы — для тюленей; на острове Вайгач[18] рядом со святилищами «дикие ненцы» запрещали охотиться и даже срывать цветы, и так далее.

По мере развития общественных отношений менялось и отношение к охране природы. Как в Западной Европе, так и в Киевской Руси, Московском княжестве, царской России создавались территории, предназначенные для охоты: государевы займища, потешные луга, потешные острова. Возле Москвы такими были Кунцевская местность, Сокольники, Измайловский зверинец, Лосиный остров, в окрестностях Петербурга — Заячий ремиз, Гатчинская охота и другие.

Еще одной причиной, по которой люди охраняли природу, была забота о лесе. Задолго до промышленной революции древесина стала одним из важнейших ресурсов развития, особенно для морских государств. Герой английских баллад Робин Гуд был браконьером в королевском Шервудском лесу (который англичане позднее вырубили под корень), а известная местная футбольная команда называется в его честь «Ноттингемский лес» (Nottingham Forest). И в России именно лесозащита была поставлена ранее других природозащитных практик. Еще в 1701 году Петр Первый подписал первый лесоохранный указ, запрещающий расчистку лесов на расстоянии 30 верст от сплавных рек с целью сохранения строевого леса для кораблестроения.

В европейской культуре фактически с начала эпохи германского романтизма (с конца XVIII века) прослеживаются истоки природозащитных идей в виде преклонения перед первозданной природой — им, к примеру, пронизана вся немецкая культура этого времени: от вносившего в понимание природы идеи развития, самодвижения, взаимодействия, продуктивности, полярности и восхождения[19] Гете, Новалиса, считавшего, что «поэт постигает природу лучше, нежели разум ученого»[20], и Малера, чья программная Третья симфония говорила «об устройстве мира, единении природы, человека и божественного духа»[21], — до философов Гердера и Шеллинга. Романтики восхищались самоценностью и красотой природы, не подвергшейся воздействию человека.

Американские индейцы подносят дары природы. Даже в примитивных обществах существовали запреты, связанные с использованием природных ресурсов

Переселившийся в Париж, ублажающий буржуазную и аристократическую Францию времен Луи-Филиппа и пропагандирующий их классовые интересы Винченцо Беллини в знаменитой каватине «Casta Diva» в опере «Норма» вкладывает в уста главной героини — античной друидской жрицы — благоговение перед «древними священными деревьями»[22].

«Культурно-образовательные и туристические походы и лагеря в сельской местности, — пишет видный шведский эколог Торд Бьорк, — широко охватили многие классы, и с начала XX столетия развилась молодежная контркультура, которая объединяет опыт природы с культурным самовыражением, как в движении „Вандерфогель“ (Wandervogel, „Перелетная птица“) в Германии»[23].

Об ущербе, нанесенном природе в результате промышленной революции, сожалели по всей Европе. Благоговейное отношение к природе, к примеру, отобразил в своих работах шотландский историк, писатель и философ Томас Карлейль, утверждавший, что «природу не обманешь»[24]. Романтическому натурализму Карлейля присущ космизм — стремление объединить микрокосм «являющейся» природы со вселенской природой и вечностью, тождественными духу[25]. В изобразительном искусстве Британии возникло целое художественное движение прерафаэлитов, основанное на стремлении вернуться в доиндустриальную эпоху.

В 1824 году в Великобритании было создано Общество защиты животных, а первая международная экологическая организация — Международный комитет по защите птиц (ICBP) — была основана в 1922 году[26]. Строго говоря, первой международной природозащитной организацией все-таки было основанное в 1903 году в Англии Имперское общество сохранения дикой фауны: его создала английская аристократия и другие представители высшего общества, которые, в массе своей, были заядлыми охотниками, а потому получили в народе меткое прозвище «застенчивые мясники»[27].

Право на охоту было одной из феодальных привилегий, которую потребности промышленного развития ставили под угрозу. Высшим классам общества нужны были неэкономические меры защиты своих классовых привилегий от требований экономического развития общества. До сих пор охота на лис в Англии считается привилегией настоящего аристократа.

Император Петр I за работой, художник Василий Худояров. В России лесозащита была поставлена ранее других природоохранных практик

В конце XVIII века в Англии и Шотландии появились идеи создания «английских парков» (в противовес упорядоченным «французским паркам») как идеализированной природы. Из числа ныне существующих заповедников старейшим признан Йеллоустоунский национальный парк в США, организованный «для блага и радости нации» в 1872 году.

На самом деле, национальные парки в Америке не являются уголками девственной природы. Йеллоустоун, к примеру, был «зачищен» от коренных обитателей — индейцев, которые-то как раз и жили «в полной гармонии с природой». Первый директор американской Национальной службы природных парков Стивен Мазер отмечал, что задачей его службы является «содержать парки в состоянии, близком к тому, в котором их создал Бог». В то же время Мазер выступал за развитие парков для туризма, что означало строительство домов отдыха и дорог.

Американский исследователь Дуглас Вайнер подчеркивает, что первоначальным стимулом для создания национальных парков в США было желание сохранить «захватывающий пейзаж гор, ущелий и геологических причуд (geological freaks)» — то, что историк национальных парков Альфред Ранте назвал «монументализмом». Со времени своего основания парки в Соединенных Штатах предназначались для удовольствия туристов и утешения элит. До сих пор национальные парки в США широко используются именно для рекреационных целей — рыбной ловли, рафтинга, каякинга, пешего туризма.

Что касается живой природы, то «идеальным животным было нечто крупное, стоящее вблизи от групп и благородно позирующее на среднем расстоянии на фоне горных вершин или развлекающее туристов своими „симпатичными“ проделками, — иронически отмечает Томас Данлэп. — Никто не думал о парках как заповедниках для всех видов в равновесии, диктуемом природными силами»[28]. В этом, в частности, и состояло различие между путями развития природоохранной деятельности в США и СССР, где во главу угла ставилось исследование существующих биоценозов.

Утро в лесу, художник Фрэнсес Флора Бонд Палмер. Первой международной природозащитной организацией стало Имперское общество сохранения дикой фауны Соединенного королевства, основанное заядлыми охотниками-аристократами

И действительно, акцент на «демонстрационной фауне» (display fauna) в Штатах был столь значителен, что в парках проводились обширные кампании по истреблению хищников и других «вредных» жизненных форм, которые могли бы быть опасными или могли испортить впечатление любителей развлечений[29].

«На протяжении долгого времени лидерами охраны природы на Западе оставались охотники», — свидетельствует американский писатель Рэймонд Боннер[30]. В 1887 году 28-летний будущий президент США Теодор Рузвельт собрал на званый ужин своих компаньонов по охоте, в результате появился клуб Boone and Crockett Club, одной из целей которого была защита крупной дичи в стране. Членом клуба мог стать только тот, «кто в честной погоне с винтовкой убил одного из представителей американской крупной дичи».

Боннер напоминает, что в 1900 году министры иностранных дел колониальных держав, представленных в Африке, подписали первое международное соглашение о защите природы. В преамбуле соглашения, которое считается предвестником ныне действующей Конвенции 1973 года о международной торговле видами, находящимися под угрозой исчезновения (Convention on International Trade in Endangered Species — CITES), зафиксировано доминирующее на тот момент отношение к защите природы. Европейские колониальные государства подписывали соглашение, «желая избежать безраздельного убийства и обеспечить сохранение в своих владениях в Африке разных форм животной жизни в диком состоянии, полезных или безвредных для человека»[31].

Соглашение 1900 года поощряло убийство определенных видов животных: лев, леопард, дикая собака и пятнистая гиена. Британские колонисты считали их вредными. В 1930-х леопард был изъят из списка вредных животных Кении, но не по воле белых, а по инициативе местного населения, так как из-за истребления леопардов расплодились разорявшие посевы бабуины и дикие свиньи.

Таким образом, на Западе первые заповедники в современном понимании создавались из морально-эстетических (в развитых странах) и охотхозяйственных (в колониях) соображений. В 1948 году ЮНЕСКО выступила с инициативой образования Международного союза охраны природы (в 1956 году переименованного в Международный союз охраны природы и природных ресурсов). Эта организация отражала очень тесную связь между обществами охраны природы и правительствами, включая в свой состав как добровольные ассоциации, так и государственные учреждения[32].

Российская и советская концепция охраны природы в заповедниках изначально фокусировалась на иных задачах — в первую очередь, научного изучения первозданной природы. В 1895 году выдающийся ученый-почвовед В. Докучаев выдвинул идею создания степных целинных заповедников, при которых он предлагал учредить специальные научно-исследовательские станции для детального наблюдения за естественными процессами[33]. Это были бы своего рода природные эталоны, дающие возможность сравнивать ход почвообразовательных и других процессов с теми, которые имеют место на землях, преобразуемых с хозяйственными целями. Именно по этому пути и стало развиваться заповедное дело сначала в царской, а потом и в советской России.

К концу XIX века природоохранной деятельностью начали заниматься научные сообщества, созданные в начале столетия: Московское общество испытателей природы (создано в 1805 году), Российское минералогическое общество (1817), Общество для поощрения лесного хозяйства (1832). Известный украинский эколог В. Борейко подсчитал, что к 1917 году в стране насчитывалось три сотни краеведческих, естественнонаучных и чисто природоохранных объединений с общим количеством участников до 45 тысяч. Из них наиболее заметными были Постоянная природоохранительная комиссия Императорского Русского географического общества, Всероссийский союз охраны природы при Ассоциации русских естествоиспытателей и врачей, Российское общество покровительства животным с его сотней отделов, несколько десятков детских «Майских союзов» по охране птиц[34]. На момент Октябрьской революции в России существовало около 30 государственных, общественных и частных заповедников общей площадью 1 миллион десятин.

После революции 1917 года работа по созданию заповедников в различных географических зонах страны активизировалась. В предвоенные годы в большинстве заповедников развернулись интенсивные научные исследования, причем не только по изучению охотничьих животных, но и в области ботаники, лесоводства, почвоведения. Закладывались метеорологические станции и посты, водомерные пункты, различные наблюдательные площадки и стационары. После войны количество и площадь заповедников в СССР постоянно возрастали.

Научный принцип создания заповедных участков, провозглашенный В. Докучаевым и получивший развитие в работах видных отечественных ученых (таких как Г. Морозов, И. Бородин, Г. Кожевников, В. Талиев), позволил объединить хозяйственный и морально-эстетический подходы к защите природы. Если охотничьи заповедники и заказники создаются в целях сохранения дичи, а охрана памятников природы ставит своей задачей спасение уникальных объектов, сохранение красоты и разнообразия естественных ландшафтов, то научный принцип делает возможным решение обеих этих задач[35].

Нордический профиль экологии

Термин «экология» в 1866 году ввел в оборот выдающийся биолог Эрнст Геккель. Черты его неординарной личности со всеми недостатками во многом «унаследованы» нынешними боевыми экологами. Дело в том, что этот видный и яростный дарвинист — «дарвиновский бульдог на Континенте»[36] — постоянно мошенничал и шарлатанствовал для продвижения своих теорий[37], хотя трудно представить современную науку без таких введенных Геккелем понятий, как экология, онтогенез, филогенез[38].

Геккель, как и большинство основателей экологии, был откровенным расистом. В его время Германия, стремясь присоединиться к клубу держав, обладавших колониальными империями, вовсю захватывала себе колонии в Африке и Океании. Этому требовалось идеологическое и «научное» обоснование, и Геккель доказывал, что разные расы принадлежат к разным видам человека. Он насчитывал 12 разных видов человека и 36 различных рас, выстроенных в иерархическом порядке. На верхушке пирамиды находились белые расы, из которых «индогерманцы» были лучшими. В книге «Чудеса жизни» Геккель объяснял: «Разум является большей частью достоянием лишь высших человеческих рас, а у низших весьма несовершенен или же вовсе не развит. Эти первобытные племена, например ведда и австралийские негры, в психологическом отношении стоят ближе к млекопитающим (обезьянам, собакам), чем к высокоцивилизованному европейцу»[39].

Эрнст Гейнрих Филипп Август Геккель, 1834–1919. Изобретатель термина «экология» Эрнест Геккель был расистом

Систему своих представлений Геккель оформил в концепции монизма, которую считал «мостом между старой религией и наукой»[40]. Монисты, последователи Геккеля, рассматривали войны как средство прогресса, так как посредством войны более слабые и менее развитые виды человека уступают дорогу более сильным и развитым видам.

Глобальная германская экспансия рассматривалась как средство эволюции человека. Монисты поддерживали убийство младенцев с отклонениями, а также массовое уничтожение инвалидов в целях улучшения расы. Практическое применение идей Геккеля германской милитаристской машиной обрело форму геноцида народности гереро в нынешней Намибии в 1904–1906 годах. В результате труды Геккеля стали для германской биологии во времена гитлеризма важнейшим аргументом в пользу расового учения и расовой антропологии[41].

Собственно говоря, с идеями Геккеля непосредственно связано и понятие Lebensraum («жизненное пространство»): геополитическая цель кайзеровской Германии в Первой мировой войне. После 1924 года оно стало идеологическим принципом Гитлера, обеспечивающим оправдание немецкой территориальной экспансии в Центральную и Восточную Европу. Гитлер полагал, что немцам для выживания необходимо пространство, и большая часть неарийского населения Центральной и Восточной Европы должна быть навсегда удалена (массовой депортацией в Сибирь либо уничтожением), что позволит обеспечить Германию сельскохозяйственной продукцией.

Важнейшим источником идей расизма для нацистских бонз, включая Гитлера, стали Соединенные Штаты Америки[42]. Пять лет спустя после открытия Йеллоустоунского национального парка, в 1877 году открылся Американский музей естественной истории. Богатейшие и влиятельнейшие граждане США участвовали в финансировании музея. Среди них можно назвать Дж. П. Моргана, Джеймса Брауна, Говарда Поттера, Леви Мортона, Джорджа Блисса, представителей фамилий Фелпсов и Доджей. Основателем и многолетним президентом музея стал Генри Фэрфилд Осборн — племянник знаменитого олигарха Дж. П. Моргана, имя которого до сих пор носит один из крупнейших банков Америки — JPMorgan Chase. Как отмечает американский исследователь экологического движения Роберт Зубрин, активным сторонником первых природозащитных усилий был и президент США Теодор Рузвельт. Страсть к охоте у него сочеталась с декларируемой любовью к природе и пропагандой расовой науки; на откровенно расистские произведения он писал многочисленные хвалебные отзывы[43].

Выжившие гереро, прошедшие через пустыню. Идеи Геккеля о расовой исключительности белой расы послужили основанием многочисленных преступлений против человечности, в том числе истребления народности гереро в Намибии в 1904–1906 годы

Зубрин обращает внимание на то, что вокруг Американского музея естественной истории сформировался круг богатых и влиятельных сторонников евгеники, примитивного социального дарвинизма и расизма. В 1921 году именно здесь прошел Второй всемирный конгресс евгеники, финансирование которого обеспечили дети крупнейшего железнодорожного магната, банкиры — братья Гарриманы (злейший враг СССР Аверелл Гарриман стал видным политиком, отстаивая интересы крупного бизнеса; позднее занимал важные должности в правительстве США, был губернатором штата Нью-Йорк и послом в Москве). Среди других известных участников были Дж. П. Морган, несколько американских парламентариев и будущий президент Герберт К. Гувер.

Осборн и его единомышленники привнесли в антииммигрантскую риторику американского крупного бизнеса экологический оттенок в рамках откровенно расистской псевдонаучной теории нордизма (в «Семнадцати мгновениях весны» с этой теорией связана фраза в характеристиках эсэсовцев: «Характер нордический»). Они считали, что «ненордические иммигранты» не разделяют глубокого чувства к природе, присущего тевтонам и англосаксам, и тем самым представляют собой непреходящую опасность для еще оставшихся нетронутыми территорий.

Одним из виднейших представителей американских «защитников дикой природы» является идеолог американского расизма Мэдисон Грант — автор книги по расовой гигиене «Конец великой расы, или Расовая основа европейской истории» (The Passing of the Great Race: or, The Racial Basis of European History), вызвавшей восхищение Гитлера. Знаменитый военный историк Б. Г. Лиддел Гарт отмечал, что одной из важных причин нападения Японии на США в конце 1941 года была расистская иммиграционная политика США: «Когда же Америка последовательно приняла ряд законодательных мер по ограничению въезда японских иммигрантов, возмущение японцев усилилось. Кульминационной точкой стал закон 1924 года, исключивший азиатов из числа иммигрантов. Двойное унижение вызвало сильное негодование в Японии»[44].

Американский музей естественной истории. Многие первые природозащитники в США были сторонниками евгеники и расизма

По мнению Р. Зубрина, Осборн и Мэдисон Грант, подключив учредителей Музея естественной истории и членов нью-йоркского охотничьего клуба «Бун и Крокетт» (Boone and Crockett Club), сыграли ключевую роль в основании или становлении таких ранних американских экологических групп, как «Сьерра клуб» (Sierra Club) и «Лига по спасению секвойи» (Save the Redwoods League).

Выдающийся статистик, оздатель методологии, активно, но зачастую некорректно применяемой современными экологами, Роналд Фишер верил в наследственность интеллекта и таланта и поэтому считал, что браки должны заключаться только между индивидуумами одного социально-физиологического уровня. Как следствие, он призывал финансово-политическими мерами повышать рождаемость в высших слоях общества и контролировать ее в низших, вплоть до принудительной стерилизации. В Великобритании эти призывы не имели успеха, однако в США, Германии, Дании законы о стерилизации были приняты и даже просуществовали некоторое время.

На Третьем международном конгрессе по евгенике в августе 1932 года Генри Фэрфилд Осборн выступил с речью, в которой подчеркивались единые идейные основания евгеники и защиты природы.

Он обобщил результаты своего мирового турне в виде «шести излишков»:

1) излишнее разрушение природных ресурсов;

2) излишняя механизация, замена машинами труда людей и животных;

3) излишнее строительство железных дорог, кораблей, современной транспортной инфраструктуры;

4) избыточное производство продуктов питания и механических средств;

5) излишняя уверенность в будущих спросе и предложении, что влечет за собой ускорение использования природных ресурсов;

6) перенаселенность, выходящая за всякие границы естественных или научных ресурсов мира, и — как следствие — рост безработицы среди наименее приспособленных.

Скандально известное выступление Греты Тунберг 23 сентября 2019 года на саммите ООН по климату напомнило, что и по сей день программные положения, изложенные Осборном на Всемирном конгрессе по евгенике, никуда не исчезли. На них продолжают опираться десятки, если не сотни западных экологических организаций. Ключевым пунктом в их программе является мифическая «перенаселенность». «Сейчас движение в защиту окружающей среды, — считает соучредитель и бывший руководитель канадского отделения Greenpeace Патрик Мур, — фактически характеризует человека как единственный плохой вид на земле. Некоторые даже умудряются заявлять, что люди — это зло, так как мы угрожаем существованию жизни на планете, особенно сжигая ископаемые виды топлива и выбрасывая углекислый газ в атмосферу»[45].

Кровавое наследие Мальтуса

Первым вопрос о лишнем населении поставил Томас Мальтус (1766–1834), англиканский священник и ученый, профессор колледжа Британской Ост-Индской компании[46].

В вышедшем в 1798 году печально знаменитом «Опыте о законе народонаселения»[47] Мальтус вступает в прямую полемику со знаменитыми деятелями — страстным поборником социальной и политической справедливости Уильямом Годвином и великим французским математиком и политиком Никола де Кондорсе, верившими, что развитие науки и технический прогресс сделают возможной достойную жизнь для всего человечества.

Мальтус выступал за нравственное обуздание низших классов. По его мнению, низшие сословия должны жениться только тогда, когда семья готова обеспечивать детей. Если же общество не может обуздать разврат, тогда не надо ни на кого пенять: вступают в силу божественные законы! Голод, эпидемии и войны просто сдерживают рост народонаселения (вот таким представляется Всеблагий по версии англикан). Но достойна ли человечества такая позиция? Или более справедлив был Бертольд Брехт, отвечая мальтузианцам и другим социал-дарвинистам: «Сначала накорми, потом говори о морали!»[48]?

Томас Роберт Мальтус, художник Джон Линнелл. Источник: Wellcome Collection. Современные экологи поддерживают ошибочную теорию Томаса Мальтуса о необходимости противостоять росту населения

Мальтус безо всякого научного обоснования, кроме популистского эмпиризма, утверждал, что население растет в геометрической прогрессии, а запасы продовольствия — в арифметической, и это порождает бедность и страдания. Предложение рабочей силы начинает превышать спрос — и, как следствие, оплата труда снижается. При этом цены на продукты питания растут. Таким образом, увеличивая число работников, мы лишь усиливаем симптомы бедности.

Еще при жизни Мальтуса «закон» его имени получил фантастическую популярность в правящих кругах Британии. Он до сих пор оказывает огромное влияние на политику, проводимую Западом. При этом мальтузианство применялось очень избирательно: так, например, одной из основных проблем в мировой политике между франко-прусской войной 1870 года и Первой мировой войной было то, что население Германии не просто больше французского, но и растет более высокими темпами. Еще Гете в свое время заметил, что «люди повинуются законам природы, даже когда действуют против них»[49].

Закон о бедных и работные дома

Под прямым и непосредственным влиянием идей Мальтуса в Великобритании был принят «Закон о бедных» (Poor Law Amendment Act, 1834), отменявший денежные дотации и продовольственную помощь неимущим и нуждающимся, «покончив раз и навсегда с любыми сантиментами в отношении бедняков»[50].

Основным каналом социальной поддержки неимущих становились работные дома, широко известные по книгам Чарльза Диккенса, называвшего их «цитаделями жестокости и бесчеловечности в отношении самых слабых и уязвимых слоев населения»[51]. Малыш Оливер Твист оказался в сравнительно хороших условиях — его отправили «на ферму, в отделение работного дома, находившееся на расстоянии примерно трех миль, где от двадцати до тридцати других юных нарушителей закона о бедных копошились по целым дням на полу, не страдая от избытка пищи или одежды, под материнским надзором пожилой особы, которая принимала к себе этих преступников за семь с половиной пенсов с души»[52].

Оливер Твист просит добавки каши у надзирателя работного дома. Художник Джордж Крюкшанк. Источник: Wellcome Collection. Известные по книгам Чарльза Диккенса работные дома были призваны сдерживать рост бедного населения

Поступивших в работные дома «осматривал врач, небрежно сортируя их на здоровых и больных, потом их мыли под сильной струей холодной воды, обривали голову и выдавали униформу серого цвета. Незамужним матерям в знак позора на одежду нашивали желтую полосу. После этого разделяли семьи». Мужчины, женщины, мальчики и девочки жили в отдельных помещениях, повсеместными были строгий режим для взрослых и жестокое обращение с детьми, узаконенное насилие, тяжелейший труд[53].

Несмотря на критику прогрессивной общественности, работные дома просуществовали почти столетие. Много позже, уже в 30-х годах XX века Джордж Оруэлл так описывал учрежденный при работном доме (доме для нищих, постоянно проживающих на общественном содержании) временный приют с одноразовым ночлегом для нищих бродяг: «Угрюмый тускло-желтый кирпичный куб в углу владений работного дома; решетки на крохотных окнах и стена высокой ограды с железными воротами слишком напоминали тюрьму»[54].

Идеологической основой этой системы стали идеи Мальтуса и других первых экономистов. Идейный предшественник Мальтуса Джозеф Таунсенд считал, что причиной бедности являются бесконтрольное размножение бедных, лень и пороки, отсутствие добродетелей протестантской этики[55]. По его мнению, голод является прекрасным средством принуждения бедных к труду. Адам Смит подчеркивал, что государственная помощь бедным бесполезна, поскольку является вмешательством в саморегулирующиеся рыночные механизмы.

«Закон о бедных» заложил основу системы «новой» социальной опеки в Великобритании, где пенсионное обеспечение в самом усеченном виде появилось только в 1908 году, а до того низвергнуть человека на социальное дно могли многодетность или отсутствие детей, опасная работа в промышленности и просто невозможность найти любую работу. Существенные, хотя и ограниченные схемы социального страхования были введены в Англии только в 1911 году.

Мальтузианская доктрина дала британскому правительству основание для отказа в помощи Ирландии, когда в 1846 году там разразился великий голод, закончившийся только в 1850 году.

В письме знаменитому экономисту Давиду Рикардо Мальтус писал: «Земля в Ирландии бесконечно более населена, чем в Англии. Для того чтобы полностью использовать натуральные ресурсы страны, большая часть населения должна исчезнуть с лица земли»[56]. Однако в 1846 году Ирландия не была перенаселена. Ее население составляло 7,5 млн, то есть вдвое меньше, чем в Англии (15,8 млн), а проживало оно на площади, которая составляла порядка двух третей от площади Англии, при сравнимом качестве земли.

Энгельс язвительно писал про мальтузианцев: «Мы видим также, как общественное мнение господствующего в Англии класса, — а только оно одно пользуется гласностью на континенте, — колеблется в зависимости от моды и интереса. Сегодня Англия нуждается в быстром и надежном привозе хлеба — и Ирландия как будто создана для возделывания пшеницы; завтра Англии нужно мясо — и Ирландия годится только для пастбищ: пять миллионов ирландцев одним фактом своего существования попирают все законы политической экономии, их нужно выгнать, пускай убираются куда глаза глядят!»[57]

Зарисовка запада Ирландии. Джеймс Мэхони, деревня Минис, 1847. Источник: Wellcome Collection. Британское правительство отказывалось помогать голодающим ирландцам, поскольку считало голод естественным средством от перенаселения

То есть голод наступил не из-за перенаселенности. Как сообщает А. Тарасов[58], после подавления ирландского восстания 1798 года и введения англо-ирландской унии 1801 года британские власти методически свели на нет все экономические достижения Ирландии. Автономный ирландский парламент был упразднен, а протекционистские пошлины, установленные им для защиты слабой ирландской промышленности, отменены. Взамен британские власти ввели в 1798 году высокие пошлины на вывоз ирландских шерстяных изделий в Англию и за границу — и таким образом практически уничтожили наиболее динамично развивавшуюся отрасль ирландской промышленности. С огромным трудом в Ирландии выжили только льняное производство, винокурение, пищевое производство и (в незначительной степени) хлопчатобумажное. Рабочие с разорившихся фабрик превратились в супердешевую рабочую силу для предприятий метрополии.

В области сельского хозяйства действовал так называемый карательный кодекс, закрепивший полуфеодальную систему хозяйствования, ограничивший в правах коренное население (формально — по религиозному признаку) и вызвавший деградацию сельского хозяйства. Земля отошла к английским землевладельцам, на ирландцев наложили непомерные подати, а возможностей найти работу на мануфактурах не было. Таким образом, картофель стал единственной доступной возможностью прокормиться.

Но в 1845 году распространившаяся по острову болезнь картофеля фитофтора уничтожила урожай, вызвав страшный голод, несмотря на то что Ирландия отправляла в Великобританию значительные объемы зерна, масла, сыра и мяса. К тому же в 1846 году в Англии были отменены пошлины на зерно, что вызвало резкое падение цен на хлеб и побудило лендлордов к переориентации сельского хозяйства страны с земледелия на пастбищное животноводство — и, следовательно, к сгону арендаторов с земли.

То, что началось как стихийное бедствие, превратилось в гуманитарную катастрофу из-за действий британского правительства вигов, возглавляемого лордом Джоном Расселом. Глава правительства, как и большинство истеблишмента того времени, находился под влиянием мальтузианских идей.

Управлять предоставлением помощи лорд Рассел уполномочил заместителя секретаря Королевского казначейства Чарльза Тревельяна, который учился у Мальтуса в Ост-Индском колледже. В своей книге «Ирландский кризис» (The Irish Crisis), вышедшей в 1848 году, Тревельян назвал голод «прямым ударом Всеведающего и Всемилостливого Провидения» по глубоко укоренившемуся в обществе злу, неприятным, но необходимым средством, которое позволит искоренить социальные пороки.

Сэр Чарльз Эдвард Тревельян, 1-й баронет, 1807–1886. Ученик Мальтуса лорд Тревельян считал, что голод — неприятное, но необходимое средство искоренения социальных пороков

Обычно британское правительство в случаях неурожая картофеля помогало голодающим через систему работных домов, но Тревельян в духе Мальтуса считал, что Ирландия должна сама справиться с ситуацией при помощи невидимой руки рынка, а если Британия даст Ирландии все необходимое для того, чтобы выжить, то тогда вместо решения глубинных проблем Ирландия станет зависимой от британской помощи. Соответственно, программы помощи затягивались и затрагивали только наиболее пострадавшие территории; правительство не делало ничего, чтобы сдержать массовый исход жителей сельских регионов[59]. В самый разгар голода из Ирландии было вывезено более 730 тыс. голов крупного и мелкого скота и более 3 млн кварт кукурузной и пшеничной муки[60].

По оценкам исследователей, в результате голода в Ирландии погибло около 1 млн человек, еще 2 млн эмигрировали. С 1841 по 1851 год население Ирландии сократилось на 30 %[61]. В 1848 году за усердную службу Тревельяну был пожалован рыцарский титул.

Через 30 лет после Великого ирландского голода мальтузианская теория обернулась очередными миллионами смертей на другой стороне земного шара. В 1876–1879 годах ужасающая засуха уничтожила урожай во многих частях Индийского субконтинента.

Так же, как и в Ирландии, возможность накормить индийцев была. В 1876 году экспорт зерна по сравнению с предыдущим годом увеличился вдвое, а в 1877 году — еще вдвое. Однако стихийное бедствие вкупе с неконтролируемым экспортом, большими налогами и обесцененной рупией поставило индийских крестьян на грань выживания. Как и в Ирландии, вместо того чтобы облегчить страдания народа, имперское правительство использовало мальтузианскую теорию для оправдания жестокой политики[62].

В 1877 году вице-король Роберт Булвер-Литтон заявлял в Законодательном совете, что индийское население имеет тенденцию увеличиваться быстрее, чем продовольствие, которое оно выращивает на земле.

Голод в Индии, 1876–1878. В XIX веке жертвами британских борцов с перенаселением в Индии стали 25–29 млн человек, которые погибли от голода

Индийские безземельные батраки бродяжничали и попрошайничали по всей стране в поисках пропитания. Их отлавливали и сгоняли в «лагеря помощи», где принуждали к тяжелому труду. Их рацион состоял из одного фунта риса (1630 калорий в день). Это меньше, чем выдавали нацисты узникам Бухенвальда, однако результаты были схожими: статистика смертности составляла 94 % в годовом измерении.

Не все британцы были такими безжалостными. Британское сообщество города Мадрас под предводительством благотворителя герцога Букингемского предприняло попытку собрать средства для помощи индийским крестьянам, однако Литтон заблокировал эту и другие инициативы. За 3 года погибло от 6 до 10 млн человек. В 1896–1902 годах этот кошмарный опыт повторился, на этот раз количество жертв достигло 19 млн.

Ошибочность учения Мальтуса

Трудно переоценить значение теории Мальтуса для становления экологических мировоззрений на Западе и современных концепций боевых экологов.

Базовое предположение Мальтуса о снижении стоимости труда и росте цен на продовольствие вследствие ограниченности ресурсов было опровергнуто опытом, практикой выживания человечества. Мальтус вполне сознательно отказывался учитывать то, что вместе с населением благодаря научно-техническому прогрессу растет и производительность труда, причем темпами, значительно превышающими скорость прироста населения.

С учетом накопленного опыта у нас есть все основания считать, что по мере роста населения уровень потребления и качество жизни устойчиво повышаются, а вовсе не снижаются — при прочих равных условиях.

Мальтус — отменный стилист и хороший полемист, но слабый логик — строил свою аргументацию на откровенно неприличном в наше время вульгарном эмпиризме и совершенно ненаучном применении экстраполяции. В 1828 году он с самодовольной самоуверенностью указывает: «Все, что нам известно о Китае и Японии, дает нам право сомневаться в том, чтобы при наибольших усилиях человеческого труда можно было достигнуть удвоения количества произведений земли, даже в возможно длинный период времени»[63].

С тех пор в Восточной Азии произошел колоссальный рост сельскохозяйственного производства: например, производительность труда в пересчете на гектар рисовых чеков увеличилась примерно в 200 раз[64]. Производство зерна в Китае выросло почти в 6 раз: с 113 млн метрических тонн[65] в 1949 году — до 620 млн м.т. в 2017 году[66], с учетом результатов ряда неудачных земельных реформ, а также значительного перераспределения доли зерноводства в пользу более высокомаржинальных отраслей сельского хозяйства[67]. К 2010 году в Китае выращивали четверть мирового зерна[68].

Самое забавное в вульгарных мальтузианских рассуждениях состоит в том, что с конца XIV по начало XIX века население Китая выросло в 5–6 раз[69] (особенно быстрый рост приходился как раз на 1724–1852 годы — до Опиумных войн и Тайпинского восстания[70]), и сельское хозяйство страны обеспечивало пропитанием этот рост, хотя в это же время наблюдался рост доли технических культур, например хлопка. То есть дремучий эмпиризм Мальтуса в отношении возможности роста аграрного производства даже в его собственной системе координат был ошибочным.

Многие специалисты говорят о мальтузианской путанице между причинами и следствиями роста населения и технологического прогресса. Рост населения Китая в XX веке был обусловлен аграрной революцией (прежде всего введением в середине столетия новых, высокопродуктивных сортов риса, улучшением агротехники, переходом к товарному сельскому хозяйству), прекращением японской оккупации, улучшением медицинского обслуживания и социальной инфраструктуры, общеэкономическим ростом.

Современный Китай. Предположение Мальтуса о снижении цены труда и росте цен на продовольствие вследствие ограниченности ресурсов было опровергнуто

Тут уместно напомнить о том, что представляет собой активно занимающийся вопросами ограничения рождаемости известный вашингтонский фонд «Институт мировых ресурсов». В числе его грантополучателей есть и оголтело мальтузианские структуры: в частности, американская Федерация планируемого родительства (Planned Parenthood Federation of America) — самый большой абортарий в США[71] — и Совет по народонаселению (Population Council). Первая из этих организаций была основана членом Американского евгенического общества Маргарет Сэнгер в 1921 году и изначально называлась Американской лигой контроля над рождаемостью.

В 1921 году в одной из статей М. Сэнгер писала, что «самая острая задача сегодня — ограничить чрезмерную рождаемость умственно и физически дефективных», предсказывая, что «обществу придется пойти на самые радикальные и спартанские методы, если оно будет беззаботно поощрять хаотическое размножение, причиной которого является наш безрассудно жестокий сентиментализм». Сэнгер рассматривала контроль рождаемости как способ предотвращения воспроизводства «непригодных». Детям с синдромом Дауна эти американские благотворители места на земле не оставляли.

В конце 1930-х годов Сэнгер инициировала так называемый негритянский проект, направленный на распространение средств контроля рождаемости среди чернокожих юга США. Как и многие другие «прогрессивные» американские деятели того времени, Сэнгер считала, что на многочисленное чернокожее сообщество, прозябающее в нищете, тратится слишком много ресурсов[72].

Population Council — благотворительная организация, которую основал в 1952 году Джон Рокфеллер III для борьбы с угрозой перенаселения планеты. Совет проводит исследования с целью развития новых средств и методов контрацепции, а также разрабатывает проекты и программы по контролю за населением в развивающихся странах. Он вырос из созванной Рокфеллером конференции по вопросам населения, участники которой выражали сожаление, что «современная цивилизация нивелировала действие естественного отбора, оставляя в живых большее количество „слабых“, тем самым ухудшая показатели генетического качества». Для борьбы с этим и был создан Совет по народонаселению. Первые 100 тыс. долларов на создание Совета дал Рокфеллер, став его первым президентом. Затем президентами последовательно становились члены Американского евгенического общества Фредерик Осборн и Фрэнк Ноутштейн. Среди первых доноров — Фонд Рокфеллера и Фонд Форда, однако вскоре крупнейшими донорами стали правительства США и других стран Запада.

Совет приобрел печальную известность после применения в странах третьего мира, при поддержке правительства США и других развитых стран, радикальной политики снижения рождаемости, предусматривающей откровенно жестокие методы вроде насильственной установки в антисанитарных условиях внутриматочных спиралей и непроверенных таблеток для абортов, которые привели к серьезным побочным эффектам и осложнениям у десятков тысяч женщин.

Дальше мы увидим, что эти же фонды финансируют и экологические программы. Именно такие международные организации, проповедующие откровенный социальный каннибализм, и выдавали лицензии на профпригодность российским боевым экологам. Между тем в развитых странах социологи уже встревожены: «Запад медленно умирает из-за низкого уровня рождаемости… В долгосрочной перспективе проблема может стать нерешаемой в принципе: способных к деторождению и желающих рожать людей будет становиться все меньше»[73].

Сегодня есть все основания утверждать, что основным фактором роста качества жизни является не количество населения, а уровень технологического развития. Технологии же являются не продуктом земли, а продуктом труда человека. У нас нет достаточных причин полагать, что развитие технологий не сможет и дальше раздвигать пределы роста численности для человечества. Накопленный опыт свидетельствует, что поставленные обществом перед наукой задачи решаются — то есть социальный заказ удовлетворяется.

В самом деле, сейчас развитые химические технологии позволяют получать все необходимые человеку химические соединения с помощью органического синтеза и даже придавать новой пище вкус натуральной еды. Естественным технологическим ограничителем размножения человечества (к тому же в очень далеком будущем) может считаться только исчерпание всей энергии Солнца. Но это касается бесконечно отдаленного будущего.

С другой стороны, при наличии нужных технологий, чем больше в стране населения, тем больше возможностей для эффективного разделения труда. Десять человек, обладающих разными умениями, вместе могут сделать больше, чем один человек с одним навыком. Плотность населения становится решающим фактором, определяющим уровень благосостояния[74].

Страны и регионы с большим населением формируют большие рынки, а значит, привлекают больше инвестиций в производство, чем малонаселенные страны. Если рынок для определенного типа продукции слишком маленький, то снижается мотивация для строительства завода и производства. Вместе с тем, когда потенциальные объемы продаж достаточно велики, привлечь необходимые инвестиции гораздо легче. Россия, в силу неравномерности распределения жителей, постоянно сталкивается с этой проблемой. Корейские и японские компании активно инвестируют в европейской части России, но слабо мотивированы для инвестиций на географически близком им Дальнем Востоке именно из-за небольшой плотности населения и узости регионального рынка.

Чем больше население, тем больше возможностей для строительства инфраструктуры: электростанций и линий электропередач, дорог, мостов, каналов, железных дорог, морских портов, аэропортов, — делающей экономику более эффективной. За счет эффекта масштаба государство с большим населением может позволить себе лучшее качество здравоохранения, может более эффективно справляться с эпидемиями.

Но боевых экологов это не волнует. Биоэтик (sic!) Трэвис Ридер из американского Университета Джонса Хопкинса, автор книги «На пути к этике малой семьи: как перенаселение и изменение климата влияют на моральные принципы деторождения» рассказывает: «Если вы заводите ребенка, то это дополнительные 10 000 тонн углекислого газа в нашей атмосфере. Мы говорим об этом со своими студентами, и они очень ответственные и активные ребята, беспокоящиеся о нашем общем будущем[75]».

Мальтузианство и современность

Несмотря на очевидную ошибочность мальтузианского учения, именно на его тезис о пагубности перенаселения опираются основоположники современного экологического движения, такие как автор вышедшей в 1968 году книги «Бомба перенаселения» (The Population Bomb; иногда название переводят как «Демографическая бомба») Пол Эрлих. Он называл ирландский картофельный голод срабатыванием предохранительного клапана в результате неограниченного роста населения[76].

Индия, по его мнению, никогда не сможет обеспечивать себя продовольственными ресурсами самостоятельно, а потому нет смысла бороться с голодом в этой стране. Не правда ли, знакомый мотив? Особенно нелепо он выглядит на фоне того факта, что Индия на границе 1970–1980-х годов добилась самообеспечения зерном[77].

Производство зернобобовых культур в Индии в 1960–2010-х годах. Источник данных: http://www.fao.org/faostat/en/#data

Но еще в 1968 году Эрлих призывал смириться с гибелью людей в Индии, так как продовольствия для них не будет хватать никогда. В 1970 году он сказал, что если бы был игроком, то поставил бы на то, что в 2000 году Англия прекратит существование[78]. Справедливости ради нужно заметить, что Эрлих писал о том, в чем не разбирается. По профессии он энтомолог, специализирующийся на чешуекрылых (бабочках и мотыльках), которые по интеллектуальным и социальным качествам несколько отличаются от высших приматов вида гомо сапиенс.

Конечно, специалист по мотылькам и гусеницам может позволить себе слабо разбираться в созидательном труде, преобразующем мир. Человек — неотъемлемая часть природы, и влияние человека на природу по своей сути является частью той самой природы.

Через несколько лет после «Бомбы перенаселения» вышел нашумевший доклад Римского клуба «Пределы роста»[79], ставший настольной книгой экологов до нынешнего дня. Доклад содержал прогноз, что «взрыв перенаселения» приведет к катастрофическому снижению уровня жизни до конца XX века, а мировой ВВП на душу населения снизится с тогдашних 3200 долларов США до 2000. Средний мировой номинальный ВВП на душу населения в 2017 году составил 10 714,5 доллара[80].

Римский клуб прогнозировал и скорое исчерпание почти всех полезных ископаемых. К 1981 году, по их якобы научным предсказаниям, должны были быть исчерпаны запасы золота, к 1985-му — ртути и серебра, к 1987-му — олова; в 1990 году мир должен был остаться без цинка, в 1993-м — без меди и свинца, в 2000-м — без вольфрама, в 2003-м — без алюминия, в 2006-м — без молибдена. Запасы природного газа, по их мнению, должны были исчерпаться к 1994 году, нефти — к 1992 году. Марганец, по расчетам, должен был закончиться в 2018 году, а металлы платиновой группы — в 2019-м.

Если бы эти подсчеты были верны, то можно было бы ожидать значительного повышения цен на эти металлы уже в ближайшем будущем. Экономист Джулиан Саймон в 1980 году публично предложил любому желающему пари на разницу в рыночной цене обусловленного количества выбранного вида сырья по состоянию на дату пари и на любую выбранную дату в будущем.

Эрлих со своими партнерами — экологами Джоном Холдреном и Джоном Хартом — приняли пари. В качестве индикативных видов сырья выбрали медь, олово, никель, хром и вольфрам и договорились проверить цены через 10 лет — в 1990 году. По истечении срока в цене упал каждый из металлов, выбранных Эрлихом и компанией. Так, биржевая цена олова снизилась с 8,46 доллара США за фунт в 1980 году до 3,86 доллара в 1990-м: расход олова в производстве консервных банок снизился благодаря применению новых лаковых покрытий, а сами жестяные банки вытесняются сделанными из алюминия и других материалов; оксид алюминия (корунд) почти полностью заменил карбид вольфрама в металлообработке; алюминиевые и волоконно-оптические провода вытесняют медные; спрос на никель и хром снизился из-за появления новых сплавов[81].

Эрлих с товарищами проиграли спор. Саймон предложил экологам реванш, но те отказались. Возможно, была допущена ошибка в выборе видов сырья и нужно было предпочесть те, что в избытке добываются в КНР. Центральный печатный орган китайских коммунистов газета «Жэньминь Жибао» язвительно писала: «На международном рынке товаров… существует странное явление: когда Китай экспортирует полезные ископаемые, такие как нефть, уголь и железные руды, цены на них обычно невысокие, а когда Китай превращается в импортера, стоимость на товары или сырье сразу же поднимается в несколько десятков раз»[82].

Индия. Вопреки апокалиптическим прогнозам боевых экологов, на границе 70-х и 80-х годов Индия добилась самообеспечения зерном

Апокалиптические прогнозы боевых экологов не оправдываются регулярно. Еще в XIX веке широко разрекламированный экономист Уильям Стэнли Джевонс (один из авторов теории предельной полезности) соглашался с Мальтусом в том, что предложение пищевых ресурсов не бесконечно, однако считал, что развитие производства и свободной торговли способно освободить человечество от ограничений роста. Правда, Джевонс обнаружил другое препятствие для развития — ограниченность полезных ископаемых.

Исследователь Руперт Дарвол отмечает, что в работе «Угольный вопрос» Джевонс предупреждал о скором исчерпании запасов угля и предсказывал упадок Великобритании в связи с постепенным сокращением предложения этого ископаемого. Он не принимал тезис Годвина и Кондорсе о способности науки освободить человечество от ресурсных ограничений путем, скажем, открытия новых источников энергии, превосходящих п эффективности мускульную тягу животных или паровой двигатель. Не верил Джевонс и в нефть, предложение которой в те времена было небольшим, а цена — слишком высокой. Прогрессу в будущем, по его мнению, надлежало идти в направлении развития эффективности парового двигателя, работающего на угле.

Соответственно, по его расчетам, будущая потребность Великобритании в угле должна была вырасти кратно, превысив физические ресурсы недр страны. Фактические же добыча и потребление угля были в разы меньше прогноза Джевонса, а нефти — многократно выше[83] (см. рис.).

Руперт Дарвол, Эпоха глобального потепления, Quartet Books Limited, Лондон, 2013

Уголь в Уэльсе перестали добывать по политическим причинам только в 80-е годы XX века, когда алчная премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер столкнулась в смертельной схватке с профсоюзом шахтеров. Дешевле оказалось импортировать уголь, чем платить достойную зарплату английским угольщикам. Перевод британского флота с угля на мазут произошел еще до Первой мировой войны под влиянием Уинстона Черчилля и акционеров Англо-Персидской нефтяной компании. Это прародитель нынешней англо-американской нефтяной супермонополии ВР-Амосо, возникшей из слияния British Petroleum и American Oil Company, которая печально известна экологической суперкатастрофой на своей нефтяной платформе в Мексиканском заливе, изрядно изменившей климат в Европе в результате загрязнения Гольфстрима.

«Природа всегда права; ошибки же и заблуждения исходят от людей», — утверждал Гете. Несмотря на все очевидные провалы существующей экологической логики, повестка дня боевых экологов в западном обществе давно превратилась из некогда маргинального течения в мейнстрим. Это стало возможным потому, что произошло слияние лоббистов «зеленого» бизнеса и чиновников в национальных правительствах и международных организациях в единый Климатико-промышленный комплекс (по выражению Руперта Дарвола[84]): они вместе делают одну и ту же работу — продвигают бизнес-интересы под прикрытием экологической тематики.

Забавным (если бы не было настолько грустным) олицетворением совершенно неприглядного конфликта интересов является кембриджский профессор Грубб, который доказывал, что масштабное применение альтернативных источников энергии не потребует регулирующих мощностей в виде тепловых электростанций. В разное время, иногда одновременно, он занимал следующие должности: 1) ведущий автор Межправительственной группы экспертов по климатическим изменениям; 2) ведущий советник по альтернативной энергетике в энергетическом регуляторе Великобритании Ofgem; 3) член Комитета по климатическим изменениям; 4) профессор энергетической и климатической политики в University College London; 5) главный редактор журнала Climate Policy; 6) глава наблюдательного совета аналитического центра Climate Strategies; 7) главный экономист некоммерческой организации фонда Carbon Trust; 8) руководитель направления энергетики и экологии в Королевском институте международных отношений (Chatham House). Среди партнеров Climate Strategies — три министерства Великобритании, Комитет климатических изменений, два федеральных министерства Германии, два наднациональных органа (Европейская комиссия и Всемирный банк), а также несколько фондов[85]. Климатико-промышленный комплекс постепенно захватывает все связи между правительством, академическими учреждениями и неправительственными организациями. А недобросовестность (или профессиональная несостоятельность) профессора Грубба доказана реальной практикой использования возобновляемых источников энергии в Германии, да и в ЕС в целом.

Подобные кадровые пересечения внутри структур Климатико-промышленного комплекса между «зеленым» бизнесом, экоактивистами, «зеленой академией», СМИ и чиновничеством скорее правило, чем исключение. Тесная взаимосвязь между бизнес-интересами и деятельностью боевых экологов — важнейший фактор успешности последних.

На содержании у крупного бизнеса

«Зеленое» движение с самого начала поощрялось «хозяевами жизни» в США и американскими олигархами. У крупного бизнеса в наши дни существует ярко выраженная тенденция поддерживать «прогрессивные темы» — таким образом, на стороне экологов оказывается значимый структурный перевес. Современная «зеленая» филантропия переворачивает само понятие филантропии как помощи самым нуждающимся. Вместо поддержки обездоленных богачи помогают стоящим у них на службе и без того не бедным «зеленым», замыкая кругооборот денег.

Загадочная Ассоциация экологических грантодателей (Environmental Grantmakers Association, EGA)[86] была образована в 1987 году после встречи экологических спонсоров в Вашингтоне (очень показательно, что с этого времени резко усилилась деструктивная активность экологов по развалу СССР). Тогда 12 фондов-основателей со всей территории США договорились о координации усилий, обменялись списками грантов и опубликовали каталог вызывающих их интерес программ. Последующие встречи подтвердили заинтересованность группы в содействии расширению связей между грантодателями через EGA. Сейчас она координирует активность более 200 фондов со всего мира. Фонды-члены EGA в совокупности владеют активами на сумму около 200 млрд долларов и ежегодно выделяют более 1 млрд долларов на охрану окружающей среды.

EGA ежегодно проводит своего рода конференции, называемые «Осенние выезды». Под эгидой Ассоциации проводятся рабочие группы, обсуждение проектов, брифинги по федеральной, государственной и региональной политике, готовятся многочисленные публикации для фондов-членов, лекции, поездки, тренинги для лидеров и другие мероприятия. При этом сама EGA гранты не предоставляет и отказывается раскрывать данные о своих 200 членах. Она только координирует распределение грантов, максимизируя стратегическое влияние «зеленых» долларов.

Например, фонд «Мемориальный Траст Пью» (Pew Memorial Trust), основанный нефтяным магнатом Джозефом Пью в 1948 году и являющийся традиционным оплотом консервативных позиций в Республиканской партии, поддерживавшим такие структуры, как Институт Гувера и Американский институт предпринимательства, в 1980-х годах начал переориентацию на финансирование экологических организаций. В 1998 году фонд учредил Центр Пью по глобальному изменению климата (Pew Center on Global Climate Change), работающий над проблемами глобального потепления, который в 2011 году был переименован в «Центр по решениям в области климата и энергии» (Center for Climate and Energy Solutions, C2ES). Фонд финансирует такие структуры, как «Сьерра клуб» (Sierra Club), «Друзья Земли» (Friends of the Earth), «Справедливость для Земли» (Earthjustice), «Фонд защиты окружающей среды» (Environmental Defense Fund)[87].

Такие же процессы шли и в Фонде Джона и Кэтрин Макартуров[88], где в 1978 году произошла переориентация фонда на прогрессивные темы. Фонд обладает активами в размере 6,3 млрд долларов и является одним из ключевых экологических грантодателей США.

В 1982 году фонд предоставил грант в 15 млн долларов на учреждение «Института мировых ресурсов» (World Resources Institute), ставшего одним из ведущих аналитических центров по вопросам потепления в США. Из 51,6 млн долларов поступлений только 2,6 млн предоставлено корпоративными спонсорами — такими как «Европейский климатический фонд» (European Climate Foundation), «Работа над климатом» (ClimateWorks Foundation) и «Энергетический фонд» (Energy Foundation); 5,3 млн обеспечило правительство США, 28,7 млн — европейские правительства и Европейская комиссия с целевым назначением «на разработку глобального соглашения по изменению климата в 2015 году» — Парижского соглашения, которое подписал Обама и от которого отказался Трамп.

Экологические протесты в США. На «спонтанные» протесты против трубопроводов Keystone XL и Dakota Access были потрачены миллионы долларов, в том числе из фондов Рокфеллеров

Фонд «Работа над климатом» — еще один примечательный источник корпоративных средств для «прогрессивных грантополучателей». Фонд был учрежден в 2008 году тремя крупнейшими организациями в Америке: Фондом Хьюлетта, Фондом Паккарда и Фондом Макнайта, — влившими в него 1,1 млрд долларов. Средства, которые аккумулирует ClimateWorks, перераспределяются в Energy Foundation, который является ключевым источником средств для американских неправительственных организаций.

Но самое интересное — это «Карта социального эффекта», еще один проект по централизации и координации усилий транснациональных экологических организаций. Проект был начат коалицией организаций «Независимый сектор» (Independent Sector), НКО «Гайдстар» (GuideStar) и стратегическим Альянсом «За разумную благотворительность» (BBB Wise Giving Alliance). Они требуют от организаций «описаний их представлений о преобразовании мира и способов, которыми они планируют этого добиваться. Проект также предлагает серию конкретных примеров, как этого добиваться»[89]. ChartingImpact.org будет накапливать информацию и передавать ее грантодателям.

В качестве положительного примера приводится фонд ClimateWorks, «препятствующий увеличению выработки парниковых газов», который оценивает, на сколько тонн могут снизиться выбросы углекислого газа в атмосферу при условии изменения политики правительства и промышленных предприятий. Фонд использует «единый показатель, который может отслеживать всю сеть», что позволяет более продуктивно обсуждать возможности дальнейшего прогресса. Несмотря на то что «стандартизация такого рода может применяться только применительно к конкретной проблеме», «хозяева жизни» пытаются стандартизировать все НКО. Они уже не стесняясь заявляют (и неявно угрожают несогласным): «Мы стараемся сформировать единое рыночное пространство некоммерческого сектора, обеспеченное полноценной и доступной информацией об НКО, которая пользуется спросом потенциальных доноров, будь то состоятельные люди, семейные фонды или крупные фонды общего типа. Мы полагаем, что поведение доноров изменится, когда все элементы займут свои места»[90].

Занятно, что и «спонтанные» протестные кампании тоже получают финансирование от бизнеса. Так, основанная в 2008 году радикальная транснациональная экологическая организация 350.org[91] («в честь» концентрации углекислого газа в атмосфере — 350 частиц на миллион, которую почему-то считают безопасной) во главе с публицистом Биллом Маккиббеном требует полного отказа от традиционной энергетики путем всеобъемлющего, «быстрого и справедливого» перехода на стопроцентно возобновляемые источники энергии; полного запрета всех новых разработок в сфере нефти, угля и газа; изъятия «социальной лицензии» и ресурсов у предприятий сферы ископаемого топлива.

Методами достижения цели объявляются решения, инициированные местными жителями, общественное сопротивление и всенародный отзыв финансовой поддержки и капиталовложений. 350.org принимает участие во множестве акций по всему миру: «противостояние угольным электростанциям и большим трубопроводам, подрыв финансовых связей топливной индустрии, строительство объектов возобновляемой энергетики», агитация за подписание и ратификацию Парижского соглашения по климату, «давление на сотни университетов, фондов, муниципалитетов и церквей изъять инвестиции из индустрии ископаемого топлива». К 2012 году 350.org удалось организовать крупномасштабную кампанию по изъятию финансовых активов с целью сокращения финансирования и социальной приемлемости добычи ископаемого топлива[92].

В одной из статей Маккиббен хвастался, что считавшиеся самой масштабной экологической акцией 350.org (вместе со «Сьерра клуб») протесты против трубопроводов Keystone XL и Dakota Access были организованы почти без привлечения денег, за счет спонтанной инициативы местных жителей. Однако журналисты выяснили, что на самом деле это была кампания с многомиллионным бюджетом[93].

Мероприятия Маккиббена получили более 100 грантов на общую сумму 10 млн долларов США из 50 благотворительных фондов. Более половины этой суммы поступило из Фонда братьев Рокфеллеров (RBF), Фонда семьи Рокфеллеров (RFF) и Центра СМИ и демократии Шумана (Schumann Center for Media and Democracy). Сам Маккиббен работал в 2001–2009 годах доверительным управляющим в рокфеллеровском фонде.

Патрик Мур говорит о «просто нечестной конкурентной борьбе», рассказывая, что в Канаде существует мощная оппозиция добыче из нефтеносных песков. Четыре проекта нефтепроводов остановлены, не могут сдвинуться с мертвой точки. У их противников имеется серьезный финансовый ресурс от конкурентов из США, начиная от американского Фонда Рокфеллера и заканчивая многими так называемыми благотворительными организациями. «Их задача — угробить эту отрасль. Экология — лишь ширма. И все это финансируется из США, чтобы остановить разработку нефтеносных песков. А в то же самое время в США успешно и без особого шума проложено десять тысяч миль новых нефтепроводов»[94].

Между тем, хвастается 350.org, подписаны «меморандумы о сотрудничестве с пятью городами региона ВЕКЦА (Восточная Европа, Кавказ и Центральная Азия) о переходе на 100 % возобновляемые источники энергии к 2050 году». Как сказал бы Ходжа Насреддин, до 2050 года кто-нибудь уж точно умрет: или ишак, или эмир, или сам Ходжа. Впрочем, ответственность за свои слова к добродетелям боевых экологов никак не относится.

В России превращение экологии в бизнес приняло еще более уродливые формы — как и большинство из того, что было некритично заимствовано у Запада.

Открытое сотрудничество

За последние годы экологическая повестка дня сильно корпоратизировалась, а партнерство между экологическими неправительственными организациями и транснациональными корпорациями стало нормой[95]. С одной стороны, западное экологическое движение, как отмечает эколог Т. Суровцев, гораздо более опытное и взрослое по сравнению с нашим. Оно наращивало все эти компетенции взаимодействия с крупнейшими монополиями порядка 100 лет[96]. С другой стороны, по словам журналиста Д. Тукмакова, «заботиться о благе окружающей среды всегда легче уже для „раскрученных“ компаний с огромными капиталами, большая часть из которых была заработана лет 20–30 назад как раз путем нещадного истребления природы. Разумеется, именно среди них всегда находятся самые отъявленные „борцы за красоту Земли“»[97].

Еще в 1990 году Фонд защиты окружающей среды (The Environmental Defense Fund) заключил соглашение с McDonald’s с целью перехода на более экологичные упаковочные материалы. WWF получает финансирование и проводит совместные акции с такими глобальными корпорациями, как The Coca-Cola Company, IKEA и так далее. «Сьерра клуб» принимает пожертвования от газодобывающей компании Chesapeake Energy и помогает продвигать бренд моющих средств за долю от продаж. Conservation International находится в партнерских отношениях со Starbucks и Walmart. The Nature Conservancy заключила соглашение с Boeing, British Petroleum, Royal Dutch Shell, Monsanto Company и Walmart. The Nature Conservancy приняла миллионы долларов от British Petroleum, а Энтони Бургманс, член совета директоров BP, входит в наблюдательный совет WWF International. Даже Greenpeace — на словах одна из наиболее антикорпоративно настроенных организаций — взаимодействует с Unilever и Coca-Cola для продвижения «зеленых» охлаждающих технологий.

Ряд крупнейших производителей дорогой одежды и обуви типа Gucci, Nike и других брендов собираются[98] стать «углеродно-нейтральными компаниями». Впрочем, это старая традиция: южноафриканский мультимиллионер Антон Руперт — один из учредителей WWF, превративший Фонд в то, чем он стал, — занимался производством люксовых товаров для элитного потребления, от дорогих и престижных тогда сигарет Rothmans и Dunhill до ювелирных изделий Cartier, швейцарских часов Piaget, Baume & Mercier и Vacheron Constantin и ручек Montblanc[99].

Сейчас же одобренная экологами ставка на охрану природы превратилась в важный аспект продвижения люксовых брендов. Еще в 2015 году Adidas частично производил кроссовки из вторсырья, а весной 2019 года бренд сообщил о создании кроссовок Futurecraft Loop из переработанного утиля. Предполагается, что в стратегию устойчивого развития Adidas входит задача к 2024 году использовать только переработанный полиэстер[100].

При этом экологи прекрасно осознают, что для «нулевого углеродного следа» нужно не просто сохранять леса, а ежегодно высаживать миллионы деревьев с учетом срока, через который они станут по-настоящему продуктивно поглощать СО₂. «Таким способом к углеродной нейтральности в этой отрасли прийти практически невозможно — только если вы очень маленькая частная мастерская. Заявления такого рода кажутся не более чем маркетинговым ходом»[101].

Текстильный бизнес (а это очень влиятельные люди) постоянно требует не просто рынков, а быстро меняющихся рынков: для этого нужно, чтобы существовала мода, ради которой женщины каждый сезон меняли бы одежду[102]. Нанятые текстильщиками экологи подчеркивают, что «высокотехнологичные и качественные вещи, созданные с комплексной экологической ответственностью, конечно, стоят дороже»[103].

Экологи лицемерят, утверждая, будто для покупателя это означает, что вещь служит дольше и ее не придется часто менять: ведь весь смысл бизнеса, основанного на моде, — в ежегодной (а во многих местах на планете — дважды в год и чаще) смене одежды модниками. Совсем не случайно Карл-Йохан Петерсон, генеральный директор экоориентированной шведской компании H&M — одного из крупнейших в мире производителей одежды, — заявил по поводу медийной кампании вокруг выступления Греты Тунберг в ООН, что «движение, которое осуждает потребление, представляет собой серьезную социальную угрозу»[104].

Бутылка газированного напитка, произведенного в сотрудничестве с WWF. Боевые экологи нередко сотрудничают с транснациональными корпорациями для продвижения своих интересов

Будучи финансово и организационно зависимыми от бизнеса и истеблишмента, природоохранные организации сами становятся неотличимыми от бизнеса по моделям поведения. Природоохранные игроки усвоили повадки крупных корпораций, все больше эволюционируя в сторону превращения в бизнес. Прежде всего структурные преобразования в сфере охраны природы превращают экологические организации в подобие бизнес-структур. Меняется и тип поведения — на «рыночно ориентированный»: организации стремятся пополнять бюджет, для чего вынуждены заниматься рекламой, продвижением и работой с целевыми аудиториями на рынке частных, государственных и благотворительных (например, фонды) доноров.

Greenwashing

Одной из самых порочных практик крупных природоохранных неправительственных организаций является так называемый greenwashing («зеленое отмывание»), то есть раздача «зеленых индульгенций» компаниям, загрязняющим окружающую среду и угрожающим дикой природе, в обмен на финансовую помощь и сотрудничество.

Так, WWF «пытается сделать мир лучше», взаимодействуя с крупнейшими мировыми агропроизводителями, которые контролируют до 25 % всего рынка сельскохозяйственного сырья (сахар, какао, пальмовое масло, морепродукты и прочее). Учреждены отраслевые круглые столы, устанавливающие правила производства той или иной продукции (Круглый стол по ответственному производству сои, Круглый стол по экологически рациональному производству пальмового масла и так далее). Продукция, произведенная из сырья, выращенного в соответствии с установленными правилами, маркируется как «устойчивая», «ответственно выращенная». WWF даже не скрывает своих связей с крупным бизнесом: это сознательный выбор, который всячески пропагандируется с утверждениями, что без партнерства с бизнесом экологи ничего достичь не могут.

Если верить Джону Кастелу, бывшему капитану знаменитого гринписовского корабля Rainbow Warrior[105], Greenpeace заключал сделки с такими нефтяными гигантами, как BP и Exxon, в рамках которых нефтяники отказывались от судебных преследований экоактивистов в обмен на отказ гринписовцев от нападений на определенные нефтяные поля. Стоит ли удивляться, что, по словам Кастела, трудовые соглашения сотрудников запрещают всякое не согласованное с руководством разглашение информации о внутренней практике Greenpeace. Аналогичные соглашения подписывают и сотрудники WWF.