Матильда. Тайна Дома Романовых Павлищева Наталья
– Минни, я жив. Васильича убило.
Живыми среди этого кошмара оказались все члены царской семьи. Но державшие край крыши опоры трещали и проседали, крыша начала опускаться.
Оказаться раздавленными после того, как они выжили при ударе, ужасно. Александр Александрович приказал:
– Надо выбираться! Я подержу. Ники, забирай Олю и остальных!
– Папа, я с вами!
– Нет, хотя бы один из нас должен выжить. Вытаскивай всех, пока я держу. Уводи всех, я сказал!
По голосу чувствовалось, как ему тяжело.
Ники принялся выталкивать в небольшой лаз, образованный полурухнувшей крышей и вагонной осью, младшую княжну:
– Оля, поторопись.
– Ники, мне страшно!
– Лезь, я сказал!
Он буквально вышвырнул сестренку наружу, та покатилась по откосу.
– Только бы не попала под колеса…
Существенное беспокойство, самые разные детали, в том числе колеса вагонов, катились по насыпи.
– Ники, быстрее!
Мария Федоровна вылезла вместе с Ксенией и тоже покатилась по склону. Вытолкнув младших братьев, Николай последовал за ними.
– Господи, спаси и сохрани! – Александр Александрович чувствовал, что уже дольше не сможет удерживать проклятую крышу.
Но сознание, что семья успела выбраться, успокаивало.
Николай оглядел мать и сестер с братьями, бросился обратно наверх:
– Надо помочь папа!
Сверху звал великий князь Владимир:
– Ники, на помощь!
Туда же сбегались уцелевшие слуги.
– Государь-император?!
– Там! – ткнул князь Владимир пальцем в разрушенный вагон.
В это мгновение крыша окончательно обвалилась, придавив собой Александра Александровича.
– Саша!!! – раздался снизу крик Марии Федоровны.
– Поднимай! – скомандовал князь Владимир. – Давай! Еще! Выше!
Он протиснулся в образовавшуюся щель и отозвался оттуда:
– Живой, только нога застряла. Поднимите выше. И доктора сюда!
Николай со слугами и подоспевшими солдатами наконец сумели приподнять крышу настолько, чтобы удалось освободить ногу Александра Александровича и вытащить его из разрушенного вагона.
Врача не было, в этом месте не было никого. А вокруг ужас – сошедшие с рельсов, разрушенные вагоны, покореженный металл, сброшенные вагонные тележки и крики, стоны, призывы о помощи. Настоящий ад!
Мария Федоровна прижала к себе дочерей, боясь даже подумать, какие известия получит сверху.
Наконец Николай сообразил крикнуть матери, что император жив и даже не очень пострадал.
Тогда Мария Федоровна сообразила поинтересоваться травмами у детей. Это невероятно, но они отделались ссадинами и синяками. Оля, скатившись по насыпи, не пострадала вообще, у остальных поцарапаны лица и порезаны осколками руки, у самой императрицы страшно болела левая рука, но двигать можно, значит, не сломана.
– Ничего, остальное заживет. Главное – живы и целы, – успокоила она себя и детей.
Увидев няню маленькой княжны Ольги, подозвала ее к себе:
– Целы? Присмотрите за детьми.
Больше дети ее не видели, императрица бросилась заботиться о пострадавших.
Александр Александрович видимых повреждений не получил, не считая тех же царапин и порезов.
Все в крови, но целы – что могло быть чудесней!
– Ники, как ты? – запыхавшись от подъема, поинтересовалась императрица.
– Я хорошо. Папа, кажется, цел, только ногу придавил сильно. Ты в крови.
– Ты тоже. Нет, я не ранена, только порезы. Посмотри, – Мария Федоровна кивнула на предыдущий вагон. Если вагон-ресторан был разрушен, пол его провалился на насыпь, а крыша рухнула вниз, то вагон перед ним просто не существовал! Среди груды вагонных тележек, покореженного металла торчал лишь обломок деревянной стены. Стало понятно, что уцелеть в нем едва ли возможно вообще.
В пух и прах разлетелся вагон министра путей сообщения Посьета, шедший следом за локомотивами и электрическим вагоном. Сам министр завтракал, а потому уцелел, хотя и поранился. Находившиеся в его вагоне управляющий дорогой и инспектора вообще отделались испугом, оказались выброшены из разрушенного вагона на насыпь.
Больше всего досталось прислуге, ехавшей следом за вагоном Посьета, их просто расплющило напиравшими сзади частями состава. Именно там оказалось больше всего погибших.
К императорскому вагону спешили уцелевшие:
– Как государь, он спасен?
Узнав, что выжил, крестились окровавленными руками, забывая о собственных бедах:
– Слава богу, все в порядке!
Сам Александр Александрович, едва выбравшись из-под обломков, принялся командовать. Было ясно, что такому количеству раненых помочь своими силами невозможно, нужно подкрепление. Кроме того, не было простых перевязочных средств. Ошарашенные свидетели катастрофы, солдаты Пензенского пехотного полка, стоявшие вдоль всей насыпи, были слишком немногочисленны, чтобы справиться с ситуацией.
– Стреляйте в воздух!
– Что? – не понял приказания императора ближайший солдат.
– В воздух стреляйте, чтобы сбежались остальные. Помощь нужна как можно скорее.
Пальба по цепочке действительно привлекла внимание, вскоре прибежал и полковой врач, у которого нашлись перевязочные материалы. Но всего этого было недостаточно, а помощь требовалась срочно.
Убедившись, что вся семья уцелела и никто серьезно не ранен, Мария Федоровна бросилась помогать доктору. Она подозвала кого-то из слуг:
– Велите принести мой багаж, там есть что рвать для перевязки.
К супруге подошел Александр Александрович:
– Минни, из Харькова уже выслали вспомогательный поезд. Как ты?
Мария Федоровна обернулась к мужу, в глазах стояли слезы:
– Саша, Господь сохранил нас всех! Но сколько же погибших и раненых!
– Знаю, – мрачно отозвался император.
Он забыл обо всем, обходил раненых, помогал, где это было возможно, вытаскивать пострадавших и погибших из-под завалов, распоряжался, приказывал… И вдруг вспомнил:
– А где Власов? Он же не успел вернуться в столовую.
Кто-то из адъютантов кивнул вперед:
– Живой. Туда ушел. Выяснять причину.
Власов, хотя и был ранен – его лицо заливала кровь, а волосы мгновенно слиплись от вязкой массы, – действительно отправился к локомотивам, выяснять, что произошло.
Увиденная картина была ужасна.
За пару месяцев до того управляющий Общества Юго-Западных железных дорог Сергей Витте высказывал опасения и по поводу товарных локоотивов во главе императорского поезда, и о вагоне министра путей сообщения Посьета, который явно заваливался на левую сторону из-за неправильного распределения нагрузки внутри. Витте даже вступил в конфликт с министром, свидетелем которого оказался император.
О чем предупреждал этот чиновник?
Глядя на сошедший с рельсов передний локомотив и изогнутую дугой рельсу под ним, Власов вздохнул: да вот о чем предупреждал, то и случилось!
Императорский поезд тяжел, ведь почти под каждым полом свинцовая плита – против возможной подложенной бомбы. Кроме того, изразцовые печи, множество разных приспособлений, запасные колеса, детали для самих вагонов и прочее. Это не пассажирский состав, он по тяжести превосходил многие товарные. Потому тянуть обычным локомотивом нельзя – не справится. Впереди ставили два мощных товарных.
Была идея поставить вообще один впереди, второй сзади, чтобы толкал, но, слава богу, от нее отказались, не то сейчас в крошево были бы превращены все вагоны.
Витте предупреждал, что тяжелые товарные локомотивы нельзя пускать по российским дорогам быстро, песчаная отсыпка под шпалами не выдержит. Длина дорог не позволяла все засыпать щебенкой, как делали в Европе, приходилось просто ограничивать скорость.
Но император терпеть не мог медленного движения, и ехать со скоростью двадцать верст в час ему казалось оскорбительным:
– Да я пешком быстрее поспею!
На своем участке Витте добился медленного движения даже для императорского поезда, но то Витте… Другие настаивать на своем не решались. Перед Харьковом поезд делал больше шестидесяти верст в час.
К чему это могло привести? Тяжелые локомотивы на быстром ходу начинали раскачиваться и в слабых местах просто выбивали рельсы из-под своих колес!
К тому же следом за локомотивами и электрическим вагоном стоял тот самый заваливающийся влево вагон Посьета. Он и сошел с рельсов следом за локомотивами.
К Власову устремился кто-то из охраны:
– Господин полковник, мужик пьяный с телегой на путях, потому тормозили!
Неподалеку от паровоза и впрямь поперек рельс валялись рассыпанные бревна и лежала лошадь с переломанными ногами. А на насыпи сидел совершенно пьяный мужик и… распевал тягучую песню со всхлипами.
Власов рывком поднял его с земли. Увидев перед собой залитое кровью от раны, перекошенное лицо полковника, мужик прервал песню и зачастил:
– Ваш Бродь… лошадь встала, зараза! Правда встала. Видать, испужалась ентого… – он кивнул на накренившийся паровоз. – Я сам чуть ушел.
Власов отпустил мужика, но, прежде чем тот успел рухнуть на пути, врезал ему в лицо со всей силы.
– Увести! Кто?!
Окружающие не поняли, дружно кивнув в сторону оправдывающегося мужика:
– Он.
– Кто в этом месте на посту стоял?!
Вперед выступил съежившийся маленький солдатик в шинели не по росту:
– Я, Ваш Бродь…
– Ты куда смотрел? А!.. – махнул рукой на недоумка Власов. – Арестовать!
– А с лошадью чево? Ейные ноги переломаны. Жалко кобылу, крепкая ишшо.
Власов даже оборачиваться в сторону солдата не стал. О кобыле рассуждает, когда императорский поезд перевернулся. Он уже знал, что императорская семья жива, но поезд-то всмятку, значит, есть погибшие. О собственной ране, кровь из которой продолжала заливать лицо, полковник не вспоминал.
Выстрел в голову ржавшей кобыле избавил животное от мучений.
Убирая пистолет в кобуру, Власов поспешил обратно к покореженным, перевернутым вагонам, где император и императрица обходили раненых, помогая, чем могли.
Подбежал кто-то из подчиненных:
– Из Харькова вышел дополнительный поезд.
Власов только кивнул…
Погибших оказалось много – сначала было девятнадцать, потом еще двое померли. Пострадали почти все, но у кого-то раны серьезные, а кто-то лишь поцарапан и помят.
Только когда все были вытащены из-под обломков и размещены в подошедшем из Харькова поезде, император обратил внимание на сильную боль в бедре, а Мария Федоровна наконец заметила, что левой рукой трудно двигать. На следующий день нога императора от бедра до колена совершенно почернела, как и рука императрицы от плеча до локтя. Александр Александрович еще долго ходил, прихрамывая, а Мария Федоровна носила руку на перевязи. Но уже то, что вся семья осталась жива, иначе как Божьей милостью не объяснить.
– Минни, Камчатка погиб, стеной придавило.
Мария Федоровна сжала запястье мужа:
– Саша…
Все знали, как любил своего преданного пса император. Дальневосточную лайку со странным именем Камчатка ему подарили моряки, объяснив, что щенка так назвали, потому как побывал на Камчатке. Щенок вырос в здоровенного пса, всеобщего любимца, бесконечно преданного своему хозяину. Александр Александрович, смеясь, говорил, что на него покушаться не должны, мол, как только увидят Камчатку, так поймут, что напрасно.
И вот теперь Камчатки с ними не будет…
– А Тип?
Мария Федоровна вдруг вспомнила, что не знает, где ее собака. Разговор родителей услышала младшая дочь Ольга, отозвалась:
– Мамочка, Тип у Варвары, он такой маленький, что где-то спрятался.
– А Камчатка принял мой удар на себя, – вздохнул император. Конечно, это было не так, но никто не возразил.
Погибшую собаку привезли в Петербург и похоронили под окнами императорского кабинета.
Наконец всех разместили, устроили, всем, кому еще было можно, помогли.
Александр Александрович и Мария Федоровна стояли на насыпи, оглядывая место катастрофы.
– Саша, Господь спас нашу семью.
– Да, Минни. Здесь непременно часовню поставим, чтобы все помнили. И панихиду по погибшим.
Они, помогая друг дружке, заковыляли к своему вагону во вспомогательном поезде, откуда за родителями с тревогой следил цесаревич Николай.
Император вдруг усмехнулся:
– А ведь этот Витте был прав! Во всем прав. Предупреждал же, чтобы ехали медленней и что вагон Посьета дурен из-за всяких добавок. Мы Витте ругали и называли перестраховщиком, а лучше перестраховаться, чем вот так… – император кивнул на развороченные вагоны и пути.
– О чем ты, Саша? – удивилась Мария Федоровна.
– Минни, этот чиновник еще два месяца назад мне твердил, что поезд тяжел для такой колеи, что нельзя ехать быстро.
– Это тот, который на каждой станции велел осматривать вагоны?
– Правильно поступал. Он говорил, что вагон Посьета если и можно ставить, то последним, перекошен больно, завален на левую сторону. Что если свалится, то хоть весь поезд под откос не пустит. Я сам Витте занудой назвал. Вот… – император тяжело вздохнул, – люди погибли…
Знаком подозвал Власова:
– Распорядитесь, чтобы во главе комиссии по расследованию Витте поставили. Толковый малый, жаль, что вовремя не послушали.
С участия в комиссии по расследованию крушения началась головокружительная карьера Сергея Юльевича Витте.
Комиссия подтвердила все его опасения – тяжелый поезд тащили два товарных паровоза, одному было бы не справиться. Но товарные поезда не движутся так быстро, как пассажирские, а император и вовсе торопился – поезд шел со скоростью 64 версты в час вместо положенных для такой тяжести 110 верст. Товарные паровозы на большой скорости заметно раскачиваются, малейший сбой мог привести (и привел!) к выбиванию рельсы и аварии. Конечно, виноваты и подгнившая шпала, и застрявшая на рельсах телега, из-за которой вынуждены тормозить, но основной причиной была скорость движения, более чем втрое превышавшая безопасную.
Кроме того, вагон министра путей сообщения адмирала Посьета, хотя и был несколько облегчен по сравнению с прежним весом, все равно заваливался на бок, а его поставили вторым!
Молва, правда, утверждала, что вагон-столовую, в которой в момент взрыва находилась императорская семья, разнесло взрывом от принесенной слугой бомбы, но это не так. Вагон не взорвался, его массивное свинцовое днище просто сорвалось с вагонных тележек, как и у нескольких других вагонов.
Только чудо спасло императорскую семью от гибели.
На перегоне поставлена большая часовня, к которой императорская семья старалась приезжать в годовщину своего чудесного спасения.
Погибшие похоронены с почестями, раненым оказана помощь. Несмотря на траур, народ ликовал – государя-императора спасло чудо, не иначе! И чем больше рассказывали о катастрофе, тем явственней звучало: «Божья воля! Хранит Господь нашего царя-батюшку!»
Императорскую семью, которая в Санкт-Петербурге отправилась прямо в Казанский собор на торжественный молебен, встречала такая толпа, что пробиться сквозь нее оказалось трудно. Народ был готов на руках нести карету с чудесно спасенным государем.
– Ваше Величество, вынуждены каникулы объявить, все одно – студенты и школяры не учатся, то и дело кричат «Славу!».
Александр Александрович махнул рукой:
– Пусть отдохнут три дня, большого убытка учебе не случится.
Немного погодя не замеченные сразу травмы дали о себе знать.
Императрица и впрямь носила руку на перевязи и ежедневно делала массаж. А вот у императора все оказалось серьезней. Какой же силы оказался удар чертовой крышей, если серебряный портсигар в заднем кармане сплющился! Кость выдержала, но удар по почкам дал о себе знать, позже развилась почечная недостаточность, со временем сведшая крепкого Александра Александровича в могилу.
Глава III
В салоне фотографа Императорских театров суета – балерин привезли запечатлевать их прелестные образы.
Все понимали, кто именно заказал съемку – большой интерес к балету, а особенно к его исполнительницам, проявлял великий князь Владимир Александрович, брат императора.
Он и сидел за стеклянной перегородкой, наблюдая, как девушки одна за другой выходят и останавливаются, позируя фотографу. То и дело слышалось:
– Атенсьон… поспешайте…
Фотограф числился французом, «атенсьон» произносил, как полагалось, с сильным прононсом, но «поспешайте» выдавало происхождение с головой.
Он выстраивал, усаживал, бесконечно менял местами балерин в групповых снимках, заставляя их то принимать нелепые позы, то цепляться за плохо закрепленные гирлянды искусственных цветов с риском потерять равновесие, то надолго замирать в экарте без всякой опоры…
– Еще потребуйте застыть в прыжке!
– Если понадобится, мадемуазель Ильина, застынете, – фотограф знал себе цену, а также знал то, что Ольга Ильина не в числе тех, кто завтра станет корифейкой Императорских театров. Вот Кшесинской, Скорсюк или Рыхляковой он делать такие замечания не рискнул бы.
Особенно Кшесинской, эту лучше не задевать, самоуверенная девчонка. Она даже на съемку пришла в костюме, в котором выступала. Пришлось спешно обрывать бутафорские перья.
Когда перешли к индивидуальной съемке, стало еще мучительней. Собранные вместе и расставленные по местам опытной рукой балерины являли лучшие свои стороны и скрывали недостатки – слишком короткую шею или не очень изящную талию можно задрапировать цветами, короткие ноги заслонит стоящая впереди балерина, а от некрасивого лица отвлекут другие, более симпатичные.
Поодиночке под ярким светом фотосъемки все недостатки проявлялись слишком явно. Обычно фотограф ретушировал снимки, облагораживал их, что-то добавляя, а что-то убирая. Ведь в жизни и некрасивое личико может оказаться весьма привлекательным, а девушка так обаятельна, с такой изюминкой, что короткую шею просто не заметишь…
Но за стеклянной перегородкой сидел князь, который видел балерин без ретуши.
Иван Карлович терпеть не мог такие визиты, они выводили из себя всех, но именно ему приходилось улыбаться и расшаркиваться и перед князем, и перед балеринами. Кшесинская вон возмутилась:
– Мы что, публичный дом, чтобы так сниматься?!
Иван Карлович сравнению даже обрадовался:
– Мы лучше, Матильда Феликсовна, лу-учше-е… Никакой публичный дом не получает такие субсидии и подарки.
Но сегодня великий князь Владимир Александрович был не в духе, ему решительно не нравился никто! О Марии Скорсюк он сказал, что долговязая, Варвару Рыхлякову назвал неуклюжей, Машу Степанову – страшненькой… Ну, просто под нож весь выпуск.
Иван Карлович даже думать боялся о той минуте, когда фотографировать начнут строптивую Кшесинскую.
Положение спасло появление не выпускницы, но примы Императорских театров Пьерины Леньяни. Итальянка воцарилась на сцене Мариинского не так давно, практически выжив великую Цукки, вынужденную уехать в Одессу. Честно говоря, она имела полное право называться примой, у Леньяни было все – великолепная техника, до которой русским балеринам далеко, грация, приятные формы, симпатичное лицо и умение очаровывать. А еще уверенность.
Пьерина не стала ждать распоряжений фотографа, а принялась отдавать их сама:
– Когда повернусь на две трети и улыбнусь – снимай! Не опоздай, не то получится с закрытыми глазами. И свет поставь левее, чтобы тени не легли на лицо!
Француз нижегородского происхождения послушно выполнял приказания.
Иван Карлович смотрел не на суетящегося фотографа, а на великого князя. Владимир Александрович не сводил глаз с Пьерины.
Прекрасно зная, что та ищет влиятельного покровителя, директор доверительно сообщил:
– Пьерина Леньяни, Ваше Высочество. Огонь! Пламень в танце и… – Споткнувшись о недоуменный взгляд князя, сообразил, что говорит двусмысленную фразу и растерянно добавил: – … и на сцене…
Владимир Александрович усмехнулся этой нелепости, бросил только:
– Познакомьте.
– Сию минуту! – заверил Иван Карлович, делая отчаянные знаки ассистенту, чтобы привел Леньяни.
Но Пьерина знала себе цену, она отмахнулась от ассистента и продолжила фотографироваться, делая самые выигрышные па. Леньяни умудрялась надолго застывать в экарте и почти в воздухе.
В другое время Иван Карлович кричал бы остальным:
– Учитесь!
А сейчас не мог дождаться, когда закончится съемка и можно будет представить красавицу князю.
– Ваше Высочество, позвольте представить – прима нашего театра, мадемуазель Леньяни. Мадемуазель Леньяни, Его Императорское Высочество великий князь…
Владимир Александрович продолжил сам:
– Владимир Александрович. Мадемуазель, я очарован. Вблизи вы еще прекрасней, чем на сцене. Прошу, – широкий приглашающий жест князя указал на столик, где стояли бокалы и шампанское.
Пьерина не заставила уговаривать себя. Конечно, князь в возрасте, но о лучшем покровителе и мечтать невозможно, всем известно, что именно брат императора – хозяин в балете Императорских театров. Сам Александр III театром не очень увлекался, на балерин не смотрел. Иметь поклонником великого князя Владимира Александровича значило иметь все лучшие роли. Конечно, Леньяни и без покровителя была таких ролей достойна, но заступничество великих еще никому не мешало.
Иван Карлович мог быть спокоен – великий князь нашел свою прелестницу, а съемка строптивой Кшесинской-2 прошла без его внимания.
– Прелестно!
Фотографировавшаяся Таисия Касаткина, решив, что замечание касается ее лично, одарила директора лучезарной улыбкой.
– Это не вам, кривоногая вы наша, – махнул рукой Иван Карлович, удаляясь.
Следом за ним, цепляясь за все подряд, спешил ассистент Виктор, славившийся пристрастием к роликам, из-за которых то и дело попадал в неловкие ситуации сам и ставил в таковые других. Завидев Виктора на роликах, все либо поспешно отходили в сторону, либо старались за что-то ухватиться, чтобы не потерять равновесие вместе с ним.
Обретя влиятельного поклонника, Леньяни успокоилась, реже стал обращать внимание на других балерин и сам князь. Это дало возможность Ивану Карловичу передохнуть, хотя отдыхать долго не пришлось – готовился спектакль выпускного класса Театрального училища, на котором обещал быть сам император с семьей!
Спектакль предполагался из двух частей – драматической и балетной. Первая Ивана Карловича не интересовала вообще, а вот вторая… Казалось, что до выпускного спектакля он просто не доживет!
До самого спектакля дожил, правда, изведя всех вокруг. Теперь оставалось выступить.
Март выдался ветреным, но солнечным, что в Петербурге бывает не всегда.
Но выпускникам Театрального училища было не до погоды. Балерины и танцовщики и вовсе едва держались на ногах из-за бесконечных репетиций.
– Если каждый раз так волноваться из-за присутствия на спектакле Его Императорского Величества, то и на сцену не захочется, – жаловалась Матильда сестре. – Понимаю Цукки, уехавшую в Одессу.
Юлия успокаивала:
– Обычно все проще. Это Иван Карлович паникует почем зря.
Директор действительно паниковал, ведь спектакль не в Мариинке, где на огромной сцене можно затеряться, а в небольшом театре училища – любой огрех будет в сотню раз заметней. Особенно огрехи выпускниц в сравнении с великолепной Леньяни, приглашенной по распоряжению великого князя.
– Красавицы мои, не подведите! – Кажется, этот призыв-вопль Иван Карлович произносил уже сотый раз за последние пару часов.
Он волновался за выступление выпускников училища едва ли не больше, чем сами выпускники.
Матильда чувствовала, как внутри закипает раздражение бестолковой суетой, а потому постаралась отвлечься повтором некоторых па. Как одной из лучших, ей позволили самой выбрать номер для выступления, это было па-де-де из «Тщетной предосторожности». Ее партнер, тоже выпускник из параллельного класса, Сергей Рахманов, буквально трясся:
– Маля, у меня какое-то предчувствие.
Она спокойно кивнула:
– У меня тоже. Знаешь, какое? Что ты будешь дрожать и уронишь меня прямо в оркестр. Прекрати, просто танцуй, и все!
Она замахнулась на трудное па-де-де, его блестяще исполняли великолепная Цукки и Павел Гердт. Хуже итальянки станцевать нельзя, но Кшесинскую трудность не испугала, а вот ее партнер боялся «недотянуть» до партнера Цукки и опозориться.
Показать себя с лучшей стороны на выпускном спектакле, который будут смотреть члены императорской семьи, значило обеспечить себе место в балете Императорских театров, больше того – в Мариинском. И больше – не среди кордебалета, куда обычно определяли начинающих, а даже в корифейки! На статус балерины, танцующей главные партии, никто не замахивался. Не метили и в солистки, которые выходили на сцену в отдельных номерах. Только не Матильда Кшесинская!
Конечно, у Мариуса Ивановича Петипа можно всю жизнь протанцевать в кордебалете, не поднявшись выше, но большинство было готово танцевать и так.
Во-первых, никто лучше Петипа не ставит балеты, это всем известно.
Во-вторых, в Мариинке даже кордебалет разбирали покровители, а покровитель – это и подарки, и жилье, и семья с богатым поклонником, если тому надоела официальная жена. Да, при прежнем императоре Александре II даже великие князья устраивали вторые семьи с балеринами… В балете тоже немало меркантильных особ.
Матильда о покровителях не думала, но знала одно: станцевать должна блестяще, чтобы Мариус Иванович понял, что ее нужно взять сразу на главные роли…
Читать бесплатно другие книги:
