Роза Марена Кинг Стивен

1

То были четырнадцать лет кромешного ада, но едва ли она полностью сознавала это. Большую часть тех лет она просуществовала в глубокой дреме, походившей на летаргический сон, и не раз ловила себя на ощущении, что все, что с ней происходит, не наяву, а во сне, что в конце концов она проснется, зевая и потягиваясь так же красиво, как Белоснежка в ожившем мультфильме Уолта Диснея. Чаще всего эта мысль приходила к ней после того, как он избивал ее так сильно, что ей приходилось отлеживаться в постели. Он делал это три или четыре раза в год. В 1985-м — году Уэнди Ярроу, когда он получил официальный выговор на работе, а она выкидыш, — это происходило чуть ли не дюжину раз. Сентябрь этого года увенчался ее вторым пребыванием в больнице после очередного приступа ярости Нормана… Она тогда кашляла с кровью. Он держал ее дома три дня, рассчитывая, что это пройдет, но, когда ей стало хуже, объяснил, что говорить (он всегда объяснял, что она должна сказать), а потом отвез в госпиталь Св. Марии. Он отвез ее туда потому, что бригада «скорой» забирала ее после выкидыша в Главную городскую. Оказалось, что у нее сломано ребро и осколок повредил легкое. Второй раз в течение трех месяцев она рассказала историю про падение с лестницы, не надеясь, что даже студент, присутствовавший при осмотре и лечении, поверит на этот раз. Но никто не задавал никаких скользких вопросов; они просто подлечили ее и отправили домой. Норман все же понял, что ему повезло, и после этого стал осторожнее.

Порой во время ночной полудремы в ее мозг странными кометами врывались какие-то отрывочные образы. Особенно часто это был кулак ее мужа с кровью, засохшей на костяшках пальцев и запачкавшей тисненое золото его кольца Полицейской академии. Иногда по утрам она словно видела слова с этого кольца — Исполнительность, Верность, Готовность к Подвигу, — вдавленные в ее живот или отпечатанные на одной из грудей. Это напоминало ей голубой штамп FDA[1], которым клеймят свиные или говяжьи туши.

Она постоянно пребывала на грани забытья, лежала расслабленная и сонная, когда появлялись эти образы. Потом она видела, как кулак приближается к ней, тут же мгновенно просыпалась. Лежала, вся дрожа, надеясь, что он, еще полностью не заснувший, не повернется к ней и не врежет ей в живот или в бедро за то, что она потревожила его.

Она окунулась в этот ад, когда ей было восемнадцать, и очнулась от такого летаргического сна примерно через месяц после своего тридцать второго дня рождения — через полжизни. Разбудила ее одна-единственная капелька крови — не больше десятицентовой монетки.

2

Она увидела ее, когда стелила постель. Капля — точнее пятнышко — была на простыне с ее стороны, рядом с тем местом, где должна лежать подушка. Вообще-то она могла чуть сдвинуть подушку влево и закрыть пятнышко, которое уже высохло и приобрело противный бордовый цвет. Сдвинуть подушку было просто, и она уже собиралась сделать это, — главным образом потому, что не могла сменить лишь верхнюю простыню. У нее не оставалось больше чистого белого постельного белья, а если бы она заменила белую простыню с пятнышком крови одной из простыней в цветочек, ей пришлось бы сменить и все остальное белье. Не сделай она этого, у него появился бы повод для недовольства.

«Только посмотри, — слышала она его голос, — даже комплекта постельного белья собрать не можешь — пододеяльник белый, а простыня в цветочек. Господи, ну почему же ты такая лентяйка? Подойди-ка сюда — я поговорю с тобой по душам».

Она стояла со своей стороны кровати, освещенная лучами весеннего солнца, — «ленивая шлюха», проводящая все дни за уборкой их домика (за один-единственный отпечаток пальца в уголке зеркала ванной комнаты он мог ее избить) и приготовлением еды. Стояла, глядя на пятнышко крови на простыне, с таким усталым и преисполненным отвращения выражением лица, что постороннему наблюдателю могло показаться, будто она дебильная.

«Я думала, кровь уже перестала течь из носа, — мысленно говорила она себе. — Я была уверена, что перестала».

Он редко бил ее по лицу — соблюдал осторожность. По лицу бьют пьянчуг, которых он арестовывал сотнями за свою службу сначала патрульным полицейским, а потом детективом городской полиции. Если ты бьешь свою жену по лицу слишком часто, то очень скоро истории насчет того, что она упала с лестницы, или врезалась в дверь ванной комнаты в темноте, или наступила на грабли на заднем дворике, перестают действовать. Люди понимают. Люди болтают. И рано или поздно ты попадаешь в беду, даже если женщина держит свой рот на замке, поскольку давно миновали деньки, когда власти или треклятая общественность не совали бы свой нос в чужие дела.

Правда, его характер все это не принимал в расчет. Характер у него был скверный, очень скверный, и порой он срывался. Так случилось и прошлой ночью, когда она принесла ему второй стакан чаю со льдом и нечаянно капнула на его руку. Взмах руки, и из ее носа хлынуло, как из прорванной водопроводной трубы, прежде чем он сообразил, что делает. Она увидела выражение отвращения на его лице, когда кровь залила ей рот и подбородок, которое затем сменилось тревогой: что, если у нее действительно сломан нос? Это означало бы еще одну поездку в больницу. На мгновение ей показалось, что грядет очередное настоящее избиение, одно из тех, после которых она корчится в углу, задыхаясь, плача и пытаясь сделать вдох, чтобы ее вырвало. В передник. Всегда в передник. В этом доме нужно все делать быстро и беспрекословно — если не хочешь, разумеется, чтобы тебе свернули шею… Такие вот дела.

Он испугался возможных неприятностей, принес ей тазик со льдом и отвел в комнату, где она улеглась на диван, прижав пакетик со льдом к переносице, между слезящимися глазами. Вот куда надо его класть, сказал он ей, если хочешь быстро остановить кровь и избежать опухоли. Разумеется, в этом деле он профессионал, и не опухоль сама по себе его беспокоила. Завтра ей идти на рынок, а распухший нос не прикроешь, как подбитый глаз, парой темных очков.

Он отправился доедать ужин — поджаренную молодую картошку с зеленью.

Опухоли почти не осталось, как свидетельствовал об этом взгляд в зеркало, брошенный сегодня утром (перед уходом на работу он тщательно осмотрел ее и удовлетворенно кивнул, прежде чем выпить чашку кофе), а кровотечение прекратилось после пятнадцати минут лежания с ледяным компрессом. Но где-то посреди ночи, пока она спала, одна предательская капелька крови выкатилась из носа и оставила это пятно, означавшее, что ей придется перестилать постель целиком, превозмогая боль в пояснице. Спина у нее в эти дни болела постоянно. Даже осторожные наклоны и повороты вызывали боль. Ее поясница была одной из его излюбленных мишеней. В отличие от того, что он называл «мордобоем», бить кое-кого по пояснице безопасно… только если этот кое-кто знает, как держать язык за зубами. Норман обрабатывал ее почки четырнадцать лет, и следы крови, которые она все чаще замечала в своей моче, уже больше не удивляли и даже не тревожили ее. Это, решила она, просто еще одна неприятная составная часть брака, вот и все, и вполне возможно, что у миллионов женщин дела обстоят еще хуже. И тысячи из них живут в этом же городе. Так, во всяком случае, она всегда считала — до сих пор.

Она глядела на пятнышко крови, испытывая чувство досады, пульсирующее у нее в голове, и ощущая покалывание каких-то иголочек, которое обычно бывает после пробуждения.

С ее стороны кровати стояло небольшое кресло-качалка, которое она мысленно называла про себя Стулом Винни-Пуха. Сейчас она попятилась к нему, не отрывая глаз от пятнышка крови на белой простыне, и уселась в него. Она просидела на Стуле Пуха минут пять и, вздрогнув, вскочила. В комнате зазвучал голос, и она не сразу поняла, что голос — ее собственный.

— Если так будет продолжаться, то скоро он убьет меня, — сказала она, обращаясь к этому кровавому пятнышку — частичке ее самой, которая вытекла из ее носа и умерла на простыне.

Ответ на этот вопрос отпечатался в ее сознании, и он был намного страшнее, чем вероятность смерти, которую она высказала вслух:

— Разве что ему не позволить. Ты подумала об этом? Нельзя ему позволить!

3

Она об этом не думала. Мысль о том, что в один далеко не прекрасный день он врежет ей слишком сильно или по неудачному месту, часто приходила ей в голову (хотя до сих пор она никогда не высказывала ее вслух даже самой себе). Но никогда она не думала о том, что может этому сопротивляться…

Ее душа растревожилась, а тело напряглось. Обычно на Стуле Пуха она только сидела неподвижно со сложенными на коленях руками, глядя через кровать и дверь в ванную комнату на собственное отражение в зеркале, но в этот день она начала раскачиваться, наклоняя кресло вперед и назад резкими движениями. Она должна была покачаться. И ей захотелось взглянуть повнимательнее на свое отражение, хотя нос ее не так уж и беспокоил.

Подойди сюда, родная, я хочу поговорить с тобой по душам.

И так — четырнадцать лет. Сто шестьдесят восемь месяцев с того раза, как он дернул ее за волосы и укусил в плечо за то, что она, по его мнению, слишком сильно хлопнула дверью в спальне примерно через месяц после их свадьбы. Выкидыш. Поврежденное легкое. Страшная вещь, которую он сделал своей теннисной ракеткой. Старые следы на тех частях тела, которые прикрывала одежда. В основном следы от укусов. Норман часто кусался. Поначалу она пыталась убеждать себя, что это любовные укусы. Странно представить, что когда-то она была такой молоденькой и наивной, но, похоже, эти укусы не содержали даже привкуса любви.

Подойди сюда — я хочу поговорить с тобой по душам.

Неожиданно она сумела определить это напряжение, охватившее теперь все ее тело. Она испытывала ненависть, ярость, и за пониманием этого пришло удивление.

Уходи отсюда, неожиданно сформулировала ее подкорка. Уходи отсюда прямо сейчас, сию же минуту. Даже не трать время на то, чтобы причесаться. Просто уходи.

— Это невозможно, — сказала она, раскачиваясь на Стуле Пуха все быстрее и быстрее. Пятнышко крови на простыне жгло ей глаза. С кресла-качалки оно выглядело как точка под восклицательным знаком. Не хватало лишь вертикальной линии. — Это невозможно, куда мне идти?

«Куда угодно, где его нет, — вновь прозвучал немой голос из подкорки. — Но ты должна сделать это прямо сейчас. Прежде чем…»

Прежде чем — что?

Это было несложно додумать. Прежде чем покорность не закует ее снова в свои кандалы.

Частью своего сознания — обжитой, запуганной частью — она неожиданно поняла, что серьезно обдумывает эту мысль, и отозвалась боязливым протестом. Бросить дом, в котором ты прожила четырнадцать лет? Дом, где все, что тебе нужно, всегда под рукой? Мужа, который хоть и немного вспыльчив и скор на рукоприкладство, но всегда хорошо зарабатывал? Сама эта мысль просто абсурдна. Нужно забыть ее, и немедленно. И она именно так и поступила бы, если бы не это пятнышко крови на простыне. Одно-единственное бордовое пятнышко.

«Тогда не смотри на него! — тревожно крикнула та часть ее мозга, которая считала себя послушной и разумной. — Ради Бога, не смотри на это пятнышко, иначе попадешь в беду!»

Но она с удивлением обнаружила, что уже не может не смотреть на пятнышко. Ее глаза не отрывались от пятна, она раскачивалась все быстрее. Ее ноги, обутые в белые кроссовки, отталкивались от пола в убыстряющемся ритме (напряжение теперь сосредоточилось главным образом в ее голове, разжигая и воспаляя мозг), и она думала: «Четырнадцать лет. Четырнадцать лет его разговоров со мной по душам. Выкидыш. Теннисная ракетка. Три зуба, один из которых я проглотила. Сломанное ребро. Тумаки. Ссадины. Укусы».

«Прекрати! Эта мысль горька, потому что ты все равно никуда не уйдешь, — он просто найдет тебя и вернет обратно. Он отыщет тебя, он полицейский, и розыск людей — его профессия. Это то, чем он постоянно занимается, что он хорошо умеет…»

— Четырнадцать лет, — пробормотала она, думая теперь не о прошедших четырнадцати, а о следующих. Потому что тот, другой голос из подкорки был прав. Он не убьет ее. Ему можно и не позволить. А на что она станет похожа после еще четырнадцати лет его разговоров с ней по душам? Сможет она наклониться? Останется ли у нее час — или хотя бы пятнадцать минут — в день, когда свои почки она не будет ощущать раскаленными камнями, захороненными в ее пояснице? А может, однажды он ударит ее с такой силой, что оборвет какие-то жизненно важные связи в ее теле и она больше не сумеет шевельнуть ногой или рукой. Или, может быть, одна сторона ее лица останется парализованной, как у бедной миссис Даймонд, работавшей в круглосуточном магазине у подножия холма?

Она так резко вскочила на ноги, что Стул Пуха ударился спинкой о стену. Несколько секунд она стояла, тяжело дыша и по-прежнему не отрывая широко раскрытых глаз от бордового пятнышка, а потом направилась к двери, ведущей в комнату.

«Куда ты идешь? — вскрикнула в ее мозгу миссис Послушная-Разумная — та ее часть, которая, казалось, готова была стать калекой или умереть, только бы не лишаться и дальше привилегии знать, на какой полке в шкафу лежат пакетики с чаем, а под раковиной наготове сухие тряпки. — Куда это ты, скажи на милость…»

Она заглушила этот голос — до сих пор она и понятия не имела, что способна на такое. Взяла со столика у дивана свою сумочку и пошла через комнату к входной двери. Комната неожиданно показалась очень большой, а путь — страшно долгим.

«Я должна сделать этот шаг, не думая о следующем. Если я стану думать хотя бы на шаг вперед, я потеряю неожиданно появившуюся уверенность в себе».

На самом деле она не воспринимала всерьез своей решимости. С одной стороны, то, что она ощущала, было похоже на галлюцинацию, — разумеется, она не может так вот просто покинуть свой дом и разорвать брак, подчиняясь минутной прихоти, верно? Должно быть, это просто сон, не так ли? Было тут и еще кое-что: не думать о будущем стало для нее вполне привычно, после того как он избил ее как собаку за хлопанье дверью.

«Ну, ты все равно не можешь идти в таком виде, даже если доберешься до конца квартала, когда у тебя кончится запал, — подсказала Послушная-Разумная. — По крайней мере смени эти джинсы, в которых видно, как здорово раздалась твоя задница. И хотя бы пару раз проведи расческой по волосам».

Она остановилась и на мгновение была близка к тому, чтобы отказаться от всей этой затеи еще до того, как добралась до выхода из дома. Потом она догадалась, что представлял собой этот совет, — отчаянная уловка, чтобы удержать ее дома. И довольно хитрая. Чтобы сменить джинсы на юбку или уложить волосы, а потом заколоть их расческой, у молодой женщины уйдет достаточно много времени, за которое ее решимость угаснет.

Для чего переодеваться? Для того, чтобы снова смириться, разумеется. Ее одолеют сомнения, когда она станет застегивать «молнию» на боку юбки, а к тому времени, когда заколет расческой волосы, она решит, что на нее просто-напросто накатил приступ истерии, быстро проходящее состояние своего рода наркотического опьянения, которое, вероятно, связано с ее месячными.

И когда это состояние пройдет, она вернется в спальню и сменит простыни.

— Нет, — пробормотала она. — Я не сделаю этого. Не сделаю.

Но, взявшись одной рукой за дверную ручку, она снова остановилась.

«К ней возвращается разум! — вскричала Послушная-Разумная голосом, в котором прозвучали облегчение, ликование и — возможно ли такое? — легкое разочарование. — Аллилуйя, к девчонке возвращается разум! Лучше поздно, чем никогда!»

Облегчение и ликование внутреннего голоса сменились немым ужасом, когда она торопливо подошла к полке над газовым камином, который Норман установил два года назад. Того, что она искала, скорее всего, там не окажется. Он, как правило, оставлял это там лишь в конце месяца (чтобы не искушать себя, как он говорил), но проверить не мешало. И она знала его цифровой код — номер их телефона с переставленными первой и последней цифрами.

«Вот это уже совсем зря! — завопила Послушная-Разумная. — Если ты возьмешь хоть что-то, принадлежащее ему, у тебя будут большие неприятности, и ты знаешь это!»

— Так или иначе, ее здесь не окажется, — пробормотала она, но карточка лежала там — ярко-зеленая кредитная карточка Коммерческого банка ATM с выведенной на ней их фамилией.

«Не бери это! Не вздумай, не смей!»

Но она посмела. Все, что ей нужно было сделать, — это мысленно представить себе то пятнышко крови. Кроме того, карточка была не только его, но и ее. Разве не это подразумевают брачный обет и союз?

Только дело тут совсем не в деньгах, вовсе нет. Нужно было заставить замолчать Послушную-Разумную, превратить рывок к свободе из мысленного выбора в поступок. Какая-то часть ее знала, что, не сделай она этого, первый перекресток станет последней точкой, до которой она доберется. Весь зыбкий образ будущего возникнет перед ней как туманный пейзаж, и она повернется и, опустив голову, побредет домой, торопясь перестелить постель, чтобы еще до полудня успеть вымыть пол внизу, и… Как ни удивительно теперь об этом подумать, первое, что она решила сегодня сделать, проснувшись утром, — это было мытье пола.

Не обращая внимания на протесты Послушной-Разумной, она взяла кредитку ATM с каминной полки, бросила ее в сумочку и устремилась к выходу.

«Не делай этого! — взвыл голос миссис Послушной-Разумной. — Ох, Рози, он не просто изобьет тебя за это, он доведет тебя до больницы, может, даже убьет, — ты что, не понимаешь?»

Она полагала, что понимает, но все равно продолжала идти, опустив голову и выдвинув плечи вперед, как человек, шагающий против сильного ветра. Возможно, он и сделал бы все это, но… ему придется сначала отыскать ее.

На этот раз, когда ее рука обхватила дверную ручку, паузы не последовало, — она повернула ее. Открыла дверь и вышла наружу. Стоял прекрасный солнечный день середины апреля, на ветках деревьев начали набухать почки. Ее тень легла на крыльцо и бледную молодую травку, словно резкая, угловатая фигура, вырезанная из черного пергамента острыми ножницами. Она постояла, глубоко вдыхая волшебный весенний воздух, чувствуя запах пробуждающейся земли.

Весь мир просыпается, подумала она. Не только я.

Мужчина в спортивном костюме пробегал мимо по тротуару, когда она закрывала за собой дверь. Он помахал ей рукой, и она махнула ему в ответ. Потом она прислушалась к внутреннему голосу — не станет ли он снова протестовать, но этот голос молчал. Возможно, его заставила замолчать экспроприация кредитки ATM, которую она совершила, а может, его убаюкала прелесть этого апрельского утра.

— Я иду, — пробормотала она. — Я правда, правда иду.

Но она постояла там еще мгновение, как зверь, которого так долго держали в клетке, что он не может сразу поверить в свободу, даже когда дверь клетки открылась. Она потянулась назад и дотронулась до ручки двери — двери, которая вела в дом, бывший ее клеткой.

— Больше не будет, — прошептала она, сунула сумочку под мышку и сделала первые шаги в туман, за которым скрывалось ее будущее.

4

Первая дюжина шагов привела ее к тому месту, где асфальтовая дорожка упиралась в тротуар, по которому минуту назад пробежал мужчина в спортивном костюме.

Она машинально хотела повернуть налево, но замерла. Однажды Норман говорил ей, что люди, которые думают, будто выбирают направление наугад, — например, заблудившиеся в лесу, — на самом деле почти всегда идут в направлении их главенствующей руки. Возможно, это было не важно, но она поймала себя на том, что не желает, чтобы он руководил даже тем, куда она свернет по Уэстморленд-стрит, уходя из дома.

Даже в этом — не желает.

Вместо того чтобы свернуть налево, как она собиралась сделать, повинуясь инстинкту, Рози повернула направо, в направлении ее слабой руки, и стала спускаться с холма. Она миновала круглосуточный магазин, подавляя защитную реакцию — поднять руку и прикрыть ею лицо, когда проходила мимо. Она уже чувствовала себя беглянкой, и жуткая мысль начала вгрызаться в ее мозг, как крыса в сыр: что, если он раньше вернется с работы и увидит ее? Что, если он увидит ее, идущую по улице в джинсах и кроссовках, с непричесанными волосами и сумочкой под мышкой? Он поинтересуется, какого черта она делает здесь с утра, когда она должна мыть пол, не так ли? И он захочет, чтобы она подошла к нему поближе, верно? Да. Он захочет, чтобы она подошла к нему поближе, чтобы он смог поговорить с ней по душам.

Нелепая мысль! С чего бы ему приспичило возвращаться сейчас домой? Он уехал всего час назад. Это невероятно.

Да, но… порой люди совершают поступки, в которых нет никакого смысла. Взять хотя бы ее — смотрите, что она сейчас делает. Но предположим, у него неожиданно пробудилась интуиция? Сколько раз он рассказывал ей, как у полицейских через некоторое время вырабатывается шестое чувство, как они узнают, когда должно произойти что-то скверное?

— В основании позвоночника у тебя начинает покалывать такая маленькая иголочка, — однажды сказал он. — Я не знаю, как можно еще описать это. Знаю, большинство людей лишь рассмеялись бы, но спроси легавого — он не станет смеяться. Эта иголочка пару раз спасла мне жизнь, родная.

Может быть, он чувствовал эту иголку последние двадцать минут или около того? Может быть, она побудила его сесть в машину и отправиться домой? Тогда он поехал бы как раз по этой дороге, и она упрекнула себя за то, что повернула направо, а не налево, когда вышла на тротуар. Потом ей пришла в голову еще более неприятная мысль, причем такая, которая не была лишена некоторого правдоподобия… не говоря уже о своего рода иронии судьбы. Может быть, он остановился у банковского автомата ATM, в двух кварталах от полицейского участка, желая взять десятку или двадцатку себе на ленч? Что, если он решил, удостоверившись, что карточки нет в бумажнике, вернуться домой и забрать ее?

Возьми себя в руки. Этого не будет. Ничего такого не случится.

На Уэстморленд-стрит, за полквартала впереди, свернула машина. Красная, и что же это за совпадение такое, ведь у них тоже красная машина… вернее у него. Машина принадлежала ей не больше, чем кредитка ATM или те деньги, к которым та давала доступ. У них была новая «сентра», и — не «сентрой» ли была та машина, которая сейчас приближалась к ней?

Нет, это «хонда»!

Только это была не «хонда», просто ей очень хотелось в это поверить. Это была «сентра», новехонькая красная «сентра». Его красная «сентра». Наихудший из ее кошмаров обернулся реальностью почти в тот самый момент, когда она подумала о нем.

На мгновение ее почки стали невероятно тяжелыми, невероятно болезненными, невероятно полными. Неужели она и вправду думала, что сумеет убежать от него? Должно быть, она просто сошла с ума!

«Сейчас уже слишком поздно беспокоиться об этом, — сказала ей Послушная-Разумная, чья истерия исчезла. Теперь это была единственная часть ее разума, которая все еще казалась способной мыслить, и она говорила холодным расчетливым тоном существа, ставившего выживание превыше всего остального. — Ты лучше подумай, что ты скажешь ему, когда он подъедет и спросит, чем ты тут занимаешься. И подумай хорошенько. Ты ведь знаешь, как легко он угадывает чужие мысли и чувства».

— Цветы, — пробормотала она. — Я вышла немного пройтись и взглянуть, где уже распустились цветы. — Она остановилась и крепко стиснула бедра, пытаясь не дать разорваться своему мочевому пузырю. Поверит он в это? Она не знала, но другого выхода не было. Ничего больше придумать сейчас она не могла. — Я только хотела дойти до угла Сент-Марк-авеню, а потом вернуться и вымыть…

Она осеклась, глядя широко раскрытыми, изумленными глазами, как машина — все-таки «хонда», не новая и скорее розмариновая, чем красная, — медленно проезжает мимо. Женщина за рулем окинула ее любопытствующим взглядом, и Рози подумала, что, если бы это был он, никакая легенда, пускай самая правдоподобная, не помогла бы. Он прочитал бы правду на ее лице, не умеющем ничего скрывать.

«Ну, теперь ты, Рози, готова вернуться обратно? Одуматься и вернуться?»

Она не могла. Ее жуткое желание помочиться прошло, но мочевой пузырь по-прежнему казался переполненным, почки все еще тяжело пульсировали, ноги тряслись, а сердце яростно колотилось в груди. Ей показалось, что она никогда не сможет взобраться обратно на холм, где стоит их дом, хотя склон и очень пологий.

«Нет, ты сможешь. Ты знаешь, что сможешь. За годы своего брака ты справлялась с делами и потруднее».

Ладно — возможно, она и сможет взобраться обратно на холм, но сейчас ей в голову пришла новая мысль. Иногда он звонил по телефону. Обычно пять или шесть раз в месяц, но порой и чаще. Просто — привет, как дела, хочешь, я куплю по дороге коробку печенья или пачку мороженого, ладно, пока. Только она не чувствовала ни капли внимания в этих звонках, ни капли заботы. Он проверял ее, только и всего, а если она не подходила к телефону, он продолжал звонить. У них не было автоответчика. Однажды она спросила, не стоит ли им поставить его. Он отвесил ей почти беззлобный шлепок и посоветовал поработать мозгами. «Ты — наш автоответчик», — сказал тогда он.

Что, если он позвонил, когда она уже вышла?

Он подумает, что она пошла на рынок пораньше, вот и все.

Только он так не подумает. Вот в чем дело. Полы — сегодня с утра, рынок — сегодня днем. Так было всегда, так должно быть всегда. Никакие неожиданные выходки жены не поощрялись хозяином дома № 908 по Уэстморленд-стрит. Если он позвонил…

Она снова двинулась вперед, понимая, что ей нужно свернуть с Уэстморленд-стрит на следующем углу, пусть даже она не знает точно, куда ведет Тремонт-авеню, в обоих направлениях. Сейчас это не важно — важно то, что она находится прямо на пути своего мужа. Если он будет возвращаться из города, как обычно, по дороге Ф-295, она окажется словно пришпиленной к самому центру мишени для стрельбы из лука.

Она свернула налево, на Тремонт-авеню, и пошла мимо тихих домов окраины, отделенных друг от друга низкими изгородями или рядами декоративных деревьев. Здесь в моде были оливки. Человек, похожий на Вуди Аллена, с его очками в роговой оправе, веснушками и в бесформенной голубой шляпе, сдвинутой на затылок, оторвался от поливки своих цветов и приветливо махнул ей рукой. Казалось, все сегодня стремятся вести себя особенно дружелюбно. Она подумала, что все дело в погоде, но что касалось ее, то она предпочла бы не привлекать к себе внимания. Ей было легко представить себе, как он позже пойдет по ее следу, профессионально задавая вопросы, используя будящие зрительную память подсказки и показывая ее фотографию на каждом шагу.

«Махни рукой ему в ответ. Тебе же не надо, чтобы он отметил твое недружелюбие — хамство врезается в память, так махни же ему в ответ и спокойно иди себе дальше».

Она махнула рукой и пошла дальше. Желание пописать вернулось, но ей придется потерпеть. Поблизости, насколько хватало глаз, не было ни туалета, ни какого-либо подходящего пристанища — ничего впереди, кроме таких же домов, таких же изгородей, таких же лужаек с робкой травой и оливковых деревьев.

Она услышала за собой звук машины и снова решила, что это он. Обернулась, широко раскрыв потемневшие от страха глаза, и увидела ржавый «шевроле», ползущий посреди улицы чуть быстрее пешеходов. На старике за рулем была соломенная шляпа и испуганно-озабоченное выражение лица. Она отвернулась от проезжей части, прежде чем он смог заметить ее собственный испуганный вид, на миг замерла, а потом решительно зашагала дальше, еще ниже опустив голову. Вернулась пульсирующая боль в почках, в мочевом пузыре тоже стреляло. Она догадывалась, что у нее в запасе минута, максимум две, прежде чем все выльется наружу. Если это произойдет, не останется никакого шанса на незамеченный побег. Люди могли бы не запомнить бледную шатенку, идущую по тротуару чудесным весенним утром, но они не забудут шатенку в мокрых джинсах. Ей необходимо решить эту проблему, причем немедленно.

Через два дома по ее стороне улицы стоял домик шоколадного цвета с верандой. Шторы на окнах были опущены; три газеты лежали на крыльце, а четвертая — на дорожке, у ступенек. Рози быстро огляделась вокруг, увидела, что никого поблизости нет, и торопливо пересекла раскинувшуюся перед верандой лужайку. Задний дворик был пуст. На ручке алюминиевой застекленной двери висел листок бумаги. Короткими нетвердыми шажками она подошла ближе и прочла записку: «Привет от Энн Косей, Вашей местной представительницы фирмы „Авон“! На этот раз не застала Вас дома, но приеду снова! Спасибо! И позвоните мне по номеру 555-1731, если хотите приобрести какие-либо замечательные товары фирмы!» Внизу нацарапана дата — 17 апреля; позавчерашнее число.

Рози огляделась еще раз, увидела, что с одной стороны ее прикрывает изгородь, а с другой — оливковые деревья, расстегнула пуговицы и «молнию» на джинсах и присела в нише между задним крыльцом и грудой газовых баллонов. Было уже слишком поздно беспокоиться о тех — если таковые имелись, — кто мог видеть ее с верхних этажей любого из соседних домов. Кроме того, в этой ситуации уже не до приличий.

«Ты спятила, и сама это знаешь».

Да, конечно, она знала, но… когда давление в мочевом пузыре уменьшилось и струя мочи потекла по земле ручейком, она почувствовала, как сумасшедшая радость заполнила ее сердце. В это мгновение она поняла, как чувствует себя человек, перейдя Рубикон и поджигая мост, по которому можно было бы вернуться назад.

5

Она шла еще часа два по совершенно незнакомым ей местам, пока не добралась до аллеи на западной окраине города. Перед «Миром ковров и красок» был телефон-автомат, и когда она воспользовалась им, чтобы вызвать такси, то с изумлением обнаружила, что находится уже, по сути дела, не в городе, а в пригороде Мэйплтон. Она натерла здоровенные волдыри на обеих ступнях, и, конечно, в этом не было ничего удивительного — она прошла больше семи миль.

Такси приехало через пятнадцать минут после ее звонка. Она успела зайти в универсальный магазин в дальнем конце аллеи, где купила пару дешевых темных очков и ярко-красный платок из искусственного шелка.

Рози вспомнила, как Норман когда-то говорил, что если хочешь отвлечь внимание от своего лица, то лучший способ — надеть что-нибудь яркое, привлекающее глаз.

Шофер оказался толстяком с непричесанными волосами, налитыми кровью глазами и дурным запахом изо рта. На его мешковатой, вылинявшей майке была изображена карта Южного Вьетнама, а под картой красовались слова: «Когда помру, отправлюсь в рай, потому что в аду уже был. Железный треугольник, 1969». Его маленькие глазки быстро обшарили ее всю, от губ и грудей до бедер, и, как видно, он удовлетворился осмотром.

— Куда едем, дорогая? — спросил шофер.

— Можете отвезти меня на остановку междугородных автобусов?

— Вы хотите сказать, в Портсайд?

— Это автовокзал?

— Ага. — Он взглянул наверх и поймал в зеркальце ее глаза. — Правда, это на другом конце города. Двадцатник. Вам по карману?

— Конечно, — сказала она, потом вздохнула и добавила: — Как вы думаете, сможем мы отыскать по дороге автомат Коммерческого банка ATM?

— Если бы все проблемы так легко решались, — ответил он и повернул флажок счетчика. Выскочила табличка: «$ 2.50. Такса за посадку».

Она начала отсчет своей новой жизни с того момента, как цифры в окошке счетчика перескочили с 2.50 на 2.75, а слова «Такса за посадку» исчезли. Больше она не будет зваться Розой Дэниэльс, если только ее не вынудят обстоятельства, — и даже не столько потому, что Дэниэльс — это его фамилия, а следовательно, опасная, сколько оттого, что она бросила его. Она снова станет Рози Мак-Клендон — девчонкой, исчезнувшей в аду, когда ей было всего восемнадцать. Не исключено, что ей придется несколько раз воспользоваться фамилией своего бывшего мужа, но и тогда она все равно останется Рози Мак-Клендон в своих мыслях и в сердце.

«Я действительно Рози, — подумала она, когда такси проехало мост Транкатауни, и улыбнулась словам Мориса Сендака, а голос Кэрол Кинг прошелестел у нее в мозгу как привидение. — И я Рози Настоящая».

Так ли это, однако? Настоящая ли она?

«Начнем выяснять это, — решила она. — Здесь и сейчас».

6

Такси остановилось на Ирокезской площади, украшенной фонтаном и желтой, ни на что не похожей статуей, и развернулось к ряду банковских автоматов. Крайний автомат в левом ряду был ярко-зеленый.

— Вам этот нужен? — спросил он.

— Да, спасибо. Я вернусь через минуту.

Но она отсутствовала немного дольше. Сначала она никак не могла набрать правильно код, несмотря на то что у автомата были крупные клавиши. Когда наконец справилась с этой частью операции, она не могла решить, сколько денег ей взять. Набрала семь-пять-дробь-ноль-ноль, хотела было уже нажать кнопку «Ввод», но в последний момент отдернула руку. Он изобьет ее за побег, если настигнет, — тут и гадать нечего. Однако если он изобьет ее так, что она сляжет в больницу… «Или убьет, — подсказал тихий голосок Послушной-Разумной, — он вполне может убить тебя, Рози, и ты просто дура, если позабыла об этом. Это случится потому, что ты посмела присвоить его кредитку ATM и… воспользоваться ею. Стоит ли рисковать из-за каких-то жалких семидесяти пяти долларов? Неужели этого достаточно?»

— Нет, — пробормотала она и снова потянулась к клавишам. На этот раз она набрала три-пять-ноль-дробь-ноль-ноль… и снова заколебалась. Она не знала, сколько в точности из того, что он называл «карманными», оставалось на счету, в который она забралась с помощью этого автомата, но триста пятьдесят долларов наверняка были довольно внушительными «карманными». Он так разозлится…

Она потянулась рукой к кнопке «Отмена/Повтор», а потом снова спросила себя: какая теперь разница? В любом случае он придет в ярость. Пути назад уже нет.

— Вы еще долго будете возиться, мэм? — раздался голос за ее спиной. — А то у меня уже кончается перерыв на ленч.

— Ох, простите! — воскликнула она, слегка вздрогнув. — Нет-нет, я просто… задумалась.

Она нажала кнопку «Ввод». На дисплее появились слова: «Пожалуйста, подождите». Ждать пришлось недолго, но достаточно, чтобы у нее в голове ярко вспыхнула фантастическая картинка: машина вдруг издает высокий певучий вой сирены, и механический голос рявкнет: «Эта женщина воровка! Остановите ее! Эта женщина воровка!».