Ты умеешь хранить секреты? Кинселла Софи
– Доброе, – отзываюсь я, не открывая глаза.
– Хочешь кофе?
– Да, пожалуйста.
Переворачиваюсь на живот и прячу гудящую голову в подушку, пытаясь хотя бы на пару минут снова погрузиться в сон, что обычно удается мне легко. Но сегодня что-то меня тревожит. Не дает покоя, как заноза в пальце. Что же забыла?
Прислушиваясь к звону посуды и тихому звуку телевизора, я упорно роюсь в затуманенном мозгу. Сегодня утро субботы. Я в постели Коннора. Мы отправились поужинать… этот жуткий полет… он приехал в аэропорт и сказал…
Мы будем жить вместе!
Я сажусь как раз в тот момент, когда входит Коннор с двумя чашками и кофейником. Он надел белый махровый халат, в котором просто неотразим. Я ощущаю прилив гордости и тянусь, чтобы его поцеловать.
– Привет, – смеется он, протягивая мне кофе. – Осторожнее. Как ты себя чувствуешь?
– Сносно. – Я откидываю волосы с лица. – Впрочем, мне немного не по себе.
– Неудивительно, – качает головой Коннор, – если учесть, что было вчера.
– Именно, – киваю я, отхлебнув кофе. – И мы… мы действительно будем жить вместе?
– Если ты по-прежнему не против.
– Конечно! Конечно, не против! – ослепительно улыбаюсь я.
И это чистая правда. Я – за. И чувствую себя так, словно за эту ночь повзрослела. Я съезжаюсь со своим бойфрендом. Наконец-то моя жизнь обрела смысл и потечет по верному руслу!
– Мне придется сказать об этом Эндрю, – объявляет Коннор, показывая на стенку, за которой живет его сосед по квартире.
– А мне нужно предупредить Лиззи и Джемайму.
– Теперь главное – найти подходящее местечко. И ты должна дать слово, что будешь драить его с утра до вечера, – поддразнивает он с лукавой улыбкой.
Я немедленно изображаю возмущение:
– Вот это мне нравится! Можно подумать, это у меня пятьдесят миллионов компакт-дисков!
– Это совсем другое!
– Интересно почему?
Я картинно подбочениваюсь, как комедийная актриса, и Коннор смеется.
Затем воцаряется тишина, словно мы оба выдохлись и теперь мирно пьем кофе.
– Так или иначе, – говорит наконец Коннор, – а мне пора.
В этот уик-энд Коннор идет на компьютерные курсы.
– Прости, что не смогу приехать к твоим родителям, – добавляет он.
И ему действительно жаль. То есть, в довершение ко всему прочему, ему действительно нравится бывать у моих родителей.
– Ничего страшного, – великодушно заявляю я. – Это неважно.
– Кстати, совсем забыл! – Коннор таинственно улыбается. – Угадай, куда я раздобыл билеты?
– О-о-о! – взволнованно восклицаю я. – Э… – Так и хочется спросить: «В Париж?»
– На джазовый фестиваль! – Коннор сияет. – Квартет Деннисона! Это их последний концерт в этом году. Помнишь, мы слышали их у Ронни Скотта?
Я на какое-то мгновение теряю дар речи. Который, впрочем, удается найти достаточно быстро.
– Вот это да! – бормочу я. – Квартет… Деннисона! Конечно, помню.
Эти ребята играют на кларнетах. Громко, упорно, нудно, почти два часа, причем не переводя дыхания.
– Я знал, что ты обрадуешься.
Коннор нежно касается моей руки, и я отвечаю вымученной улыбкой:
– Еще бы!
Дело в том, что я, вероятнее всего, когда-нибудь полюблю джаз. В один прекрасный день. Более того, я почти уверена, что так и будет.
Я любящим взглядом слежу за тем, как Коннор одевается, чистит зубы ниткой и берет портфель.
– Ты надела мой подарок, – замечает он с довольной улыбкой, глядя на разбросанное по полу белье.
– Я… я часто их ношу, – заверяю его я, скрестив пальцы за спиной. – Такие роскошные.
– Желаю хорошо провести время с семьей. – Коннор подходит к постели, целует меня и как-то странно мнется. – Эмма?
– Да?
Он садится на кровать и как-то уж очень серьезно смотрит на меня. Боже, какие у него голубые глаза.
– Я хотел кое-что сказать. – Он кусает губы. – Ты ведь знаешь, мы всегда были откровенны друг с другом во всем, что касалось наших отношений.
– Э… да, – подтверждаю я, начиная беспокоиться.
– Это всего лишь идея. Тебе она может не понравиться. Словом, я хочу сказать, все зависит от тебя.
Я в полном недоумении смотрю на Коннора. Его лицо заливает краска. И вид у него ужасно смущенный.
О господи! Что, если он извращенец? Потребует, чтобы я напяливала разные кожаные прибамбасы и размахивала плеткой?
Впрочем, я не возражаю на время стать няней. Или медсестрой. Или Женщиной Кошкой из «Бэтмена». Отпад. А если прикупить лакированные сапоги…
– Я тут подумывал… может… мы могли бы… – запинается Коннор.
– И?.. – Я ободряюще кладу ему руку на плечо.
– Мы могли бы… – беспомощно повторяет он и снова замолкает.
– Что?
Следует долгая пауза. Я едва дышу. Чего он добивается? И что имеет в виду?
– Мы могли бы начать обращаться друг к другу «дорогой» и «дорогая»! – смущенно выпаливает он.
– Что? – никак не понимаю я.
– Дело в том… – Коннор багровеет совсем уже угрожающе. – Мы собираемся жить вместе. Что ни говори, а это уже шаг! И я недавно заметил… что мы… мы никогда не говорим друг другу нежных… слов.
Я во все глаза смотрю на него, чувствуя, что попалась.
– Разве?
– Точно.
– Вот как…
Я залпом глотаю кофе. Вообще-то, он прав. В самом деле не говорим. Но почему?
– Как по-твоему? Но только если ты сама этого хочешь.
– Ну разумеется, – поспешно киваю я. – То есть ты совершенно прав. Конечно, хочу. – Я откашливаюсь. – Дорогой!
– Спасибо, дорогая, – шепчет он с любящей улыбкой, и я улыбаюсь в ответ, пытаясь не замечать хор протестующих голосов в собственной голове.
До чего же фальшиво звучит!
Я не ощущаю себя «дорогой».
«Дорогая» – это замужняя дама, вся в жемчугах и с полноприводным автомобилем.
– Эмма? – Коннор вопросительно смотрит на меня. – Что-то не так?
– Еще не уверена, – признаюсь я со смущенным смешком. – Просто «дорогая» – это как-то не для меня. Но знаешь, вполне возможно, я со временем привыкну.
– Но мы можем выбрать что-то еще. Как насчет «милая»?
«Милая»? Он это серьезно?
– Нет, – быстро говорю я. – «Дорогая» – лучше.
– Или «солнышко», «лапочка», «ангел»…
– Может быть. Послушай, давай пока просто забудем об этом.
Лицо Коннора вытягивается, и мне становится стыдно. «Брось, Эмма, ты вполне можешь обращаться к своему бойфренду “дорогой”. В конце концов ничего в этом особенного нет. Надо лишь привыкнуть».
– Прости, Коннор, – извиняюсь я. – Не знаю, что на меня нашло. Наверное, еще не пришла в себя после полета. – Я беру его руку и сжимаю. – Дорогой.
– Все в порядке, дорогая, – улыбается он, вновь обретая обычное хорошее расположение духа, и целует меня. – До вечера.
Вот видите? Это так легко.
О боже…
Ладно, у всех парочек бывают моменты неловкости. Совершенно обычное явление… наверное.
Около получаса уходит на то, чтобы добраться из квартиры Коннора в Мейда-Вейл до Айлингтона, где живу я. Открываю дверь и вижу на диване Лиззи. Физиономия у нее сосредоточенная, вокруг валяются бумаги. Она так много трудится, моя Лиззи. Иногда даже слишком.
– Над чем ты работаешь? – сочувственно осведомляюсь я. – Замышляешь очередное мошенничество?
– Нет, читаю статью, – рассеянно отвечает Лиззи, показывая глянцевый журнал. – Здесь говорится, что со времен Клеопатры критерии красоты остались неизменными и есть способ проверить, насколько ты красива. Делаешь кое-какие измерения…
– Правда? – оживляюсь я. – И что там у тебя?
– Еще не закончила. – Она снова хмурится, вглядываясь в страницу.
– Значит, пятьдесят три… минус двадцать… получится… Господи боже, какой кошмар! Всего тридцать три!
– Из?..
– Из ста! Тридцать три из ста!
– О Лиззи. Какое дерьмо!
– Знаю, – кивает Лиззи серьезно. – Я уродина. И знала это. Понимаешь, знала всю жизнь, в глубине души, но…
– Нет, – отмахиваюсь я, стараясь не смеяться. – Я имею в виду, твой журнал – дерьмо! Нельзя измерить красоту какими-то дурацкими цифрами. Да ты взгляни на себя!
У Лиззи самые большие в мире серые глаза, прекрасная чистая кожа. Абсолютно потрясающее лицо, хотя ее последняя прическа, пожалуй, слишком строга.
– Да кому ты веришь? Зеркалу или идиотской, бессмысленной журнальной статье?
– Идиотской, бессмысленной журнальной статье, – вздыхает Лиззи с таким видом, словно это совершенно очевидно.
Она, конечно, не всерьез. Но с тех пор, как Лиззи бросил Саймон, ее бойфренд, ее самооценка угрожающе снизилась. Поэтому я немного беспокоюсь за нее.
– Это и есть золотые пропорции красоты? – спрашивает наша третья соседка, Джемайма, цокая каблуками-рюмочками. На ней бледно-розовые джинсы, облегающий белый топ, и выглядит она по обыкновению ухоженной и загорелой.
Теоретически Джемайма работает в галерее скульптуры, но практически постоянно пребывает в парикмахерских, массажных салонах и фитнес-центрах, ходит на свидания с банкирами, доходы которых тщательно проверяет, прежде чем сказать «да».
Но мы с Джемаймой ладим. Ну или вроде того. Беда в том, что все предложения она начинает со слов «если хочешь»: «Если хочешь получить обручальное колечко на пальчик…»; «Если хочешь адрес с индексом SW3[1]…»; «Если хочешь, чтобы твои вечеринки считали лучшими в городе…».
Конечно, я не против, чтобы мои вечеринки считали лучшими в городе. Просто в данный момент это не основная моя забота. Кроме того, по мысли Джемаймы, быть действительно хорошей хозяйкой означает пригласить кучу богатеньких приятелей, обвешать всю квартиру шариками и гирляндами, нанять официантов и поваров и потом хвастаться, что все эти горы еды приготовлены ею собственноручно. Но самое главное – это отослать соседок (меня и Лиззи) в кино, а позже принять оскорбленный вид, если они осмелятся прокрасться обратно в полночь и сварить на кухне шоколад.
– Я тоже прошла этот тест, – сообщает Джемайма, поднимая розовую сумочку «Луи Вюиттон» – подарок папочки после того, как она порвала с парнем, сходив на третье свидание. Можно подумать, у бедняжки сердце разбилось! Заметьте, у него была яхта, так что, вполне возможно, дело действительно дошло до разбитого сердца.
– И сколько у тебя? – спрашивает Лиззи.
– Восемьдесят девять.
Джемайма опрыскивается духами, откидывает за спину длинные светлые волосы и улыбается себе в зеркале.
– Итак, Эмма, значит, это правда, что ты съезжаешься с Коннором?
Я потрясена.
– Откуда ты знаешь?
– Дошли слухи. Сегодня утром Эндрю позвонил Рупсу насчет крикета и все ему рассказал.
– Ты съезжаешься с Коннором? – поражается Лиззи. – Почему же я ничего не знаю?
– Я собиралась сказать, честно, собиралась. Ну разве не здорово?
– Неверный ход, Эмма, – вздыхает Джемайма, покачивая головой. – Очень неразумная тактика.
– Тактика? – Лиззи закатывает глаза. – Тактика?! Джемайма, речь идет о человеческих отношениях. Не об игре в шахматы!
– Любые отношения и есть шахматная партия, – парирует Джемайма, накладывая тушь на ресницы. – Мамочка считает, что необходимо все рассчитывать заранее. Это называется стратегическим планированием. Если делаешь неверный ход, ты в проигрыше.
– Все это чушь! – бросает Лиззи вызывающе. – Отношения – это когда у людей общие интересы и когда две родственные души находят друг друга.
– Родственные души! – иронически усмехается Джемайма. – Помни, Эмма: если хочешь получить обручальное колечко, не съезжайся с Коннором.
Она оглядывается на камин, где почетное место занимает большой снимок. На фотографии запечатлена для истории встреча Джемаймы с принцем Уильямом на благотворительной игре в поло.
– Все еще метишь в королевскую семью? – фыркает Лиззи. – Не напомнишь, на сколько лет он младше тебя?
– Не мели вздор! – рявкает Джемайма, предательски краснея. – Знаешь, иногда ты ведешь себя как дитя малое!
– Так или иначе, а мне колечко на палец ни к чему, – вставляю я.
Джемайма вскидывает идеально выщипанные брови, словно хочет сказать: «Бедная невежественная дурочка», – и закрывает сумочку.
– Кстати! – внезапно восклицает она, угрожающе щурясь. – Кто-то из вас брал мой джемпер «Джозеф»?
Следует кратчайшая пауза.
– Нет, – с невинным видом отвечаю я.
– Я даже не знаю, какой он, – пожимает плечами Лиззи.
У меня не хватает духу взглянуть на нее. Уверена, что вчера вечером видела на ней этот чертов джемпер.
Голубые глаза Джемаймы, проницательные, как радарные сканеры, обегают меня и Лиззи. Похоже, она нас насквозь видит.
– У меня очень тонкие руки, – предупреждает она, – и я не хочу, чтобы рукава растянулись. Только не воображайте, будто я не замечу, потому что я вижу все! Чао!
Едва за ней закрывается дверь, мы с Лиззи переглядываемся.
– Черт, – вздыхает Лиззи, – кажется, я оставила его на работе. А, ладно, заберу в понедельник.
Она пожимает плечами и возвращается к журналу.
Честно говоря, мы обе время от времени заимствуем одежду Джемаймы. Без спроса. Но нужно сказать в оправдание, у нее так много шмоток, что она этого часто вообще не замечает. К тому же, по словам Лиззи, одно из основных прав человека заключается в том, что соседи по квартире просто обязаны меняться одеждой. Она утверждает, что это одна из статей неписаной британской конституции.
– И кроме того, – добавляет Лиззи, – она у меня в долгу за то письмо в муниципальный совет насчет ее штрафов за незаконную парковку. Знаешь, она даже спасибо не сказала! – Лиззи отвлекается от статьи о Николь Кидман. – Так что ты делаешь вечером? Пойдем в кино?
– Не могу, – вздыхаю я. – Сегодня у мамы день рождения.
– Ах да, конечно, – сочувствует она. – Удачи. Надеюсь, все пройдет классно.
Лиззи – единственный человек на свете, кто имеет хоть какое-то представление о том, что меня ждет дома. Но даже она не знает всего.
4
Сидя в электричке, я решаю, что в этот раз все пройдет лучше. Вчера я смотрела ток-шоу Синди Блейн о воссоединении давно разлученных матерей и дочерей, и это было так трогательно, что я плакала навзрыд. В конце Синди прочла мораль насчет того, что многие относятся к родным как к чему-то само собой разумеющемуся, а ведь родители дали нам жизнь и нам следует ими дорожить. И меня вдруг начинает мучить совесть.
Я не буду:
разрешать своей семье мотать мне нервы;
завидовать Керри или позволять Неву доводить меня;
смотреть на часы, гадая, когда можно будет благополучно уйти.
Я постараюсь:
оставаться безмятежной, любящей, доброй и помнить, что все мы священные звенья в вечном круге жизни (это я тоже взяла у Синди Блейн).
Раньше мама и папа жили в Туикнеме, где выросла и я. Но теперь перебрались из Лондона в деревушку в Гэмпшире.
Я приезжаю к ним в начале первого и застаю маму в кухне с моей кузиной Керри. Кузина и ее муж Нев тоже переехали в деревню, примерно в пяти минутах езды от родителей, так что теперь они постоянно встречаются.
Когда вижу эту парочку, сердце сжимается. Обе орудуют у плиты и выглядят скорее как мать с дочерью, чем тетка с племянницей. У обеих мелированные волосы, хотя у Керри «перышек» больше. На обеих яркие топы, обтягивающие грудь, и обе смеются. Я замечаю полупустую бутылку белого вина на разделочном столе.
– С днем рождения, – говорю я, обнимая маму и украдкой глядя на сверток на кухонном столе. Меня охватывает знакомое с детства предвкушение праздника. Я принесла маме лучший в мире подарок! Просто не терпится вручить поскорее!
– О, привет! – бросает Керри, поворачиваясь и поправляя передник. Ее голубые глаза сильно подведены. На шее висит крестик с бриллиантами, которого я раньше не видела. Каждый раз при очередной встрече на ней новое украшение. – Приятно видеть тебя, Эмма. Последнее время ты редко приезжаешь. Правда, тетя Рейчел?
– Абсолютная, – кивает мама, обнимая меня.
– Взять твое пальто? – спрашивает Керри, когда я ставлю в холодильник принесенную с собой бутылку шампанского. – И как насчет выпивки?
Керри всегда говорит со мной в таком тоне. Словно я посторонняя. Гостья в своем доме.
Ну и ладно. Я не собираюсь комплексовать по этому поводу.
– Не волнуйся, – отвечаю я, стараясь сохранять спокойствие. – Я сама налью.
Открываю сервант, где всегда стояли бокалы, но мой взгляд упирается в банки с томатами.
– Они там, – сообщает Керри. – В другом углу кухни. Мы все переставили! Так удобнее!
– Ну да, верно. Спасибо. – Я беру протянутый бокал и делаю глоток.
– Вам помочь?
– Не стоит, пожалуй… – Керри критически оглядывает кухню. – Все почти готово. Представляешь, тетя, я спросила у Илейн: «Где ты взяла такие туфли?» И она ответила: «В “Маркс и Спенсер”!» Я просто поверить не могла!
– Кто такая Илейн? – спрашиваю я, стараясь вступить в разговор.
– Из гольф-клуба, – туманно отвечает Керри.
Мама никогда не играла в гольф, но после переезда в Гэмпшир они с Керри не вылезают из клуба. И теперь я ни о чем больше не слышу, кроме как о состязаниях, ужинах в гольф-клубе и бесконечных вечеринках с приятельницами из того же гольф-клуба.
Однажды и я туда отправилась – посмотреть, что это такое. Но оказалось, что там завели дурацкие правила насчет одежды, и какой-то пожилой дядечка едва не свалился с инфарктом, потому что я пришла в джинсах. В результате маме и Керри пришлось найти мне юбку и пару жутких туфель с шипами. А когда мы наконец попали на поле, я не смогла ударить по мячу. Поймите меня правильно: не просто неправильно била, нет, я действительно не смогла попасть по мячу. Так что все переглянулись и решили, что мне лучше подождать в помещении клуба.
– Прости, Эмма, я не могу достать… – Керри тянется из-за моего плеча к очередному блюду.
– Извини, – киваю я, отходя. – Мам, мне действительно нечего делать?
– Можешь покормить Сэмми, – отвечает мама, вручая мне банку с кормом для рыб, и озабоченно хмурится. – Знаешь, мне что-то не нравится Сэмми.
– Правда? – лепечу я с замирающим сердцем. – А… почему?
– Он на себя не похож! – Она близоруко щурится на Сэмми, выписывающего круги в аквариуме. – Как, по-твоему, он нормально выглядит?
Я смотрю в направлении ее взгляда и задумчиво покачиваю головой, словно изучая черты Сэмми.
О господи! В жизни не думала, что она заметит! Я из кожи вон лезла, чтобы найти точную копию Сэмми. Эта рыбка тоже оранжевая, с двумя плавниками, плавает, шевеля хвостом… В чем тут разница?
– Может, небольшая депрессия? – предполагаю я. – Ничего, пройдет.
Боже, пожалуйста, не позволь ей отнести новоявленного Сэмми к ветеринару или кому-то в этом роде. Я даже не проверила, того ли рыбка пола. И вообще имеют ли золотые рыбки пол?
– Что еще? – спрашиваю я, щедро насыпав в воду корма в надежде, что маме будет хуже видно.
– Да все под контролем, – добродушно улыбается Керри.
– Почему бы тебе не пойти поздороваться с папой? – предлагает мама, перебирая горошек. – Через минуту-другую сядем за стол.
Папа и Нев смотрят в столовой матч по крикету. Седеющая папина борода, как обычно, аккуратно подстрижена. Рядом стоит серебряная кружка с пивом. Комнату недавно обновляли, но на стене по-прежнему красуются спортивные награды Керри за плавание. Мама полирует их регулярно. Каждую неделю.
Плюс моя парочка розеток за бег на короткие дистанции. Возможно, мама проходится по ним метелкой.
– Привет, пап, – говорю я, целуя его.
– Эмма! – Он с деланым удивлением всплескивает руками. – Неужели на этот раз удалось? Никаких отклонений от маршрута? Никаких визитов в исторические города?!
– Не сегодня, – усмехаюсь я.
Однажды, вскоре после того как родители переехали, я села не на ту электричку и очутилась в Солсбери. Теперь отец все время мне это припоминает.
– Привет, Нев.
Я чмокаю его в щеку, стараясь не задохнуться от резкого запаха туалетной воды. Он в легких брюках и белой водолазке. На запястье тяжелый золотой браслет. На пальце блестит обручальное кольцо с бриллиантом. Нев управляет семейной фирмой, поставляющей офисное оборудование по всей стране. Он и Керри встретились на какой-то конференции молодых руководителей. Кажется, разговор начался со взаимного восхищения «Ролексом».
– Привет, Эмма, – кивает Нев. – Видела мою новую машину?
– Что? – удивляюсь я, но тут же вспоминаю блестящее новое авто во дворе. – О да. Шикарная!
– «Мерседес» пятой серии. – Он жадно тянет пиво. – Сорок две штуки по прайс-листу.
– Вот это да.
– Правда, я заплатил меньше, – сообщает Нев, с хитрым видом постукивая себя по носу. – Угадай, сколько.
– Э… сорок?
– Вторая попытка.
– Тридцать девять?
– Тридцать семь двести пятьдесят, – торжествующе объявляет Нев. – И бесплатный проигрыватель компакт-дисков. За вычетом налогов.
– Правда? Вот это да!
Признаться, я понятия не имею, что еще сказать, поэтому, примостившись на краю дивана, съедаю орешек.
– Вот на что ты должна нацелиться, Эмма, – вмешивается отец. – Как по-твоему, у тебя получится?
– Не знаю… папа, кстати, хорошо, что вспомнила… у меня для тебя чек.
Я копаюсь в сумочке и достаю чек на триста фунтов.
– Молодец! – восклицает отец. – Это пойдет на банковский счет. – И глядя на меня, кладет чек в карман.
– Вот что значит ценить деньги! Вот что значит учиться стоять на своих ногах!
– Вы правы. Важный урок, – кивает Нев, не забывая прикладываться к кружке. – Кстати, Эмма, совсем забыл: в какой области ты делаешь карьеру на этой неделе?