Путь искупления Харт Джон

10

Элизабет вела машину и пыталась осознать, что именно только что произошло в церкви. Забудь про труп, про факт еще одной смерти! Все это слишком серьезно и слишком неожиданно. Требовалось время, чтобы разобраться, к чему все это могло быть, так что взамен Элизабет стала думать про Бекетта. Он хотел помочь – она это понимала, – но она презирала эту церковь так, как ему никогда не понять. Слишком уж старой и закостенелой была эта ненависть, которая внедрилась в душу Элизабет столь глубоко, что было трудно стоять у алтаря ее юности и быть объективной ко всему на свете. Там она чувствовала себя маленькой, злобной и обманутой. Не самая простая комбинация, так что сейчас, в тишине машины, Элизабет сосредоточилась только на одной вещи, имеющей теперь значение.

Была ли она права в том, что верила Эдриену?

Они никогда не были близки в любом общепринятом смысле этого слова. Он был мужчиной, который некогда спас ей жизнь, светом в ночи ее горького отчаяния. По этой причине ее чувства к нему никогда не относились к чему-то рациональному. Стоило подумать о нем, как она вновь видела его лицо возле карьера, уверенное и доброжелательное. А когда сама стала копом, ее вера в него лишь только выросла. Эдриен был дерзок и умен, заботился о жертвах и их родственниках. И все же, даже когда она сама стала служить в полиции, он словно возвел вокруг себя стену отчуждения. Улыбочка там. Словечко тут. Жесты скупы и мимолетны, но Элизабет не могла отрицать чувств, которые они возбуждали, – или опасных вопросов, которые поднимали эти чувства.

Она действительно одержима?

Это был сложный вопрос, но лишь потому, что Элизабет никогда не задавала его самой себе. Она стала копом из-за Эдриена; завелась, потому что он сам был всегда заведен. Когда частички его кожи обнаружили под ногтями Джулии Стрэндж, Элизабет осталась единственной, кто продолжал сомневаться в его виновности. Она – а не его друзья, товарищи по работе или судья. Даже его жена, похоже, под конец сникла, сидя, опустив голову и не желая встречаться с ним взглядом, и даже не появилась в зале суда в день вынесения приговора. Теперь эта мысль беспокоила Элизабет гораздо сильней, чем раньше. С какой это стати ей верить Эдриену, когда даже его собственная жена ему не верила? Элизабет терпеть не могла такого рода самосомнений, но ее вера в Эдриена действительно была слепа. Она тогда была совсем юной, и ей отчаянно хотелось верить; а теперь, задним числом, все это обретало смысл. Слепа ли она сейчас? Прошло тринадцать лет, но убийства действительно выглядят одинаковыми. Сегодня Элизабет могла моргнуть и живо представить мать Гидеона на том же самом алтаре. Что отличает одно убийство от другого?

Она не знала. В том-то и проблема. У них еще не было точного времени смерти новой жертвы, но, основываясь на внешнем виде тела, девушка с большой долей вероятности могла расстаться с жизнью сразу после освобождения Эдриена из тюрьмы штата. Хотелось бы знать, привязывает ли что-либо новую жертву к Эдриену: свидетельские показания, материальные улики – хоть что-то помимо того, что он осужденный за убийство зэк, только что вышедший на свободу после тринадцати лет отсидки. В другой ситуации она бы привлекла к поиску ответа на этот вопрос еще десяток людей, но ее отстранили, она выпала из обоймы. И Фрэнсис Дайер действительно уволит ее, если она начнет копать столь глубоко. Наплюй на все это, сказала она себе, не лезь. Ее жизнь разваливается на части, и жизнь Ченнинг тоже. Гидеон в больнице. Копы из полиции штата хотят привлечь ее за двойное убийство.

Но это ведь Эдриен Уолл.

А церковь – ее отца.

Элизабет вернулась туда, практически этого не сознавая, и остановила машину на обочине, чтобы понаблюдать за действом высоко наверху. Медэксперт уже был там. Равно как Бекетт, Рэндольф и с десяток других – криминалисты, патрульные и где-то среди них, подумала она, Фрэнсис Дайер. Ну как ему тут не быть? Эдриен был его напарником. Его-то показания и помогли утопить его.

Элизабет прикурила сигарету, а потом повернула зеркало заднего вида, чтобы изучить собственное лицо. Вид истощенный и неуверенный, глаза красные…

А что, если она ошибалась насчет него?

Что, если все эти годы она просто ошибалась?

Отвернув зеркало в сторону от лица, Лиз докурила сигарету до половины и затушила ее в пепельнице. Что-то тут было не так, и дело не в церкви, и не в трупе, и не в чем-то очевидном. Может, в жертве? В чем-то на месте преступления? Она понаблюдала за церковью еще пять минут и вдруг поняла, что именно породило это чувство.

Где машина Дайера?

Он ведь капитан детективов, а дело обещает быть громким…

Набрав номер мобильного Бекетта, Элизабет выслушала три длинных гудка, пока тот не ответил.

– Лиз. Привет. – Он понизил голос, и она представила, как Бекетт отходит от мертвого тела. – Так рад, что ты позвонила… Насчет того, что было…

– Где Фрэнсис?

– Что?

– Я не вижу машины Дайера. Он ведь должен был приехать.

Бекетт примолк, тяжело дыша в трубку.

– Где ты, Лиз? Ты здесь, на месте преступления? Я тебя предупреждал, чтобы…

Но Элизабет уже не слушала. Дайера в церкви нет! Надо было сразу увидеть, к чему все движется…

– Сукин сын!

– Лиз, погоди…

Но куда там «погоди»! Прямо с места развернувшись, Элизабет в мгновение ока оставила церковь позади и, нарушая все мыслимые скоростные ограничения, помчалась обратно в город. С вершины холма в двух милях впереди открылись шпили, крыши и дома, просвечивающие белым сквозь деревья. Слетев со спуска на скованные пробками улицы, она свернула вправо, пересекла мощенную булыжником улицу и пронеслась через весь город, мысленно повторяя: «Он не посмеет. Только не сейчас». Но на последнем отрезке перед выгоревшим фермерским домиком Эдриена, где-то в миле от себя она увидела огни синих мигалок. Тело все еще лежало в церкви, а Дайер уже явился арестовывать своего бывшего напарника! Старые обиды. Личная неприязнь. Обычная глупость. Какой бы ни была причина, она видела все это столь же четко и ясно, как чернила на белом бумажном листе: они запрут его в камеру, а потом будут искать какую-нибудь причину держать его там.

– Это не то, что ты думаешь.

Дайер встретил ее, как только Элизабет вихрем вырвалась из машины. Примирительно поднял обе руки, попятившись назад, когда она прорвалась между двух автомобилей, стоящих в десяти ярдах от выгоревшего дома.

– Труп едва остыл! У тебя нет никакой законной причины его арестовывать!

– Угомонись, Лиз. Я серьезно.

Растолкав патрульных, она влетела в ту самую обугленную комнату и увидела Эдриена, лежащего лицом вниз прямо в саже. Как бы ни выглядело задержание, оно явно было жестким. Лицо и руки у него были в крови. Сковав Эдриена наручниками и ножными кандалами, они бросили его в грязь, словно животное.

Еще три шага, и Дайер уже оттаскивает ее назад; его пальцы у нее на руке крепки, как сталь.

– Я хочу с ним поговорить!

– И думать забудь.

– Фрэнсис…

– Я сказал, хватит!

Он выволок ее наружу на глазах у остальных копов, весь покрывшись красными пятнами, и прижал к стволу дуба. Она вырвала руку из его захвата.

– Что за херня?

– Успокойтесь, детектив. – Дайер использовал всю силу своего голоса, всю властность в глазах. – Это не то, что ты думаешь. И разговаривать с ним ты не будешь. Короче говоря, держись подальше от этого задержания!

Она дернулась вправо, и он двинулся вслед за ней.

– Я совершенно серьезно, Лиз. Я привлеку тебя за создание препятствий. Клянусь.

Она рванулась вперед.

Дайер решительно уперся ладонью ей в грудь. Прикосновение было совершенно непристойное, но Элизабет не увидела ни капли смущения у него на лице.

– Иначе надену браслеты, – пригрозил он. – Бог мне свидетель, равно как и все остальные. Ты этого хочешь?

Элизабет посмотрела на него новыми глазами. Такая напористость совсем не в его стиле.

– Все со мной нормально.

– Ты в этом уверена?

Отступив, она подняла руки. Сквозь толпу ей был виден лежащий в грязи Эдриен. Его глаза нашли ее, и Элизабет словно прошибло током.

– Почему он полностью обездвижен?

– Потому что опасен.

– А кого за это арестовывают?

– Если я скажу, обещаешь вести себя прилично?

Все в груди Элизабет буквально вскипело от возмущения. До чего же снисходительно это прозвучало – «вести себя прилично»!

– А что, если не буду?

– Просто постой здесь. Поговорим, когда все закончится.

– Только один вопрос.

Дайер повернулся и поднял палец – «только один».

– По какому обвинению?

Он мотнул головой на красно-белый знак, прибитый гвоздями к почерневшему дереву. За всю свою жизнь Элизабет повидала тысячи таких же. Металлический квадрат, всего два слова, все просто и ясно.

– Да ты шутишь… – едва проговорила она.

– Это больше не его собственность.

Дайер вернулся в дом, оставив Элизабет на задворках наблюдать, как они вздергивают Эдриена на ноги, выволакивают его из руин и заталкивают в машину. Посмотрев, как его увозят, она не смогла скрыть нахлынувших на нее эмоций. Что бы сейчас ни представлял собой Эдриен, когда-то он был копом, причем одним из лучших – не просто одаренным, но еще и неоднократно награжденным, прославленным. Он выстрадал тринадцать лет за решеткой за преступление, которого, как она твердо считала, он не совершал, и вот что с ним теперь – захвачен на земле, которую всегда считал своей собственной…

Упакован по полной программе, как особо опасный преступник.

Арестован за нарушение границ частного владения.

Элизабет уехала, прежде чем Дайер успел отыскать ее для дальнейшего разговора. Подождала на дороге, а потом последовала за вереницей патрульных машин до отдела и издалека пронаблюдала, как Эдриена вытаскивают из патрульного автомобиля и ведут, едва переставляющего ноги, к охраняемому входу. Он пытался протестовать против грубого обращения. Обращение стало еще более грубым. Когда Эдриен исчез внутри, его уже полностью оторвали от земли – двое копов держали его, вырывающегося, за ноги, а еще двое за плечи. Элизабет молча сидела, уставившись на дверь. Ждала, когда появится Дайер, но тот так и не подъехал.

«В церкви», – решила она. Поскольку, по уму, так все и должно было происходить. Сначала расследование. Потом арест.

Включив передачу, Элизабет не спеша отъехала от бордюра и лишь тогда заметила темно-синий седан, притулившийся на краю служебной охраняемой стоянки. Простые штампованные диски колес, государственные номера. Гамильтон и Марш, решила она.

Всё еще в городе.

Всё еще ищут веревку, чтобы ее повесить.

Есть небольшой бугорок, смотрящий прямо на церковь, и ведущая к нему гравийная дорожка, если знаешь, как ее отыскать. Она вьется между деревьями и заканчивается на высокой поляне, с которой открывается отличный вид на протянувшиеся цепью холмы и далекие горы. В лучшие времена он приезжал сюда, чтобы побыть одному, подумать обо всем хорошем. Тогда все вещи имели смысл, и все находилось на своих местах, включая и небо над головой.

Но это было давным-давно.

Оставив машину под пологом леса, он шел по траве, пока внизу не проглянули завалившийся шпиль и раскиданные там и сям машины. Он знал, что у церкви регулярно кто-нибудь бывает – та тетка, что возится с лошадьми, бомжи, – так что не сомневался, что тело кто-нибудь обязательно обнаружит. После стольких лет эта церковь стала для него особенным местом. Никто другой не смог бы понять ни причин этому, ни ее назначения, ни той пустоты в его сердце, которую она так идеально заполняла.

Ну а девушка на алтаре?

Она тоже принадлежала ему, но не настолько, насколько те другие его избранницы, – только не в окружении копов, смотрящих на нее, прикасающихся к ней и теряющихся в догадках. Ей тоже следовало бы находиться в вечной тиши и вечной тьме, и его злило то, что сейчас происходило за щербатыми витражными стеклами: яркий свет, измочаленные копы, медэксперт, занятый своим мрачным ремеслом… Им никогда не постичь причин, по которым она умерла, или почему он выбрал именно ее, или почему он позволил им ее обнаружить. Она была чем-то гораздо большим, чем они были в силах уразуметь, – не просто женщиной, не просто телом или кусочком какой-то головоломки.

В своей смерти она была ребенком.

Как и все они под конец.

Доехав до больницы, Элизабет узнала, что Гидеона перевели из реанимации в платную одноместную палату на том же этаже.

– Как это получилось?

– На какие шиши, вы имеете в виду? – Медсестра была та же, что и раньше, рыжеволосая куколка с карими глазами и россыпью веснушек на носу. – Ваш отец попросил сделать это в порядке жеста благотворительности. Неделя спокойная, администратор больницы не возражал.

– А почему он это сделал?

– А вы когда-нибудь пробовали спорить со своим отцом?

Элизабет попыталась перебороть нежданно возникшее теплое чувство, напомнив себе, что ее отец тоже любит Гидеона.

– Он сейчас там?

– Ваш отец-то? То приходит, то уходит.

– Как Гидеон?

– Один раз пришел в себя, но не говорил. Все здесь за него очень сильно переживают. Он такой лапочка и так терзался из-за своей матери… Все знают, что он планировал сделать с этим пистолетом, но это неважно. Половина медсестер хотят забрать его к себе.

Поблагодарив ее, Элизабет постучала в дверь палаты. Ответа не последовало, так что она тихонько вошла и обнаружила, что мальчик спит, опутанный трубками, торчащими у него из руки и из-под носа. В такт ударам сердца попискивал электронный монитор. Под простыней Гидеон казался совсем маленьким, грудь вздымалась и опадала так слабо и незаметно, что казалось, будто он не дышит вообще. За всю его жизнь бедному мальчишке ни разу не выпадало возможности сделать перерыв. Бедность. Почти что полная беспризорность. А теперь он заклеймен и еще одним грехом. «Простит ли он себя когда-нибудь?» – подумала она. А если да, то за что? За то, что пытался убить человека, или за то, что потерпел неудачу?

Элизабет довольно долго стояла, размышляя, как может выглядеть из-за открытой двери. Какой-нибудь посторонний человек может неправильно истолковать ее любовь к этому ребенку.

«Почему? – может спросить такой человек. – Он ведь вам даже не родственник!»

На этот вопрос не найдется простого ответа, но если б у Элизабет стали допытываться относительно причин, то звучал бы он примерно так: «Потому что он нужен мне, потому что именно я нашла его мать мертвой!»

И все-таки даже это не было бы всей правдой.

Склонившись ближе, Элизабет внимательно изучила узкое лицо и заплывшие глаза. Казалось, что ему восемь раз по четырнадцать – ближе к смерти, чем к жизни.

Тут его глаза приоткрылись, и на них сразу набежала тень.

– Я убил его?

Элизабет разгладила ему волосы и улыбнулась.

– Нет, лапочка. Ты не убийца.

Она склонилась еще ближе, думая, что эта новость вызовет у него облегчение. Однако монитор за головой парнишки запищал чаще.

– Точно?

– Он жив. Ты не сделал ничего плохого. – На мониторе проскочил резкий пик. Глаза мальчишки закатились. – Гидеон?.. Пожалуйста, дыши, милый!

Монитор буквально заверещал.

– Сестра! – завопила Элизабет, но в этом не было необходимости. Дверь моментально распахнулась во всю ширь, и в палату ворвалась медсестра, а сразу за ней врач.

– Что случилось? – просил врач.

– Мы просто говорили…

– Что вы ему сказали?

– Ничего. Я не знаю… Мы просто…

– Выйдите отсюда!

Элизабет отступила от кровати.

– Быстро!

Доктор склонился над мальчиком.

– Гидеон. Посмотри на меня. Мне нужно, чтобы ты успокоился. Можешь дышать? Сожми мне руку. Вот молодец! Посмотри мне в глаза. Смотри на меня. Медленно, не напрягаясь. Вот так. – Доктор сделал глубокий вдох, потом выдох. Монитор уже замедлялся. – Молодец…

– Вам нужно уйти, – сказала медсестра.

– А нельзя мне просто…

– Никому вы не можете помочь, – перебила медсестра, но Элизабет знала, что это не совсем так.

Может, она сможет помочь Эдриену.

Дело было уже к вечеру, когда копы стали съезжаться с места преступления в церкви. Когда это наконец случилось, Элизабет сидела в старом «Мустанге», припаркованном на боковой улочке к северу от отдела полиции. На улице было жарко; от зданий, деревьев и людей, идущих к своим машинам, протягивались длинные тени. Для обычных людей это был самый обычный день. Солнце клонилось к закату. Время для ужина и семьи, время для отдыха. Для копов же, направляющихся ко входу в отдел, время было еще раннее. Предстояло обработать собранные улики, написать рапорты, составить планы на завтра. Даже посадив Эдриена в камеру, Дайер хотел, чтобы патрульные не покидали улиц, а детективы прочесали все подозрительные углы. Каким бы ни был его конкретный план, он желал, чтобы к самому раннему утреннему выпуску новостей подкопаться было бы решительно не к чему. Короче говоря, «свистать всех наверх», – и Элизабет планировала воспользоваться сопутствующим хаосом, чтобы получить то, что ей было нужно.

Она по-прежнему старалась держаться как можно более незаметно, когда прокативший мимо фургон криминалистов свернул на служебную парковку позади здания отдела. За ним последовали три патрульных автомобиля, а потом – Бекетт, Дайер и два разных прокурорских работника из конторы окружного прокурора. Последним приехал Джеймс Рэндольф – перед ней промелькнули гора плоти, отблеск гладко выбритой башки и небритая физиономия. Вот он-то ей и нужен – непокорный, крепкий и грубый старый негодяй, который всегда считал, что всякие правила честного во всем прочем копа не должны касаться практически никаким боком. Вообще-то после случившегося в подвале он сам подошел к ней и сказал, что ей надо было просто выбросить трупы в какую-нибудь подходящую канаву и никому ни о чем не рассказывать. Поначалу Элизабет подумала, что он просто шутит, но его откровенно бандитская физиономия оставалась абсолютно серьезной.

«Там всяких лесов вокруг до беса, деточка. Полным-полно глухих, тихих, охренительно темных лесов».

Элизабет дала ему десять минут побыть в отделе, а потом позвонила на мобильный.

– Джеймс, привет, это я. – Она не сводила глаза с окна, возле которого стоял его стол, и ей показалось, что там двинулась какая-то тень. – Ты уже ужинал?

– Собираюсь заказать что-нибудь сюда.

– У Вонга?

– Что, я такой предсказуемый?

– Давай я тебя угощу.

Элизабет услышала, как скрипнул его стул, и представила, как он забрасывает ноги на поверхность стола.

– Это был чертовски длинный день, Лиз, а за ним предстоит чертовски длинная ночь. Может, сразу скажешь, что тебе от меня надо?

– Ты слышал про Эдриена?

– Естественно.

– Я хочу поговорить с ним.

Протикало семь долгих секунд. По улице проносились машины.

– Хрустящая говядина[18], – наконец произнес Рэндольф. – И не забудь про палочки.

Они встретились через двадцать минут у неприметной полуподвальной двери, врезанной заподлицо в бетонную стену.