Романы Круглого Стола. Бретонский цикл Парис Полен

Дополнение к стр. 85, по поводу слова Graal

Следует отметить, что форма, приписываемая всеми рукописями сосуду, куда была собрана кровь Спасителя, соответствовала форме чаши и что слово graal, grael, greal, или greaux [pl.] подходило в этом смысле для блюда или широкой тарелки. Также и Элинан счел нужным сказать: de catino illo, vel paropside [из миски или блюда]; затем: Gradalis dictur gallice scutella lata et aliquantulum profunda in qua pretios dapes cum suo jure divtibus solent apponi [Gradalis у галлов называется широкая чаша небольшой глубины, в которой обыкновенно подают богатым драгоценную свежесть их напитка]. Как тогда допустить, что нашим романистам пришла сама по себе идея наименовать блюдом или плоской тарелкой тот сосуд, явно закрытый, который нес Иосиф? Следует предположить недоразумение и смешение двух различных значений. С одной стороны, история реликвии была записана в graduel, или богослужебный сборник валлийцев. С другой, обиходное слово, соответствующее латинскому gradualis, было также greal, graal или grael. Долго говорили о Граале, или литургической книге валлийцев кк заключающей драгоценные и таинственные сказания, в том числе и о чаше Иосифа Аримафейского, и в конце концов этой чаше, принесенной в Англию, дали имя graal, поскольку легенда о ней находилась в уэльском gradale, или graduale. Тайна, которую валлийское духовенство делало из этой литургической книги, и любопытство, которое она возбуждала, в равной степени находят свое оправдание в боязни осуждения официальной церковью и в надежде найти там откровение о судьбах бретонского племени.

Grael, или gradual, – это сборник молитв и песнопений, которые поют перед ступенями (gradus) алтаря. Беда в своем трактате de Remedio peccatorum [Об исцелении грешников] перечисляет книги Церкви: Psalterium lectionarium, antiphonarium, missalem, gradalicantum и т. д. В одной грамоте 1335 года, в пользу часовни Бленвилля, значится: «Я, сир Бленвилля, одарил эти часовни [книгами] messel и grael, по одной для обеих часовен». – «GRADALE, GRADUALE, id est responsum vel responsorium; quia in gradibus canitur. Versus gradales [GRADALE, GRADUALE – это рефрен или респонсорий, который пели на ступенях. Стихи для ступеней]». – А Амалер в одиннадцатом веке пишет: «Notandum est volumen, quod nos vocamus antiphonarium, tria habere nomina apud Romanos. Quod dicimus graduale, illi vocant cantatorium, et adhuc juxta morem antiquum apud illos in alionibus ecclesiis uno volumine continetur» [Следует отметить, что том, который мы называем антифонарием, имеет у римлян три названия. То, что у нас зовется graduale, они называют кантаторием, до сих пор в иных церквях у них, согласно древнему обычаю, содержащим один том] (Дю Канж). Словом grael, или graal, называли дневную службу, в противоположность вечерней. Так, мы видим у Робера де Борона, что Иосиф каждый день назначает своим спутникам встречу в Третьем часу и указывает им, чтобы эту службу называли службой грааля. Смысл этих стихов становится более ясным в старинном переводе: «Et ce non de graal abeli Joseph; et ensi venoient tierce, et disoient qu’il alloient au service du graal. Et des lors en fu donne ceste histoire le nom de Graal [И это имя грааль было по нраву Иосифу; и вот они пришли в Третьем часу и говорили, что идут на службу грааля. И так с тех пор этой истории было дано имя Грааля (ст. – фр.)]» (манускрипт Дидо). Но романисты, поэты и прозаики, уже не зная истинного происхождения слова, хотели объяснить его и сообщить нам о нем больше, чем они знали. Кто теперь не признает в изначальном смысле слова graal дневную службу, обедню? Латинско-французский словарь двенадцатого века содержит следующее: GRADALE, greel, книга для пения мессы. В Catholicon armoricum grasal, grael, книга песнопений: latin gradale. Пожалуй, довольно, чтобы обосновать наше объяснение Грааля.

Значение блюда, тарелки, по-латыни catinus, приданное этому слову, также старинное, и, без сомнения, образовано от «кратера», cratella, так же как от patera происходит patella, paelle, pelle [лопата, заступ]; от crassus – gras [жирный] и gros [толстый], и т. д. Но, повторяю, почти невозможно, чтобы закрытый потир, в котором Иосифу было доверено хранить божественную кровь, с самого начала получил бы наименование блюда, миски или грааля. Те, кому первым рассказывали легенду о сохраняемой крови, спрашивали, откуда это взялось: – Из Грааля, отвечали им, который хранится в Солсбери или в Гластонбери. – Тогда сосуд, который усомнились бы назвать чашей, был назван Грааль. А когда понадобилось дать объяснение этому слову, то придумали, что слово было принято, потому что сосуд нравился, был приятным [agrait (фр.)] и появлялся по воле [a gr] тех, кто причащался к его благодати.

Книга первая

Роман в стихах об Иосифе Аримафейском Робера де Борона

перевод Т. К. Горышиной

Да будет известно грешникам, что, прежде чем сойти на землю, Иисус Христос устами пророков дал знать о пришествии Своем и горестных страданиях Своих. Дотоле всем, баронам и нищим, правым и виноватым, уготована была дорога в ад вослед за Адамом и Евой, за Авраамом, Исайей, Иеремией. Дьявол притязал на владычество над ними, возомнив, что право его непреложно; ибо должно вершить вечный суд. И надобно было, чтобы за праотца нашего дано был искупление теми, кто в единстве и подобии Своем явили божественную Святую Троицу. Едва Адам и Ева приблизили к устам своим запретный плод, как, узрев наготу свою, впали во грех нечистоты[102]. И тотчас пропало счастие, коим они наслаждались. Ева зачала в скорби; и сами они, и потомство их сделались смертны, дьявол же вознамерился отторгнуть их души во владение свое. Дабы спасти нас от ада, Господь принял рождение из чрева Девы Марии. И когда Он пожелал быть окрещен святым Иоанном, Он сказал: «Каждый, кто уверует в Меня и примет святую воду крещения, вызволен будет из кабалы дьявола, покуда новые грехи не ввергнут его в прежнее рабство»[103]. И более того сделал для нас Господь: подобно второму крещению, учредил Он исповедь, с коей всякий грешник, явив свое раскаяние, прощен будет и за новые прегрешения.

В те времена, когда Господь обходил земли, проповедуя, страна Иудеев частью своею была подвластна Римлянам, а наместником от них был Пилат. Один добродетельный муж, по имени Иосиф Аримафейский, вел пятерых всадников на службу Пилату. И стоило Иосифу узреть Иисуса Христа, как он возлюбил Его великою любовью, однако выказать ее не смел, страшась злобных Иудеев. Что до Иисуса, учеников при нем было немного; к тому же один из них, Иуда, был нечестив по природе своей. В доме Иисуса Иуда служил управителем и брал за то поборы, называемые десятиною, со всего, что приносили в дар Учителю. И вот случилось так, в день Тайной Вечери, что Мария Магдалина пришла в дом Симона, где Иисус сидел за столом с учениками; она пала ниц к ногам Иисуса и омочила их слезами; и после, отерев их прекрасными своими волосами, умастила тело Его чистым и драгоценным елеем. Тотчас наполнился дом сладчайшими благоуханиями, но Иуда, оставаясь безучастен к ним, сказал:

– Эти благовония, должно быть, обошлись в три сотни динариев; меня же ввели в убыток, лишив доли в тридцать динариев[104].

И с той поры он стал искать, как возместить этот урон.

Проведал он, что в доме первосвященника Каиафы собираются Иудеи, измышляя, как им погубить Иисуса. Он направился туда и предложил им выдать своего Учителя, если они согласны дать ему тридцать динариев. Один Иудей тотчас вынул их из своего пояса и отсчитал ему[105]. Иуда назвал день и место, где можно будет им схватить Иисуса.

– Только, – сказал он, – не берите вместо Него Иакова, Его двоюродного брата[106], очень с Ним схожего; для большей верности, вы возьмете того, кого я поцелую.

Назавтра в четверг, в доме Симона, Иисус велел принести большую купель, сказав Своим ученикам погрузить туда ноги; Он омыл их все вместе и осушил их. Святой Иоанн спросил у Него, почему употребил Он одну воду для всех.

– Вода эта, – ответил Иисус, – становится нечистой, как нечисты души всех, кому Я подношу ее; равно очищаются и последние, и первые. Сие назидание оставлю Я Петру и пастырям Церкви. Грязь от грехов, им самим присущих, да не воспрепятствует очищению грешников, что придут исповедоваться им[107].

Туда в дом Симона и вошли Иудеи, дабы схватить Господа нашего. Иуда, поцеловав Его, сказал им:

– Крепко держите Его, ибо Он на диво силен.

И увели Иисуса, и рассеялись ученики Его. На столе же была чаша, с коей Христос творил Свое таинство[108]. Один Иудей заметил ее, взял и унес ко двору Пилата, куда уведен был Иисус; и когда наместник, будучи уверен, что нет в Нем вины, испросил воды, желая устраниться от приговора, то взявший чашу Иудей подал ее Пилату, и тот, умыв в ней руки, велел убрать ее в надежное место[109].

И когда Иисус был распят, пришел к Пилату Иосиф Аримафейский и сказал ему:

– Господин[110], не первый год я привожу вам по пяти всадников, не получая за это награды; ныне я пришел просить за моих солдат тело распятого Иисуса.

– С радостью соглашусь, – ответил Пилат.

Тотчас Иосиф бросился к кресту; но стражи преградили ему путь.

– Ибо, – сказали они, – Иисус похвалялся, что воскреснет на третий день; если говорил Он правду, то, сколько раз Он воскреснет, столько раз мы снова умертвим Его.

Иосиф возвратился к Пилату, и тот, дабы сломить упорство стражей, послал на помощь ему Никодима.

– Вы так любили сего Человека, – промолвил Пилат. – Вот вам чаша, в которой Он в последний раз омыл руки Свои; храните же ее в память о праведнике, коего я не мог спасти.

На деле же Пилат не хотел упреков, будто он присвоил то, чем владел приговоренный им[111].

Вдвоем с превеликим трудом преодолели они противящихся стражей. Никодим пошел к кузнецу, и после, взяв у того клещи и молот, они поднялись на крест и сняли с него Иисуса. Иосиф взял Его на руки, положил бережно на землю, расправил как подобает члены Его и омыл их со всем тщанием. Отирая их, увидел он божественную кровь, текшую из ран; и, памятуя о том камне, что раскололся от крови, исторгнутой копьем Лонгина[112], кинулся за чашей и собрал в нее капли, что лились с боков, с головы, рук и стоп; ибо полагал, что в ней их будут хранить с благоговением большим, нежели во всяком ином сосуде. Совершив это, он спеленал тело новым тонким полотном, положил его в каменную гробницу, что выдолблена была для него самого, и закрыл ее другим камнем, который мы называем надгробным.

Иисус же на другой день после Своей смерти спустился в ад, дабы освободить добрых людей[113]; вслед затем Он воскрес, явился Марии Магдалине, Своим ученикам, еще и прочим иным. Многим мертвым, коих воззвал Он к жизни, дозволено было посетить ближних, до того как обретут место на Небесах. И вот среди Иудеев сделалось смятение, солдаты же, коим велено было охранять гробницу, устрашились быть призваны к ответу. Дабы избежать наказания, решили они схватить Никодима с Иосифом и умертвить их; а после, ежели спрошены будут, что они сделали с Иисусом, сговорились отвечать, что сии два Иудея приставлены были охранять Иисуса, только им и ведомо было, что произошло[114].

Но Никодиму, загодя предупрежденному, удалось их избегнуть. Не то было с Иосифом, коего они застали на ложе и, едва дав облачиться в одежды, увели и побоями вынудили сойти глубоко в тайную темницу. И когда вход ее заложили камнями, ни к чему было более упоминать о нем.

Но истинный друг познается в нужде. Сам Иисус сошел в темницу и предстал пред Иосифом, держа в руке чашу, где собрана была Его божественная кровь.

– Иосиф, – сказал Он, – исполнись верою. Я Сын Божий, Спаситель твой и всех людей.

– Как! – вскричал Иосиф. – Вы ли тот великий пророк, рожденный Девой Марией, коего предал Иуда за тридцать динариев, коего распяли на кресте Иудеи, и коего тело якобы украл я?

– Да, и тебе, чтобы обрести спасение, довольно лишь уверовать в Меня.

– Ах, Господь, – ответил Иосиф, – сжальтесь надо мною; вот я заточен в сей темнице, и в ней я умру голодной смертью. Вам ли не ведомо, как я любил Вас; я не смел сказать Вам это, убоявшись неверия Вашего, ибо я водился с дурными людьми, коих стыдился.

– Иосиф, – сказал Господь, – я бывал среди друзей Моих и среди врагов. Ты был из сих последних, но Я знал, что при нужде ты придешь Мне на помощь; и еще, если бы ты не служил Пилату, то не получил бы в дар тела Моего.

– Ах, Господь, не говорите, что я достоин был получить столь великий дар.

– Я говорю это тебе, Иосиф, ибо Я таков с праведными, каковы праведные со Мною. К тебе пришел Я, а не к ученикам Моим, ибо никто из них не питал ко Мне любви, подобной твоей, и не знал о той великой любви, что питал Я к тебе. Не из тщеславия ты снял Меня с креста, но любя Меня втайне; и Я столь же радел о тебе, и оставляю тебе драгоценное о том свидетельство, вручая тебе эту чашу. Ты сохранишь ее до поры, когда Я научу тебя, как должно распорядиться ею.

И тогда Иисус Христос вручил ему священную чашу, добавив:

– Помни, что хранить ее должны будут трое, один за другим. Ты первый примешь ее во владение, и, коль скоро ты заслужил добрых приверженцев, ни одно святое таинство не совершится без того, чтобы не помянуть, что ты сделал для Меня.

– Господь, – ответил Иосиф, – благоволите прояснить мне сию речь.

– Ты не забыл четверг, в который Я совершал Тайную Вечерю у Симона с учениками Моими. Благословляя хлеб и вино, Я сказал им, что с хлебом вкушают они плоть Мою и с вином впитывают кровь Мою. Так вот, память о столе Симона утвердится во многих дальних землях: алтарь, где будут приносимы святые дары, станет гробницей, в коей ты упокоил Меня; корпорал[115] – плащаницей, коей ты обернул Меня; потир уподобится чаше, в коей ты собрал кровь Мою; наконец, патеной, водруженной на потир, означен будет камень, коим ты запечатал гробницу Мою.

И отныне все те, кому дано будет узреть чистым сердцем ту чашу, что Я тебе вверяю, будут Моими: они обретут довольство в сердце и радость нескончаемую. Те же, кто сумеет постичь и запечатлеть в памяти слова, что Я скажу тебе[116], обретут более власти над людьми и более угодны станут Богу. Впредь не будут они опасаться утеснения в правах своих, и не будут неправедно судимы, и не сокрушены будут в битве, когда стоят за правое дело.

На том Иисус Христос покинул Иосифа, поведав ему, однако, что придет день, когда он будет вызволен из темницы. Более сорока лет пребывал в ней Иосиф, и никто уже не поминал его в Иудее, когда в город Рим явился странник, некогда бывший свидетелем предсказаний, чудес и смерти Иисуса. Хозяин, приютивший его, поведал ему, что Веспасиан[117], сын императора, поражен ужасною проказой, отчего принужден он жить отдельно от всех живых. Он заточен в башню без окон и без лестницы, и каждый день в узкую бойницу подают ему пищу для поддержания сил.

– Ведомо ли вам, – добавил тут хозяин, – как найти средство от его недуга?

– Нет, – ответил странник, – но знаю, что в краю, откуда я пришел, в юные мои годы был великий пророк, который исцелял от всех болезней. Его звали Иисус из Назарета. Я видел, как он ставил на ноги хромых, даровал прозрение слепым, излечивал гниющих от проказы. Иудеи умертвили его; но если бы он был жив поныне, не усомнюсь, что ему под силу было бы исцелить Веспасиана.

Хозяин передал все это императору, и тот пожелал сам услышать странника. От него он узнал, что это случилось в Иудее, в римских ее землях, бывших под управлением Пилата.

– Государь, – сказал странник, – для прояснения дел пошлите туда мудрейших ваших советников; и если я окажусь лжецом, велите отрубить мне голову.

Посланники были отправлены с наказом, ежели речи странника окажутся правдивы, найти какие-либо из вещей, что могли принадлежать неправедно осужденному пророку.

Пилат, к коему они обратились, поведал им о детстве Иисуса, Его чудесах, ненависти к Нему Иудеев; о тщетных усилиях, что прилагал он, желая вырвать Иисуса из их рук; о воде, что требовал он, дабы отмежеваться от приговора, и о даре одному из всадников, получившему тело пророка.

– Не знаю, – добавил он, – что стало с этим Иосифом: никто мне не говорил о нем, и, может статься, Иудеи его убили, утопили или бросили в темницу.

Для дознания призвали Иудеев, которые подтвердили рассказанное Пилатом, и посланники осведомились, нет ли какой-либо вещи, оставшейся после Иисуса.

– Есть, – ответил один Иудей, – одна старая женщина, по имени Веррина, которая хранит лик Его; она живет на улице Школы.

Пилат велел привести ее и, хотя был правителем, встал невольно, когда она предстала перед ним. Бедная женщина, трепеща и опасаясь злой участи, вначале отрицала, что у нее есть образ; но когда посланники уверили ее в своих добрых намерениях и поведали ей, что желают найти лекарство от проказы для сына императора, она сказала:

– Ни за что на свете не продам я то, чем владею; но, если вы поклянетесь оставить его мне, я со всей радостью поеду с вами в Рим и доставлю туда сей лик.

Посланники обещали исполнить пожелание Веррины и испросили позволения увидеть драгоценный образ. Она открыла ларец, вынула из него платок и, накрыв его своим плащом, тотчас вернулась к посланникам Римским, и те встали перед нею, как встал ранее Пилат.

– Слушайте, – сказала она, – как я обрела его: вот с этим тонким полотном в руках я шла, когда мне встретился пророк, ведомый Иудеями на казнь. Руки его были связаны ремнем за спиной. Те, кто вели его, попросили меня отереть ему лицо; я подошла и приложила мой платок ему ко лбу, истекающему потом, а после шла ему вослед: при каждом шаге бичевали его, но не исторгли ни единой жалобы. Вернувшись домой, я взглянула на мое полотно и там узрела лик святого пророка.

Веррина отправилась с посланниками в Рим. Представ перед императором, она сняла с образа покров, и император трижды поклонился, хоть не было там ни дерева, ни золота, ни серебра[118]. Дотоле никогда не видел он образа столь прекрасного. Он взял его и водрузил на бойницу в башне, где томился его сын, и Веспасиан, едва лишь остановил на нем взор, тотчас почувствовал себя в совершеннейшем здравии.

Не спрашивайте, были ли странник и Веррина вознаграждены сторицей за то, что они сказали и сделали. «Образ был сохранен в Риме как драгоценная реликвия; еще и ныне почитают его под именем плата Вероники». Что же до молодого Веспасиана, то прежде всего пожелал он выразить свою признательность, отомстив за пророка, коему он был обязан исцелением. Вскоре император и его сын явились в Иудею во главе огромной армии. Был призван Пилат, и, дабы предупредить смуту среди Иудеев, Веспасиан велел препроводить его в тюрьму, обвиняя в том, что он пытался оградить Иисуса от казни. Иудеи, будучи уверены, что их ожидает награда, принялись наперебой хвалиться, кто более приложил руку к смерти Иисуса. Сколь же велико было их потрясение, когда они увидели себя самих плененными и закованными в цепи! Тридцать из них, виновных более всего, император велел привязать к хвостам необъезженных коней.

– Верните нам пророка Иисуса, – сказал он Иудеям, – или мы сделаем то же со всеми вами.

Они отвечали:

– Мы оставили его Иосифу, с одного Иосифа и надо спрашивать.

Казни продолжались; многие нашли от них смерть.

– Но, – сказал один из них, – даруете ли вы мне жизнь, если я укажу, куда заключили Иосифа?

– Да, – сказал Веспасиан, – при этом условии ты избегнешь мучений и сохранишь свои члены.

Иудей привел их к подножию башни, где Иосиф был заточен сорок два года тому назад.

– Тому, – сказал Веспасиан, – кто исцелил меня, под силу было и сберечь жизнь своему верному слуге. Я хочу проникнуть в подземелье.

И тогда открыли подземелье, и он позвал; никто не ответил ему. Он велел принести длинную веревку и спустить его до самого дна; и вот он узрел сияющий луч света и услышал голос:

– Добро пожаловать, Веспасиан! Зачем ты пришел сюда?

– Ах, Иосиф! – сказал тут Веспасиан, обнимая его, – кто же мог сохранить тебе жизнь, а мне вернуть здоровье?

– Я скажу тебе, – отвечал Иосиф, – если ты согласен следовать его повелениям.

– Вот я готов их слушать. Говори.

– Веспасиан, Святой Дух сотворил все – небо, и землю, и море, стихии, и ночь, и день, и четыре ветра. Еще Он создал архангелов и ангелов. Среди сих последних нашлись дурные, полные гордыни, гнева, зависти, злобы, лжи, порочности и жадности. Бог низвергнул их с небесных высот; то был ливень, длившийся три дня и три ночи[119]. Сии злые ангелы были трех родов; первые спустились в ад, и ремеслом их стало мучение душ. Вторые осели на земле; они преследуют женщин и мужчин, силясь погубить их и искушая восстать на Творца; они ведут счет нашим грехам, дабы ни единый из них не был забыт. Те же, что из третьего рода, пребывают в воздухе; принимая разные обличья, они орудуют стрелами и копьями, коими пронзают души людей, совращая их с пути истинного. Такова их родословная. Что же до ангелов, сохранивших свою преданность, они обитают на небесах и не подвержены более искушению злых духов.

Затем Иосиф поведал, как Бог, стремясь заполнить пустоту, зиявшую в раю после восстания ангелов, сотворил мужчину и женщину; как извечный Враг, не в силах этого стерпеть, склонил к падению прародителей наших и как он возомнил, что увлек их в ту же бездну, ибо рай не приемлет ни малейшей скверны. Но Бог послал на землю Сына своего, дабы принести искупление, требуемое Справедливостью.

– Он и есть тот Сын, кого умертвили Иудеи, кто искупил за нас муки ада, кто спас меня и исцелил тебя. Доверься же его наставлениям и признай, что Бог – Отец, Сын и Святой Дух – едины и суть одно и то же.

Веспасиан без колебаний уверовал в истины, ему открытые. Он поднялся наверх и велел разрушить темницу, откуда Иосиф вышел совершенно здоровый телом и духом.

– Вот Иосиф, которого вы требовали, – сказал он Иудеям, – а вы теперь верните мне Иисуса Христа.

Они не знали, что отвечать; и Веспасиан не медлил более, учинив над ними добротное и суровое правосудие. Было оглашено по его приказу, что он отдаст тридцать Иудеев за один динарий всякому, кто пожелает их купить. А того, кто указал темницу Иосифа, со всей семьею посадили на корабль без парусов, который и понес их по морю, куда Бог пожелал их направить.

Так отомстил Веспасиан за смерть Господа нашего.

А у Иосифа была сестра Энигея, замужем за одним Иудеем по имени Брон; узнав, что Иосиф еще жив, оба супруга примчались и стали просить у него милости.

– Не меня надо просить о ней, но Иисуса воскресшего, в коего вы должны уверовать.

Они согласились со всем, что он хотел от них, и склонили друзей своих последовать их примеру.

– А теперь, – сказал Иосиф, – если помыслы ваши чистосердечны, вы оставите свои жилища и свое добро; вы последуете за мной, и мы покинем эту землю.

Они ответили, что готовы идти с ним повсюду, куда он пожелает их повести.

И вот Иосиф увел их в дальние края; они пребывали там долго, укрепившись в своем добром учении. Они занялись возделыванием полей. Вначале все шло, как они хотели, и все у них процветало; но пришло время, и Бог как будто отступился от них; ни в чем более не сбывались их надежды. Хлебные злаки высыхали прежде, чем созреть, и деревья перестали приносить плоды. Такова была кара за порок разврата, коему предавались многие из них. В скорби своей обратились они к Брону, мужу сестры Иосифовой, и просили его дознаться от Иосифа, пусть он скажет им, происходят ли несчастья от его грехов или от их собственных.

Иосиф тогда прибегнул к священной чаше. Весь в слезах, пал он перед нею на колени и, сотворив короткую молитву, просил Святого Духа открыть ему причину всеобщих бедствий. Голос Святого Духа ответил: «Иосиф, грех исходит не от тебя; Я научу тебя, как отделить добрых от дурных. Вспомни, как за столом у Симона Я указал того ученика, что должен был предать Меня. Иуда устыдился и перестал беседовать с Моими учениками. В подобие Тайной Вечери накрой стол, вели Брону, супругу сестры твоей Энигеи, пойти ловить рыбу в ближней реке и принести то, что он поймает. Положи рыбу перед чашей, покрытой полотном, на самой середине стола. Сделав это, созови свой народ; и когда ты сядешь точно на то место, что Я занимал у Симона, то скажи Брону подойти к столу справа от тебя, и ты увидишь, что он оставит одно пустое сидение между вами двоими. Сие место будет означать то самое, что некогда покинул Иуда. Оно не будет занято никем иным, как только сыном сына Брона и сестры твоей Энигеи[120].

Когда Брон сядет, скажи своему народу, что, если они сохранили веру в Святую Троицу, и если они следовали тем повелениям, что Я им передал твоими устами, то им дозволено занять место за столом и причаститься к благодати, коей Господь одаряет своих друзей».

Иосиф сделал все, что ему было велено. Брон отправился удить и вернулся с рыбой, которую Иосиф положил на стол, подле священного сосуда. Когда Брон, не будучи предупрежден об этом, оставил пустым одно место между Иосифом и собою, то и все прочие приблизились к столу, одни – чтобы сесть, другие – чтобы сожалеть, что не нашлось им места. И тотчас же те из них, кто сидел, прониклись неизреченным сладостным чувством, заставившим их забыть обо всем. Один из них, по имени Петр, спросил у оставшихся стоять, не чувствуют ли они того блаженства, что наполняет его.

– Нет, ничего, – ответили они.

– Это оттого, наверное, – сказал Петр, – что вы замараны мерзким грехом, за который Господь хочет наказать вас.

Тогда, пристыженные, они вышли из дома, кроме одного, по имени Моисей. Проливая слезы, вкушал он трапезу, гаже которой для него не было на целом свете. Иосиф между тем велел преданным ему приходить каждый день, дабы причаститься к той же благодати; и вот таково было первое свидетельство чудесной силы священного сосуда.

Те же, кто ушел из дома, не желали поверить в благодать, что наполняла столь великой сладостью сердца других.

– Что же это на вас снизошло? – говорили они, подходя к тем, – о какой благодати вы нам толкуете? Нам не видно было чаши, коей достоинства вы так превозносите.

– Потому что она недоступна взорам грешников.

– Так оставим же вас одних; но что мы скажем тем, кто спросит, отчего мы вас покинули?

– Вы скажете, что мы остались, плененные благодатью Бога-Отца, Сына и Святого Духа.

– Но каким словом назвать нам чашу, столь вам любезную?

– По ее истинному имени, – отвечал Петр, – вы назовете ее Греаль, ибо каждый, кому будет дано ее увидеть, примет ее всею душой[121] и изведает блаженство не меньшее, чем рыба, когда из руки, ее держащей, она ускользает в воду.

Они запомнили имя, названное им, и повторяли его всюду, куда приходили, и с этого времени чашу называли только именем Грааль или Греаль. Каждый день, когда близился Третий час[122], верующие говорили, что пойдут вкусить благодать, это значит – на службу Грааля.

А Моисей – тот, что не хотел быть разлучен с другими добрыми христианами и, полный злобы и лицемерия, соблазнял народ своим мудрым видом и показною скорбью, – Моисей этот начал настоятельно просить Иосифа позволить ему занять место за столом.

– Не я, – сказал Иосиф, – тот, кто дарует благодать. Сам Бог отказывает в ней недостойным. Если Моисей вознамерился обмануть нас, горе ему!

– Ах! Сир, – ответили ему другие, – вид его столь печален оттого, что он не с нами, нельзя ему не верить.

– Хорошо! – сказал Иосиф, – ради вас я спрошу Его. Он преклонил колена перед Граалем и стал просить для Моисея требуемой милости.

– Иосиф, – ответствовал Святой Дух, – настало время испытать то место, что лежит между тобою и Броном. Скажи Моисею, что, ежели он таков, каким представляется, то может уповать на милость Божию и садиться с вами.

Вернувшись к своим, Иосиф молвил:

– Скажите Моисею, что, если он достоин благодати, никто не сможет ее отнять у него; но если ведет речи не от чистого сердца, лучше ему не просить ее.

– Меня ничто не устрашит, – ответил Моисей, – если только Иосиф дозволит мне занять место с вами.

Тогда они взяли его с собой и привели в залу, где был поставлен стол.

И вот сели на свое обычное место Иосиф, и Брон, и каждый из прочих. Моисей, осмотревшись, обошел стол и стал перед пустым сидением по правую руку от Иосифа. Вот он подходит, он готов уже сесть; и в тот же миг сидение и сам он пропали, не прервав ничуть божественную службу, словно бы их никогда не было на свете. Когда служба кончилась, Петр сказал Иосифу:

– Никогда не доводилось нам пережить такого страха. Скажите нам, молю вас, что приключилось с Моисеем.

– Не ведаю, – ответил Иосиф, – но мы можем узнать у Того, Кто уже столь многому нас научил.

Он преклонил колена перед чашей:

– Господь мой, так же истинно, как Вы приняли образ во плоти во чреве Девы Марии, и как пожелали Вы претерпеть смерть ради нас, и как вызволили меня из темницы, и как обещали Вы прийти ко мне, когда я буду молить об этом, поведайте мне, что стало с Моисеем, дабы я мог донести это людям, коих Вы доверили моему попечению.

– Иосиф, – ответил голос, – Я сказал тебе, что в память о предательстве Иудином одно место за столом, воздвигнутым тобою, должно оставаться пусто. Оно будет занято лишь с приходом твоего внучатого племянника, сына сына Брона и Энигеи.

Что до Моисея, Я покарал его за двуличие и лживый умысел, что вынашивал он против вас. Не уверовав в благодать, вас осенившую, он надеялся смутить вас. О нем не обмолвятся более до той поры, пока не придет освободить его тот, кто должен занять пустующее место[123]. И отныне те, кто отречется от Меня и от тебя, станут испрашивать тело Моисея, и им воистину будет за что винить его[124].

У Брона и Энигеи было двенадцать сыновей, и когда они выросли, то стали обременять родителей. Энигея умоляла своего супруга спросить Иосифа, что им делать.

– Я спрошу совета, – ответил Иосиф, – у священного сосуда.

Он пал на колени, и в этот раз ответ ему был передан с ангелом.

– Бог, – сказал тот, – сделает для твоих племянников все, что ты пожелаешь. Он позволяет им всем взять себе жен, при условии, что они признают главой того из них, кто не возьмет жены.

Когда эти слова дошли до Брона, он собрал своих сыновей и спросил их, какую жизнь они хотели бы вести. Одиннадцать ответили, что желали бы жениться. Отец стал искать и нашел им жен, с которыми и соединил их по изначальным обрядам святой Церкви[125]. Он им дал совет хранить верность брачному обету, блюсти всегда чистоту и быть едиными в сердцах и помыслах.

Один лишь, по имени Ален, сказал, что скорее даст содрать с себя заживо кожу, чем возьмет жену. Брон привел его к дяде. Иосиф принял его, смеясь:

– Ален должен быть мой, – сказал он, – я прошу вас, сестра и брат, отдать мне его.

И, обняв его, промолвил:

– Мой милый племянник, возрадуйтесь: Господь наш избрал вас, чтобы прославить его имя. Вы станете главным среди ваших братьев и будете править ими.

Он возвратился к Граалю, чтобы спросить, чему он должен научить племянника.

– Иосиф, – ответил голос, – твой племянник мудр и готов воспринять наставления. Открой ему тайну о той великой любви, которую Я питаю к тебе и ко всем тем, кто мудро воспринял Мое учение. Поведай ему, как Я сошел на землю, чтобы принять позорную смерть; как ты омыл раны Мои и собрал кровь Мою в сей сосуд; и как Я одарил драгоценнейшим даром тебя, твой род и всех тех, кто возжаждет чести причаститься к нему. Благодаря сему дару повсюду вас примут благосклонно, и никто не затаит зла на вас; в любой тяжбе Я буду на вашей стороне, и никогда вас не осудят за преступление, коего вы не совершали. Когда Ален познает это все, принеси священный сосуд; покажи ему кровь, изошедшую из Моего тела; предупреди его о коварных уловках, измышляемых Врагом, дабы завлечь тех, кого Я люблю: наипаче пусть остерегается гнева, ибо гнев ослепляет людей и совращает с праведного пути; пусть он не предается плотским удовольствиям и будет тверд, прославляя имя Мое среди тех, кого он приблизит. Он будет пастырем своим братьям и сестрам; он поведет их в страну, отдаленнейшую от Запада.

Завтра, когда вы все соберетесь, великий свет снизойдет на вас, и с ним придет послание, обращенное к Петру и повелевающее ему покинуть вас. Не назначайте ему пути; он сам укажет вам дорогу, ведущую к Долинам Аварона[126]; он будет жить там вплоть до прибытия сына Алена[127], который откроет ему всю силу твоего священного сосуда и уведомит его, что стало с Моисеем.

Иосиф сделал то, что было ему велено. Он просветил юного Алена, которого Бог удостоил своей благодати. Он рассказал ему, что знал сам от Иисуса Христа и что ему еще поведал голос.

Затем, на другой день, все они были на службе Грааля и видели, как с небес спустилась сияющая рука, оставив послание на священном столе. Иосиф взял его и сказал, обратившись к Петру:

– Милый брат, Иисус, искупивший нас от мук ада, назвал вас своим вестником. Вот послание, возлагающее на вас этот долг; поведайте нам, в какую сторону вы думаете направиться.

– К Западу, – ответил Петр, – в дикую страну, называемую Долинами Аварона; там я буду ждать милости Божией.

Между тем одиннадцать сыновей Брона, ведомые Аленом, коего они признали своим главою, покинули родителей. Они подались в дальние земли, возвещая всем встречным имя Иисуса. Повсюду Ален завоевывал сердца тех, кто ему внимал[128].

А Петр, уступив просьбам своих друзей, согласился остаться среди них еще на день. И ангел Господень сказал Иосифу:

– Петр хорошо поступил, промедлив с уходом; Бог хочет сделать его свидетелем силы Грааля. Брон, коего Господь уже избрал однажды для того, чтобы поймать рыбу, будет хранить Грааль после тебя. От тебя он узнает, как должно оберегать его и какую любовь Иисус Христос питал к тебе. Ты ему поведаешь сладостные, драгоценные и святые слова, называемые тайнами Грааля. После ты вручишь ему святой сосуд; и с этой поры те, кто захочет назвать Брона его истинным именем, будут называть его Богатый Рыболов.

И еще ангел Господень добавил:

– Все твои спутники должны последовать на Запад; Брон, Богатый Рыболов, изберет тот же путь и остановится там, где подскажет ему сердце. Там он дождется сына своего сына, чтобы передать ему чашу и благодать, сопряженную с обладанием ею. И тот будет ее последним хранителем. Так, через трех добродетельных мужей, коим доведется хранить чашу, осуществится символ пресвятой Троицы. Ты же сам, вручив Грааль Брону, покинешь мир и вступишь в царство вечной радости, уготованной друзьям Божьим[129].

Иосиф сделал, что ему повелел голос. На другой день, после службы Грааля, он поведал всем своим товарищам то, что слышал, кроме святых слов, открытых ему Иисусом Христом в темнице. Эти слова он передал только Богатому Рыболову, а тот записал их вместе с другими тайнами, коих не должны слышать непосвященные.

На третий день после отбытия Петра Брон, отныне хранитель Грааля, сказал Иосифу:

– Я хотел бы удалиться, отпусти меня.

– От всей души, – ответил Иосиф, – ибо твое желание – желание Бога.

Так он расстался с Богатым Рыболовом, о котором с тех пор сложили немало сказаний[130].

Мессир Робер де Борон говорит: «Теперь бы надобно суметь рассказать, что стало с Аленом, сыном Брона; в какую страну он попал; какой наследник от него родился и какая женщина его вскормила. – Надо бы сказать, какую жизнь вел Петр, в каких местах он побывал и где его, должно быть, найдут. – Надо бы поведать, что стало с Моисеем, столь надолго потерянным; затем, наконец, куда отправился Богатый Рыболов, где он остановился и как к нему возможно прийти.

Эти четыре отдельные повести следовало бы объединить и представить каждую, какой она должна быть; но никто не смог бы собрать их вместе, не услышав перед тем рассказ о других частях великой и правдивой истории Грааля; и в то время, когда я ее излагал, при покойном монсеньоре Готье, который был из Мон-Белиаля[131], она еще не была описана ни одним из смертных. Теперь я извещаю всех, к кому попадет мой труд, что, ежели Бог дарует мне жизнь и здоровье, я намерен заново написать эти четыре части, если только отыщу основу их в книге. Но сейчас я не только оставляю ту ветвь, которой следовал до сих пор, но также и три других, от нее зависимых, чтобы заняться пятой, с обещанием вернуться когда-нибудь к предыдущим. Ибо, если бы я не позаботился об этом уведомить, то, я уверен, нет в мире человека, который не счел бы их утерянными и не стал бы гадать, почему я их оставил»[132].

Переход к «Святому Граалю»

Такова первая книга или, лучше сказать, исходное введение ко всем Романам Круглого Стола. После истории Иосифа Аримафейского Робер де Борон, оставив в запасе целый ряд приключений Алена, Брона, Петра и Моисея, переходит к другой главе или ветви повествования – ветви о Мерлине, которую мы находим в полностью сохраненном виде лишь в прозаическом романе того же названия.

Но вначале мы займемся романом в прозе о Святом Граале, еще одной формой той легенды об Иосифе, которую Робер де Борон изложил в стихах.

Здесь уже нет, как в поэме, более или менее точного переводчика валлийской легенды о Граале; здесь есть автор Грааля, который, говоря от своего имени, хочет приписать самому Иисусу Христу роль сочинителя и публикатора книги.

Этот автор не называет себя, объясняя свою скромность тремя не слишком уважительными причинами. Если бы он позволил себя узнать, говорит он, вряд ли бы кто поверил, что Бог открыл такие великие тайны личности столь ничтожной; книгу не почитали бы в той мере, как она этого заслуживает; наконец, автора сочли бы ответственным за те ошибки и промахи, которые могут допустить переписчики. Эти причины, говорю я, никуда не годятся. Бог, повелевший ему переписать книгу, отнюдь не рекомендовал ему скрывать свое имя; если его сочли достойным такой милости, его не должно было заботить, что скажут завистники; наконец, боязнь ошибок и вставок, сделанных переписчиками, должна была его беспокоить не больше, чем Моисея, апостолов и еще многих авторов, духовных или светских. Он не назвал своего имени, чтобы окутать якобы данное ему откровение еще более непроницаемой тайной; но вот этого ему не стоило говорить: он мог бы потрудиться найти другие оправдания.

Он выдавал себя за священника, живущего в уединенном скиту, вдали от всех проторенных дорог. Дадим теперь ему слово, несколько сократив его рассказ:

Обретение книги Грааль

Перевод и комментарии И. С. Мальского

В Страстной Четверг[133] года 717, едва я, отслужив вечерню[134], отошел ко сну, послышался мне глас, подобный раскату грома, и молвил: «Проснись и слушай о Едином в Трех и о Трех в Едином». Я открыл глаза и узрел вокруг себя небывалое великолепие. И предстал мне муж дивной красоты, и вопросил:

– Уразумел ли ты реченное Мною?

– Не дерзну так утверждать, господин мой[135].

– Словами теми изъяснена сущность Троицы. Ты сомневался, что Единое Божество, Единая Сила существует в трех лицах. Скажи, кто же тогда Я?

– Господин мой, очи мои немощны, Ваш великий свет ослепляет меня; и словом человеческим нельзя выразить то, что превыше человеческого.

Сей неведомый склонился надо мною и дунул мне в лицо. И тотчас чувства мои обострились, уста исполнились бессчетного множества наречий. Но лишь вознамерился я заговорить, как привиделось мне, будто из уст моих исторгся факел огненный, и преградил тот огонь путь словам, кои желал я произнести[136].

– Уверуй же, – молвил неведомый Муж. – Я – Податель истины и Кладезь премудрости. Я – Господь Всевышний, Тот, о Коем сказано у Никодима[137]: «Мы знаем, что Вы – Бог[138]». Убедившись в твоей вере, Я поведаю тебе величайшую из тайн земных.

И Он протянул мне книгу, что легко поместилась бы в ладони, и молвил:

– Вверяю тебе величайшее чудо, какое только возможно получить человеку. Книгу сию, писанную моею рукою[139], должно читать сердцем, ибо язык смертного не может произнесть слов ее, не досадив этим четырем стихиям[140], не потревожив небеса, не возмутив воздух, не расколов землю и не изменив окраску вод. Муж, открывший ее с чистым сердцем, испытает радость тела и души, и тот, кто узрит ее, да не убоится внезапной смерти, сколь бы ни был велик груз его грехов.

Тут великое сияние, которое я едва уже выносил, возросло столь сильно, что ослепило меня. И пал я без памяти, а когда чувства ко мне возвратились, не было боле вокруг никаких чудес, и я принял бы все, что приключилось со мною, за сон, коли не нашел бы в руке своей ту книгу, что вручил мне Владыка владык. Тут поднялся я, преисполненный тихой радости, и вознес свои молитвы, а после стал разглядывать книгу, и узрел на заглавном листе:

«Се корень рода твоего»[141]

И читал я до Первого часа[142], но мнилось мне, будто я едва начал, столь много букв умещалось на малых сих страницах.

И читал я затем до Третьего часа[143], следуя от корня древа рода моего и узнавая с течением повести о славных деяниях предшественников моих. Подле них казался я лишь тенью человека, столь далек я был от того, чтобы равняться с ними в добродетелях. Продвигаясь в чтении далее, прочитал я:

«Начинается Святой Грааль»

И третье заглавие:

«Начинаются Страсти»

И заглавие четвертое:

«Начинаются Чудеса»

Молния сверкнула пред моими очами, а вослед ей грянул гром. Дивный свет все разгорался, и не мог я снести его блеска, и во второй раз лишился чувств.

Не ведаю, сколь долго пребывал я в таком состоянии, но, когда поднялся, стояла вокруг тьма кромешная. Мало-помалу стал возвращаться день, вновь засияло солнце, и обонял я приятнейшие запахи и внимал сладчайшему пению, какое только доводилось мне слышать; певчие, мнилось, чуть не касались меня, но не смог я их увидеть и не смог ощутить. Они же хвалили Господа, то и дело повторяя:

«Честь и слава Победителю смерти, Подателю жизни вечной!»[144]

Возгласив хвалу сию восьмикратно, голоса смолкли; и слышал я громкое плескание крыльев, а потом смолкли все звуки, лишь витал аромат, сладость коего пронизала меня.

Наступил уже Девятый[145] час; мне же чудилось, лишь брезжит первый утренний проблеск. Я закрыл книгу и начал службу Страстной Пятницы. В этот день не совершают таинства причастия, ибо Господь выбрал его, дабы умереть. В виду воплощенной Истины не должно прибегать к символу Ее; и коли им причащают в иные дни, сие есть память об истинном Жертвовании пятничном.

Когда уже готов я был восприять Спасителя моего и преломил хлебец жертвенный на три части, явился ангел, удержал мои руки и молвил:

– Не вкушай от трех частей сих, доколе не увидишь явленного мною.

И вознес он меня на воздух – не телом, но душою, – и доставил в некую страну, где исполнился я такой радости, что ни единый язык не мог бы всю ее выразить, ни единое ухо услышать, ни единое сердце вместить[146]. Не солгу, возвестивши, что попал я на третье небо, куда вознесен был святой Павел; но, дабы избежать обвинений в тщеславии, поведаю лишь, что была мне там открыта великая тайна, кою, согласно святому Павлу, словом человеческим нельзя пересказать[147].

И молвил ангел:

– Видел ты чудеса великие, теперь же готовься узреть еще большие.

И вознес он меня еще выше, в страну, что светилась и переливалась всеми красками во сто крат сильнее, нежели стекло.

И дозволено мне было лицезреть Троицу – раздельно Отца, Сына и Духа Святого, и целокупность их в единой форме, едином Божестве, едином могуществе. Да не упрекнут меня завистники, что-де оспариваю я премудрость святого Иоанна Евангелиста, изрекшего:

«Очи смертного не видели и не смогут вовеки увидеть предвечного Отца»[148].

Ибо святой Иоанн разумел очи телесные; когда же душа разлучена с телом, дано ей разглядеть то, что тело мешало увидать.

И вот, пребывая в таком созерцании, ощутил я, как задрожала твердь и гром прокатился. Несчетное множество Добродетелей небесных окружило Троицу и вдруг поникло, словно лишившись чувств. Тут ангел принял меня и отнес туда, откуда взял. И прежде того, как вернуть душе моей привычную оболочку, вопросил: видел ли я чудеса великие?

– Ах! столь великие, – отвечал я, – что ни один язык не мог бы поведать о них.

– Вернись же вновь в свое тело и теперь, когда ты боле не усомняешься в Троице, иди и достойно прими Того, кого познал.

И вот, когда опять обрел я[149] плоть свою, уже не увидел подле себя ангела, но лишь книгу. Причастившись, дочитал я ее до конца и упрятал в ковчежец, в коем хранил просфоры. Я запер ковчежец сей на ключ и вернулся в свое обиталище, и положил не прикасаться более к книге до свершения пасхальной мессы. Каковы же были скорбь моя и удивление, когда после первой же службы[150], открыв ковчежец, не нашел я в нем книги; а ведь до того часа я даже не отпирал его![151]

И тотчас же глас свыше рек такие слова:

– Что дивного в том, что книги больше нет там, куда ты ее запер? Разве Бог не покинул свою гробницу, не сдвигая с нее камня[152]? Но вот что велит тебе Всевышний: завтра поутру, отслужив мессу и поевши, ступай по тропе, проторенной к проезжей дороге. Та же доведет тебя до дороги к Месту Распри[153], что возле Каменной Плиты[154]. Здесь возьми вправо, и тогда попадешь на тропу, ведущую к перекрестку Восьми Путей, что на равнине Вальстока. Дойдя же до Скорбного родника, где некогда была великая сеча[155], встретишь ты неведомого зверя, коему велено указать тебе путь. И вот, как потеряешь ты его из виду – а будет это в местности, называемой Норгав, – наступит конец твоим поискам[156].

На другой день[157] во исполнение веленного я покинул свое жилище, осенив крестным знамением дверь и перекрестившись сам.

Я миновал Каменную Плиту и достиг Долины мертвых, кою легко узнал, ибо некогда видел там битву двух рыцарей, лучших во всем свете[158]. И вот, пройдя еще галльский лье[159] от того места, я приблизился к перекрестку; предо мною подле источника высился крест, а под крестом тем возлежал зверь, о коем поведал мне ангел. Завидя меня, он поднялся; и чем дольше смотрел я на него, тем менее мог распознать его природу. Глава и шея его, белые, будто только что выпавший снег, были как у агнца, лапы – словно от черной собаки, тело лисье, шерсть и хвост – как у льва. Приметив, что сотворил я знак креста, он немедля встал, направился к перекрестку и пошел по ближней дороге, ведущей направо. Я следовал за ним так близко, как дозволяли возраст мой и немощь; в час Вечерни[160] он покинул торную дорогу и свернул в обширные заросли орешника, по которым шествовал почти до исхода дня. И вот мы устремились в глубокую долину, затененную густым лесом, и очутились перед скитом[161]; на пороге его стоял старец в монашеских одеждах. Завидя меня, сей добрый человек откинул с головы капюшон, преклонил колена и испросил моего благословения.

– Я такой же грешник, как и вы, – отвечал я, – и благословлять не вправе.

Но напрасны были мои речи: он так и не поднялся, покуда не получил благословения. Затем старец ввел меня за руку в скит и настоял, чтобы я разделил его трапезу. Я провел там ночь, и наутро, помолясь, как просил меня тот добрый человек[162], вновь пустился в путь; а за изгородью уже поджидал мой провожатый – чудный зверь. И я все следовал за ним по лесу, пока к полдню мы не очутились в дивных ландах[163]. В том месте высилась сосна, называемая Древом Приключений[164], а под корнями ее бил чудесный родник, песчаное ложе которого было красным, будто огнь пылающий, вода же холодна, как лед. Трижды за день вода сия становилась зеленей изумруда и горькою, словно желчь.

Зверь улегся под сосною; когда же вознамерился я сесть подле него, то увидел, что поспешает ко мне на взмокшей лошади некто, по виду слуга. А тот, спешившись у родника, снял с шеи своей полотняный сверток и молвил, преклонив колена:

– Госпожа моя, что обязана Рыцарю Золотого кольца вызволением своим в день, когда некто, известный вам, узрел великое чудо, приветствует вас и просит отведать сих кушаний.

И он развернул тряпицу, и вынул из нее яйца, белый, еще теплый пирог, чашу и бочонок, полный ячменного пива. Я с великой охотою взялся за трапезу, а затем велел слуге прибрать, что осталось, и вернуть даме с моею благодарностью[165].

И слуга удалился, а я вновь отправился своею дорогой вослед зверю. На склоне дня мы вышли из чащи к перекрестку, где воздвигнут был деревянный крест. Там зверь остановился; послышался конский топот, и вот явились трое рыцарей.