Колыбельная для моей девочки Уайт Лорет Энн
– Кататоническая депрессия могла возникнуть из-за отмены опиатов? – спросил Мэддокс, игнорируя мобильный, который завибрировал в кармане.
– Опять-таки сложно сказать, – отозвался психиатр. – Ломка иногда проявляется тревожностью, упадком сил, бессонницей, потливостью, ощущением внезапного жара или холода, болями в животе, тошнотой и рвотой, однако мое мнение – состояние этих девушек скорее свидетельствует о перенесенном длительном физическом и эмоциональном насилии. Это результат психологической травмы.
– Мы постоянно видим такое у выживших жертв сексуальной эксплуатации, – поддержала его консультант из службы поддержки потерпевших. – Тактика контроля, которую применяют современные работорговцы, включает запугивание в сочетании с социальной изоляцией в той или иной форме, насильственное удержание, отбирание личных документов, введение жестких правил, ограничение физической активности и постоянное насилие или угрозы применения насилия. Многие жертвы верят, что если они не согласятся заниматься проституцией, то перебьют их близких, где бы ни проживала семья. Некоторые страшатся позора – вдруг родные узнают, что они занимались или занимаются проституцией… – Женщина глубоко вздохнула. – Мне кажется, девушкам угрожали лишением жизни и убийством близких, если они заговорят.
Гнев и ненависть сгустились холодным желе у Мэддокса внутри от этих слов консультанта СПП, которая была еще и квалифицированным психотерапевтом.
– Пройдет немало времени, прежде чем они начнут нам доверять, – тихо заключил он.
– И еще больше, прежде чем поверят, что отныне они в безопасности.
Мэддокс встретился взглядом с консультантом:
– То есть они еще не поняли, что свободны?
Она покачала головой:
– Не исключено, что они просто не знают, что такое свобода.
Решимость, холодная и непреклонная, сжала челюсти Мэддокса. Он перевел взгляд с консультанта СПП на психиатра:
– Звоните в любое время, если наметятся перемены.
Врач кивнул:
– Если какая-то реакция и будет, то, скорее всего, у нее, – он кивнул на темноволосую девушку, которая уже отложила вилку. – Она старшая и психически более выносливая. Либо ее не так давно втянули в этот бизнес, она меньше вынесла и меньше подвергалась промыванию мозгов. Или же нам просто попалась от природы стойкая девушка. Иногда волю к жизни невозможно сломить.
Мэддокс в сопровождении Хольгерсена шел к выходу из корпуса, когда в кармане снова завибрировал мобильный. Он замедлил шаг и достал телефон, вдруг вспомнив, что ему уже звонили, но он не мог ответить.
– Мэддокс, – резко сказал он в трубку. Вид безучастных ко всему девушек-подростков, заторможенных, апатичных, лишил его остатков терпения. В нем горело желание найти и посадить того, кто превратил почти детей в эти тени. В первую очередь он наметил взяться за мадам Ви и Зайну. На время следствия обеих поместили в тюрьму в северной части острова, но на допросах обе молчали как рыбы. Нужно, чтобы хотя бы одна из подозреваемых не выдержала и заговорила. Хватит миндальничать.
– Как это понимать, Джеймс? – с напором начала бывшая супруга. – Ты снова протупил визит Джин к врачу!
Мэддокс даже остановился от удивления и взглянул на часы – семнадцать минут седьмого. Черт, черт! Шедший впереди Хольгерсен тоже замедлил шаг и вопросительно поглядел на босса.
Мэддокс махнул ему идти дальше, показав, что скоро освободится. Хольгерсен зашагал к выходу своей характерной размашистой походкой, а Мэддокс свернул в пустую больничную рекреацию.
– Слушай, Сабрина, я…
– Даже не начинай! Она была записана на половину пятого! Я звоню узнать, как прошло, и узнаю, что ты за ней не заехал, и сегодняшнюю встречу с психотерапевтом пришлось отменить!
Мэддокс почувствовал угрызения совести. Он все силы бросил на то, чтобы справиться с нешуточной бурей, поднявшейся после ареста «Аманды Роуз», и совсем забыл, что поклялся дочери лично возить ее к врачу. Как ни крути, помощь психолога понадобилась Джин из-за участия Мэддокса в охоте на «Крестителя». Девушка чуть не погибла из-за его работы – розыска чудовищ в человеческом облике, потому что серийный убийца Спенсер Аддамс нанес удар по самому дорогому, что было у детектива, метя в его единственную дочь.
Мэддокс провел пальцами по волосам.
Черт, ну почему Джинни не позвонила и не напомнила? Но тут же он спохватился – может, и звонила, а он не ответил своему ребенку, занятый спасением чужих дочерей!
– Я с этим разберусь.
– Джин перезаписалась на другой день, но мы же с тобой договорились, Джеймс! Мы договорились, что она останется на острове, только если ты будешь рядом! Ты обещал возить ее к психотерапевту!
Мэддокс растянул узел галстука.
– Сабрина, я сказал – я разберусь. Просто у меня сейчас…
– Твое «просто» – история нашей жизни! Меня тошнит от этого слова! Из-за твоего «просто» разрушился наш брак, из-за твоего «просто» мы тебя неделями не видели! Из-за твоего вечного «просто» тебя не хватало на элементарные отцовские обязанности, поэтому-то Питер и…
– Хватит, – процедил Мэддокс сквозь зубы, теряя терпение.
«Как раз по этой причине я переехал на остров и нашел здесь работу – чтобы все исправить, чтобы быть ближе к дочери, наладить общение… Чтобы спасти то, что осталось от семьи… чтобы стать хорошим отцом…»
Получалось у него плохо – он снова подвел свою малышку, забыв обо всем, кроме несчастных девушек с вытатуированными штрихкодами.
Всю жизнь к этому все и сводится: пока идет расследование, он обязан думать о задержании негодяя, но как только преступника удается поймать, ему поручают новое дело. Как прикажете работать не щадя себя, добиваясь справедливости для жертв и их близких, и одновременно обеспечивать семью, стараться быть хорошим мужем и отцом и в результате все равно остаться ни с чем? Существует ли в природе способ раскрывать изощренные преступления, оставаясь при этом заботливым семьянином, посещая школьные праздники, спортивные соревнования и выступления хора, которые Мэддокс пропускал много лет, делая для потерпевших все, что в его силах?
Он набрал воздух в грудь и медленно выдохнул.
– Я все улажу, – ровно произнес он. – Я…
– Чепуха! У тебя, говорят, опять крупное расследование, а я по многолетнему опыту знаю, что это означает: ты опять будешь сутками пропадать на работе! Как у тебя твоя трехногая дворняжка еще не сдохла от избытка заботы! Не говоря уже о том, когда ты только успеваешь встречаться с этой своей… из полиции…
– Ее зовут Энджи. Запомни уже имя детектива, спасшего жизнь твоей дочери, Сабрина.
Сабрине, видимо, стало неловко. Она помолчала.
– Я ей очень благодарна, – продолжала она уже мягче, – но ведь в конечном счете это из-за тебя Джинни оказалась в опасности! Короче, я сажусь на первый же паром, собираю вещи Джинн и увожу ее домой, на материк. Она будет жить у нас с Питером – уж мы проследим, чтобы она получила всю необходимую психологическую помощь. Я уже договорилась с местным психотерапевтом, он согласен ее взять. Джинни сейчас не должна быть одна, а с учебой решим – переведется в УБК[2], гораздо, между прочим, престижнее, чем какая-то Виктория…
Слушая болтовню бывшей жены, Мэддокс невольно сжимал челюсти.
– Я сейчас не могу разговаривать, – тихо сказал он. – Я нахожусь на работе и перезвоню позже, когда у меня будет время.
– Джеймс, не смей этого…
Он сбросил звонок и проверил входящие. Пропущенный звонок от Энджи, от Джинни ничего. Подойдя к окну, он набрал телефон дочери и, слушая гудки, разглядывал парковку. Уже сгущались сумерки, и шел мелкий дождь – струйки воды, извиваясь, стекали по стеклам. В светящемся тумане под фонарями Хольгерсен прогуливал ковылявшего на трех лапах Джека-О, которого Мэддокс нашел умиравшим на дороге на прошлый Хэллоуин. Со смутным напряжением он следил за своим напарником: тот оставался загадкой, полный странностей и пунктиков. С виду не способный сказать и двух грамотных фраз, Кьель Хольгерсен был одним из самых проницательных и умных сыщиков, которых встречал Мэддокс. Он подозревал, что специфическая речь Хольгерсена была либо способом застать собеседника врасплох, либо отвлекающим маневром. Но что он прячет, вот вопрос… В нем шевельнулась безотчетная тревога. Хольгерсен ему импонировал, но Мэддокс не был уверен, что парню можно доверять.
– Папа?
Мэддокс напрягся.
– Джинн, прости, что я забыл про врача. Что ж ты не позвонила?.. У тебя все нормально?
– Пап, да все прекрасно! Не хотелось тебя беспокоить, я же представляю, как ты сейчас занят. Больше всего я хочу, чтобы ты отыскал негодяев, которые издевались над этими девочками. Делай все, что надо, чтобы их посадить… – голос Джинни пресекся от волнения. – Это те же самые, кто убил Грейси и Фейф и мучил Лару, кто толкнул их на дурную дорожку, кто скрывал убийцу… – Джинн говорила о девушках из Виктории, ставших жертвами «Крестителя». – Их надо отправить за решетку на максимальный срок… А со мной все прекрасно, я могу и даже хочу ездить на эти сессии сама.
Мэддоксу тут же вспомнилась дочь в полиэтиленовом коконе. Внутри у него образовался кусок льда, а рука сама собой сжала телефон.
– Чем ты сейчас занята? – тихо спросил он.
– А что?
– Да так просто. Мне нужно убедиться, что ты в порядке.
– У меня гости.
– Кто?
Секундная пауза.
– Друг.
– Кто конкретно?
– Ты его не знаешь.
– Парень?
– Да, парень.
– А твоя соседка дома?
– Дома. Но даже если бы она и вышла, со мной бы ничего не случилось. Это тебя мама накрутила, да? Скандалила, что ли? – Не давая Мэддоксу возможности ответить, Джинни продолжала: – Пап, она уговаривала меня переехать к ним с Питером, но я отказалась. Я не хочу туда. Это все равно что струсить и убежать в собственную детскую… Я останусь на острове. Мне нравится университет, новые друзья, своя квартира…
– Джинн, это не тебе ре…
– Если ты хочешь сказать – не мне решать, то разреши напомнить: мне через четыре месяца исполнится девятнадцать.
Мэддокс невольно вспомнил девушек со штрихкодами. Даже старшей из них до девятнадцати еще жить да жить.
– Я справлюсь, я и маме так сказала. И не пропущу ни одной сессии у психотерапевта – туда, между прочим, автобус ходит…
– На когда ты перенесла? – только и спросил Мэддокс.
– В следующий четверг на шесть, после лекций.
– Значит, детка, вот как мы сделаем: я буду ждать тебя в машине у твоего дома в полшестого в следующий чет…
– Да зачем же…
– Джинн, это нужно мне. Сделай это для меня, пожалуйста.
После некоторого колебания Джинни ответила:
– Ну, ладно, конечно.
– А после сессии мы с тобой куда-нибудь пойдем, поужинаем и поболтаем, договорились?
– Хорошо, пап.
Мэддокс закончил разговор с тяжелым сердцем и снова взглянул на часы: надо позвонить Энджи. Как-то у нее прошла встреча с медсестрой из Сент-Питерс? Он начал набирать Паллорино, когда больничные двери разъехались, и вошел Хольгерсен, весь блестящий от дождя, с Джеком-О под мышкой.
– Сарж! – начал он, размашистой походкой спеша к Мэддоксу. – Нам нужно срочно двигать в управление – адвокат Зайны предлагает сделку. Зайна согласна кое-что рассказать о штрихкодовых!
Глава 3
Энджи смотрела вслед Дженни Марсден, исчезающей в тумане и вечерней мгле, и думала, что старая медсестра права – тайна держит человека в плену. Тайна обладает немалой силой, коль скоро ее раскрытие угрожает положению и связям человека. Тайна прошлого Энджи выставляла ее жертвой, и от этого опускались руки, потому что копы – и в ее отделе расследований сексуальных преступлений, и в убойном, куда она мечтала перейти, – обладают превосходным чутьем на свежую кровь и незатянувшиеся раны. Как стая волков, они готовы наброситься на слабое звено в своей цепочке и покончить с ним – первобытный инстинкт выживания, ибо стая ровно настолько сильна и быстра, как ее слабейший представитель. А без своей стаи копу не выжить.
С нелегким существованием единственной женщины в отделе Энджи справлялась просто: если кто-то угрожал или задирал ее, она сразу била кулаком в нос (это эффективно сдерживало женоненавистников вроде Харви Лео). Но как раз поэтому она и не горела желанием делать свой очень личный секрет всеобщим достоянием. Служебное расследование по факту применения чрезмерной силы еще не завершено, и Энджи меньше всего хотелось прослыть воплощением полицейской жестокости: в родном управлении и пальцем не пошевельнут, чтобы ей помочь. Полиция Виктории и без того не знает, как обелить свою репутацию после скандальной утечки в СМИ секретной информации по делу Спенсера Аддамса.
Дженни Марсден скрылась за углом, и Энджи побрела по мощеному переулку, задержавшись перед тускло освещенным служебным входом. Закрыв глаза, она вдохнула запах дождя, впитывая звуки города и стараясь мысленно перенестись на тридцать два года назад, чтобы вспомнить, что случилось перед тем, как ее посадили в бэби-бокс.
Туман и дождевая влага окутывали ее плащом. От мокрых булыжников поднимался своеобразный металлический запах, ассоциировавшийся у Энджи с падавшим снегом.
Но память молчала.
Тогда Энджи поднялась по ступенькам собора и потянула на себя тяжелую деревянную дверь. Внутри собор был огромен и величествен. Мигали свечи, тянясь маленькими золотыми язычками к витражам и густым теням под сводами. Над алтарем распятый Иисус поник головой в терновом венце с длинными острыми шипами; руки и ноги пригвождены к кресту. Энджи напрягала память, силясь услышать чудесное меццо-сопрано, выводившее «Аве, Мария» в тот роковой сочельник, – тот самый гимн, который пела, раскачиваясь на стуле, ее потерявшая рассудок приемная мать в психиатрической лечебнице Маунт-Сент-Агнес. От этого пения у Энджи пробудились непонятные мрачные воспоминания, дремавшие в самой глубине души.
Она начала повторять про себя: «Аве, Мария, грация плена, доминус текум…», но в ушах эхом отдавались странные польские слова: «Утекай, утекай! Вскакуй до шродка, шибко! Шеди тихо! (Убегай, убегай! Забирайся сюда! Сиди тихо!)»
Голос был женский. Значит, какая-то женщина кричала ей, маленькой, забираться в «ангельскую колыбель» и сидеть как мышка, чтоб ни звука? Энджи вспомнился рассказ приемного отца, Джозефа Паллорино:
– На портрете, который мы с твоей матерью увидели в газетах, ты казалась копией нашей четырехлетней Энджи, погибшей в Италии в восемьдесят четвертом году. Такие же темно-рыжие волосики, тот же возраст, а главное, ее – в смысле, тебя – нашли у собора, в котором пела твоя мать, почувствовавшая в молитве некую связь с тобой. Она была убеждена, что это ты, что тебя вернули под Рождество, как Божественного младенца в яслях. Твоя мать увидела в этом знак свыше и сразу поверила, что ангелы принесли нашу Энджи обратно, и мы должны сделать все, чтобы удочерить тебя и с полным правом привести домой…
Энджи передернуло. Приемные родители ничтоже сумняшеся вставили ее в пустоту, образовавшуюся после гибели ребенка, заменив прежнюю Энджи на новую, из бэби-бокса. Они даже назвали ее так же и позволили считать, что она и есть их дочка, а шрам на лице остался от злосчастной итальянской аварии. Вот это так кризис самоидентичности…
Выйдя из собора, Энджи направилась к Франт-стрит, куда манили ярко освещенные витрины. Каблуки сапог гулко стучали по булыжникам, и от этого звука делалось холодно и пусто. В душе рождалось ощущение обреченности, неминуемого поражения. Ей никогда не узнать правды. Раз материалы дела уничтожены за давностью лет, а детективов нет в живых, возможность провести собственное расследование превращалась в мираж.
Остановившись у нового входа в больницу, Энджи снова обратила внимание на «Старбакс» через дорогу. Некоторое время она сквозь пелену дождя вглядывалась в окна кафе, затем обвела взглядом верхние этажи и соседние заведения. В оцифрованной газетной статье были фотографии, сделанные вскоре после перестрелки у больницы. Полиция оцепила собор, и свидетели вместе с кучкой зевак собрались на противоположной стороне улицы – правда, тогда там еще не было «Старбакса».
Спасаясь от дождя, Энджи встала к стене, вынула новый смартфон, купленный после того, как рабочий телефон пришлось сдать вместе с жетоном и пистолетом, – и открыла закладку с оцифрованными газетами. Ага, вот и фотографии. Человек двадцать в теплых куртках и шапках стоят под густым снегопадом в ярком свете прожекторов съемочной группы местных теленовостей, а поперек натянута желтая лента, означающая границу оцепления. В кадр попали и полицейские, и розовая неоновая вывеска: «Розовая жемчужина».
Энджи подняла глаза. Давно ли здесь «Старбакс» вместо ресторана? Что еще было в этом помещении после закрытия «Розовой жемчужины»? Это можно выяснить в следующий приезд в департаменте городского развития и лицензирования коммерческой деятельности, но спросить тоже можно… К тому же она с удовольствием выпила бы горячего сладкого кофе.
Натянув капюшон, Энджи вышла под дождь и пересекла Франт-стрит.
В этот вечерний час в «Старбаксе» было малолюдно: одинокий посетитель с ноутбуком сидел у дальней стены, и две женщины – как показалось Энджи, медсестры из больницы – вели разговор, устроившись в креслах в углу. Тихо играла музыка – что-то из лирического джаза.
Энджи заказала капучино и брауни. У девушки за прилавком было кольцо в носу, металлический штырек в верхней части уха и татуировка в виде большой паутины на толстой шее. Ячейки паутины напоминали чулок в сеточку, едва не лопающийся на толстом белом бедре. Готовый костюм для «Шоу ужасов Рокки Хоррора»… Энджи подошла к концу стойки, где молодой бариста делал ей кофе, и спросила:
– А вы не знаете, давно тут «Старбакс»?
Бариста задумался, гримасничая от усилий.
– Года четыре или пять, – он повернулся к татуированной коллеге: – Мартина, не знаешь, сколько это кафе работает?
Девушка покачала головой без малейшего интереса.
– У нас трубу прорывало полгода назад, – продолжал бариста, сосредоточенно взбивая в чашке пену. – Пришлось все ремонтировать, поэтому выглядит как новенькое.
– А что здесь было до «Старбакса»?
Молодой человек взглянул на нее:
– Китайский ресторан, чуть не с самой постройки дома. – Он улыбнулся: – Я почему знаю – бывший хозяин, старичок китаец, живет над нами.
– А как его зовут? – сразу спросила Энджи.
– Мартина, как старикана из прежней забегаловки зовут, не помнишь?
– Кен Линг… Или Ли, как-то так. – Мартина вытерла руки о фартук, взяла металлическую кружку и начала ополаскивать в раковине.
Бариста подал Энджи чашку капучино.
– Он каждый день спускается в районе двух, газетку полистать. Всегда берет зеленый чай с молоком и садится вон там, если не занято.
– Значит, завтра он тоже будет?
Бариста фыркнул.
– Ну, если ничего не произойдет… По этому китайцу можно часы сверять.
Окрыленная новой надеждой, Энджи взяла кофе и брауни и отошла к окну на Франт-стрит. Присев на высокий стул, она пригубила капучино, всматриваясь в фотографию в смартфоне. Если старый китаец работал здесь в восемьдесят шестом или знает тех, кто работал, у нее будет первый свидетель. Хоть есть с чего начинать. Завтра утром она поедет к вдове старого детектива в Норт-Шор, а к двум вернется сюда, чтобы застать бывшего владельца «Розовой жемчужины». В крайнем случае в городском архиве наверняка найдутся его имя и адрес… Или можно подняться на второй этаж и звонить во все квартиры, спрашивая Кена Ли…
Воспряв духом, Энджи откусила половину брауни и, жуя, набрала Мэддокса. Наслаждаясь вкусом шоколада, она слушала гудки в трубке, но включился автоответчик. Энджи сбросила звонок и с трудом проглотила кусок враз пересохшим горлом. Мэддокс сейчас занят делом девушек со штрихкодами, ее делом!.. Это Паллорино с Мэддоксом, идя по следу «Крестителя», обнаружили и спасли шесть юных девушек со странными татуировками. Энджи стало обидно до слез. Она спасла Мэддоксу жизнь, а он теперь работает над самым резонансным и одиозным расследованием в истории Виктории – без нее! Дело, без сомнения, будет стремительно разрастаться, когда начнут выявляться связи за границей, а ей остается лишь наблюдать со стороны, гадая, когда-то она сможет вернуться в полицию и сможет ли вообще.
Паллорино взяла чашку и начала мелкими глотками пить капучино, рассматривая огромную каменную больницу через собственное отражение в стекле. Потемневшая от дождя, угнездившаяся рядом с довольно зловещим готическим собором, больница Сент-Питерс навевала какие-то диккенсовские ассоциации, словно старинный особняк с галереями, переходами, леденящими драмами и тайнами. Здесь ее когда-то оставили. Отсюда началась ее новая жизнь в качестве Энджи Паллорино. На этом месте с грифельной доски ее детства были начисто стерты ранние воспоминания… Снаружи дождь превратился в снег, поваливший густыми хлопьями, которые плавно летели к земле большими невесомыми серебристыми листьями и укрывали крыши припаркованных машин и холодную мостовую.
Странное, неправдоподобное ощущение посетило ее, словно оказавшуюся на стыке двух личностей – неизвестной малютки и Энджи Паллорино. Вместе с чувством нереальности пришел страх, будто прорастая из глубокого подвала души, из ее похороненного прошлого, ощупью пробираясь в настоящее. Энджи решительно подавила этот страх: ей остается только идти вперед.
А для этого предстоит сперва вернуться на тридцать лет назад.
Глава 4
Среда, 3 января
Энджи проехала через висячий мост Лайонс-Гейт. Дворники скрипели, очищая стекло от слоя влаги, – моросил зимний дождь. В полдвенадцатого утра машин было сравнительно немного. Внизу отливали металлом воды залива Беррард. Слева, у пляжей Китсилано и Спаниш-банкс, больше десятка грузовых судов стояли в тумане, ожидая возможности войти в порт – ванкуверские грузчики бастовали уже вторую неделю. Справа, почти неразличимый в такую погоду, угадывался белоснежный американский вулкан Бейкер, зато впереди, на другом берегу залива, четко вырисовывались лесистые склоны Норд-Шор – лучи солнечного света иногда пробивались сквозь облака, плывшие над зеленым морем. Снежные шапки гор сверкали идеальной белизной.
Вдова ванкуверского детектива Арнольда Войта жила у своей дочери на склоне одной из этих гор. Войту в восемьдесят шестом поручили расследовать дело «ангельской колыбели».
Под тихую музыку на волне «Си-би-си» Энджи в прокатном «Ниссане Альмера» свернула на Марин-драйв. Служебную «Краун Вик», в числе прочего, тоже пришлось сдать, при этом Энджи обязали каждый рабочий день отзваниваться в управление – ей ведь продолжали платить по прежней ставке. «Отстранение – это тебе не отпуск», – подчеркнул сержант Мэтью Веддер.
Она с волнением думала о выводах независимой комиссии, решение которой не только может перечеркнуть ей карьеру, но и упечь под суд. Энджи Паллорино, коп до мозга костей, боялась даже представить, каково будет превратиться в обвиняемую.
Чтобы отвлечься, она нажала на «иконку» хэндс-фри на контрольной панели и снова набрала Мэддокса – пока только он знал о том, что Энджи когда-то нашли в ванкуверском бэби-боксе. Ей хотелось поделиться тем, что она узнала от медсестры. Вчера Энджи звонила ему из гостиницы, но всякий раз попадала на автоответчик.
Не прозвонив и сигнала, телефон сразу переключился на голосовую почту. Энджи ехала по Марин-драйв, слушая записанное приветствие Мэддокса. Остановившись на красный свет, она начала надиктовывать сообщение:
– Мэддокс, это я. Слушай, позвони мне! Я еду к вдове Войта в Норт-Шор. Ванкуверская полиция освобождала архивные помещения и уже уничтожила старые вещдоки…
Энджи закончила звонок с тягостным чувством. Ей не хватало Мэддокса, и от этого становилось не по себе. Она не желает по кому-то тосковать, не нужно ей никаких привязанностей! Пальцы крепче сжали руль. Увидев на светофоре зеленый, Энджи нажала на газ. Вечером они в любом случае увидятся – Мэддокс заказал столик в «Голове короля» по случаю ее «дня рождения». Фарс условного праздника стал положительно нестерпимым после того, как Энджи увидела бэби-бокс. Ведь на самом деле никто не знает, когда она родилась и у кого! Супруги Паллорино просто ткнули пальцем в календарь – им, видишь ли, показалось, что начало ее новой жизни должно примерно совпадать с началом года, но третье января уже чуточку отстоит от новогодних праздников, значит, у девочки будет свой «особый» день…
Энджи свернула налево, в Лонсдейл, невольно думая о своих приемных родителях. Она с Мириам и Джозефом Паллорино жили тут, в Норд-Шор, до окончания процедуры удочерения. Отец рассказал, что социальный работник и детский психолог наведывались по нескольку раз в неделю, а речевой терапевт заново учила Энджи говорить и занималась с ней английским. К тому времени взрослые начали подозревать – либо малютка росла в иной языковой среде, либо до нее никому не было дела.
«Утекай, утекай! Вскакуй до шродка, шибко! Шеди тихо!»
Энджи откуда-то знала смысл застрявших в памяти слов: «Беги, беги! Забирайся сюда, внутрь!»
Теперь она не сомневалась, что в детстве понимала по-польски и что голос, в панике заклинавший ее сидеть тихо, принадлежал матери или женщине, заботившейся о ней как мать.
Дорога пошла в гору. После поворота Энджи сбросила скорость и сверила адрес на столбе, отмечавшем начало крутой аллеи. Да, вдова Арнольда Войта живет здесь. Энджи подъехала к большому бревенчатому дому, выкрашенному бледно-серой краской, и остановилась у гаража.
Охваченная волнением и ожиданием, она глядела на дом. Сейчас она лично встретится с женой полицейского, который занимался поисками ее родных три десятилетия назад.
Глава 5
– Входите, пожалуйста, я Шэрон Фаррадей, мама вас ждет! – Дверь открыла хрупкая брюнетка с небрежным понитейлом, который, однако, украшал обладательницу: выбивающиеся вьющиеся пряди красиво обрамляли лицо. – Проходите к ней сюда.
Сняв ботинки и пальто, Энджи прошла за Шэрон Фаррадей в гостиную с деревянным полом, сводчатым потолком и стеклянной стеной, за которой открывался вид на раскинувшийся внизу город и залив Беррард. Верхушки небоскребов торчали из плотной тучи, опустившейся на Ванкувер. На полу среди разбросанных игрушек сидела очаровательная шалунья лет трех в штанишках с помочами и фланелевой рубашке. Светло-рыжие волосики были заплетены в косички.
– Привет, – произнесла девочка, с интересом уставясь на Энджи круглыми голубыми глазками.
– Кайли, это Энджи Паллорино, – сказала Шэрон. – Она пришла в гости к бабушке.
– А у меня динозавр, смотри! – Кайли протянула Энджи пластмассовую игрушку. – Он бронтозавр!
– Ясно, – Энджи нагнулась и оглядела игрушку.
– Мне на Рождество подарили. А тебе что подарили?
Энджи улыбнулась, вспомнив, как в сочельник занималась любовью с Мэддоксом на его яхте. Бушевал шквал, по палубе лупил дождь…
– Ну, динозавра мне точно не подарили.
– Жадины! – расплылась в улыбке Кайли, сморщив веснушчатый носик.
– Да уж, – выпрямившись, Энджи загляделась на фотографии на каминной полке. Счастливая семья – мама, папа и дочка, а в соседней рамке – пожилой человек с буйной седой шевелюрой, с удочкой в руке, обнимающий за талию худенькую женщину с серебристыми волосами и искренней улыбкой.
Энджи кивнула на фотографию:
– Ваши родители?
– Да, – ответила Шэрон. – Великий детектив и его домохозяйка-жена.
Энджи невольно взглянула на Шэрон, удивившись прорвавшейся в голосе обиде.
Хозяйка смущенно повела плечом:
– Я не хотела быть резкой, но знаете, когда человек работает в отделе тяжких преступлений… Этого не объяснить. Я практически не видела отца, пока три года назад он не вышел на пенсию, а у меня уже своя семья, я давно выросла. А на пенсии он прожил всего полтора года… – голос Шэрон дрогнул, глаза потемнели: – Вот так ждешь, ждешь заслуженного отдыха, мечтая насладиться жизнью и общением с детьми, а тут раз – и все, песня кончилась…
– Хочешь поиграть? – перебила Кайли. – Я тебе тираннозавра дам!
Энджи некоторое время смотрела в глаза Шэрон, потом перевела взгляд на Кайли. В этом возрасте окровавленную Энджи затолкали в бэби-бокс. В галлюцинациях ее преследует похожая малышка в розовом платье… По спине побежали мурашки, и Энджи Паллорино стряхнула с себя оцепенение:
– Сейчас не могу, Кайли, меня твоя бабушка ждет.
Шэрон указала на лестницу:
– К маме туда. – Понизив голос, она добавила: – Память у нее уже не та, что раньше, она иногда заговаривается и очень расстраивается, если не помнит. Вы уж с ней помягче.
– Конечно, – отозвалась Энджи, стараясь не выдать разочарования, и пошла вниз по деревянным ступеням.
– Надеюсь, вы любите овсяное печенье – мама все утро печет! – прибавила Шэрон.
Внизу дверь была приоткрыта. Энджи постучала и заглянула внутрь:
– Миссис Войт, здравствуйте, можно к вам?
Миниатюрная старушка с серебристыми волосами, в которой Энджи узнала женщину с фотографии, выглянула из-за угла. На ней был оранжевый фартук с огромными фиолетовыми баклажанами.
– Я Энджи, – представилась Паллорино, проходя в кухню-гостиную.
– Очень приятно, Ванда, – с английским акцентом ответила старушка. Рука у нее оказалась холодной и маленькой, как птичья лапка. – Арнольд был бы счастлив, что вы заинтересовались этим делом. Тайна девочки из «ангельской колыбели» не давала ему покоя до самого конца…
За разговором Ванда развязывала фартук.
– А вы много знаете о расследовании?
– Не то чтобы много, Арнольд ведь не обсуждал со мной работу, старался оградить меня от мрачных сторон своей профессии… Я вам чаю налью – вы любите чай? Присаживайтесь! – Ванда Войт показала на круглый стол под окном, выходившим в маленький сад. На яркой скатерти красовался чайник под стеганой грелкой, блюдо овсяного печенья, баночки джема, сметана и целый сервиз одинаковых чашек, блюдец и тарелок.
– Спасибо, с удовольствием, – Энджи присела к столу. – Какая красота, – не удержалась она, любуясь небольшой, но ухоженной лужайкой, обсаженной подстриженными кустами. В центре, как часовой, возвышался кипарис, свесив изящные ветви. Как только дежурные любезности были сказаны, чай налит, а горячее печенье намазано маслом и джемом, Энджи снова навела разговор на причину своего визита, стараясь, однако, не проявлять чрезмерного рвения. В разговоре с пожилыми нужен особый такт, они выросли и жили в другую эпоху. Им должно быть комфортно, спокойно и тепло на душе при мысли, что ты разделяешь их интересы. – Как я сказала по телефону, я расследую дело об «ангельской колыбели» для своей подруги…
– Стало быть, вы частный детектив? – уточнила Ванда.
– Ну, в какой-то мере да. Сейчас я выступаю в этой роли, – поставив чашку на блюдце, Энджи подалась вперед: – Этот случай получил широкую огласку благодаря газетам и телевидению, портрет где только ни показывали, однако никто не отозвался, даже дальняя родня не объявилась. Как вы думаете, можно сказать, что происшествие стало сенсацией?
Ванда, мелкими глотками пившая чай, задумалась и ответила не сразу.
– Знаете, примерно неделю новость не сходила с первых полос, но затем на Аляске произошло крупное землетрясение, и загадка девочки из «ангельской колыбели» отошла на второй план. Потом «Боинг» упал в Тихий океан, на нем как раз хоккейная сборная летела в Калгари, это надолго заняло все умы… – Ванда отпила чая и покачала головой: – У Арни даже ночные кошмары начались из-за этого расследования. О найденной девочке не поступило ни единого слова информации, он так не смог выяснить, откуда она взялась… Дело закрывал с огромным трудом, бесясь от ощущения своей беспомощности…
– Он, я так понимаю, возглавлял расследование?
– Да. А напарником у него был Руфус Стендер. Вместе расследовали и вместе принимали решение прекратить следствие, потому что появились новые, требующие внимания дела…
– А что произошло с Руфусом Стендером? – осторожно спросила Энджи. – Вчера в ванкуверском управлении мне сказали, что он тоже скончался.
«И у меня возникло ощущение, что мне чего-то недоговаривают».
Старушка помрачнела. Она медленно, двумя руками, опустила чашку на блюдце и промокнула губы салфеткой.
– Через несколько лет после «ангельской колыбели» им с Арни досталось… очень трудное дело. В парке Стэнли бесследно пропал восьмилетний мальчик – точно в воздухе растворился. Арни и Руфус в составе оперативной группы вели поиски – и нашли, на свою голову. Всего в квартале от парка. Они проводили обыск в большом доме, где квартиры сдавались в аренду, – одного тамошнего жильца видели за разговором с мальчиком непосредственно перед исчезновением. Дома его не оказалось, но управляющий впустил Арни и Руфуса в квартиру, сообщив, что жилец не появлялся с того дня, как мальчик пропал. Пока Арни разговаривал с управляющим, Руфус открыл холодильник посмотреть на продукты, проверить, действительно ли мужчина не заходил уже несколько дней…
Ванда замолчала, но с усилием заставила себя продолжать:
– А оттуда на пол с глухим стуком возьми и выпади плотно набитый черный пакет для мусора. В нем и оказался пропавший мальчик. Руфус потом признался, что доконал его именно мусорный пакет: бедного ребенка сунули в мешок, как отходы на выброс… Руфус все повторял как заведенный – ну зачем, зачем мешок, если все равно в холодильник затолкал?
Наступило молчание. Дождь за окном усилился, намокшие ветви кипариса клонились к земле.
– Руфус так до конца и не оправился, – отрывисто сказала Ванда. – Вот такая у полицейских работа в этом городе… Через несколько лет он привел дела в порядок, перестирал всю свою одежду, ровно составил обувь в шкафу, а потом пошел и лег на рельсы в Норт-Ванкувере. Тогда-то Арни наконец подал в отставку… Люди не понимают, как работа детектива сказывается на человеке и его семье. Они не знают, как мы на цыпочках обходим уродливую сторону этой профессии, перепады настроения, приступы депрессии, пьянство… – Старушка невидящим взглядом смотрела в окно. – Когда Арни возвращался после тяжелой смены, я не могла поговорить с ним по несколько часов. Он ложился на диван, включал телевизор – неважно, что – и пил пиво, постепенно приходя в себя. Замужем за ним было нелегко, но я любила Арни. – Ванда посмотрела на гостью: – Мне его не хватает.
У Энджи сжалось сердце при виде боли в глазах Ванды Войт. Поколебавшись, она нерешительно накрыла маленькую ручку старухи своей рукой.
– Примите мои соболезнования, – сказала она.
Ванда глубоко вздохнула:
– Простите, вы ведь приехали поговорить о другом… – Она высвободила руку, нашла в кармане платок, высморкалась и встала: – Я попросила Шэрон принести папины коробки из подвала. Они у выхода в сад, можете забрать.
– Какие коробки?
– Вон те, – Ванда пошла к стеклянным раздвижным дверям.
С бешено забившимся сердцем Энджи вскочила на ноги и кинулась за ней.
Ванда обошла диван и указала на две большие картонные коробки, какие в ходу в архивах. Коробки были заклеены желтым скотчем, а сверху черным фломастером жирно выведено: «Дело неизвестной из Сент-Питерс № 930155697—2, коробка № 1».
Потрясенная Энджи наклонилась и сдвинула верхнюю коробку.
«Дело неизвестной из Сент-Питерс № 930155697—2, коробка № 2».
Она подняла глаза на Ванду:
– Это что, вещдоки по делу девочки, найденной в «ангельской колыбели»?!
– Я же говорю, Арни так и не смирился с поражением. Он до конца жизни строил версии и гадал, может, когда девочка вырастет, она вернется и будет расспрашивать. Он знал, что ее удочерили, она попала в хорошую семью. Арни даже несколько раз звонил приемному папаше, узнать, как развивается малютка и не вспомнила ли она что-нибудь о той ночи или о прежней жизни, не сталкивалась ли приемная семья с чем-то подозрительным. Арни надеялся, что родственники девочки все же объявятся, но никто так и не пришел. Ему не удалось найти ни родню малютки, не тех, кто стрелял у собора. Когда Арни узнал, что старые вещдоки начали уничтожать, он поехал и забрал коробки. Вообще-то это нарушение правил – все подлежало сжиганию при свидетелях, но в коробках нет ничего ценного, оружия тоже нет, поэтому Арни разрешили их взять. Он сказал, что самостоятельно поработает над расследованием, и привез коробки домой.
– И как, продвинулся хоть немного?
– Листал папки, вынимал какие-то листки, куда-то ездил и кого-то расспрашивал. Потыкался, потыкался и снова заклеил коробки. Дом после его смерти я продала, но часть вещей перевезла и поставила в подвале.
Энджи не могла оторвать взгляд от картонных коробок. В животе все мелко дрожало.
Неужели такое возможно?
Неужели здесь лежат улики, о которых рассказывала Дженни Марсден? Результаты лабораторных анализов образцов крови, отпечатки пальцев, отчеты баллистиков, отчет медсестры о наличии или отсутствии следов изнасилования у найденыша? Биологические следы, которые можно отправить на повторный анализ и выделить ДНК?
– Мне кажется, Арни отдал бы их вам, – тихо сказала вдова. – Он бы порадовался, что кто-то продолжает поиски.
С колотящимся в горле сердцем Энджи смотрела на коробки, будто перед ней разверзся портал в прошлое.
И в будущее.
Читать бесплатно другие книги:
