Мудрость толпы Аберкромби Джо
– Скажи, чтобы вскипятили воды, и вымой этого ублюдка в клетке, ладно?
– Милосердие? – спросила та, подняв бровь.
– Разве что к моему носу. Он воняет, как адское дерьмо.
– Я по-прежнему считаю, что луна бы улыбнулась, если бы он вернулся в грязь. – Изерн потыкала синим пальцем прутья, и клетка начала тихо поворачиваться. Большой Волк лежал на дне, не шевелясь, словно груда грязных тряпок. – Помнишь, как он гонял нас по лесам, замерзших, голодных, пожранных комарами? Помнишь, какие чувства ты к нему испытывала?
– Я ничего не забыла, – сказала Рикке.
– Он сказал, что пошлет твоему отцу твои кишки в шкатулке. «Сломай то, что они любят», – это его слова.
– Я ничего не забыла. Но он нам еще может пригодиться.
– Признаю, из него получилось отличное украшение. Сидит в клетке, которую сам же и выковал, э? Получил по рогам в той же комнате, где получил по рогам его герой Девять Смертей. – Она хихикнула. – Мой папаша бы долго смеялся, если б узнал, как все обернулось!
Она похлопала Рикке по подбитому мехом плечу и всунула ей в руку почти опустевшую бутылку.
– Ты всегда говорила, что твой папаша был полное говно.
– Еще бы! Такое говно, какое ни одна задница в Земном Круге больше не высирала. – Она помахала своим синим пальцем. – Но он видел холодную суть вещей гораздо чаще, чем многие.
Изерн зашагала к двери, у порога демонстративно потянулась и сплюнула на пол.
– Так что не задирай нос, девочка.
Она закрыла за собой дверь. Щеколда с гулким лязгом встала на место, и Рикке осталась наедине с бывшим королем Севера и Гвоздем, устремившим на нее взгляд своих белесых глаз.
– Я по-прежнему считаю, что мы должны ударить по Черному Кальдеру, пока можно, – проговорил он.
– Еще бы. Бить – это ты любишь.
– А ты нет?
– Не ради одного удовольствия. Я предпочитаю ударить один раз, но так крепко, чтобы не пришлось бить во второй.
– Кажется, твой отец поклялся спровадить Черного Кальдера обратно в грязь?
– Так говорят. Но мой отец был не слишком-то высокого мнения о мести. К тому же, поскольку он уже мертв, сдается мне, он не откажется чуток подождать.
Гвоздь скупо улыбнулся, просунув кончик языка между зубов.
– А ты умная штучка, а?
– Делаю все, что могу.
Рикке поняла, что снова теребит свое изумрудное ожерелье, пропуская его между пальцев, чувствуя, как прохладные пальцы щекочут перепонки.
Она бросила на Гвоздя оценивающий взгляд. Его нельзя было назвать красавцем. Длинный и нескладный, он стоял, вольготно прислонясь к стене, запустив большие пальцы за пояс и выставив локти в стороны, а подбородок вперед. Однако Рикке сомневалась, что «красавица» было бы первым словом, пришедшим кому-нибудь на ум относительно нее самой в последнее время. К тому же в нем что-то было. Спокойный, уверенный, неторопливый. Словно ему нравилось быть в собственной шкуре – чувство, ей практически незнакомое. Нас всегда притягивают наши противоположности. Притягивают и одновременно пугают. Но что интересного в человеке, который тебя не пугает хоть капельку?
Рикке встала и подошла к нему, по пути сделав еще один глоток из бутылки. Вкус был еще хуже, чем прежде, смешавшись с горечью чагги, но горло больше не обжигало. По нему просто разливалось приятное тепло, словно тлеющие угли в большом очаге.
– Как тебя зовут твои друзья? – спросила она, протягивая ему бутылку.
Он нахмурился, глядя на оставшуюся на дне каплю спиртного, не больше плевка.
– Гвоздем.
– Ну да, но я говорю о близких друзьях.
Не отводя от нее взгляда, Гвоздь допил последний глоток.
– Таких близких у меня больше нет. С тех пор, как помер папаша.
– А он как тебя звал?
Пауза.
– Гвоздем.
– Могу я позаимствовать у тебя плащ?
Он поднял свои белесые брови, расстегнул пряжку и кинул ей плащ. Рикке прошла в угол зала – не торопясь. Она чувствовала себя напряженно, словно что-то собиралось случиться, и ей это нравилось. Что бы там ни говорила Изерн, Рикке считала, что заслужила право немного задрать нос. Привстав на цыпочки, она накинула плащ на клетку со Стуром.
– Не хочу, чтобы он смотрел.
Наклонившись, она стянула с ноги один ботинок, оставив его лежать на полу. Дрыгнула ногой, скинув второй, и он отскочил от стены и упал боком. Гвоздь, нахмурясь, посмотрел на нее.
– Почему ты снимаешь ботинки?
Она расстегнула пряжку ремня.
– Потому что в них я не смогу снять штаны.
Тут она поняла, что сколько бы недостатков ни было у юбок, их зато можно скинуть в любой момент. Или задрать, если уж очень приспичит. Со штанами так просто не разделаешься. Она стащила их ниже колен, это было легко, зато потом едва не упала, вытаскивая правую ногу – пришлось прыгать на левой, пока она наконец не высвободилась.
Можно было сказать, что запланированная ею страстная непринужденность не задалась. Похоже, с задиранием носа она все же перебрала. Но теперь ничего другого не оставалось, кроме как довести дело до конца. Рикке юркнула на трон Скарлинга и постаралась расположить вокруг себя свой замечательный новый плащ таким образом, который сохранил бы тонкий баланс между избытком загадочности и ее недостатком.
Гвоздь поглядел на эту композицию, потом на накрытую его плащом клетку Стура, потом почесал в затылке:
– Надо сказать, этот вечер принял неожиданный оборот.
Короткая пауза. Снаружи грохотала река.
Это была плохая идея. Одна из худших ее идей. Рикке попыталась вспомнить, куда она зашвырнула свои штаны, и прикинуть, сколько постыдной возни понадобится, чтобы заползти в них обратно, чтобы можно было сделать вид, будто ничего не произошло.
– Ты ведь не собираешься меня отшить, а? Потому что это поставило бы меня в довольно неловкое положение.
– Еще чего. – И его лицо расползлось в улыбке. – Просто подумал, что нужно запечатлеть эту сцену в памяти, пока есть возможность. – Он постучал бутылкой себя по голове. – Уж больно она хороша!
Гвоздь высосал из бутылки последние капли и подошел к Рикке, на ходу расстегивая портупею и сбрасывая ее. Что, надо сказать, было большим облегчением, поскольку, помимо всего прочего, холодный сквозняк от окна уже забирался под плащ, и ее бедра покрылись гусиной кожей.
– Это тебя не беспокоит? – Гвоздь поставил огромный сапог между ее голых ног и взглянул через плечо в направлении клетки в углу, слегка поскрипывавшей под накинутым плащом. – То, что он там?
– В этом половина задумки. Он как-то сказал, что даст меня оттрахать своим псам.
Гвоздь поставил второй сапог рядом с первым.
– Как грубо.
– Так что пусть знает, что я сама решаю, кто и как меня трахает.
– То есть… ты используешь меня, чтобы преподать ему урок?
Рикке повернула голову и выплюнула катышек чагги.
– Пожалуй.
Он тихо хохотнул.
– Вот это здорово!
И он вышвырнул пустую бутылку в окно, наклонился над троном, опершись на подлокотники, и поцеловал ее в губы. Мягкий, аккуратный поцелуй – сперва он сжал губами ее верхнюю губу, потом нижнюю. Так мягко и аккуратно, что она едва не рассмеялась.
Поцелуй – в каком-то смысле дело незамысловатое, однако у каждого имеется в нем свой стиль, как и в разговоре, ходьбе, драке, письме. Гвоздь продолжал целовать ее – одну губу, потом другую, – и ей пришлось вытянуть шею, чтобы ответить, чтобы сделать поцелуи немного глубже, чтобы подключить к делу кончик языка. Теперь ей больше не хотелось смеяться, вовсе нет. Она скользнула ладонями по исцарапанным подлокотникам Скарлингова трона, пока они не встретились с его руками, пока она не схватила его за запястья, пока его колени не начали тереться о внутренние поверхности ее голых ляжек – не сильно, словно в этом не было ничего особенного, однако на ее вкус в этом было на самом деле очень много.
Он все время держал глаза открытыми, глядя на нее, и она тоже держала глаза открытыми, глядя на него, – ну, во всяком случае, зрячий глаз, – и по какой-то причине в этом было ощущение опасности, словно каждый маленький поцелуй нес в себе риск. Она выгнула шею, чтобы целовать глубже, но он отодвинул лицо, так что она не могла полностью дотянуться, и она поневоле сделала тихий возбужденный вдох, а он тихий удовлетворенный выдох, и их дыхание смешалось между ними, горячее, наполненное запахом спиртного.
Это была отличная идея. Одна из лучших ее идей.
Она расстегнула его ремень одной рукой, радуясь тому, что у нее такие ловкие пальцы, потом запустила их вовнутрь и принялась шарить, пока не вытащила наружу его член, уже наполовину твердый и определенно видоизменяющийся в нужном направлении. Нельзя сказать, что она была совсем пьяна, но пьянела все больше, гладя его одной рукой, а другой обхватив за затылок и скребя ногтем большого пальца его светло-рыжую бороду.
– Я хочу попросить тебя о помощи в одном деле, – выдохнула она.
– Не знаю… как я могу выказать больше желания…
– Не в этом. Ну, то есть в этом тоже. Но и еще кое в чем. Боюсь, тебе не понравится.
– Ты выбрала… не самое удачное… время… чтобы просить… об одолжении, – шепнул он, пощипывая ее губы своими.
– Говорят, торговаться нужно всегда с позиции силы.
– Вот как?
Настал ее черед ахнуть, когда он подсунул ладони под ее зад, опустился на колени и потянул к себе, так что ее голова скользнула вниз по спинке трона, а задница по сиденью, и она оказалась наполовину лежащей, наполовину свешивающейся с трона, ее босые ступни стояли на холодном каменном полу, колени были раздвинуты по обе стороны его головы, а бедра притиснуты к нему; тепло от очага грело сбоку ее голую ногу, а холодный ветерок от окна щекотал голый живот. Она извивалась так и этак, но не могла найти даже отдаленно удобное положение среди всех этих безжалостных углов. Да уж, чтобы сидеть на Скарлинговом троне, нужно быть выносливым, а чтобы трахаться на нем – выносливым вдвойне.
Гвоздь ухмыльнулся ей снизу, глядя поверх ее растительности, и Рикке ухмыльнулась в ответ.
– Все никак не могу разжиться подушкой, – пробормотала она.
Вопросы
– Эй, там! – во весь голос заорала Вик. – Вы меня слышите?
Кажется, с тех пор, как Народная Армия вошла в Адую, она не делала ничего другого, только кричала. Ее глотка была уже сорвана до хрипоты. В новом Союзе ничего нельзя было добиться, говоря тихо.
Из-за чудовищных, усеянных заклепками дверей в высоченной, усеянной по верху остриями стене этого банка-крепости донесся слабый отклик:
– Я вас слышу.
– Я инквизитор… – она скрипнула зубами, – то есть главный инспектор Тойфель! У меня ордер, подписанный комиссаром Пайком, на обыск всех филиалов банкирского дома «Валинт и Балк».
Она высоко подняла документ, хотя будь она проклята, если понимала, как они смогут отличить, подлинный он или фальшивка. Все теперь должно было быть напечатано, при том что все хорошие печатные станки разломали, когда брали Агрионт, так что ордер был весь в серых пятнах, печать расплывалась кляксой, а подпись была размазана.
– И нам было бы гораздо проще разговаривать, если бы вы открыли мне дверь!
На последнем слове ее голос окончательно сорвался.
– Я не уполномочен это делать, инспектор.
Перед банком начала собираться толпа любопытных. В эти дни толпы возникали по малейшему поводу. Ризинау настаивал, что так и надо. «Необходимо поддерживать диалог с народом»… «Нужно политизировать массы»… Ризинау много чего говорил, но, по крайней мере, для Вик ничто из сказанного им не имело большого смысла. На ее вкус, массы и без того были слишком политизированы.
– А кто уполномочен? – рявкнула она. Этот вопрос в новом Союзе задавали то и дело.
Ей пришлось напрячься, чтобы расслышать ответ:
– Управляющий…
– И где же он?
Пауза.
– Его здесь нет.
У Вик лопнуло терпение. В последнее время она вообще была гораздо менее терпеливой, чем прежде.
– Тащите сюда пушку! – гаркнула она.
Среди наблюдающих пронесся возбужденный шепоток, когда практики собрались вокруг повозки. Теперь их называли констеблями, но на их лицах до сих пор была видна граница загара там, где прежде были маски. Вик уперла руки в бедра и принялась нетерпеливо постукивать пальцем, глядя, как они с натугой подталкивают колеса, брызжа слюной сквозь стиснутые зубы. Когда она не кричала, то нетерпеливо постукивала пальцем. Пушка еле ползла по неровному булыжнику.
Огарок наблюдал за происходящим, дуя в сложенные лодочкой ладони со своим обычным виновато-покорным видом.
– Так что, мы больше не инквизиция?
Вик была чертовски рада, что он остался жив, но ничем этого не показывала. Вместо этого она буркнула, как всегда, нетерпеливо:
– Комиссар Пайк решил, что это название может вызвать нежелательные ассоциации.
– В смысле, с шестью веками пыток, ссылок и повешений?
– Вот именно. Однако кто-то по-прежнему должен держать народ в узде. – Один из констеблей поскользнулся и упал, и повозка тут же откатилась назад. – Даже если эту узду приходится связывать из обрывков.
– Конечно, кто лучше справится с работой, чем те, кто уже выполнял ее прежде?
– Нас можно обвинить в чем угодно, только не в недостатке соответствующего опыта.
– То есть… это те же люди, делающие то же самое, только под другим именем?
– Возможно, ты ухватил суть Великой Перемены лучше, чем председатель Ризинау в десятке сотен речей. Добро пожаловать в обновленный Союз с его Народным инспекторатом, базирующимся в Доме Истины – это в Агрионте, такое большое здание с маленькими окошками, если ты не понял.
– Так что, там больше не задают вопросов?
– О, задают, и еще как.
– Но… вежливо?
– Очень сомневаюсь.
– Может быть, теперь для них стало важнее выяснить истину?
– Время покажет. – Хотя насчет этого у Вик тоже были большие сомнения.
– Я слышал, что Народная Армия выпустила всех заключенных.
– Кое-кого из которых мне стоило большого труда туда засадить. Большинство даже не были ломателями – воры, контрабандисты, множество убийц и один идиот, который любил устраивать пожары. Это если не вспоминать о Молодом Льве и его соратниках-заговорщиках… Братья, вы все свободны! Кстати, твою сестру ведь тоже выпустили?
– Да.
– Хорошо.
Вик тут же пожалела, что сказала это. Новый там Союз или старый, а позволять себе выражать свои чувства – все равно что указывать на дыру в своей броне. Почти приглашение ткнуть туда ножом. Она нахмурилась, искоса поглядывая на Огарка. Теперь, когда его сестру выпустили, у него не оставалось причин работать с ней. И еще меньше – быть ей верным.
– Ты, однако, все еще здесь, как я погляжу.
– Держусь вместе с победителями. – Он неуверенно улыбнулся ей. – К тому же, куда мне идти?
– И то верно.
Учитывая, сколько народу нахлынуло в Адую с Народной Армией, сколько фабрик и мануфактур позакрывалось или было разрушено, какой беспорядок царил на дорогах, на каналах и в портах, найти работу было трудно, а цены взлетели выше, чем когда-либо. К тому же, как было узнать, кто теперь кому верен? Старые друзья оказывались по разные стороны баррикад, былые враги становились союзниками. В этом новом Союзе все связи были разорваны, все перевернуто вверх дном, и кто мог поручиться, что то, что было скреплено сегодня, завтра не будет порвано заново?
– У тебя, по крайней мере, есть мундир, – добавил Огарок.
Вик, хмурясь, оглядела себя. Чертова куртка была слишком тесной в подмышках, а сапоги жали.
– Похоже, черный цвет никогда не выходит из моды.
– Тебе идет. Ты выглядишь очень грозно.
– Что ж, в таком случае можно предположить, что все это было не напрасно.
В самом деле, было трудно сказать, чего еще достигла Великая Перемена на настоящий момент. Нет, конечно, кто-то выиграл, а кто-то проиграл, но тот лучший мир, на пришествие которого она позволила себе надеяться, казался столь же далеким, как и прежде.
Практики, в конце концов, вытащили повозку на нужное место и развернули так, чтобы жерло пушки указывало на двери банка. Вик наклонилась к командиру расчета, широкоплечему крепышу с лицом, настолько обезображенным сыпью, что, наверное, он выглядел менее пугающе, когда они ходили в масках.
– Эта чертова штука хоть заряжена?
– Заряд есть, – отозвался он. – Пороху бы еще достать…
Заряд есть, пороху нет. Коротко и ясно. Просто ей придется взрывать дверь при помощи лжи, как обычно.
– Запалите, по крайней мере, фитиль, чтобы было похоже, будто хотя бы мы ожидаем, что эта треклятая штука выстрелит.
Вик прочистила саднящее горло и повернулась к банку.
– Эй, там! Вы меня слышите?
– Я вас слышу.
– А видите?
Пауза. В створке двери открылась крошечное окошечко.
– Я вас вижу, – донеслось из отверстия, на этот раз значительно громче.
Вик снова скрипнула зубами. Похоже, к тому моменту, когда эта дверь откроется, от них останутся одни корешки.
– Почему вы не открыли это окошечко сразу, черт вас дери?
Нет ответа.
– Вы видите, что мы направили на вас пушку?
Нет ответа.
– Будем считать, что это «да». – Посыпались искры: одному из констеблей наконец удалось поджечь запальный шнур, и несколько человек среди их растущей аудитории опасливо отступили на шаг назад. – Я считаю до десяти. Если, когда я скажу «десять», эта дверь не будет открыта, я разнесу ее на куски.
Нет ответа. Однако ей показалось, что она увидела пару глаз, нервно выглянувших в окошечко.
– То же самое относится ко всему, что находится от нее на расстоянии двадцати шагов.
– Что вы имеете в виду?
– Тебя, – сказала Вик. – Тебя я тоже разнесу на куски. Тебя и всех говнюков, какие там еще есть.
– Э-э, возможно, мы могли бы…
– Раз, – сказала Вик.
Послышался звон ключей, грохот засовов, потом одна створка дверей отворилась, и наружу высунулась голова с проплешиной на макушке, поворачиваясь в зябком осеннем воздухе.
– Мы сдаемся, – проговорила голова.
Вик взглянула на бригадира констеблей – хотя предпочла бы проделывать это как можно реже.
– Чего вы ждете?
– А! Конечно.
Он затушил фитиль и шагнул вперед, взмахом руки приказывая остальным следовать.
– Вообще, почему комиссара так интересуют банки? – бормотал Огарок. – Почему, я не знаю, не арсеналы? Или казармы? Или зернохранилища?
– Уверена, до них мы тоже доберемся.
– Да, но почему банки в первую очередь?
Когда она служила под началом архилектора Глокты, Вик уяснила себе, что лучше не тратить слишком много времени, отвечая на вопрос «почему?». Скорее всего, то же самое относилось и к комиссару Пайку. Возможно, даже в двойном размере. Так что она молча пожала плечами.
– Но, наверное, лучше устраивать облавы на банкиров, чем на ломателей, – продолжал Огарок.
– Разве?
– Ну да. Ты как бы на правильной стороне, в историческом смысле.
Вик фыркнула:
– В истории нет правильных сторон, в том-то вся и штука! Какая сторона была правильной, выясняется сильно позже, когда всем на это уже наплевать.
– Так обычно говорят те, кто знает, что они на неправильной стороне.
– Ну, наверное, – уступила Вик, устало хмыкнув.
– Все чисто! – крикнул из-за двери констебль, и Вик, соблюдая предосторожности, шагнула в открытую парадную дверь адуанского филиала банкирского дома «Валинт и Балк».
Банковские служащие, сбившиеся в кучку в холле, вовсе не были похожи на угрозу для обновленного Союза. Они были похожи на горстку перепуганных клерков, на которых направили пушку. Вик выбрала одного, одетого лучше других, – того самого, с проплешиной, пытающегося спрятаться за спинами своих коллег.
– Вы здесь главный? – спросила она.
– Н-ну… – Он нервно огляделся по сторонам, но никто не рвался брать на себя ответственность. – Пожалуй, я действительно дольше всех служу в этом отделении, так что… Мое имя Арио Маттерно, я заведующий отделом займов…
– Стириец?
– Это… – он сглотнул, – это проблема?
– Не для меня.
Вик отлично понимала, что многочисленные страдания, которые ей довелось испытать в жизни, в основном были делом рук ее собственных сограждан. Однако толпы никогда не любят чужестранцев. Несколько дней назад в Трех Фермах сожгли дюжину гуркских иммигрантов, сочтя их шпионами. В обновленном Союзе было опасно иметь слишком темную кожу – или чересчур светлую, или быть слишком богатым, или слишком бедным, или слишком безумным, или слишком здравомыслящим. Полученная свобода, кажется, ничуть не уменьшила народный гнев. С другой стороны, цены на хлеб продолжали расти, а речи председателя Ризинау не наполняли желудки.
– Где хранилище? Там?
Вик направилась в ту сторону. Маттерно торопливо засеменил рядом, нервно потирая руки.
– Инквизитор…
– Инспектор, – поправил его Огарок.
– Прошу прощения, да… Столько перемен, за всеми и не уследишь… Вы в самом деле уверены, что хотите это сделать?
– Вопрос не в том, чего я хочу. – Вик сомневалась, что этот вопрос вообще когда-либо стоял в ее жизни. – Просто комиссар Пайк приказал, чтобы все филиалы «Валинта и Балка» были закрыты. Незамедлительно.
Старый клерк выглядел потрясенным. Словно комиссар Пайк приказал воде течь вверх.
– Но… это же «Валинт и Балк»! Вы не можете это сделать!
– Вы видели пушку?
Он снова попытался объяснить:
– Наш банкирский дом ссужает деньгами всех. Всех! У нас огромное множество друзей – и здесь, в Союзе, и за границей. Было бы крайне неразумно… было бы абсолютным сумасшествием…
– Вы давно выходили наружу? Здравый смысл больше никому не нужен, а сумасшествие как раз в моде. Все бухгалтерские книги порваны; друзья, которые прежде считались ценными вкладами, перешли в графу обременений. – Вик продолжала шагать. – Завтрашние опасности не кажутся такими уж серьезными, когда перед тобой так много сегодняшних. Так что, возможно, вам стоило бы придержать свои угрозы при себе.
…В холле банка было холодно – пожалуй, даже холоднее, чем снаружи. Вик подавила желание ступать как можно мягче, чтобы каждый шаг не разносился гулким эхом. Потолок был где-то далеко вверху, как в гуркском храме; их окружали темный мрамор и темное дерево, позолота поблескивала в пыльных лучах света, падавшего из высоких окон. Там и сям были разбросаны островки дорогих стульев, на которых просители могли подождать, пока банк даст им свое благословение или развеет их планы в прах. Впрочем, сегодня здесь никаких дел не вели. Холл был пуст, если не считать мраморные бюсты богатейших людей в истории, алчно хмурившихся на них из прошлого.
– Вот это дверь так дверь! – вырвалось у Огарка.
Дверь была поистину впечатляющей. Она занимала большую часть дальней стены конторы, доминируя над помещением: огромное полотно черного металла с внушительной золотой гравировкой по центру: «ВАЛИНТ И БАЛК». Внизу, ближе к полу, имелся латунный штурвал, как на корабле, с двумя замочными скважинами по обе стороны, которые казались совсем крошечными.
Огарок глазел на все это с распахнутым ртом.
– Это и есть хранилище?
– Для двери кухни немного слишком претенциозно, как ты считаешь?
Вик махнула констеблям в направлении конторы, и те принялись вытаскивать ящики из столов, рыться в бумагах и раскидывать все вокруг с обычным для них видом рассеянного безразличия.
– Разве она не должна находиться где-нибудь подальше от глаз? – спросил Огарок. – В каком-нибудь подвале?
– В том-то и задумка, чтобы никто из входящих не смог ее не заметить. Каждый поневоле начинает представлять себе, сколько денег может находиться за такой большой дверью. Сколько власти.
Она кивком указала Маттерно на латунный штурвал:
– Открывайте.
– Я не уполномочен это делать, инспектор, – едва слышно отозвался заведующий отделом займов.
Вик снова уперла руки в бедра:
– Только не заставляйте меня закатывать эту чертову пушку сюда!
Читать бесплатно другие книги:
