Дым империи Бруштейн Ян

© Я. Бруштейн, 2020

© Я. Бруштейн, иллюстрации, 2020

© Г. Власов, фото на стр. 2, 2020

© Русский Гулливер, издание, 2020

© Центр современной литературы, 2020

В оформлении обложки использован фрагмент картины Аристарха Лентулова

* * *

Всему свое время,

и время всякой вещи под небом:

…время разбрасывать камни,

и время собирать камни;

время обнимать,

и время уклоняться от объятий…

Екклезиаст
Рис.0 Дым империи

«А дым империи мне сладок не всегда…»

  • А дым империи мне сладок не всегда.
  • Колотит в стёкла зимняя вода,
  • Запретный смысл пытается морзянкой
  • Мне передать. И этот вечер зябкий
  • Наутро обещает корку льда,
  • Но вывернуто время наизнанку.
  • А дым империи, а выхлопы машин,
  • Мороженые профили мужчин
  • И капюшоны их безликих спутниц…
  • И путаница гласных, и распутиц
  • Печальный опыт. Визг и стоны шин
  • Проглочены глухим пространством улиц.
  • Последним пламенем вечерних фонарей
  • Горит моя империя. И с ней
  • Не просто ни бороться, ни расстаться.
  • Бахвалятся деревья зимней статью,
  • Но пальцам отмороженных корней
  • День ото дня становится больней.

Севера

Рис.1 Дым империи

Река Яна

  • Там, где мамонты ворочаются в мерзлоте,
  • Там, где древним змеем тёзка моя течёт.
  • Сотням тысяч оленьих горячих тел
  • Потеряет счёт обмороженный чёрт.
  • Как давно я выжил в этих местах —
  • Лена, Яна, Индигирка и Колыма.
  • По воде идёт онемевший страх,
  • Это дышат в спину зима и тьма.
  • Что-то молодость моя молчит подо льдом,
  • Где прошедшая жизнь – по воде круги…
  • Мы по ранней шуге катерами идём
  • От посёлка Северный до Усть-Куйги.
  • Выгибает реку хан-рыба таймень,
  • Впереди как небыль – аэропорт.
  • Заглуши мотор, и веслом табань,
  • На прощанье спирта плесни за борт.
  • Ледяная крупа мне стучит в окно,
  • Спирт из фляги рухнет туда, в живот…
  • Только Северный сгинул давным-давно,
  • Ну, а Усть-Куйга – ничего, живёт.

Енисейское

  • Расскажу, как я не мог прибиться к берегу:
  • Енисей меня крутил-вертел отчаянно,
  • И спина его была от пены белая,
  • И осталась позади тоска причальная.
  • А я сломанным веслом, дуря, размахивал,
  • Песни пел, и слёзы лил разменной мелочью.
  • От Игарки ельник мне, сойдя с ума, кивал,
  • Я бы Богу помолился – не умел ещё.
  • Как я спасся, как я выгреб, как лежал в траве,
  • Как товарищи вливали водку в глотку мне,
  • Всё забыл, остались только крохи жалкие,
  • Стариковские мои огни болотные.
  • И увидеть не помогут ни одни очки,
  • Как несёт меня тугой поток на лодочке,
  • Как висит вся жизнь моя на тонкой ниточке,
  • Как бежит мой друг по берегу в пилоточке…

Кирпичный завод

  • Когда колёса долбят: «Ухта, Инта, Воркута…»,
  • Кому охота ехать в гиблые эти места?
  • Но саднит моя память, до боли свербит, дерёт:
  • Стучат, кричат колёса про старый кирпичный завод.
  • В тридцати километрах от этой твоей Воркуты,
  • Где горят мосты, где снега чисты, а дома пусты,
  • Где речка Юньяга до дна
  •                     застыла в пространстве густом,
  • Лежит мой родич, еврей —
  •                     под простым православным крестом.
  • Их в тридцать восьмом уравнял трибунал,
  •                               побратал расстрел —
  • Пятьсот мужиков, пятьсот затоптанных в землю тел.
  • Не выдалось сгинуть моей родне на большой войне,
  • Потом за всех мой отец отвоевал вдвойне.
  • Как стоял я, вчерашний солдатик, и плакал о том…
  • Как хватал этот горький воздух обветренным ртом…
  • И северный ветер выл,
  •                     и каменный воздух стыл —
  • И горели мосты, но снега оставались чисты.

Григорий

  • Бывший вор Григорий (знаю, бывших воров не бывает),
  • Жил в забытом балке на границе тундры и леса.
  • По наколкам на сморщенной коже
  •                               читалась судьба кривая,
  • А якутская малица как от парши облезла.
  • Сколько лет ему было —
  •           двадцать пять, пятьдесят или триста…
  • Он ушёл от людей,
  •           прислонился к зверью и деревьям.
  • Не боялся морозов, полярных ночей и риска,
  • И казалось – он вырос здесь, словно коряга, древний.
  • Бывший вор Григорий свалил по снежку оленя,
  • Под балком вырыл погреб, набил его льдом и рыбой.
  • Только чая и хлеба, да махорки для зимней лени
  • Не хватало ему… «Солдатики, вы помогли бы!»
  • Я его приручал, как шального полярного волка,
  • Пил чифирь, слушал байки, и он становился добрее.
  • Угощал пацанов на морошке настоянной водкой
  • И всё шутки шутил про морозоустойчивого еврея.
  • Уезжали, когда эта тундра от края до края
  • Синим, красным цвела, словно вынырнула из мрака…
  • Бывший вор Григорий (да, бывших воров не бывает)
  • На пороге стоял, желваками играл, не плакал.

Трава

  • Мне бы уехать в Сибирь за травой,
  • Дикой, медвежьей, горячего рода.
  • Недоглядела однажды природа,
  • Вот и пробилась под клёкот и вой.
  • Мне на Таймыре о ней прокричал
  • Старый шаман, почерневший от гнева,
  • Он обещал, что обрушится небо
  • И покачнётся начало начал.
  • Он говорил, что ворвётся трава
  • В каменный день, позабывший о чуде.
  • Зверь или птица прознают, почуют,
  • И доберутся, и смогут сорвать,
  • И принесут: забери и уйди!
  • Чтобы увидел я, тая от страха:
  • Вот разлетается мир, как рубаха,
  • Та, что когда-то рванул на груди.
  • Буду бурханить[1] у тёмной воды,
  • Буду упрашивать древнего духа,
  • Чтобы лишил меня зренья и слуха,
  • Чтобы не видеть мне этой беды…
  • Смехом подавится птица: «Увы,
  • Как же наивны, доверчивы люди!
  • Этой травы больше нет и не будет.
  • Выдохни, плачь, если сможешь – живи!»

Шаман

  • Говорил мне шаман Мандаров Алдан,
  • Стрельнув папиросу, глядя в упор:
  • – Ты пришёл к нам, солдатик, плати же дань:
  • Бутылку спирта и «Беломор».
  • Он священный огонь кормил с руки,
  • Он камлал, и на всё доставало сил,
  • Ел с ножа оленину, пил из реки,
  • И рычал, и чайкою голосил.
  • А за что сидел он, зачем увезли…
  • Просто так, без дела, не упекут!
  • Да ещё загнали на край земли,
  • В беспредельный город, чужой Усть-Кут.
  • На щеках Алдана – зарубки лет,
  • Но бесшумен бег и тугой кулак,
  • И такого второго шамана нет
  • На великом озере Укулях.
  • Здесь железная рыба подземных рек,
  • Белый конь, и навеки седой орёл,
  • Здесь не выживет разве что человек…
  • – Да зачем он нужен! – Алдан орёт.
  • И кричит шаман, словно птичий хор,
  • У него для этого свой резон…
  • И срывается с места наш вездеход,
  • И как будто падает за горизонт.

Острова

  • На тех островах, где кровь стекала из моего рукава,
  • Растут не наши деревья, чужая трава,
  • И чужой рыбак черпает рыбу своим сачком,
  • Знаешь, рыбы там сколько —
  •                     можно ходить по воде пешком.
  • Мне не жалко ничуть: вот тебе рыба, а вот вода…
  • Но землю, где наша кровь… никому… никогда!

Планета Снегирь

  • Планета называется Снегирь.
  • Вокруг двух солнц – Урала и Кореи
  • Она несётся, плавясь и шалея,
  • Вдоль по Оби, и в круге Енисея,
  • Во всю свою немыслимую ширь.
  • Над ней два спутника с повадками зверей
  • И рыба Бийск с раскосыми глазами,
  • Шаманы с расписными голосами
  • И бубнами из шкур нетопырей
  • Уходят в подпространство, как в запой.
  • Я там делился спиртом и тоской
  • И гнус кормил в тайге под Верхоянском,
  • Где вспарывает белое пространство
  • Над каждой переписанной строкой
  • Упряжка золотых моих собак.
  • Планета называется Не-Враг.
  • Сказал бы – Друг, но помню эту стужу,
  • И третий страх, просящийся наружу,
  • Когда у вездехода сорван трак.
  • Он третий, и последний. Первых два
  • Мне помогла осилить голова.
  • Планета по прозванию Снегирь,
  • С тобой не совпадёт моя орбита.
  • И розовые перья все побиты,
  • И медный полюс, вытертый до дыр…
  • Мне бы уехать. Завтра же. В Сибирь…

Война одной семьи

Рис.2 Дым империи

Муся

маме

  • Из ада везли по хрустящему льду
  • Дрожащую девочку Мусю…
  • Я к этому берегу снова приду
  • Теряясь, и плача, и труся.
  • Полуторка тяжко ползла, как могла,
  • Набита людьми, как сельдями,
  • И девочка Муся почти умерла,
  • Укрыта ковром с лебедями.
  • А там, где мой город сроднился с бедой,
  • Где были прохожие редки,
  • Ещё не знакомый, такой молодой,
  • Отец выходил из разведки.
  • Над Ладогой небо пропахло войной,
  • Но враг, завывающий тонко,
  • Не мог ничегошеньки сделать с одной
  • Почти что погибшей девчонкой…
  • Встречали, и грели на том берегу,
  • И голод казался не страшен,
  • И Муся глотала – сказать не могу,
  • Какую чудесную кашу.

Ровеснику

  • Мой отец, корректировщик миномётного огня,
  • Спит – кричит, встаёт – не ропщет,
  •                     только смотрит на меня.
  • А когда глаза закроет – то в атаку прёт как все,
  • То опять окопчик роет на нейтральной полосе.
  • То ползёт, и провод тащит, то хрипит на рубеже…
  • Папа, ты меня не старше, мы ровесники уже.
  • Слёзы обжигают веки, эту боль в себе ношу.
  • Ты остался в прошлом веке, я всё дальше ухожу.
  • Отчего ж не рвётся между наша общая судьба,
  • Это я огонь кромешный вызываю на себя,
  • Это я с последней ротой, с командиром на спине,
  • И в Синявинских болотах сердце выстудило – мне…
  • Голос твой – не громче ветра…
  •                     Не расслышу, не пойму…
  • Почему же я всё это раньше не сказал ему!

«Ленинградская моя кровь…»

  • Ленинградская моя кровь
  • И блокадное во мне эхо…
  • Жаль, что нет нигде маяков,
  • Чтобы в этот город уехать.
  • Ты полнее в стакан лей,
  • Буду пить я на сей раз
  • За сапожный сухой клей:
  • Он моих стариков спас.

Перекрёсток

  • Я утром вышел из пальто, вошёл в седой парик.
  • Старик с повадками Тельца стучал в литую медь.
  • Шёл ветер с четырёх сторон, вбивал мне в глотку крик,
  • И шрамы поперёк лица мне рисовала смерть…
  • В окно с наклеенным крестом я видел, что бегу
  • Там, где у хлебного стоит, окаменев, толпа —
  • На той проклятой стороне, на страшном берегу,
  • Куда всегда летит шрапнель, бездушна и слепа.
  • Смотрите, я улёгся в снег, пометив красным путь,
  • И мамин вой ломал гранит, и гнул тугую сталь…
  • Я там оттаю по весне, вернусь куда-нибудь,
  • И позабуду, что хранит во все века февраль.
  • Я сбросил эту седину, я спрятал в пальтецо
  • Свои промокшие глаза, небывшую судьбу.
  • От страшного рубца отмыл промёрзшее лицо,
  • И в памяти заштриховал: по снегу я бегу…

Сухари

  • А бабушка сушила сухари,
  • И понимала, что сушить не надо.
  • Но за её спиной была блокада,
  • И бабушка сушила сухари.
  • И над собой посмеивалась часто:
  • Ведь нет войны, какое это счастье,
  • И хлебный рядом, прямо за углом…
  • Но по ночам одно ей только снилось —
  • Как солнце над её землёй затмилось,
  • И горе, не стучась, ворвалось в дом.
  • Блокадный ветер надрывался жутко,
  • И остывала в памяти «буржуйка»…
  • И бабушка рассказывала мне,
  • Как обжигала радостью Победа.
  • Воякой в шутку называла деда,
  • Который был сапёром на войне.
  • А дед сердился: «Сушит сухари!
  • И складывает в наволочку белую.
  • Когда ж тебя сознательной я сделаю?»
  • А бабушка сушила сухари.
  • Она ушла морозною зимой.
  • Блокадный ветер долетел сквозь годы.
  • Зашлась голодным плачем непогода
  • Над белой и промёрзшею землей.
  • «Под девяносто, что ни говори.
  • И столько пережить, и столько вынести…»
  • Не поднялась рука из дома вынести
  • Тяжёлые ржаные сухари.

Точу ножи!

  • Страшноватый, кривоватый, он ходил: «Точу ножи!»
  • Голос тихий, как из ваты, как из каменной души.
  • Мы дразнили инвалида, рожи корчили вдали,
  • И швырял он, злясь для вида, мёрзлые комки земли.
  • Шляпу надевал из фетра, улыбался криво нам,
  • Молча раздавал конфеты осторожным пацанам.
  • А под вечер, водки выпив, не сдержав тяжёлый вздох,
  • Он кричал болотной выпью: «Швайне, ахтунг, хенде хох!»
  • Бормотал, дурной и жалкий, про войну, про спецотдел,
  • Как боялся, как сражался, как десятку отсидел.
  • С воем задирал штанину, и совал протез в глаза,
  • И стекала по щетине бесполезная слеза.
  • …Утро стыло в переулке, и не видело ни зги.
  • За окном, в пространстве гулком, слышались его шаги.
  • Между нами тьма такая… Через время, через жизнь
  • Слышу голос полицая: «Подходи, точу ножи!»

«Моя родня лежит во рву…»

  • Моя родня лежит во рву
  • Под городом Лубны.
  • Бывает, я во сне реву —
  • Последыш той войны.
  • Там по ночам горит земля,
  • Не забывая зла.
  • Моя еврейская семья
  • Бурьяном проросла.
  • Под ними горя три версты,
  • Над ними свет ничей…
  • И не приносят им цветы
  • Потомки палачей.

Радистка Шура

  • У моей соседки тёти Шуры
  • На мешок похожая фигура,
  • Три козы и зуба вроде три,
  • Пять сынов раскиданы по свету,
  • Но от них вестей давненько нету,
  • Как ты на дорогу ни смотри.
  • А на праздник Шура надевает
  • Две медали, и бредёт по краю
  • Старого безлюдного села.
  • Солнышко гуляет ярким диском…
  • На войне она была радисткой,
  • Но уже не помнит, кем была.
  • Пусть на Шуре кофта наизнанку,
  • Но зато она поёт «Смуглянку»,
  • В ноты попадая через раз.
  • Говорит мне: «Выпьем самогонки!»
  • Старый голос – непривычно звонкий
  • И в слезах морщины возле глаз.

Коврик с лебедями

  • Вот коврик: лебедь на пруду,
  • Русалка на ветвях нагая,
  • И я там с бабушкой иду,
  • Тащить корзину помогая.
  • Меня пугает Черномор,
  • И рота витязей могучих,
  • Когда они тяжёлой тучей
  • Встают из вод, стекают с гор.
  • Дымит фашистский танк вдали,
  • Копьём уже пробит навылет.
  • Бегут бояре столбовые
  • Со вздыбленной моей земли.
  • Но сквозь разрывы, сквозь беду
  • Я вижу: кот идёт упрямо,
  • И пирожками кормит мама
  • Его, и птицу на пруду.
  • И сказки он кричит навзрыд,
  • И песни он поёт, каналья,
  • И цепь его гремит кандально,
  • И дерево его горит!

И всё же…

  • Порой снаряд ложится близко.
  • Мне много лет. Я в группе риска.
  • Однако ж это не война,
  • Не кровь и ярость рукопашной,
  • Не смертный чад над бывшей пашней,
  • Не перед мёртвыми вина.
  • Я помню дело у Амура,
  • Где штык был друг, а пуля – дура.
  • Мы дрались, как в последний раз.
  • И в этой маленькой войнушке
  • Не выжил бы ни злой, ни ушлый,
  • Ни тот, кто прятался за нас.
  • И всё ж, друзья мои, и всё же,
  • Все наши битвы подытожив,
  • Всю боль, живущую в стране,
  • Представим в этот День Победы
  • То, что прошли отцы и деды
  • На главной, страшной той войне.

Послевоенное

  • Это детское счастье озноба и жара —
  • Ноги ватные – вовсе не выйдешь.
  • А в гранёном стакане остатки отвара,
  • И бабуля мурлычет на идиш.
  • Я тихонечко плачу – для полной картины,
  • А на стенах – разводы и тени…
  • Мамин голос: «Спасибо, что не скарлатина!
  • Полетели, дружок, полетели».
  • И несёт, прижимая несильной рукою,
  • Всё по кругу, куда же ей деться.
  • И блокадная память зовёт, беспокоя…
  • Питер. Послевоенное детство.

Семейное

  • В еврейском скудном городке,
  • Где проходила налегке
  • Белогвардейская пехота,
  • Где отдыхали от похода
  • Красноармейские полки,
  • Где вдаль смотрел из-под руки
  • Махно с подгнившего балкона,
  • И где сгущалось время оно,
  • А слово тихое «погром»
  • С утра сочилось по дворам…
  • В блокадном сером Ленинграде
  • Просили Бога – Бога ради
  • Спасти и как-то прокормить,
  • А дед не уставал корпеть
  • Над обезумевшей буржуйкой.
  • Там варево дышало жутко:
  • Вздыхал и прел сапожный клей,
  • Похлёбка, лучшая на свете,
  • И для семьи, и для друзей,
  • И, понемногу, – для соседей…
  • В седых Синявинских болотах
  • Почти пропавшая пехота
  • Шла на прорыв, как на парад —
  • Остатки неподсудной роты.
  • И кто-то вышел, говорят.
  • Отец со снайперской винтовкой…
  • Как выжил он, не знаю толком.
  • Хрипел потом, во сне крича —
  • Еврей, похожий на грача.
  • А Ладога жила упрямо.
  • Мою едва живую маму
  • Полуторка везла с трудом,
  • Уже по кузов подо льдом…
  • А я иду в привычном ритме,
  • Собака обновляет след.
  • Кого теперь благодарить мне
  • За то, что вижу этот свет.

Плацкартное

  • Единственный из проклятого рода,
  • Плевал в колодец и не дул на воду,
  • И никому не верил на Земле.
  • Он заплатил за батю-полицая…
  • Не разглядел тогда его лица я
  • В плацкартной ненасытной полумгле.
  • Он говорил, не мог остановиться,
  • И бился голос как слепая птица —
  • Казалось, что расколется окно.
  • Он говорил о лагере, о воле,
  • И я, пацан, объелся этой боли,
  • И словно бы ударился о дно.
  • Цедил слова он, бил лещом по краю
  • Нечистого стола. И, обмирая,
  • Смотрела злая тётка на него.
  • Он пиво пил, и нервно цыкал зубом,
  • И тётке говорил: «Моя голуба…
  • Не бойся, я разбойник, а не вор!»
  • Он растворился в городке таёжном,
  • И все зашевелились осторожно,
  • Шарахаясь от встречного гудка.
  • И пили водку, хлеб кромсая ломкий,
  • И только мама плакала негромко,
  • И говорила: «Жалко мужика…»

Из цикла «Родословная»

Рис.3 Дым империи

«А дедушка скажет «Лехаим»…»

  • А дедушка скажет «Лехаим»,
  • А бабушка даст пирожок…
  • Не время, а мы утекаем,
  • И медленно таем, дружок.
  • Случилось что должно на свете —
  • На мелочь судьбу разменял…
  • Но папа на велосипеде
  • Ещё покатает меня,
  • Ещё я поплачу над мамой —
  • Ушедшей, седой, молодой…
  • Ещё постою я, упрямый,
  • Под нашей печальной звездой…

Скарабей

  • Когда я вышел из Египта —
  • Был молодым, весёлым, гибким,
  • Как абиссинская лоза.
  • Мы шли тогда по самым гиблым
  • Местам, и ветер ел глаза.
  • Потом я возле золотого
  • Тельца плясал, и гибло слово,
  • Горел песок, и стыла кровь…
  • Мне не было ни сна, ни крова,
  • Ни мяса жертвенных коров.
  • Я жил как шёл, кормился маном,
  • За облаком сухим и странным
  • Топтал пустынную тропу,
  • И знал, что там, за Иорданом,
  • Нет места беглому рабу.
  • Я умираю на границе,
  • И только молодые птицы
  • Летят свободно надо мной.
  • Я знаю: сын меня стыдится,
  • Уже чужой, уже иной.
  • Я вижу, плача и слабея,
  • Как амулет он сдёрнул с шеи —
  • Египетский подарок мой.
  • И золотого скарабея
  • Швырнул недрогнувшей рукой.

Сестрорецкое

  • В забубённом Сестрорецке, возле озера Разлив,
  • Я своё пробегал детство, солнцем шкурку прокалив.
  • Там, где Ржавая Канава, там, где Лягушачий Вал,
  • Я уже почти что плавал, далеко не заплывал.
  • Эта финская водица да балтийский ветерок…
  • Угораздило родиться, где промок я и продрог,
  • Где коленки драл до мяса – эту боль запомнить мне б —
  • Где ядрёным хлебным квасом запивал солёный хлеб,
  • Где меня жидом пархатым обзывала шелупня,
  • Где лупил я их, ребята, а потом они – меня.
  • Только мама знала это и ждала, пока засну…
  • Я на улицу с рассветом шёл, как будто на войну.
  • Чайки громкие летали, я бежал, что было сил,
  • Со стены товарищ Сталин подозрительно косил…
  • Сам себя бедой пугая, сбросил маечку в траву,
  • Приняла вода тугая, и я понял, что плыву!
  • Непомерная удача, я плыву, а значит – жив…
  • Называлось это – дача, детство, озеро Разлив.

Прадед

  • Мой прадед, плотогон и костолом,
  • Не вышедший своей еврейской мордой,
  • По жизни пёр, бродяга, напролом,
  • И пил лишь на свои, поскольку гордый.
  • Когда он через Финский гнал плоты,
  • Когда ломал штормящую Онегу,
  • Так матом гнул – сводило животы
  • У скандинавов, что молились снегу.
  • И рост – под два, и с бочку – голова,
  • И хохотом сминал он злые волны,
  • И Торы непонятные слова
  • Читал, весь дом рычанием наполнив.
  • А как гулял он! Стылый Петербург
  • Ножом калёным прошивая спьяну,
  • И собутыльников дежурный круг
  • Терял у кабаков и ресторанов.
  • Проигрывался в карты – в пух и прах,
  • И в жизни не боялся перебора.
  • Носил прабабку Ривку на руках
  • И не любил пустые разговоры.
  • Когда тащило под гудящий плот,
  • Башкою лысой с маху бил о брёвна.
  • И думал, видно, – был бы это лёд,
  • Прорвался бы на волю, безусловно!..
  • Наш род мельчает, но сквозь толщу лет
  • Как будто ветром ладожским подуло.
  • Я в сыне вижу отдалённый след
  • Неистового прадеда Шаула.

Маленький сапожник

  • Маленький сапожник, мой дедушка Абрам,
  • Как твой старый «Зингер» тихонечко стучит!
  • Страшный фининспектор проходит по дворам,
  • Дедушка седеет, но трудится в ночи.
  • Бабушка – большая и полная любви,
  • Дедушку ругает и гонит спать к семи…
  • Денюжки заплатит подпольный цеховик,
  • Маленькие деньги, но для большой семьи.
  • Бабушка наварит из курочки бульон,
  • Манделех нажарит, и шейка тоже тут.
  • Будут чуять запах наш дом и весь район,
  • Дедушка покушает, и Яничке дадут.
  • Дедушку усталость сразила наповал,
  • Перед тем, как спрятать всего себя в кровать,
  • Тихо мне расскажет, как долго воевал:
  • В давней – у Котовского, а в этой …
  •                               будем спать…
  • Маленький сапожник, бабуле по плечо,
  • Он во сне боится, и плачет в спину мне,
  • И шаги все слышит, и дышит горячо,
  • И вздыхает «Зингер» в тревожной тишине.

Стихи сыну

  • Мальчишка с пристани ныряет.
  • Он нас с тобой не повторяет,
  • Хотя знакомые черты
  • В нем проступают ежечасно.
  • Ах, прыгать в море так опасно
  • С бетонной этой высоты!
  • Он неуклюжий, долговязый,
  • Грубит, и с нежностью ни разу
  • На нас с тобой не поглядел.
  • Из всех рубашек вырастает,
  • Вокруг него – иная стая,
  • И мы как будто не у дел.
  • …Из моря выйдет посиневший,
  • Так быстро вырасти посмевший
  • (Попробуй-ка, останови!)
  • Шагнет на край, взмахнёт руками,
  • И скроется за облаками
  • От нашей суетной любви.
  • Он приспособлен для полёта,
  • И радости тугая нота
  • В солёном воздухе дрожит.
  • Мальчишка с пристани ныряет,
  • Он нас с тобой не повторяет
  • И нам он не принадлежит.
  • Откликнется на имя Сына,
  • Потом – сажёнками косыми
  • Навстречу ветру и волнам
  • От нас, от нас – по белу свету.
  • Но отчего ж в минуту эту
  • Так горестно и сладко нам?

Далеко пiд Полтавою

  • Лубны, Миргород, Диканька —
  • Ты попробуй, чудик, встань-ка
  • На забытые следы.
  • Девочкой была бабуля,
  • И степные ветры дули,
  • И стихали у воды.
  • Принимала речка Сула
  • Всё, что смыло и уснуло,
  • Уносила до Днiпра —
  • Все испуганные плачи,
  • Все девчачьи неудачи,
  • Все побеги со двора…
  • Лубны злые, золотые,
  • В прежнем времени застыли,
  • Словно муха в янтаре,
  • Вместе с криками погрома,
  • Вместе с ликами у дома,
  • И с убитым во дворе.
  • Миргород, Диканька, Лубны…
  • Снова улицы безлюдны,
  • Только ходит в тишине
  • Николай Василич Гоголь —
  • Вдоль по улице убогой,
  • В страшном бабушкином сне…

Мой брат

  • Мой брат бородат, преисполнен огня
  • И радостной веры.
  • Возможно, мой брат осуждает меня,
  • Надеюсь, что в меру.
  • Он беден, и ноша его велика:
  • Всевышний да дети.
  • В его бороде утонули века,
  • В глазах его ветер.
  • Он там, где ракеты летят во дворы,
  • Он вместе со всеми.
  • Лежат между нами века и миры,
  • Пространство и время.
  • Молись же, молись, чтобы здесь, на звезде,
  • Огни не погасли…
  • Приехал ко мне на один только день —
  • Я плачу, я счастлив.
  • Его поджидают судьба и хамсин,
  • Пути и потери.
  • Что делать, так вышло, он Божий хасид,
  • И ноша по вере.
  • А я, стихотворец, вовеки неправ,
  • И верю не слишком…
  • Печаль моя, свет мой, возлюбленный рав,
  • Мой младший братишка.

Клезмерное лето

  • Я там, где иглы минаретов
  • Звездами небо помечали,
  • Стремился в клезмерное лето
  • Навстречу счастью и печали.
  • Где величавые хасиды
  • На языке почти забытом
  • Субботу пели с древней силой,
  • Как будто шторм гудел за бортом.
  • И эта музыка на идиш
  • Среди победного иврита —
  • Казалось, дверь толкнёшь, и выйдешь
  • Во время, что давно закрыто.
  • И дед, в губах зажавший дратву,
  • И бабушка с кошерной рыбой…
  • Я на горячий Север, к брату,
  • Где всё припомнить мы могли бы.
  • Под небом выжженным и тусклым
  • Одна судьба на многих лицах.
  • А я писал стихи на русском,
  • На самом близком во языцех.

Обугленная страница

Рис.4 Дым империи

Молитва

Читать бесплатно другие книги:

Вы переживаете, что излишне застенчивы или постоянно во всем сомневаетесь? Вы не можете нормально сп...
Цель этой книги – научить читателя распознавать английские идиомы, которые часто прячутся за букваль...
Георгий Николаевич вел совершенно обычную и ничем не примечательную жизнь типичного работника психиа...
Книга предназначена для коучей, которые хотят создать прибыльный коучинг-бизнес онлайн, кто готов по...
Мать-одиночка Зои едва сводит концы с концами в Лондоне. Отчаянно мечтая начать новую жизнь, она отк...
К великому сожалению должен сказать, что в большинстве случаев если студент после урока едет вниз по...