Телефонист Чернявский Владимир
К интервью с Игорем Рутбергом она подготовилась обстоятельно, прошерстив всё, что по нему было в сети. Он занимал кресло зампредседателя правления крупнейшей госкорпорации, в народе о таких говорят «олигарх». Им он и был, вероятно. То, что Екатерина Белова именовала «своей обязательной практикой», началось в Управлении по экономическим преступлениям (хотя мечтой, как и у всех, был пресловутый «убойный отдел»), и к нему на интервью она пришла в рамках дела о коррупции, заведённого на его предшественника. Это было именно «интервью» с любезного позволения хозяина кабинета. И хоть в интернете по нему можно было найти всё, в том числе и немногочисленные фото (и лишь одна относительно крупным планом), он умудрился оставаться не медийным, серым кардиналом, и по телевизору показывали его шефа.
«Какой красавчик, – удивилась девушка, разглядывая ту единственную фотку. – Да ему по Каннской лестнице разгуливать, а не среди рях-чиновников».
Встреча вживую лишь подтвердила это мнение, хотя, вероятно, многие женщины с ней бы не согласились. Его красота не была столь очевидной и эффектной, но уже в тот момент она попалась на удочку. Вероятно, это был её тип мужчины. Её обещание романтического приключения… Возможно, от него пахло сексом. Или что-то ещё. Или всё сразу.
«Но ведь он не еврей, – почему-то подумала Катя Белова, далёкая от любого шовинизма. – И вряд ли немец. Наверное, какие-то северные или скандинавские корни. А может, и немец».
С того интервью прошло уже больше полутора лет, и вот вчера она напилась с Петриком, лелея при себе твёрдое решение всё это прекратить. Она не знала, почему, что именно её перестало устраивать, от чего должна освободиться, но что-то явно было не так. Только и этому решению уже четыре месяца. И вот она стоит на мосту с симпатичным парнем, слушает какую-то лабуду, прекрасно понимая, что всё, что ей надо, она сможет получить сейчас там, в пентхаусе на Фрунзенской набережной. Зря они всё-таки вчера после вина перешли на водку.
– А ты была в него влюблена? – Спросил Петрик. – Ну… крылья за спиной, и все дела.
– Не знаю. Вряд ли… ну, может, только самое первое время.
– Он знает все твои тайны, да? – Петрик состроил кислую мину. – Перестал тебя разгадывать?
– Да не в этом дело, – возразила Ванга. – Скучно-то не стало. Но… сама не понимаю.
– А подарки?
– О да. Более чем щедрые. Устала ему уже говорить, что я не содержанка.
– Противоречие между производительными силами и производственными отношениями, – важно заявил Петрик. Они «накидывались» всё больше. – Почти по Марксу. Или Фрейду.
– Чего-чего?
– Противоречие между его членом и эмоциональным экспириенсом, которого ищут все девочки.
– Умеешь ты всё так элегантно формулировать, – рассмеялась Ванга.
– Вино кончилось, – расстроился Петрик. – В холодильнике есть водка. Польская. И вискарик.
– А-а, всё равно…
– Когда сказала ему, что уходишь, сама-то искренней была?
– Угу. Прощаться заявилась. Типа, последнее свидание.
– Трах со слезинкой… Офигенно ведь, да?!
– Ну да, – согласилась она. – Только и это всё в прошлом. В голове-то я его бросила, а…
– Хочешь найти себе нормального человека, растить с ним детей и даже быть ему верной? – Петрик смотрел на неё прямо. – Думаешь, в нашем с тобой случае такое возможно?
– Не знаю, – призналась она. – Но очень бы хотелось попробовать.
– Потому что трах ничего не решает, да? – грустно произнёс Петрик. Ванга бросила на него пристальный взгляд: похоже, и у тебя не всё в порядке?
– Да, – кивнула она. – И нет.
– И да, и нет, понимаю, – он вздохнул. – Видишь, только друг перед другом и можем быть открытыми. Такая херня.
– Такая херня, – согласилась Ванга. И только сейчас заметила, что влага в глазах Петрика угрожающе заблестела.
«Да ты, похоже, поссорился со своим Рудольфиком, – подумала она. – А меня тут успокаиваешь».
– Эй, сокамерничек, – позвала она. – Как дела у моего любимого педика?
– Всё нормально, – Петрик махнул рукой. – Всё через жопу.
– Фу… Петрик.
– Сдурела?! Не в физиологическом смысле. К сожалению, – он то ли усмехнулся, то ли всхлипнул.
– Прости… – Ванга кивнула. – Вот у меня всё нормально – через жопу.
– Завтрак у Тиффани…
– Что?
– Обожаю твой обречённо-прекрасный взгляд.
Она улыбнулась, позвала:
– Ну-ка иди ко мне, романтическое чудовище, обниму… Чего ты там говорил про запасы в холодильнике?
И они решили напиться. Перешли на водку «Бельведер». И это было ошибкой. Спустя час они ржали как сумасшедшие. Спустя ещё один она плакала на плече Петрика. Тот тоже: Рудольфик – свинья, обманывает его, нашёл себе ещё кого-то… Последний раз подобная умора с Катей Беловой происходила в старших классах школы.
А ночью ей приснился кошмар. Хотя Петрик и уверял, что после «Бельведера» спать будут как убитые. Во сне она пришла в пентхаус на Фрунзенской, но оказалось, что внутри – это дом, в котором она росла. Внутри темно, лишь какие-то странные огоньки у стен, похожие на прикрытые ладонями свечи. И ещё почему-то там эти картинки с репродукцией Мунка, которую она подарила Сухову. «Крик». Но пока здесь тихо, лишь даже не слышимый, а, скорее, угадываемый, как это бывает во сне, трескуче-скрипящий звук. Заезженная пластинка. Она знает, что это за звук. Игорь Рутберг давно ждёт её. Он стоит голый в этой полутьме. И сильный. Бросает её на кровать Вангиного детства. Трах ведь ничего не решает. И он уже внутри неё. Ей хорошо и нежно… но оказывается, что это Сухов. Они занимаются любовью с Суховым, предавшим её. И здесь, в пентхаусе на Фрунзенской, или в забытой полутьме дома, где она росла, есть кто-то ещё. И звук, знакомый ей скрипящий звук всё громче…
– Верно, – говорит Сухов голосом Игоря Рутберга. – Верно, он здесь. Назови его!
Голос становится механическим:
– Ну, имя?! Назови!
Эта картина Мунка… Она вдруг различает, что теперь на ней перекошенное ужасом лицо Петрика. Он умоляет её молчать. Потому что, выговорив имя, она призовёт сюда смерть. Скрипящий звук становится не менее знакомой механической музыкой. Она всё это слышала не раз. Через телефонную трубку. Когда он звонил. Монстр здесь. Не Сухов, не Игорь Рутберг – она занимается любовью с монстром.
– Ну, имя? Трах ведь ничего не решает. Назови!
Она начинает задыхаться. Монстр всех переиграл. И ждал её в темноте, как она и хотела. Но она лучше задохнётся, чем признает это и выговорит имя.
– Назови! – звучит оглушительно.
Из тьмы, нависшей над ней проступает металлическое лицо ее теперешнего любовника. Она задыхается, она сейчас умрёт.
– Имя!
Монстр забрал всех, кто ей дорог. Даже Сухова. Игоря, Петрика… и даже маленькую Ксюшу, она – последняя. Монстр кладёт руки на своё живое отливающее металлом лицо и начинает раскрывать его, как две половинки, и сейчас, в этой тьме за ними проступит его подлинный облик. И это будет последнее, что она увидит. Она зажмуривается, больше не в состоянии сделать вздоха, – это конец. И тогда тусклые огоньки в стенах ярко вспыхивают, и механическая музыка, которая давно уже гремит, как свихнувшийся церковный орган, становится криком.
Она проснулась ровно за минуту до того, как её вырвало. Отравление и кошмар покидали её. Выпила воды. Вырвало ещё раз. Умылась. Легла спать и крепко заснула. И больше не видела никаких снов.
Утром проснулась совершенно свежая. Никаких набухших век, воспалённых глаз, никакого похмелья. Даже не верится. Но одна мысль была странной. Она чистила зубы и смотрела на себя в зеркало. И вдруг, даже не прополоскав до конца пасту «Локалют», выговорила:
– Форель… Пришла нам пора поговорить.
Из-под моста, разделяющего Нескучный сад и Фрунзенскую набережную, только что начал медленно выплывать ледокол-ресторан «Рэдиссон». Зимой они с Игорем ужинали в таком. Тот словно уловил, почувствовал в ней перемену, и они стали иногда бывать в общественных местах. Дорогие рестораны, но… Дорого для обычных людей. Никто из его окружения там никогда бы не оказался. Просто не по рангу. Никто бы их не застукал и уж точно не признал бы в Игоре известного человека; сняв свои консервативные (видимо, специально подобранные), стоящие целое состояние костюмы, нацепив шапочку и демократичную одежду, он стал похожим на какого-то хипстера. И даже помолодел.
Ванга не раз ловила себя на подобном восприятии: чинуши, которые не совсем ряхи, переодевшись в джинсы, становятся моложе и как бы «больше людьми». Однажды на одном мероприятии, где она была с Суховым, Ванга умудрилась не сразу признать столичного мэра. Иногда имиджевые картинки работают сильнее, чем представляется. Особенно когда несоответствия им не так велики. Полное несоответствие – игра в шпионов. Частичное – сбивает с толку. Так же и с Игорем. Даже если бы кто-то, пристально интересующийся его карьерой, и обнаружил их в модных московских заведениях, то, в лучшем случае, сказал бы: «О, чувак, немного похожий на Игоря Рутберга».
– Ты мой Гарун-аль-Рашид, – окинув его взглядом в тот первый раз сказала Ванга.
– Ага?! Ммм… Тогда ты – мой гарем.
Её даже забавляло, а может, и возбуждало, как они вынуждены «прятаться».
– Порочная его часть, – она чуть склонилась к нему. Вокруг было много незнакомых людей.
– Других не держим, – он опять заговорил тихо. Ванга подумала, что, может, им и не обязательно бывать в общественных местах.
– Как там маленький Гарунчик? – она провела по его бедру, на миг сместив и задержав ладонь внутри. Жест вышел почти непристойным, но почти. – Не соскучился по своей портовой шлюшке?
– Как ещё! – заверил Игорь. – Но ему на пользу.
Вероятно, с Петриком Ванга была не до конца искренней. Влюблённость, не влюблённость, но некоторое время она была очень сильно увлечена своим постельным романом. А на людях всё менялось. Не то, что им говорить было не о чем, но словно вне контекста происходящего в пентхаусе на Фрунзенской интересующих тем было всё меньше. И дольше года Вангу это вполне устраивало.
– Я вас любил. Любовь ещё… – вдруг услышала она. Звуки внешнего мира вернулись. Бог мой, это происходит на самом деле? Тестостероновый спортсмен решил прочитать ей Пушкина из школьной программы?
…Любовь ещё (возможно,
Что просто боль) сверлит мои мозги.
Всё разлетелось к чёрту на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно
С оружием. И далее виски:
В который вдарить? Портила не дрожь, но Задумчивость. Чёрт! Всё не по-людски!..
Ах, вот оно что – Бродский. Ещё хуже! Хоть бы монотонно, хотя бы какая-то шутка, ан нет, с выражением… Ну уж нет – это явный перебор. С уморой.
Ванга бросила взгляд на окна пентхауса. И на миг вспомнила, как Сухов тоже однажды пытался читать ей Бродского. Они пили пиво вдвоём и играли на бильярде. Предавались абсолютно мальчуковому развлечению. И болтали не только о работе. Дружки. Неплохо пообщались. И хотя всё закончилось дракой с располневшими мотоциклистами (а может, именно поэтому), от того вечера осталось какое-то очень светлое впечатление. Весёлая вышла тогда вечеринка: Сухов и хрупкая Ванга успели отметелить двоих докопавшихся до них мужиков и сбежать прежде, чем остальная компания очухалась. В дверях Сухов отключил ещё одного, пытавшегося преградить им путь: вероятно, кто-то уже вызвал наряд полиции, а встреча с коллегами и разбор полётов за потасовку им точно были не нужны. Но байкеры появились позже. А тут Сухов, явно переоценив хвалёную сопротивляемость своего организма к «ершу», видимо, решил произвести на Вангу впечатление. И прямо за бильярдным столом, дирижируя сам себе кием (и кстати, попадая в ритм стиху) начал читать ей Бродского. Она посмотрела на него с удивлением. Однако у Сухова хватило иронии тут же перейти на «дю-дю-дю»… Так же попадая в размер стиха. А монотонно, пародируя манеру автора, он читал с самого начала:
– Дю-дю-дю, дю-дю-дю, дю-дю
Дю-дю-дю, дю-дю-дю, дю-дю-дю
Дю-дю-дю-дю, дю-дю-дю-дю…
Ванга качнула головой, знала это стихотворение. И добавила своё «дю-дю-дю». В ритм и в размер.
Дю-дю-дю, дю-дю-дю, дю-дю
И они заржали.
Ванга нахмурилась. «Мы могли бы поехать ко мне, – только что предложил её спортивный кавалер. – Я живу один. У меня, правда, бардак».
– Помочь убрать тебе бардак? – Ванга улыбнулась. И чуть отстранилась от него.
– Ну… Я не это имел в виду…
«Нет, парень, сегодня явно не твой день», – она снова улыбнулась. И сказала:
– В следующий раз.
Сказала мягко – парень ведь и вправду ни при чём.
– Жаль, – произнёс он удручённо. И затараторил, словно навёрстывая упущенное. – Тебе не говорили, ты такая сексуальная…
– Спасибо, – поблагодарила Ванга, вздохнула. – Спасибо за прекрасный вечер, мне пора.
– Но…
Она быстро приблизилась к нему, поцеловала в щёку, повернулась и пошла по мосту.
– Я позвоню, окей? – бросил он вслед. Голос расстроенный. – Или спишемся? Как?
– Конечно, – отозвалась Ванга. Ускорить сейчас шаг – совсем стало бы похоже на бегство. Она шла в сторону Фрунзенской набережной. В сталинский дом, где уже в новые времена, в эпоху всеобщего увлечения лофтом, на крыше обустроили роскошные, баснословно дорогие пентхаусы.
Этот роман в постели, конечно, пора заканчивать. Но сейчас она шла туда. Ей стало спокойно и даже немножко весело.
«Какая же я порочная», – подумала она.
Поднимаясь в лифте, она вспомнила про сообщения в Ватсап. В числе прочих два новых было от Сухова. Ванга открыла их.
«Нам надо срочно поговорить. Не по телефону. Ответь, как только сможешь», – гласило первое.
«Я еду к своему мужику, а ему, видите ли, срочно», – но мысль была абсолютно беззлобной.
Лифт остановился. Ванга не торопилась выходить. Было ещё одно сообщение, не хватало только при Игоре переписываться. Сейчас Ванга выйдет и направится в пентхаус. Но было ещё одно сообщение, и на него стоило ответить.
«Глупость, прости меня, если сможешь. Конечно, я был не прав. А ещё я был ослом, бараном и этим, не помню как, таким домашним животным с бородой… »
Ванга отвела взгляд от телефона. «Глупость» – он никогда такого прежде не писал. Звал – да, но… Ванга прекрасно понимала, что если Сухов нашёл в себе силы для извинений, то даже если он искренне раскаивается, что-то случилось. Но это написанное слово «Глупость»… В зеркале лифта увидела своё лицо и увидела, что улыбается.
Нажала пальцем на письмо Сухова про домашнее животное с бородой, чтобы ответить. Набрала «Козлом» и отправила сообщение.
9. Вечер и ночь
…Они меня никогда не найдут – места, куда я ухожу, в их Вселенной не существует, а ты научила меня прятаться. Мы с самого начала были созданы друг для друга: ты моё всё – мой ангел, мой учитель и моя первая женщина. Хотя ты – моя родная сестра. Нас ничто не может разлучить, пока мы вместе – мы всемогущи.
И ты рассказала мне о супергероях. И научила, как быть супергероем.
Сон накануне, к счастью, не оказался вещим. Её любовником (опять самым лучшим) был не монстр с металлическим лицом, и даже не Сухов, а Игорь Рутберг. Который встречал её в постели, тренькая на невключённой электрической гитаре. И если она и задыхалась, её это вполне устраивало.
Ксения Сухова в этот момент жарила на кухне котлеты с черносливом и протёртыми орехами внутри. И думала о встрече на завтрашней лекции с любимым писателем, подарившим миру «Телефониста». Её волнения и, уж тем более, страха ничто не выдавало, лишь кончики пальцев были слегка холодными.
А Сухов положил в морозильник бутылку водки «Белуга». В одиночестве он пил только качественную водку, чтобы не отравлять мозг всяким вздором. Через пару часов, когда они отужинают с дочерью на этой самой кухне (очень весело, потому что она – его маленькое золотце), он напьётся, заглянет в детскую, чтобы убедиться, что дочь спит и всё в порядке, вернётся на кухню и закурит. Ксения давно просила его бросить – типа не модно. Он высказался в том духе, что старого пса не обучить новым фокусам. И потом Сухов выпьет ещё. В одно лицо. И глядя, как шумно ночной город справляется с тьмой, будет думать о Ванге. И о том, что утаил от неё одну очень важную деталь. Из своей биографии.
10. Две свечи
Мунк, «Крик», пришпиленный к пробковой панели… Испарина на лбу уже давно высохла. К видео, полученному Суховым, была сделана приписка: «Ты опять не успел». И смайлик – грустный. «А ведь мог бы, а?» И смайлик – улыбочка.
«Как он всё это делает? – вялая мысль посреди всеобщего шума и готовности выехать на место преступления. – Даже организационно… Как?» Вялая мысль, и какая-то ватная усталая пустота в районе желудка.
Гильотина, самая настоящая, а не пластмасса для резки сигар, стояла над деревянным столом. К нему была прикована девушка, тоже самая настоящая, живая (пока на видео дела обстояли так), а не кукла из секс-шопа. Хотя поза, разведённые по сторонам руки и ноги, копировали, повторяли инсталляцию, показанную им в квартире алкаша-бухарика, задержанного накануне. Кстати, его допрос, как и опрос соседей, работа со следами, просмотр камер наблюдения, как и все другие принятые в таких случаях процедуры, не принесли результатов. В этой пятиэтажке своих камер наблюдения не было, и установленная в магазине напротив порадовала их, фрагментарно, зрелищем другого подъезда. Ещё они обогатились знанием, что алкаш-бухарик сдавал по дешёвке, порой за водку, свою зловонную берлогу страждущим парочкам на районе. По часовому принципу. Но даже эта, сногсшибательная по важности, информация ничего не дала: в тот день, когда им представили обезглавленную резиновую женщину, никакие парочки в этот импровизированный бордель не просились. А хозяин отсутствовал, потому что «у Колька была днюха». Сам Колёк, когда протрезвел, ничего толком вспомнить не мог.
«Лёха, какая-то херня! – Кирилл взялся ладонями за лоб и потряс головой. – У него должна быть стопроцентная уверенность, что в квартире никого не будет, когда он делал это. Значит, кто-то видел его. Должен был видеть. Не может быть, чтоб безо всяких следов провернуть такое. Тупо пронести все эти предметы… Или этот Колёк со своей днюхой: может, кто-то купил им ещё водки, чтоб уж упились наверняка и точно отсутствовали».
Никто не видел. Всё по-прежнему. Имитация безупречная. Как и выбор места. Должен был видеть, но…
С этой резиновой женщиной из секс-шопа (или секс-шопов, что вернее), по которой отправили запросы, чтобы проследить происхождение. Только… бирок на ней не было и упаковок со штрих-кодами тоже. Количество таких магазинов в одной лишь Москве переваливает за сотню. «Взрослый мир», «Ты + я», «Мадам Ирэн», «Интим-хауз», «Казанова»… Сети. Сногсшибательные названия – Сухов поморщился… А есть ещё не Москва. И интернет-торговля, где заказ можно сделать с любого телефона и расплатиться наличными. Люди не стремятся афишировать такие свои покупки, продавцы относятся к этому более чем с пониманием. Ассортимент товаров обескуражил Сухова: двадцать три тысячи наименований – да они просто закопаются в этом! Конечно, рано или поздно они отследят происхожение резиновой бабы, хотя, скорее всего, она куплена фрагментами в разных местах и в разное время. Он так делал всегда. Но время – это, как раз-таки, то, что у них в дефиците и что является его преимуществом.
– Капитан Немо, – бросила как-то по этому поводу Ванга.
– Ты о чём? – не понял Сухов.
– Он так строил свой «Наутилус». Заказывал детали в разных местах, и никто не мог отследить и понять, для чего.
– Ясно, – Сухов пожал плечами. Только дальше Ванга сказала что-то намного более важное:
– Я думаю, что у него всё уже давно есть. Понимаешь? Он очень долго готовится к своему появлению и тщательно всё продумывает. Не действует по инерции или с кандачка. Где-то есть этот… Паноптикум.
– Говори проще, пожалуйста, – попросил Сухов.
– Должен быть. Тёмное место, где он хранит все эти предметы. Паноптикум. Понимаешь?
Невозможно технически провернуть такое и нигде не наследить. Только в его случае – возможно. Невероятно сложно, но… Он просто думает по-другому. Долго и тщательно. У него другое течение времени. А потом наносит свой молниеносный удар и исчезает. Он просто знает как. Know how. Ведь не Бэтмен же он, действительно, а живой человек. Вот и поиск грёбаного секс-шопа, откуда прибыла к нам резиновая баба, скорее всего, укажет на это же.
(Паноптикум. Тёмное место)
Но… всё равно, следы должны быть. Только другие. Даже элементарные частицы, которые живут-то доли мгновений, оставляют следы, по которым узнают об их существовании. Надо просто знать, где искать. Know where. Другие… Не отпечатки пальцев, не следы фрагментов ДНК и даже не кровавые отпечатки лап в рыхлом снегу. Они есть. Только они другой природы, сотворены из иного эфирного вещества, как это иное течение времени. Об этом говорила Ванга.
(Ванга – Ванга – Ванга… Сколько уже можно?)
И не согласиться с ней всё сложнее. Хотя даже Егорыч, мудрый и проницательный хитрый лис, при всём своём опыте (а может быть, именно благодаря ему) тогда посмеялся над ней. Обозвав всё это бабьей поэзией и фантазиями: двойка по профпригодности, дисквалификация!
Двойка. И Сухов, неблагодарный, тихонько потешался в сторонке вместе со всеми. И вот теперь компании супермужиков, бывалых сыщиков, предложено уписаться от смеха. Потому что время имитации кончилось. Монстр вышел из тьмы. Он отдыхал в ней, таился и набирался сил. И теперь прислал видео. Как обычно, воспользовался телефоном своей жертвы. С той лишь разницей, что впервые показал им себя. В костюме супергероя.
– Сука, – процедил Сухов, отирая испарину со лба. И тут же выключил эмоциональную реакцию. Хоть и добавил на её излёте: – Больная тварь…
Это прозвучало жёстко и с ненавистью. Сухов почему-то подумал, что именно этого Телефонист и хотел добиться. Он показал им, как вбирает в себя смерть свой жертвы.
– …Такого он ещё не делал, – ровно произнёс Сухов, включая ролик на повторное воспроизведение. – Там как бы это… драматургия, что ли…
На теле девушки, обездвиженной, жестко прикованной к столу, нет следов насилия. Она пришла сюда сама и на всё согласилась добровольно. Видимо, смертельные девайсы или появились позже, или были оговорены как часть игры. Страх как эмоциональная часть садизма, обещающая добавить остроты. Об этом свидетельствует отблеск надежды в глазах девушки в самом начале видео, потом нарастающий нечеловеческий страх, животный ужас, который вот-вот обрушится в безумие. Этот короткий фильм даже имел название, довольно банальное и безобидное – «Две свечи».
На видео, если принять деревянный стол за постель, в голове этой постели установлена гильотина. Поднятое в верхнюю точку лезвие сдерживает сложная система тросов, которая в итоге сводится к элементарному механизму. К очень чувствительным маятниковым весам и тонкому тросу над ними. Если перерезать или, к примеру, пережечь этот трос, то лезвие гильотины обрушится ровно на шею девушки. Даже не повредив поверхности стола, потому что голова её опрокинута и находится в воздухе. Точный расчёт. Разнородные предметы, прибывшие из Паноптикума, тёмного места, разобранные там, чтобы сложиться в малогабаритной московской квартире в смертельные девайсы.
На одной чаше весов установлена крупная красная свеча. На другой находится противовес. Сбалансированный очень точно. Рука Человека-паука, или кого-то такого, бросает на противовес лёгкую визитную карточку, чаша немедленно опускается вниз, а красная свеча движется вверх. К тросу, сдерживающему лезвие от падения. Камера показывает, как рука убирает груз – это визитка Сухова. Все молчат. «Надо выяснить, что на нём за костюм, – успевает подумать Сухов. – Точно не Человек-паук».
Весы снова выравниваются. Над чашей с противовесом под небольшим наклоном жёстко установлена ещё одна свеча – белая. Точнее, телесного цвета. Рука подносит зажигалку к красной свече, потом к телесной, фитильки обеих быстро занимаются. Некоторое время ничего не происходит. Лишь глаза девушки: в них страх смешивается с надеждой и с почти животной преданностью человеку, сотворившему с ней такое.
Камера отключается и снова включается. Видимо, прошло минут пять. Обе свечи вовсю горят. Пламя красной сильное и ровное. А телесная оплавляется так, что капающий воск падает на противовес. И чувствительности весов хватает на то, чтобы с каждой новой каплей противовес больше уходил вниз. А красная свеча поднималась. Медленно и неуклонно приближая язычок пламени к натянутому тросу.
Все, кто смотрит видео, понимают, что может произойти. Глаза девушки, в них стынет страх и мольба. Камера выключается.
Когда камера включилась снова, вероятней всего, прошло достаточно много времени. Девушка в комнате одна. Он оставил её, предложив самой осознать своё положение и даже подарив надежду отыскать спасительный выход. Камера, видимо, установлена на штативе и больше не движется. Взгляд девушки сквозит по ней, но мельком. Потом движется по комнате, но ни на чём не фокусируется. А потом она снова смотрит вверх, на лезвие гильотины и на этот чудовищный механизм из двух свечей…
– Он оставил её довольно надолго, – говорит Сухов. – Поставил её айфон на видеосъёмку и ушёл. В ролик же из этого фрагмента вошло секунд десять.
– Он сидел там и резал видеоролик? – щёки Кирилла были бледными.
– Да. Сидел там потом спокойно и делал видеоклип, – Сухов почувствовал, как эта ватная пустота в районе желудка словно качнулась. – Сидел и делал, когда всё уже было кончено. Думаю, он хочет, чтобы мы знали об этом.
Действительно, десять секунд. Камера выключается.
И включается снова: тот же ракурс, только в глазах девушки непереносимый, на грани безумия ужас. Пот на её лице. Сухов ловит себя на том, что почти физически ощущает исходящий от неё животный запах страха. Свеча телесного цвета капает, льёт свои слёзы на противовес, кап-кап-кап… С каждой следующей секундой поднимая красную свечу; скоро, совсем скоро язычок пламени коснётся троса и начнёт пережигать его…
– Как называется этот пластиковый шарик? – говорит Кирилл. – Кляп у неё во рту?
Сухов смотрит на него с холодным удивлением. Но Кирилл не отводит взгляд, в его голосе какое-то детское упорство, вызов и недоверие:
– Она ведь всё поняла, как это будет, бах, – сам того не осознавая, Кирилл проводит ладонью в воздухе: падающее лезвие гильотины, которое перерубает шею. – Он растянул всё во времени… экзекуцию… сидел и смотрел… Растянул казнь и наслаждался зрелищем. Сухов! А ты говорил, он не болен.
Ватная пустота в районе желудка. «Я говорил другое», – думает Сухов. Вслух замечает:
– Может быть, подглядывал. В комнате его не было. Видишь… она как бы прислушивается.
Камера выключается и включается снова…
Он, человек в костюме супергероя, начинает с ней половой акт. И в глазах девушки мгновенно вспыхивает надежда. Она простит ему всё, потому что больше всего сейчас хочет жить. Всё теперь неважно, в этом пространстве небольшой комнаты. Она цепляется за надежду, что всё это ещё часть сексуальных игр… И камера выключается.
«Смотрите», – думает Сухов. И слышит тяжёлую, пустую внутри (как и это ватное ощущение в районе его собственного желудка) тишину вокруг. Какой он искусный драматург, некто в костюме супергероя… Напугал всех, вызвав то, что никто тут от себя не ожидал: постыдную очарованность смертью. Пусть и на мгновение, он достиг этого результата.
Камера включается: финал. Трос уже горит. Не только в месте соприкосновения с пламенем свечи. Видимо, он пропитал чем-то небольшой участок. Горючая жидкость.
Девушка больше не пытается кричать сквозь кляп. Её живот и грудь покачиваются. И она лишь издаёт еле слышные хрипы или стоны, лишённые эмоциональной окраски. Когда-то на заре юности парни постарше, «взрослые ребята», занимались в гаражах любовью с дворовой сумасшедшей, предварительно напоив её до беспамятства. Так вот, та издавала подобные же звуки. Сухов не помнит, почему им, салагам, было дозволено смотреть, вероятно, они пришли в гаражи забирать свои велосипеды, и всё вышло случайно…
«Может, ей повезло, и она успела сойти с ума?» – думает Сухов. Он знает, как всё закончится. Оператор сейчас держит телефон в руке, и камера судорожно покачивается. Горючая жидкость делает своё дело. От пропитанного участка троса остатаётся лишь тонкая нить. Натянутая, как струна, которая вот-вот лопнет. Огонёк пожирает её, и она становится всё тоньше. Вот они, последние мгновения жизни девушки, о которой совсем скоро они будут всё знать, и единственная вина которой заключается в том, что ей вчера (или это случилось раньше?) не повезло со случайной встречей.
Всё, маленький и странно весёлый огонёк пожирает совсем крохотный участок нити. И она лопается. Исчезает из кадра, утянутая своим кошмарным грузом.
И камера выключается.
Тишина.
Длится несколько мгновений, которые кажутся неимоверно долгими. У этого фильма псевдооткрытый финал. Он прямо-таки раздариватель тщетных пустых надежд.
– Почему он выключил камеру? – это голос аналитика. Нормальный, толковый парень, но сегодня у Сухова будет другой, свой аналитик.
«Потому что его оргазмы нас не касаются», – думает Сухов. Но вслух говорит:
– Не знаю.
Потом, помолчав, всё же добавляет:
– Потому что его оргазмы нас не касаются. Он же сраный супергерой.
– Это Джиспер Криспер?
– Что?
– Ну, костюм… Это из американского ужастика. Я, правда, не поклонник, не знаю.
«Она тоже не поклонник трэшовых ужастиков, – думает Сухов. – Но она бы уже знала. Гугл же, мать его, есть!»
И понимает, что надо сдерживать раздражение. Парень-то действительно ни при чём. Сухову докладывают:
– Всё, айфон найден. Местоположение и айди. Мы знаем, на кого зарегистрирован. Чёрт, это совсем рядом.
«Он даже не пытается его прятать. Хотя мог бы, если бы захотел. Запросто! Он – крутой хакер. Или влогер. Но теперь он приглашает нас. Всё по-старому. Кроме… этого костюма из комикса».
– Хорошо, – чуть устало произносит Сухов. – Выезжаем.
Сейчас всё закрутится. И, наверное, никого не ввёл в заблуждение открытый финал присланного им фильма. Они выезжают туда, куда их пригласили. На место преступления. Все знают, что там найдут. Но Кирилл всё же, – и Сухов не перестаёт этому удивляться, – спрашивает:
– А может, он сохранил ей жизнь? А?! Ведь в маске был. И видео остановлено… Мог ведь сохранить, а?
Сухов позволяет себе очень короткую и незаметную улыбку, всё ещё не переставая удивляться: «Он, наверное, самый добрый из нас?»
– Мог, – кивает. – Но не сохранил.
Глава четвёртая
11. День дурака. Дюба
Дюба лениво открыл глаза. Он спал на солнышке, постелив поверх старой ветоши и коробок чистую газету бесплатных объявлений. Засыпая, Дюба никогда не знал, приснится ли ему кошмар или, наоборот, что-то такое доброе, аж слёзы наворачивались. Этот сон был хороший: к нему пришёл слон с огромными ласковыми глазами. Слон опустил куда-то свой хобот и вылил ему прямо в лицо что-то очень вкусное и свежее. Во сне Дюба засмеялся. Слон был розовым и, казалось, мог в любую секунду улететь, как воздушный шарик.
«Эх, мне б сейчас портвешка «три топора», – мечтает Дюба. Но попросить не решается. Неправильно это – слишком уж чистый и радостный этот слон, как будто ты что-то забыл про то, что есть в мире, а он пришёл напомнить. Да и нет у него «трёх топоров», а вот мороженое есть, много холодного, и оно тоже наверное бы подошло.
«Конечно бы подошло!» – говорит слон своими кроткими глазами. Не голосом, а именно глазами, и Дюба не удивлён – так бывает во сне. Дюба уже очень многому давно не удивлён.
Хотя портвешок бы сейчас весьма не помешал. И там, за пределами сна, этот голод скоро станет очень острым. Но здесь пока всё хорошо, этого голода нет, нет вовсе, здесь розовый слон, который умеет летать. И он подносит на прощание свой хобот к Дюбиному лицу и ласково гладит его.
– Приходи ещё! – весело просит Дюба и вдруг обещает: – И тогда я вспомню…
Что?
А слон дружески кладёт хобот на его плечо и похлопывает: мол, сильно не беспокойся, но вспомнить не мешает. Хлопает ещё раз, и от этого толчка Дюба просыпается. Но не быстро. Удивительное дело, как некоторые вещи могут улучшить настроение. Хоть в горле и пересохло, а губы словно слиплись…
Перед ним стоял Колёк. Лыбился и протягивал початую бутылку вина:
– На. Держи.
Дюба недоверчиво поглядел на угощение.
– За днюху пришёл проставиться, – пояснил Колёк.
Дюба выхватил улыбку и жадно припал к горлу.
– Первый апрель – никому не верь! – заржал Колёк. – Чай…
– Ладно, это тоже сойдёт! – поблагодарил Дюба.
Колёк с завистью поглядел на него:
– Странный ты всё-таки…
Дюба пожал плечами и огляделся. Недалеко находилась детская площадка, но чтобы обнаружить его лежанку, надо было туда зайти, смотреть даже дальше, чем от каруселек, а менты обычно патрулировали, проезжая мимо по дороге. Да и не интересовал он их, давно не интересовал. Если только не спустят сверху распоряжение очистить Москву от бомжей к какому-нибудь грандиозному чемпионату мира.
– В чём странность?
– Не злой.
– А-а…
– Это шутка была, – тут же бодро объявил Колёк. – Вот за днюху.
Он ловко извлёк из-за пазухи бутылку портвейна, оплавил пробку зажигалкой, открыл вино. «777». Дюба вспомнил розового слона, и жадная искра в его глазах растаяла.
– По-бырому разгоним на двоих, а то мне на работу пора, – пояснил Колёк.
Выпили. Розовый слон улетел, а Дюба словно получил своё мороженое. Он улыбнулся.
– Ты уж не серчай, что с днюхой так вышло, – попросил Колёк. – Сам понимаешь… там эти, крутики собрались!..
– Да, – сказал Дюба.
Читать бесплатно другие книги:
