Рота. Дожить до весны Константинов Андрей

Полковник не смог сдержать скептической улыбки:

– В адвокаты – это хорошо. Их сейчас, как собак нерезаных. Думаешь, они тебя с распростертыми объятиями встретят?

– Как-нибудь да встретят… Надоело мне все… Я, Александр Васильевич, смерть много раз видел. Как и вы. Офицер должен спокойно относиться к возможности гибели, но – за Отечество, а не за эту московскую пидарасню. Не ради их каких-то бизнес-муток и капризов.

– Ты считаешь, мы здесь… ради них?

– А ради кого?

Примаков вздохнул, негромко, но очень тяжело:

– В государстве у нас, конечно, не все ладно. Но… Есть государство, а есть Россия. И ее интересы, кроме нас – так получается, защищать здесь некому.

– Я не курсант уже, товарищ полковник. Зачем вы мне политинформацию читаете?

– При чем здесь политинформация?! – Примаков вскочил, пометался немного по палатке и снова сел. – При чем здесь политинформация, если это – правда? И потом – может, что и изменится… Сейчас вот президентские выборы…

– Конечно, – без улыбки, устало кивнул Числов, – как Путин придет, так все и изменится. Через день.

– Перестань, Сережа! Он, между прочим, как только исполняющим обязанности президента стал, сюда, в Чечню, прилетел.

– Ага, – снова кивнул капитан, – ножиками именными награждал. Чтоб по телевизору показали.

– Ножиками – не ножиками, а, между прочим, в новогоднюю ночь прилетел, вместо того чтобы водку жрать… А через день, конечно, ничего не изменится. Строить – не ломать. Дров-то наломали – будь здоров. Разгребать все это говно будет нелегко. И Россия…

Числов поднял голову и, сверкнув глазами, перебил полковника:

– Александр Васильевич! Я Родину тоже люблю. Думал, что доказывать это уже никому не надо. Россия… Но ведь есть еще и моя собственная жизнь! И что же? Мне ее обязательно вот в такой убогости надо провести? Разгребая говно? Да еще не свое, а насранное богатыми жирными ублюдками? Увольте…

Они переждали еще одну длинную паузу. Потом Примаков кивнул нехотя:

– Ну, уволить-то… Что ж, перепишешь рапорт, как положено, я посодействую. Только все же… Понимаешь, Сережа, вот при всем при этом не могу с тобой согласиться. Понимать тебя понимаю, а согласиться все равно не могу. Про тебя разное говорят, но я-то знаю – ты создан для армии. Именно ты. И если такие офицеры из армии будут уходить, а они и уходят, то… Неправильно это. Ты подумай. Давай-ка вот что сделаем: завтра борт на Моздок… Отвези-ка «двухсотого», Витю Крестовского, в Питер… Предписание получишь, в госпитале бумажки быстро оформишь… По Невскому погуляешь… Ты в Питере бывал?

– Нет, – сквозь зубы ответил Числов.

– Ну вот, тем более… И завязывай пьянку, один уже пьешь, как… а вернешься – будем с рапортом решать. Как тебе?

Сергей угрюмо молчал. Полковник вздохнул и, чтобы как-то заполнить паузу, зачем-то снова вернулся к больной теме:

– Разведка говорит, тебя там не хаттабовские… встретили, а отряд Хамзата Алихаджиева… хотя это почти одно и то же. По радиоперехвату… Потом туда вертолеты посылали, они отработали, но… Позабивались, гниды, в норы…

– Разведка, – хмыкнул Числов. – Та самая, которая где-то там Хаттаба сначала нащупала. А мне-то до одного места – что Хаттаб, что этот… Хамзат… Все достали. Тошно мне, Александр Васильевич…

Примаков вдруг сел с Числовым рядом и как-то совсем по-отцовски погладил его по голове, Сергей даже вздрогнул. Но ничего не сказал. Они еще посидели так в молчании, потом Примаков взял числовскую бутылку и сделал из нее глоток.

– Ладно, помянем давай. Светлая им память, мальчишкам.

Он передал бутылку капитану. Числов легко, как воду, выпил остаток.

– Вечная память, пацаны. Слава ВДВ.

Последнюю фразу он сказал без иронии, хотя Примаков чуть даже напрягся сначала. Полковник встал:

– Ну, так как насчет моего предложения? А? Слетаешь в Питер? Давай. На несколько дней подальше от всяких Хамзатов… А вернешься – продолжим разговор. Чего сейчас-то с горячей головы рубить… Хоп? Договорились?

Капитан молчал, угрюмо глядя в горлышко пустой бутылки. Примаков кивнул и направился к выходу:

– Будем считать, что договорились. Молчание – знак согласия…

…На следующий день, получив от ротного предписание и полторы тысячи рублей (столько насобирали в роте) «гробовых» Крестовскому, точнее, уже не ему, а его семье, капитан Числов вылетел в Моздок вместе с «двухсотыми». Ему повезло – той же ночью был борт до Питера.

Ч АСТЬ ВТОРАЯ

По странному стечению обстоятельств тот самый Хамзат, подальше от которого Примаков хотел на несколько дней услать Числова, находился в это время как раз в Петербурге.

…Он родился в семьдесят четвертом в семье шофера-дальнобойщика Мусы Алихаджиева. Семья входила в тейп Аллерой. Нечеченцам трудно понять, что означало духовное происхождение их тейпа, берущего корни от суфиев, образовавших потом тарикат «наджбандийа». Их можно было бы, по русской аналогии, назвать сектантами, да только слишком много этих сектантов жило в Чечне. Одна из основных заповедей: думай, ищи себя сам, а не только слушай, что говорят другие, и подчиняйся. Тейп Аллерой считался своего рода духовной аристократией, правда, до девяностых годов большинство чеченцев задумывались об этом не чаще, чем русские о былом дворянстве. Разница заключалась в том, что чеченцев было меньше миллиона, и потому историю своего рода-племени они передавали от отца к сыну.

Семья Алихаджиевых в Чечню вернулась из Караганды только в 1961 году. Уже на исторической родине жена родила Мусе трех сыновей – Ахмата, Ису и Хам-зата, всех через пять лет. Была у братьев еще и старшая сестра Малика. Несмотря на все пережитое от депортации, отец на русских не обижался – сказывалось влияние деда, дослужившегося в Красной Армии от рядового до старшего лейтенанта, командира минометной батареи, его в Казахстан, кстати, и отправили прямо с фронта. Дед умер рано, и Хамзат из воспоминаний о нем сохранил лишь совместное перелистывание толстого семейного фотоальбома с обязательными дедовскими комментариями:

– Вот твой прадедушка Сосланбек – он первым в нашем роду стал инженером… В Баку работал, очень большим человеком там стал. А это твой двоюродный дядя Идрис, ему орден вручал сам Хрущев, он на камнях Хорезмской области сумел хлопок вырастить. А это твой дядя по маме Вахит. Он четырех человек зарезал, четырнадцать лет отсидел, всю Караганду в руках держал. Его сам Кунаев уважал…

Отец Хамзата почти каждый год гостил у кого-нибудь из своих армейских сослуживцев, приезжали и они к нему – русские, азербайджанцы, никто тогда на национальность особо не смотрел, В те дни не переводились в доме Алихаджиевых шашлык, жижиг-галнаш и кизлярский коньяк…

…В шесть лет Хамзату впервые резко дали понять, что он – мужчина. Он тогда прибежал зареванным домой после мальчишеской драки, а сестра Малика, надменно сощурившись, бросила ему:

– Ты или волк, или овца. Посередине не бывает. Бабушка так говорила.

Эти слова Хамзат запомнил на всю жизнь, тем более что у овцы – понятно, какой конец. Впрочем, умершей еще в Казахстане бабушке приписывали и другие слова, якобы адресованные деду Хамзата:

– Какой же ты мужчина, если медалями бренчишь, а барана украсть не можешь?!

Хамзат хотел быть мужчиной и быстро начал физически ощущать свое взросление. В 10 лет отец научил его водить машину. В 11 лет Хамзат уже бегал со сверстниками на вокзал «смотреть блондинок». Это было популярное тогда у чеченских подростков развлечение: заключалось оно в том, чтобы на спор задрать у русской пассажирки юбку и удрать от погони. Особенным шиком считалось проделать все это на глазах русского же мужа. Чеченок трогать не полагалось. Однажды Хамзату убежать не удалось, он был бит нещадно, по-мужицки, на глазах у остальных пацанов. То, что бил его русский, – в памяти также отложилось навсегда…

В двенадцать лет Хамзат заработал свои первые деньги – за развозку на мотоцикле почты на первомайские праздники. Тогда он купил свои собственные сигареты, и когда русский одноклассник попытался одну у него стрельнуть – Хамзат отказал, всплыл почему-то в памяти тот неприятный вокзальный случай… Хотя среди его приятелей были и русские, и дагестанцы, и татары, и даже один еврей по фамилии Ходус, у которого откуда-то всегда была жвачка. Вокруг было много смешанных семей, кто тогда действительно спрашивал про национальность?

…Хамзат запомнил, как вступал в комсомол. Все вступали, и он вступил. Билет ему вручал секретарь райкома Салман Радуев – энергичный и непререкаемо идейный. Радуев хорошо говорил, особенно на общественные темы. Он часто бывал у Хамзата в школе, просвещал подрастающую молодежь. Именно он заронил в голову Хамзата простую мысль о том, что надо быть хитрее, если хочешь чего-нибудь достичь: ведь преуспевает тот, кто правильно понимает «политику», точнее – «текущий момент», под который и надо подстраиваться. Про «текущий момент» Хамзат запомнил крепко. А ведь и правда – многие из родственников Хамзата возвращались из армии партийными и устраивались на хорошие места. Потом они помогали своим. Таков был закон советской чеченской жизни. После депортации 1944 года отношения между тейпами стали запутанно-перемешанными. Когда с 1957 года чеченцы стали возвращаться в родовые селения, оказалось, что построенные отцами-дедами дома заняты, в основном своими же «счастливчиками», которые «правильно поняли политику». А иногда в таких домах жили и русские, направленные для развития национальных регионов. Родовой дом отца заняли под какую-то контору. В начале шестидесятых со своими разбирались быстро: съезжай или… Никто особо не сопротивлялся, отношения между тейпами были действительно сложными, а кто захочет запустить с горы еще один камень кровной мести? С русскими все решалось сложнее – за ними ощущалась тогда сила, хотя именно русские, вообще-то, были во всем и виноваты… Отец Хамзата воевать с властью за родной дом не стал – как один шалинец; спустившийся с гор уже стариком в середине восьмидесятых… Именно поэтому семья Алихаджиевых и осела в Гудермесе – большой железнодорожный узел неплохо обеспечивал работой. Уклад советской чеченской жизни стал разрушаться в конце восьмидесятых. Тогда многие заговорили о несправедливости, как, например, главный механик автоколонны, где Хамзат подрабатывал летом:

– Почему начальник автоколонны – русский? А секретарь парткома – вообще армянин? Ведь мы – на чеченской земле! Что понимает русский в распределении путевок и закрытии нарядов, особенно если надо уважить хорошего человека или родственника? Если бы я был начальником, хлебом клянусь, все встало бы на свои места. А русский может уехать в свою Россию. Его примут везде, а чеченца – нет!

…Времени для таких разговоров становилось все больше, потому что возить стало почти нечего – даже винзавод закрылся. Работа оставалась только у бензовозов, но на них работали в основном чемберлоевцы, представители другого тейпа.

…В 1991 году Хамзат уже не пошел в десятый класс своей школы – формально потому, что большая часть учителей (даже чеченцев) стали уезжать в Россию, а фактически – потому, что что-то зрело и все ждали – что будет…

Тем временем слово «русский» все крепче прирастало к слову «собака». «Русские же даже туалетом пользоваться не научились», – так уже многие не только думали, но и говорили вслух. Некоторые, правда, заступались, говорили, что есть и хорошие русские – работящие. Но заступались с оговорками, мол, все-таки очень много русских пьяниц, которых кормят чеченцы…

…Тот главный механик стал-таки начальником колонны. И сразу же вместо утренних летучек начал проводить длинные политинформации. Они начинались с молитвы, хотя новый начальник еще год назад учился в университете марксизма-ленинизма.

– Никто не хочет жить «под Москвой», – горячо говорил бывший коммунист. – Почему мы хотим? Скоро Союзу конец. Россия – это там, за Ростовом. А здесь – Кавказ, Чечня. Кстати, почему русские говорят «Чечня»? Тогда они – «Русня». Наша страна – Ичкерия!

Все слушали внимательно, тем более что на работу-то ходили еще каждый день, а путевок выписывали – от силы две в неделю… Шел к концу мятежный 1991 год. В Грозном и Москве – что ни день, то потрясение. Но вот и в Гудермесе закрылись госпредприятия, а поскольку других не было, работу потеряли даже бензовозы-чемберлоевцы. Автоколонна встала окончательно. Многие начали качать нефть по дворам. Так и поступил сначала Хамзат, потом средний брат, а потом и отец. Жили тем, что можно было продать или «найти в освобожденных домах». Когда стало совсем плохо, средний брат Иса «взял» в Аргуне магазин и попал в Грозненский ИВС. Выкупить сына отец не смог.

…А волна митингов «против колониального Центра» все набирала и набирала силу. На этих митингах людей очаровывали завораживающей перспективой «кавказского Кувейта» – ведь в Чечне самая чистая в мире нефть и самые лучшие строители! Стало быть, если нефть продавать с умом, то «из кранов польется коньяк»! Многие, слушая это, смеялись, но так хотелось верить хоть во что-то… Кроме, само собой, веры в Аллаха, которого опять-таки «не приемлет безбожная Москва». А у самой-то Москвы – нет ни силы, ни Аллаха, ни денег, ни гордости. А «Кувейт» начнет строиться сразу, как только будут выгнаны «московская милиция, КГБ и купленные партбюрократы-предатели». Скоро наступит день, когда с врагами свободы будет покончено во всем Союзе, на земле Ичкерии не останется ни русских, ни милиции.

Вскоре начальник автоколонны созвал на собрание в актовом зале всех еще числившихся и уже уволившихся сотрудников. Рядом с ним в президиуме под не снятым еще портретом Ленина сидели двое в камуфляже. Одного Хамзат узнал сразу – это был Салман Радуев. Другого – чужого – звали Джохаром. Да, там был еще третий, капитан первого ранга, кажется, бывший военком Чечни, но он больше молчал. А про Джохара выяснилось, что он – настоящий генерал, опытный и знающий, которому можно верить… Джохар говорил, что и в Москве уже понимают: пришло время чеченцам строить собственное государство – как в Эстонии или Литве. А раз так – то и собственная армия потребуется!

…Хамзат, вообще-то, ни в какую армию не рвался – если это будет такая же армия, в которой служил брат, то делать там нечего: денег не платят, пол мыть заставляют… Однако выступавший после Джохара Салман сказал, что другого выхода нет. Но успокоил, пообещал, что большой войны не будет, потому как Джохара в Москве знают – он договорится… И тут же бывший главный механик объявил о создании на базе автоколонны отряда народного ополчения. Все, конечно, записались, тем более что оказавшийся на собрании гость-чеченец из Иордании – выдал «подъемные» по 50 долларов, а таких денег теперь и за три месяца было не заработать. Собрание завершилось жертвоприношением во славу свободной Ичкерии – Хамзат давно не ел столько баранины. С тех пор у него вкус свободы ассоциировался со вкусом нежнейшего и ароматнейшего шашлыка…

Потом воодушевленные ополченцы поехали на автобусах под зелеными (с волком) флагами в Грозный, где допоздна танцевали ритуальный танец «зикр». В этом танце Хамзат почувствовал, что весь народ заодно, безо всяких тейпов… На импровизированном митинге вспоминали героев антирусского сопротивления имама Шамиля и шейха Мансура, про которых только предатели говорят, что они не чеченцы «Имам Шамиль и шейх Мансур – герои горского сопротивления в XIX-веке, по происхождению были аварцами, а не чеченцами.». Чеченцы – это все, кто не покорился! Хорошо сказал тогда писатель Яндарбиев:

– И убитый падай в сторону врага! Если ничего не можешь сделать – испугай его хоть этим!

Во время митинга же объявили: «московский гэбист» оказал сопротивление, народ его казнил, и никому за это ничего не было, стало быть, в Грозном уже другая власть, своя, а не московская.

…Оружие Хамзат получил тут же, в Грозном. Автоматы выдавали всем, кто записался в ополчение, потом выдали и форму-«афганку». Экипированных ополченцев сразу же отправили «освобождать братьев, посаженных в тюрьму московским режимом». Впрочем, Хамзат с товарищами подошли к тюрьме, когда недолгая перестрелка там уже стихла. Среди освобожденных (из которых половина, кстати говоря, были не чеченцами) он увидел и брата Ису. Они долго плясали вместе обнявшись в кружке. Свобода!

На следующий день братья вернулись в Гудермес устанавливать новую власть.

Отец и старший брат Ахмат выслушали их горячий, но подробный рассказ, переглянулись хмуро, взяли бутылку водки и ушли в гараж. Ахмат после армии служил несколько лет в Аргунском РОВД, но уволился, когда сел Иса. Ночью Ахмат разбудил Хамзата:

– Коран ты унес в свою колонну… Вот записная книжка деда. Видишь, тут тоже написано по-арабски: «Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного…» Поклянись исполнить то, что скажу!

Для чеченца отказ в просьбе старшему брату – событие экстраординарное. Хамзат поклялся. Тогда только Ахмат сказал:

– Сегодня уходит Елена Сергеевна с дочерью. Клянись, что ни с Ленки, ни с Ольги не упадет ни один волосок. Проводишь их до вокзала. Потом делай, что хочешь. Сам себя простишь или накажешь…

Русские уходили из Чечни безропотно. К дому Елены Сергеевны – учительницы из Питера, в которую был влюблен Ахмат Алихаджиев, Хамзат и еще двое из его отряда успели вовремя. Русские уже завершали погрузку. Вокруг стояла толпа. Молодежь улюлюкала, некоторые отбирали у уезжающих ключи. Многие бывшие чеченцы-соседи отказывались дать русским даже тележку до вокзала. Освобождался почти весь пятиэтажный дом. Правда, были и те немногие, кто давал русским на дорогу деньги и помидоры – так, чтобы никто не видел, И плакали, одинаково поминая Дудаева, Ельцина и Горбачева.

Хамзат нес два чемодана и еще наволочку на веревке. Елена Сергеевна тащила что-то замотанное в матрас. А одиннадцатилетняя Ольга тянула за собой по асфальту груженные кухонной утварью детские саночки. Поверх всего на саночках лежали какие-то альбомы и икона…

К вокзалу русские шли молча, почти что колонной человек в сто. С понедельника-то уже все поезда на Москву отменялись. Время от времени сзади кто-то ругался, кричал и плакал. Молодые чеченцы лапали уезжающих женщин, откровенно, безнаказанно, с азартом. Тискали в основном блондинок, но не пропускали и черненьких. На спор, а проигравших не было.

(Потом одноклассник Сулим покажет Хамзату целый целлофановый пакет женских трусиков-трофеев и солидно скажет – почему-то по-русски:

– Гразный, толстый – нэ брал. Только девочек. У мэ-ня – одиннадцать. У Мовсара – семь. С колготки.)

Но Елена Сергеевна с Ольгой добрались к поезду под защитой. Их не тронули, хотя крики вспыхивали даже на самом перроне. Елена Сергеевна находилась словно в прострации, а Ольга все время дрожала. Дико, истерично смеяться она начала только из окна вагона. Так смеются только от смертельного страха.

Когда поезд тронулся, где-то вспыхнула стрельба, и Хамзат сразу же побежал на выстрелы. Оказалось, что недалеко от вокзала брали райотдел милиции. Его обложили со всех сторон, но там еще кто-то сопротивлялся. Командир Хамзата – только что освободившийся даг из Хасавюрта сказал, что это отстреливается пьяный русский гаишник, мол, награбил, а теперь не хочет отдавать, хотя ему и предлагали по-хорошему. Только даже Хамзату стало сразу ясно, что там отстреливаются как минимум двое.

…Сначала на штурм пошли вдесятером. Но русские собаки стреляли метко – они убили четырех ополченцев, ставших для Хамзата первыми шахидами. Потом подошли еще ребята, чуть ли не весь отряд. Мовсар приволок гранатометы, били два раза, но не помогло. Когда Мовсару пулей срезало ухо, решили отойти за магазин, где лежало несколько мертвых тел. К Хамзату подошел Муса и поцеловал его:

– Твой брат – шахид. Хочешь, его именем назовем магазин?

Только тут Хамзат понял, что один из покойников – его брат. Иса лежал на спине, с пулевым отверстием под левым глазом – новенькая «афганка» на нем даже не успела толком обмяться… Хамзат стоял у тела брата и вспоминал, как в детстве в стоящем во дворе отцовском «КамАЗе» они играли в автобус «Гудермес – Грозный». Сначала Иса «вез» его в Аргун, потом возвращались домой. Хамзат объявлял остановки… «За брата – не прощу!» – сказал сам себе Хамзат и подумал о том, что нужно сообщить сестре и отцу – чтобы вызвали муллу…

Этот бой стал боевым крещением Хамзата – несколько раз он стрелял в отбивавшихся ментов, но мазал. Потом ребята приволокли двух полуголых баб – жен этих ментов, снятых прямо с перрона вокзала. Одна, кажется, была чеченкой. Начальник колонны предлагал:

– Легавые, сдавайтесь, суки! Отдадите ружкомнату отпустим ваших блядей!

Но отстреливавшиеся сдаваться не захотели. Даже когда увидели своих баб. Они лишь затихли на какое-то время, а потом завели магнитофон с какой-то плаксивой русской песней и через несколько секунд влепили пулю самашкинскому Асланбеку – под самую тюбетейку. Он еще долго бежал и выл, а когда упал – начал зачем-то задирать на себе рубаху…

Молодцом оказался Руслан – он успел забросить в окно первого этажа резиновый сапог с бензином, потом уже ребята его подожгли, и кто-то догадался вырубить электричество – заткнулся наконец ментовский магнитофон.

Потом пошли взрывы – кажется, менты начали взрывать оружие. Муса закричал от злости и досады и дал очередь по копошившимся на клумбе ментовским бабам. Сразу добить не получилось – они еще чего-то там вякали… Но через небольшую паузу два выстрела из райотдела оборвали агонии этих женщин. Вот тогда Хамзату стало по-настоящему холодно. Холодно изнутри – от непонимания мотивов тех двух, которые без малейшей надежды зачем-то отбивались в райотделе. Хамзат ощутил очень странное чувство – его можно было бы назвать уважением, но разве можно уважать тех, кто только что убил любимого брата. А еще было удивление – Хамзат, перебирая в памяти лица знакомых ментов, пытался угадать, кто же там бьется. Пытался и не мог.

(А в райотделе готовились умереть Леха и Ваха – русский и чеченец. Они, отправив жен на вокзал, должны были выполнить последний приказ начальника – взорвать оружие, закрыть отдел, и… куда хочешь. Страна большая. В райотдел они пришли уже в «гражданке», спешили на поезд. Уйти не успели – кто-то предал. Только вскрыли ружкомнату – на отдел пошли человек десять.

Леха и Ваха заперлись и заняли оборону. Как положено по инструкции. Леха, вообще-то, воевать не умел. Он в прошлом был рижским следаком, и по людям ему еще стрелять не приходилось. Вот, пришлось. Судьба. Пусть радуются те, у кого она дольше… А Ваха был из «афганцев», из гератской разведроты – это школа, для тех, кто в курсе.

Леха еще спрашивал про оружие – мол, сколько брать, сколько взрывать. Сошлись на шести магазинах для «калашей», на четырех обоймах для «Макаровых» и по подсумку гранат на брата. Интересно, какой мудак приволок две недели назад столько оружия в райотдел? Ведь ясно уже было, что милиции здесь конец…

Когда под райотдел приволокли Верочку с Иситой, оба замолчали. Потом Ваха вполголоса начал молиться… Первым сказал Леха:

– Если Исита жива, оставлять ее нельзя. Понял?

– Понял, брат, – ответил Ваха. И добавил чужим голосом: – Ты в мою. Я в… Я в свою… не могу…

Ваха был снайпером. Но Леха, как оказалось, тоже стрелял прилично. Два выстрела раздались почти одновременно.

– Прощай, Ваха.

– Прости, капитан.

Чеченец Ваха смотрел на офицера уже не как на начальника. Когда на отдел пошли уже человек тридцать, они дали еще по очереди, потом обнялись. Ваха еще успел сказать:

– Капитан, это не чеченцы. Это – пидарасы.

И первым выдернул чеку… «Описан подлинный случай.»

…После того, как сильным взрывом с райотдела сорвало крышу, Хамзат одним из первых поднялся на второй этаж. Там среди гильз, рожков, кишок, пальцев и других ошметков тел он нашел обрывки милицейских удостоверений капитана Черенкова Алексея Михайловича и старшего сержанта Исаева Вахи Юнусовича, инспектора ГАИ Грозненского (сельского) РОВД Чечено-Ингушской АССР.

События этого дня для резко повзрослевшего Хамзата значили многое. Он как-то нутром понял, нет, не понял – почувствовал, что будет большая война и большая кровь. А еще Хамзат сделал вывод, что хотя русские и собаки, но не все из них бараны – куда погонишь, туда и идут… Совсем не понял Хамзат отстреливавшегося до конца чеченца: пристрелил бы русского, сдал бы ружкомнату, сам бы командиром стал. Вот в этом непонимании и был какой-то страх… Впрочем, он быстро подавился осознанием главного открытия: хочешь победить – не прощай ни себе, ни другим. Так поступают воины Аллаха. Хамзат понял, что может стать таким.

Старший брат Ахмат ушел из дома в тот же день, разругавшись с отцом, считавшим, что на все воля Аллаха и потому не следует занимать ничью сторону. Хамзату брат оставил лаконичную записку: «Спасибо, брат. Встречу – убью, как собаку». В общем, понятно было и без особых комментариев – за что «спасибо» и за что – «убью».

После похорон Исы Хамзату стало дома совсем тошно. Отец все время молчал. Иногда плакал, но тоже молча. Часами сидел в гараже, зачем-то копался в машине – до тех пор пока ее не «мобилизовали на защиту Чеченской Республики Ичкерия». Самого-то отца, конечно, никуда не призвали – некому было бы ухаживать за матерью, у которой после гибели сына отнялись ноги…

А вот «ополченцев» (и Хамзата в том числе) стали обучать военному делу «настоящим образом» «Цитата из В. И. Ленина „Учиться военному делу настоящим образом“.». Сначала боевой подготовкой занимались на стадионе, потом начали вывозить в знакомый Хамзату бывший пионерлагерь. Половину ополченцев учили на снайперов, половину – на минеров. Впрочем, эти разделения были условными, курсанты мигрировали из группы в группу, потому что дисциплина, мягко говоря, хромала. А откуда ей было взяться, если всех преподавателей-то – уволившийся мент, бывший прапорщик и двое зеков-беспредельщиков, служивших когда-то в Афгане. Но эти быстро спились и куда-то делись, а на их место пришли инструкторы из «абхазского батальона» «Абхазский батальон Шамиля Басаева воевал против Грузии в 1991 – 1992 годах, именно тогда и стала восходить „звезда“ Шамиля Басаева как достаточно талантливого полевого командира. Именно тогда он дал свои первые интервью журналистам.» и, главное, двое настоящих муджахедов – иорданский чеченец Абу-Саид и еще один, неважно говоривший по-русски и совсем плохо по-чеченски. Этот второй и был главным инструктором. Имени его никто не слышал, а называли этого человека «братом» или «инженером». Почему-то Инженер положил на Хамзата глаз, хотя они даже почти никогда и не разговаривали. Главный инструктор написал на Хамзата направление на учебу, указав в нем, что парень – брат шахида и внук погибшего в сталинских лагерях муфтия. Хамзат очень удивился насчет «погибшего муфтия», но спорить не стал, а вот про службу в милиции старшего брата рассказал честно… Инженер улыбнулся и намекнул, что Ахмат выполняет важное задание. Хамзат не поверил ни на йоту, но виду не подал… В сопроводительных документах Хамзата указали также, что он удивительно быстро усваивает арабский язык. Вообще-то, это тоже было враньем…

Хамзату выдали паспорт на имя дагестанского азербайджанца Али Рзаева и отправили в Баку. Отдохнуть в столице Азербайджана не удалось – через день рейсом на Анкару его уже переправили в Турцию. Там его приняли в медресе «Школа по подготовке исламских священнослужителей.», но проучился он там всего несколько недель. Иногда Хамзат грезил, представлял себя зеленым листком, который летит по миру согласно дуновению Аллаха… Его еще раз переоформили, теперь он стал Халедом Юнусом. Ему уже даже не надо было объяснять, что предстоит долгая дорога. Она действительно оказалась долгой – сначала на автобусах в Ливан, потом странным самолетом с несколькими пересадками – в Афганистан. Лагерь, в который попал Хамзат, местные называли «пухантун», а его обитателей «талибами». Среди талибов было и несколько чеченцев, но Хамзат сойтись с ними не успел – их отправили учиться еще куда-то, вроде бы на спецназовцев. Хамзата же оставили, потому что он разбирался в технике, а кто в ней разбирался, тот ее и чинил. В боевых операциях участвовать не пришлось. Однажды нескольких «талибов»-кавказцев вывезли на экскурсию к большой реке. Про реку сказали, что это – Волга. А за Волгой – горы, а за горами – Москва. Вот, мол, как далеко прошли муджахеды. Хамзат, конечно, не поверил, но в географии немножко запутался. Талибы-таджики говорили, что река называется Дарьяи-Аму. Хамзат решил, что речь идет об Амуре… Иногда ему казалось, что он сходит с ума, и тогда он даже радовался любой, самой тяжелой, работе. Он научился «медитировать» – убеждать себя, что муджахеду никаких премудростей знать и не надо, потому что чем больше знаешь, тем слабее вера. А надо просто быть верным Аллаху и уметь чинить «КамАЗ» с зенитной установкой. И еще учиться вещам практическим – стрелять, ставить мины, снимать мины, готовить взрывчатку из всего чего угодно. И быть готовым умереть за ислам. Хамзат научился уже понимать, что ислам и люди, пусть даже самые ему преданные, это не одно и то же. Все люди грешны… Иногда грехи они совершают ради святого дела – и «якобы» и не «якобы». И все же Хамзату слегка было обидно: зачем же так обманывать? Ему показывали карту – там почти везде уже цвет ислама, которому мешают лишь Америка (безбожная), Россия (колониальная) и Израиль, препятствующий объединению всех братьев. Хамзату запомнилась странная логика преподавателя «географии»:

– Ехуди-евреи много думают, поэтому у них и страна такая маленькая…

На вопросы инструкторов Хамзат всегда отвечал «политически грамотно» – он не забыл наставления Салмана Радуева о «текущем моменте», хоть это все и было в другой жизни. Однако на самом деле молодой чеченец помнил и другую географию – когда-то они с отцом любили «ездить» по карте мира. Хамзат не верил, что мир может измениться так быстро…

Молодым ребятам, конечно, очень тяжело было без женщин. А у Хамзата в этом смысле опыт вообще был небольшой. Его узкоглазый начальник, называвший себя «хазара», заметил томление молодого парня и предложил жениться на его племяннице, чтобы потом с ней вместе ездить за товаром в Пакистан. Хамзат отказался, не колеблясь. «Хазара» не обиделся и даже взял однажды Хамзата с собой к «трофейным» женщинам в «освобожденных» кишлаках-дэхах. Таких женщин было много… Правда, многие из афганцев предпочитали «бачей»-мальчиков. Они говорили: «Настоящий – мужчина должен сначала „покорить“ мужчину-врага, потом „наказать“ его детей и только потом уже насладиться его женщинами». Один инструктор-араб долго рассказывал Хамзату о знаменитом халифе Гаруне-Ар-Рашиде, который женщин презирал, а с мужчинами достигал высот духа воина и политика. Когда от рассказов араб перешел к попытке сделать «бачой» Хамзата, он зарезал инструктора. Зарезал ловко, без терзаний и угрызений совести, не оставив следов и улик. В лагере долго искали, кто совершил убийство, и в конце концов подозрения пали на другого араба – якобы тот присвоил какие-то ценные камни покойного. Хамзат присутствовал при казни, на его лице не дрогнул ни один мускул даже тогда, когда маленький легкий повешенный начал биться в петле – веса собственного тела не хватило, чтобы переломились шейные позвонки…

Хамзат жил, потеряв счет дням и месяцам, но он ждал. Он ждал, когда вернется в Чечню. Мстить за Ису и… и уже не только за него, но и за себя, за то, что ему пришлось жить такой жизнью, которая не очень похожа на жизнь людей… Чеченец должен уметь ждать. Легенда гласит, что настоящий чеченец зарезал врага через сто лет и спросил людей: «Я не очень спешил?» Хамзат старался унять спешку в душе, но он был молод. И он был из тейпа Аллерой, из тариката «наджбандийя», он был «думающим». Хамзат сначала ощущал себя чеченцем и только потом – мусульманином. А афганцы… Ведь Аллах запрещает употреблять наркотики – но афганцы только ими и живут и лишь говорят, что делают их ради покупки оружия. Но где оружие? «КамАЗ» восьмидесятого года оружие? Денег не хватает? А еще Хамзат почему-то часто вспоминал, как погибли те менты в райотделе – при них денег, кстати, не было. Значит, и они во что-то верили…

Все не так просто. Кстати, в Афганистане Хамзату никто не заплатил ни разу. Наверное, считали, что незачем.

Хамзат уже почти исчерпал все запасы своей выдержки и начал даже было думать о побеге, когда за ним и еще за несколькими ребятами приехал давний знакомец Инженер, почти глухой из-за недавней контузии.

Они поехали обратно. Домой. Ехали через Герат, там на выезде Хамзат обратил внимание на сохранившуюся надпись, выложенную когда-то камнями: «Иттихады Шоурави кешварэ худо аст». Таджик-провожатый перевел: «Советский Союз – страна Аллаха», – и объяснил, что так русские оккупанты издевались над Аллахом. Потом они ехали через сохранившийся мост, где уцелел еще один лозунг: «СССР – оплот мира». Чудно – уже ни СССР, ни мира. А лозунг – остался… За мостом Хамзат решил, что он уже в России, но обратный путь оказался еще более долгим, чем начало его «одиссеи». Они еще плыли через большое море, потом снова был Азербайджан, затем Грузия, Ахметский район, где жили чеченцы. До Чечни было рукой подать, но Хамзату снова пришлось задержаться – его решили еще немного поучить партизанской тактике. В Чечне уже вовсю шла война. Именно в Грузии Хамзат впервые получил жалованье – тысячу долларов в испанском конверте с прозрачным «окошком». В Чечне его встретили хорошо, сразу присвоили «капитана» и назначили командиром отдельного разведывательно-диверсионного отряда специального назначения «Ночные волки» имени имама Шамиля.

После всех назначений в Грозном Хамзат получил короткий двухдневный отпуск домой. Побывка вышла совсем невеселой. Первым делом Хамзат сходил на кладбище, на могилу брата. Там он долго сидел, думал о прошлом, потом пошел домой. Дом был цел, но пуст. Соседи, не сразу признавшие изменившегося и повзрослевшего парня, рассказали, что сестра Малика погибла во время бомбежки под федеральной бомбой – от нее почти ничего не осталось, даже хоронить-то было особо нечего. Почти сразу после этого умерла мать – ее похоронили рядом с Исой, но Хамзат на кладбище даже не понял, что навещал сразу две могилы. Отца вскоре забрал вынырнувший откуда-то Ахмат.

Хамзат надолго запомнил свою ночевку в пустом и ставшем словно бы чужим доме… Утром он собрался обратно в Грозный и совершенно случайно на улице столкнулся с Салманом Радуевым. Судьба. Салман сразу признал его – будто и не было стольких лет после последней встречи. Салман устроил Хамзату настоящую встречу – как положено. Сердце Хамзата даже стало немного оттаивать, а еще Салман много рассказывал, как мстит русским, мстит по-чеченски, хитро и дерзко. Хамзату даже неловко стало за свои, в общем, мирные скитания по чужим пустыням…

Конечно, Салман забрал Хамзата к себе, и он старался не подводить. Убивать русских Хамзат научился быстро, да, собственно, ему и учиться особо уже было не надо. Внутренне он давно все умел.

Казалось, что под крылом Салмана «карьера» Хамзата будет прямой и легкой – если, конечно, в нее не внесут свои коррективы русские пули и осколки. Но судьба снова продемонстрировала парню свою странную усмешку и лишила Хамзата его командирства, да хорошо еще, что только командирства, а не жизни…

А дело было так. Они с ребятами сидели в засаде и ждали машину с русским начальником. Машины долго не было, и Хамзат уже собрался было сворачивать засаду, но в последний момент автомобиль всё же показался, правда, совсем не тот, которого ждали. Хамзат первый наставил автомат на русского подполковника:

– Лажыс, сабака!

Однако подполковник не только не выполнил приказ, он с каким-то скептическим сожалением посмотрел на Хамзата, вальяжно вылез из машины и тяжело вздохнул, как от очередной скучной встречи с очередным скучным дебилом:

– Охохонюшки-хо-хо… Где Салман?! Я тут уже тридцать минут кручусь. Туда-сюда катаюсь. Я – подполковник Примаков! Покажи на карте, где мы находимся?!

Хамзат впал в ступор. Он и верил, и не верил. Связи с Салманом не было – не спросишь. А подполковник вел себя не то что уверенно – просто откровенно нагло. А вдруг и вправду – гость Салмана? Тогда его обижать нельзя. А этот подполковник Примаков уже просто «наезжал» на Хамзата, тянулся рукой к его не слишком туго затянутому ремню:

– Ты в Красной Армии служил? Эх, не я у тебя командиром был, я б тебе нарядов-то понакручивал бы. Ты бы у меня с «губы» не вылезал.

Тут в «уазике» что-то зазвенело.

– Это Салман, – уверенно бросил подполковник, сел в машину, стал что-то говорить в трубку, вальяжно развалясь на сиденье. Договорил и бросил Хамзату через дверь:

– Салман меня у «вэвэшного» поста ждет. Будешь шуметь – скажу, что ты сто грамм дернул… «Ваххабизм, получивший в 1996 – 1999 годах широкое распространение в Чечне, категорически запрещает употребление спиртного. Другие исламские течения этого, конечно, тоже не одобряют, но не накладывают на провинившихся столь жесткие наказания, какие приняты у ваххабитов.» Ладно, шучу. Все, бойцы, некогда мне тут с вами…

Подполковничья машина развернулась и стремительно стала уходить – вот тут только Хамзат и понял, что видел прекрасный, талантливо сыгранный спектакль, наградой за который главному актеру стали не аплодисменты, а жизнь… Хамзат заорал, как сумасшедший, – себе и своим троим ребятам:

– Стреляй, это же собака!!!

Стрелять-то они, конечно, стреляли, но было уже поздно. Машина ушла…

Случай этот вдобавок ко всему получил широкую огласку – благодаря одному из бойцов Хамзата, мстившему, видимо, за его командирство.

В общем, состоялся шариатский суд, тогда их старались проводить особенно «образцово-показательно». Хамзата даже предлагали казнить, но приехал помощник Радуева (сам Салман был уже слишком «велик»), выступил перед судьями, спас… Хамзата разжаловали в рядовые и присудили двадцать палок. Двадцать палок – это много. Это много и очень больно. Но Хамзат даже под палками радовался, что все обошлось так, он терпел и молился… Когда отлежался – ждал любого случая, чтобы оправдать доверие Салмана, ушедшего в свой знаменитый «кизлярский рейд» «Рейд банды Салмана Радуева на Кизляр зимой 1996 года – с захватом родильного дома – фактически предшествовал Хасавюртскому соглашению.» без медленно отходившего от экзекуции Хамзата. Из того рейда многие не вернулись. Кто знает, вернулся ли бы Хамзат? Как понять Судьбу – наказала она Хамзата той встречей с русским подполковником Примаковым или же, наоборот, спасла? А может быть, она лишила Хамзата славы? Ведь вернувшиеся из «кизлярского рейда» стали героями для всей Ичкерии, а Салман – тут и говорить нечего… Это он, а не Басаев, привел чеченский народ к победе. Все знают: Хасавюрт наступил после Кизляра, а не после Буденновска… Хамзат, конечно, никогда не говорил вслух о Басаеве плохо. Зачем говорить, все в Чечне и так знали, какие отношения между тейпами Аллерой и Беной, из которого происходил Басаев (и, кстати, Хасбулатов).

Смыть вину и позор кровью своей и русской Хамзат не успел. Жаль, русские стали слишком быстро уходить. Чем могло порадовать Хамзата наступившее перемирие?

В Чечне о «нефтяном Кувейте» уже забыли: зачем строить, если можно заставить выплатить Москву контрибуцию – за четыреста лет оккупации, по миллиарду за каждый год. Таких денег хватило бы всем, если бы все были, конечно, заодно и если бы все хотели все разделить по справедливости. Но единства никакого не было. Например, в том же Гудермесе влиятельные братья Ямадаевы на словах поддержали Масхадова, а на деле охраняли только себя. А к Масхадову у многих отношение было неоднозначным. Почему он так заигрывает с Москвой? Почему ничего не делает, чтобы самая богатая страна Аллаха – Саудовская Аравия, где есть даже движущиеся тротуары, больше платила воинам ислама? Раньше главной была Москва – понятно, почему платила она. Но… если и сейчас деньги пойдут из Москвы – как угодно их называй, хоть контрибуцией, хоть компенсацией, – денежный поток регулирует политику власти… Если все русские – собаки, то почему же именно собак-инженеров нанимает Масхадов, чтобы построить мост за Итум-Кале к Панкиси? Ведь все русские – шпионы… В Чечне шептались о том, что Масхадов заигрывает с Россией из-за подаренного ему Ельциным «мерседеса».

Странные вещи происходили в Чечне во время перемирия с русскими. Когда федералы уносили ноги в Россию, «ночные волки», где Хамзат был теперь рядовым, взяли одного солдатика-срочника и одного контрактника. Это было как раз тогда, когда работали совместные комендатуры – федерально-масхадовские. Хамзат очень просил командира (бывшего своего подчиненного) отдать пленных ему – для обмена на своих ребят, «зачищенных» федералами под Аргуном и содержавшихся в лагере недалеко от Моздока. Хамзат просил не для своей личной выгоды, и ему сначала пообещали. Но потом вдруг приехал какой-то «брат Абду-Малик» со славянской рожей, показал какой-то масха-овский мандат и увез пленных на север, пообещав, что, мол, сам договорится об обмене. Только потом Хамзат узнал, что этот Абду-Малик (на самом деле русский, принявший ислам, Валерий Смирнов из станицы Наурской) забрал русских лишь для получения выкупа – откуда-то узнал, что федералы были из зажиточных семей. Выкупа он, правда, получить так и не смог и тогда просто приказал перерезать горло одному и второму. Сделал пленных русскими «шахидами», за которых федералы будут мстить… И никто почему-то не посмел привлечь «брата Абду-Малика» к справедливому шариатскому суду – как Хамзата. Или как бывшего начальника автоколонны – его Хамзат встретил в Гудермесе, бывший начальник стал настоящим героем, истинным муджахедом, дослужившимся до «полковника». Именно он первым вошел в Грозный в девяносто шестом со стороны Аргуна. Масхадов наградил его орденом, в Гудермесе ему подарили кафе. Сам-то бывший начальник автоколонны хотел, конечно, авторынок, но ему пока сказали, что можно только кафе. Ну что же, решили отпраздновать. Сначала съездили на концерт Кобзона, потом приехали в кафе – все те, с кем начальник воевал с русскими. Ну, достали коньяк, чтобы «обмыть» орден. Воинам ислама, конечно, не положено, но… Не такой уж великий это был грех. Но кто-то вызвал «дэшэгэбэ» – шариатскую безопасность. Хамзат уже успел, по счастью, уйти… Начальника приговорили к пятидесяти палкам: к двадцати – за то, что пил сам, к тридцати – за то, что спаивал других. Он умер на тридцатой палке, а его кафе отдали дагу Мусе, начальнику штаба. Отдали потому, что Муса был ваххабитом. А ведь даже Салман ваххабитом не был… Хамзат не хотел верить, что такая вот справедливость – это настоящий шариат и настоящий адат, завещанный предками. Справедливость должна быть в сердце. Салман ничего не сказал, когда узнал, что дага Мусу сдали федералам – за тех ребят из Аргуна, которых не удалось поменять из-за «брата Абду-Малика», и за японский электродвижок, работавший хоть на владикавказской водке. Радуев даже подписал донесение, что Муса ушел сам… Салмана, правда, тоже стало заносить, его отношения с Басаевым испортились окончательно, а Радуев еще и «брал на себя» все, что только можно, без конца встречаясь с русскими и иностранными журналистами, ему нравилась известность, он хотел власти. Он много «шумел». В девяносто седьмом, когда Салман с Хамзатом поехали договариваться с Басаевым, их ждала засада. Потом, конечно, говорили, что засаду эту организовали спецслужбы федералов. В это мало кто верил. Не верил и Хамзат, хоть он и не видел, кто стрелял. Но знал – стреляли чеченцы. Получив тогда пулю от своих, вспомнил Хамзат слова отца: «Пока здесь русские – чеченцы не будут стрелять друг в друга». А вот, начали же… Салману тогда отстрелили кусок головы, его долго лечили где-то, якобы даже титановую пластину вставили в кости черепа, за что сразу же прозвали Титаником… Хамзат тоже долго лечился – сначала в Панкиси, потом в Турции. Там было тихо и спокойно, но денег не платили. И в Турции двадцатитрехлетний Хамзат впервые почувствовал тяжелую, почти стариковскую усталость от бесконечных скитаний. Как жить? Ни денег, ни жены, только каменные четки, которые он купил еще у талибов. В Турции после выздоровления его направили в еще один заброшенный военный лагерь, выйти из которого было нельзя – дороги перекрывала полиция, якобы искавшая курдов. В том лагере произошел странный случай. Хамзат прилег на продавленную кровать и всю ночь не мог уснуть, а утром пригляделся и понял по обрывкам привязанных к кровати цепей, что она – из пыточной. Хамзат горько усмехался про себя – одни все время воюют, других все время учат воевать – может быть, для каких-то особых, суперважных заданий? Хамзат хотел войны. От нее, конечно, устаешь, но без нее устаешь еще больше…

Вернувшись в Чечню, Хамзат долгое время болтался в неопределенности, но потом ему удалось наладить отношения с ребятами из отряда Хаттаба. Снова забрезжила какая-то перспектива. Потом и Салман вернулся – правда, уже совсем дурной. Но именно тогда Хамзат стал получать первые задания на поездки в Россию. Это было как награда. В России, которую он ненавидел, Хамзат смог наконец-то по-настоящему оттянуться – командировочные платили хорошие, было много женщин, были хорошие дома и гостиницы. Некоторые осевшие в России чеченцы чувствовали свою вину перед воюющими братьями – Хамзату приятно было это ощущать. Чаще других городов Хамзат постепенно стал навещать Питер – фактически для того, чтобы выяснять, как местная чеченская община помогает многострадальной родине. Тем более что не последнюю роль в питерской диаспоре играл дальний родственник Алихаджиева. К этому времени в жизни Хамзата случилось еще одно событие, которое он сам, наверное, не мог долгое время как-то оценить.

Однажды, еще под конец «первой чеченской», Хамзат встретил на базаре Алика – соседского мальчишку, который очень любил петь, причем песни не чеченские, а какие-то иностранные. Даже итальянские. Алик был странным, ходил в пиджаке с бабочкой, пытался учить детей, и дети его любили, хотя большинство взрослых и. считали «учителя» почти придурком.

У Хамзата не было младшего брата, да у него и старших-то, как он считал, не осталось – Ису убили, а Ахмат – он все равно что умер. Даже хуже, чем если бы умер.

Алик, происходивший из того же тейпа Аллерой, непонятно как сумел всколыхнуть что-то в покрывшемся коростой сердце Хамзата. Всколыхнул настолько, что поначалу Хамзат старался даже избегать встреч с соседом, которого многие просто даже за мужчину не считали, с его ариями, песнями и попытками уроков для детей. Хамзат же начал постепенно подкармливать вечно голодного Алика и – постепенно привязался. Наверное, так можно привязаться только к очень никчемному человеку. А может быть, Хамзату казалось, что, помогая этому полублаженному, он отдает какие-то свои еще не до конца даже осознанные долги… Странные у них были разговоры во время нечастых встреч. Хамзат больше молчал, слушал и усмехался, когда Алик мечтал вслух. А мечтал он стать ни много ни мало оперным певцом и покорить весь мир. Не силой оружия, а силой голоса и искусства. О войне Алик не говорил почти никогда – казалось, он вообще даже не замечал ее приметы, хотя их не заметить было просто невозможно…

У Алика погибли все близкие родственники, бомба федералов разрушила его дом. Хамзат переселил его в тот дом, где когда-то жила большая семья Алихаджиевых. В хозяйстве Алик был человеком бесполезным, но теперь Хамзат, приезжая в Гудермес, уже не боялся заходить в пустые стены. У него появился человек, смотревший на него глазами младшего брата. Пусть и не совсем нормальными, по мнению многих, глазами…

«Вторая чеченская» вернула Хамзату много надежд, но многое и разбила. Он личным мужеством вновь заработал себе «офицерство», стал полевым командиром – его отдельный отряд выполнял в том числе и коммуникативные функции между штабами более крупных соединений. Все оно было так. Но был и выход из Грозного. Были потери. Было ощущение того, что слишком многие в Чечне устали от войны и совсем по-другому начинали относиться к муджахедам. Не то чтобы плохо… Но – по-другому. Хамзат перестал ощущать уверенность в близкой победе. За себя он не боялся – не боялся искренне, давно научившись очень грамотно и профессионально выживать. Фактором его беспокойства стал Алик – а он мог стать жертвой кого угодно… Алик не вписывался в жизнь Чечни. Он вообще жил, словно на Луне. Может быть, Хамзат именно в этом ему и завидовал. Однажды Алик заикнулся о женитьбе на девушке, которую совсем соплюшкой знал и Хамзат. Деньги на свадьбу Алик придумал – ни много ни мало – попросить у богатого родственника из питерской диаспоры, попросить в долг, с возвратом, когда сам Алик станет знаменитым певцом, чьи билеты на концерты по всему миру будут стоить очень дорого… Хамзат, слушая весь этот бред, сначала даже и не собирался реагировать, а потом вдруг подумал: но ведь Алика же действительно можно хотя бы спрятать на какое-то время в Питере. В Чечне от него толку все равно не будет. Однажды его, Хамзата, спросят: почему молодой, здоровый парень, твой родственник, сидит дома, не берет автомат, не борется рядом со своими братьями? И что отвечать? Что Алик особенный? Что Хамзату кажется, будто он не такой уж малахольный, а наоборот, Аллах поцеловал его в голову? Кому все это объяснять?…

Утащить с собой в «командировку» Алика Хамзату было нелегко. Но все получилось. Все шло даже слишком хорошо – пока прямо в аэропорту «Пулково» Хамзат не встретил своего брата Ахмата. Они встретились лоб в лоб. Ахмат был в форме лейтенанта милиции. Несколько секунд братья смотрели друг другу в глаза, и Хамзат даже подумал, что Ахмат его задержит. Он напрягся, надеясь только на то, что старший брат вряд ли хочет информировать свое начальство о таком вот родстве. Оказалось, Ахмат вообще думал о другом. Не поздоровавшись, он сказал чужим голосом одну– единственную фразу, кстати, совсем без акцента:

– У Ленки умерла Ольга. Завтра сорок дней…

Видимо, более важного в тот момент для него ничего не существовало. Хамзат сглотнул ком в горле и спросил:

– Отец… здоров?

– Да.

Братья посмотрели друг другу еще раз в глаза и разошлись. Алик не смог понять, почему Хамзат позволил себе в тот вечер пить водку. Алик умел, когда надо, ни о чем не спрашивать.

Встреча Хамзата и Ахмата в Питере произошла как раз накануне боя группы Числова с отрядом Хамзата, временно оставшимся без командира.

***

Самолет завалился на крыло и пошел на снижение, пробив облака. Серега увидел море огней и понял, что под ними – Питер. Рядом с Числовым возбужденно сопел лейтенант «вэвэшник». Летеха тоже вез «двухсотого», но в Мурманск, а потому завидовал Числову. Лейтенант, как и Сергей, в Петербурге никогда не был…

Когда самолет сел и вырулил на место стоянки, к нему быстро подъехал «уазик» с медицинскими крестами. Оттуда повыпрыгивали шестеро солдатиков. Они испуганно, по-детски вытягивали шеи и заглядывали в темное чрево медленно открывавшегося грузового люка – там, надежно закрепленные, стояли два больших ящика.

Числов пожал руку «вэвэшному» лейтенанту, закинул за плечо вещмешок, сунул под мышку папку с документами на Витю Крестовского и быстро спустился на мокрый бетон. В Питере было слякотно и дождливо, несмотря на то, что февраль еще не закончился. Видимо, заметив его, из «таблетки» вылез полный старлей с недовольным лицом, подошел вразвалку к Числову и представился, не козырнув:

– Помощник начальника второго отделения Выборгского РВК старший лейтенант Филиппов. Ты «двухсотого» привез? Одного?

Числов молча кивнул.

– Поня-ятно, – протянул Филиппов и тут же задал новый вопрос: – А сколько с собой привез?

Числов непонимающе мотнул головой:

– Я же говорю – одного!

– Да я не об этом, – махнул рукой Филиппов. – Сколько денег?

– А… – дошло наконец до капитана. – Полторы тысячи…

– Сколько?! – почти ужаснулся Филиппов и тяжело, безнадежно вздохнул: – А на машину? В пятницу из Сертолова не пришла. Сами заказывали.

Старлей обернулся к солдатикам и раздраженно закричал:

– Первый ящик выгружаем, второй оставляем, не перепутайте! Второй – на Мурманск. Шевелись, вояки!

Филиппов забрал документы у Числова, сверил маркировки на гробу и в документах, удовлетворенно кивнул и приглашающим жестом махнул Числову:

– Прошу! До госпиталя довезем, заночуешь там. У тебя в Питере есть кто-то?

– Нет, – покачал головой Сергей. – Никого. Так, может, из ребят кого-нибудь найду.

Филиппов философски пожал плечами. Пока они ехали по городу, Числов жадно рассматривал улицы, заполненные огромным количеством иномарок, рекламные щиты и, конечно, женщин. Женщин было очень много, и все они, несмотря на зимнюю одежду, казались Сергею одетыми очень сексуально. Филиппов пару раз перехватил диковатый взгляд капитана и еле заметно улыбался – скорее сочувственно, чем насмешливо. Порывшись в кармане, старлей достал пачку диковинных сигарет – «Собрание». Числов таких в Чечне никогда не видел. Сигареты были разноцветными, очень манерными. Поколебавшись, Сергей выбрал зеленую и закурил, по-прежнему разглядывая улицы.

– У нас, конечно, не Москва, но тоже – ничего, – нарушил молчание Филиппов.

– Я бы в Москву не полетел, – отозвался Числов. – Я там уже бывал раза три.

Филиппов хмыкнул:

– А в Питере, что же, в первый раз?

– В первый.

– М-да… И с не самым веселым поводом. Ладно, не переживай… Побываешь еще и по-нормальному. Сюда надо в мае приезжать, в белые ночи. Вот тогда тут – сказка. Веришь?

– Верю, – отозвался Сергей, дожигая сигарету до фильтра. – У нас там – тоже сказка. Причем – круглый год. Я иногда думаю: может, у нас по всей стране – сказка? Просто такая вот сказочная страна… А?

Филиппов улыбнулся было, но потом повнимательнее посмотрел на лицо Числова и улыбаться перестал. Помолчав, он спросил тихо и серьезно:

– Ты как сам думаешь, когда там – конец? Я из-за этих груз «200 – 300»… бабу трахнуть не могу. Нервяк внутри. А после похорон – вообще… Когда все это похерят-то уже?

Числов развел руками:

– Нашел, кого спрашивать… Оттуда тебе это никто не скажет. Не знают. И начальство не знает, и местные. Все говорят – недолго осталось, и никто в это на самом деле не верит. Там тупик. С нами – не хотят, без нас – еще больше боятся… Черная дыра. Провал во времени. Понимаешь?

– Нет, – честно ответил Филиппов. – Не понимаю.

Они доехали до госпиталя, постояли во дворе, пока солдаты выгружали гроб, покурили. Потом Филиппов, растоптав окурок, сказал:

– Сейчас домой к покойнику, конечно, не стоит идти – поздно уже… Тем более что у твоего – одна только мать… Вообще-то, у нас к ним домой Палыч ходит. Он – спец, еще с Афгана, даже психолога с собой никогда не берет. Но он сейчас на больничном. Так что придется нам с тобой. Заночуешь здесь, в госпитале. А завтра давай-ка, чтобы не тянуть, часиков в десять утра у адреса. Лады?

– Лады.

– Тогда давай сюда деньги.

Числов молча подал Филиппову тоненький, почти невесомый конверт. Старший лейтенант взял его в руку, взвесил, вдруг скривился и отдал его обратно:

– Ладно. Машину уж как-нибудь. А эти – на похороны… Все, бывай…

Числов устроился в госпитале – ему даже удалось помыться в довольно приличном душе, потом его покормила совсем уже немолодая толстая сестра, а потом Сергей еле добрался до своей койки и даже не мог с утра вспомнить, как разделся и улегся, – хотя ведь и не пил ни капли.

К дому Вити Крестовского Числов не опоздал, но Филиппова во дворе не встретил. Вместо старшего лейтенанта на скамейке в детской песочнице сидел майор огромного роста. Заметив Сергея, майор встал и, глянув на часы, кивнул:

– Филиппова ищешь?

– Да.

– Я вместо него. Майор Пожидаев.

– Капитан Числов.

Офицеры обменялись рукопожатиями. Майор угрюмо заглянул Числову в глаза и спросил негромко:

– Анестезию принес?

– Что?

Пожидаев вздохнул, вынул из кармана плоскую бутылку водки и два маленьких металлических стаканчика.

– Первый раз, что ли?

– Первый.

– Ладно. Давай-ка, для профилактики.

Они выпили, не чокаясь и не закусывая, потом майор сразу снова наполнил стаканчики и завинтил на бутылке пробку:

– Сто грамм надо оставить. На всякий случай.

– На какой? – не понял Сергей.

– На тот самый, – угрюмо буркнул Пожидаев, опрокинув в себя водку. – Всему вас учить.

Числов выпил и закурил.

– Хорошая водка.

– Хорошая, – согласился майор. – Иногда мне кажется, что производители водки – единственные, кто в нашей стране о народе думает. А по нашим делам без водки никак нельзя. Что бы там врачи ни говорили. Ты в следующий раз со своей анестезией приходи, понял? Меня одного на всех не хватит. У меня дети тоже есть хотят.

– Парни? – спросил Сергей, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

Пожидаев перекрестился:

– Слава Богу, девки. Хоть в этом Господь помог. Ну что, пойдем?

– Сейчас, – отозвался Числов. – Чего-то голова закружилась.

– А, – хмыкнул Пожидаев. – Это ты намекаешь, что я поздоровее тебя? Сижу вот такой здоровый, пью в песочнице, а ты – в Чечне воюешь. На это намекаешь?

– Нет, – сказал Числов.

– На это… – усмехнулся майор. – Я привык. Я давно ни на кого не обижаюсь. У меня психики нет. Вообще. Вот поэтому я здесь, а ты – там. Это там у тебя – любые сгодятся. А здесь – только такие, как я. Без психики и высокие ростом. Чтобы до рожи трудно было дотянуться. Все, пойдем, Клаус.

– Я не Клаус, – удивился Числов. – Меня зовут Сергей.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Война – тяжелая работа. Антон Иванов, по прозвищу Сыч, командир группы спецназа, – настоящий профи, ...
Далеко на юге Великого океана лежит благословенная Аотеароа – Длинное белое облако, страна высоких и...
Колония землян, затерянная на далекой планете. Колония людей, которым неоткуда ждать помощи – потому...
Продолжение книги «След кроманьонца»....
Маргарита Жукова никогда ни в кого не была влюблена. Даже в соседа Серегу, носившего ее на руках на ...
Катерина Костикова закрутила такой сюжет, что мало не покажется никому – ни любителям крутого трилле...