Пушкин с востока на запад Петропавловский Евгений

Хронотоп третий. В краю Тмутараканском

К Тамани поезд Раевского приблизился уже в густых сумерках.

Справа от дороги показались высокие валы и бастионы Фанагорийской крепости16, ощетинившиеся жерлами пушек.

Далее произошла небольшая заминка – вскоре, впрочем, благополучно разрешившаяся, о чём Гавриил Васильевич Гераков не преминул сделать запись на досуге:

«В девятом часу вечера въехали в Тамань; через крепость не хотели нас пустить, но, видя четыре экипажа на мосту, которых нельзя было поворотить, доложили коменданту Каламаре, и он позволил. Месяц уже, пленяя, светил, мы остановились на лучшей улице в приготовленной квартире козацкого офицера. Нас посетили любопытные и учтивые чиновники. Ужин и обед наш был в одиннадцатом часу; после чего, принеся от души благодарность богу за благополучное окончание путешествия по Кавказской и Кубанской линиям, утомлённые возлегли на сено и предались сладкому сну. Ныне дорога везде широкая, ибо Ермолов велел сжечь камыш по обеим сторонам, чтоб тем безопаснее было для проезжающих. В камышах козаки поймали несколько молодых лебедей и нам подарили; мы приказали четырёх зажарить; ночью таманские собаки вошли в печку и похитили наше жаркое, которое мы готовились в первый раз в жизни отведать…»

В эту ночь Пушкину долго не спалось. Тому имелось несколько причин. Во-первых, нещадная жара и комары. Во-вторых, неуёмный полёт исторических фантазий, порождённых легендарными местами, в коих он оказался. И в-третьих – уже на самой грани сна – амурные перспективы, которые в его сознании обрели новое направление… Дело в том, что образ Марии Раевской, представлявшийся недоступным, на время уступил место вожделению к «компаньонке» Анне Ивановне, тоже молодой и хорошенькой: назавтра поэт решил с ней тайно объясниться…

Спроворился ли молодой Пушкин добиться взаимности от генеральской крестницы – сие остаётся покрытым завесой тайны.

Известно лишь, что через несколько дней Александр Сергеевич охладел к смуглянке Анне и снова обратил свои полуневинные взоры на шестнадцатилетнюю Марию…

***

Наутро после завтрака – увы, без жаркого из лебедей – путники узнали, что с переправой в Керчь придётся повременить из-за разыгравшегося на море волнения. Явившийся с утренним визитом комендант-грек, полковник Каламара, пригласил гостей осмотреть крепость. Те охотно согласились.

Помимо высоких валов, Фанагорийская крепость была защищена двумя каменными бастионами со стороны моря и тремя такими же сооружениями, обращёнными в сторону суши. Девяносто артиллерийских орудий, грозно смотревших во все стороны с валов и бастионов, были способны отпугнуть любого врага. В центре крепости располагался плац, вокруг которого протянулись цейхгаузы, казармы и дома офицеров.

– Нам, проезжим, здесь всё интересно, – на ходу оборотился Пушкин к коменданту, – но каково-то вам здесь обретаться месяцы и годы? Не скучаете?

– Разно бывает, – со вздохом развёл руками комендант Каламара. – Привык.

– Такова гарнизонная жизнь, – добавил седовласый полковник Бобоедов, также сопровождавший гостей. – Военному человеку только война исключительный праздник, всё остальное – сугубая рутина.

– И как же насчёт военных действий? – поинтересовался поэт. – Горцы часто беспокоят?

– Отнюдь, – отрицательно качнул головой Бобоедов. – Я уж и не припомню, когда в последний раз черкесы появлялись в наших краях. Сами видите, любезный, сколь изрядная тут фортификация, да и артиллерия по последнему слову. Когда у вас столько пушек, можете спать безмятежно в виду любого неприятеля.

– Да уж, Фанагорийские укрепления горцам явно не по зубам, – одобрительно заметил Раевский-старший. И пояснил Пушкину:

– Оттоманской Порте противостоять – вот главная задача гарнизона. Турки ведь недалече: если что – первым делом явятся сюда с морской стороны.

– Бог даст, этим супостатам тоже дадим острастку, – молодцевато встряхнул головой полковник Бобоедов. – Коли не побоятся сунуться, так пропишем ижицу, будьте уверены!

В общем разговоре не принимали участия Гераков и супруга коменданта. В продолжение всей экскурсии они вели отдельную беседу, слегка приотстав от компании. («Всего лучше, во всём Тамане, супруга коменданта Каламары, прекраснейшая из брюнеток, – записал впоследствии Гавриил Васильевич. – Гречанка с огненно-томными глазами, умна и мила, и говорит прекрасно по-гречески!»). Гераков слыл отчаянным ловеласом (впрочем, не вполне удачливым – это служило пищей для досужих острословов) и теперь волочился за дамой, не то чтобы чересчур гривуазно, однако вполне заметно для окружающих. Подобное никоим образом не могло понравиться полковнику Каламаре. Посему после осмотра крепости он счёл за благо ретироваться, уведя супругу от греха подальше.

А гости продолжили прогулку, благо моросивший с утра дождик прекратился. Прошлись по Тамани, насчитывавшей в ту пору немногим более полусотни домов, и выбрались к берегу залива.

Пенистые волны разбивались о песок, выбрасывая на него лохматые охвостья тёмных водорослей.

Полковник Бобоедов предусмотрительно захватил с собой зрительную трубу, и все поочерёдно рассматривали в неё панораму противоположного берега.

– Хорошо вижу дома среди деревьев: это, верно, Керчь… – комментировал увиденное Пушкин. – А вон там, правее – стены какие-то… с зубцами… крепостица?

– Она и есть, – сказал полковник, приставив правую ладонь козырьком ко лбу. – Ени-Кале17, турками построена в незапамятные времена.

– Ныне там наш гарнизон расположен? – предположил Гераков.

– Разумеется, как же без гарнизона, – подтвердил Бобоедов. – Есть там и пушки, и единороги18, и мортиры19. А всё же артиллерией они не столь богаты, как Фанагорийская крепость. Понятное дело, места ведь за проливом куда спокойнее, нежели в нашенских краях, курорт да и только.

– А Керчь-то с виду представляется мне поболе Тамани, – поделился очередным наблюдением Пушкин.

– Пожалуй, поболе, – не стал спорить полковник. – Я бывал по делам на таврическом берегу, однако давно. Потому не могу утверждать с точностью.

– Какое значение могут иметь размеры, когда перед вами столь древняя обитель исторических теней: это же Пантикапей20 на Боспоре Киммерийском21! – высказал суждение Гераков, торжественно воздев перст к небу. – Мне это место представилось бы великим даже если б оно являло собой совершеннейшие руины! Или безжизненный пустырь без единого строения, с разбросанными по полю замшелыми камнями!

Раевский-младший с ним не согласился:

– Знаете, милостивый государь, я, конечно, тоже люблю древности, но всё же предпочитаю, когда взору есть на чём остановиться. Зрительные картины способствуют игре фантазии.

– У нас тут, между прочим, тоже немало мест, достойных возбудить воображение, – вставил Бобоедов с нотками едва уловимой обиды в голосе. – Хотите, к примеру, полюбопытствовать местным вулканом?

Ответом ему были сразу несколько голосов:

– Отчего бы нет.

– С превеликим удовольствием!

– Экий курбет: вулкан! Самый настоящий? Далеко ли отсюда?

– Отчего же далеко, – ответил полковник. – Вполне даже близко, не более часа пешей ходьбы. Возьму дрожки, так в десять минут домчим.

Поскольку приспело время обеда, решили отложить поездку не долее чем на время трапезы, а затем поехали… О дальнейших событиях вечера тринадцатого августа 1820 года оставил свидетельство в своих «Путевых записках» Гавриил Васильевич Гераков:

«После обеда, по благосклонности Бобоедова, ездили мы на его дрожках версты три от Тамана на гору, которая 1818 года с 15-го Августа до 15-го Сентября, при пламени и густом дыме, выбрасывала грязь и каменья. Я собрал несколько камешков и окаменелой грязи разного цвета, для химического раздробления по приезде в С. Петербург. По словам жителей, сие явление случилось до восхода солнечного, с ужасным ударом; в то же почти время в проливе Киммерийском и в Азовском море слышны были удары, и два раза появлялись острова, по которым могли ходить люди, и смелые ходили; вскоре ветром снесены были, или волнами смыты – исчезли.

Тут на горах и под горами растёт множество илиотропу, хотя оный и не так высок, как у нас в горшках, но благовоннее нашего.

Мы ходили опять к берегу: волны шумят и ветр противный; тепло, воздух чист и здоров; в ожидании благоприятного времени к отъезду нашему, мы купались в солёной воде, ужинали, рассуждали и сожалели, что многие города не похожи на города».

***

Волнение на море к утру не унялось, оттого путникам пришлось задержаться в Тамани ещё на день.

Гераков описал это утро следующим образом:

«Рано встав, вышел подышать, Тмутараканским воздухом насладиться; против нашего домика жидовской питейной дом, где во всю ночь шумели и не успокоились; они мешали и думать; однако много пробежало в голове моей исторических истин и басней; писал часа три; в одиннадцать часов осматривал церковь Покрова Пресв. Богоматери, где видел известный камень22, о котором многие писали и многие на умствованиях основывали свои заключения…».

На камне была высечена кириллическая надпись на древнерусском:

«В лето 6576 индикта23 6 Глеб князь мерил море по леду от Тмутороканя до Корчева 14000 сажен».

Пушкин гладил ладонями шершавую от времени мраморную плиту, найденную на Таманском городище, бормоча:

– Надо же, сколько лет этому камню. Трудно вообразить, какие великие дела он повидал… какие страсти мимо него протекали столетиями…

– Чудо, просто чудо! – хриплым от возбуждения голосом восклицал Гераков, расхаживая вокруг артефакта. – Этот камень надо непременно доставить в Санкт-Петербург и хранить как зеницу ока! Он – великое сокровище, чистый адамант для каждого просвещённого ума!

– Он – воплощённый образ… Окаменевшая жизнь, сама собою вознёсшаяся к поэтическим эмпиреям…

– Нет, голубчик, тут уж не до поэзии! Воплощённый научный факт, вот что это такое! Сей камень требует наисерьёзнейшего подхода! И, разумеется, рачения! Не дай бог османы нападут или горцы сделают набег, что тогда? В столице, только в столице ему место, а не в этой церковке, только там можно быть за него спокойным!

…Обедали, всё ещё находясь под впечатлением от увиденного.

Затем разбрелись кто куда: Раевский-старший, Рудыковский, Гераков и мисс Мятен разошлись по своим квартирам, дабы предаться послеобеденному сну, а Пушкин, Раевский-младший с сёстрами и компаньонка Анна Ивановна от нечего делать отправились фланировать по станице. Через полчаса выбрались к морю и двинулись вдоль берега.

– Волны много меньше против утреннего, – заметила Мария. – Похоже, стихия готова усмириться.

– Даст бог, завтра сможем переправиться, – выразила надежду Софья. – А то ведь обидно: Керчь и Ени-Кале отсюда видны как на ладони, а второй день остаются недосягаемыми.

– В самом деле, как на ладони, – согласился Пушкин. – Однако же видит око, да зуб неймёт.

И протянул руку над пенисто накатывавшими на песок волнами:

– Кабы здесь возвели мост, не пришлось бы ждать. И ведь могущественные царства властвовали над этими берегами, а соединить их не сподобились. Надеюсь, наши государственные умы рано или поздно сподвигнутся на подобный прожект. Для путников выйдет большое облегчение.

– Вздор, – возразил Раевский-младший. – Невозможное мечтанье.

– Отчего же?

– Мостов этакой длины не строили и величайшие империи мира. Даже при технической возможности построения оного – всё равно: на целый век вперёд никакой казны не достанет

– А что же тогда сказать о египетских пирамидах? И о прочих чудесах света, возведённых в незапамятные времена?

– На то они и чудеса: как были загадкой, так и поднесь ею остаются… Разве только у древних правителей веками царило благоденствие, и им не приходилось вытрясать мошну на непрестанные противоборства с тем или другим неприятелем. У нас не так, тут уж не до грандиозных прожектов.

– Тоже верно, – кивнул Пушкин. И, вздохнув, выразил надежду:

– Может, если России посчастливится обретаться одно или два столетия без войн, то наши потомки сумеют возвести мост.

– Хорошо бы, но сие подобно сказке. Нам для начала хотя бы черкесов окончательно усмирить. А потом ещё и Порту потеснить куда подале…

– Какой ты, право, скептик, – попеняла брату Мария. – А я верю, что потомки станут мудрее и найдут способ, как жить в мире со всеми. И мост построят.

– Непременно построят, – поддержала её Софья. – И не будут, как мы, скучать и маяться на переправе по двое суток!

– Полноте, неужто вы маялись в Тамани? – удивился поэт. – Нам же здесь показали столько примечательного! Где бы мы ещё увидели настоящий вулкан? А камень? Тмутараканский камень – это же реликвия, на коей осело дыхание наших древнейших пращуров!

Девицы Раевские дружно прыснули:

– Да что-то вулкан уж больно смирный, не страшно смотреть на него! Вот если б извергся – тогда другое дело!

– И камень не назвать слишком искусным произведением!

После этого сёстры принялись беззлобно подначивать Пушкина, утверждая, что любой, даже самый заурядный предмет способен возбудить его поэтическое воображение, не говоря уже о разнообразных явлениях природы. Тот, приняв игру, отшучивался и швырял в воду камешки, да порой как бы нечаянно взглядывал на Анну Ивановну. Генеральская крестница при этом сводила густые брови и, закусив губу, опускала очи долу. В продолжение всей прогулки она не принимала участия в общем разговоре, думая о чём-то своём…

***

На обратном пути им встретился полковник Матвеев. Сообщил, что назавтра, если погода снова не испортится, назначена переправа, а сейчас комендант Каламара распорядился накрыть для всех прощальный ужин в крепости. Затем Григорий Кондратьевич посетовал, что ему приходится жить на два дома:

– Супружница моя с двумя сынами и пятерыми доньками живёт в Тамани, а мне – по службе – надлежит быть в Екатеринодаре. Вот и мотыляюсь туда-сюда, большей частью с семейством разлучённый. Как крепостной какой, право слово.

После помолчал недолго. И признался:

– С другой стороны, мне грех жаловаться, я ведь и вправду произошёл из подневольного корня… Мог бы и по сей день оставаться в графском услужении.

Разумеется, всем сразу стало любопытно.

И черноморский атаман поведал историю своей жизни, которую в кратком изложении можно передать следующим образом.

В юные годы Матвеев был крепостным графа Разумовского – служил лакеем в его семействе. Но затем бежал из господского дома и примкнул к казакам-черноморцам. С которыми вскоре отправился на войну против османов – участвовал во взятии Очакова, Березани, Бендер, а также в штурме Измаила под началом кошевого атамана Головатого. Отличился у Браилова при взятии неприятельской батареи, за что был произведён в прапорщики, а немногим позже – в есаулы. В критический момент одного из сражений Матвеев спас жизнь графу Ланжерону, который впоследствии неизменно оказывал покровительство Григорию Кондратьевичу и содействовал его продвижению по службе… В Персидскую кампанию Матвеев штурмовал Дербент и принимал участие во многих делах русского флота на Каспийском море… А во время следующей русско-турецкой войны он снова сражался на Дунае, уже в чине войскового старшины, и в 1810 году за особое отличие при взятии Силистрии был произведён в подполковники. Затем успешно командовал казачьими баркасами у крепости Рущук и громил турецкую флотилию под Лом-Паланкой…

– Почитай, во всех войнах принимал участие, кроме Отечественной, – выразил сожаление Григорий Кондратьевич.

– Отчего так? – спросил Раевский-младший

– Был оставлен на Дунае для содержания казачьих кордонов. Дослужился… А четыре года тому как меня перевели сюда атаманствовать. Вот уж не чаял! Тягостно мне в этом чине, да и возраст… Я бы уж давно – того, на покой, в отставку, да не могу. Мне ещё для матери надобно вольную добыть.

– Как так? Она у вас что же, ещё жива? И вы её не выкупили?

– Не могу. Старая графиня упёрлась: «Не продам, – говорит, – ни за какие деньги!». Видать, обиду затаила.

– За что ей на вас обижаться-то?

– Наверное, за мой побег… Или, не знаю – может, за то, что я не загинул в чужих краях, а наоборот, прошёл сквозь все баталии и в атаманы выбился… Бес её знает, старую макитру, но мне от этого не легче. Мать-то жалко: она уже слепенькая совсем, да и ходит-то еле-еле по-над стеночкой… Вот и коплю грошики, всё надеюсь: может, смилостивится-таки графиня, усовестится, эх-хе-хе…24

Так, за разговором, и пришли к крепости.

Как раз поспели к столу.

…А после ужина мужчины решили поехать на море и устроить вечернее купание. О дальнейшем Гавриил Васильевич Гераков оставил в своих «Путевых записках…» следующие строки:

«Выехав из крепости, в виду Керчи и Эниколя мы купались. Солёная вода здорова и тепла, но противна если в рот попадёт. Почти 5000 вёрст от С. Петербурга по сделанным нами кругам. В 10 часов Кикимора, Славянский бог сна, покрыл нас своим крылом».

Хронотоп четвёртый. В краю Тмутараканском, XXI век

…Я тоже ездил посмотреть на грязевой вулкан. И в Таманском заливе купался, и фанагорийские вина пил, и много ещё разного повидал-пощупал в земле тмутараканской.

Собственно, моё знакомство с Таманским полуостровом началось с Пересыпи. Точнее, с ближних окрестностей этой прибрежной станицы, превратившейся ныне в многолюдное и бестолковое курортное местечко на Азовском море, популярное у краснодарцев и прочих жителей Кубани, поскольку москвичи-питерцы и иже с ними туда не доезжают, а местным добираться довольно близко: от Краснодара – часа два на автомобиле.