Ход королевы Тевис Уолтер

© Walter Tevis, 1983, 2014

© Павловская О., перевод, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Элеоноре

Предисловие автора

Великолепные партии гроссмейстеров Роберта Фишера, Бориса Спасского и Анатолия Карпова много лет внушают восхищение шахматистам, таким, как я. Однако, учитывая, что «Ферзевый гамбит» – произведение художественное, разумнее будет не упоминать эти имена в числе действующих лиц, чтобы избежать противоречий с реальными биографиями.

Я хотел бы выразить признательность Джо Энкрайлу, Фэрфилду Хобану и Стюарту Мордену – троим блистательным шахматистам, снабжавшим меня книгами, журналами и знаниями о правилах проведения турниров. Мне также повезло с душевной и деятельной поддержкой со стороны национального мастера по шахматам Брюса Пандольфини – он вычитывал текст и помогал мне избавляться от ошибок в описаниях игры, в которой сам демонстрирует столь завидные результаты.

Глава 1

О смерти матери Бет узнала от женщины с блокнотом. А на следующий день в «Геральд-лидер» появилась фотография: девочка в простом холщовом платье стоит на крыльце серого дома по Мейплвуд-драйв. Уже тогда она выглядела совсем заурядно. В заметке под фотографией говорилось: «Осиротевшая из-за вчерашней крупной аварии на Нью-Сёркл-роуд[1] Элизабет Хармон с тревогой смотрит в будущее. Восьмилетняя Элизабет лишилась семьи из-за дорожного происшествия, в результате которого два человека погибли и несколько получили травмы. Сама девочка в тот момент находилась дома и услышала о трагедии незадолго до того, как был сделан снимок. Власти обещают о ней позаботиться».

В «Метуэн-Хоум», сиротском приюте городка Маунт-Стерлинг штата Кентукки, Бет стала дважды в день получать транквилизатор. Его выдавали всем детям «для усмирения нравов». Нрав Бет в усмирении не нуждался, насколько могли заметить окружающие, но таблетку она каждый раз брала охотно: от этой крошечной пилюльки где-то в самой глубине живота отпускало напряжение, и можно было проводить тягомотное время в состоянии полудремы.

Мистер Фергюссен раздавал таблетки в маленьких бумажных стаканчиках. Помимо зеленой, той, что для «усмирения», там лежали еще оранжевая и коричневая – для укрепления организма. Чтобы получить свою порцию, дети должны были выстраиваться в очередь.

Самой высокой в очереди была чернокожая Джолин; ей уже исполнилось двенадцать. На второй день в приюте Бет оказалась в витаминной веренице прямо за ней, тогда Джолин вдруг обернулась и хмуро взглянула сверху вниз:

– А ты настоящая сирота или так, ублюдочная?

Бет не знала, что ответить. Ей сделалось страшно. Они стояли в самом хвосте очереди, и нужно было ждать, пока им не позволят подойти к окошку в двери аптеки, за которым расположился мистер Фергюссен. Бет слышала, как мать называла «ублюдочной тварью» отца, но понятия не имела, что это означает.

– Тебя как зовут, девочка? – спросила Джолин.

– Бет.

– Твоя мама умерла? А с папой что?

Бет молча смотрела на нее. Слова «мама» и «умерла» звучали невыносимо. Ей хотелось убежать, но бежать было некуда.

– Твои родаки умерли? – В голосе Джолин даже проскользнуло сочувствие. – Да?

Но Бет так и не нашла что сказать или сделать. Просто стояла в очереди, перепуганная, и ждала таблетку.

– Вы все ужратые херососы! – заорал Ральф на мальчишечьем дворе.

Бет его услышала, потому что сидела в библиотеке, а окно там как раз выходило на мальчишечий двор. Никаких образов, связанных со словом «херососы», у нее в голове не возникло. Слово было странное, но звучало так, что не оставалось сомнений: воспитатели за это вымоют Ральфу рот с мылом. С Бет уже такое проделывали за слово «гадство», хотя мать повторяла его постоянно.

Парикмахер велел ей сидеть в кресле ровно и не шевелиться. «Если шевельнешься, – сказал он, – можешь остаться без уха». При этом в его голосе не было и намека на шутку. Бет изо всех сил старалась сидеть ровно, но совсем не шевелиться никак не получалось. Парикмахеру понадобилось очень много времени, чтобы соорудить ей прическу с длинной прямой челкой, как у остальных детей в приюте. Бет пыталась занять себя мыслями о слове «херососы», но в голову лезли только всякие «псы-барбосы», а она догадывалась, что собаки тут ни при чем.

Уборщик был толстый и с одной стороны казался толще, чем с другой. Звали его Шейбел. Мистер Шейбел. Однажды Бет наткнулась на него в подвале, куда ее отправили почистить губку для классной доски. Уборщик сидел на железной табуретке возле угольной печи и хмуро таращился на разложенную перед ним доску для игры в шашки с зелеными и белыми клетками. Только вместо шашек на ней были пластмассовые фигурки затейливой формы. Одни – покрупнее, другие – помельче; маленьких было больше других. Уборщик поднял взгляд на Бет. Она ушла, ничего не сказав.

По пятницам всем приходилось есть рыбу – и католикам, и прочим.[2] Квадратные куски, обвалянные в сухарях, были покрыты темно-коричневой сухой коркой и политы тонким слоем апельсинового соуса, похожего на французскую заправку для салатов, что продавалась в бутылках. Соус был сладкий и мерзкий, а рыба под ним – и того хуже. От ее вкуса Бет тошнило и однажды чуть не вырвало, но съесть нужно было все до последнего кусочка – иначе о тебе доложат миссис Дирдорфф, директрисе, и прощай приемная семья.

Некоторые дети почти сразу отправлялись в приемные семьи. Шестилетняя девочка по имени Элис попала в приют на месяц позже Бет, а через три недели ее уже удочерили какие-то симпатичные люди с акцентом. Они прогуливались по двору в тот день, когда приехали за Элис, и Бет захотелось их обнять, потому что незнакомцы показались ей счастливыми, но она отвернулась, едва они взглянули в ее сторону. Другие дети прожили в приюте очень долго и знали, что никто их отсюда не заберет. Они говорили о себе, что им «дали пожизненное». Бет задавалась вопросом, какой срок отмерен ей.

Физкультура была в тягость, и ужаснее всего – волейбол. Бет никак не удавалось правильно отбить мяч – она либо яростно шлепала по нему ладонью, либо тыкала с размаху негнущимися пальцами. Как-то раз она так сильно ушибла один палец, что потом он распух. Все девочки смеялись и радостно кричали во время игры, но Бет никогда не присоединялась к веселью.

Самой лучшей волейболисткой по праву считалась Джолин, и не только из-за того, что была старше и выше остальных, – она всегда точно знала, что делать, а если мяч пролетал высоко над сеткой, шагала вперед – ей даже не надо было орать, чтобы все расступились, освободив дорогу, – подпрыгивала и вколачивала его на половину противника широким гибким движением руки. Та команда, за которую играла Джолин, неизменно побеждала.

Через неделю после того, как Бет ушибла палец, Джолин заступила ей путь, едва урок физкультуры закончился и все побежали в душевые.

– Дай-ка я тебе кое-что покажу, – сказала Джолин. Она подняла руки, растопырив и слегка согнув длинные пальцы. – Вот так надо. – Распрямила локти, плавно качнув предплечьями, как будто принимала воображаемый мяч в чашу из ладоней, и предложила: – Попробуй ты.

Бет попробовала – сначала с опаской. Джолин, засмеявшись, показала снова. Бет повторила за ней несколько раз – теперь уже получалось лучше. Тогда Джолин взяла мяч и кинула его Бет, чтобы та отбила пальцами. Через несколько попыток оказалось, что отбить мяч легко.

– А теперь сама потренируйся, – велела Джолин и побежала к душевым.

Бет тренировалась всю следующую неделю, и в конце концов волейбол перестал быть для нее проблемой. Хорошей волейболисткой она не сделалась, но по крайней мере эта игра ее больше не пугала.

По вторникам мисс Грэм отправляла Бет в подвал чистить губку для доски после арифметики. Это считалось почетным поручением, а Бет была лучшей ученицей в классе, хоть и самой младшей. В подвале ей не нравилось – там воняло плесенью, к тому же она боялась мистера Шейбела, но ее заинтересовала игра, которую он вел сам с собой на доске для шашек, и хотелось разузнать об этом побольше.

Однажды Бет пришла в подвал, встала рядом с уборщиком и принялась ждать, когда он сделает ход. Уборщик протянул руку к фигурке, представлявшей собой лошадиную голову на маленьком пьедестале, а в следующую секунду зыркнул на Бет и сердито нахмурился:

– Чего тебе, девочка?

Обычно Бет избегала любого общения с людьми, особенно со взрослыми, но сейчас отступать не собиралась.

– Как называется эта игра? – спросила она.

Мистер Шейбел пристально уставился на нее:

– Ты должна быть наверху с остальными детьми.

Она спокойно выдержала его взгляд. Что-то в этом человеке и в самоотдаче, с которой он продолжал таинственную игру, заставило ее стоять на своем и добиться ответа.

– Не хочу быть с остальными, – сказала Бет. – Хочу знать, во что вы играете.

Взгляд уборщика сделался еще пристальнее. А потом он пожал плечами:

– Это называется «шахматы».

Голая лампочка болталась на черном проводе между мистером Шейбелом и угольной печью. Бет старалась стоять так, чтобы тень от ее головы не падала на игральную доску. Было воскресное утро. Когда детей собрали в часовне на хор и духовные беседы, Бет подняла руку и попросила разрешения выйти в туалет. Вместо этого она спустилась сюда, в подвал, и уже минут десять наблюдала, как уборщик играет в шахматы. Они не обменялись ни словом, но мистер Шейбел, похоже, смирился с ее присутствием.

Порой он по несколько минут неподвижно разглядывал фигуры, смотрел на них с ненавистью, затем наклонялся вперед, насколько позволяло огромное брюхо, протягивал ладонь, брал одну фигурку кончиками пальцев за макушку, на мгновение замирал, будто обнаружив, что держит за хвост дохлую мышь, и ставил ее на другой квадрат. На Бет он не обращал внимания.

Черная тень от головы девочки лежала у ее ног на бетонном полу, а девочка стояла, смотрела на доску, не отрывая глаз, и ловила каждое движение игрока.

Она придумала прятать транквилизатор, чтобы сберечь его до вечера. Таблетки помогали ей заснуть. Получив от мистера Фергюссена продолговатую пилюлю, Бет клала ее в рот, заталкивала под язык, делала глоток апельсинового сока из жестяной банки, которую выдавали вместе с витаминами, а когда мистер Фергюссен обращал взор на другого ребенка, доставала пилюлю изо рта и незаметно перекладывала ее в карман «матроски». Оболочка у пилюли была твердая и не успевала раствориться за то время, что находилась под языком.

В первые два месяца Бет спала мало. Она очень старалась заснуть – лежала неподвижно, крепко зажмурившись, но было слышно, как девочки на соседних кроватях кашляют, ворочаются и бормочут во сне и как ночной дежурный ходит по коридору, а его тень, падавшую на кровать, Бет видела даже с закрытыми глазами. Где-то вдалеке вдруг начинал звонить телефон или кто-то спускал воду в туалете, но хуже всего были голоса – дежурный болтал с няней у стола в конце коридора, и пусть они говорили тихо, а беседа казалась веселой и приятной, Бет все равно начинала нервничать: дремы как не бывало, в животе все сжималось, во рту появлялся привкус уксуса, и становилось ясно, что о сне этой ночью можно забыть.

Теперь же она уютно сворачивалась калачиком в кровати и позволяла нервной дрожи, зарождавшейся в животе, овладеть всем телом, потому что знала – это скоро пройдет. Прислушиваясь к себе в темноте, ждала, когда напряжение внутри достигнет пика, затем глотала две пилюли и вытягивалась на спине, чувствуя, как наступает облегчение, прокатываясь по телу, словно волны теплого моря.

– Вы меня научите?

Мистер Шейбел не ответил на вопрос, даже не кивнул и не помотал головой в знак того, что услышал. Вдалеке, наверху, пели хором «Мы понесем снопы свои»[3].

Бет прождала несколько минут. Ее голос дрогнул и чуть не сломался под напором слов, но она все-таки вытолкнула их наружу:

– Я хочу научиться играть в шахматы.

Мистер Шейбел протянул жирную ладонь к черной фигуре – одной из тех, что побольше, – ловко схватил ее за макушку и переставил на другую сторону доски. Отпустил фигуру и скрестил руки на груди. На Бет он по-прежнему не смотрел.

– Я с чужими не играю.

Это прозвучало бесстрастно, но Бет показалось, будто ей влепили пощечину. Она развернулась и пошла прочь, вверх, ступенька за ступенькой, чувствуя горький привкус во рту.

– Я не чужая, – сказала она уборщику два дня спустя. – Я здесь живу.

У нее над головой вокруг голой лампочки летал мотылек, и его бледная тень проносилась по шахматной доске с равномерными интервалами.

– Научите меня. Я уже кое-что умею – поняла, пока смотрела.

– Девочки не играют в шахматы, – все тем же бесстрастным тоном произнес мистер Шейбел.

Бет ожесточенно шагнула вперед и указала пальцем на цилиндрическую фигуру, которой уже успела придумать в своем воображении название «пушка», но коснуться ее себе не позволила:

– Вот эта ходит вперед и назад, вправо и влево. На любое количество квадратов, если они не заняты.

Мистер Шейбел некоторое время молчал, потом указал на фигуру с головкой, похожей на половинку лимона:

– А эта?

У Бет ёкнуло сердце.

– По диагонали.

Таблетки можно было накопить, если на ночь проглотить всего одну, а вторую спрятать. Бет складывала их в футляр для зубной щетки, куда никому не пришло бы в голову заглянуть. Только надо было следить, чтобы щетка была сухой, и Бет тщательно вытирала ее каждый раз бумажным полотенцем или вовсе ею не пользовалась, а зубы чистила пальцем.

Той ночью она впервые съела сразу три таблетки, одну за другой. И открыла для себя нечто важное. По волосам на затылке словно проскочили искры – она ощутила легкое покалывание; сверкающие искры постепенно разбежались по всему телу, и Бет, лежа в приютской бледно-голубой пижаме на кровати в самом незавидном углу девчачьей спальни – возле двери в коридор и напротив уборной, – поняла, что в ее жизни случился перелом: теперь она знала о шахматных фигурах, о том, как они передвигаются и попадают в плен. И еще она знала, как избавиться от тяжести в животе и от напряжения в мышцах рук и ног с помощью таблеток, которые принесло ей сиротство.

– Ладно, девочка, – сказал мистер Шейбел. – Можем с тобой сейчас сыграть в шахматы. Я хожу белыми.

У нее в руках была губка для классной доски. Шла перемена после арифметики, через десять минут должна была начаться география.

– У меня времени мало, – сказала Бет.

В прошлое воскресенье, пока все пели, она за час, проведенный в подвале, выучила, как ходят разные фигуры. Бет успела отметиться на перекличке, а ее дальнейшего отсутствия в часовне никто не заметил, потому что к ним на занятия приходила группа девочек из детского хора с другого конца города. Но с географией все обстояло иначе: Бет страшно боялась мистера Шелла, хотя была одной из лучших учениц в классе.

Голос уборщика прозвучал все так же бесстрастно:

– Сейчас или никогда.

– У меня география…

– Сейчас или никогда.

На то, чтобы принять решение, Бет хватило одной секунды. Она давно приметила за печью деревянный ящик из-под бутылок с молоком и теперь поставила его, перевернув вверх дном, с другой стороны доски, села и сказала:

– Ходите.

Мистер Шейбел обыграл ее в четыре хода. Как она узнала впоследствии, эта комбинация называлась «детский мат». Все произошло очень быстро, но на географию она все же опоздала – на целых пятнадцать минут, – и сказала, что была в туалете.

Мистер Шелл стоял у доски, уперев руки в бока.

– Кто-нибудь из юных леди видел данную юную леди в уборной для юных леди? – обвел он взглядом класс.

Раздались задушенные смешки, но никто не поднял руку, даже Джолин, хотя Бет уже дважды солгала ради нее.

– А сколько из вас, юные леди, посетили уборную для юных леди перед уроком?

Снова зашелестело хихиканье, и вскинулись три руки.

– Кто-нибудь из вас заметил там Бет? Может, кто-то имел счастье наблюдать, как она моет свои очаровательные ладошки?

Ответа не последовало. Мистер Шелл повернулся к доске, на которой успел написать список товаров, экспортируемых Аргентиной, и добавил слово «серебро». На мгновение Бет поверила, что все обошлось, но тут он, по-прежнему стоя спиной к классу, бросил через плечо:

– Пять штрафных.

Десять штрафных баллов означали порку кожаным ремнем. Удар ремнем она пока что могла почувствовать только в своем воображении, но на миг оно разыгралось до такой степени, что Бет представила себе боль в виде языков пламени, охвативших самые нежные части ее тела. Она поднесла ладонь к груди, нащупала на дне кармана «матроски» спрятанную утром таблетку, и страх начал утихать сам собой. Бет вызвала в памяти футляр для зубной щетки – длинную прямоугольную пластмассовую коробочку; сейчас в этом футляре, который покоился в ящике маленькой железной тумбочки у кровати, было еще четыре пилюли.

Той ночью Бет вытянулась в постели на спине. Таблетку в руку она еще не взяла. Лежала и прислушивалась к ночным звукам, замечая, как они становятся все громче по мере того, как глаза привыкают к темноте. В конце коридора, у стола, мистер Бирн завел беседу с миссис Холланд, и тело Бет мгновенно напряглось, едва она их услышала. Прищурившись, девочка уставилась в темный потолок прямо над собой и попыталась мысленно нарисовать на нем игральную доску с белыми и зелеными квадратами. Затем расставила на доске шахматные фигуры в начальной позиции: ладьи, кони, слоны, ферзи, короли и ряды пешек перед ними. Перенесла пешку белого короля на четвертую линию, сделала ответный ход черными… Получилось! Это было легко. Она продолжила воображаемую игру, воспроизводя партию, которую проиграла уборщику. Опустила коня мистера Шейбела на поле в третьем ряду и теперь отчетливо видела эту фигуру на бело-зеленой доске, словно проступившей на потолке приютской спальни.

Ночные звуки становились все тише, превращаясь в гармоничный фон, в белый шум. Бет лежала в кровати счастливая и играла в шахматы.

В следующее воскресенье она предотвратила «детский мат» с помощью коня на королевском фланге. Ей пришлось сотни раз прокрутить в голове проигранную партию, прежде чем восприятие очистилось от злости и унижения – они схлынули, оставив на доске в ночном видении чистые, омытые фигуры. Когда Бет в воскресенье села играть с мистером Шейбелом, решение у нее уже созрело, и ход конем она сделала, как во сне. Приятно было коснуться настоящей фигуры, ощутить в руке миниатюрную лошадиную голову. А как только Бет опустила коня на поле, уборщик мрачно воззрился на него, затем взял за голову своего ферзя и поставил шах королю Бет. Она уже была готова к этому – видела такой ход на потолке ночью, лежа в кровати.

Уборщику понадобилось четырнадцать ходов, чтобы загнать в ловушку ее ферзя. Бет попыталась играть дальше, лишившись этой фигуры и проигнорировав смертельную потерю, но мистер Шейбел перехватил ее руку, когда она потянулась к пешке.

– Признай поражение, – хрипло потребовал он.

– Поражение?

– Оно самое, девочка. Когда вот так теряешь ферзя, надо сдаваться.

Бет посмотрела на него с недоумением. Он отпустил ее руку, взял черного короля и положил его плашмя на доску. Фигура покатилась вперед, назад и замерла.

– Нет, – сказала Бет.

– Да. Ты проиграла.

Ей захотелось чем-нибудь его ударить.

– Вы не говорили мне о таком правиле.

– Это не правило, а требование спортивной этики.

Теперь она поняла, что мистер Шейбел имеет в виду, но ей это не понравилось.

– Я хочу доиграть до конца, – заявила Бет, взяла своего поверженного короля и поставила его обратно на поле.

– Нет.

– Вы обязаны закончить партию.

Уборщик вскинул бровь и поднялся со стула. Бет еще никогда не видела его стоящим во весь рост в подвале – только в коридорах, когда он подметал полы, или в классах, где он мыл доски. Сейчас ему пришлось слегка сгорбиться, чтобы не упереться головой в потолочную балку.

– Нет, – повторил он. – Ты проиграла.

Это было нечестно. Бет плевать хотела на спортивную этику – она жаждала играть дальше и победить. Сейчас победа нужна была ей больше всего на свете, никогда и ни о чем она так в жизни не мечтала, поэтому произнесла слово, которого еще ни разу не говорила после смерти матери:

– Пожалуйста.

– Партия окончена, – отрезал уборщик.

Бет в бешенстве уставилась на него:

– Ах ты ужратый…

Она не договорила – мистер Шейбел засунул руки в карманы и медленно процедил:

– Больше никаких шахмат. Выметайся.

Будь она выше ростом… Но этого преимущества у нее не было, так что Бет встала и побрела к лестнице. Уборщик молча проводил ее взглядом.

Во вторник, подойдя с губками для доски к двери в подвал в конце коридора, она обнаружила, что дверь заперта. Бет дважды толкнула ее бедром, но створка не поддалась. Тогда она постучала – сначала тихо, потом громко. Из подвала не донеслось ни звука. И это было ужасно: Бет знала, что мистер Шейбел – там, сидит перед игральной доской, что он просто злится на нее с прошлой партии, но поделать ничего не могла. Когда она принесла губки обратно в класс, мисс Грэм даже не заметила, что они остались грязными и что ученица отсутствовала меньше обычного.

Бет ожидала, что в четверг произойдет то же самое, но ошиблась: дверь оказалась открыта, а когда девочка спустилась по ступенькам, мистер Шейбел вел себя так, будто ничего не случилось. Фигуры уже были расставлены. Она торопливо почистила губки и уселась напротив уборщика за доской. Мистер Шейбел сделал ход пешкой, стоявшей перед королем, в тот самый момент, когда Бет вошла. Она тоже подвинула королевскую пешку на два квадрата вперед и в этот раз была намерена не допустить ни единой ошибки.

Уборщик быстро ответил на ее ход, Бет отреагировала незамедлительно. Игроки не обменялись ни словом – молча продолжали игру. Девочка ощущала, как нарастает напряжение, и ей это нравилось.

На двенадцатом ходу мистер Шейбел пошел конем куда не следовало, и Бет удалось продвинуть свою пешку в шестой ряд. Уборщик вернул коня назад – этот ход был для него бесполезным, и Бет, увидев, что происходит, почувствовала лихорадочную дрожь. Она обменяла своего слона на коня. А потом снова продвинула пешку вперед. На следующем ходу эта пешка должна была стать ферзем.

Мистер Шейбел некоторое время смотрел на доску, затем сердито протянул руку и опрокинул своего короля. Оба по-прежнему молчали. Это была первая победа Бет. Напряжение куда-то исчезло, и его место заняло восхитительное чувство, которого она не испытывала еще ни разу в жизни.

Бет обнаружила, что если в воскресенье пропустить ланч, ее никто не хватится. В итоге по этим дням у нее образовывалось три часа свободного времени, которые можно было провести с мистером Шейбелом – до половины третьего, когда он уходил домой. Они не разговаривали, ни тот, ни другая. Он всегда играл белыми и делал первый ход; ей доставались черные. Бет хотела было обсудить этот вопрос, но потом решила не спорить.

Однажды в воскресенье,после партии, которую ему удалось выиграть с большим трудом, мистер Шейбел сказал:

– Тебе надо разучить сицилианскую защиту.

– Это что? – с раздражением спросила Бет. Она еще страдала от поражения, которое было особенно болезненным сейчас, после того как на прошлой неделе ей удалось разгромить соперника в двух партиях.

– Когда белые идут пешкой на четвертое поле ферзя[4], черные делают вот что. – Уборщик наклонился и переставил белую пешку на два квадрата вперед – именно с этого хода он почти всегда начинал новую партию, – затем взял пешку, стоявшую перед слоном на стороне черного ферзя, и тоже переместил ее на два квадрата ближе к центру. Ничего подобного раньше он ей не показывал.

– А дальше что? – уточнила Бет.

Он взял королевского коня и поставил его ниже и правее пешки:

– Конь на KB3.

– Что такое KB3?

– Третье поле королевского слона. То, куда я только что поставил коня.

– Значит, у квадратов есть свои названия?

Уборщик равнодушно кивнул, но Бет чувствовала, что даже этими скудными сведениями он поделился с ней без особой охоты.

– Названия есть для тех, кто хорошо играет, – добавил он.

Бет подалась вперед:

– Расскажите мне.

Он взглянул на нее сверху вниз:

– Нет. Пока рано.

Бет это взбесило. Она вполне понимала, что у каждого человека могут быть секреты, которыми тот не желает делиться. По крайней мере свои она хранила надежно. И все же в тот момент ей хотелось дотянуться до него поверх доски, влепить пощечину и заставить все рассказать.

Она с шумом втянула воздух в легкие.

– Это и есть сицилианская защита?

Мистер Шейбел, казалось, испытал облегчение от того, что она сменила тему про названия квадратов.

– Я еще не закончил. – Он продолжил – показал ей базовые ходы и несколько вариантов, но обозначения квадратов больше не называл. Затем воспроизвел на доске вариант Левенфиша и вариант Найдорфа и велел повторить. Она все сделала без единой ошибки.

Но когда после этого они перешли к игре, начали настоящую партию и уборщик выдвинул вперед пешку белого ферзя, Бет очень быстро догадалась, что все, чему он ее только что научил, бесполезно. Она взглянула на мистера Шейбела поверх доски, чувствуя, что, будь у нее сейчас нож, вонзила бы в него лезвие по рукоятку, потом перевела взгляд обратно на доску и выдвинула вперед свою ферзевую пешку с твердой решимостью разбить противника.

Уборщик сделал ход пешкой, стоявшей рядом с ферзевой, перед слоном. Он часто так поступал.

– Это одна из ваших штучек, вроде сицилианской защиты? – спросила Бет.

– Один из дебютов. – Уборщик на нее не смотрел – только на доску.

– У него есть название?

Он пожал плечами:

– Ферзевый гамбит.

У Бет улучшилось настроение: все-таки ей удалось научиться у него чему-то еще. Нарочно подставленную под удар белую пешку она решила не брать, оставив положение на доске напряженным. Ей нравилось, как накалялась атмосфера, нравилось ощущать силу, распространявшуюся от фигур по рядам и диагоналям. В середине игры, когда фигуры были уже повсюду, ее охватывала дрожь от бушевавшей на доске мощи. Она пошла королевским конем, чувствуя пальцами исходящую от него силу.

За двадцать ходов Бет побила обе белые ладьи, и мистер Шейбел объявил себя побежденным.

Ночью она свернулась в постели калачиком, зарылась головой под подушку, чтобы не видно было света из-под двери в коридор, и задумалась о том, как использовать в паре слона и ладью с целью поставить внезапный шах. После хода слоном король окажется под боем, а у самого слона на следующем ходу будет полная свобода действий – он даже сможет побить ферзя. Бет довольно долго лежала, в лихорадочном возбуждении обдумывая эту мощную атаку, потом вынырнула из-под подушки, перевернулась на спину, представила на потолке шахматную доску и воспроизвела на ней все партии, сыгранные с мистером Шейбелом, одну за другой. Она обнаружила два момента, в которых могла бы пригодиться только что придуманная ею совместная атака слона и ладьи. В первом случае эта атака создавала открытую двойную угрозу, а во втором ее можно было подготовить и применить коварно, исподтишка. Бет сыграла в своем воображении две партии от начала до конца с новыми ходами – и победила в обеих. Блаженно улыбаясь самой себе, она заснула.

Учительница арифметики поручила чистить губки для доски другому ученику, сказав, что Бет заслужила отдых. Это было нечестно, потому что Бет по-прежнему демонстрировала блестящие результаты в арифметике, но поделать тут она ничего не могла и каждый день оставалась в классе – дрожащей рукой делала бессмысленные сложения и вычитания, пока худенький рыжеволосый мальчик бегал с губками в подвал. И с каждым днем ей все отчаяннее хотелось играть в шахматы.

Во вторник и в среду она съела на ночь всего по одной таблетке, сэкономив остальные. В четверг ей удалось самостоятельно заснуть после целого часа воображаемой игры в шахматы, и таким образом уцелели обе полученные днем пилюли. То же самое было в пятницу. В субботу весь день напролет – дежуря на кухне в столовой, и когда в библиотеке показывали документальный фильм на тему христианства, и во время тренинга по самосовершенствованию перед обедом – Бет ощущала покалывание сверкающих искр, думая о шести таблетках в футляре для зубной щетки.

Ночью, как только в приюте погасили свет, она проглотила все таблетки, одну за другой, и принялась ждать. Ощущения были восхитительные – в животе разлилась блаженная нега, приятная сладость, и натянутые мышцы расслабились. Она старалась подольше не засыпать, гнала от себя сон, чтобы насладиться теплом внутри – чистым химическим счастьем.

В воскресенье мистер Шейбел спросил, где она пропадала, и Бет удивилась, что его это заботит.

– Меня не отпускали с уроков, – ответила она.

Уборщик кивнул. Шахматная доска уже была разложена, и Бет с изумлением увидела, что она повернута к ней стороной с белыми фигурами, а ящик из-под бутылок с молоком уже стоит рядом.

– Я хожу первой? – с недоверием уточнила она.

– Да. Теперь будем играть белыми по очереди. Так принято.

Она тоже села и сделала ход королевской пешкой. Мистер Шейбел молча передвинул пешку ферзевого слона. Бет не забыла ни одного хода. Она никогда не забывала шахматные ходы и теперь разыграла вариант Левенфиша, не выпуская из поля зрения черного слона, господствовавшего на длинной диагонали, по которой он мог внезапно ринуться в атаку. Ей удалось найти способ обезвредить его на семнадцатом ходу – разменяла на него собственного слона, более слабого. Затем пошла конем, отвела в тыл ладью и еще за десять ходов поставила сопернику мат.

Это оказалось просто – всего лишь нужно было смотреть в оба и мысленно представлять себе все пути развития партии.

Мат застал мистера Шейбела врасплох. Бет загнала его короля в ловушку на последней горизонтали, протянула руку над доской и решительно опустила ладью на матовое поле.

– Мат, – спокойно произнесла она.

Мистер Шейбел сегодня вел себя необычно – даже не насупился, как делал всякий раз, если она его обыгрывала. Он подался вперед и сказал:

– Я научу тебя шахматной нотации.

Бет подняла на него глаза.

– Названия полей, – пояснил он. – Расскажу тебе о них прямо сейчас.

– То есть я уже хорошо играю? – прищурилась Бет.

Уборщик хотел что-то сказать, но передумал, помолчал и спросил:

– Сколько тебе лет, девочка?

– Восемь.

– Восемь лет… – Он наклонился еще ближе, насколько позволило огромное брюхо. – Сказать по правде, девочка, ты играешь феноменально.

Бет не поняла, что он имеет в виду – не знала этого слова.

– Прошу прощения. – Мистер Шейбел подхватил с пола полупустую пинтовую бутылку и сделал из нее глоток, запрокинув голову.

– Это виски? – спросила Бет.

– Да, девочка. Никому не говори.

– Не буду. Научите меня шахматной нотации.

Он поставил бутылку на пол. Бет проводила ее глазами, на секунду задумавшись, какой вкус может быть у виски и что чувствуешь, огда его пьешь. А затем ее взгляд вернулся на доску и все внимание сосредоточилось на тридцати двух фигурах и пешках, в каждой из которых была заключена особая скрытая сила.

Однажды она проснулась посреди ночи – кто-то сидел на краю ее кровати. Бет съежилась.

– Не бойся, – шепнула Джолин. – Это я.

Бет молчала. Просто лежала и ждала.

– Решила тебя слегка развлечь, – продолжала Джолин. Она скользнула рукой под одеяло и положила ладонь на живот Бет.

Бет лежала на спине, ладонь Джолин замерла у нее на животе, и все тело словно окаменело.

– Не напрягайся, – шепнула Джолин. – Больно не будет. – И чуть слышно хихикнула. – Я озабоченная. Знаешь, что такое «озабоченная»?

Бет не знала.

– Расслабься. Я всего лишь немножко поглажу кое-где. Будет приятно, если не станешь ерепениться.

Бет повернула голову к двери в коридор – та была закрыта, а из-под створки, как всегда, пробивался свет. Из коридора доносились приглушенные голоса – у стола опять шла беседа.

Ладонь Джолин поползла вниз. Бет качнула головой:

– Не надо…

– Тихо, – шепнула Джолин. Ладонь сползла еще ниже, один палец задвигался.

Больно не было, но что-то в глубине души Бет противилось происходящему. Все ее тело покрылось испариной.

– Гадство, – сказала Джолин, – хорошо тебе небось, а? – Она наклонилась ближе, взяла запястье Бет свободной рукой и потянула к себе. – Ты меня тоже погладь.

Она просунула безвольную ладонь Бет себе под ночную рубашку – пальцы коснулись теплого и влажного.

– Давай, нажми слегка, – потребовала Джолин.

Настойчивость в ее шепоте испугала Бет. Она послушалась и сильнее прижала руку.

– Да, детка, – прошептала Джолин. – Теперь подвигай туда-сюда. Вот так.

Она снова задвигала пальцем. Это было ужасно. Бет несколько раз потерла Джолин между ног, очень стараясь сосредоточиться на том, что делает. У нее на лбу выступил пот, свободная рука вцепилась в простыню, скомкав ткань изо всех сил.

Лицо Джолин приблизилось к ее лицу, ладонь легла ей на грудь.