Родная кровь Dar Anne

– У меня новости от своих парней, – широко улыбаясь, Астрид скручивала один из персидских ковров в моей гостиной с целью помочь перенести его наверх в спальню, и казалось, будто она укутывает в него оранжевые лучи закатного солнца, падающие на пол из вымытого до кристальной чистоты окна.

“Своими парнями” Астрид называла Маршалла, Гарета и Риана. Тот факт, что её семья состояла из сплошной мужской силы, лишь ещё больше подпитывал в ней энергию “ян”. Моя сестра всегда была “пацанкой”, из-за чего у неё, как и у меня в своё время, были проблемы с парнями. Только если моя проблема заключалась в зацикленности на своём внутреннем мире, проблема Астрид состояла в том, что она попросту была недосягаема для парней-ровесников. Слишком самодостаточная, слишком сильная и резкая – парням обычно с такими девушками страшно связываться. Обычно парни предпочитают покладистых, нежных, розовых девочек… Это не про Астрид. Свой лайт-рокерский образ жизни и души она не подвергла предательству со своей стороны ни на секунду своей жизни. Даже когда рожала своих сыновей. Собственно, рожала она их от не менее яркой личности, чем она сама. Сколько помню Маршалла Бардшо, а я помню его с его двадцатилетнего возраста, когда этот байкер впервые попытался подкатить к Астрид на своём стальном коне, после чего едва остался жив и зарёкся сделать потрясшую его “бурю” своей спутницей жизни, он всегда имел устрашающий вид. Уже в двадцать лет он выглядел минимум на пять лет старше своего возраста: высокий, лысый и мускулистый, он явно не походил на двадцатилетнего парнишку. С возрастом он определённо стал только больше и шире, отрастил себе брутальную бороду, наколол себе несколько новых татуировок, заодно украсив и тело Астрид парочкой новых чернильных извилин. Теперь у моей любимой сестры вся правая рука в татуировках, а у её мужа вся левая и ещё по одной татуировке на груди, спине и сзади на шее. Смотря на этих двух, можно с уверенностью сказать, что они определённо точно были созданы друг для друга. Они начали свои отношения ещё до того, как Астрид успела окончить школу – ему было двадцать, ей только семнадцать. В то время Маршалл работал автомехаником, а Астрид отвергла идею колледжа, вместо которого окончила барменские курсы. Замуж за Маршалла она вышла на следующий день после своего восемнадцатилетия, в двадцать родила Гарета, через два года они с Маршаллом наконец смогли открыть личный бар под названием “Тотем”, сразу же ставший успешным предприятием в Роаре, а ещё через два года у них родился Риан. Астрид не то что не жалела о том, что вышла замуж за первого же своего парня, она всю свою жизнь гордилась этим фактом, как, собственно, гордился им и сам Маршалл. А кто бы такого не хотел? Любовь однажды и навсегда. Я бы от подобного точно не отказалась, хотя мой поезд уже и был упущен.

Я всегда тянулась к старшей сестре. Астрид всю мою осознанную жизнь являлась для меня ярчайшим примером для подражания, особенно в вопросах смелости. Что же касается её чувств по отношению ко мне: она любила меня не меньше, чем я её. По крайней мере в том, что она готова глотку порвать любому моему обидчику – мне стоило только озвучить имя – я не сомневалась. Как в подобной возможности относительно своей защиты со стороны Астрид не сомневался и Грир.

– Надеюсь, у твоих парней хорошие новости, – улыбнулась я, наблюдая за тем, как Астрид поднимает с пола свиток солнца и ковра.

– Хорошие, – ухмыльнулась в ответ сестра. – Ты ведь в курсе, что Гарет уже второй год встречается со своей блондинкой, Шаной. Представляешь, вчера он вскользь намекнул, будто после того, как они закончат университет и уедут из Вашингтона, он, возможно, подумает над тем, чтобы сделать ей предложение.

– Но им же всего по двадцать два года!

– Ну, в следующем году им-то уже будет двадцать три. А ты у нас во сколько родила, напомни?

– Ты что же, рискуешь стать молодой бабушкой?! – ещё больше округлила глаза я.

– Ну, пока что эти малолетки ещё не настрогали мне внучат и, надеюсь, ближайшие лет пять строгать не будут, – вздохнув, Астрид с ловкостью молодого бойца забросила на своё правое плечо ковёр и направилась в сторону лестницы.

– А как у Риана дела? – решила уточнить подробности жизни младшего племянника я, взяв второй ковёр, перед этим решив не забрасывать его на плечо, а просто нести перед собой, отчего теперь со стороны я выглядела намного более неуклюжей, чем моя сестра.

– Риан начал встречаться с девочкой из параллельного класса.

– Да ла-а-адно!

– Серьёзно.

– Ты её видела?

– Тоже крашеная блондинка, как и у старшего, только с наличием розовых прядей.

– В этом плане Риан побыстрее своего старшего брата оказался, – заметила я, когда мы уже поднялись на второй этаж. – Насколько я помню, Гарет начал встречаться с девушками в семнадцатилетнем возрасте, а Риану только шестнадцать исполнилось.

– Но, представляешь, в этом вопросе Риан кажется мне серьёзнее своего брата. Гарет зажимался с разными девчонками по углам, пока у него не появилась Шана, а Риан с размаха так серьёзно подошёл к этому вопросу: привёл знакомиться свою избранницу с нами в бар уже спустя месяц якобы тайных отношений, о которых мы с Маршаллом, естественно, непрозрачно догадывались.

– И что Маршалл думает по поводу этого?

– Шутит, что эти двое будут как мы – навсегда зависнут рядом друг с другом, – Астрид широко заулыбалась, будто не веря в подобную возможность и одновременно желая именно такого исхода для своего сына. – Девушку зовут Руби Фокскасл. Риан и Руби – звучит красиво, а?

– Всё-таки ты рано или поздно, но станешь молодой бабушкой, – усмехнулась я.

– Посмотрим ещё, в каком возрасте Берек тебе внуков заделает, и будешь потом развозить его потомство по элитным школам для одарённых детей, – сестра одарила меня своей знаменитой широкой улыбкой.

– Да уж… – я не заметила, как сдвинула брови и скрестила руки на груди.

– Что такое? – Астрид всегда мгновенно замечала даже малейшую перемену моего настроения. – Тебя что-то тревожит?

– Нет, не тревожит, просто… – встретившись с проницательным взглядом сестры, я прикусила нижнюю губу. – В общем, я держала кое-что от тебя в секрете, чтобы ты случайно не подумала, будто бы я не справляюсь.

– Не пугай меня, Тесса, – в её тоне мгновенно проступила настороженность.

– Дело в том, что у меня не было столько денег, чтобы оплатить аренду этой квартиры на полгода вперёд. Я смогла бы погасить максимум три месяца, и-то без учёта расходов на сам переезд. Поэтому я взяла в долг у Грира сумму, необходимую для погашения пяти месяцев аренды.

– Тереза, не глупи. Ты должна понимать, что это нормально – не справляться абсолютно со всем в одиночку и просить помощи у близких тебе людей. Но я тебя хорошо знаю: ты ещё не доросла до уровня осознания важности принятия материальной помощи без чувства угрызения совести. Ты наверняка и Грира попросила молчать о своём долге. – В ответ я промолчала, на что Астрид продолжила. – Итак, почему ты в итоге решила раскрыть свои карты, которые так хотела спрятать от меня, в то время как должна была их уверенно показать ещё в самом начале?

– Я рассказала тебе об этом только потому, что мне… – Я тяжело выдохнула и приказала себе собраться. – В общем, сегодня утром мне выставили счёт на обучение в этой школе для одарённых на ближайший год. Взнос за первое полугодие я должна буду внести при подаче документов. Максимально допустимая задержка – неделя. Однако совершенно очевидно, что данное заведение проповедует пунктуальность, так что про недельную задержку лучше сразу забыть. Проблема же заключается в том, что этот взнос равняется моей восьмимесячной заработной плате.

Я собиралась влезть в долги. В очень крупные долги. Такие, которые мне придётся выплачивать более года, и-то если Алан Пасс вдруг не решит лишить меня премии. Может быть у меня ещё и был шанс отказаться от затеи с этим переездом, но я уже перевезла свои вещи в этот город, в этот дом, уже почти начала новую жизнь, уже слышу шум прибоя, доносящийся из приоткрытого окна, да и нечестно было бы не справиться с этим мероприятием, и тем самым лишить Берека возможности получать достойное его интеллекта образование. Я просто буду ещё больше работать. Возьму дополнительные проекты или один самый сложный, но деньги и Гриру, и Астрид обязательно верну.

Астрид положила свою крепкую руку мне на плечо и заглянула в мои глаза:

– Мой племянник получит достойное образование, даже если всё его целиком оплатить из собственного кармана придётся мне с Маршаллом, – моя собеседница вдруг хитро прищурилась, как прищуривалась всякий раз перед тайным нападением. – Хотя нет, знаешь, из нашего богатенького братишки я без проблем выбью большую часть оплаты вплоть до восемнадцатилетия Берека, – угрожающе заулыбалась она, и я не смогла ей не улыбнуться в ответ, но, кажется, моя улыбка получилась невеселой. Я редко чувствовала себя несправляющейся со своими родительскими обязанностями, и сейчас был именно этот редкий момент. – Новое место жительства – новая жизнь! – До боли сжав моё плечо, уверенно и бодро выдала Астрид. – Прошу, заведи себе хороших друзей… – уже отпустив моё плечо, она вновь направилась к всё ещё скрученному ковру, лежащему посреди комнаты, чтобы помочь мне расстелить его напротив моей кровати.

После смерти Рины у меня больше не было друзей – я не просто не пыталась, но даже не задумывалась над тем, что мне необходимо завязать с кем-то дружеские узы. Кажтся, мне это было просто не нужно. Я просто не верила в то, что смогу с кем-то дружить по-настоящему, как это было с Риной, а играть в дружбу, просто притворяться чьим-то другом, мне точно не хотелось. Но меня просила “хотя бы попытаться” Астрид… Ей я не могла отказать.

Упираясь локтями в стол, а губами в сжатые кулаки, сцепленные между собой пальцами, я отстранилась от внешнего мира и с головой ушла в анализирование результатов расследования первого дня.

Жертва: тридцатипятилетняя Ванда Фокскасл – учительница начальных классов в школе имени Годдарда для одарённых детей, любящая и любимая жена, мать троих несовершеннолетних детей. На момент смерти на жертве был надет не её плащ, однако эта странность легко и логично объяснялась: у Терезы Холт, которую она навещала в тот вечер, имелся точь-в-точь такой же плащ, только меньшего размера и без латки на отвороте воротника. Именно благодаря отсутствию этой латки Бернард Фокскасл, муж убитой, узнал в плаще вещь, не принадлежащую его жене – он лично поставил на плаще своей супруги эту латку, использовав ярко-красные нитки, из-за чего Ванда была вынуждена носить шарф, чтобы скрыть промах своего заботливого мужа. Итак, при выходе из квартиры Терезы Холт Ванда Фокскасл просто перепутала свой плащ с плащом матери своего ученика, что легко доказывается нахождением личных вещей жертвы в карманах плаща, изъятого из квартиры Холт. Значит, убийца всё-таки не переодевал жертву. Плащ – случайность. Но не фатальная ли она? Тереза Холт была последним человеком, видевшим в живых и Ванду Фокскасл, и Рину Шейн. В обоих случаях убийства произошли всего лишь в течение пятнадцати минут после последнего контакта Терезы с жертвами. Возможно, я копаю не в том направлении, однако всё же…

Результаты с видеорегистраторов, установленных в припаркованных на месте преступления и рядом с ним автомобилях, неутешительны. Ни одна из пяти доступных камер не была включена – записи отсутствуют. Выходит, у нас остаётся только запись с камеры пляжного видеонаблюдения, на которой отчётливо зафиксирован момент смерти жертвы, но на которую не попал сам убийца – в наших руках оказалась только его тень. Как будто бы мужская, широкоплечая… Но тень ни о чём конкретном не говорит и с большой вероятностью может вводить в заблуждение.

На месте преступления не обнаружено никаких улик, тем более никаких следов ДНК. То же касается салона автомобиля жертвы: он оказался стерильно чист – накануне миссис Фокскасл подвергла его химчистке.

Люди, живущие в прибрежных таунхаусах, ничего не видели и не слышали. Результаты опроса Арнольдом семей, которые Ванда Фокскасл успела обойти перед тем, как пришла в гости к Терезе, тоже ничего, кроме положительной характеристики жертвы, не дали.

Итого: в нашем распоряжении только тень на некачественной видеозаписи и пуля калибра 5,6, предположительно выпущенная из High Standard HDM на расстоянии десяти шагов, попавшая прямо в сердце жертвы, что свидетельствует о хорошем зрении убийцы. И ещё у нас есть Тереза Холт…

Я смогу Его поймать. На сей раз Он точно не уйдёт.

…Вспомнив о дважды прозвучавшем за сегодня предупреждении в мою сторону со стороны Арнольда Рида и услышав входящий звонок за соседним столом, я вдруг пришла в себя. Тяжело выдохнув, уже спустя минуту я покинула своё рабочее место и направилась в кабинет своего непосредственного начальника. В последнее время он стал задерживаться на работе почти так же долго, как и я. Наверняка дело в том, что его жена снова попала в больницу. Теперь будет застревать здесь от рассвета до заката, пока она не выпишется.

Произведя три уверенных стука костяшками пальцев в дверь босса, я, не дожидаясь разрешения войти, открыла дверь и переступила порог.

– А, Пейтон, – развернувшись в своём кресле, пожилой мужчина окинул меня уставшим взглядом. – Даже не удивлён, что это ты. Ты видела, который сейчас час? Ты уже давно должна быть вне участка, пить пиво с друзьями или смотреть телевизор дома.

Кадмус Рот занял кресло начальника отдела уголовного расследования три года назад, за год до того, как я получила повышение и стала следователем после ухода моего предшественника, Эйча Маккормака, на заслуженную пенсию. Кадмус был примерно моего роста, плотный мужчина с начинающими седеть волосами и сильно розовеющими во время сильных эмоциональных переживаний щеками. Он носил квадратные очки в чёрной оправе и всегда был при галстуке. Хотя он и обладал редкостной добротой, которая обычно может сильно мешать людям, занимающим подобную должность, одновременно он был и строгим начальником, что делало его и душой компании, и уважаемой личностью среди его подчинённых.

– Присаживайся, – пока я подходила к его столу, он указал мне на стул напротив. Как только я на него опустилась, Рот упёрся в меня внимательным, хотя и откровенно усталым взглядом. – Дело Больничного Стрелка, верно?

– Всё указывает на то, что это Он, – сдвинула брови я.

– Тридцать два года прошло с момента его появления в этом городе. Я тогда ещё сопляком был, только поступил в академию… Значит, Больничный Стрелок, – тяжело выдохнул мой собеседник. – Уже просмотрела дело Рины Шейн?

Он спрашивал только об одном предшествующем деле, хотя их было два: первому было тридцать два года давности, второму пять лет. Кадмус знал – все знали – что первое дело я выучила наизусть от корки до корки, поэтому он спрашивал о деле предпоследней жертвы. Однако правда заключалась в том, что и дело Рины Шейн, за прошедшие пять лет, я успела вызубрить от заглавной буквы до последней точки.

– Вы закрепили это дело за мной, – решила начать издалека я.

– Что вполне логично. Ты прибыла на место происшествия, ты присутствовала при первичном осмотре и даже уже начала работу со свидетелями. Айрин сейчас загружена, Сэмюэль… Он немного хандрит. По-любому остаёшься только ты, Пейтон.

– Ещё есть Арнольд Рид.

– Арнольд? – его явно удивило моё предложение. – С чего вдруг?

– Когда мы поймаем его, – я сказала “когда”, а не “если”, – не будет ли осложнений с возможным предъявлением обвинения в заинтересованности стороны?

– Лучше веди это дело ты. Последствий, о которых ты говоришь, не должно возникнуть.

– Не верите в то, что в этот раз мы распутаем это дело? – хотя мой голос и прозвучал спокойно, я неосознанно сжала кулаки.

– Не верю, что это дело сможет распутать кто-то кроме тебя. – Я напряглась. – Ты права: ты как никто другой заинтересована поимкой этого ублюдка. А это значит, что ты максимально мотивирована, Пайк. Как никто другой.

– Я могла бы вести это дело наравне с Ридом, с той лишь разницей, что официально оно будет закреплено за ним…

– Из тебя получилась бы отличная шахматистка. Пытаешься обрезать своему противнику все возможные лазейки ещё до того, как загонишь его в угол и вынудишь, как последнего таракана, в истерике искать отходные пути. Ради этого ты даже готова пожертвовать самым важным – ты ведь пришла в полицию специально ради этого дела, – Рот прищурился. – Не переживай: если ты возьмёшь Стрелка, мы не оставим ему даже шансов на какие-либо лазейки. Я не буду менять лошадей на переправе, тем более без надобности: вы, два гения, Пайк и Рид, будете вместе в этой упряжке.

Про “гениев” знал весь наш отдел. Эта парная кличка приклеилась ко мне с Арнольдом четыре года назад, в его первый рабочий день в уголовном отделе полиции Роара. Всё началось с того, что во время нашего знакомства он своим мощным рукопожатием едва не сломал мне руку. Я тогда не повела и бровью, но сказала: “Полегче, гений”, – намекая на его венценосную работу в Лексингтоне с поимкой Дождливого маньяка. Об этом деле и его виртуозном закрытии молодым копом тогда гудело четырнадцать штатов США. На моё же замечание Арнольд ответил мне словами: “Сама ты гений”. Так мы познакомились и так с тех пор гениями друг друга и обзываем.

Рот посмотрел на свои большие наручные часы в круглой оправе:

– Уже скоро девять часов, Пайк. Ступай-ка ты домой и попытайся выспаться – это важно для твоего дела. И вообще, трудоголизм убивает, – говоря эти слова, он поднялся и начал надевать на свои плечи заметно помятый пиджак. – Мой тебе совет: проводи больше времени со своей семьёй. Отдыхай. На выходных сходи в кино: говорят, сейчас показывают неплохую комедию. Поверь, своевременное расслабление тебе может помочь больше, чем постоянное пребывание в режиме активного напряжения.

…Выходя из кабинета Рота я думала о том, что не для того я всю свою жизнь была трудоголиком, чтобы в назначенный час вдруг выйти из “режима активного напряжения” и тем самым сдать позицию. Но я не испытывала негативных эмоций из-за последних слов своего босса. Кадмус Рот был семьянином до мозга костей. Он был женат уже двадцать лет, его восемнадцатилетняя дочь, единственный ребёнок в семье, поступила в колледж в этом году, а жена, слабая на лёгкие, через осень лежала в больнице, так что дома Рота сейчас ждали только трое котов. Не сомневаюсь в том, что этой осенью, лишившись общества любимых жены и дочери практически одновременно, этот человек чувствует себя крайне одиноко. А одиночество притупляет. Иначе бы он не советовал мне проводить больше времени со своей семьёй. Забыл, что семьи у меня нет.

Может быть я и не стала бы следователем в уголовном отделе полиции Роара, может быть я открыла бы цветочный или книжный магазин, или со временем превратилась бы – с чем провидение не шутит – в примерную домохозяйку, однако подобные размышления кажутся мне бредом. Я не помню себя вне желания быть тем, кем я являюсь сейчас.

Мои родители, Раймонд и Роберта Пайк, были докторами – оба работали в родильном отделении при местной больнице. Тридцать два года назад они оба не вернулись домой с ночной смены. Их, а вместе с ними и одну из рожениц, которую должны были выписать на рассвете грядущего дня, пристрелили. Прямо посреди больничной палаты. Каждому всадили по одной пуле 5,6 калибра прямо в сердце. Убийца сбежал. Его так и не нашли. Как и не нашли младенца убитой роженицы – мальчик пропал без вести. Кто являлся отцом того ребёнка, было неизвестно. Близких родственников у той женщины не нашлось, а её многочисленные знакомые ничего не могли рассказать о её беременности и по какой причине кому-то было важным украсть её ребёнка несмотря ни на что. Несмотря на три трупа, два из которых были моими родителями. Отцу было только двадцать восемь лет, матери всего лишь двадцать шесть. Я осиротела в три года. В ту злосчастную ночь я, как всегда в ночные смены родителей, ночевала у старшей сестры отца, тёти Сигрид и её мужа Грэга. С тех пор я так и осталась жить с ними.

Мы стали жить в доме моих родителей, так как у Грэга и Сигрид на тот момент не было собственного жилья, но потом, когда я окончила школу и поступила в полицейскую академию, они купили прелестный домик в деревне, расположенной в пятидесяти километрах от Роара, и наконец осуществили свою мечту жить в глуши, вдали от цивилизации, практически в лоне природы. Они завели себе лабрадудля, разбили фантастический палисадник и занялись выращиванием овощей. Пока я училась в академии, они по несколько раз в месяц приезжали в Роар, чтобы присматривать за домом, который теперь отошёл мне, когда же я вернулась в город и вновь заселилась в дом, они, по-видимому, перестали видеть надобность в своих приездах сюда, а я всегда была слишком занята – сначала учёбой, потом работой, – чтобы часто с ними общаться, а позже еще и навещать их. По итогу на протяжении последних пятнадцати лет мы видимся по два-три раза в год, но зато регулярно созваниваемся один раз в месяц.

Сигрид была на пять лет старше моей матери. У неё были проблемы со здоровьем по женской части, в результате чего на момент моего осиротения она уже знала о том, что никогда не сможет иметь собственных детей. Думаю, отчасти поэтому с вопросом моей опеки не возникло особенных проблем: и Сигрид, и Грэг сразу же взяли ответственность за моё существование на себя. Если бы они этого не сделали, я бы наверняка попала в фостерную семью*, так как других родственников у меня в наличие больше не имелось: дедушек и бабушек я не знала, у матери не было ни братьев, ни сестёр, а у отца были только старшая сестра и её муж.

(*Фостерные семьи – это профессиональные семьи, которые временно берут на воспитание и реабилитацию приемных детей – до момента, пока им не найдут постоянных приемных родителей или не вернут к кровным).

Грэг с Сигрид из разряда хороших родственников. Они всегда любили меня. А как же иначе? В детстве я была впечатляюще миленькой девочкой, а и им откровенно не светило обзавестись собственными детьми, так что, несмотря на то, что я, по факту, всю свою осознанную жизнь чувствовала себя “ничейной”, я выросла во вполне спокойной обстановке, без абьюза и в принципе без давления со стороны. За что я благодарна Грэгу с Сигрид, так это за то, что они не стали примерять на себя роли моих родителей: они как были для меня дядей и тётей, так ими и остались. С самого начала своего сиротства я понимала, что мои папа и мама умерли, зато у меня всё ещё оставался дядя Грэг, бравший меня с собой на рыбалку и возивший на деревенские ярмарки, и была тётя Сигрид, умеющая готовить мои любимые оладьи и любящая складывать мою одежду ровно. В разные периоды моей жизни у меня даже были волнистый попугай, панк-стрижка и коллекция серег в ушах, и в носу – то есть мои опекуны были не из тех, кто тяжело переносил бунтарский подростковый возраст и запрещал своему воспитуемому пробовать всё, что плохо в него вливается или втягивается через фильтр. Благо у меня, в отличие от многих моих ровесников, голова на плечах всегда крепко или почти крепко держалась. Однако даже правильно установленная на плечи голова не помогала мне держать в целостности свои кулаки. Я часто дралась. По-разным причинам, но, как мне казалось тогда, исключительно из благородных побуждений. В основном я заступалась в школе за более слабых детей, которых большинство выбирало для травли. Меня боялись из-за этого. Потому что я могла быть с обидчиками слабых не менее жестокой, чем они сами позволяли себе быть по отношению к своим жертвам. Однажды я сильно разбила нос спортсмену, пытавшемуся стянуть юбку с моей одноклассницы, в другой раз я заставила очередного абьюзера проглотить кусок мела, которым он разукрасил похабными словами рюкзак недавно переведённого в наш класс парня. В основном я заступалась за слабых в случаях, когда меня просили об этом сами угнетённые, но не всегда. Иногда, становясь свидетельницей насилия, я самостоятельно вступала в игру. Самый жестокий случай моего подавления насилия со стороны подавляющего большинства произошёл в моём семнадцатилетнем возрасте. Я была отличницей, спортсменкой, уверенно шла на золотую медаль, чтобы после без каких-либо запасных вариантов поступить в полицейскую академию, поэтому в выпускном классе старалась не слишком уж светиться с распусканием рук, чтобы случайно не получить серьёзный выговор и не засветиться на внеурочных занятиях, но правда заключалась в том, что я ни разу за свою жизнь так и не смогла уговорить себя на компромисс по отношению к агрессорам. Так было и в тот раз – я снова не смогла закрыть глаза и пройти мимо. У нас в школе, на два класса младше моего, учился карлик. Его, кажется, звали Грир. Отличный был парнишка, хотя я с ним вообще никак не контактировала. Просто видела его в коридорах, знала о его нашумевших математических способностях и вскользь видела по его поступкам, что он очень сильно отличается от остальных детей, но не столько ростом, сколько врождённой добротой и даже некоторой мудростью. Он ни разу не поднял руку ни на одного своего обидчика, хотя вполне мог бы уложить каждого из них одним прицельным ударом в пах. Не то чтобы его все очень сильно обижали, так как у него было и достаточно много друзей, и, судя по всему, потенциальные обидчики достаточно сильно боялись его старшую сестру, которую я никогда не видела, но о которой местные хулиганы любили говорить, как о разрушительном урагане. Однако инциденты нападок на этого парнишку всё же случались. Подобный инцидент случился и в тот день, когда я задержалась после занятий в очередной спортивной секции. Вроде бы я тогда занималась дзюдо. Да, определённо точно это было дзюдо, так как я в тот момент была одета в чёрное кимоно. Шла по коридору и заметила, как трое парней из параллельного мне класса волокут этого младшеклассника Грира в мужской туалет. Когда я зашла туда, они уже топили его рюкзак в унитазе и ждали от парня ответной реакции, но он никак не реагировал, просто стоял сжав кулаки. Заметив меня, идиоты сразу же начали пошлить на тему того, что я ошиблась дверью и, промахнувшись, попала в мужской туалет, однако закончить свои пошлые шутки им было не суждено. Двоих я моментально поставила на колени прицельными ударами между ног, третьего, скрутив, поволокла к открытой кабинке и, держа его за волосы, опустила головой в унитаз, зная, что что-то похожее в конце прошлого учебного года он проделал с каким-то младшеклассником. Нажав на кнопку смыва, я заставила его напиться и только после этого отпустила, едва не вынудив бедолагу захлебнуться. Когда я обернулась и направилась за следующим козлом отпущения, парни стартовали со своих мест и, несмотря на боль между ног, удрали прежде, чем я успела бы их подвергнуть линчеванию. Когда же я осталась в мужском туалете наедине с тем парнем, Гриром, он сказал мне что-то вроде: “Ты пострашнее моей старшей сестры будешь”. На это замечание я ему ничего не ответила. Мы не общались с ним ни до этого инцидента, ни после, хотя после у нас и было предостаточно возможностей, так как этот случай ни для кого из нас не прошёл стороной. Я подвергла физическому и психологическому насилию сынков богатеньких родителей, так что избежать вызова Грэга с Сигрид на ковёр к директору школы и внеурочных занятий для сложных подростков на сей раз мне не удалось. Те же три придурка, любители похвастаться силой за счёт слабых, хотя и заметно поникли из-за популярности “пивших из унитаза парней”, из-за чего с ними ни одна девчонка после не хотела целоваться, даже несмотря на их прошлую славу среди слабого пола, на внеурочные исправительные занятия не попали – загремели только я и тот младшеклассник. Справедливости в сем было мало: ладно я, признаю, перешагнула границу дозволенного, но как можно было в принципе представить, чтобы этот душка-карлик мог кого-либо поить из унитаза? Однако этот инцидент всё-таки не испортил моих планов с полицейской академией. Просто получила по завершению старшей школы Роара серебряную, а не золотую медаль. Честности ради стоит признаться, что если бы в момент того или любого другого своего заступничества я вдруг узнала, что мой выбор лишит меня золота, я бы не остановилась даже под угрозой лишения всех возможных медалей. Скорее всего я бы даже вступила бы в колоссальный сговор со своим внутренним протестом и в итоге перевыбивала бы все передние зубы всех слабаков, мнящих себя сильными лишь потому, что могут себе позволить обижать слабых, в результате чего я бы неминуемо вылетела из школы пробкой и, как следствие, не стала бы следователем. Это сейчас я понимаю, что насилие не выход, но тогда я была менее мудрой, чем тот карлик, и более безбашенной, чем я есть сейчас.

Скорее всего я с самого начала своей жизни, на неизвестном мне ментальном уровне, не могла переносить несправедливость в виде попыток уничтожения социумом слабых, которые, тем временем, зачастую являются сильнее всех прочих. Кто-то когда-то лишил меня семьи, кто-то когда-то выстрелил в моих безоружных родителей, просто потому, что мог, потому, что он был сильнее со своим пистолетом против их голых рук… Я этого не понимала. Я могла расти в счастливой и любящей семье, у меня могли быть папа, мама и, возможно, даже братья и сёстры. Но у меня решили всё это отобрать, потому что я тогда была слабее решившего… Я решила, что больше никогда не буду слабой. Не во имя того, что у меня есть сейчас, а во имя того, что было. Чтобы отдать дань своей боли. Меня лишили полноценной семьи – я буду сильной, чтобы узнать не только почему, но для чего я осталась одна.

Когда мне было пять, я случайно подслушала ночной разговор Грэга с Сигрид, который, как я осознаю, решил мою дальнейшую судьбу. Они говорили о смерти моих родителей. Сигрид, тихо плача, говорила Грэгу о том, что моих родителей пристрелили прямо посреди больничной палаты, она говорила, что по истечению двух лет дело, за неимением улик, забросили в долгий ящик и что убийцу никогда уже не найдут. До тех пор я не знала, что именно произошло с моими папой и мамой. Я знала, что их больше нет, потому что Сигрид пару раз приводила меня к их общей могиле, но не знала, что их пристрелили. Знала, что произошло что-то страшное, но точно не представляла себе родителей с дырами от пуль в телах.

Слова Сигрид о том, что убийцу моих родителей никогда не найдут, набатом звучали в моей голове целую бессонную ночь. К рассвету пятилетняя я твёрдо решила: стану полицейским, получу жетон и свой собственный пистолет, и тогда обязательно найду этого сбежавшего убийцу. Вот почему я стала той, кем стала. Сначала окончание школы с отличием, потом полицейская академия, затем полицейский участок Роара. Кто-то мечтает о головокружительной карьере в Нью-Йорке, я же всю свою жизнь осознанно мечтала застрять в захудалом уголовном отделе полиции Роара, чтобы иметь доступ к его замшелым архивам, хранящим правду нераскрытого дела об убийстве Рэймонда и Роберты Пайк. Я мечтала о возможности найти виновника моего сиротства. Став лучшей в отделении уголовного расследования, что было несложно сделать при такой вялой статистике уголовных дел в городе с населением в сто двадцать тысяч душ, я промахнулась. Я упустила Больничного Стрелка, когда он, спустя двадцать семь лет молчания, вновь заявил о себе, пристрелив девушку по имени Рина Шейн. До сих пор не могу простить себе то, что никак не смогла повлиять на ход расследования этого дела, которое тогда вёл Эйч Маккормак. На тот момент ему было восемьдесят девять, однако при своём глубоком возрасте он несомненно оставался профессионалом своего дела – в самом начале своей карьеры я многому у него научилась… И тем не менее, несмотря на весь свой профессионализм, Эйч дважды упустил Стрелка: в своё время он вёл дело моих родителей, после ему же досталось дело Рины Шейн. В процессе обоих следствий Эйч не смог найти ни единой зацепки. Ни единой! Сейчас я была следователем, которому отошло это вновь открывшееся дело, и у меня уже есть тень преступника на записи с пляжной видеокамеры. Целая тень!

Я – не Эйч Маккормак. Я достану этого подонка. Из-под земли выдерну.

С Диланом Оутисом я познакомилась, когда мне было двадцать три. Он был моим ровесником, обладал смазливой мордашкой и заразительным смехом, только начинал адвокатскую карьеру. До него у меня были парни, но почему-то я вдруг решила остановиться на нём – наверное потому, что он был единственным, кто не доставал меня разговорами о серьёзных отношениях и чрезмерным углублением в моё личное пространство. Мы провстречались полгода, потом полтора года, на которые он уехал на практику в Олбани, у нас были отношения на расстоянии, которые в итоге закончились тем, что он не выдержал подобного давления и неожиданно решил вернуться в Роар, для чего всерьёз подверг опасности свою только взявшую старт карьеру. По возвращению в Роар Дилан всё же сумел выбить себе место при местном суде, чему сильно поспособствовал внезапный уход в декретный отпуск одного из местных адвокатов. Следующий год у нас наблюдались устойчивые отношения, в результате которых мы приняли решение съехаться. Так как в моём распоряжении был целый дом, стоящий на самом краю города, а Дилан арендовал квартиру близко к центру Роара, было решено съехаться именно под моей крышей. И всё было хорошо, как вдруг, спустя месяц после официального начала нашего сожительства, Дилан попал в больницу с почечной недостаточностью. Трансплантацию делать не пришлось, но одну почку он тогда всё же потерял. Операция была серьёзной и прошла с осложнением, из-за чего впоследствии реабилитация заняла гораздо больше времени, чем могла бы занять при оптимальном результате. Дилану пришлось провести в больнице целых два года, но в результате он полностью поборол свою немощность.

Всё это время я была с ним рядом. Сразу после операции, когда ему было совсем худо, я пообещала ему, отвечая на его вопрос о возможности официального подтверждения нашего союза, что выйду за него замуж, как только он справится со своим недугом. Не если, а как только он выздоровеет.

Я его действительно любила. И он справился.

В день выписки мы, выйдя из больницы, сразу же направились заключать брак. Помню, что тот день весенний день был очень прохладным, но солнце светило во всю свою апрельскую мощь и ветер развивал мои волосы, а заодно и отросшие волосы моего состоявшегося мужа. Сразу после регистрации брака, прошедшего без какого-либо торжества, мы отправились в парикмахерскую, где я остригла свои волосы впритык до линии плеч, а Дилана обкорнали практически под ноль. И мне, и ему шли новые причёски, мы держались за руки и улыбались до ушей.

Итого до брака мы провстречались пять лет: полгода конфетно-цветочного периода, полтора года на расстоянии, год стабильных отношений и два года в стенах больницы. Нам было двадцать восемь и мы начинали новую жизнь.

Выходя замуж за Дилана, я отказалась брать его фамилию, так как хотела оставаться носительницей фамилии своего отца, у которого кроме меня не осталось наследников. Дилана это зацепило, хотя он и не сказал об этом вслух, однако я не хотела подавлять свои желания даже ради мужа, так что в итоге сделала так, как чувствовала гармоничным для своего внутреннего мира. И до, и во время, и после болезни Дилана я продолжала усердно работать, уже тогда впав в трудоголизм и считая себя счастливой уже только потому, что моя работа неизменно приносила мне если не всепоглощающее удовольствие, тогда как минимум удовлетворение и успокоение. Дилан же после выписки из больницы неожиданно решил взять тайм-аут в своей карьере и отстранился от адвокатуры. Он объяснил данное решение тем, что столь напряжённая и нервная работа рискует не лучшим способом влиять на его физическое восстановление, на которое он тогда делал действительно сильный упор: уже спустя полгода после возвращения домой он набрал внушительную массу и демонстрировал мне просушенные бицепсы. Вместо же адвокатуры он вдруг резко принял предложение от одного из своих друзей детства, который, по счастливому стечению обстоятельств, тоже теперь жил в Роаре – и Дилан, и тот парень родились, и выросли в Куает Вирлпул. Этот друг в тот год открыл мелкий частный бизнес по продаже бытовой техники и ему не хватало в штате продавцов-консультантов. Сначала я не понимала, как можно променять адвокатуру на кассу, но достаточно быстро Дилан убедил меня в том, что это просто переходный период для восстановления здоровья, от которого он обязательно перейдёт обратно к солидной должности адвоката. Мне же, по итогу, было важно, чтобы мой мужчина занимался тем, чем хочет, а не тем, что солидно, так что когда по прошествию нескольких лет мне стало понятно, что к деятельности адвоката он больше не вернётся, я не увидела в этом ничего преступного. Таким образом основная часть нашего общего бюджета стала состоять именно из моей зарплаты, хотя Дилан тоже зарабатывал, пусть его заработок и едва превышал прожиточный минимум. Но он был удовлетворён своим новым положением, а я не была из тех, кто любит или умеет тратить деньги налево и направо, так что с семейным кошельком у нас не было проблем, и я даже могла позволить себе откладывать сбережения с каждой своей зарплаты, и своих внеплановых премий. И всё было хорошо в рамках обыденности, всё шло своим чередом в линейной системе существования стандартных браков, но система дала сбой.

Пять месяцев назад, после пяти лет отношений и шести лет брака, то есть в сумме одиннадцати лет жизни, мы разошлись. Мне тридцать четыре, ему тридцать пять, и мы вдруг выясняем страшно серьёзную вещь: мы больше не любим друг друга.

В вечер последнего дня апреля я вернулась домой пораньше, на скорую руку приготовила ужин и, не дожидаясь возвращения Дилана, которое должно было состояться только через два часа, с наслаждением поужинала, даже позволив себе бокал вина. Дилан, как я и предполагала, пришёл ровно в восемь, неожиданно отказался от спагетти, после чего мы направились в гостиную смотреть телевизор. Как и всегда, он сел на диван, я села на своё кресло, после чего я уже хотела нажать на кнопку пульта, как вдруг он сказал, что хочет со мной поговорить. Я сразу же посмотрела на него с подозрением, потому как уловила ноты волнения в его тоне. За последний год Дилан немного поднабрал в весе, но визуально новая комплекция ему шла, так что я решила, что он сейчас снова начнёт уговаривать меня начать ходить с ним в тренажёрный зал, который он не посещал последние двенадцать месяцев и в который я совершенно не имела никакого желания таскаться после изнурительного рабочего дня, вполне довольствуясь регулярной домашней работой над своим телом, что выражалось моими самоотверженными занятиями с собственным весом и набором любимых гантелей. Впрочем, вскоре после того, что в тот вечер сказал мне мой тогда ещё муж, я не заметила, как ушла в эти занятия, как в анестезию, с головой, из-за чего уже спустя пять месяцев мои и без того чётко очерченные мышцы вошли в лучшее состояние за всю историю их существования. Он сказал, что изменил мне.

Его измена не была пылким порывом, на котором он настаивал, и не была она им уже только потому, что это произошло не единожды. С той женщиной Дилан переспал не один раз – он спал с ней на протяжении последнего месяца. А я не замечала. Даже факт того, что у нас не было секса уже больше двух месяцев, меня совершенно не смущал. Я думала, что мы просто выматываемся на работе, но оказалось, что не просто…

Сначала он думал, что это просто мимолётное увлечение, так как прежде подобного с ним не случалось, что, по его личному мнению, должно было смягчить факт его предательства. Естественно ничто не способно смягчить факт предательства в моих глазах: неужели он не знал этого? Но если он не знал этого, значит он не знал меня… Неужели не знал?

Однако тот факт, что происходящее не является “просто мимолётным увлечением”, Дилану помогли осознать достаточно быстро, раз уж он сам не был способен въехать в это сразу. Сегодня днём он узнал, что Тара – так звали женщину, с которой он спал – забеременела, очевидно после первого же секса с ним, потому как они не предохранялись только в первый раз. Всего за месяц этой интрижки Дилан спал с ней семь раз: первый их секс случился на кухне в кафе, в котором эта женщина, лица которой я никак не могла вспомнить, работала официанткой. Это произошло после закрытия кафе, в которое Дилан пришёл, чтобы поужинать, потому что в тот вечер я, как часто бывало, в очередной раз сильно задерживалась на работе. Он периодически ужинал в одном и том же кафе в одиночестве, а в тот вечер ещё и выпил за счёт заведения… В общем, их встречи после первого секса продолжились, хотя уже и не на кухне кафетерия, который я, после всего узнанного о том, что может твориться в его кухонной зоне, буду обходить стороной всю оставшуюся жизнь.

Дилан не рассказал мне обо всём сразу потому что, по его словам, не хотел меня терять, а по сути – хотел трахаться с одной, но продолжать жить под одной крышей совершенно с другой женщиной. Он утверждал, что хотел порвать эту порочную связь, но прежде чем успел это сделать, Тара сообщила ему о своей внезапной беременности. В общем, получив известие о своём скором отцовстве, Дилан не задумываясь, сразу же принял достойное мужчины, как он сам выразился, решение: его ребёнок не должен расти без отца, поэтому, хотя он и не любит Тару так, как ценит меня, он должен остаться с ней, чтобы иметь возможность воспитывать своего сына. Именно сына…

Для меня не было секретом желание Дилана иметь детей, однако у нас не получалось завести ребёнка. Первые попытки мы начали предпринимать четыре года назад, но даже без предохранений моя яйцеклетка никак не желала оплодотворяться его спермотазоидом. Вскоре Дилан предположил, что отрицательный результат может быть как-то связан с какой-то генетической проблемой с моей стороны, так как у моей тётки в своё время тоже не получилось завести собственного ребёнка. Я тоже задумывалась над подобной вероятностью, а после уточнения у Сигрид уже почти не сомневалась в том, что так оно и есть. Сигрид подтвердила, что в нашей семье часто встречалась проблема бесплодия по женской линии: двое из трёх сестёр моей бабки были бесплодны, сама Сигрид тоже страдала бесплодием и проблемы с деторождением были даже у моей матери, у которой, оказывается, получилось забеременеть лишь спустя пять лет беспрерывных попыток. По словам Сигрид, мои родители принимали моё рождение за самое настоящее чудо, хотя сама беременность и протекала очень сложно. Из-за свершившегося же чуда в виде моего появления на свет мои родители уже спустя год после моего рождения, несмотря на все сложности первых родов, начали вновь предпринимать попытки забеременеть, но два последующих года не приносили им никакого результата в этом направлении, а потом их убили. Так что ни братьев, ни сестёр у меня так и не появилось.

Откровенно говоря, лично я совершенно не расстраивалась из-за откровенной неудачи в этой сфере своей жизнедеятельности, так как я ни в свои тридцать лет, ни даже в свои тридцать четыре года не видела себя в роли матери и, соответственно, детей не хотела. В отличие от Дилана, который ради рождения ребёнка даже обещал мне найти для себя лучшую работу, однако вскользь уточнял, что начнёт искать её с момента наступления беременности – то есть не перед зачатием, а после его свершения. Но я так и не забеременела. Зато с первого же раза от моего теперь уже бывшего мужа забеременела какая-то официантка из замурыженной забегаловки. Что ж, теперь Дилан наверняка познает счастье отцовства минимум дважды, потому как помимо растущего живота у Тары Стюарт, ко всему прочему являющейся моей ровесницей с разбежкой в полгода, уже имеется десятилетняя дочь от предыдущего брака, и, может быть – почему бы и нет? – она нарожает ему ещё пару-тройку детей прежде, чем им обоим стукнет сорок и они наконец поймут, что цветы жизни вытягивают из них все жизненные соки, потому как они оба не в состоянии облагородить их почву ни морально, ни материально.

…Услышав подробности предательства от человека, которого ещё несколько минут назад я считала своим мужем, первое время я, не отдавая себе отчёта, просто молчала: ни во время его откровенного монолога, ни после его окончания я не проронила ни слова. И тогда, восприняв моё молчание за нападение, Дилан начал защищаться. Он предъявил мне обвинение: сказал, будто к измене его подтолкнула именно я. По его словам, я охладела к нему задолго до момента его измены, что мог подтвердить факт отсутствия у нас секса в последние три месяца совместной жизни. От подобного обвинения я мгновенно пришла в себя и окончательно протрезвела. Да, я не нуждалась в сексе последние три месяца, а инициативу не проявляла и того дольше, но и он сам был далеко не огонь в постели. Большая половина из наших соитий заканчивалась исключительно только его оргазмом, а сам процесс длился от силы минут тридцать. Дилан определённо точно не был из разряда старательных мужчин, хотя до брака он и проявлял в постели определённый пыл, который прежде периодически подпитывал моё желание провоцировать его на секс. Более того, у меня, в сумме, из одиннадцати лет жизни, которые я провела рядом с этим мужчиной, больше трёх лет напрочь отсутствовала сексуальная жизнь: сначала полтора года отношений на расстоянии, затем два года его лечения почечной недостаточности. Однако за всё это, мягко говоря, продолжительное время отсутствия в моей жизни секса, я даже не задумывалась о существовании возможности пойти налево, а если бы вдруг захотела, тогда определённо точно предупредила бы сначала своего благоверного о том, что решила с ним порвать, потому как, с моей точки зрения, это единственный достойный выход из подобной критической ситуации. То же, что Дилан обзывал порывом страсти по отношению к той женщине, Таре, на самом деле не было никаким порывом – это было осознанностью. Месяц трахаться с другой женщиной за спиной жены и считать это порывом страсти – это либо тугодумие, либо крайняя стадия ярчайшего идиотизма. Именно это заключение я выдала своему предателю совершенно спокойным тоном. В тот вечер мой тон вообще в корне отличался от взвинченного тона моего собеседника, который к концу своего монолога уже не мог скрыть свою оправдательную истерику. После же того, как моя короткая речь была завершена, я, поднявшись со своего кресла, сказала предателю собрать свои вещи, предупредив, что всё, что он не успеет забрать до наступления следующего вечера, будет мной попросту выброшено. Он успел забрать почти всё, кроме мелочей, которые в итоге поместились в одну картонную коробку, которую впоследствии я вывезла на загородную свалку. Вечером следующего дня после того расставившего все точки над “i” разговора я сменила все замки в доме. Дом, естественно, остался за мной, так как он являлся моим ещё до замужества, так что с разделом имущества у нас не возникло вопросов: мои дом и машина остались за мной, его автомобиль и личные вещи отошли ему. Общих вещей, за исключением мгновенно уничтоженных посредством предания огню фотографий, у нас практически не оказалось, а то, что можно было назвать общим, к примеру коллекция CD-дисков, которую я точно не стала бы слушать после всего случившегося, себе благородно забрал Дилан. Официально наш брак был расторгнут уже в начале июня. К тому времени я успела вычистить и выскрести свой дом от присутствия Дилана подчистую. Не только вещи, но даже мебель, которая соприкасалась с ним – то есть вообще всё – я распродала, раздала или выбросила, в результате чего все свои денежные сбережения спустила на полное обновление всей обстановки дома, вплоть до светильников и лампочек в них.

Итак, до моего тридцатипятилетия остаётся всего лишь без одного дня неделя, и что я имею? Работа, как я в последнее время начала понимать, является не столько мне любимой, сколько является моей зависимостью, и ещё у меня есть большой, пустой дом, в котором меня никто не ждёт. Семьи у меня, как таковой, никогда не было, и я её, как таковую, так и не смогла создать. Одна лишь надежда на то, что я всё же смогу распутать дело Больничного Стрелка, предрешившее мою судьбу, в противном случае всё в моей жизни не только будет, но есть и всегда было безнадёжным.

Вернувшись сегодня в свой пустой и холодный дом, я вспомнила о том, что так и не купила калорифер для второго этажа, батарейки для часов и пультов, и лампочки для кладовой, и для подвала. И сразу же вспомнила о том, что ещё на рассвете этого дня не просто сказала себе, но пришла к своеобразному выводу о том, что если сегодня же не возьмусь за свою жизнь вне работы, тогда уже не возьмусь за неё никогда. Неужели правильный ответ “никогда”? Разве такое может быть? Не то чтобы я страдала от одиночества, но…

Поднявшись на второй этаж, я в каждой комнате включила свет и занавесила на дребезжащих от сильных порывов ветра окнах тяжёлые шторы. Зайдя в спальню, я разделась до нижнего белья, разогрелась и, уверенно соприкоснувшись с холодным полом горячими ладонями, приступила к первому подходу отжиманий, ни на секунду не прекращая думать о Терезе Холт.

Последняя неделя лета выдалась жаркой. Мы с Береком возвращались домой из торгового центра, в котором осуществили финальные закупки к началу учебного года. На выходных я заказала для него в ателье пошив формы школы имени Годдарда, и уже через три дня она обещала быть готовой, так что можно считать, что мы успешно, заранее и полностью экипировались к нашему первому школьному опыту.

Берек крайне вдохновлённо ждёт начала школьного года. На протяжении всего лета он каждый день разговаривал со мной о своих предвкушениях, отчего я даже начала считать, будто “школа” – это такой невидимый друг, которого он сам себе выдумал… Нет, только невидимых друзей для полного комплекта мне не хватало. Достаточно школы для одарённых – детских психологов я просто финансово не потяну. Впрочем, Берек всегда был психолоически устойчивым ребёнком, порой даже демонстрируя высший уровень устойчивости, чем тот, которым могла похвастаться я. И этот высший уровень он чаще всего проявлял именно в стрессовых ситуациях.

До поворота на нашу улицу оставалось всего каких-то пятьсот метров, Берек, сидя в детском кресле позади меня, рассказывал мне о Северном полюсе, о котором вычитал в новой энциклопедии, подаренной ему на прошлой неделе дядей Гриром.

– Ты знала, что если находиться прямо на Северном полюсе, тогда любая точка относительно него будет по-любому лежать на юге? – заглядывая в зеркало заднего вида в поисках моего взгляда, вещал мой малолетний гений.

– Нет, не знала, – прикусила нижнюю губу я.

– Конечно же не знала! Это потому, что ты не читала энциклопедию. А тебе бы полезно было. Ты, почему-то, любишь читать старые любовные романы – у нас дома ими целых три полки заставлено. Что в таких книжках интересного?

– Эй, что значит “тебе бы полезно было”? – сдвинула брови я, не в силах определиться с тем, улыбаться мне на подобное замечание от своего пятилетнего чада или уже пора начинать хмуриться. – Хочешь сказать, что мне не хватает ума?

– Нет, мама, ты у меня умная, – тяжко вздохнул Берек, после чего гулко откинулся спиной на своё кресло. – Но ты ведь сама говорила, что ум нужно кормить. А ты свой ум кормишь совсем уж непонятными книгами…

Я мысленно закатила глаза, начав вспоминать авторов, пополнивших мою книжную коллекцию за прошедшие пять лет воспитания мной этого ребёнка: сёстры Бронте, Харпер Ли, Маргарет Митчелл, Элизабет Гаскелл, Эрнест Хемингуэй, Джером Клапка Джером и далее по этому длинному списку. Сначала меня немного смущало, что Берека больше интересуют книги, повествующие факты, нежели художественные сказки, однако со временем я привыкла к этой странности и теперь периодически пыталась объяснить сыну важность существования разных жанров в литературе. Сегодня я решила попробовать ещё раз:

– Эти книги непонятны только тебе и только потому, что ты ещё маленький. Художественные книги не менее важны, чем энциклопедии и справочники. Однажды ты вырастешь и… Фак! – резко нажав на педаль тормоза, я едва не ударилась лбом о руль, но ремень безопасности вовремя зафиксировал моё туловище. Автомобиль передо мной слишком резко затормозил, в результате чего мой бампер остановился всего в пяти спасительных сантиметрах от его. Стремительно обернувшись, я коснулась ноги Берека правой рукой. – Ты как, в порядке?!

– Да, мам… А что случилось? – Берек смотрел на меня округлившимися, огромными зелёными глазами, от неприкрытой красоты которых у меня часто щемило где-то глубоко в грудной клетке.

Обернувшись, я вновь посмотрела в лобовое стекло и увидела, как резко остановившийся перед нами автомобиль, чуть не ставший виновником аварии, резко стартовал и, уже спустя считанные секунды, скрылся за поворотом ближайшего переулка. Ещё спустя несколько секунд я поняла причину его резкой остановки: посреди дороги валялся окровавленный комок шерсти. Он сбил кота. Спустя ещё пару секунд заметив на тротуаре двух маленьких котят дымчатого цвета, я поняла, что это всё-таки не кот, а, скорее всего, кошка, и тот человек, который её придавил, без зазрения совести или элементарной жалости к котятам, просто стартовал с места происшествия на всех порах. Мысленно выругавшись, я машинально включила аварийные огни и, отстегнув ремень безопасности, вышла из машины.

Подойдя к пострадавшей кошке, я нагнулась и, уперевшись руками в колени, попыталась оценить её состояние. Животное было окровавлено, но хотя кошачьи глаза и были закрыты, дыхание всё ещё присутствовало.

Где-то у меня за спиной протяжно замяукали котята. Ещё раз мысленно выругавшись, я быстрым шагом направилась к багажнику. Относительно правил безопасности дорожного движения, я должна была выставить предупреждающий треугольник на плавящийся от полуденной жары асфальт позади своей вставшей посреди дороги машины, но в этой части города автомобили практически не встречались, а я планировала покончить со всем быстро, так что треугольник так и не достала. Высыпав содержимое небольшой картонной коробки, в которой лежали инструменты, в глубине багажника я отыскала садовые перчатки, которые начала возить с собой с тех пор, как моя мать решила с новой волной неудержимого энтузиазма удариться в обустройство своего и без того безукоризненного палисадника.

При помощи садовых перчаток я аккуратно переместила обездвиженное тело пострадавшей кошки в коробку и, установив её в багажник, схватила за шкирки не оказывающих сопротивление котят, и посадила их рядом с коробкой, так как второй ёмкости, в которую я могла бы их поместить, у меня при себе не было.

– Мам, ты что хочешь делать с этими котятами? И сколько их? Двое? – как только я впрыгнула обратно за руль, мгновенно начал вопрошать Берек.

– Пока ещё не знаю… – успев вспотеть под палящими лучами гнетущего солнца, тяжело выдохнула я, после чего, нажав на педаль газа, поспешно направилась в сторону центральной улицы, на которой недавно видела вывеску с светящимися белоснежным неоном словами “Кошкин дом”.

За ресепшеном офиса “Кошкиного дома” стояла миловидная женщина лет тридцати пяти. Её короткое каре было слегка завито и окрашено в карамельный цвет, тёмно-голубые глаза были глубоко посажены и, казалось, светились приветливостью изнутри, а аккуратные очертания её слегка вздёрнутого вверх носика напоминали собой миниатюрную картофеленку. Нестандартная красота, зиждящаяся на минимуме косметики и максимуме улыбки. На подобных женщин приятно смотреть, как на согревающие, но не палящие лучи майского или сентябрьского солнца. Именно о подобных типажах женщин мужчины любят говорить, будто на них они любят жениться, в то время как их сексуальные фантазии в большинстве своём сводятся другому, более длинноногому и пышногрудому типу женщин.

– Добрый день, – первой поздоровалась женщина. – Чем я могу вам помочь?

Установив закрытую картонную коробку на выступ, выпирающий из ресепшена, предусмотренный специально для личных вещей посетителей, я бросила взгляд на бейдж своей собеседницы. На бейдже красивым фигурным шрифтом были выведены должность и имя: “Консультант Пенелопа Темплтон”.

– Пенелопа, верно? – вновь вернулась взглядом к глазам собеседницы я, на что женщина заулыбалась мне ещё более лучезарно. – Дело в том, что я не знаю, что с этим делать… – с этими словами я раскрыла крышку коробки.

– О, ужас! У вас трупик кошки! – моя собеседница сложила ладони лодочкой и прислонила их к своей груди.

– Да нет же, – почувствовав неловкость, я переступила с пяток на носки. – Это не трупик… Она ещё живая. Ей ещё можно помочь… – я попыталась встряхнуть коробкой, чтобы убедиться в том, что кошка ещё дышит, и она, вроде как, вздрогнула.

– Эту кошку сбила машина, а мы её подобрали, – раздался голос Берека откуда-то снизу, из-под коробки.

– Но у нас кошачий отель, не ветеренарная клиника!

– В таком случае, Вы не знаете адрес какой-нибудь ветеринарной клиники?

– Да.. Да, конечно знаю… Но единственная ветеринарная клиника в городе закрыта до конца месяца… Что же делать?! – женщина так сильно распереживалась, что, продолжая мять свои ладони, обошла ресепшн и, остановившись рядом со мной, буквально впилась взглядом в несчастное животное. – Ох-хох-хох… Я не знаю, чем могу вам помочь… Хотя… Мой свёкр в прошлом ветеринар и он как раз здесь! Думаю, он сможет осмотреть это несчастное животное… Пожалуйста, подождите на диване.

– Да, хорошо, – отозвалась я, уже перенося коробку на стеклянный журнальный столик, стоящий возле небольшого диванчика лаймового цвета. Когда консультант скрылась из вида в одном из двух коридоров, я посмотрела на Берека. – Я схожу за котятами, а ты пока присмотри за коробкой, хорошо?

– Не переживай, мама, я хорошо присмотрю за ней, – с этими словами парень положил свою маленькую ладошку поверх коробки и врезался в меня по-мужски уверенным взглядом. Всё-таки какой красивый мужчина из него вырастет – прям как его папаша станет.

Когда я вернулась в “Кошкин дом” с двумя котятами в руках, с содержимым моей коробки уже возился какой-то седовласый старик, а Берек, скрестив руки за спиной, внимательно наблюдал за каждым его движением.

– Это Ваш серьёзный молодой человек? – заулыбавшись морщинистыми губами, старик посмотрел на меня карими глазами, излучающими дружелюбие.

– Да, – сжато улыбнулась в ответ я, наблюдая за сосредоточенным и крайне серьёзным взглядом Берека. – И коробка моя. Что с этой кошкой? Её ещё можно спасти?

– К сожалению, с ней всё кончено, – старик пожал плечами. – Она даже не дышит. Я её прощупал: животное не чипировано, значит, скорее всего, бездомное, и котята, соответственно, тоже ничейные.

Опустив вырывающихся котят на пол, я, тяжело выдохнув, села на диван рядом с уже закрытой коробкой, как вдруг прямо передо мной вновь возникла Пенелопа Темплтон. Она протянула мне прозрачный стакан, до краёв заполненный шипучим напитком лимонного цвета и покрытый прохладительной испариной. Такой же стакан она протянула Береку, и тот, не дожидаясь моего разрешения, уверенно принял его обеими руками.

– На улице сейчас духота, тридцать два градуса, выпейте мой фирменный лимонад, он хорошо освежает, – улыбаясь, добавила женщина, прижав к своему животу бамбуковый поднос, на котором она принесла нам угощение.

– Спасибо, – отозвалась я и вслед за моей благодарностью послышалось громогласное “спасибо” со стороны Берека. Ухмыльнувшись тому, какой же у этого мальчика мелодичный и звонкий голосок, я пригубила свою порцию лимонада и едва не прослезилась от его живительной прохлады.

– Ммммм!.. – Сладостно протянул Берек и, отпрянув от своего бокала, окинул меня радостным взглядом.

– Что, кайфометр зашкаливает? – ухмыльнулась я.

– Да он у меня сейчас просто треснет! – засмеялся мальчик, а вместе с ним засмеялись и все присутствующие.

– Кайфометр? – улыбаясь, удивлённым тоном переспросила Пенелопа.

– Кайфометр – это такой полезный прибор, который определяет уровень испытываемого вами кайфа, – продолжал светиться детской радостью Берек, как вдруг с гордостью добавил. – Его моя мама изобрела!

Вот так вот! И не нужно мне читать никакие заумные энциклопедии, чтобы быть способной изобрести кайфометр для своего сына! Он горд мной, а значит и я могу собой гордиться!

– У тебя на груди приколот значок школы имени Годдарда? – вдруг поинтересовалась Пенелопа.

– Да! Эта школа должна быть самой лучшей школой в мире. Моя мама выбрала для меня самую-самую классную школу. Правда, мам?

– Правда, – ухмыльнулась я, чувствуя, что теперь кайфометр начинает зашкаливать у меня. Берек часто откровенно гордился мной, но случаи, в которых он выражал гордость за меня столь объёмно в столь короткий промежуток времени, случались не так уж и часто. Поэтому сейчас, сжимая в руке прохладный стакан и смотря на жадно пьющего лимонад малолетнего гения, я едва не лопалась от счастья. Явно ведь не всякая мать может похвастаться благодарностью со стороны своего пятилетнего отпрыска, а я могу.

– Вы уже учитесь в этой школе? – на сей раз женщина обратилась ко мне, чем оборвала мои счастливые мысли.

– Нет, ещё не учимся. Только поступаем в сентябре.

– Вот ведь здорово! – наша собеседница отчего-то вдруг сжала поднос в своих руках ещё сильнее, и я подумала, что она восхитилась тем, что мой ребёнок смог поступить в школу для одарённых детей, но причина её счастья оказалась более прозаична. – Мой сын, Питер, тоже поступает в школу имени Годдарда в этом году! Эта школа набирает каждый год только по одному классу, а это значит, что наши дети определённо точно будут учиться вместе. Это поступление в столь престижное заведение такое волнительное событие!

– Да уж… – пождала губы я, после чего влила в себя остатки своей порции лимонада и проводила взглядом свёкра моей собеседницы, перед этим переставившего мою коробку с дивана на пол и теперь удаляющегося в коридор напротив.

– Пенелопа Темплтон, – женщина протянула мне руку, но от неожиданности я не сразу её пожала. Зависнув на долю секунды, я всё же достаточно быстро пришла в себя, после чего уверенно поставила опустевший стакан на журнальный стол и, отерев мокрую от прохладной испарины стакана руку о джинсы, наконец пожала руку собеседницы.

– Тереза Холт.

– Очень приятно, Тереза. Не сочтите за дерзость, но как Вы смотрите на то, чтобы нам познакомиться поближе? Наши дети будут учиться в одном классе и, если мальчики подружатся до поступления, им, возможно, будет легче в свои первые дни в школе.

Я боялась этого испытания с самого первого дня рождения Берека: назойливые мамочки. Я никогда не была гиперобщительной и, хотя и не была интровертом, всё же предпочитала уединение бурной активности, которую зачастую любят разводить вокруг себя молодые мамаши, тылы активности которых обычно прикрывают состоятельные мужья. Теперь же я мать человека, которого необходимо ввести в социум наименее болезненным путём. Я ответственна за него, а значит…

– Да, это было бы здорово, – заставив себя улыбнуться, наконец дала свой ответ я.

– Мы завтра идём на пляж, не хотите составить нам компанию?

– Да, конечно… – улыбка всё ещё давалась мне, но с каждой секундой всё с большим трудом.

– Давайте обменяемся номерами телефонов, чтобы вечером уточнить точное время встречи…

Всё, улыбка окончательно стала фальшивой, так что мне пришлось попросту сорвать её и положить в дальний угол своего подсознания, чтобы приберечь её для более подходящего момента.

Попросив у Пенелопы лист бумаги, на котором я могла бы записать для неё свой номер, я уже начала его выводить синей шариковой ручкой, как вдруг Берек взял наши бокалы с журнального столика и протянул их нашей новой знакомой:

– Можно мне ещё лимонада? – вдруг спросил он, как только Пенелопа приняла из его рук подношение.

– Сколько угодно, – в ответ весело заулыбалась молодая женщина.

– Тогда и мне тоже, – не отрываясь от листа бумаги, невозмутимо отозвалась я. Спустя минуту распив вторую порцию лимонада, я уставилась на забившихся в угол за диваном котят. – Что же с ними делать? – не отдавая себе отчёта, я вслух произнесла звучащий эхом в моей голове вопрос.

– Оставим их себе! – внезапно выпалил Берек, что, собственно, и открыло мне факт того, что я произнесла свой вопрос вслух. – Я даже имена им уже придумал: братья Дым.

– Какие необычные имена, – заметила Пенелопа.

Да, очень оригинально, как для пятилетнего мальчика. Неужели я ему читала сказки братьев Гримм? Или их читал ему Грир? Или это навеяно из другой оперы?..

Нет, эти котята не могут остаться с нами. Мне просто финансово не потянуть содержание ещё и двух котов. По-видимому, каким-то невероятным образом уловив в выражении моего лица неготовность становиться хозяйкой беспризорных котят, Пенелопа вдруг предложила:

– Я сейчас собираюсь за город, так что, если хотите, я могу позаботиться о вашей коробке с кошкой, а котята, думаю, недельку-другую могут пожить здесь, пока у нас пустует несколько кошачьих номеров. До тех пор вы можете подать объявления о том, что хотите раздать маленьких питомцев. Например, эти объявления можно разместить в чате местного сообщества любителей домашних животных. Вот, держите визитку, здесь адрес этого сообщества, по которому вы сможете найти доску объявлений и чат.

– О-о-о, спасибо Вам! Ваша любезная помощь очень поможет нам, – мгновенно воодушевилась я, осознав, что мне из доброты душевной или по любой иной причине дают приличную отсрочку, позволяя не решать столь заковыристый вопрос с ничейными котятами здесь и сейчас, да ещё и вместо меня предлагают избавиться от коробки с трупиком животного.

– Оу, мне совсем не сложно, – ещё шире заулыбалась наша новая знакомая.

По-видимому, она действительно отчего-то очень сильно желала со мной если не подружиться, тогда определённо точно сблизиться. Тот же очевидный факт, что её помощь сейчас меня откровенно выручает и я это неприкрыто высоко оценила, её заметно порадовал. Эта проницательная и дружелюбно настроенная молодая женщина начинала укреплять в моих глазах свой положительный образ, и тем самым пока что едва заметно, но весьма уверенно приближаться к дружеским позициям. Она располагала к себе очень виртуозно, нужно признать…

Когда мы уже покинули “Кошкин дом” и подходили к машине, Берек обратился ко мне с надутыми щеками:

– Мы не оставим себе братьев Дым?

Берек не был из тех капризных детей, которые устраивают истерику посреди торгового центра, с целью заполучить желаемую шоколадку. Он предпочитал высказывать своё недовольство и капризы с глазу на глаз, откровенно не любя становиться центром внимания случайных прохожих. Даже в этот раз, поняв, что котят я при нас оставлять не желаю даже несмотря на то, что он придумал им такие замечательные имена, он дождался, когда мы останемся наедине и та незнакомая ему женщина не будет видеть, как он выясняет со мной отношения, а значит не будет наблюдать за его выкрутасами.

– Берек, слушай какая у меня идея, – уже открыв заднюю дверцу нашего автомобиля и приглашая залезть через неё сына, который явно не собирался меня слушаться до тех пор, пока хорошенько не потрепает мою душонку, я решила брать своего оппонента хитростью. – Ты ведь знаешь, что у тебя родилась кузина, ты же сам её видел…

– Да, у дяди Грира и тёти Грации родилась малышка Томми, – продолжал сильно супиться мальчишка, всё отчётливее надувая свои губы. Грир с Грацией назвали новорождённую дочь в честь отца Грации, Томаса, и этот вариант имени всем, в особенности Береку, очень понравился.

– А шестнадцатого сентября будет ровно один месяц с момента рождения Томми, так?