Привычка убивать Пучков Лев
— Почему? — обескураженно спросил Март.
— Трасса слишком оживленная, машин много, — принялся перечислять Чернов. — Просматривается насквозь, через два километра круг, там ГАИ, и там же, рядышком, наши заправки. Они что, по-твоему, совсем сдурели?! Средь бела дня, в черте города, рядом с ГАИ, куча свидетелей… (Напомню, действие происходит в конце 1988 года, тогда еще было немодно расстреливать деловой люд у парадного входа областных УВД.) А то, что после переезда резко сбавила скорость, — вон, смотри, знак. Парковая зона, дети частенько через дорогу бегают. Нет, ты, наверно, перенервничал накануне. На этом маршруте нам ничего не грозит. Вот если б мы за город выехали — тогда да, это я понимаю. Трогай, Сеня…
К этому времени как раз уполз за шлагбаум состав, и кортеж вновь начал движение. Март открыл было рот, чтобы предложить отправить на разведку головную «Волгу», а самим пока подождать, но напоролся в зеркале на скептический взгляд шефа и промолчал. Да уж! Вот и организуй тут что-нибудь при таком отношении…
— Ее нету, — неожиданно прорезался Сеня. — Исчезла.
— Кого нету? — встрепенулся Чернов.
— «Девятки», — Сеня пожал плечами. — У меня глаз-алмаз, я вам точно говорю — на нашей стороне до самого круга ни одной «девятки».
Март вновь высунул голову в окно, цепким взглядом обшарил видимый глазу участок шоссе. Действительно, подозрительная тачка пропала. Состав полз через переезд не более двух минут, «девятка» двигалась со скоростью что-то около 20 км/ч и в настоящий момент должна находиться где-то посредине двухкилометрового отрезка между рельсами и кругом.
— Сеня, до круга поворот есть? — замогильным голосом спросил Март.
— Нету, какие тут повороты? — не задумываясь, ответил Сеня. — Кусты кругом, въезд запрещен.
— А заезд на подстанцию? — подсказал Чернов. — И вообще, при чем здесь повороты?
— Там тупик, — Сеня пожал плечами. — Туда никто не поворачивает.
— Нет, ты скажи, при чем тут… — начал было настырный Чернов, но Март неожиданно гаркнул басом, грубо прерывая начальника:
— Где этот тупик?!
— Да вот он, чего орешь? — болезненно поморщился Сеня, тыкая пальцем перед собой. — Вон, смотри, сейчас будет знак…
А Март уже и сам увидел: прямо посреди шпалера с акацией знак тупика, сразу за ним какой-то намек на съезд с шоссе и… понизу, из-за кустов, едва заметный дымок выхлопной трубы. Но самое неприятное заключалось в том, что данное безобразие располагалось в каких-нибудь двадцати пяти метрах, и «Ниссан», едущий со скоростью 30 км/ч, обещал расправиться с этим мизерным отрезком за три секунды.
Идущая впереди в пятнадцати метрах «Волга» проскочила поворот на подстанцию и заскрежетала тормозами.
— Не понял… — нахмурился Сеня, убирая ногу с акселератора.
— Там… хррр-пк! — и три всхлипа неразборчивых — вот что выдал «уоки-токи» в руках начальника охраны.
— Газу! — рявкнул Март — Сеня, молодец, подчинился, не задумываясь, — бухнул зависшую было в воздухе ступню на акселератор. «Ниссан» приемисто скакнул вперед. Март опять рявкнул:
— Держись! — и, ловко уперев ступни чищенных до лакового блеска туфель в приборную панель, вероломно рванул руль вправо — Сеня даже глазом моргнуть не успел.
Грузный «Ниссан» податливо вильнул на обочину, вошел в шпалер акаций как раскаленная спица в масло и, лишь чуть потеряв в скорости, со всего маху упорол в бочину «девятку», хищно затаившуюся на перпендикулярной шоссейке.
Бу-бух! Трррыньк — тарарам!!! — ах, что это был за удар! Самого отпетого гаишника инфаркт бы хватил, полюбуйся он на такое распрекрасное ДТП! «Ниссан» массивным бампером угодил аккурат посередке несчастной «девятки», смял среднюю стойку, сплющил распахнутую заднюю дверь и, подцепив, как кабан рылом, отечественную модель, метров восемь пер ее наискось по второстепенной дороге, сметая в кусты расположившихся с противоположной стороны в шеренгу мужиков с автоматами. Скрежет, грохот, яростные вопли, полные отчаяния, и отборный мат — вот таков был аккомпанемент этого неожиданного происшествия. Стрелкам — а было их четверо — отчасти повезло, совсем мертвым выглядел только один, остальные трое вяло подавали признаки жизни. Окажись они по другую сторону от «девятки», получился бы отменный гуляш для небольшого острова новозеландских пиплоедов. А отборный мат изрыгал, как вы уже, наверно, сами догадались, господин Чернов. Он не отреагировал на «держись» Марта, крепко стукнулся носом и не успел еще насладиться всей прелестью чудесного избавления от кинжального огня из четырех стволов.
— Комментарии нужны? — бодро поинтересовался Март, выбираясь из салона и оценивая обстановку — все четверо застрельщиков были азербайджанцами; чтобы понять это, достаточно было одного взгляда.
Чернов наконец протер как следует глаза, просморкался кровью, испортив батистовый платочек с фирменным вензелем, и помотал головой — нет, в комментариях надобности не было.
— С меня пузырь, — слезливым голосом пробормотал бензиновый король. — Однако нужно быстро сваливать отсюда — сейчас гаишники подскочат…
В течение следующих нескольких дней бензиновый король оперативно поменял свою систему охраны. Март отобрал из знакомых ветеранов шестерых, сходных по внешности с Черновым, заставил всех побриться налысо и велел отпускать усы. Шестерку одели в деловые костюмы, мало чем отличающиеся от того, что имел обыкновение носить Чернов, и вся эта ватага — совместно с хозяином — перемещалась по городу на трех черных «Волгах», нацепив одинаковые дымчатые очки. Обитатели кругов, в которых вращался Владимир Николаевич, наперебой над ним подшучивали, но он эти шутки стоически проигнорировал и не пожелал идти на поводу общественного мнения.
В это же время в жизни Марта произошло несколько приятных событий, наступления которых он, разумеется, втуне ожидал, но отнюдь не столь быстро. Квартира, которую снял для своего начальника охраны Чернов, за чудовищно короткий промежуток времени оказалась вдруг приватизирована на имя Марта, обставлена с ног до головы нерусской мебелью и телефонизирована сразу двумя номерами — служебным и личным. С пропиской тоже проблем не возникло, даже паспорт таскать по инстанциям не потребовалось — какой-то шустрый пацан сбегал. Рядышком с квартирой образовался гараж в кооперативном товариществе, в котором (гараже, а не товариществе) засуществовала самостоятельной жизнью новенькая «восьмерка», оформленная дарственной, опять же на имя Марта. А в трех отделениях Сбербанка рядом с местом проживания возникли счета общей суммой пятнадцать тысяч рублей — по пять на книжку, чтобы в глаза не бросалось. И на чье имя эти счета были записаны? Правильно, угадали. Как видите, бензиновый король умел щедро награждать своих людей за радение. Однако же и вкалывать за свои щедроты заставлял на все сто.
— У меня возникла проблемка, — доверительно сообщил Владимир Николаевич Марту в конце недели — они отдыхали на даче Чернова в Химках. — Азербайджанцев я вроде бы обул, но есть один нехороший человек, который мирно жить не хочет. А почему не хочет? Криминал, авторитет, воровской мир его поддерживает. От него вся смута — это он устроил на меня засаду в Ясеневе. Да ты, наверно, слышал о нем. — Тут Чернов придвинулся поближе и шепнул на ухо Марту имя, известное, пожалуй, всей деловой Москве.
— Знакомое имечко, — Март ответил ровно, но втуне весь напрягся, заледенел орлиным взором. Он уже понял, к чему клонит Чернов, и теперь лихорадочно соображал, какую же линию поведения избрать. Существовало, увы, только два варианта — отказаться или согласиться, третьего было не дано. Округлить глаза и, ударив себя кулаком в грудь молодецкую, воскликнуть: «Да ты что, шеф, за кого ты меня принимаешь?! Такого светлого и чистого…»
Это просто, это хорошо — умыл руки, и в сторону. Но тогда черт его знает, как сложатся их дальнейшие отношения. Это же ведь не стольник взаймы попросить — человек открыл тебе тайну, поведал о сокровенном, ожидая соответствующей реакции, а ты, образно выражаясь, послал его в задницу. За все благодеяния. Так-так…
А может, не моргнув глазом, выдать: «Забудь о нем, считай, что его уже нет…» — и таким образом перескочить ту самую заветную грань, что делит наш мир на две неравноправные категории. На тех, что «твари смердящие», и тех, что «право имеют»… Ага. И сидеть всю жизнь на крючке, ожидая, что в любой момент от тебя могут потребовать услуг аналогичного характера. Черт, как же поступить?!
«Посмотрю на мимику, интонацию послушаю, — решил Март. — Если глазами бегать будет и заикаться начнет, откажусь. Да, я воин, я убивал людей… но это было в бою, и те люди являлись врагами. И пусть товарищ, имя которого прозвучало из уст шефа, — конченая сволочь, это ровным счетом ничего не значит…»
— Так вот, — после недолгой паузы продолжил Чернов — вещал спокойно, доброжелательно глядя на собеседника, словно собирался шоколадным мороженым угостить. — Эту тварь нужно немедленно убрать… Это враг, и он не уймется, будет продолжать гадить…
— Гхм-кхм… — многозначительно кашлянул Март, желая вставить слово.
— Не торопись, малыш, я не все сказал, — жестом остановил его хозяин. — Вот смотри: из СИЗО тебя вытащили, от статьи отмазали, работу дали и крышу над головой — пусть плохонькую, но тем не менее… А когда ждали наезда с моей стороны, целый взвод готов был за тебя костьми лечь… Это как понимать?
— Боевое братство, — несколько озадаченно пожал плечами Март. — Корпоративная спайка, взаимовыручка, если хотите… Ну, как вам объяснить? Вам, не воевавшим, этого не понять… А вы к чему это, Владимир Николаевич? Сомневаетесь в людях, которых я набрал в охрану?
— Да нет, при чем здесь это? — досадливо поморщился Чернов и тут же перешел к конкретике:
— Вот что… Я хорошо заплачу. Поищи среди своих боевых братьев ребят, которые хотят заработать. Конфиденциальность гарантирую — но пусть это будут парни не из моей охраны, это обязательное условие. Ты понял? Я даю тебе деньги, ни о чем не спрашиваю. Ты находишь людей. Заказчика, сам понимаешь, называть не нужно… Ну как?
— Гхм-кхм… — опять прокашлялся Март. Хитромудрый Чернов неожиданно предложил третий вариант. Неплохо, неплохо… Никто не заставляет тебя убивать человека за «бабки». Просят лишь подыскать парней, которые возьмутся за это грязное дело. Это многое меняет.
— Сколько… Сколько ЭТО стоит?
— А хрен его знает, малыш, — Чернов беспечно развел руками. — Никогда не занимался, понятия не имею. Это дебют — ситуация так сложилась. Если я его не уберу, он в один прекрасный момент доберется до моей глотки… Поговори, спроси, сколько они возьмут. Ну, давай, на всякий случай, определим лимиты: учитывая важность персоны… от двадцати до сорока тысяч рублей. Если что-то наметится, скажешь мне — я тебе вручу задаток.
— Хорошо, поищем, — пообещал Март. — Гарантий не даю, но… может, и сыщутся такие хлопцы…
Через два дня после того разговора в криминальном мире столицы произошло весьма незаурядное событие. В «верхнем» кабинете одного из ресторанов Москвы были обнаружены тела азербайджанского вора в законе Муслима и двух приближенных к нему авторитетов — Гасана по кличке Бок и Нияза — совсем без клички. Судя по тотальному бардаку, царившему в помещении на момент обнаружения трупов, в кабинете приключилась тривиальная поножовщина: все трое зарезаны, орудия убийства числом два находились на месте преступления.
Версия внутриклановой разборки устраивала очень многих: своенравный Муслим в последнее время вел себя крайне некорректно — и не только по отношению к славянам, с земляками тоже особенно не миндальничал. Кроме того, вор очень сильно тормозил решение вопроса о разделе бензинового рынка, не желая переступать пресловутый «закон» и сотрудничать с коммерсантами новой волны. Короче, негибкий он был, намертво закостеневший в своих архаичных воровских постулатах.
Единственное, что раскачивало обстановку и порождало в уголовной среде нездоровые слухи, — это удивительное мастерство вора и его сотоварищей в искусстве владения ножом. Как правило, пьяные поножовщики наносят друг другу множественные удары, кромсая малочувствительную разгоряченную плоть, иссекая конечности и лица неглубокими бороздами и проливая при этом лужи крови. Хлопцы, прошедшие зоновскую школу, за редким исключением, невероятно живучи, убить их «пером» по пьянке дело непростое. Бывали случаи, когда мужичонка, с виду вроде бы худой и невзрачный, получив до трех десятков ударов ножом, плелся к себе «на хату», засыпал в пьяном виде и спустя ночь умирать не желал, несмотря на обильную кровопотерю…
Оба подручных вора — Нияз и Гасан — были убиты одним точным ударом в сердце. Два трупа, две колотые раны, и всего несколько капель крови — нож, обнаруженный в застывшей руке вора, имел длинное узкое — как у стилета — лезвие.
Самого же Муслима «угостили» в левый глаз, вогнав по самую рукоять охотничий нож с широким лезвием. И более — ни одного пореза.
Вырисовывалась довольно странная картина: как будто авторитеты дрались минут десять, круша все вокруг в неистовой ярости, затем вору вдруг прискучила сия развлекуха, он извлек свой «стилет» и в мгновение ока заколол своих оппонентов двумя снайперскими ударами — Озарение, что ли, набежало внезапно? А кто-то из подручных, уже агонизируя, но все еще пребывая в состоянии боевого транса, засадил в последнем усилии патрону в око свое фирменное «перо» с магазинным номером…
— Ловко, но… неожиданно, — сказал Чернов Марту, отпирая сейф в своем кабинете. — Ты ведь лаже не предупредил, что нашел людей, которые возьмутся… За задатком не пришел. Сколько они хотят?
— Денег не надо, — покачал головой Март. — Я сказал, что это мой личный враг. Он опасен для меня, и его нужно немедленно устранить… В общем, они это сделали просто из уважения ко мне. Ваше имя, сами понимаете, я не называл.
— Очень приятно, — Чернов запер сейф и внимательно посмотрел на своего начальника охраны — словно в первый раз его увидел. — Ннн-да… Личный враг, говоришь? Ннн-да… Серьезные вы люди, Андрей Владимирович. Не хотел бы я стать твоим личным врагом… Кстати — обращайся ко мне на «ты», хватит чиниться. И вот что — собирайся помаленьку, послезавтра ты уезжаешь.
— Далеко? — отвлеченно поинтересовался Март — в этот момент его занимали совсем другие мысли.
— Да нет, рядом тут, — Чернов весело подмигнул. — Три часа лету. Прокатишься во Францию, там для тебя зарезервировано местечко на курсах подготовки телохранителей.
— Я тебя плохо охраняю? — удивился Март. — Или моя методика тебе не приглянулась?
— Не в этом дело, Андрей, — успокоил собеседника Чернов. — У тебя великолепные задатки, чутье, прекрасные администраторские способности. Мы ко всему этому добру присовокупим европейскую школу и будем делать деньги. Я просто нутром чую, что это крайне перспективный бизнес — помяни мое слово, в недалеком будущем на это будет огромный спрос.
— Что за бизнес? — Март доверительно подмигнул. — Воров мочить?
— Веселый ты парень, Андрюха! — Чернов усмехнулся одними губами — в бледно-голубых глазах застыли колючие льдинки. — Ты это… больше не поминай об этом. Договорились? А бизнес вполне даже приличный — физическая защита. Вернешься, сам все увидишь…
Спустя шесть месяцев, погожим майским утром Март вернулся в родную столицу, отягощенный европейским дипломом секьюрити и тремя здоровенными чемоданами. Не мог мачо укатить из Франции налегке, не обобрав нескольких модных ателье и обувных салонов. Встречавший в Шереметьеве Чернов усмешливо наблюдал, как носильщики, тужась, запихивают неподъемные чемоданы в багажники, затем обнял возвратившегося блудного начальника охраны и повез куда-то за город, не сказавши, зачем.
— И чего ты меня сюда притащил? — удивился Март, когда кортеж из трех черных «Вольво» (так и не залюбил бензиновый король отечественные модели!) подкатил к огороженному высоким забором комплексу строений, расположившемуся в уютном лесочке на берегу Москвы-реки. — Теперь здесь наша штаб-квартира?
— Это школа телохранителей, — не без гордости сообщил Чернов. — Пробита по всем инстанциям, все оформлено — комар носу не подточит. Можно набирать персонал и штамповать лицензированных специалистов. За хорошие деньги, разумеется… — Тут он озабоченно встрепенулся:
— Да, кстати, — в твоем дипломе о праве на обучение что-нибудь сказано?
— Обязательно, — успокоил шефа Март. — На этот счет можешь не беспокоиться… Школа, говоришь? Как-то необычно звучит — школа. Не курсы, не колледж там или еще что… Школа, завуч, директор. Хм… И как эта ваша школа называется?
— Наша школа, — с нажимом произнес Чернов. — Наша. Название сам придумаешь — потому как директор здесь ты. Ты же и соучредитель. Персонал тоже ты наберешь, и учебную программу составишь по примеру европейской. И вообще — давай, занимайся. У меня других дел по горло…
…Марту потребовалось 12 минут, чтобы застрелить девять резиновых морд — включая ту, что была в холле на первом этаже. С десятой пришлось немного повозиться. Эта последняя мишень, судя по всему, находилась на втором этаже: хитрые ассистенты, отчаявшись выловить «телохрана», засели в холле и преспокойно покуривали, выжидая, когда Директор впадет в ярость и добровольно полезет на рожон. Директор потворствовать прихотям ассистентов не счел целесообразным: тихонько спустился и при помощи небольшого зеркальца полюбовался с лестничной клетки — как сидят да куда смотрят.
Сидели так: двое в конце холла, по обеим сторонам коридора, а третий рядом с лестницей — ползучим ящером подкравшийся Март слышал его дыхание. Смотрели на 21-й номер, первый по коридору слева, даже дверь в него открыли — видимо, чтобы не проспать, ежели Директор вдруг пожалует с улицы, через окно.
«Бездельники, — огорчился Март. — Никаких затей, трудятся по принципу „чем проще, тем лучше“. А вот я вас за это накажу!»
Выбравшись на улицу, раскрутил «кошку», ловко бросил, цепляя за подоконник, и влез по веревке в номер 22, расположенный по коридору напротив того, что находился под наблюдением.
— Привет, мужики, — буднично бросил Директор, вылетая в коридор и проскакивая в распахнутую дверь номера напротив. — Спасибо, что открыли, — работы меньше!
Ассистенты молодцы — лупанули навскидку, три пластиковые пули сочно шлепнули в дверь, которую «телохран» успел, захлопнуть за собой.
Очень хорошо! Секунда — перезаряжание, еще две секунды, чтобы доскочить до двери, — целая вечность! Ухватив за боковину стенной шкаф, Март, напрягая мышцы в неимоверном усилии, выдрал его из ячейки и торцом пришпандорил к двери. А повозитесь-ка, хлопчики! Сначала ассистенты, потом плотники.
Из прихожей шагнул в комнату, держа наготове пистолет.
— Плюх! — из-за кровати выскочила искомая морда, тревожно затикала таймером. Март победно улыбнулся, в мгновение ока прикончил морду и прыгнул к окну. Сзади в дверь тяжело забухали ассистенты, намекая, что пора убираться отсюда к чертовой матери.
— Ах вы, умельцы народные, мать вашу так! — Это Директор потянул за шнурок жалюзи и ругнулся от возмущения: доступ к раме преграждала ажурная решетка. — «Никиты» насмотрелись, значитца? А почему тогда не кирпичная кладка? Или лень было раствор месить?
Входная дверь с ужасным треском лопнула — шкафу осталось жить считанные секунды. Да, плотникам придется потрудиться, баталия сегодня вышла не на шутку сердитая.
— Директор, сдаваться будешь второму номеру — я впереди иду! — прокричал из коридора веселый голос. — Сегодня я курю «Гавану» — как раз в буфете две коробки осталось!
— Сегодня ты куришь писюн, — не согласился со столь вольной трактовкой ситуации Март. — Только не взатяжку, я прослежу… — Коротко разбежавшись, он мощно прыгнул ступнями на решетку, сосредоточивая на небольшой площади по контуру подошв колоссальную энергию всех 85 кило хорошо тренированного мяса.
Крак! Дзиньк! Шмяк! — восемь гвоздей-»соток», впившихся в сочную плоть оконной рамы, с жалобным скрежетом выскочили на свет божий, решетка вывалилась наружу, круша раму совместно со стеклами. Следом вывалился Март — ловко сгруппировался в полете, умудрившись оттолкнуться от решетки, и приземлился рядышком, на газон, засеянный для пущей мягкости «футбольной» травкой «Канада-грин».
Не останавливаясь. Директор несолидно, зайцем, метнулся к двухметровому забору и перемахнул через него в одно касание. Таким образом «телохран» благополучно выбыл из тренировочной зоны, своевременно выполнив все условия упражнения. Ассистенты остались с носом.
— Чего пялитесь, бездельники? — без особого торжества в голосе крикнул Март, зафиксировав в порушенном оконном проеме на втором этаже три физиономии, обескураженно рассматривающие свежие дыры от гвоздей и распростертую на газоне решетку. — Ну ни хрена себе, потрудились, называется! Будете так работать — с голоду помрете…
Глава 2
Трудно не согласиться с расхожим мнением, которое утверждает, что миром правит случай. Авось. Небось. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Бог не выдаст, свинья не съест. Раз на раз не приходится — И так далее — до бесконечности, на языке разных народов в различных интерпретациях. Это явление космического порядка — на Земле с ним вряд ли удастся разобраться. Суть его, несмотря на многочисленные смелые заявления всяких-разных пророков от начала летосчисления до наших дней, недоступна пока никому из смертных, а подтверждением тому служат такие часто употребляемые в обиходе выражения, как «Его Величество Случай», «Волею случая», «Трагическая случайность» — она же роковая, счастливая и так далее. Случай — это божество. Капризное, непредсказуемое, ветреное и совершенно равнодушное к людским проблемам. Найдите самого крутого мужика в вашей деревне, который может ВСЕ, — как утверждает молва и он сам порой, поддавшись гибельному обаянию восторженного хора почитателей. Возьмите у него ежедневник и посмотрите, что там записано. Вы можете обнаружить там все что угодно, от «послать за пипифаксом» и «трижды отыметь секретаршу Лизаньку» (два за выходные) до «начать войну с Дубовомужицком» — то бишь с соседней деревней. Но даже у самого сильного мира сего вы не прочтете в ежедневнике что-нибудь типа: «17.30 — Сделать Беду; 18.00 — подготовить и провести Чудо…», либо что-нибудь в этом же роде. Потому что Чудо, равно как и Беда, — случаются. Именно случаются, а не делаются, производятся, организуются, осуществляются. Это нерукотворные явления, они вне компетенции человеческого поля приложения усилий, они не делаются по чьей-то злой или доброй воле. Если кто-то из сильных людей с большим самомнением, прочитав эти строки, тотчас задумает дать команду на подготовку Чуда либо Беды, спешу предупредить: ничего хорошего из этого не выйдет. Тайный водопровод, подведенный к заброшенной церквушке для будущего святого источника, который при большом стечении публики внезапно забьет фонтаном в день ваших именин, недолго будет оставаться Чудом как таковым. Обязательно найдутся люди, знакомые с водопроводчиками, которых вы нанимали, слух быстро просочится в народ — и все, привет вашему рукотворному Чуду. То же самое ожидает вас во всех остальных чудотворных потугах — не верите на слово, можете попробовать. А если вы большой оригинал и после долгих и безуспешных попыток соорудить случай, пожелаете обмануть судьбу весьма нетривиальным способом, я вас очень прошу — не торопитесь. Потому что, когда вы сиганете башкой вниз с конька вашей трехэтажной виллы, ник-то не поверит, что это несчастный случай.
— Знаем мы такие случаи! — скептически скажут мудрые люди. — Сами такие… Не иначе, это чеченский след. Или рука Березовского. Мы этими несчастными случаями по горло сыты. До того случаи пошли странные — в протоколе пишут:
«…на теле шестьдесят четыре огнестрельных ранения, отсутствует голова и половые органы. Смерть наступила от неумелого обращения с сильнодействующими транквилизаторами. Таким образом, факт гибели г-на Пцруера следует считать несчастным случаем…»
Но довольно о всяких посторонних случаях — примеров им несть числа. Давайте лучше забросим к черту околофилософские маразматические рассуждения и обратимся к нашему конкретному Его Величеству Случаю.
Представьте себе далекий 1955 год. Глухая сибирская тайга, двухпутная железная дорога, небольшой поселок при леспромхозе, две зоны — жилая и производственная, конвойный батальон, и окрест, в радиусе пятисот километров, — ни души.
Февраль месяц стоит на дворе, колкая поземка метет, не переставая, стужа лютая место имеет. Голодные вульфы по ночам садятся в кружок у казармы батальона и воют от дикой зависти: с кухни жареным мясом пахнет.
И вот в таком гиблом месте застревают сразу два поезда. Первый следовал из Новосибирска в Омск и вез гастролировавшую в полном составе труппу театра оперы и балета. А второй был специальный: состоял он всего из четырех вагонов, в которых разместился путешествующий по бескрайним просторам Сибири с инспекцией молодой комсомольский начальник из самой Москвы с разнообразными прихлебателями, исполнителями и писарчуками.
Поезда одновременно въехали на станцию (квадратная будка с телеграфом, угольный склад, акведук и два семафора) и минут сорок заправлялись углем и водичкой. Пассажиры в это время приобретали за недорого пирожки, обжаренную в луке картошку и разнообразные соленья у тутошних шустрых бабусь, примчавшихся из поселка. А когда все были готовы отправляться, выяснилось вдруг, что ехать нельзя — ветер притащил с севера дикого необъятную вереницу мглистых туч и грянула снежная буря. за десять минут засыпавшая расчищенные накануне пути по колено снегом.
Стоять! — распорядился комсомольский начальник, мудро глядя из окна своего уютного вагона на взбесившееся небо. — За час еще столько же накидает. Пусть телеграфируют в Омск, чтобы по окончании этого безобразия сюда срочно выслали бригаду снегоочистителей — мне завтра в обед нужно быть в Новосибирске.
— График — к ебеней матери, — поделился наблюдениями с помощником машинист другого поезда, сидя в жарко натопленной кабине паровоза, так же мудро глядя на небо и употребляя соленые рыжики с картошкой. — Если еще пару часов будет вот так, засядем на неделю — раньше снегоочистители никак не пробьются…
Машинист оказался прав — поезда застряли на несколько дней, и пассажиры вынуждены были умирать со скуки, любуясь на серое небо, плюющееся снеговыми зарядами. В конце концов молодому комсомольскому начальнику это изрядно надоело, и он, пользуясь тем, что оказался здесь самым главным, велел директору театра организовать представление для местных жителей и пассажиров — в честь надвигающегося праздника.
— Какое представление, батенька? — удивился директор — лощеный интеллигент в возрасте, презрительно посматривавший на молодого выскочку через дореволюционное пенсне. — Где? Вот в этой будке? В нее как раз влезет контрабасист и две лилии от декораций «Лебединого озера». Вы думаете, что говорите? И потом — кто из аборигенов придет смотреть балет? Вы в своем уме, молодой человек?! Вы лучше организуйте раздачу бесплатной водки — я знаю, у вас в вагоне-ресторане этого добра в избытке. Чалдоны на всю жизнь запомнят этот акт доброй воли и по весне выложат ваше имя камнями на берегу реки. А через черточку напишут, что они о вас думают. Что-нибудь, типа гомосек… мгм… нет, это слишком сложно для них, что-нибудь попроще напишут.
— Но-но! — грозно нахмурился комсомольский начальник. — Мне кажется, вы не правильно понимаете политику партии и игнорируете важность момента. Как бы мне не пришлось по приезде в Новосибирск принять меры, чтобы вами занялись из Министерства культуры…
Директор, очевидно, не хотел, чтобы ими занимались из вышеупомянутого министерства, — он скорчил страдальческую гримасу и всем своим видом показал, что согласен на все, что угодно, — кроме министерства. А в душе затаил лютую злобу и пожелал, чтобы поезд стоял тут подольше — тогда глупый молодой повеса обязательно выкинет какой-нибудь неприличный номер, его можно будет застукать на месте преступления — с поличным взять, и тогда уж поиздеваться над гаденышем вволю! Однако виду не показал — старая школа, — смотрел доброжелательно, как мясник на жирного поросеночка, приготовленного на убой.
— Ну вот и славно, — смилостивился комсомольский начальник, превратно истолковав доброжелательный взгляд директора. — Насчет декораций не беспокойтесь. Командир батальона дает вам взвод солдат, чтобы соответствующим образом оборудовать поселковый клуб — приступайте…
0 всех перипетиях представления распространяться не стану — скажу лишь, что оно не удалось с самого начала. В клубе было стыло, народ по большей части пожелал оставаться дома, а те, кто явился, оказались вдрызг пьяными. Для массовости пригнали два отряда зеков под конвоем — остальные были заняты расчисткой снега, который грозил к утру завалить основное ограждение жилой зоны. В дополнение ко всем неприятностям приключилось еще вот что: комсомольский начальник — устроитель этого веселого мероприятия, рискнул сесть за стол совместно с батальонными офицерами в соседствующем с клубом доме — там проживал командир батальона, жена которого на зиму укатила с детьми в Омск к матери. Офицеры собрались не в преддверии светлого праздника 23 февраля, до которого оставалась еще целая неделя, а потому что аккурат в тот день у командира батальона были именины. Волею случая так вышло… К началу первого действия (ставили пресловутое «Лебединое озеро») веселье было в самом разгаре, офицерам стало так хорошо, что ни о каком балете никто и слышать не желал. Давили песняка, анекдоты травили политические — теперь можно, теперь не страшно, — вкусно хрустели капусткой и маринованными груздями в сметане, закопченного поросенка потребляли и с довольным видом косились на два ящика водки, которые про запас стояли прямо тут же, в зале. Лейтенант Дятлов обещал, что через пять-семь тостов смотается на другой конец поселка и привезет на санях аж четверых егерских жен, у которых мужья по случаю непогоды застряли на дальних точках — он-де загодя разведку провел и все там в ажуре. Ну какой тут может быть балет? Правда, замполит — как самый культурный — робко заикнулся: ну их в задницу, этих егерских жен, после них потом приходится лобок брить и керосином промежность смазывать. А неплохо было бы для разнообразия пощупать балерин, которых в клубе будет целый вагон. Там уж наверняка керосин не понадобится — культура, мать вашу! Однако его тут же поправили компетентные товарищи: а не хрена там щупать, дорогой боевой товарищ. Ледащие эти балерины, кожа да кости — смотреть без слез нельзя. Так что сядь и стакан возьми, нечего встревать поперек мнения коллектива.
Между тем комсомольский начальник к тому моменту был мертвецки пьян — хлипкий кабинетный организм не смог состязаться в выносливости с лужеными желудками офицеров конвойной стражи. Подивившись непонятной для сибирского мужика слабости столичного гостя, офицеры уложили комсомольца в спальне на кровать, а сами вернулись к столу, чтобы до утра продолжать со всех сторон приятное времяпрепровождение.
Однако посидеть как следует доблестным воякам не дали. В середине первого акта сильно нетрезвый завклубом за каким-то бесом полез в гримерную, где был за что-то ударен неодетой балериной по морде и упал на пол ввиду крайней неустойчивости своего сиюминутного положения. Падая, завклубом опрокинул керосиновую лампу (буквально перед самым началом представления в гримерной совершенно случайно перегорела проводка, а починить не успели), занавески вспыхнули, и спустя несколько секунд в помещении полыхало пламя. Локализовать сие досадное происшествие было бы очень просто, если сразу принять надлежащие меры: содрать занавески и быстро истоптать их пуантами. Но таковые меры приняты не были — мужественная балерина, несмотря на острую неприязнь, потратила минуты три на то, чтобы вытащить из гримерной завклубом, который сильно ударился головой и оттого на время полностью утратил вменяемость. А когда вытащила, было уже поздно — огонь взялся за деревянные перегородки, выскочил в коридор и принялся лизать обитые шпоном стены. Расположившийся в оркестровой яме и созерцавший оттуда представление клубный плотник Панкрат, бывший также изрядно под градусом, первым учуял запах дыма — сквозняком протянуло через подвал — и выдвинулся на место происшествия. Не вникнув в ситуацию, плотник решил, что его начальник при смерти, и, грозно рыкнув на балерину, велел ей помочь транспортировать тело на выход. Балерина, пребывавшая в состоянии идеомоторной прострации от всего происходящего, перечить не посмела, и они вдвоем потащили завклубом на улицу. Таким образом, совершенно непреднамеренно, без злого умысла, огню дали время окрепнуть и разрастись до размеров настоящего пожара; когда толпившиеся за кулисами участники представления увидели клубившиеся из-под коридорной двери струйки дыма, вся служебная половина клуба была уже охвачена пламенем. Какой-то умница подскочил к двери и распахнул ее настежь — а противоположная дверь была неплотно прикрыта плотником, который с балериной куда-то к чертовой матери уволок завклубом, — в результате чего в длинном коридоре мгновенно возникла великолепная тяга. Пламя обрадованно ухнуло, резво плеснуло на сцену, жарким дыханием опалив волосы всем, кто имел неосторожность находиться поблизости, и принялось жадно жрать пропыленные насквозь тяжеленные портьеры.
В зрительном зале началась паника — из присутствующих никто и не подумал попытаться противостоять стихийному бедствию, все ринулись прочь из горящего клуба и тем самым создали грандиозную давку, в которой немало людей получили серьезные травмы.
К чести праздновавших именины офицеров, следует отметить, что при поступлении тревожного сигнала они повели себя правильно и разумно — несмотря на изрядную к тому времени пьянственность.
— Г… Икх! Горим, — внятно икнув, сообщил зоркий сокол — лейтенант Дятлов, сидевший у окна и имевший возможность наблюдать за улицей. — Видимо, с егершами придется обождать…
— Действительно — горим, — привстав из-за стола и глянув в окно, подтвердил командир батальона. — Не иначе — подожгли, сволочи! Так, товарищи офицеры, всем форма шинель и на выход. Прошу помочь мне организовать пожаротушение…
И действительно — организовали. Штатских отправили за лопатами, чтобы снег кидать, в близлежавших домах реквизировали все ведра, зеков выстроили в две колонны к имевшимся в наличии колодцам, а конвойными солдатами оцепили редкой цепочкой прилегавший к клубу район — чтобы зеки не удрали под шумок. Но блатная рать и не собиралась никуда удирать: пурга, холодина, на пятьсот километров вокруг ни одного села. Куда, к черту, бежать? Сгинешь в этакую непогодь, и следов не найдут — волки сожрут вместе с костями и биркой. Напротив, все старательно работали, устраняя общую беду, а какой-то здоровенный активист из ссученных вообще полез проявлять благородную инициативу — облился водой и ломанулся в клуб: посмотреть, не остался ли кто там лежать, зашибленный в панике. И что вы думаете? Нашел. Оказывается, при тотальной ретираде прима труппы хряпнулась с разбегу в оркестровую яму и, всеми кинутая на произвол судьбы, валялась там без сознания. Ссученный активист вынес приму на руках, победно кашляя дымом, предъявил командиру батальона и поинтересовался, что с нею делать. А командиру недосуг было заострить внимание на столь ничтожной по сравнению с масштабом бедствия детали: он хрипло орал на штатских огнеборцев, которые, в отличие от зеков, никак не могли разобраться с лопатами по расчету и бестолково суетились, мешая друг другу.
— Да ну ее в задницу! — Комбат потыкал пальцем в сторону своего дома, который ближе всех был расположен к клубу. — Ну, оттащи ее ко мне. И этим скажи — пусть туда дуют, а то обморозятся нагишом… Давай, проваливай!
Последнее замечание насчет «этих», которые нагишом, касалось труппы, подпрыгивающей на пуантах неподалеку от клуба и, по всей видимости, оркестра — хотя оркестранты были вовсе не нагишом. Но добросовестный ссученный активист этого последнего замечания не расслышал — вокруг орали, пламя гудело, — он вприпрыжку помчался выполнять первое распоряжение, благо дом комбата находился на территории района оцепления и препятствий доброму рыцарю с биркой на груди никто не чинил.
Оказавшись в зале комбатова жилища, ссученный активист аккуратно уложил приму на диван и хотел было тут же покинуть помещение, дабы влиться в ряды пожаротушенцев, но внимание его привлек накрытый стол… Представляете? Сибирь, зима, зона. Баланда и черные сухари. Кусочек ржавого прошлогоднего сальца — надолго запоминающееся событие. А тут… Водки было — море, закуска же превосходила самые смелые зековские мечты. Искушение было столь велико, что активист не удержался и, залпом опрокинув стаканчик, принялся стремительно поедать насаженный на чью-то вилку добротный кус жареного поросенка. Ах, как здорово! Вот везуха-то! Закусил, мозги слегка затуманило… обратил внимание на приму. Балерина лежала на диване, мерно дыша и не подавая признаков активности. Прима была хороша собой и прекрасно сложена, а одежонка ее вполне позволяла рассмотреть все подробности женской конституции. Ага! Так-так…
Активист вначале ужаснулся пришедшей в голову пакостной мыслишке — показалось, что это бред, вызванный запрещенной едой. Но при ближайшем рассмотрении этот «бред» таковым не оказался: в доме больше никого не было, в ближайший час сюда никто не заявится.
— А что я — не человек, что ли? — дрожащими губами пробормотал активист. — А почему не попробовать…
Метнулся к окну — все на улице были заняты пожаром. Вернувшись к дивану, зечара аккуратно стянул с примы трико и в процессе этого занятия до того возбудился вдруг — хоть стреляй его в этот момент, ничем не остановишь! Балерина не подавала признаков жизни, голова ее была повернута к спинке дивана, глаза прикрыты. Осторожно разведя тренированные бедра примы, активист с минуту любовался курчавым женским естеством и не мог поверить своему счастью. Восемь лет без бабы: только грязные «петухи» да размеренная мастурбация на рисованные зоновским художником картинки (в то время эротических журналов, если помните, в природе соцреализма не водилось, а любые пикантные фотографии безжалостно изымались бдительной администрацией). Восемь лет. И вдруг — на тебе, с неба упало…
Обмирая от волнения, активист закинул точеные лодыжки примы на свои плечи, медленно, по миллиметру, вторгся в безответную плоть молодой женщины и, поверив наконец, что это не сон, принялся яростно дергать тазом, дрожа при этом, как в лихорадке, животно рыча и выкрикивая нечлено-раздельные проклятия…
Процесс завершился спустя двенадцать секунд — предсмертно вскрикнув, активист рухнул всей массой на приму, конвульсивно задрожал волосатым задом и затих; показалось ему, что умрет сейчас от блаженства неземного, обрушившегося на его зековский организм. Однако не умер, сволочь, — спустя минуту опомнился, сполз с дивана и на карачках пошлепал к столу. Метнул подряд еще два стакана водки, закусил хорошо, с непривычки моментально окосел и вернулся к дивану.
— Ну держись, красючка, — щас попрыгаем по-настоящему…
Совсем раздев приму, которая продолжала пребывать в бессознательном состоянии, активист вновь вторгся в безответную плоть и на этот раз терзал ее минут десять, с чувством, толком, расстановкой, вовсю наминая маленькие упругие груди, покрикивая от удовольствия и даже напевая что-то из блатного репертуара.
— Эх, хорошо в стране советской жить! — счастливо заключил активист, заканчивая резвиться и натягивая штаны. Пора было убираться восвояси — все что можно было желать от жизни, он уже получил. Вот привалило, так привалило! Теперь два с небольшим года — до самого звонка — можно будет без картинок обходиться: глаза прикрыл, и вот она, балеринка на диване, дрочи сколько влезет! А кореша от зависти помрут. Слюной будут исходить всякий раз, как он станет расписывать все эти удовольствия… Тут, однако, в затуманенном алкоголем сознании всплыло справедливое опасение: а ведь не поверит никто! Начнешь рассказывать корешам, на смех подымут: ты че фуфло толкаешь, баклан! Разве в такое можно поверить?
— А мы щас так замастырим… — хитро подмигнув своему троящемуся в серванте отражению, пробормотал активист и нетвердой походкой покинул гостеприимный дом.
Дошлепав до очереди к колодцу, пакостник шепнул что-то двоим зекам, передававшим по цепочке ведра, те незаметно покинули строй, прихватили из соседней очереди еще троих, и все пятеро, растворившись в темноте, прошмыгнули в дом комбата.
Ой, что там было, в этом проклятом доме! Не буду описывать все эти гнусности — сами наверняка догадываетесь, чего там наворотили пятеро диких мужиков, дорвавшихся внезапно до водки и беззащитной женщины. Следует, однако, отметить, что зеки не утратили окончательно чувства здоровой осторожности и ящик водки оставили — ежели все забрать, то офицеры сильно осерчают по прибытии и могут быть весьма неприятные последствия. А истерзанную приму, так и не пришедшую в себя, поместили на кровать в спальню, туда же бросили ее разорванный сценический наряд. В процессе закладки примы на кровати был обнаружен тихо похрапывающий комсомолец, почему-то совсем одетый. Пьяные зеки сообразили — быстро раздели бедолагу, положили в обнимку с балериной и, накрыв их одеялом, удалились, довольно хихикая от того, что все у них получилось как в сказке. Зековской сказке…
Пробуждение комсомольского начальника было ужасным. Голова раскалывалась. Во рту — будто кошачий горшок неделю держали. Желудок просился наружу: одно неосторожное движение, и выйдет вон, прихватив заодно и весь кишечный тракт. За окном стыло серел вьюжный рассвет, в лицо невыносимо несло ярким светом лампочки. В дверях толпились люди, с противоположной стороны кровати кто-то в белом пихал нашатырь совершенно нагой женщине, которая, будучи вся в синяках и засосах, тихо стонала, прижимая руки к низу живота.
— Что ты с ней сделал, ГАД?! — истошно орал невесть откуда взявшийся директор театра, грозно сверкая пенсне. — Что!!! Ты!!! С ней!!! Сделал!!!
— Я это… я решительно ничего… — мучительно проблеял комсомольский начальник, стараясь поглубже влезть под одеяло. — Я тут это… Того… Спал я…
— СПАЛ!!! — прорыдал директор, тыча пальцем в сторону несчастной примы. — Ты посмотри на нее! Извращенец!!! Да тебя не только с комсомола — под суд, ГАД! Под расстрел, ГАД! О-о-о… ГАД!!!
— Ну ты — полегче, — пьяно качнувшись из зала в спальню, заявил комбат. — Может, у них того… икх!.. любовь, в смысле. Может, они того… икх!.. поженятся, в смысле… Семья будет — ячейка общества…
— Да какая, к свиньям, любовь!!! — дико вытаращился на комбата-миротворца директор. — Какая, к свиньям, ячейка?! Ты посмотри на нее! Синяки! Засосы! Это любовь?!
— Может, того… икх! — Комбат глубокомысленно поднял указательный палец и очертил в воздухе рваную окружность. — Может, страсть… Икх!.. — в смысле — дикая. Нечеловечья. Неземная. Икх! Он же неженатый! Почему же не… икх!.. почему же нельзя?
— Страсть? — обескураженно прошамкал директор, сразу скисая. — Поженятся? Что-то мне с трудом…
— Любовь у нас, любовь… — плаксиво пробубнил комсомольский начальник, которому в этот момент хотелось как можно быстрее оказаться в уборной. — И обязательно поженимся… будет прекрасная комсомольская свадьба… безалкогольная. А теперь — подите все прочь, я вас умоляю…
А далее все происходило по давно набившей оскомину схеме. Спустя некоторое время прима, как и полагается, начала прилежно прибавлять в животе. Под давлением мстительного директора молодой комсомольский начальник вынужден был жениться на балерине — не хотел парень под суд. Впрочем, он особенно не переживал из-за случившегося: прима была хороша собой, характер имела средней степени стервозности и начальнику со всех сторон понравилась. Единственно, после падения в оркестровую яму и трагических приключений в доме командира батальона дамочку стали изредка посещать легкие припадки раздвоения личности. До родов ей трижды чудилось наяву: то она была Мессалиной, то Клеопатрой, то почему-то (совсем из другого колхоза) — Прасковьей Брюс, наперсницей великой Като. Врачи, однако, утверждали, что это временное явление и беспокоиться не стоит — вскоре все само собой пройдет. А комсомольский начальник и не беспокоился — его гораздо больше волновало другое. Как всякий образованный человек, он хорошо знал, что сооружать ребенков в пьяном виде не рекомендуется — печальная практика показывает, что от этого могут получиться такие уроды, от которых общество потом в ужасе шарахается и плачет горькими слезами. Опасения комсомольца были вполне обоснованными: он прекрасно отдавал себе отчет, что в момент впрыска семенной жидкости был до того нетрезв, что совершенно не помнил ни сам впрыск, ни где, собственно, он вообще с этой распрекрасной примой познакомился. Что хорошего можно было ожидать от такого непродуманного акта?
Но вот минуло ровно семь с половиной месяцев после памятного возгорания поселкового клуба, и бывшая балерина благополучно разрешилась от бремени мальчиком.
— Недоношенный… Не урод ли? — первым делом поинтересовался комсомольский начальник, прибыв в роддом. — Дураком не будет?
— Красавец, — успокоила его зав. отделением, почтительно провожая по коридору и на ходу пристраивая гостю на чело марлевую повязку — хоть комсомольское, а все же начальство. — Вес — три восемьсот, рост — пятьдесят один сантиметр. Норма.
— Ну и что — норма, — пробубнил из-под повязки начальник. — Знаете ведь, как бывает — растет себе, растет как все, а как заговорит, тут сразу всем понятно — УО[5]! И сразу в интернат его…
— Господи, какие глупости вы говорите! — возмутилась зав. отделением. — Которые УО — сразу есть признаки. А этот по всем статьям хорош. Вылитая ваша копия! Да вот — сами полюбуйтесь… — В этот момент они вошли в палату, где лежали полтора десятка спеленатых младенцев. Врачиха, соотнесясь по бирке, ловко выдернула из кучи новорожденных пеленчатый сверток и всучила его комсомольцу.
— Как две капли! — льстиво повторилась заведующая, с умилением наблюдая за трогательной сценой.
Комсомольский начальник чуть не прослезился от радости. Заведующая, конечно же, по-доброму врала: младенец как две капли был похож на всех остальных новорожденных, находившихся в этот момент в палате, и пока никакими признаками, кроме цвета кожи, не подтверждал свою идентичность с папанькой. Но то, что он имел нормальную стать и родился без видимых физических отклонений, наполнило душу аппаратчика невероятным облегчением.
— Будет Серегой, — взволнованно пробормотал комсомолец, вручая сверток заведующей. — В честь деда. В наш корень удался! Этот задаст жару девкам…
Вот так и появился на свет маленький Серж — Сергей Павлович Лиховский, рожденный по злой воле прихотливого случая, управлявшего чувствами мерзких пакостников, которые ради удовлетворения своей сиюминутной похоти не пощадили беззащитную молодую женщину. В последующем мы с вами убедимся, что Его Величество Случай, которому Лиховский и обязан своим появлением на свет, довольно часто взбрыкивал в судьбе этого человечка. А пока давайте немного понаблюдаем, как креп и мужал наш случайный парень — в этой истории он играет далеко не последнюю роль…
Серж рос как и полагается всем нормальным детям. Вопреки опасениям папеньки, УО он не стал: титьку употреблял правильно, прудил не более, чем положено, заговорил вовремя — причем, как это зачастую принято в комсомольских семьях, сначала заорал «ДАЙ!!!», а уже потом, спустя неделю, милостиво согласился поименовать маму. Папу, как ни старались домочадцы, дитятко упрямо не желало эксклюзивно вычленять из окружающей среды. До известного момента всех особей мужеска пола — в том числе и отца — Серж фамильярно обзывал странным термином: Ыгун. Бывалоче, папанька к манежу подойдет, Серж радостно пустит слюни и как заорет: «Ыгун»!!!
— Японскому учите? — как-то поинтересовался пьяненький папин начальник, забредший по какому-то недоразумению к подчиненному после очередного фуршета. — Однако! Не рановато ли? Ходить толком еще не умеет…
— Ыгун! — задорно крикнул Серж, обращаясь к папиному начальнику и протягивая к нему руки.
— Но-но… — опасливо отстранился начальник — пьяный, сволочь, а разумеет, что почем! — Я тут ни при чем — ты это брось… вот он, твой Ыгун.
— Да он так всех мужиков навеличивает, мерзавец, — расстроенно пояснил отец Сержа. — Японский тут ни при чем. Такого понятия, как «папа», для него пока не существует. Мы для него все на одно лицо. Ыгун — и все тут. Откуда что берется?…
Недоразумение вскоре прояснилось. Глуховатая маман бывшей балерины — Марья Петровна, бессменно пребывавшая при молодой семье в качестве няньки, постоянно торчала в зале у окна и наблюдала за улицей — скучно ей было. Увидит, как зять возвращается с работы, и орет на всю квартиру: «А вот и наш попрыгун скачет! Опять нажрался, гадина…»
Так же нелестно она отзывалась о друзьях зятя — все они были для нее попрыгунами. И знаете, не без оснований. Специфика работы диктовала свои условия: комсомольский начальник вынужден был частенько участвовать в различных «активах» и конференциях, неизбежно завершавшихся фуршетами, и, как следствие, прибывал домой изрядно навеселе. Друзья и приятели, которых он приводил в гости, также не отличались особой трезвостью: как и хозяин квартиры, они перемещались шаловливой прыгающей походкой, вполне оправдывающей суровое отношение старой антисоветчицы (бабка происходила из знатного дворянского рода и непонятно каким образом выжила в кровавой карусели послереволюционных реформ).
Когда Сержу исполнилось шесть лет, родители его переехали в Ленинград. Пасмурная северная столица, каждый камень которой был насквозь пропитан мрачным духом российской истории, оказала мощное влияние на формирующийся характер нашего героя. Мальчишка рос тихим и замкнутым, сторонился шумных ребячьих компаний и предпочитал большую часть времени проводить в одиночестве. Родители были страшно заняты: папахен неутомимо шарахался по служебной лестнице, которая оказалась крутой и скользкой — вроде бы поднялся на верхнюю ступень, сделал пару неловких движении и опять скатился. Кроме того, сын не спешил радовать папашу ярким проявлением наследственных черт, свидетельствующих о его (сына) принадлежности к славному роду Лиховских, — с течением времени он. также не стал походить на мать, и вообще непонятно было, в кого же молодец удался.
— Он — вылитый дед, — оправдываясь, заявляла бывшая прима. Однако фотографии деда в семейном архиве отсутствовали — в свое время бабка их зачем-то уничтожила, так что документально подтвердить сходство было невозможно. Затаив в душе смутные подозрения, комсомольский начальник к сыну охладел и как бы перестал его замечать вообще.
Мать, стараниями вельможного мужа, быстро обретшего хорошие связи и нужных приятелей (все сплошь — попрыгуны), получила в городском комитете культуры престижную должность, которая требовала полной отдачи и совсем не оставляла времени на воспитание сына.
Воспитанием занималась бабка. Привить внучку полное неприятие советской системы старая монархистка целью не ставила: это было для нее слишком глобально, поскольку о таком понятии, как «дошкольная педагогика», она никогда не слышала. Тем не менее уже к шести годам маленький Серж прекрасно знал, что в родной стране все плохо: у власти стоят «тупоголовые дегенераты», которые не в состоянии управлять «армией алкоголиков и тунеядцев», все, что было хорошего, разграбили и продали немцам, а все более-менее приличные люди с мозгами, коих не успели перестрелять, выехали за рубеж. За рубежом, Дескать, благодать божья, там всем хорошо и при первой же подвернувшейся возможности нужно туда сматываться. Как видите, здоровым патриотизмом тут даже отдаленно не пахло — вот этот последний постулат насчет того, что за рубежом все лучше и при первой возможности нужно туда сматываться, прочно засел в неокрепшей головке и с течением времени не прошел.
Наряду с латентной неприязнью к советской системе бабуська-монархистка привила внучку маниакальное пристрастие к истории. Особенно это касалось истории России, причем — дореволюционной. Ребенок должен проникнуться духом былого могущества Великой России, впитать каждой клеточкой своего развивающегося организма неувядающий дух великих побед и вообще ясно понимать, как хорошо было до революции. Все, что случилось после октябрьского переворота, престарелая статс-дама считала трагическим недоразумением и заявляла, что этот период изучения недостоин — дескать, скоро он благополучно завершится и все образуется. Будем жить как прежде.
Серж проникся и впитал. Читать он начал с четырех лет, быстро пристрастился к этому полезному занятию и к моменту поступления в среднюю школу уже имел свое собственное мнение по поводу процессов, происходящих в окружающем его мире.
— Вундеркинд! — восхищалась завуч — по совместительству преподаватель истории.
— УО, — кратко резюмировал классный руководитель — физик, он же математик. — Дурная наследственность, не иначе.
Школу Серж посещал неохотно: краеугольным камнем отечественной педагогической системы являлась активная целенаправленная пропаганда советского образа жизни и вообще всего советского. Дореволюционная история, скрупулезно отретушированная советскими учеными, воспевала добродетели мужика и крестьянина и всячески поносила «гнилую монархическую систему с ее осатаневшими прихлебателями». Это показалось Сержу странным, поскольку расходилось с мнением многоуважаемой бабушки-воспитательницы, и потому он с ходу отверг предлагаемую для общего пользования методологию среднего образования. Кроме того, изучение таких дрянных ненужных предметов, как химия, физика, математика и так далее, отнимало драгоценное время, которое можно было потратить с гораздо большей пользой — например, для чтения хороших книг. В доме Лиховских имелась прекрасная историческая подборка, собранная стараниями бабушки, которая не только умудрилась сохранить доставшиеся ей по наследству фамильные манускрипты, но и приобрела у работного люда за бесценок массу замечательных книг из разграбленных в смутные послереволюционные годы дворянских библиотек. Серж запоем проглатывал все, что подсовывала ему бабушка. Примерно треть произведений, имевшихся в библиотеке Лиховских, принадлежали перу зарубежных авторов. Сержа, однако, это нисколько не смущало: бабушка сносно владела французским, относительно неплохо знала немецкий, поскольку по матери была немкой, и в объеме программы Смольного института знала латынь. От нечего делать она охотно делилась своими познаниями с вундеркидистым внуком, и к десяти годам он легко читал книги, написанные на вышеупомянутых трех языках.
В школе Серж был изгоем. Рабоче-крестьянских детей, которые были дурно воспитаны и плохо пахли, он считал недоумками и не старался скрыть своего к ним отношения. Как следствие, эти самые рабоче-крестьянские дети платили заносчивому номенклатурному ребенку открытой неприязнью, травили его и частенько бивали под горячую руку. В школу он приносил любимые книги и втихаря читал их на уроках, пряча под партой, вследствие чего хронически не успевал по ряду предметов, требующих усидчивости и внимания. В конце концов преподавателям это надоело и они попытались вызвать в школу вундеркиндова отца. Однако к тому времени папаша-попрыгун уже занимал весьма солидный пост, посещать школу ему было как-то недосуг, и в результате классная руководительница вынуждена была записаться к нему на прием.
— Мальчик должен прекратить читать на уроках, — решительно заявила классная. — Мальчику необходима общественная нагрузка, чтобы он сблизился с коллективом.
Папашка экстренно отдал Сержа на бокс. Там вундеркинду моментально набили рожу, и он наотрез отказался ходить в такое нехорошее место. Примерно то же самое получилось с волейболом и баскетболом — только там рожу бить не стали, а заявили тренеру: «С этим козлом играть не будем. Он нас за людей не считает. А если будете заставлять, мы ему такое устроим — сам убежит!»
Бывшая прима посоветовала оставить парня в покое, но папашка воспротивился — даешь общественную нагрузку и все тут. В конце концов остановились на драмкружке при Доме пионеров: там никто морду не бил, ребята в основном были интеллигентные, и Сержу неожиданно этот вид нагрузки понравился. Он великолепно играл порученные роли и настолько преуспел в театральном искусстве, что инспектировавший Дом пионеров маститый искусствовед был поражен до глубины души.
— Вам нужно обязательно поступать в театральное училище, мальчик мой, — растроганно пробормотал он, поприсутствовав на репетиции. — В вас дремлет великий талант перевоплощения — к этому нужно относиться соответствующим образом! Нельзя разбрасываться тем, что дарит нам мать-природа…
А Серж и не думал разбрасываться — он давно понял свое призвание и не собирался ему изменять. Идя навстречу пожеланиям отца, мальчик перестал таскать в школу книги — теперь он читал ночами, а на уроках спал. В большой квартире Лиховских вундеркинду была отведена просторная комната. После того, как все домочадцы укладывались спать, Серж запаливал свечи в двух старинных канделябрах, презентованных бабушкой, и погружался в увлекательный мир истории. Перед мысленным взором юного книголюба вставали панорамы великих битв и хитроумных интриг, он полностью выпадал из пресловутой советской действительности и плыл по хронологическим волнам, запросто сопоставляя себя с известнейшими персоналиями разных времен, беседуя и споря с ними о целесообразности того или иного исторического деяния, как просто повлиявшего на судьбу отдельно взятого народа, так и существенно менявшего мироустройство в целом.
По окончании школы Серж заполучил четверочный аттестат: преподаватели не посмели обидеть вундеркинда, папашка которого к тому времени залез еще выше по партийной лестнице и теперь запросто открывал ногами двери любых большущих кабинетов. Встал вопрос: кем быть? Папаша настаивал, чтобы сын избрал карьеру дипломата или военного — остро хотелось видеть отпрыска в высшем эшелоне управления. Все предпосылки к тому наличествовали: Серж был далеко не дурак, несмотря на свои исторические вывихи, а здоровый протекционизм во все времена считался вполне нормальным явлением.
— Пока я в силе, я тебя везде засуну! — упорствовал номенклатурщик. — Пользуйся! И прекрати дурить — ты своей историей на хлеб себе не заработаешь!
— Ничего, прокормите — вы у меня не бедные, — не согласился упрямый отпрыск и втихаря поперся поступать на истфак Ленинградского государственного университета. Тамошние ученые хлопцы послушали вундербеби и всем гамузом шмякнулись в обморок от выказанных им знаний. Крутили парня три дня и так и этак, пытались выяснить причину такой нездоровой эрудированности, а напоследок, когда Серж процитировал по-латыни какой-то затерханный документишко времен Пунических войн, председатель комиссии — старый умненький профессор, печально вздохнул и развел руками: «Вы, батенька, не по адресу зашли. Увы — но мы вас научить ничему не можем, вы и так все знаете».
«Мне диплом нужен, — скромно сообщил Серж. — Я хочу в архив попасть…»
В порядке частного случая Сержа зачислили сразу на третий курс, и он принялся прилежно посещать занятия. На лекциях спал — он действительно знал все, что давали в объеме университетской программы. Ночами читал книги и жил себе в свое удовольствие: хитроумный папашка купил для отпрыска двухкомнатную квартиру, желая, чтобы он сполна вкусил самостоятельной жизни и привыкал к независимости.
— Денег не давать, жратвы — тоже, — распорядился партийный босс. — Пусть покрутится, зарабатывая себе на хлеб, поработает вечерами — тогда у него отпадет охота ночами читать. И не сметь его обстирывать! Пусть сам! — Последнее было сказано повышенным тоном — специально для глуховатой Марьи Петровны, которая тут же согласно закивала.
Распоряжение папахена было с первого же момента гнусно извращено домочадцами: бывшая прима систематически снабжала любимого сыночка деньгами на карманные расходы, а бабуська-антисоветчица регулярно перла на квартиру внука необъятные авоськи с провиантом, готовила всякие вкусности, раз в неделю наводила у него генеральную уборку и обстирывала. Серж как сыр в масле катался — такая жизнь ему нравилась, и менять в ней он ничего не собирался, полагая, что так будет продолжаться целую вечность.
По окончании университета киндер-сюрприз без особого труда добился, чего хотел, — получил совсем недоходную должность в одном из архивов Ленинграда. Вот тут он развернулся на славу! Первые полгода вообще не вылезал из архива: оброс кудлатой бороденкой, отпустил хиппоподобные патлы, покрылся коростой от грязи и посадил зрение — пришлось обзаводиться очками. Дома появлялся крайне редко — некогда было, столько всего нужно прочитать! Бабуська таскала ему готовые обеды, пыталась мыть из бутылки горячей водой и заставляла менять белье.
На работе Серж накоротке сошелся с такой же архивной барышней тридцати лет от роду. Была она очкаста, фигурой неказиста, ликом страшна и дюже вонюча — тоже некогда было за собой следить. Но умна, блин, да начитанна — застрелись! Серж эту дамочку за интеллект шибко возлюбил и познал с нею радость первого плотского восторга, после чего они регулярно развлекались по ночам и в обеденные перерывы прямо в читальном зале либо в хранилище: немытые тела страстно сопрягались на книжных стопках, покрытых исторической пылью, сквозь давно не чищенные зубы прорывались восторженные вопли, опять же, с историческим подтекстом: «О, мой Цезарь!!! А-о-о, мой Антоний! Мой меч богов, золоторогий Искандер!!!»
А в ответ: «О, моя Клеопатра, властительница душ! Моя Клио, вместилище вековой мудрости!!!»
Вот таким образом и жил наш славный парень — хорошо ему было. Незаметно пролетали дни, размеренно текли годы, в маленьком мирке Сержа царили уют и покой, страшненькая архивная подружка рожать была не приспособлена, что вполне устраивало их обоих. «Крутиться», как советовал папанька, архивариус не желал, вполне обоснованно считая, что не стоит при таких обеспеченных родителях тратить время на добывание теплого места под солнцем. Прокормят!
Однажды Серж заметил, что из специального фонда архива пропадают старинные документы и отдельные листы различных рукописей. В основном это были бумаги, подписанные лицами царствующих домов и их вельможными родственниками, либо исполненные лично монархами пометки, записки и письма. Поначалу архивариус чуть рассудка не лишился при виде такого кощунства. Затем остыл, пришел в себя и принялся скрупулезно вычислять, кто же этим занимается. И вычислил. Хищения были хорошо спланированы и осуществлялись организованной группой, в которую входил также один из руководителей архива, о чем свидетельствовали последние инвентаризационные описи — в них числились давно украденные документы, не заметить отсутствие которых было просто невозможно.
Первым порывом Сержа, как полагается, было желание немедленно сдать всю эту триздобратию в компетентные органы. Но, немного поостыв и поразмыслив, архивариус решил поступить несколько иначе. Судя по размаху деятельности ворюг и полному отсутствию с их стороны каких-либо мер предосторожности, они должны были вот-вот либо попасться сами, либо умотать куда-нибудь подальше, где их не сможет достать карающая десница правосудия.
Составив реестр отсутствующих документов, Серж пришел к выводу, что воры поверхностно знакомы с содержимым хранилища — они брали только то, что лежало рядом, так сказать, на поверхности, и не стремились лезть в глубь неисчерпаемого бумажного моря. А наш парень, перелопативший за годы работы каждый листик в своем архиве, был прекрасно осведомлен, какую историческую ценность представляют собой некоторые документы, до которых не дотянулись грязные руки хапуг. Еще не вполне отдавая себе отчет, каким образом это может ему пригодиться, Серж в течение недели отобрал наиболее ценные, с его точки зрения, бумаги и таким образом насобирал дома целую папку документов. Папку он припрятал на чердаке своего дома, после чего с легким сердцем потопал в УВД и заявил об обнаруженной им недостаче.
Операцию по поимке ворюг разрабатывали непростительно долго и коряво: в момент ее завершения все злоумышленники благополучно удрали за рубеж, оставив родную милицию с носом. Бдительному сотруднику выдали денежную премию и повысили его в должности, после чего он продолжал функционировать в обычном режиме: все свободное время читал, а в перерывах ел и совокуплялся со своей кривомордой подружкой, которая так и не научилась мыться и оттого пахла по-прежнему. Перестройка его не коснулась — из окон архива не было видно коммерческих палаток, «быков» с золотыми цепями и новонавороченных предпринимателей с большими пачками долларов.
Но вот грянул суровый 1993 год. После ряда мероприятий, предпринятых местными правоохранительными органами против когорты влиятельных партийных руководителей, Сержиного папахена упекли в Кресты, откуда он скоропостижно отбыл на пятнадцать лет в Нижний Тагил — за хищения госсобственности в особо крупных размерах. Имущество конфисковали, и благополучная семья номенклатурщика с удивлением обнаружила, что она оказалась на улице. По счастью, квартира Сержа была оформлена на имя матери, поэтому осталась вне поля деятельности судебных исполнителей. Бабушка с матерью переехали к архивариусу, и семья начала жить в непривычном для нее режиме полуголодного существования. От страшного огорчения по поводу утраты супруга (точнее, обеспечиваемого им благополучного положения) бывшая прима как-то незаметно впала в состояние устойчивого нервного расстройства и стала негодна для той престижной работы, на которую ее в свое время пристроил муж-попрыгун. Предпосылки для восстановления прежних позиций отсутствовали напрочь, жизнь становилась все хуже, и нервное расстройство довольно быстро перешло в закономерное тихое помешательство — теперь экс-приму вообще нельзя было никуда выпускать, и она безвылазно сидела дома, под присмотром бабки-антисоветчицы. Серж неожиданно заметил, что оказался единственным кормильцем, и немало удивился этому факту — в его жизни всегда было все как раз наоборот!
— Это что ж — я вас теперь до самой смерти содержать должен? — опечалился архивариус — его мизерной зарплаты не хватало даже для того, чтобы прокормить самого себя. — Нет, так не пойдет — надо что-то придумать…
У страшненькой подружки Сержа имелась заначка на черный день: в результате строжайшей экономии она скопила за годы работы две тысячи долларов. Путем длительных переговоров, проходивших под эгидой нешуточной угрозы полного разрыва отношений, нашему парню удалось уболтать архивную диву, и она скрепя сердце отдала ему эти деньги.
Серж в первом попавшемся турагентстве приобрел пятидневный мини-тур по Европе, выправил документы и наведался на чердак, где до поры пылилась надежно припрятанная заветная папка, упакованная в целлофан. Покопавшись в бумагах, архивариус извлек три документа, определенным образом связанные с маршрутом предстоящего тура, папку снова упрятал и пошел домой собирать вещи.
— Куда собрался? — праздно поинтересовалась престарелая антисоветчица, наблюдая за сборами внука.
— За границу! — лаконично выкрикнул Серж — бабушкина глухота с возрастом росла в геометрической прогрессии.
— Все нормальные люди рано или поздно бегут за границу, — с видом безропотной покорности судьбе констатировала Марья Петровна. — Нас, значит, бросаешь… Ну, ничего — мы как-нибудь перебьемся. Мать твою отдам в психдом, сама помру потом — надоело мне тут… Лишь бы ты там нормально устроился. Языки знаешь, не дурак, у тебя все должно получиться…
— Я скоро вернусь! — гаркнул Серж в бабкино сморщенное ухо. — Немного денег вам привезу! Так дальше жить нельзя!
— Оттуда никто не возвращается, — покачала головой Марья Петровна. — Там хорошо. А деньги просто так тебе никто не даст — дураков нет.
— Посмотрим, — загадочно пробормотал Серж, взял чемодан и, поцеловав на прощание бабку, покинул квартиру — его группа отправлялась вечерним рейсом.
Оказавшись в Австрии, Серж отстал от группы, нанял таксиста и прокатился по одной из исторических областей этой сказочной страны. Путеводителя у него не было, но он в нем и не нуждался; поскольку прекрасно ориентировался на местности, помня еще с детства названия каждой деревушки и поместья, вычитанные в бабкиных книгах.
Первый намеченный для посещения замок вполне оправдал надежды архивариуса: здесь все дышало стариной, нынешний владелец — прямой потомок знатной династии, некогда правившей этими землями и водившей родство с несколькими монаршими дворами Европы, не счел нужным ничего переделывать на современный лад, а лишь отреставрировал доставшиеся ему по наследству владения.
— Какая прелесть, — слегка взгрустнул Серж, озирая исполинских размеров зеленую лужайку перед вековыми стенами из тесаного камня, окаймленную стриженными по линейке шпалерами декоративного кустарника. — Я бы продал душу дьяволу, чтобы владеть всем этим…
Хозяин замка принял Сержа в огромной библиотеке, по совместительству служившей и кабинетом. С заметным душевным трепетом обозрев величаво взиравшие на него корешки старинных фолиантов, Серж приступил к изложению предмета своего посещения. Разговор вели на немецком — посетитель прекрасно понимал владельца замка, а вот владелец пришел в немалое смущение, вслушиваясь в речь неожиданного визитера.
— Вы немец? — поинтересовался он. — Из какой провинции происходите?
— Немец? — хмыкнул Серж, припомнив неоднократно читанный булгаковский шедевр. — Хм… Да, пожалуй, немец. Отчасти. Отчасти поляк, отчасти русский. Космополит, в общем. На диалект внимания не обращайте — я изучал языки по старым книгам под присмотром бабушки дворянки, а посему речь моя изобилует давно вышедшими из употребления анахронизмами. Но вы меня понимаете?
— Понимаю, — кивнул владелец замка. — Мне приятно слушать вашу речь — давно не встречался с людьми, употребляющими столь изысканные выражения.
— В таком случае, взгляните на этот документ, — Серж извлек из потайного кармана жесткий конверт и вручил отпрыску древней династии пожелтевший от времени листок.
По прочтении документа лицо отпрыска пошло красными пятнами, лоб вспотел, а руки предательски задрожали.
— Это… Это не более чем искусная подделка, не правда ли? — нервически улыбаясь, предположил он. — Упоминание об этом документе имеется в эпистолярном реестре музея нашего рода, но… но сам он давно и безнадежно утрачен. Вы никак не могли… Где вы взяли ЭТО?!
— Я спер его из большевистского архива, — не стал врать Серж. — Он подлинный — я вам это гарантирую своим честным словом. Если есть желание, отправьте на экспертизу. Я дам вам свои координаты, телефон, и вы прямо сейчас можете справиться обо мне по месту работы — дабы не подумали, что явился тут к вам мошенник и пытается всучить какую-то дрянь. Телефон, надеюсь, у вас имеется? Подумайте, я не спешу.
Тут следует оговориться: пояснить, отчего отпрыск пошел пятнами, а наш парень вел себя так уверенно. Документик являлся не чем иным, как откровенной запиской одного умирающего принца, в которой говорилось, что какой-то сынишка его рожден не богом даденной супругой, а прижит от некоей польской маркитантки. И таким образом, вся ветвь, отпочковавшаяся от знатного рода через этого сынулю, является незаконнорожденной — в том числе и отпрыск, ныне владеющий замком. Понятно теперь, отчего пятна и нервическая дрожь?
— Да нет, экспертиза, как мне кажется, тут ни к чему, — после продолжительной паузы решил отпрыск. — Знаете, я вам почему-то верю… Сколько вы хотите за этот документ?
Серж задумался. Он никогда не продавал ворованные документы и понятия не имел, сколько они стоят.
«Как минимум пять тысяч баксов, — подумал он. — Две — Офелии вернуть (так звали его страшненькую подружку), и три — себе. Если удастся оставшиеся две бумажки пристроить за такую же сумму, можно потом целый год кататься как сыр в масле. А вообще, лучше пусть сам скажет — может, больше даст…»
— Я хотел бы выслушать ваше предложение, — дипломатично заявил Серж. — Документ, сами понимаете, имеет немалую историческую ценность. Особенно для вас. И я хотел бы получить сумму в долларах. Мне так удобнее…
— Видите ли, в настоящий момент я испытываю некоторое стеснение в средствах, — замялся отпрыск. — И потому не могу выплатить вам подлинную стоимость этого документа…
Читать бесплатно другие книги:
