Самолет без нее Бюсси Мишель

1

29 сентября 1998

23:40

Теперь вы знаете всё.

Кредюль Гран-Дюк поднял перо и невидяще уставился на огромный виварий. Несколько секунд он смотрел на отчаянные метанья арлекина – стрекозы, за которую три недели назад заплатил две с половиной тысячи франков. Редкий вид. Одна из самых крупных в мире стрекоз, точная копия своих доисторических предков. Арлекин, длинным телом выделявшийся из десятков судорожно копошащихся сокамерниц, перелетал от стенки к стенке, снова и снова безнадежно тычась в стекло. Тюрьма. Ловушка.

Они чувствовали, что скоро умрут.

Перо вернулось к листу бумаги. Кредюль Гран-Дюк нервно дернул рукой.

Я собрал в этой тетради все улики, все следы, все версии. Восемнадцать лет расследований. Все здесь, на этой сотне страниц. Если вы читали их внимательно, то сейчас знаете столько же, сколько известно мне. Возможно, вы окажетесь проницательней? Возможно, поймаете нить, которую я упустил? Найдете ключ к разгадке? Если он вообще существует… Возможно, возможно…

Почему бы и нет?

Но для меня все кончено.

Перо задрожало и замерло, зависнув в нескольких миллиметрах от тетрадного листа. Голубые глаза Кредюля Гран-Дюка снова скользнули по стеклянной стенке вивария, метнулись к камину, в котором языки пламени пожирали сваленные грудой газеты, документы и картонные папки, и вернулись к столу. К строкам в тетради.

Было бы преувеличением сказать, что я не испытываю ни сожалений, ни угрызений совести. Но я сделал все, что мог.

Кредюль Гран-Дюк долго всматривался в последнюю написанную строчку, а затем медленно закрыл светло-зеленую тетрадь.

Я сделал все, что мог, повторил он про себя и остался доволен этим заключением.

23:43

Он поставил ручку в стакан, достал из правого ящика стола пачку желтых стикеров, оторвал один и прикрепил к обложке тетради. Рука снова потянулась к стакану с ручками и карандашами. Выбрав маркер, он крупными буквами вывел на листке: Для Лили. Оттолкнул от себя тетрадь и встал из-за стола.

Сверкнула медным блеском лежащая на столе табличка: Кредюль Гран-Дюк. Частный детектив. Он не сдержал кривой ухмылки. Все давным-давно привыкли называть его Гран-Дюком, забыв о нелепом имени. Все, кроме, может быть, Эмили и Марка Витраль. Да и то это было много лет назад. Когда они были маленькими. Вечность назад.

Гран-Дюк прошел на кухню. Окинул взглядом металлическую раковину, стены, выложенные белой восьмиугольной плиткой, закрытые шкафчики светлого дерева. Идеальный порядок, все вымыто, сияет чистотой; мельчайшие следы протекавшей здесь жизни скрупулезно уничтожены, как в съемном доме, возвращаемом владельцу. Гран-Дюк всегда отличался аккуратностью и педантичностью во всем, до самого последнего пустяка. Он знал за собой эту черту. Многое объяснявшую. Практически все.

Он подошел к камину, приложил ладони, ощутил тепло. Наклонился и бросил в огонь еще две картонные папки. И отшатнулся от снопа искр.

Это тупик.

Он потратил тысячи часов, копаясь в деталях этого дела. И все улики, заметки, выводы сейчас обращаются в пепел. Еще пара часов – и от его расследования не останется и следа.

Восемнадцать лет поисков псу под хвост.

Ну не смешно ли?

В пламени камина горела вся его жизнь. Жизнь, единственным свидетелем которой был он сам.

23:49

Через 14 минут Лили исполнится восемнадцать лет. Во всяком случае, официально исполнится. Кто же она такая? Он так и не пришел к окончательному выводу. Пятьдесят на пятьдесят. Как и в первый день работы. Орел или решка.

Лиза-Роза или Эмили?

Он потерпел неудачу. Матильда де Карвиль истратила целое состояние. Восемнадцать лет оплачивала его труды. Ради чего?

Гран-Дюк приблизился к письменному столу и налил себе еще бокал желтого вина[1]. Пятнадцатилетней выдержки, из особых запасов Моники Женевэ. В конечном итоге, возможно, единственный приятный момент во всем расследовании. Поднося бокал к губам, он улыбнулся. Нет, в Гран-Дюке не было ничего от карикатурного пьянчуги-сыщика. Пил он редко, только если был важный повод, зато в вине разбирался превосходно. И разве день рождения Лили – не достойный повод? Не говоря уж о том, что это последние минуты его жизни.

Детектив одним глотком допил вино.

Пожалуй, это одно из того немногого, что достойно сожаления, – ни с чем не сравнимый вкус желтого вина, то поразительное ощущение, что оно производит, обжигая своей восхитительной терпкостью и заставляя на миг забыть о наваждении, освободиться от мучительных раздумий над тайной, разгадке которой он посвятил жизнь.

Гран-Дюк поставил бокал на стол и потянулся за светло-зеленой тетрадью, и желая, и не решаясь напоследок открыть ее. Уставился на желтый квадратик с надписью «Для Лили».

После него останется эта тетрадь, эта сотня страниц, написанных в последние дни. Пусть они ее прочитают – и Лили, и Марк, и Матильда де Карвиль, и Николь Витраль, и полиция, и адвокаты, и любой другой, кому захочется с головой нырнуть в этот омут…

Это будет увлекательное чтение, вне всякого сомнения. Подлинный шедевр детективного жанра. История, от которой захватывает дух. Всё здесь, в тетради.

Всё. Кроме окончания.

С тем же успехом он мог оставить им детектив с вырванной последней страницей или триллер, в котором последние пять строк стерты.

Жульничество? Конечно.

Но, может быть, его читатели решат, что они умнее его, и, не жалея сил, начнут искать разгадку.

Он ведь поначалу тоже верил в успех. В нем всегда жила уверенность, что доказательство существует, что у этого уравнения есть решение, а он просто что-то упустил. Это было всего лишь смутное ощущение, но оно не желало его покидать. И позволило ему дожить до нынешнего дня, до дня окончательного провала, потому что ровно через десять минут Лили исполнится восемнадцать… Как знать, может быть, иллюзорная вера в успех сидела где-то глубоко в его подсознании, не давая ему опустить руки. Все-таки это было бы слишком жестоко – потратить столько лет на поиски ключа к несуществующей двери…

Я сделал все, что мог. Гран-Дюк перечитал написанные им слова. Ладно, остальное его больше не касается.

Обвел комнату прощальным взглядом. Хотел было выбросить пустую бутылку и вымыть бокал, но передумал, улыбнувшись сам себе. Полицейских и врачей, которые будут стоять над его телом, вряд ли смутит грязный бокал. Стол красного дерева и навощенный паркет будут забрызганы его кровью и ошметками мозгов. Та еще картина. Если только его исчезновение не будет обнаружено сразу, что само по себе маловероятно (кто его хватится?), соседи забьют тревогу, когда запах станет невыносимым, а это значит, что здесь будет лежать полуразложившийся труп, по которому с мерзким жужжанием ползают жирные мухи.

Лишний довод «за», подумал Гран-Дюк.

Подобрал и бросил в камин отлетевший в сторону картонный квадратик.

Если собрался уходить, уйди красиво.

Гран-Дюк медленно подошел к секретеру красного дерева, стоявшему в углу, напротив камина. Открыл средний ящик, достал из кобуры идеально вычищенный револьвер «матеба», серебристо блеснувший в отсветах пламени. Пошарив рукой в глубине, нащупал три патрона 38-го калибра.

Улыбнулся. Заученным движением откинул барабан и аккуратно уложил в гнезда патроны.

В принципе, хватит и одного, даже если он не вполне трезв и рука может дрогнуть. Но приставить дуло к виску и нажать на спусковой крючок он как-нибудь сумеет.

Вряд ли промахнется. Несмотря на 620 миллилитров алкоголя в крови.

Положив револьвер на стол, выдвинул левый ящик и достал пожелтевший от времени номер газеты «Эст репюбликен». Он потратил несколько месяцев, обдумывая, как обставит сцену своего ухода, и разработал целый ритуал, который должен помочь ему разом покончить со всем этим делом и вырваться из проклятого лабиринта.

23:54

Языки пламени в камине доедали последние бумажные листки. Детектив скользнул взглядом к виварию, откуда доносился отчаянный стрекот. Он отключил электрическое питание полчаса назад. Без пищи, лишенные кислорода, стрекозы не протянут и недели. А ведь он потратил немыслимые деньги на приобретение наиболее редких видов, долгие годы ухаживал за виварием, кормил его обитательниц мелкими насекомыми, следил за ними, спаривал, а уезжая по делам, поручал заботу о них специальной фирме.

Теперь они тоже умрут. Вместе с ним.

Вообще-то говоря, подумал Гран-Дюк, довольно приятно сознавать, что ты волен распоряжаться чужой жизнью: сначала опекаешь человека, а потом приговариваешь его к смерти; сначала даришь надежду, а потом приносишь в жертву. Играешь с чужими судьбами, словно лукавое и непредсказуемое божество… Но разве он сам – не жертва столь же беспощадного божества?..

Кредюль Гран-Дюк сел за стол и машинально отодвинул подальше светло-зеленую тетрадь, словно боялся, что на нее попадут брызги крови.

Развернул «Эст репюбликен». Номер от 23 декабря 1980 года. В который раз прочитал заголовок на первой полосе: «Чудесное спасение в Мон-Террибль».

Огромные буквы занимали большую часть газетной полосы. Под ними помещалась не слишком четкая фотография: искореженный остов самолета, вырванные с корнем деревья, истоптанный спасателями снег. Ниже шел короткий текст с описанием случившейся катастрофы.

В ночь с 22 на 23 декабря 1980 года на склонах Мон-Террибль, на франко-швейцарской границе, потерпел крушение аэробус 5403 «Стамбул – Париж». 168 из 169 пассажиров и члены экипажа погибли в результате столкновения с землей и вспыхнувшего затем пожара. Чудом спасся лишь трехмесячный ребенок, которого выбросило наружу до того, как самолет охватил огонь.

Гран-Дюк поднял глаза. Вот так он и умрет. Чуть наклонится вперед и пустит пулю себе в висок. Голова упадет на раскрытый газетный лист. Его кровь зальет страшный снимок, смешавшись с кровью ста шестидесяти восьми погибших. Его найдут через несколько дней или недель. Жалеть о нем некому. Не Карвилям же? Разве что Витрали, может быть, немного огорчатся. Эмили, Марк… Но больше всех – Николь.

Жестокая ирония судьбы.

После его смерти тетрадь отдадут Лили. Все правильно, ведь в ней – ее жизнеописание. Его завещание.

Гран-Дюк почти горделиво в последний раз полюбовался на свое отражение в медной табличке. Что ж, это будет хороший конец. Много лучше, чем все остальное.

По крайней мере, ему в этой жизни крупно повезло. Расследование длиной в восемнадцать лет…

23:57

Пора.

Он бережно передвинул газету, чтобы она лежала прямо перед ним. Наклонился над столом, взмокшая ладонь обхватила рукоятку револьвера.

Медленно поднял руку.

От прикосновения к виску холодного металла невольно вздрогнул. Ничего, он готов. Спасибо выпитому вину.

Выбросить из головы все мысли. Главное – не думать о пуле. Сейчас она в нескольких сантиметрах от его мозга, а через пару секунд разнесет ему череп.

Не думать ни о чем. Вглядеться в небытие.

Указательный палец нащупал спусковой крючок. Надо просто нажать, и все будет кончено.

Закрыть глаза? Или оставить их открытыми?

Капля пота скатилась со лба и шлепнулась на газету.

Открой глаза и сделай это.

Он качнулся вперед и остановил взгляд на газетном листе, лежащем в двадцати сантиметрах от лица. В последний раз посмотрел на обгорелые останки самолета. Посмотрел на фигуру пожарного, того сняли перед больницей в Монбельяре, с посиневшим младенцем на руках. Чудом спасшийся ребенок.

Палец на спусковом крючке напрягся.

23:58

Детектив скользнул опустевшим взглядом по газетной странице. Черные строчки расплывались перед глазами. Пуля, не встретив ни малейшего сопротивления, легко пробьет висок. Одно движение пальца, всего на пару миллиметров… Он сфокусировал взгляд на вечности, и пятна типографской краски обрели четкость, как будто кто-то подкрутил объектив фотокамеры. В последний раз посмотреть на мир через это окно, пока все не потонуло в смертном тумане.

Палец. Спусковой крючок.

Широко открытые глаза.

Неожиданно Гран-Дюк вздрогнул всем телом, словно от удара электрическим током.

Невероятно! Он все понял!

Палец медленно сполз со спускового крючка.

Вначале Гран-Дюк решил, что ему почудилось. Просто глюк. Защитная реакция мозга перед лицом неминуемой смерти.

Но нет!

То, что увидели его глаза на газетной странице, было абсолютно реальным. Бумага пожелтела, и краски выцвели, но никаких сомнений не оставалось.

Вот оно, решение загадки.

Мозг работал с поразительной ясностью. За все эти годы он перебрал десятки, сотни версий, но лишь теперь ему удалось ухватиться за кончик нити. Надо только потянуть за нее, и клубок распутается с пугающей простотой.

Истина казалась такой очевидной.

Он опустил оружие. Из горла помимо воли вырвался идиотский смешок.

Он посмотрел на часы.

23:59

Все еще не верилось, что это случилось. Руки тряслись. От затылка по позвоночнику прокатилась волна дрожи.

Он нашел разгадку!

Она с самого начала была здесь, на первой странице газеты. И терпеливо ждала своего часа. Потому что восемнадцать лет назад никто не сумел бы ее распознать. Все читали и перечитывали эту газету, вглядывались в детали и изучали подробности, но… Ни в 1980 году, ни в последующие годы догадаться о том, что ключ к тайне спрятан здесь, было попросту невозможно.

Решение лежало на поверхности. Но чтобы обнаружить его, необходимо было выполнить одно условие.

Одно-единственное. Совершенно безумное.

Взять в руки газету восемнадцать лет спустя.

2

2 октября 1998

08:27

Кто же они друг другу, эта парочка? Влюбленные или брат с сестрой?

Этот вопрос вот уже почти месяц терзал Мариам – хозяйку бара «Ленин», расположенного на перекрестке Сталинградского проспекта и улицы Свободы, в нескольких метрах от входа в университет Париж-VIII-Венсен-Сен-Дени. Бар в ранний утренний час пустовал на три четверти, и Мариам пользовалась моментом, чтобы расставить столы и стулья.

Парочка сидела на своем обычном месте в глубине зала, возле окна, за маленьким столиком на двоих. Они держались за руки и смотрели друг другу в глаза. У обоих – голубые.

Любовники?

Друзья?

Брат с сестрой?

Мариам вздохнула. Ее раздражала неопределенность. В большинстве случаев она могла довольно точно сказать, кто с кем из ее студентов крутит любовь. Она задвигалась быстрее. Надо еще протереть столы и хорошо бы подмести. Через несколько минут со станции «Сен-Дени-Университет» – конечной на 13-й линии метро – хлынет толпа спешащих, взбудораженных и уже усталых студентов… Станция открылась всего четыре месяца назад, но за это короткое время совершенно преобразила квартал. Университет в Сен-Дени теперь напрямую связан с центром Парижа.

Мариам быстро расставила вокруг столов дополнительные стулья. Среди тысяч прилежных и озабоченных учебой студентов немалую долю составляли те, кто перед лекциями обязательно заглянет в «Ленин» – выпить чашку кофе и спокойно выкурить сигарету, оттягивая минуту, когда надо будет тащиться в аудиторию. Подумаешь, опоздаю немного… А может, вообще прогулять? Мариам привыкла к тому, что без четверти девять в ее заведении начинается столпотворение. У нее на глазах университет Париж-VIII-Венсен-Сен-Дени, знаменитый своими гуманитарными факультетами и бунтарскими настроениями, превращался в заурядный вуз на городской окраине. Нынешняя профессура воротила нос от Парижа-VIII – им подавай Сорбонну, в крайнем случае Жюсьё…[2] Пока здесь не было метро, преподавателям приходилось ходить через квартал Сен-Дени и тем самым более или менее проникаться атмосферой этого района. Но теперь все иначе. Едва покинув здание университета, они ныряют под землю, садятся на поезд 13-й линии – и вперед, к столичной культуре, библиотекам, лабораториям, министерствам и прочим прекрасным вещам…

Мариам повернулась к стойке за губкой и исподтишка покосилась на парочку, которая не давала ей покоя, – красивую белокурую девушку и явно робеющего в ее присутствии здоровяка-парня.

Нет, они ей все нервы вымотают. Она уже ни о чем другом думать не может.

Кто они друг другу?

Мариам ничего не понимала в системе высшего образования, все эти зачеты, модули, забастовки ни о чем ей не говорили, но она как никто знала, что такое перемена. Она никогда не читала работ Робера Кастеля, Жиля Делёза, Мишеля Фуко, Жака Лакана и прочих звезд Парижа-VIII, может, пару раз видела кое-кого из них у себя в баре или на площадке возле университета, но считала себя крупным специалистом в психологии, социологии и философии – правда, в достаточно узкой области, касающейся студентов и их взаимоотношений. Среди завсегдатаев бара у нее были свои любимчики, и она, как хлопотливая наседка, опекала их, а влюбленным раздавала советы, ничем не уступавшие рекомендациям лучших профессионалов.

Мариам еще раз посмотрела на парочку возле окна. Несмотря на весь ее опыт, несмотря на всю ее интуицию, эти двое оставались для нее загадкой.

Эмили и Марк.

Она злилась, что не может с ними разобраться.

Робкие любовники или родственники?

Тайна, покрытая мраком. Мариам так и не пришла ни к какому выводу. Что-то с ними было не так. Вроде похожи, но в то же время совершенно разные. Как их зовут, Мариам знала – она помнила имена всех постоянных посетителей.

Парень, Марк, учился в Париже-VIII уже два года и был в «Ленине» частым гостем. Высокий, пожалуй даже симпатичный, но какой-то слишком правильный, что ли… Этакий лохматый «маленький принц», чересчур мечтательный и малость неуклюжий; похож на вечного первокурсника, не знающего правил и постоянно попадающего впросак; явный провинциал, к тому же небогатый: одевается чуть старомодно – видно, на крутые шмотки денег нет… В учебе тоже серединка на половинку. Насколько она поняла из разговоров, Марк учился на юридическом факультете и изучал европейское право. Все эти два года вел себя спокойно, больше слушал, чем говорил. Теперь Мариам знала почему.

Он ждал ее. Свою Эмили.

Она поступила в этом году, в сентябре. Значит, она года на два-три моложе его.

Кое-что общее в них было. Например, слегка просторечный выговор. Мариам затруднялась определить его происхождение, но то, что оба говорили одинаково, отметила с ходу. Между тем с Эмили этот выговор не монтировался совершенно, как, впрочем, и имя – слишком простое и обычное: Эмили. У Эмили были светлые волосы, как и у Марка, и голубые глаза – тоже как у Марка. Какие-то черты сходства между ними, бесспорно, имелись, но… Насколько неловким, простоватым, зажатым в каждом своем жесте выглядел Марк, настолько же Эмили казалась раскрепощенной и наделенной каким-то неуловимым аристократизмом, проглядывавшим в горделивой посадке головы и врожденной грации движений, которая передается по наследству от долгой череды благородных предков и шлифуется воспитанием в особой, привилегированной среде… Возможно, в каком-нибудь другом, знаменитом университете вроде Эколь Нормаль Сюперьёр или на великосветском приеме девушек с аурой, подобной той, что окружала Эмили, полным-полно, но здесь, в квартале Сен-Дени, она явно выделялась из общей массы.

Еще одна загадка была связана с деньгами. Уровень жизни Эмили не имел ничего общего с тем, что мог себе позволить Марк. Мариам умела с одного взгляда определить, где и почем куплены тряпки, в которых ходят ее студенты, – в H&M или в «Заре», у «Дженнифер» или в бутике «Ив Сен-Лоран»…

До «Ив Сен-Лорана» Эмили, похоже, недотягивала, но совсем чуть-чуть. Ее одежда отличалась простотой и элегантностью, оранжевая шелковая блузка и черная, асимметричного покроя юбка стоили, надо думать, небольшого состояния. Вывод: даже если Эмили и Марк родились и жили в одном и том же городе, принадлежали они к разным кругам общества.

И при этом были неразлучны.

Между ними угадывалась настоящая близость, а за месяц-другой совместной учебы такая просто не успевает сложиться. Они производили впечатление людей, знакомых с детства. Эта близость проскальзывала в тысяче мелких, привычных до автоматизма знаков внимания, какие Марк оказывал Эмили, – достаточно было посмотреть, как он касается рукой ее плеча, как отодвигает для нее стул, как придерживает перед ней дверь или наполняет ее бокал…

Мариам с легкостью расшифровала эти проявления заботы: так старший брат ведет себя с младшей сестрой.

Она протерла стул и со стуком поставила его на место, не переставая думать о странной парочке.

Эмили поступила в Париж-VIII в сентябре. Как будто приехала на подготовленную Марком площадку. Как будто он два года держал для нее место в аудитории и стол у окна в баре «Ленин». Мариам догадывалась, что учится Эмили блестяще, что она из тех студентов, что все схватывают на лету и полны честолюбивых помыслов. Изучает искусство или литературу. От Мариам не укрылось, с какой заинтересованностью Эмили читала учебники и другие книги, с какой легкостью, буквально по диагонали просматривала конспекты, над которыми Марк корпел часами.

Выходит, все-таки брат и сестра? Несмотря на социальные различия?

Ага, как же! Марк явно влюблен в Эмили.

Не увидит этого разве что слепой.

Марк любит ее. И никакой не братской любовью. Страсть, пожиравшая его изнутри, не могла укрыться от зоркого ока Мариам. Ошибка исключена.

Мариам понимала, что больше уже ничего не понимает.

Она следила за ними уже почти месяц. Любопытство было сильнее ее. Порой ей удавалось заметить у них на столе надписанную тетрадь с конспектами. Так что их фамилию она знала.

Марк Витраль.

Эмили Витраль.

Но даже общая фамилия ни о чем не говорила. Логично предположить, что перед ней брат с сестрой, но тогда откуда эти касания, которые наводят на мысли об инцесте? Она своими глазами видела, как Марк гладил Эмили по спине. Конечно, они могут быть женаты… Это в восемнадцать и двадцать лет? При том, что оба студенты? Случай маловероятный, но не невозможный. Или однофамильцы? Нет, в такие совпадения Мариам не верила. Если только они не дальние родственники. Какая-нибудь запутанная семейная история с приемными детьми и прочим в том же духе…

Мариам с яростью протирала и передвигала стулья, на что чашки за барной стойкой отзывались возмущенным звяканьем.

Судя по всему, Эмили очень привязана к Марку. Но во взглядах, которые она бросала на него, – особенно когда думала, что на нее никто не смотрит, – читались чувства более сложные, чем любовь. Казалось, ее гложет изнутри какая-то боль… Эта глубоко запрятанная печаль выделяла Эмили из толпы беззаботных студенток и придавала ей особое очарование. Завсегдатаи бара «Ленин», принадлежащие к мужскому полу, дружно пялились на нее, но ни один не смел за ней приударить – ее отстраненность словно держала их всех на расстоянии.

Всех, кроме Марка.

Он и находился здесь только ради Эмили. Не ради учебы, не ради науки. Исключительно ради нее – чтобы быть рядом и защищать.

Телохранитель.

Уж это-то Мариам сразу поняла.

Но остальное? Что же все-таки их связывает? Мариам не раз и не два заводила с Эмили и Марком разговоры на самые разные темы, но так ничего и не выпытала.

А, ладно, что толку голову ломать? В один прекрасный день она все узнает.

Она торопливо протирала последний стол, когда Марк махнул ей рукой.

– Мариам! – позвал он. – Принеси нам два кофе, пожалуйста. И стакан воды для Эмили.

Мариам усмехнулась про себя. Марк никогда не заказывал кофе, если приходил один. А вот если был с Эмили – всегда. Большую чашку.

– Сейчас принесу, голубки, – ответила Мариам.

Она назвала их так намеренно, чтобы подразнить.

Марк смущенно улыбнулся. Эмили – нет. Она сидела, низко опустив голову. Мариам только сейчас заметила, что Эмили нынче утром выглядит просто ужасно, как человек, всю ночь не сомкнувший глаз. Ее вежливая улыбка и безупречный, как всегда, наряд могли обмануть кого угодно, но только не Мариам. Готовилась к важному экзамену или зачету? Спешно дописывала курсовую?

Нет, учеба тут ни при чем.

Мариам вытряхнула в ведро кофейную гущу, сполоснула фильтр и включила кофемашину. Две чашки эспрессо.

Случилось что-то серьезное.

Впечатление такое, словно Эмили собирается сообщить Марку крайне неприятную новость. Мариам на своем веку перевидала сотни прощальных свиданий. Сначала бурное объяснение, а потом парень остается понуро сидеть перед своей чашкой кофе, а девушка уходит, чуть смущенная, зато свободная. Глядя сейчас на Эмили, можно было предположить, что она всю ночь мучительно раздумывала, но к утру приняла окончательное решение – и плевать на последствия.

Мариам медленно шла в дальний угол бара «Ленин», держа в руках поднос с двумя чашками кофе и стаканом воды.

Бедный Марк. Неужели он еще не догадался, что его дело швах?

Уж в чем в чем, а в бестактности Мариам никто бы не упрекнул. Она молча поставила на стол чашки и стакан, развернулась и удалилась, даже не стараясь прислушаться к чужому разговору.

3

2 октября 1998

08:41

Марк подождал, пока Мариам отойдет подальше. Затем наклонился к прислоненному к стулу рюкзаку, порылся в нем и достал небольшую квадратную коробочку, завернутую в серебряную бумагу.

– С днем рождения, Эмили! – весело сказал он. И протянул девушке подарок.

Эмили посмотрела на него с притворным негодованием.