Ангел скорой помощи Воронова Мария

Наде было очень жаль, что Коршунов такой равнодушный и холодный человек, немного грустно, что он, видя ее с дефективной Юлечкой на руках, невольно переносит часть своего отвращения и на нее саму, но что-то изменить она была не в силах. Костя такой, как есть, и она тоже, и любовь так сильно пустила корни в ее сердце, что уж непонятно, какими чудовищными пороками избранника можно ее вытравить. Остается только радоваться, что чувства ее безответны, и как бы дальше там ни повернулось, а жить с этим черствым сухарем Наде никогда не придется.

Приближался конец Яновой барщины. Белые ночи давно сменились темными и таинственными августовскими вечерами, кое-где начала подсыхать и желтеть листва, подступили еще по-летнему шумные, но уже долгие и промозглые осенние дожди, утренние часы дышали туманом. Начиналась осень, а с нею новый учебный год и новые надежды.

Яну льстило, что он понравился своим временным коллегам настолько сильно, что его не хотели отпускать, и начмед даже собирался пробить клиническую базу кафедры, чтобы Ян мог и дальше работать в этой больнице. План был хорош и всех устраивал, но для его реализации следовало подождать минимум два года, когда Ян защитит диссертацию и станет полноправным сотрудником кафедры. А сейчас ему предложили пару-тройку дежурств в месяц, от чего Ян, естественно, отказываться не стал.

Неплохая стипендия, дежурство тут, дежурство там, и, сложив все свои финансы, Ян вдруг с удивлением осознал себя богатым человеком. После многолетней привычки к нищете это оказалось довольно странное и грустное чувство.

Юный голодранец, перебивающийся от стипендии до стипендии, а случайные подарки судьбы беззаботно спускающий на разные плотские удовольствия, уходил в прошлое, а на смену ему появлялся респектабельный мужчина с конкретными целями и серьезными планами на жизнь.

Теперь доходы позволяли завести, например, сберкнижку и копить на автомобиль. Или на первый взнос за кооператив.

И уж конечно, такому солидному человеку в первую очередь необходимо подумать о женитьбе. Ян думал, и, надо сказать, гораздо чаще, чем о машине или жилищном вопросе.

Он скучал по Соне, да и Оля, внезапно вынырнувшая из прошлого, вызывала самые теплые чувства.

Ему приходилось почти каждый день видеться с обеими девушками по работе, и, черт возьми, они обе нравились ему! Но обе вели себя подчеркнуто по-дружески, упорно не понимая тонких и не очень намеков.

На первый взгляд между милой Олей и сдержанной Соней было мало общего, но обе они были хорошие девушки, и Ян знал, что мог бы, что называется, построить семью и с той и с другой. Если бы хоть одна из них согласилась, а не держала его за коллегу и приятеля.

Оля с Соней обе происходили из профессорских семей, находящихся в довольно близких отношениях, поэтому дружили с детства и теперь, работая в одном учреждении, снова сблизились. Они вместе ходили обедать, Соня подвозила Олю почти каждый день, так что Ян в редкие свободные минуты постоянно встречал их вдвоем, а клеиться к одной в присутствии другой, когда в свое время ухаживал за обеими, казалось ему очень некрасивым.

А главное, он, черт возьми, не знал, которая из девушек нравится ему больше!

Все-таки любовь разорвет тебе сердце, но с ней ты точно знаешь, зачем живешь, и видишь свое будущее так ясно, будто стоишь на вершине горы в погожий день… С Наташей он ни о чем себя не спрашивал, ни в чем не сомневался. Они были предназначены друг другу, вот и все.

Наверное, такое бывает раз в жизни, и если не получилось сберечь выпавшее на твою долю чудо, то оно никогда не повторится. И это справедливо, нечего роптать, а надо жить жизнь такую, как есть. Стать хорошим мужем для хорошей девушки, с которой уже было хорошо, не по-небесному, а по-земному.

Только вот для которой из них, вопрос…

В последний день работы Ян, как положено, проставился, накрыл в ординаторской скромный, но изысканный стол (две бутылки коньяка, бутылка водки, триста грамм сыра, банка шпрот и коробка конфет «Вдохновение» на закуску), но никогда так не бывает, чтобы хирурги сели отмечать, как собирались. Стоило заведующему скрутить золотистую пробку с коньяка, как поступила ущемленная грыжа.

Ян дернулся было в операционную, но ему, как герою дня, сказали отдыхать, заведующий пошел сам, строго наказав, чтобы без него ничего не трогали.

Решив, что это судьба, Колдунов спустился в рентгеновское отделение, но Соня уже ушла домой. Пока Ян соображал, рад он этому или огорчился, ноги сами понесли его наверх, в терапию. Может быть, судьба ждет там?

И действительно, Оля была еще на месте, ожесточенно строчила дневники. Похоже, работы у нее оставалось еще много, потому что, нетерпеливо кивнув Яну, она вернулась к своему занятию, даже не спросив, что ему нужно.

Он посмотрел немного в окно, на широкую панораму новостроек, где дома уже обогнали в росте тополя и липы. Высокий кран, за работой которого он с таким интересом наблюдал в прошлый раз, переехал на другой объект, и теперь его стрела виднелась где-то вдалеке и казалась совсем маленькой.

Солнце сияло тепло и ярко, как летом, небо было высоким и бездонным, но в его прозрачности уже ощущался холод будущей зимы…

– Хочешь кофе? – спросила вдруг Оля, и Ян очнулся от задумчивости. – У меня бразильский, между прочим.

– Может, лучше в кафешку? – прозвучало это неожиданно жалобно, и Ян поморщился.

– Ян, вот ты какой-то непонятливый, – засмеялась Оля, – вроде бы умный парень…

– Да, я такой.

– А слово «нет» для тебя почему-то пустой звук.

– Ну я ж мужчина. Так и должно быть.

Оля засмеялась:

– Так кофе-то в итоге будешь пить?

Буркнув, что не будет, Ян вернулся к созерцанию пейзажа. Далеко внизу по проспекту ехал грузовик с щебнем, за ним карета «скорой помощи» и желтый «икарус» с гармошкой. По рельсам спешил, покачиваясь и звеня, трамвай, а на перекрестке кучка по-летнему ярко одетых пешеходов терпеливо ждала, когда включится зеленый свет. У киоска «Союзпечати» змеилась небольшая очередь, возможно, привезли какой-нибудь дефицитный журнальчик. Приглядевшись, Ян заметил, что очередь состоит в основном из детей, значит, это «Мурзилка» или «Веселые картинки», а может, «Пионер». Жизнь кипела, и Яну хотелось стать частью этой жизни, а не мрачным призраком, который чувствует себя живым только на работе, а выходя в мир, щурится от яркого солнца, яростно борется со сном и в целом не знает, что ему делать несколько часов до следующего дежурства.

– Я думаю, Оля, что у нас с тобой могло бы получиться, – сказал он почему-то хрипло и сглотнул.

– Могло бы. Тогда.

– И сейчас.

Она со вздохом покачала головой:

– Нет, Ян. Чуть бы пораньше еще возможно, да и то вряд ли. А сейчас я думаю, что скоро выйду замуж. И немножко не за тебя.

– Да? А за кого? Ты извини, но я не знал, что у тебя роман. Не стал бы тогда приставать.

– Если честно, романа как такового нет, – улыбнулась Оля, – это скорее династический брак.

– Да? А такие бывают в наше время?

– Конечно. Я серьезный человек, он серьезный человек, родители одобряют, почему бы и нет?

– А как же любовь?

– А ты вот меня прямо любишь?

– Ну как… Если ты серьезно спрашиваешь, то любил тогда и знаю, что смогу полюбить тебя снова.

Оля засмеялась, и Ян хотел сказать, что в такие ямочки на щеках нельзя не влюбиться, но промолчал.

– Знаешь, Ян, это, конечно, очень интересно, но довольно зыбко и неубедительно. Как полюбишь так и разлюбишь, и вообще очень глупо менять общие деловые интересы и блестящие перспективы жениха на любовь, которой даже еще и нет.

– Думаешь? – мрачно спросил Ян.

– Ну да. Старая любовь прошла, а новая еще не родилась.

Закрыв историю болезни, Оля встала из-за стола и подошла к Яну. Ласково погладила по плечу, как ребенка:

– Ты вот обещаешь влюбиться, а даже не знаешь, какая я, – сказала она тихо, – тебе кажется, что я милая и добрая, а на самом деле я холодная и расчетливая стерва.

– Ой, прямо-таки.

– Представь себе. Ты мне нравишься, и раньше, и сейчас, но просто погулять – это вообще не мое, а для семьи ты совсем не годишься.

– Это почему это? – оторопел Ян.

– Так а кому нужен муж, который приходит домой только поесть и поспать, да и то не каждую ночь?

– Кое-что еще забыла.

– В чем, надо полагать, ты великолепен, – фыркнула Оля. – Ян, пойми меня правильно. Ты очень крутой парень, но ты – это только ты, и ничего больше ты девушке не можешь предложить.

– Я понял.

– Не обижайся.

Заверив Олю, что не держит зла, Ян ушел. Стало быть, судьба не ждет его и здесь. Где же тогда? Похоже, в ординаторской хирургии, где мужики уже наверняка вернулись из операционной и нетерпеливо поглядывают на накрытый стол… Надо поторопиться.

Папа почти каждый вечер бегал в парке, и Надя старалась составить ему компанию, особенно теперь, когда брат ушел в армию. В любую погоду папа надевал старый, пронзительно-синий с двумя узкими белыми полосками по вороту спортивный костюм и шерстяную шапку с греческим орнаментом и помпоном, на ноги – верные шиповки, которые тоже давным-давно следовало обновить, и в целом выглядел как привет из шестидесятых, а в последние годы стал немного похож на незадачливого приятеля высокого блондина в черном ботинке из своей любимой французской комедии. До недавнего времени Надя бегала с ним в пошлых трениках и футболке, но на последний день рождения тетя Люся преподнесла ей поистине царский подарок – турецкий спортивный костюм с широкими красными штанами и красной же курткой с черными узорами. К этой удивительной красоте Надя быстренько связала красную полоску на голову, именуемую в народе «менингиткой», и сразу сделалась похожа на настоящую модную девчонку, если не считать, конечно, кед. Но тут уж нечего привередничать, достать кроссовки все равно что луну с неба.

Каждый раз, собираясь на пробежку, она мечтала, что вдруг, может быть, благодаря каким-то фантастическим обстоятельствам Костя Коршунов окажется этим вечером в их районе и увидит, как она бегает. И заметит, какая она в спортивном костюмчике и повязке на голове… И вдруг влюбится…

Но мечты мечтами, а у Кости не было и не могло быть никаких дел рядом с ее домом.

Наде не очень нравилось нарезать круги по небольшому парку возле домостроительного комбината, она бы лучше прогулялась по району, но папа утверждал, что по асфальту можно бегать, только если хочешь в хлам разбить свои коленки.

Приходилось изо дня в день наслаждаться одним и тем же пейзажем и сталкиваться с одними и теми же собаками, вышедшими на вечерний выгул, которые уже знали Надю с папой так хорошо, что не лаяли на них.

Трасса была настолько знакома, что Надя на бегу почти не смотрела по сторонам, погружалась в мечты о Косте глубоко-глубоко, будто засыпала. Не зря, наверное, в английском языке мечты и сны обозначает одно и то же слово.

Но в последние дни эти приятные, хоть и несбыточные грезы вытеснялись мыслями о Юлечке. Надя все время думала, как она там, хорошо ли с ней обращаются медсестры и другие дети, весело ли ей…

Если бы только Надя была уже замужем, удочерила бы несчастного ребенка. Она работает сутки через трое, могла бы заниматься девочкой, водить ее по врачам и дефектологам. Чудес не бывает, здоровой Юлечка не станет, но можно довести ее до максимально хорошего уровня, потому что сейчас ее состояние усугублено еще плохим уходом и запущенностью.

Да даже если ничего сделать нельзя, все равно ребенку лучше в семье, чем в детском доме. Только разрешение на усыновление дают лишь семейным парам. Наверное, это правильно и справедливо, но многим одиноким людям так и приходится оставаться одинокими до самой смерти.

Интересно, если бы она стала женой Кости, как мечтает, позволил бы он ей удочерить такого ребенка? Нет, ни за что. Надя на бегу поежилась, вспоминая его холодный взгляд. Нет, ни при каких обстоятельствах он не признал бы девочку своей! Его дети должны быть продолжателями рода, красивыми, умными, безупречно воспитанными и вообще идеальными. Ребенок, про которого он говорит – «продукт пьяного зачатия», может быть только его пациентом. Какие-то другие чувства исключены.

А как бы отнесся к перспективам усыновления Миша, лучший из возможных мужей, по мнению тети Люси? Вроде бы он парень добрый, без царских замашек, зато у него есть любящая мать. Тетя Люся ведь не просто так старается выдать Надю замуж. Нет, она, конечно, желает племяннице только добра и всяческого счастья, но столь навязчивое сватовство есть часть широкомасштабной операции, развернутой тетей Люсей и Мишиной мамой после того, как бедняга бросил неосторожный взгляд на молодую женщину с ребенком.

Даже неизвестно, понравилась ли она ему, но мама для профилактики категорически заявила, что не намерена взвалить на себя такую обузу. Нечего кормить чужой рот, у ребенка есть отец, пусть и разбирается, а наше дело сторона. Слава богу, в мире полно хороших девушек, без прицепа.

Таково мнение мамы, а Миша послушный сын. Это то немногое, что Наде про него известно точно.

Допустим, соблазнит она его, или, как выражается тетя Люся, «охмурит». Хотя, кажется, не так уж она ему и нравится. Но ведь всем известно, что мужики – существа неполноценные, сами не знают, чего хотят, так что если она внемлет ценным советам тетушки, призовет на помощь народную мудрость, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, выдаст ударную дозу восхищения своим избранником, тетя Люся поднажмет с рассказами о ее скромности и невинности, маман надавит, и Миша никуда не денется, дрогнет под совокупным натиском трех женщин и сделает предложение.

Создадут они крепкую советскую семью, но если Надя только заикнется об удочерении, сразу поднимется такой вой! Да зачем тебе это надо? Ты что, с ума сошла? И далее, как говорится, по тексту. Никому в голову не придет, что дело не в ней, не в ее желаниях и капризах, а в том, что необходимо ребенку, чтобы хоть как-то облегчить его суровую долю.

Только папа ее поддержит, но это не считается. Он же мужик, тут же возразит тетя Люся, что он понимает?

Надя покосилась на бегущего рядом папу и улыбнулась. Действительно, со стороны посмотреть – скромный мужичок, каких тысячи и даже миллионы. По мнению тети Люси, ошибка эволюции, как и все остальные в мире мужики, которых бог создал только для того, чтобы у женщин был повод обручальное кольцо носить, больше от них в хозяйстве пользы нету. Потолок гениальности – зарплату до дома донести, на такие экземпляры молиться надо, но ни в коем случае не слушать, что за чушь они там несут.

Но ведь папа удержал семью, когда мамы не стало. Как-то он так ухитрился сделать, что Надя с братом, осиротев, не чувствовали себя несчастными. Горе они переживали очень тяжело, и до сих пор тоска по маме не оставила Надю, порой накатывало так остро, что слезы наворачивались, хотя прошло двенадцать лет, но благодаря заботе отца они с братом никогда не испытывали глухой безнадежности, заброшенности и одиночества.

Надя тогда была уже большая, десять лет, вполне взрослая для того, чтобы взять на себя все обязанности по дому. И убирать, и готовить, и стирать вполне она была способна, но папа не дал. Конечно, кое-что приходилось делать, но не больше, чем другим девочкам, а то и поменьше. Только Надя возьмет швабру в руки, папа тут как тут: «Я сам, сам, иди лучше почитай или математику поделай. Пол всегда помыть успеешь, а знания только в юную голову ложатся. Как гласит арабская пословица, учение в молодости – высекание на камне, учение в старости – черчение на песке…»

Заметив, что отец немного запыхался, Надя сбавила темп.

Надо рассказать папе про Юлечку, он обязательно придумает, как ей помочь, а пока нечего строить воздушные замки. Как говорится, кабы не кабы да не но, были бы мы богаты давно. Надо работать с тем, что есть. Удочерить девочку она пока не может, так хотя бы навестит ее завтра в свой свободный день. Купит апельсинчиков, еще чего-нибудь вкусненького, что будет в магазине и что не вредно Юлечке, и поедет. Кстати, есть у нее одна шикарная кукла, с которой она даже не играла, потому что, по мнению тети Люси, та была слишком дорогая и красивая. Кукла прямо в коробке стояла на верхней полке книжного шкафа, украшала интерьер, а Надя бросала на нее благоговейные взгляды и ждала, когда станет настолько взрослой и ответственной, чтобы ей можно было дать в руки это сокровище. Папа бы разрешил сразу, но Надя понимала, что это будет ему стоить суровой головомойки от сестры, и не просила, тем более, мечтать о недосягаемой красоте тоже было интересно. А потом она выросла, кукла потеряла тот волшебный ореол, который создавало вокруг нее детское воображение, да так и осталась стоять на полке, хоть теперь Надя с легкостью могла сама до нее дотянуться. И слава богу, что так, зато есть что подарить Юлечке, потому что красивую куклу не вдруг найдешь, да и лишних денег, откровенно говоря, нет. Нужно ведь еще платьице купить, а то ребенок ходит в казенной застиранной фланельке.

Радуясь завтрашней встрече, Надя в то же время чувствовала себя не в своей тарелке от какого-то иррационального стыда. Заранее было неловко, когда она представляла, что скажут коллеги, когда застанут ее завтра с Юлечкой. В лучшем случае дурой обзовут, а особо проницательные сразу поймут, что дура дурой, а мать Терезу разыгрывает из себя очень даже неспроста.

Странно, официально с первого класса учат, что надо помогать друг другу, интересы коллектива прежде всего, сам погибай, а товарища выручай, но если кто следует этим советам на практике, то на него смотрят, как на идиота.

У папы очень редкая специальность для мужчины, он медсестра-анестезистка. Кажется, единственный во всем городе такой. Даже операционная медсестра – мужчина чаще встречается. Когда-то папа поступил в санитарно-гигиенический институт, потому что только там было вечернее отделение, где фельдшеры и медсестры могли выучиться на врача. Но когда мама умерла, пришлось ему уйти, и Надя только сейчас поняла, какая это была большая жертва для отца. В своей области папа стал уникальным специалистом, попадает в любые вены, даже в те, которых в принципе не существует, и интубировать умеет так, что дай бог каждому анестезиологу. С ним врач чувствует себя как за каменной стеной, поэтому отца часто просят остаться на сложный наркоз, подстраховать, и папа всегда соглашается, потому что понимает, что это надо для дела. Иногда несколько секунд замешательства или неловкое движение молодого специалиста ни на что не влияют, а порой это в буквальном смысле стоит человеку жизни. Поэтому папа всегда остается, если его просят, даже если знает, что в табеле это никак не проведут. И вот странность, за профессионализм его ценят, а за готовность помочь – немного презирают. Какой бы ты умный ни был, а раз не умеешь заработать на своем уме, то дурак дураком, и не стоит тебя воспринимать всерьез.

И Надю тоже в коллективе как бы любят, а когда она безвозмездно остается подежурить с тяжелым послеоперационным ребенком, то как бы и нет. Сразу начинается: «Тебе что, больше всех надо?» И такое ощущение возникает, будто она делает что-то нехорошее. Вроде бы доброе дело, а на душе чувство, будто бы ворует или что-то в этом духе.

– О чем задумалась, дочь? – спросил папа, когда они, выбежав из парка, перешли на быстрый шаг с вращением руками.

– Просто так, сама не знаю о чем, – Надя шумно выдохнула.

– Донимает тебя Люсьена?

– Да нет, пап, терпимо. Где-то на треть проектной мощности, не больше.

– Ну добро… А мне всю плешь проела с этим сватовством дурацким. Разбаловал я тебя, задурил голову книжками и мечтами, и вот результат. Возомнила ты о себе, в облаках витаешь, тогда как давно пора замуж выходить да детей рожать, чай, не девочка уже, а тут такой мальчик замечательный, а ты нос воротишь.

Надя засмеялась.

– Вот-вот, все хиханьки тебе!

– А жизнь проходит, – подхватила Надя.

– Не то слово. Пролетает… Вот сына в армию провожаю, а сам думаю, как так, я ведь сам только вчера оттуда вернулся. Секунду назад еще вся жизнь была впереди, а моргнул и нету. Ладно, что я тебя заранее пугаю, в молодости время ощущается иначе. Пользуйся пока.

– Так ты хочешь, чтобы я послушалась тетю Люсю?

Папа пожал плечами и быстро сделал несколько раз упражнение «полочка».

– Не знаю, дочь, – сказал он, отдуваясь, – вопрос философский. Миша этот, на мой взгляд, зануда, каких поискать. Был бы он в тебя еще влюблен как бешеный…

– Ну это мечты, папа, книжная романтика. Чудес не бывает, тут с тетей Люсей трудно спорить.

– Да как тебе сказать, дочка. Не веришь в них, не веришь, а они раз – и случаются.

Папа улыбнулся, глядя в темное небо, где рядом с полной луной виднелась одинокая точка какой-то звезды.

– Пока маленький, для тебя все чудо, – задумчиво продолжал папа, – каждый день, каждый час наполнен если не самим чудом, то его обещанием. Потом растешь, мир немножко блекнет, теряет краски, но зато появляется чудо любви. И снова ты во власти волшебства, снова веришь, что мир прекрасен, как сказка. И действительно, дальше тебя ждет самое большое чудо – чудо новой жизни. А после, с годами, действительно наваливается рутина. Быт, работа. Каждый день одно и то же, и в борьбе за кусок хлеба невольно забываешь о высоком. То одно, то другое, то отвести в садик, то забрать, то ботиночки надо, то пальтишко. В школе на собрании краснеешь, когда говорят, что сын у тебя хулиган. Забывается волшебство, да, в вихре повседневных забот. Но приходит, Надюш, второе дыхание. Вдруг без всяких усилий начинаешь понимать, какое это чудо, что вы с женой вроде бы и растеряли с годами романтику, но сделались единым существом, так что вам не надо говорить, чтобы понять друг друга. Так что даже теперь, когда мамы нет, она все равно рядом со мной, и это не фигура речи, а то, что я чувствую на самом деле. Потом вдруг осознаешь, что твои дети, которых ты когда-то сажал на горшок, теперь стали выше тебя ростом и живут как хотят, а ты можешь только стоять в сторонке и иногда подбодрить, если тебя об этом попросят. Это же такое чудо, что ого-го! – папа засмеялся. – А особенно если поработаешь четверть века в операционной и реанимации, так не захочешь, а поймешь, что чудо – это каждый прожитый день.

Надя улыбнулась.

– Но! – папа приосанился. – Не забывай, что все должно приходить вовремя. Мы с мамой никогда не убеждали тебя, что Деда Мороза не существует, ты сама до этого додумалась. Так что не спеши отрекаться от юношеских надежд.

«Так Деда Мороза и вправду не существует», – подумала Надя, но промолчала.

Да и потом, разве это юношеские надежды – мечтать о человеке, которому ты не нравишься и не понравишься никогда? Это не романтика, а глупость. Все равно, что фанатеть от Ромео из фильма «Ромео и Джульетта», как делала одна Надина подружка по училищу. Она даже на преступление пошла ради своей любви – свистнула из читального зала библиотеки журнал «Советский экран», в котором была фотография этого артиста.

Так вот давно пора признать, что у Нади с Костей Коршуновым столько же шансов, сколько у подружки с Ромео. А жизнь и вправду чудо, только создается это чудо не пустыми мечтами, а трудом и добротой.

Ян не успел близко познакомиться с Полиной Георгиевной, но иногда в свободные дни его странным образом тянуло на могилу несостоявшейся тещи. Втайне он надеялся, что Наташа вернется хоть на несколько дней, и волею судьбы он встретит ее на кладбище, но вообще непохоже было, что кто-то ухаживал за маленьким холмиком. Земля над могилой осела, выровнялась, еловые лапы, которые он принес весной, за лето пожухли, иголки с них осыпались, но Ян не стал их убирать, решив принести новые поближе к зиме. Он поправил временную табличку с именем и годами жизни, выбросил несколько полинявших бумажных цветов, подровнял венки, которые, несмотря на прошедшие месяцы, вполне еще сохраняли приличный вид, сел на узкую скамеечку, приваренную к соседней оградке с облупившейся серебрянкой, рассудив, что хозяин не обидится, и закурил. Ян не осуждал Наташу за то, что уехала к отцу в Германию. Живые должны жить с живыми, а не с мертвыми. Весной она поставит настоящий памятник, выполнит дочерний долг, в этом Ян не сомневался, а отказываться от прекрасных перспектив, полной и яркой жизни ради того, чтобы ухаживать за могилой матери, – это неправильное и никому не нужное самоотречение.

В конце концов, могилы его бабушки и дедушки не здесь, а в Таллине, и он сто лет их не навещал. И кто знает, куда дальше занесет его судьба, которая у военного человека очень переменчива? Так далеко может оказаться от отеческих гробов, что никогда в жизни их не увидит, но это ведь не значит, что он перестанет любить и помнить своих родных.

Ян помнил, как хоронили дедушку. Он сам был тогда еще ребенком, еще не сознавал неотвратимость смерти, и все происходящее казалось ему каким-то безумным ритуалом.

Стоял серенький осенний денек, накрапывал дождик, но мама почему-то не боялась, что Ян простудится, даже не проверяла, надел ли он капюшон.

Гроб выгрузили из автобуса, поставили на специальные носилки возле ворот кладбища, но люди подходили не к гробу, а к маме с папой, целовались с ними, о чем-то тихонько разговаривали между собой, родственники, которые давно не встречались, обменивались разными новостями, и так получилось, что дедушка остался совсем один.

И тогда, глядя на одиноко стоящий гроб, Ян вдруг пронзительно и остро понял, что дедушка больше не с ними, не с живыми. Это было так мучительно, что Ян заплакал навзрыд, и папа подошел к нему, взял на руки и сказал странные слова: «Понимаю, как тебе сейчас страшно, но ничего, когда нас будешь хоронить, уже так бояться не станешь».

Тогда эти слова еще сильнее напугали маленького Яна, он даже плакать перестал от ужаса, что родителей когда-нибудь не станет.

А сегодня, сидя на узкой лавочке возле могилки Полины Георгиевны, понял, что тогда хотел сказать ему отец.

Не в том суть, что не бойся смерти, полностью побороть этот страх невозможно, а просто если хочешь жить, то принимай жизнь такой, как есть.

Затянувшись поглубже, Ян выдохнул дым в небо. Солнце светило ему прямо в лицо, обволакивая щеки нежным осенним теплом.

Жизнь идет своим чередом, пройдет слякотная ленинградская осень со своими бесконечными темными днями, про которую кажется, что она никогда не кончится, выпадет снег и наступит зима, долгая-долгая, а тоже пронесется как один день, сугробы сделаются жемчужно-серыми и ноздреватыми и вскоре исчезнут под натиском солнца, осторожно зацветет верба, и вдруг, внезапно зазеленеет листва, и тоже будет казаться, что лето вечно, пока не зацепится взгляд за надломленную ветку с пожелтевшими листьями…

И снова земля вздохнет туманами, всплакнет осенними дождями и начнет все сызнова, но человеку отпущен только один цикл. Живи сейчас, ибо следующей весной не возродишься, увы.

С этой нельзя сказать что такой уж свежей мыслью Ян вздохнул, затянулся последний раз и медленно выдохнул, наблюдая, как тает белый дымок в блеклой осенней лазури. «Весна моя прошла, наступило лето, тоже очень хорошее время, – усмехнулся он, – пора, пора выходить из роли юного неприкаянного студента и начинать заботиться не только о себе самом».

Еще буквально вчера утверждение, что мужчина женится не когда влюблен, а когда пришло ему время жениться, казалось Яну полнейшей ересью и антинаучным бредом, а сейчас он всей душой прочувствовал, что эта истина не на пустом месте родилась. В нынешнем расположении духа Ян готов был связать свою судьбу с любой девушкой без явных психических отклонений. Два взрослых человека всегда могут договориться, если идут на уступки, в конце концов, если Ольга собирается выйти замуж по расчету и построить счастливую семью, чем он хуже? Даже лучше, потому что расчет для него вообще на последнем месте.

А любовь? Что любовь? Кого когда это чувство осчастливило так, что всю жизнь можно было на нем ехать и ничего не делать? Если такие пары и существовали в реальности, то Яну они были неизвестны. Все счастливые семьи, которые он знал, включая собственных родителей, жили, помогая и уступая друг другу, а делать это можно и не сходя с ума от великой страсти.

Последний раз поправив венки на могилке, Ян аккуратно потушил окурок о землю, обернул его в кленовый лист и спрятал в карман, чтобы выкинуть по дороге в урну.

Постоял, подбирая прощальные слова для Полины Георгиевны, но ничего подходящего в голову не приходило, поэтому он просто кивнул и ушел.

По дороге загадал, что будет внимательно смотреть по сторонам и подкатит к первой девушке, которая понравится ему. И если она даст ему телефончик, то все сложится самым превосходным образом, они поженятся и проживут вместе долгую и счастливую жизнь.

На первый взгляд план представлялся безупречным и простым в воплощении. Ленинград полон симпатичных девушек, и сам Ян тоже ничего себе такой парень.

На дворе белый день, и если не наскакивать на понравившуюся даму в темной подворотне, а чинно подкатить в людном месте, то шансы завязать знакомство практически стопроцентные.

Выйдя за ворота кладбища, Ян пригладил волосы и двинулся навстречу судьбе.

По дороге к метро ему не встретилось ни одной женщины младше сорока, исключая торговку искусственными цветами, расположившуюся со своим нехитрым товаром возле железнодорожного переезда. Дама была довольно приятная, но Ян по зрелом размышлении все же отверг ее кандидатуру.

«Такое впечатление, будто всех симпатичных девушек Ленинграда оповестили по радио, что я открыл на них охоту, и они решили остаться дома», – мрачно хмыкнул Ян, разменивая в метро двадцатикопеечную монетку на пятачки.

Он, конечно, лукавил. В метро девушки попадались тут и там, но странное дело, в теории он готов был познакомиться с любой, а на практике ни одна не нравилась. В каждой, на которую падал взгляд, немедленно находился страшный и неустранимый изъян.

То длинный нос, то взлохмаченные волосы, то стрелка на колготках, а если уж ничего такого нельзя было найти, то в Яне просыпалась бабушка и нашептывала, что данная мадемуазель «ужасно вульгарна».

Только доехав до своей станции, Ян понял, что в сущности все эти девушки обладали одним недостатком – они были чужие.

От этого сделалось грустно, и, черт возьми, Ян сам не понял, как оказался в телефонной будке и набрал Сонин номер, загадав, что если к телефону подойдет она, то все у них сложится, а если ее грозный папаша, то он просто бросит трубку, и все.

Как всегда, судьба предложила свой, оригинальный вариант. Услышав «алло», Ян вроде бы узнал Сонин голос, сказал: «Соня», а в ответ услышал суровое: «Она тут больше не живет», – и короткие гудки. Видимо, догадался Ян, он перепутал девушку с ее мамой.

Оставалось выяснить, мама просто отпугивает ухажеров таким незамысловатым способом или Соня действительно уехала. И если да, то куда? Вышла замуж? Мысль эта внезапно оказалась невыносимо печальной. Но с другой стороны, куда еще могла уехать от родителей приличная домашняя девочка? Нашла работу в другом городе?

Такая же сила, что засунула Яна в телефонную будку, развернула его обратно в метро. Поняв, что сопротивление бесполезно, Колдунов доехал до Сониной работы. Хоть и выходной день, но в дежурной смене обязательно найдется человек с энциклопедическими познаниями о личной жизни всех сотрудников больницы.

В приемнике его встретили радушно, так что не успел Ян открыть рот, как оказался в операционной ассистентом на кишечной непроходимости, где провел увлекательные четыре часа, после чего его напоили чаем, дали половинку шоколадного батончика и сообщили, что о личной жизни Софьи Сергеевны знают мало, но недавно она подала в систему экстренного оповещения сотрудников новый адрес и телефон.

Ян списал на пачку сигарет и то и другое.

Из больницы звонить не хотелось, он добежал до метро, с некоторым трудом нашел в кармане монету в две копейки, а возле станции – работающий автомат и набрал номер.

Человек, взявший трубку, долго не понимал, чего от него хотят, а на заднем плане слышались голоса и шумы, промелькнул детский заливистый смех, и Ян заключил, что квартира коммунальная.

Он еще раз спросил Софью Бахтиярову, человек подумал, наконец воскликнул: «А, новая жиличка!» – и отправился на поиски. Ян ждал-ждал, пока в трубке не раздался писк, предупреждающий, что время заканчивается. Он принялся лихорадочно шарить по карманам, но новой двушки не нашел, и разговор прервался.

Из телефонной будки Ян вышел немного озадаченный, не зная, как трактовать этот знак судьбы. Бороться или сдаться?

Рядом стоял киоск «Союзпечати», и Ян быстренько купил шариковую ручку, предмет для врача крайне необходимый, но с рубля получил сдачу только двадцатикопеечными и пятачками, ни одной двушки или хоть гривенника.

Задумчиво подбросил в руке увесистую горку мелочи. Кажется, послание очевидно – не судьба. Но можно посмотреть и с другой стороны: высшие силы тонко намекают, что он не ценил щедрых подарков, которыми его осыпала жизнь, проворонил свое счастье, и теперь нужно хорошенько потрудиться, чтобы его вернуть. Вступить, так сказать, в единоборство с роком. Как в сказке Иван-царевич жил-жил себе в довольстве, но не ценил своего счастья, сжег лягушачью шкуру, и вот, пожалуйста, хочешь вернуть любимую – пили теперь за тридевять земель и убивай Кощея.

Ян засмеялся, приосанился и поехал по новому адресу Сони.

Она жила теперь в центре, в узком и высоком доме с фасадом из серого кирпича и неприветливыми окнами, похожими на бойницы.

Поднявшись по мрачной лестнице на второй этаж, Ян оказался перед массивной двустворчатой дверью, выкрашенной в тот противный цвет, которым всегда красят плинтусы и перила в общественных учреждениях. По косяку змеилась россыпь дверных звонков с табличками, на которых от многих слоев краски фамилии почти не читались. Сониной фамилии не было, и только сейчас Ян понял, какого дурака свалял. Если он ненароком позвонит в чужой звонок, то ему откроют, но Соня сделается врагом всей квартиры, как человек, который не бережет покой соседей. А если она вышла замуж, то внезапный визит одинокого мужчины и вовсе поставит ее в двусмысленное положение.

Немного помявшись перед дверью, Ян спустился пролетом ниже и сел на широкий подоконник. За стеклом сгустились сумерки, и в доме напротив зажигались окна, роняя длинные полосы света на асфальтовое дно двора-колодца.

Где-то свет еле пробивался сквозь занавески, а где-то была видна вся вечерняя жизнь. В одной кухне уютно светила зеленая лампа с бахромой, и в ее круге за столом сидели двое людей, как показалось Яну, средних лет. Женщина в пестром халатике и бородатый мужчина. Они пили чай, наливая заварку из красного пузатого чайничка в белый горошек, и Ян видел, как они улыбаются друг другу и, наверное, счастливы тем самым маленьким и ничтожным счастьем, которое так презираемо великими людьми и которого труднее всего достичь.

«А тебе не дано, – вдруг пронеслось в голове с холодной пугающей ясностью, – не будешь ты никогда сидеть в тепле, радости и уюте, хоть тресни, хоть развались».

Он потряс головой, отгоняя мысли, больше похожие на предсказание, растерянно огляделся, и тут внизу хлопнула тяжелая дверь парадной, на лестнице раздались легкие быстрые шаги, и появилась Соня.

– Ян? – непонятно было, удивилась ли она.

Колдунов молча улыбнулся, так приятно было на нее глядеть. Глаза сияют, густые волосы распущены по плечам, а в руках авоська, из которой выглядывает горлышко молочной бутылки.

– Весьма неожиданная встреча, – улыбнулась Соня так, что Ян не понял, рада ли она ему.

– Пригласишь?

– Что ж, пойдем.

Пожав плечами, Соня достала из кармана неправдоподобно большой ключ и отперла дверь. От сырости деревянная створка разбухла и поддалась не с первого раза, пришлось Яну сильнее дернуть за ручку.

Войдя, они оказались в широком темном коридоре, который сразу стал давать такие сложные ответвления, что Ян оставил всякую надежду выбраться из этого лабиринта самостоятельно. Миновали большой холл, через который были протянуты веревки с постельным бельем, и зрелище это почему-то привело на ум Яну парусную регату.

По стенам висели непременные тазы и корытца, на очередном повороте Ян чудом увернулся от прыгнувшего на него черного кота с белой грудкой. По упитанной наглой морде и холодному взгляду любому становилось ясно, что это кот, а не кошка.

В огромной кухне, куда Ян из любопытства заглянул, глаза рябило от газовых плит, а в центре пола располагалась весьма солидная дыра. Колдунову захотелось посмотреть, проходит ли она насквозь, на этаж ниже, но Соня повела его дальше.

Ян не бывал у Бахтияровых в гостях, но и без того понятно, что этот быт разительно отличается от того, к чему привыкла профессорская дочка Соня.

Комната у нее оказалась маленькая и узкая, не больше купе поезда, наверное, до революции в ней жила прислуга.

Из мебели вмещалась только односпальная кровать, такая же, как у Яна на Звездной, и крошечный письменный стол с табуреткой. Солдатский, казарменный быт, но по легким занавескам, кактусу на подоконнике, симпатичному пестрому покрывалу и плюшевому медведю на подушке можно было понять, что здесь живет девушка.

Соня с улыбкой указала на табуретку. Ян сел.

– Чаю? Кофе?

– Да нет, пожалуй. А хочешь, сходим в кафе?

Соня покачала головой и сказала, что сегодня больше не собирается на улицу.

– Как тебя занесло в эту дыру? – не утерпел Ян.

– Занесло вот. Сняла комнату.

– Зачем?

– Так, захотелось в двадцать пять лет пожить самостоятельно.

– То есть ты не вышла замуж?

Соня фыркнула:

– Конечно нет. Я же тебе говорила, что в принципе не хочу.

– Я думал, ты специально.

– Нет, зачем мне тебе врать? – Соня улыбнулась. – Просто мне действительно нравится быть одной.

– А мне что-то в последнее время нет.

Соня картинно развела руками:

– Хозяин – барин. А тебя как занесло в эту дыру, дорогой Ян?

– Соскучился, – не стал он кривить душой, – очень захотел тебя повидать. Позвонил домой, мама твоя сказала, что ты тут больше не живешь, но я проявил дедуктивные способности.

– Да, мы с ней в последнее время не ладим, – Соня нахмурилась, и Яну показалось, будто она хочет заплакать.

– Хочешь, за вином сгоняю? – быстро предложил он.

– Ян, дорогой, давай сразу расставим точки над «i», чтобы не было у нас с тобой непонимания. Я не против встречаться с тобой для удовольствия, но ты, как я поняла, созрел для серьезных отношений. А этого я не могу и не хочу тебе дать.

– Давай попробуем, вдруг передумаешь?

– Я, конечно, не льщу себя надеждой, что разобью тебе сердце, но время ты точно потеряешь, – Соня ласково погладила его по плечу: – Поверь, я так говорю с тобой не из кокетства, а потому, что действительно хорошо к тебе отношусь.

Ян кисло улыбнулся:

– Точно-точно не передумаешь?

– Нет.

– Прости, что спрашиваю, но если бы тогда…

– Если бы да кабы…

Соня погасила верхний свет, и Ян на секунду обрадовался, но она тут же щелкнула выключателем настольной лампы, в мягком уютном свете которой лицо девушки сделалось резким и загадочным.

– Нет, правда, Сонь. Когда мы с тобой в филармонию ходили…

– О, тогда я была еще глупая и сомневалась. Но слава богу, ты встретил другую девушку.

– Почему слава богу?

– Потому что я прозрела до того, как вышла замуж и обзавелась детьми.

– С другой стороны, не попробуешь – не узнаешь.

– Да-да, конечно, – Соня опустилась на краешек кровати, отчего сетка со скрипом просела. Ян улыбнулся, и, видимо, Соня неправильно его поняла, потому что сразу вскочила и сказала, что все-таки принесет чай.

Ян хотел пойти с ней на кухню, поближе посмотреть дыру в полу, выяснить наконец, насквозь она проходит или нет, но Соня приказала ждать в комнате, чтобы не раздражать соседей. Ничего не поделаешь, Колдунов покорно сидел на табуретке, разглядывал корешки книг, стоящих на единственной полке, приколоченной над столом. Руководства по рентгенэндоваскулярной хирургии, потрепанный том с оторванным корешком, в котором Ян безошибочно опознал учебник топографической анатомии, пара голубеньких номеров «Нового мира», вот и вся библиотека.

Для шкафа в комнате места не было, и Сонина одежда висела на простой деревянной вешалке с крючками. Ян деликатно отвернулся, стал смотреть в окно. В кухне напротив мужчина и женщина все еще пили чай, склонялись друг к другу, почти соприкасаясь головами.

Яну сделалось грустно оттого, что жизнь направила его таким извилистым путем, поманила настоящим счастьем, а в итоге завела в какой-то непонятный тупик, и он задернул занавески, чтобы не видеть чужой идиллии.

– Если бы хоть ты был до безумия в меня влюблен, – сказала Соня, входя в комнату с чайником, из носика которого еще шел пар, и двумя кружками, судя по почти стершимся золотым полосочкам по краю, сдававшимися вместе с комнатой.

– Ты мне очень нравишься.

– Ну вот…