Ангел мертвеца Панов Вадим

– А зачем ещё? Автоматы не видишь?

Автоматы спецназовцев послужили для дикарей чётким маркером того, что человские агенты прибыли решать наболевшие финансовые вопросы.

– То есть они тоже робингуды робингудов? – уточнил Козел.

– Получается, что они робингуды робингудов робингудов, – ответил Жбан. – Потому что они думают, что пришли грабить человского лоха, а грабят, получается, нас.

– Но мы не лохи, – пискнул Коззявый.

– Да, давай не будем.

И Шапки дружно, но не дружески, перевели взгляды на вожака, изображая на физиономиях давным-давно поставленный в России вопрос: «Что делать?» Но ответить на него без помощи единственного дикарского средства интеллектуальной стимуляции уйбуй не мог. Штыпсель достал из кармана фляжку, сделал большой глоток виски – подчинённые дружно сглотнули – и вновь взялся за телефон:

– Сырок!

– Я! – мгновенно отозвался сидящий за рулём грузовика боец.

– Подгони машину под окна… С улицы которые, понял?

– Туда же нельзя, – растерялся молодой дикарь. – Там же газон. Увидят и штраф выпишут.

Несколько мгновений уйбуй смотрел на ближайшего спецназовца, возможно, размышляя о том, почему не родился челом, после чего злобно осведомился:

– А то, что ты сидишь в угнанной тачке, тебя не напрягает? За это штраф не выпишут?

– За это срок выпишут, – беззаботно ответил Сырок. – А почему ты спрашиваешь? Тачку полицейские заметили? Тут их много, кстати.

– Кретин! – рявкнул Штыпсель. – Тебя, дурака, морок прикрывает, въехал? Так что гони по газону под окна – будем дело делать.

– А-а, морок… – Сырок завёл двигатель. – А под какие окна?

– Ща Коззявый из них высунется… Высуньте Коззявого в окно.

– Я не хочу! – взвизгнул боец.

– Только не выбрасывайте! Он ещё свою долю отработать должен.

Козел распахнул окно и мощным ударом «кузнечного молота» выбил защищающую его решётку. Жбан продемонстрировал водителю Коззявого, и грузовик подъехал к дому. Предусмотрительный Урбек велел контрагентам угнать машину с открытым кузовом, без тента, поэтому дополнительных усилий – ни интеллектуальных, ни физических – от шофёра не потребовалось.

Штыпсель же убрал телефон и посмотрел на подчинённых:

– Въехали, что нужно делать? Работать придётся очень быстро.

И взялся за ближайшую упаковку денег.

– Так, с бюрократической частью вроде закончили, – проворчал руководитель бригады, заполнив последнюю строчку. И с облегчением выдохнул. Необходимость соблюдать все положенные формальности, чтобы адвокатам владельца квартиры – полицейского полковника Мыкольченко, не было за что зацепиться, привела к тому, что запланированный энергичный обыск начался с заполнения бумажек, которое мрачный Мыкольченко всячески задерживал. Но теперь скучные процедуры остались позади и можно было приступать к тому, ради чего сотрудники и прибыли.

– Откройте, пожалуйста, вот эту комнату. – Руководитель указал на первую запертую дверь.

«Хорошо, что мы начали с неё», – похвалил себя потный Штыпсель, перетаскивая к окну очередную упаковку.

Присутствие челов заставило дикарей продемонстрировать абсолютно невероятную для них трудоспособность и очистить уже два помещения. В третьем ещё оставалось немного сбережений скромного полковника, но уйбуй не сомневался, что они справятся. Коззявый, правда, ныл и порывался смыться, уверяя, что содержимого двух предыдущих комнат вполне достаточно для долгой и безбедной жизни, но получил в глаз и теперь старательно вкалывал наравне со всеми.

– Открывайте, гражданин Мыкольченко.

Хозяин квартиры угрюмо подчинился, отключил сигнализацию, открыл два механических замка, затем набрал шифр на электронном, распахнул дверь, сделал шаг в комнату и замер, разглядывая голые стены.

– Не успели наполнить? – улыбнулся руководитель бригады. – Или успели потратить? – Мыкольченко не ответил. – Откройте, пожалуйста, следующую комнату.

Которая тоже оказалась пустой.

На этот раз руководитель бригады не смог скрыть разочарования и протянул:

– Странно…

– А уж как мне странно, – едва слышно прошептал ничего не понимающий Мыкольченко.

– Что вы сказали?

– Вам послышалось.

– Откройте, пожалуйста, третью комнату, – распорядился руководитель, предчувствуя нехорошее.

– Бежим! – пискнул Коззявый.

– Время есть, – буркнул Штыпсель, ковыряясь с «Универсальной удалённой отмычкой». – Деньги поднимай, сволочь.

На полу оставалось четыре упаковки, и уйбуй не собирался их оставлять.

– Открывайте!

– Дверь заклинило, – ответил Мыкольченко.

– Не надо с нами шутить!

– Я не шучу!

– Мы её сломаем.

– Да пожалуйста. – Хозяин квартиры пожал плечами и сделал шаг в сторону. – Делайте что хотите, я правда не могу её открыть.

– Ломайте! – приказал руководитель.

– Тут «болгаркой» не справиться, – ответил один из спецов.

– Взрывать её, что ли?

– Как скажете. – Спец в последний раз надавил на ручку, и дверь неожиданно подалась. – Во! Отклинило!

Руководитель оттолкнул его, ворвался внутрь, огляделся и яростно посмотрел на Мыкольченко.

– Где деньги?

– Какие деньги? – проявив чудеса самообладания, поинтересовался в ответ хозяин квартиры. – И, кстати, объясните, в конце концов, что вы ищете в моём доме?

– Деньги… – с совершенно невозможной для себя ласковостью произнёс Штыпсель Дурич. – Баблосики мои ненаглядные… Денежки…

Уйбуй блаженствовал, лёжа на сваленных в кузове грузовика упаковках, и не мог думать ни о чём ином, кроме как:

– Денежки…

– Жалко, что не наши, – вздохнул Козел. И тут же поправился: – Не все наши.

– Похрен, мля, въехал? – отозвался Штыпсель, но без раздражения, с прежней ласковостью. – Мы долю поднимем серьёзную.

– А может, кинем Урбека? – несмело предложил Коззявый. – Ща грузовик сменим, парики напялим – и в Вологду. Там с такими деньжищами можно круто развернуться.

– А почему в Вологду? – не понял Козел.

– А куда ещё?

Некоторое время дикари размышляли над вопросом Коззявого, после чего единодушно пришли к мнению, что больше действительно некуда.

– Разворачиваться ты будешь ровно столько, сколько от Урбека сворачиватели приедут, чтобы тебя, дурака, наизнанку вывернуть, – продолжил журчать Штыпсель. – Старый барыга даром что на дело не ходит – следить за тем, чтобы его не кинули, он умеет.

– Пойди найди нас в Вологде, – не согласился Коззявый. – Запарится, в натуре.

– Да ему тебя сыскать – раз плюнуть, а приказать на ятаган насадить – и того меньше. – Уйбуй сладко зевнул. – Вы, бойцы, осознайте, что мы тута грузчики, а денежки эти – Урбека, въехали? А раз въехали – помалкивайте.

Штыпсель потёрся щекой об упаковку каких-то не-рублей, однако вернуться в блаженное состояние ему не позволил Жбан.

– Слышь, уйбуй, мы когда в квартиру входили, ты морок выключил?

– Ага, – подтвердил Штыпсель. – Зачем он нам?

– А когда челы пришли – включил?

– Конечно включил, дубина, иначе они бы нас заметили, въехал?

– И «накидку пыльных дорог»?

– И «накидку пыльных дорог», дубина, там же челы с видеокамерами шныряли. – Уйбуй приподнялся на локте и посмотрел на чересчур смышлёного бойца. – А почему спрашиваешь?

– Да я подумал… – Жбан почесал затылок. – Вот мы сейчас уехали, а что там челы видят?

– Как такое возможно? – очень тихо спросил руководитель бригады.

– Не знаю, – честно ответил оператор. – Понятия не имею, но факт есть факт.

– Да, факт есть факт… – протянул руководитель. И крепко выругался.

Потому что этот факт мог стоить ему карьеры.

После того как в результате обыска, который должен был увенчать двухлетнее расследование, не было найдено ничего, руководитель отправился в туалет, в котором долго, почти пять минут, пинал ногами золотой унитаз, бессильно матерясь сквозь зубы. Взяв себя в руки, умылся, вышел, стараясь держаться предельно спокойно, с удивлением обнаружил, что растерянность, появившаяся в поведении Мыкольченко после вскрытия сейфовых комнат, его до сих пор не оставила, а затем зашёл в одну из них, где ему продемонстрировали выломанную оконную решётку.

– Разве она не была целой, когда мы открыли комнату?

– Была, – подтвердил оператор. – У меня видео есть.

И он показал запись: Мыкольченко открывает сейфовую дверь, они входят в комнату, осматриваются, решётка цела. Оператор покидает комнату. Затем его зовут вновь – руководитель в это время пребывает в уборной – оператор входит в комнату и снимает грубо выломанную решётку. И так во всех трёх помещениях.

И как прикажете это понимать?

– А понимать это следует так, – мрачно сказал руководитель. – Твоя запись – единственное доказательство того, что это не мы прикарманили три с лишним тонны денег, которые здесь хранились.

Некоммерческое общественное объединение

по исследованию перспективных и прочих явлений

Москва, Петропавловский переулок

Договориться об аудиенции оказалось на удивление легко.

Только потом, много позже, анализируя состоявшийся разговор, Лисс поняла, что её звонка ждали и каждая деталь встречи были тщательно продумана. Потом поняла. А тогда удивилась тому, что секретарь Внутренней Агемы с лёгкостью согласился «передать господину Схинки, что с ним хочет поговорить Лиссет Кумар». Думала, придётся подождать день, а то и два – если ближайшему помощнику Консула вообще передадут её послание, – однако Схинки перезвонил часа через полтора, ближе к вечеру… Сам перезвонил! И спросил, чего она хочет? Спросил без агрессии и злости, равнодушным тоном показав, что мог бы и не перезванивать, но воспитание обязывает. Всё-таки какие-никакие, а знакомые. Девушка ответила, что ей очень нужно поговорить с Консулом. Уточнять, по какому вопросу, Схинки не стал, понимал, что после всего случившегося беспокоить Консула по пустякам Лиссет не посмеет. Сухо ответил: «Я посмотрю, что можно сделать» и положил трубку. А совсем поздно, почти в полночь, пришло текстовое сообщение со временем и адресом, причём весьма неожиданным адресом. Девушка ожидала, что ей прикажут явиться в штаб-квартиру Внутренней Агемы, но её пригласили на Солянку. В непримечательный, не то чтобы невзрачный, но абсолютно ничем не выделяющийся двухэтажный особняк, каковых в старой Москве огромное множество. Ухоженный, но без фальшивого блеска дорогого ремонта, в ходе которого старые окна менялись на пластиковые пакеты, а все внутренности переделывались в угоду новым хозяевам. Нет. Домик и снаружи, и, как выяснилось позже, внутри хранил исторический облик, и нынешние его владельцы только мебель поменяли.

– Потому что раньше тут было какое-то унылое канцелярское дерьмо, подходящее для бухгалтерии присутственного места, – объяснил Схинки.

– Для бухгалтерии НКООИППЯ? – уточнила Лисс.

– Ага.

– Что означает аббревиатура?

Медная табличка слева от входной двери несла на себе только эти буквы, без расшифровки, и девушка решила начать разговор со светского вопроса.

– Некоммерческое общественное объединение по исследованию перспективных и прочих явлений.

– Сам придумал?

– Ага, – подтвердил орангутан. И честно признался: – Мне очень понравилась та чушь, которую Тыжеумер изобразил на твоём нынешнем доме, вот и решил сделать нечто подобное.

– Получилось неплохо.

– Спасибо.

Кабинет Схинки на первый взгляд показался обыкновенным: письменный стол, сделанное на заказ кресло – орангутану плохо сиделось в тех, что предназначались для людей, – ноутбук. И полное отсутствие книг: ни одной полки, ни одного шкафа. Но при этом барахла по комнате было разбросано такое количество, что помещение отчаянно напоминало помойку квартала миллионеров – столько в нём было дорогих, но не особенно нужных и по большей частью бессмысленных вещей: несколько мраморных статуй, от небольшой, настольной, до изящной нимфы в человский рост – размеры комнаты позволяли ей затеряться; золотой телефон дизайна начала ХХ века – «В рабочем состоянии, но я не пользуюсь»; вделанная в стену половина рояля – «Обещали собрать полностью, но мастер заболел, а потом я забыл. Но играть на нём можно»; груда соболей – шубы, куртки и отдельные меха, среди которых вилась длинная нить крупного жемчуга; сабля в украшенных драгоценностями ножнах; фотографии и фотоальбомы; игральный автомат «Морской бой» – «Сожрал все пятнадцатикопеечные монеты и не отдаёт»; и резная кушетка в углу.

– Иногда провожу психотерапевтические сеансы. Либидо, детские травмы, воспоминания об умерших, лоботомия без хирургического вмешательства… в общем, всё по Фрейду.

Лисс уже доводилось встречаться со Схинки и даже разговаривать с ним, однако она до сих пор не могла отделаться от странного ощущения при общении с орангутаном – ощущения нереальности происходящего. И это притом, что девушка сама была шасой и выросла в Тайном Городе, где слово «нереальность» применялось весьма редко и, как правило, в юмористическом значении.

– У тебя есть психотерапевтические проблемы? Можем ими позаниматься – кушетка весьма удобна.

– У меня других проблем достаточно, – ответила Лиссет. – Психотерапевтические на их фоне – полная ерунда.

– Другие проблемы ты оставила в прошлом, – ответил Схинки, намекнув на обещание Консула не трогать Лисс и простить девушке все прошлые грехи.

– Не все, – ответила девушка, намекнув, что готова вернуться к обсуждению своих отношений с новой властью. – Я хотела поговорить с Консулом.

– Все хотят, – пожал плечами орангутан. Он устроился в кресле, заложив верхние лапы за голову, а нижние забросив на стол, и смотрел на шасу… так же равнодушно, как говорил с ней по телефону.

– И что? – прищурилась девушка.

– Не у всех получается.

– Тогда, наверное, мне нужно подождать, когда у него отыщется время для встречи со мной?

– Ты помнишь, что он сказал тебе при расставании? – Схинки выдал резкую ужимку.

«Я не хочу тебя видеть».

Лисс помнила тот эпизод в малейших деталях: как она двигалась, что делала, что чувствовала. И прекрасно помнила выражение лица Консула, которое очень чётко говорило о том, что он пребывает в ярости от слова, которое вынужден был дать, чтобы Дориан прекратил сражение. И не погиб. Консул не хотел смерти Дориана и потому простил его любимую.

– Я помню. – Девушка поднялась с кресла, в которое её усадил орангутан – красивое и удобное. Единственное в своём роде, потому что вся мебель в «помойке» Схинки была разномастной. – В таком случае я, пожалуй, пойду…

– Не спеши.

– Почему? Если он не хочет меня видеть, мне нечего здесь делать.

– Довольствуйся тем, что есть, – предложил орангутан.

– Точнее, тем, кто есть? – поняла шаса.

Однако на этот вопрос Схинки не ответил, продолжил свою мысль:

– Он не хочет тебя видеть, но, если он тебя увидит – он тебя не тронет. Понимаешь, что я имею в виду?

– Да.

– Цени это, Лисс. – Схинки поёрзал в кресле. – Да, он не хочет тебя видеть, но, когда ему доложили о твоём звонке, он не отмахнулся, а приказал мне тебя принять. И это, поверь, очень важный нюанс ваших нынешних отношений.

– У нас нет отношений. – Лисс постаралась, чтобы голос прозвучал твёрдо. – И никогда не было.

Однако у орангутана было собственное мнение на этот счёт.

– Были и есть, раз ты здесь, Лисс, – очень серьёзно ответил он, не сопроводив свои слова ужимками. – Мы оба знаем, что тебе нужно было затаиться, лечь на дно и два-три месяца никак не проявляться. Но ты не продержалась и недели.

Всё так. Всё абсолютно так. Но…

– Мы оба знаем, что я не могла не прийти.

– Мы оба знаем, что ты обдумывала визит, размышляла над ним и над тем, что ты будешь говорить. Ты стала думать о нём с того самого момента, как шагнула в портал, оставив Машара на Солянке. Но думать о визите и решиться на него – это далеко не одно и то же. Нужна большая смелость, чтобы сидеть сейчас в кресле напротив меня. Ведь я, в общем, не в восторге от твоей выходки.

– Никто не в восторге, Схинки. Даже я.

– Потому что не получилось?

– Потому что получилось не так, как задумывалось.

Они спасли захваченных Внутренней Агемой подростков, вытащили их из подземелья Солянки, а главное – уничтожили череп птицы Какнис, уникальный ретранслятор, с помощью которого Консул мог массово обращать челов и жителей Тайного Города в своих преданных сторонников. Однако победа далась не просто. Джира дралась в подземелье, и до сих пор оставалось загадкой, как ей удалось спастись самой и спасти ребят. Бри даже не сумела поучаствовать в сражении, хотя должна была стать главной ударной силой – её перехватили по дороге и едва не прикончили. А Лисс… Лисс осталась жива лишь благодаря самопожертвованию Дориана Машара.

– Вы сделали что хотели, но тебе пришлось много заплатить за эту маленькую победу. – Орангутан не сменил позу, однако голос его стал звучать очень проникновенно. – Заплатить больше всех.

И это тоже было правдой.

Лисс понимала, зачем Схинки высказал сейчас ядовитую правду – обострить чувства, переживаемые с того момента, как девушка шагнула на Солянке в спасительный портал. Разбередить душевную рану, из-за которой она вскакивала по ночам. Джира вышла на связь только один раз, сказала, что цела, после чего исчезла и больше не появлялась. Но, судя по рассказам спасённых подростков, с ней всё было в порядке. На Бри напали чуды, и, как до сих пор считала Лисс, подруга пострадала по собственной глупости. Атака выглядела страшной, однако Марина уже оправилась от ран. Лисс встретила подругу после Солянки, увидела, что Марина в прежней форме, и решила, что повреждения не были тяжёлыми.

А вот шасе удар прилетел в самое сердце.

– Да, мы заплатили… – очень тихо, через силу, произнесла Лиссет, смахивая с глаза слезу. Больше не было необходимости «держать лицо» – орангутан видел её насквозь. И говорил он теперь не только проникновенно, но очень мягко:

– Я хотел сказать, что лично с ним тебе пока лучше не встречаться: история с командором Машаром его задела, при этом он понимает, что Машар предал его из-за тебя. Он соблюдёт договорённость, но лучше держаться от него подальше. Пока. Однако он хочет узнать, зачем ты явилась, и поручил мне представлять его. Так что мои уши – его уши. А моё слово – это его слово. Сейчас ты говоришь с ним. И если мы о чём-нибудь договоримся – это будет означать, что ты договорилась с ним. Я здесь он.

Раньше она бы с удовольствием пошутила, что Консул сильно изменился внешне, но сейчас эта мысль не пришла ей в голову. Девушка вздохнула, нервно провела пальцами правой руки по подлокотнику кресла и негромко сказала:

– Ты знаешь, что меня интересует в первую очередь.

Конечно знал. Однако сделал вид, что неправильно понял молодую шасу:

– Командор Машар жив, здоров и невредим. Мы его и пальцем не тронули.

– Я спрашивала о другом.

Услышал ли Дориан «слово князя»? Стал ли преданным сторонником Консула? Преданным навсегда, без возможности что-либо изменить.

– Он не трогал твоего командора, – медленно ответил Схинки.

Лисс не ожидала, что одна-единственная фраза способна принести настолько сильное облегчение. Конечно, не сама фраза, а то, что за ней стояло, но именно слова бальзамом легли на её израненную душу.

– Правда? – выдохнула девушка, изо всех сил стараясь не расплакаться.

– Даю слово.

– Хотелось бы большей точности.

– Нет ничего более точного, чем его слово, – твёрдо произнёс орангутан. – И оно произнесено: Дориан прежний. Пока. – Схинки выдержал паузу. – Но в принципе, есть методика, позволяющая определить факт вторжения в разум.

– Но я ею не владею.

– Об этом ты должна была подумать до того, как явиться сюда. – Оспорить это утверждение было невозможно. – А раз не подумала, то придётся полагаться на его слово. Но я, признаться, не понимаю, что тебя смущает, Лисс. Ведь ты – живое доказательство того, что он держит слово. – Схинки помолчал и веско повторил: – Живое.

Всё так, всё абсолютно так. Шаса понимала, что Консул далеко не ангел, однако в их отношениях он вёл себя с щепетильной честностью. И упрекнуть его девушке было не в чем.

– Почему Консул не прочитал Дориану «слово князя»?

– Он очень хорошо относился к командору Машару, – ответил орангутан. – И продолжает относиться, невзирая на случившееся. Я знаю, что в это сложно поверить.

– Не ожидала, что Консул настолько сентиментален.

– Он умеет уважать сильных, даже сильных врагов. А командор Машар очень силён. Во всех смыслах… – говоря о Дориане, Схинки немного мрачнел. – Но вернёмся к нашему разговору, Лисс, почему тебя интересует состояние командора Машара?

– Ты знаешь почему, – буркнула девушка. Теперь, когда разговор стал «деловым», ей расхотелось плакать.

– Я знаю почему, но мне нужно, чтобы ты это произнесла, – очень мягко, но абсолютно жёстко сказал орангутан.

– Я хочу, чтобы вы не трогали Дориана, – ответила Лиссет, не отводя взгляд от обезьяны, но не получая ответного взгляда – орангутан задумчиво разглядывал криво висящую картину. – И ещё я хочу, чтобы он был освобождён и полностью прощён.

– Это очень весомая просьба.

– Просьбы, – попыталась уточнить девушка, однако Схинки не согласился:

– То есть тебе будет достаточно, если мы не тронем командора Машара? Оставим гнить в камере, но не прочитаем ему «слово князя»?

– Недостаточно, – признала шаса.

– Поэтому – «просьба», – повторил орангутан. – Весьма весомая.

– Набиваешь цену? – скривила губы шаса.

– Ты сама подняла её на очень большую высоту, – ответил Схинки, изучая пальцы нижних лап. – Набивать дальше не имеет смысла. – Он резко посмотрел девушке в глаза. – Ты пришла и готова платить.

– Чем угодно, – ответила Лисс, не отводя взгляд. – Чем угодно.

– Чем угодно не придётся. Ты знаешь, что нам нужно.

– Сопротивление?

Отвечать на вопрос орангутан не стал – пока, вместо этого он перешёл к совершенно неожиданной теме:

– Но возникает вопрос, Лиссет: действительно ли ты понимаешь последствия своего шага и готова их принять? Как отнесутся к предательству твои друзья? Те, кого ты сейчас называешь друзьями или считаешь таковыми? А они узнают. Мы сохраним нашу договорённость в тайне, даю слово, но они обязательно узнают. Или догадаются.

Девушка отвела взгляд.

– А самое главное – как воспримет твой поступок командор Машар? Ведь если он не услышит «слово князя», то останется нынешним, пропитанным принципами рыцарем…

– Он поймёт! – выкрикнула Лисс. – Поймёт!

Закричала очень громко, не ему закричала, не Схинки, который с сочувствием смотрел на девушку, а себе. Себе закричала, и потому – громко. И потому – отчаянно. Свой страх пыталась заглушить, потому что боялась, что орангутан окажется прав и Дориан… не поймёт. Ничего не скажет, он никогда ничего не скажет, в этом Лисс не сомневалась, но не поймёт. И она это почувствует. И это встанет между ними. И однажды, возможно, заставит расстаться.

Не поймёт…

– Зачем ты об этом спрашиваешь? – прошептала девушка. – Хочешь отговорить?

– Спрашиваю, потому что понимаю, почему ты здесь, и с уважением отношусь к твоему поступку… Да, именно к поступку, Лисс, поскольку явиться сюда – это поступок. Очень сильный поступок. Ты сказала, что готова платить любую цену, я вижу, что это действительно так, но хочу, чтобы ты понимала последствия принятого решения.

– Зачем? Тебе не всё равно?

– Я тоже уважаю сильных. И не хочу, чтобы ты сломалась после принятия по-настоящему сильного решения.

– Боюсь, я уже сломалась, – вздохнула девушка. – Ведь я пришла умолять.

– Ты пришла предложить сделку. – Орангутан поднял правую бровь.

– Разве у меня есть хоть что-то, что может быть интересно Консулу? Вряд ли его заинтересует наследство Лёни Тыжеумера?

– Всё верно – изыскания Клопицкого нам не нужны, – подтвердил орангутан.

– Хотя в своих исследованиях Лёня поднялся весьма высоко, – обронила Лисс.

– С той стремянки, на которую взобрался твой учитель, нельзя дотянуться даже до подошвы сапога Консула.

– Ты весьма пренебрежителен.

– Не думаю, что я ошибаюсь, но даже если так, сути дела это не меняет: наследство Лёни Тыжеумера нас не интересует.

Только предательство.

До сих пор в девушке теплилась надежда на то, что ей удастся обменять на любимого тайны идеального артефактора, каковым, без сомнения, являлся Леонид Клопицкий. Теперь она окончательно погасла.

– Условия сделки таковы: мы не зачитываем командору Машару «слово князя», мы освобождаем его, после выполнения тобой взятых на себя обязательств. И мы – если в этом будет необходимость – помогаем вам покинуть Тайный Город и навсегда оставляем в покое при условии, что вы не будете нам вредить. Это его слово, а слово он держит.

– Каковы мои обязательства? – в тон Схинки, так же холодно и по-деловому, спросила шаса.

– Нам очень нужна твоя подруга, Лисс, – ответил орангутан. – Рано или поздно мы до неё доберёмся, однако ситуация складывается так, что чем раньше – тем лучше. Только поэтому мы готовы идти на сделку.

– Вы говорите о Джире?

– Нет, я говорю о Бри.

– О Бри? – удивилась шаса.

– Я говорю о девушке по имени Марина Брич, полукровка, наполовину эрлийка, предпочитает, чтобы её называли Бри.

– Я знаю, о ком ты говоришь, – перебила орангутана Лисс.

– Удивлена?

– Ещё как. – Девушка помолчала. – Я думала, вам нужно снести знамя сопротивления. То есть – Джиру.