Ветер Севера. Риверстейн Суржевская Марина
Данила фыркнул. Я еще постояла, но, так и не дождавшись ответа, вышла за порог. На этот раз пес даже носа из конуры не высунул.
Потоптавшись за калиткой, я задумчиво побрела вдоль частокола. То, что сын травницы знает больше, чем говорит, очевидно. Но не пытать же его, в самом деле! Да и размеры у меня не те, чтобы силой вытянуть из рослого парня то, что он не хочет говорить. Но чего он боится, почему молчит? Ведь явно переживает, нервничает и говорит о пропавших детях с откровенной жалостью, но рассказать больше – не желает. Не доверяет мне? Может и так, с чего ему доверять, мы и виделись-то пару раз и то по детству.
Я улыбнулась, вспомнив, как смутилась Данина, когда ее мальчишка, увидев меня в первый раз, вытаращил глазенки и непосредственно ткнул в меня пальцем.
– А почему у этой девочки волосы, как у нашей старой бабуни? Белые-белые? Она что, девочка-старушка?
Данина стала что-то ему выговаривать, а я тогда задрала нос и убежала, чтобы не расплакаться. С возрастом я привыкла к такой реакции на мою внешность и перестала обращать на это внимание, а по детству, помню, сильно расстраивалась, ревела или злилась. Волосы у меня длинные и, как ни странно, совершенно седые. Белые, словно лунь. Были ли они такие от рождения или поседели из-за какого-то события, я не знаю. В приют в свои пять лет я попала уже с такими волосами, а все, что было раньше, моя детская память, увы, не сохранила.
Вынырнув из воспоминаний, я потопталась у колючих кустов дикого шиповника и решилась дойти до местной харчевни, купить для Ксени лакомство. Харчевня в Пустоши была одна и весьма потрепанная, впрочем, как и все в этой деревеньке. Располагалась она на первом этаже длинного приземистого здания. На втором хозяин обустроил тесные и сырые комнатушки для заезжих путников. Здесь же имелась лавка с товарами, в которой можно было приобрести разную мелочь в дорогу и нехитрую снедь.
Кроме учебы послушницы весьма активно занимались рукоделием и шитьем, которое потом отправляли в город на продажу. Деньги шли на благо всего приюта, но по весне практичная Ксеня сопровождала повозку, и несколько медяков за связанные рукавицы остались в ее кармане. И сейчас пришлись весьма кстати.
Надвинув платок до самых глаз и выставив перед собой корзину, я зашла во двор. Здесь пахло конским навозом и хлебом, в подтаявшей глинистой грязи возились взъерошенные неопрятные куры, выискивая червяков и крошки. Сизый петух с ощипанным хвостом глянул на меня недобро, возмущено захлопал крыльями и спрятался за колесо телеги. Я осторожно двинулась к харчевне, обходя копошащихся птиц и приподнимая подол. Грязь и навоз противно чавкали под подошвами сапог.
В самой харчевне было лучше, по крайней мере чисто. В маленьком помещении – полумрак, серый пасмурный свет едва проникает через мутные стекла, а для керосинок и свечей еще рано: день на дворе. Я робко попросила у хмурой женщины горячий сбитень, купила сладкую булку для Ксени, заплатила медяк и присела на лавку.
От пенистого медового, пахнувшего имбирем и перцем сбитня на душе стало легко и радостно, я даже задумалась, как бы раздобыть склянку побольше да угостить напитком подругу и травницу. Правда, потом вспомнила, что в кармане у меня пусто, и пригорюнилось. Ладно, решила я, булка – тоже хорошо. Ксеня обрадуется.
Дверь хлопнула, впуская новых посетителей.
Я горестно вздохнула и украдкой оглядела парочку, устроившуюся за столиком. На мужчину не посмотрела, слишком яркой была его спутница. Никогда в жизни я не видела таких красавиц. Бархатная персиковая кожа, огромные, темные, чуть вытянутые к вискам глаза, блестящая темная волна неприкрытых волос. Дорогое темно-синее, с серебряной вышивкой и камнями у горла платье подчеркивало ее удивительную красоту и как влитое сидело на точеной фигуре. Плащ, целиком подбитый мехом серебристой лисицы, девушка небрежно бросила на лавку.
Благородные, верно, из самой столицы прибыли. Интересно, что им понадобилось в нашей глуши?
– Ну какое же убожество! – услышала я приглушенное и вздрогнула, чуть не пролив сбитень на деревянный стол.
Это она что, обо мне? Понятно, я не красавица, и плащ у меня грязный, в темных пятнах, и сапоги в навозе, но «убожество»? На глаза навернулись слезы, я отчаянно заморгала и еще ниже опустила голову.
– Аллиана, перестань,– голос мужчины звучал глухо и чуть хрипло, как у простуженного. – Мы здесь не для того, чтобы обсуждать твою ненависть к людям.
– Ненависть? Ха! – та, которую назвали Аллиана, откинула голову и расхохоталась. – Все, что я испытываю к этим маленьким человеческим тварюшкам, – это лишь презрение и брезгливость!
Ничего себе! Я возмущенно засопела. Нет, видала я разных грымз, но чтоб таких! Впрочем, говорят, в Старовере все такие.
– Ты только посмотри на эту, – продолжала девушка, не стесняясь и даже не думая говорить тише, – убогое, жалкое создание. Ни красоты, ни силы… Полная бесполезность. Даже невкусная!
Я поперхнулась сбитнем. Может, они не обо мне? С надеждой осмотрела пустой зал. Кроме меня – никого. Даже хозяйка куда-то делась. Видать, за разносолами побежала, дорогих гостей потчевать.
– Никто не мешал тебе остаться за Чертой, – еще глуше сказал мужчина. – Я тебя не звал. А мне нужно разобраться в происходящем…
– Ах! – резко вскинула голову красавица. – Я не верю в эти россказни! Чушь и глупости! Две сущности в одной – невозможно!
– Источник просыпается, я чувствую его. В этом Оракул не ошибся.
Девушка резко выдохнула.
– И все же… не понимаю! Мне здесь не нравится, ты же знаешь! Ужасно, все просто ужасно! И эти отвратительные люди… мерзкие, ничтожные и тупые создания! Низшая раса! И они… они воняют!
Я прислушивалась, невидящим взглядом уставившись в глиняную кружку. Кажется, сбитень горчит.
– Аллиана, помолчи. Ты мешаешь мне думать.
Я изо всех сил напрягала слух, поневоле заинтересовавшись. О чем это они?
– Но мне тут не нравится, – капризно сказала Аллиана, ее я слышала хорошо, – и я…
– Замолчи, – голос прозвучал вообще без эмоций, но мне необъяснимо стало страшно. Кажется, этой красавице тоже, потому что она резко замолчала. Но смотрела возмущенно. Мужчина хрипло рассмеялся.
– Интересная иллюзия, – сказал он.
Девушка кокетливо откинула волосы.
– Тебе нравится, дорогой?
– Нет.
– Ах, ты…сволочь!
Я прикрылась кружкой, чтобы хихикнуть. И украдкой взглянула на парочку. Что это?
Волна страха накрыла меня с головой, я отчаянно заморгала! Потому что у возмущенной красотки на моих глазах еще сильнее потемнели волосы, став иссиня-черными, клыки удлинились, так, что я ясно видела их торчащими из-под верхней губы, и глаза приобрели ярко-красный оттенок!
О, пречистая Матерь и святые старцы! Кто это? Демоница!
Мужчина вдруг резко повернул голову и уставился на меня. Я уткнулась носом в кружку, перед глазами все плыло, но я четко осознавала, что он смотрит на меня! И мне было страшно!
– Она тебя видела, – глухо сказал он.
– Это невозможно,– ответила девушка.
Теперь я знала – они оба меня рассматривают. Мужчина и эта… с клыками! Сердце сжалось от ужаса.
– Невозможно! – уверенно повторила клыкастая. – Она человек, никаких следов Силы.
– Заткнись!
Мужчина почти зарычал, и меня обдало ледяной волной. И тут я ощутила… что-то странное. Как будто моей шеи коснулось легкое перышко, и это перышко аккуратно, но настойчиво прошлось по моему горлу, потом щеке, пощекотало лоб и стало погружаться внутрь моей головы! Я не выдержала, взвизгнула и вскочила.
И невероятно, но он вдруг оказался прямо передо мной! То есть я была совершенно уверена, что мужчина сидит за соседним столиком, все так же, чуть расслабленно, вполоборота ко мне, а через мгновение без единого движения он оказывается рядом, так близко, словно собирался меня поцеловать! И я уже неотвратимо погружаюсь в омуты его глаз, которые словно выплескиваются из берегов, а черный дым стелется из зрачков, окутывая его лицо, и оно дрожит, меняется… И сквозь одно лицо проступает совершенно другое!
И я вместо обычного, вполне заурядного мужского лица вижу настоящее: чуждое и …страшное. Он словно становится выше ростом… Значительно выше и шире, я мельком замечаю смуглую кожу, темные волосы, мощные плечи и руки, странное тусклое кольцо, висящее на шнурке в разрезе ворота… Снова вижу его глаза: нечеловеческие, черные с желтым ободком вокруг вытянутых, как у зверя, зрачков, из которых струится серо-черный дым!
У меня кружится голова, слабость сковывает тело, а мужчина все ближе. Желтый ободок в его странных глазах становится ярче, вспыхивает золотым, это завораживает и пугает одновременно. Он смотрит, не отрываясь, и мне кажется, что я тону, словно меня засасывает в черную дыру или воронку. И меня тянет, тянет на какую-то невероятную глубину, и я знаю, что там от меня, моего сознания и души, ничего не останется!
Очередная волна ужаса окутала меня с головой, и я не выдержала. С воплем подскочила, стряхивая морок, опрокинула лавку, задела чашку, и остатки сбитня липкой жижей выплеснулись на стол, а я с коротким всхлипом оттолкнула от себя мужчину и, подвывая, бросилась к двери!
И только пробежав версту от деревни, я остановилась и без сил привалилась к шершавому стволу кряжистого дуба. И осознала, что ивовая корзина со столь необходимыми снадобьями, рукавицами и купленной в лавке сладкой булкой, осталась стоять на полу харчевни, возле ножки стола! Я застонала в голос, медленно сползла и уселась на корточки, обхватив колени руками.
И только сейчас заметила крепко зажатое в кулаке… кольцо?
Что это? Я медленно раскрыла ладонь, в ужасе уставившись на собственную руку.
Закрыла глаза, досчитала до десяти и снова открыла. Оно по-прежнему было там. Кольцо. Тусклая серая спираль на кожаном шнурке – разорванном. Тупо смотрю на него еще минуту. Нет, я все же не совсем безмозглая и уже понимаю, что, когда отталкивала то страшное, с не человеческими глазами чудовище, каким-то образом умудрилась сорвать этот шнурок с его шеи, но вот воспринять это событие и как-то его переварить мой разум категорически отказывался!
Что мне теперь делать, я не знала. Одно было совершенно ясно: туда я не вернусь ни за что. Очень хотелось разрыдаться в голос, просто от страха и непонимания, но я не стала. Вряд ли мне сейчас это поможет.
Когда ноги окончательно затекли, я все-таки встала и медленно поплелась в сторону приюта. Тусклую спираль на шнурке просто засунула в карман, что с ней делать – решу потом, сейчас были проблемы поважнее.
Глава 4
До приюта я добрела уже впотьмах, еле переставляя от усталости и пережитого ужаса ноги. Горестно размышляя о том, что же я скажу травнице, и горько сожалея о забытой корзине, я даже не обратила внимания на застывшего за воротами привратника.
В коридорах было пусто, все на вечерних занятиях. Я доплелась до каморки травницы и со всхлипом открыла дверь.
– Данина, я…
Она вскинула на меня воспаленные, лихорадочно блестевшие глаза.
– Ксеня умирает.
Онемев, я мгновение смотрела на травницу, силясь понять, что она сказала, и как с моей безрассудной и веселой Ксенькой можно соотнести такое страшное слово, как «смерть». А потом бухнулась на колени перед кушеткой.
Подруга лежала спокойно, словно спала. Чуть влажные ее кудряшки потемнели от пота, и завитки прилипли к бледному лицу, с которого словно схлынули все веснушки. Ресницы подрагивали, словно снился Ксени занимательный сон.
И пятна…
Столь красноречивые и жуткие в своей неотвратимости сине-фиолетовые пятна чернильной гнили, из-за которых эта болезнь и получила свое название. Везде: на тонкой шее, на груди, крепких запястьях, животе… ужасные убийственные предвестники смерти…
– Ей стало хуже, когда ты ушла, – вытирая глаза ладонью, сказала Данина. – Я ничего не могла сделать.
Я молча села на кушетку, обняв худенькое тело подруги.
– Ветряна… – начала травница, но замолчала.
Я знала, что она хочет сказать. Нельзя трогать больного гнилью, чернильные пятна заразны, переползут с умирающего на живого, как паразиты поселятся в теле, подточат изнутри. Но мне было все равно. На всей земле у меня только одна родная душа, один близкий человечек. И я не оставлю ее.
– Не уходи, Ксеня, – просила я, – пожалуйста… У меня больше никого нет.
Данина отвернулась. Тяжело шаркая, отошла к остывающему камину, я услышала оттуда ее сдавленные всхлипы.
Про корзину она не спросила. Да и ни к чему. Нет лекарства от чернильной гнили. Я это знала не хуже травницы.
Я прижала к себе подругу, баюкая, словно маленькую. Ксеня не реагировала. Дыхание ее натужное, трудное, с хрипом вырывалось из горла, замедляясь, прерываясь…
– Я не могу тебя потерять. Не могу, Ксенька, слышишь? Пожалуйста, ну пожалуйста…
Безвольное холодное тело ее словно тяжестью наливалось. Так тяжелеет человек, засыпая…
…Я попала в приют осенью. Помню грязную дорогу перед воротами, черные остовы облетевших деревьев, тянувших к небу сухие, скрюченные ветки-пальцы. Риверстейн мрачно нависал над размокшей долиной, ощерившись узкими окошками и распластав, как ворон, каменные крылья. Настоящие живые вороны молча и выжидающе сидели на столбах и кружились над воротами, оглашая округу зловещими криками. Я помню, как стояла у входа, с ужасом взирая на эту черную громадину, казавшуюся мне страшной обителью чудовищ, и испуганно комкала в ладошках грязный платок. Я не помню, как очутилась здесь и кто меня привез, самое первое мое воспоминание – это зловещая глыба Риверстейна, угрожающе рассматривающая меня, словно собираясь сожрать.
А потом в облезлых, облетевших кустах что-то завозилось, зашевелилось. Я отскочила с диким визгом, а из зарослей вылезло нечто грязное, конопатое, с куцыми косичками и измазанными глиной ладонями.
– Чу! – насмешливо брякнуло это нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся девчонкой,– и что это здесь за плакса такая?
– Я не плакса!– хотелось обидеться, но любопытство победило: – А что ты делала в кустах?
Девочка задумалась, подозрительно меня рассматривая и решая, можно ли мне доверить Большую Тайну. И, видимо, сочла меня достойной великой чести.
– Я ищу сокровища гномов! – важным шепотом поведала она. – Хочешь со мной? Я Ксеня,– и протянула мне измызганную ладошку.
Еще бы я не хотела! Так что, когда нас обнаружили настоятельницы, мы уже обе были с ног до головы перемазаны глиной и присыпаны опавшими листьями.
Влетело нам знатно! Даже не отмыв, нас заперли в темном чулане. Правда, Ксеньке было не привыкать к подобному времяпровождению, а я была так увлечена непосредственной живостью моей новой знакомой, что и не заметила наказания. Через сутки мы вышли оттуда закадычными подружками.
…И теперь моя солнечная Ксеня, такая живая и веселая, засыпает на моих руках. Засыпает вечным сном, из которого нет возврата…
– Тихо-тихо в соснах ветер шелестит… Тихо-тихо что-то соснам говорит… баю-бай, стволы качает он крылом… Засыпают, засыпают сосны сном…
Вспомнила я слова Ксенькиной детской песенки. Ее пела подружке бабушка, до того, как преставилась, оставив внучку круглой сиротой. И Ксеня шептала ее мне, когда я не могла уснуть, мучаясь кошмарами или переживая очередное несправедливое наказание.
Я закрыла глаза. Я не буду сейчас ни о чем думать. Ничего нет, кроме этой минуты, кроме засыпающей на моих руках Ксени, кроме исчезающего ее дыхания. Кроме ветра в соснах, который шелестит, сливаясь с этим дыханием. Кроме тонкого месяца, смотрящего на нас сверху. Кроме бескрайнего, необъятного ночного неба с россыпью звезд.
Я хочу, чтобы ей приснились хорошие сны. Как в добрых сказках, которые мы так любили в детстве.
– … спите, сосны, говорит он, надо спать… Чтобы завтра в небо ветвями врастать… Чтобы сок земли корнями пить… надо спать. Так ветер говорит.
Я прижалась щекой к щеке подруги. Тонкая. Как молодая сосенка. Мне всегда она представлялась такой: упругим, налитым жизненным соком деревцем с блестящей янтарной смолой.
– …будет завтра землю солнце согревать… Птицы- петь… Река звенеть, сверкать… Будут травы пахнуть, а пока… надо спать. Всего лишь надо спать…
Слова незатейливой песенки закончились, как закончилось и Ксенькино дыхание. Огромная, невыносимая тяжесть навалилась на меня, придавила неподъемным камнем, высосала силы, не позволяя глаза открыть. Я решила, что тоже умираю. «Вот и хорошо», – устало подумала я. Хорошо. Потому что открывать глаза не хотелось. И я просто застыла, сжимая в руках мертвую Ксеню.
***
Сознание возвращалось в мое тело медленно. Словно раздумывало, нужно ли ему такое никчемное тельце или поискать что получше. Получше поблизости не оказалось и пришлось – в мое.
Я открыла глаза, силясь понять, где я. Бок придавило что-то тяжелое, не давая повернуться. Я обозрела каморку. За столом, положив голову на сложенные руки, спала Данина. Неудобно, кособоко, словно заснула внезапно там, где сидела. Пошевелилась, заворочалась, словно почувствовала мой взгляд. Неловко повела затекшей шеей.
– Ветряна? – прошептала она.
Я скосила глаза. За мутным окошком вставало солнце, бледные солнечные зайчики лениво плескались в пузатых склянках и блестящими лужами посверкивали на досках пола.
Шевельнулась. Руку закололо иголками, как бывает от долгой и неудобной позы.
Ксеня…
Я все вспомнила. Вспомнила, и меня замутило от осознания потери, от того непереносимого, что булькало в горле и хрипом рвалось из нутра.
Данина неуверенно поднялась.
– Ветряна…
Я стиснула зубы, пытаясь задавить то, что грозило меня затопить слезами, и повернула голову.
– И чего ты на мне разлеглась, – недовольно спросила мертвая Ксеня, уставившись на меня темными, как вишни, глазами. – Ты мне все внутренности своими костями отдавила, кляча полудохлая!
Кажется, я все же заорала. И Данина тоже. В этот же момент в дверь забарабанили, и кто-то из коридора тоже заорал дурниной:
– Эй, что у вас там происходит? Ломайте, дверь! Выносите мертвяков! Несите факелы! И сжечь, сжечь, а не то все мы тут от гнили падем! Пришла погибель наша за согрешения и мысли нечестивые, пришли духи скорби и отмщения…
И пока мы с Даниной таращились на Ксеню, та деловито поправила серую ночную рубашку, впихнула босые ноги в сапоги и распахнула дверь.
– Оо!!! – завыл Аристарх, получивший по носу. – Чур меня, чур!! Умертвие восставшее, нежить, уууу!!!!
За ареем толпились испуганные воспитанницы и привратник, вооруженный колченогим табуретом. За ними кучковались наставницы. На безопасном расстоянии блестела глазами мистрис Божена, и постукивала кончиком хлыста по голенищу сапог Гарпия.
Появление Ксени с распущенными волосами и в длинной, до пят, рубашке на фоне освещенного проема двери произвело эффект взрыва: послушницы завизжали, Аристарх завыл, привратник бросил табурет и дал деру, а наставницы истово замахали руками, осеняя себя божественным полусолнцем.
Ксеня застыла. Толпа тоже.
– Я извиняюсь, конечно, но что это вы все тут делаете? – изумилась девушка. – И кто тут, простите, мертвяк? – и осмотрелась заинтересованно.
– Ты мертвяк и есть! Нежить восставшая…
– Я? – поперхнулась Ксеня и уточнила с искренним участием: – Учитель, вы с ума сошли?
Все как по команде воззрились на Аристарха. С вытянутыми руками, всклокоченной бороденкой и вытаращенными глазами он так точно соответствовал образу скаженного, что Божена не выдержала, хмыкнула. Вслед за ней смешки раздались в тесных рядах послушниц.
– Уме-е-ертвие!– завыл Аристарх не совсем уверенно, особенно напирая на букву «е». Сходство с козликом стало абсолютным.
Кто-то уже откровенно захихикал.
Резкий властный голос остудил всех, как ушат ледяной воды, вылитой за шиворот.
– Будьте добры объяснить, что здесь происходит!
Мы в едином порыве вытянулись в струночку. Ксеня посторонилась, пропуская в каморку высокую и прекрасную в своей ледяной красоте женщину, урожденную графиню, мать-настоятельницу нашего приюта, Селению Аралтис Гриночерсскую.
В нашем приюте сейчас проживали около сорока воспитанниц. От самых маленьких, пятилетних, до выпускниц. И восемь наставников: семь женщин и Аристарх.
И все мы, как один, испытывали благоговение, переходящее в священный трепет, перед нашей матерью-настоятельницей.
Леди Селения необычайно красива. Высокая, светловолосая, с прозрачными зелеными глазами, похожими на драгоценные изумруды или глубокие воды лесного озера. Кожа ее светла, как снег, брови прочерчены так красиво и тонко, словно их нарисовал художник, губы яркие. И хоть красота ее похожа на красоту острой льдинки, оторваться от созерцания ее невозможно.
Мы одинаково сильно восхищались ею и боялись ее.
– Я жду, – чуть удивленно осмотрев нас, поторопила она.
– Матушка, не губите! – Данина очнулась и бросилась на колени, приложившись губами к тонкой руке в замшевой перчатке. – Воспитанницы хворобой студеной разболелись, вот я и велела их сюда перенести, дабы других не заразить! Три дня их настойками-снадобьями поила, травами обкладывала, смолой окуривала, вылечила! Выздоравливают девочки, скоро ни следа хворобы не останется!
Леди Селения осмотрелась, потянула носом, словно принюхиваясь. На гладком, как алебастр, лице, отразилось недоумение. Она застыла посреди каморки, даже руку от травницы не убрала, словно забыла.
– Врут, – проблеял от двери Аристарх, – чернильную гниль принесли в наш дом, греховницы! Нежить они давно, умертвия! Все тут ляжем, если…
– Тихо, – мать-настоятельница мазнула взглядом ледяных глаз по Ксене, обернулась ко мне. Я постаралась выдержать ее взгляд, хотя, честно, хотелось спрятаться под одеяло. Если бы она стала расспрашивать, боюсь, я бы не выдержала, все ей выложила. И про Зов, и про чернильные пятна на теле Ксени, и про скрытного Данилу… И даже про то, как по ночам хлеб таскаю из трапезной!
«Только не спрашивай, только ничего не спрашивай», – взмолилась я про себя.
Селения еще постояла, раздумывая, и резко отвернулась, взметнув шелковые юбки.
– Арей Аристарх, не говорите глупости! Очевидно, что гнилью послушницы не больны и однозначно живы. Девочки, вы освобождаетесь от занятий до полного выздоровления. А сейчас всем разойтись по комнатам, – сказала настоятельница, не повысив голос, но через минуту толпу из коридора как ветром сдуло! Обиженный арей испарился быстрее всех. Разочарованно щелкнув кнутом и сверкнув глазами, удалилась и Гарпия.
Дверь каморки со стуком закрылась. Данина, кряхтя, поднялась с колен.
– Ошиблась я, – ни на кого не глядя, сказала она, – ошиблась. Видать, не гниль то была…
Я недоверчиво промолчала. Ксеня, не умеющая долго молчать и тем более грустить, плюхнулась на кушетку.
– Ох, как есть-то хочется! – воскликнула она. – Целого медведя сейчас бы съела! Живьем!
Мы с облегчением рассмеялись, а потом я все-таки заплакала. Не удержалась!
Глава 5
Все же подруга была еще довольно слаба. Чем бы Ксеня ни болела, а по молчаливому соглашению мы не обсуждали это, выздоравливала она медленно, словно нехотя. Тело, сгоравшее в горячке, с трудом набирало жизненные силы, к тому же наше скудное довольствие и не способствовало их скорейшему возвращению.
Решено было временно оставить Ксеню в каморке травницы, мне же пришлось вернуться в спальню воспитанниц. Когда я явилась туда после нашего трехдневного отсутствия, оказалось, испуганные послушницы во главе с Аристархом сожгли не только все наши вещи, но и постельные тюфяки, белье, и даже кровать привратник порубил топором и пустил на затопку камина. Так что спать мне было просто не на чем. Моего в этой комнате, много лет служившей мне домом, ничего не осталось.
Я не винила девочек – все боятся смерти.
Но вот где мне теперь спать – вопрос.
Пока я растерянно стояла посреди комнаты, а послушницы испуганно жались по углам и косились на меня, явилась младшая наставница Загляда и поманила меня пальцем.
– Пойдем, Ветряна. Матушка распорядилась поселить тебя в синей комнате. Где твои вещи?
– На мне,– пропищала я.
Загляда пожала плечами, мол «сама виновата», и вышла в коридор.
Синей комнатой называли маленькое помещение в левом крыле Риверстейна. Из обстановки здесь были только узкая кровать с жестким тюфяком, прикроватный столик с пыльным глиняным кувшином и пузатый комод для вещей. Стены, в прошлом бежевые с красивым васильковым рисунком, со временем превратились в серо-сизые, облезшие. Зато витражное окошко, набранное из разноцветных кусочков слюды, сохранилось прекрасно. Тусклые лучи осеннего солнца сквозь такое окно казались живыми и задорными, яркими бликами оседая на всех поверхностях комнаты.
В общем, мне понравилось. Тем более что после общей комнаты, которую я всю жизнь делила с десятью воспитанницами, отдельная комната казалась мне невероятной роскошью.
Я постелила свежее постельное белье, протерла окошко влажной тряпочкой и почти счастливая устроилась рядом с ним.
И вспомнила про события в харчевне! И про кольцо!
Сунула руку в карман черного платья Данины, которое так и не переодела, и вскрикнула. Серая спираль на шнурке была там, среди семечной шелухи, клочка исписанного пергамента и корешков болотной мальвы, оберегающей от дурного глаза. Лежало себе спокойненько и даже, вроде, ярче стало! Вот гадость!
Итак, будем думать. Что же произошло?
Я была в харчевне. Убежала оттуда, поскуливая, как щенок. У меня в руках оказалось чужое кольцо. Возможно, ценное. Я влипла в неприятности.
Но вот все остальное… мои видения? Галлюцинации? Бред? Возможно. И даже вероятнее всего.
В конце концов, версия, что я задремала, тоже годилась, а кольцо… Я и правда его сорвала с того мужчины! Который, скорее всего, просто подошел к уснувшей девушке за соседним столиком поинтересоваться, все ли в порядке!
Да уж, бедняга, хотел помочь, заботу проявил, а тут я вскакиваю с дикими глазами, срываю с него шнурок, толкаю и с воем бросаюсь к двери!
Ужас-то какой! Стыдно!
И что же мне теперь делать? Это кольцо… вдруг оно ценное? Не похоже, конечно, обычная тусклая спиралька, даже не серебро, скорее железо. Потертое какое-то и, я бы сказала, некрасивое. Сделано грубо, без изящества.
Я поднесла его поближе к глазам. Если присмотреться, внутри какие-то символы или буквы, но такие стертые, что и не разобрать. А может, это просто был какой-то рисунок, который почти исчез от времени. То, что железяка старая, я не сомневалась.
Так что ценным колечко явно не назовешь, но возможно оно дорого его владельцу, как память? Не зря же он его носил на груди.
Я усилием воли отогнала воспоминание о глазах, из которых струилась тьма. Брр… Приснится же такое, в самом деле. Даже сейчас страх накатывает волной, вызывая у меня дрожь.
Интересно, кто это кольцо носил? Наверное, его возлюбленная. Я мечтательно прикрыла глаза, представляя себе невероятную историю любви, и вздохнула. Наставницы всегда говорили, что я чересчур впечатлительна и романтична. Что есть, то есть…
Кстати, размер у колечка маленький, мне на средний пальчик подошел бы. Я осторожно развязала кожаный шнурок и удивилась. Тусклое колечко, освобожденное от петельки, стало ярче, зазолотилось. Серый металл отчетливо отливал теперь красным. Ну конечно, сижу у окна – вот на металле и отражаются блики красного северного солнца.
Я подняла ладонь, повернулась к окошку, чтобы лучше было видно. Колечко сверкало. А красиво. И почему мне оно показалось безобразным? Я еще полюбовалась и… надела его на средний пальчик.
И размерчик мой… ой! Маленькая серебряная змейка на моем пальце засверкала еще ярче, красный блеск стал почти нестерпимым, тусклый металл стремительно становился золотым, потом красным, потом багряным… По всему колечку отчетливо проступили буквы и символы, которых я не понимала! И самое страшное: маленькая, теперь уже золотая спиралька пошевелилась, один из кончиков увеличился, стал капелькой, и на ней отчетливо проступили… глаза и маленькая пасть с раздвоенным языком! И эта уже живая змейка плотно обхватила мой палец, устраиваясь поудобнее, качнула треугольной головой, посмотрела на меня, и острые клыки впились мне в кожу. Еще мгновение я смотрела на каплю крови, вытекающую из моего пальца, а потом провалилась в небытие.
***
Я валялась на черном песке преисподни, уткнувшись в него носом.
Умерла? Осторожно приподнялась на локтях, разлохматившаяся коса тяжело упала в песок. Я повертела головой, перевела взгляд на ладони. Правая чуть ободрана, словно я откуда-то снова упала. Да и в теле ощущение удара, грудь и ребра ноют, словно там синяк разливается. Покряхтев, я перевернулась и плюхнулась назад.
Ох, Пресветлая Матерь! Что это???
Я сидела на клочке черного, как угольная крошка, песка. Может, правда уголь? Нет, ладони не пачкает и по ощущениям – мелкий песок, утекающий сквозь пальцы. И цвет – столь всепоглощающая чернь, без единого вкрапления другого цвета, что мое темное платье на этом фоне казалось серым и даже белесым. Мой «островок» чуть возвышался над остальной пустыней, и края его ссыпались вниз песчаными водопадиками, но не оседали на землю, а словно закручивались в черные воронки, всасываясь в песок. Сероватый, грязный туман рваными клоками стелился над пустыней, передвигаясь с места на место, как привидение. И вся пустыня под этим туманом двигалась, шевелилась, перекатывалась, словно литые мышцы под шкурой невиданного монстра.
Чуть поодаль возвышались огромные силуэты, показавшиеся мне сначала деревьями, но при более длительном рассмотрении оказавшиеся темными каменными изваяниями, похожими на перевернутые и воткнутые кроной в песок вековые дубы. И у основания этих каменных «крон» шевелилась густая, плотная тьма, выползающая иногда в разные стороны щупальцами мрака.
«Корни» же каменных исполинов упирались в бело-серую муть, которая тоже жила и двигалась, как от порывов ветра, хотя никакого движения воздуха я не ощущала.
Здесь не было ни одного другого цвета, только насколько хватало глаз – черный песок, закручивающийся в водовороты, мрак, расползающийся щупальцами, и серый туман, рваный внизу и густой, плотный вверху.
Линия горизонта отсутствовала, граница, соединяющая верх и низ, размывалась и дрожала, ее невозможно было уловить взглядом и рассмотреть.
И тихо… мертво. Ни шелеста листьев, ни голосов птиц, ни шума ветра. И даже хрип умирающего животного кажется глухим, словно сквозь соломенный тюфяк…
Хрип умирающего животного???
Я вскочила и испуганно обернулась. И чуть снова не упала от увиденной картины.
За моей спиной, в саженях десяти умирал монстр. Длинное, змееподобное тело, утыканное шипами размером с коровий рог заканчивалось вытянутой плоской головой. Четыре глаза, расположенные по форме ромба, подернуты желтой, куриной пленкой. Из пасти вывалился узкий, как жало, сочащийся слизью язык. И кровь, черная, густая, толчками выплескивающаяся на песок и тут же впитывающаяся, не оставляя следов.
Я пошатнулась. Над умирающим монстром стоял его убийца, и по сравнению с ним огромная змея показалась мне безобиднее домашней кошки.
Ибо это было истинное порождение тьмы, демон теней, исчадие кошмарного нечто. Я смотрела на его спину и бок, пока он вытаскивал из змея клинок из синей стали и неторопливо вытирал о его шкуру. Демон с бронзово-черной кожей, расчерченной красно-черными рисунками, под которой двигались стальные мышцы и как канаты перекручивались сухожилия. Черные длинные волосы переходили в короткую шерсть, узкой полосой закрывающей хребет и уходящей под пояс кожаных штанов. Блестящие как у ворона крылья огромными куполами висели над его фигурой, и каждое крыло заканчивался колючим шипом.
Не торопясь, демон обернулся и посмотрел на меня. На голове у него были широкие витые рога, с темно-красными кончиками, и что совсем дико – почти человеческое лицо, только с бронзовой кожей и желтыми звериными глазами, которые сейчас разглядывали меня.
Он сделал шаг ко мне.
Я хотела закричать, но в горло словно насыпали этого странного черного песка, отчего оно ссохлось, не в силах произнести ни звука. Демон склонил рогатую голову и медленно, словно прогуливаясь, двинулся ко мне. Вокруг его сапог черной воронкой заклубилась тьма, живая тень ластилась к нему верным псом, окутывая до колен, потом до живота, клоками облепила его тело. Темнота ползла по нему, обнимая, рваным плащом стелясь за его плечами. И в этой тьме облик его менялся, двигался, переливался, как ртуть, в другую форму. И сам он не шел, скользил, будто не касаясь черного песка, не оставляя следов, так стремительно и плавно, как не может двигаться человек. Вроде бы только что он стоял возле змея, и уже – черная тьма рядом со мной, буквально в двух шагах, и кажется, что все расстояние он преодолел одним гибким движением.
Это пугало. Очень.
Возле моего «островка» тьма сползла клочьями, впиталась в песок, развеялась. Передо мной стоял человек. В тех же черных брюках и сапогах, с голым торсом и синим клинком в правой руке. Крылья и рога исчезли, остались темные волосы до плеч, смуглая кожа и глаза с желтым ободком вокруг вытянутого, как у зверя, зрачка.
Я узнала его. Тот самый, из харчевни…
Он рассматривал меня, чуть склонив голову, словно увидел любопытную зверюшку. Я попятилась, инстинктивно выставив вперед руку.
– Не подходите ко мне!– из пересохшего горла прозвучал не яростный крик, как хотелось, а сиплый шепот.
– А то что? – насмешливо спросил он.
Я опешила. Действительно, что? Что я могу сделать-то? Хоть против воина с мечом, хоть против демона? Даже закричать не получается! А если и получилось бы, то очень сомневаюсь, что кто-то поспешил бы мне на помощь. Я устало махнула рукой. И мужчина вдруг напрягся, подобрался, как зверь перед прыжком, и от его ленивого спокойствия ничего не осталось. Он смотрел на мою руку с тусклым кольцом-змейкой.
Я опять пропустила его движение, но в следующий миг он уже нависал надо мной, его руки сжали мои плечи, и я вскрикнула от боли и страха.
– Аргард! Это была ты! Ты инициировала его!
– Не надо, прошу вас! – я сжалась в комок, ожидая удара, привычно втянула голову в плечи и зажмурилась. Но ничего не случилось. Я осторожно подняла взгляд.
Мужчина задумчиво меня рассматривал. Его глаза стремительно меняли цвет, выгорали, желтый ободок расползался по радужке, делая ее светло-коричневой и прогоняя тьму. Он даже руки убрал. Почему-то стало невыносимо стыдно за свою малодушную, детскую реакцию, я вспыхнула и гордо выпрямилась, высоко подняв голову.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – как можно достойнее сказала я. Голос был сиплым, и я испугалась, что закашляю. Глупая, нашла, чего бояться, сейчас есть проблемы и пострашнее…
– Я случайно сорвала с вас это кольцо. Пыталась оттолкнуть. Я… я испугалась. У меня ведь были причины пугаться, не так ли? – не удержалась я от ехидства. – И, конечно, я тотчас же вам его верну!
И в доказательство подняла руку, собираясь снять колечко.
Змейки на пальце не было. Я растеряно растопырила ладонь, потом вторую… ничего. Святые старцы, неужели потеряла? Уронила в эти черные пески, и «змейка» провалилась в жуткую воронку? Да где же оно!
Мужчина схватил меня за левую руку, дернул, задирая рукав. Жесткая ткань треснула от резкого движения, образуя прореху до самого локтя. И там, у сгиба на бледной коже проступила черная отметина: змея, кусающая свой хвост. Я ойкнула и подняла на него изумленные глаза.
– Что это?
Читать бесплатно другие книги:
