ПереКРЕСТок одиночества – 3 Михайлов Дем
Вот я, привыкнув к ложной безопасности, делаю буквально пару шагов из вездехода, и на меня беззвучной смертоносной тенью падает крылатый червь. Удар… и меня, обмякшего, со сломанной шеей и пробитым черепом, но еще живого, уносят в небо. Последнее, что я вижу – свои болтающиеся отнявшиеся ноги, мотающиеся кисти рук и летящие вниз темные капли моей замерзающей крови.
Вот я открываю задний люк, чтобы не мучиться спрыгиванием и забиранием обратно на высокие траки. И на меня тут же прыгает скрывавшийся в сугробе огромный медведь. Удар страшных когтистых лап… и с развороченной грудью и выпотрошенным животом я заваливаюсь на спину. Медведь нависает надо мной, но я даже не тянусь за рукоятью копья – я уже успел увидеть свои раны и понять, что мне не выжить. Лучше уж пусть побыстрее сожрет… Медвежьи челюсти смыкаются на моем лице и резко дергают голову вверх. Треск плоти… зрение и сознание милосердно тухнут…
Вот я со всеми предосторожностями покидаю сломавшийся вездеход с горящими в кокпите багровыми экранами. Я прекрасно снаряжен, я вооружен и знаю кратчайший путь к Бункеру. Я отправляюсь в путь, тяня за собой нарты с продуктами и самым ценным. Я полон решимости дойти. Но я отвык, я разучился выживать в снежных пустошах… и где-то на третьем, пятом, десятом или пятнадцатом километре пути я погибаю – от того же крылатого червя, падения в трещину или медвежьих клыков.
Раз за разом мой разум проигрывал передо мной невероятно яркие реалистичные короткометражки с плохим для меня финалом.
Раз за разом передо мной всплывали издевательские буквы «Ты расслабился и погиб, Охотник. Тебя съели, ты разбился, ты замерз»…
И раз за разом я уверенно отвечал сам себе – но я не расслабился. И расслабляться не собираюсь.
Да… не собираюсь.
Пусть это выглядит чистой воды безумием, но сегодняшнюю достаточно морозную ночь я проведу не в теплой машине, а в снежной норе неподалеку от нее. А затем я отправлюсь на охоту и добуду молодого медведя. Поев, втащив куски мяса на крышу машины, я продолжу свой путь. И следующую ночь я опять проведу снаружи, но выйду еще раньше – чтобы для начала заняться долгим внимательным наблюдением за одним очень для меня интересным объектом…
Но это будет потом. Пока же сосредоточусь на делах текущих.
Глядя сквозь бронестекло на едва различимую местность – свет фар я благоразумно выключил – я старательно перебирал в голове все узнанное за последние дни.
За моей спиной битком набитый салон. Я так плотно все уложил от пола до потолка, что палец между предметами добычи, может, и всунешь, а вот теннисный мяч пропихнуть уже не удастся. Понимая, что мощность машины позволяет многое, я не стеснялся в грабеже. И на крышу немалого всякого закинул – включая мебель. Да, я много чего набрал. Но все мои мысли сейчас касались содержимого одной крайне наглядной плоской коробки со стеклянной прозрачной крышкой.
Я бы назвал ее энтомологической коллекцией, не присутствуй в ней скелет знакомой мне звериной формы. Да и прочие аккуратно закрепленные или пришпиленные останки были мне прекрасно знакомы по большей части – за исключением двух экземпляров. Честно говоря, я оторопел, когда впервые увидел это…
Под толстым стеклом, что крепилось на изящных медных шарнирах и было снабжено небольшой задвижкой, находилось несколько существ. Они были расположены тремя горизонтальными рядами различной длины.
Ряд первый. Снежный червь в прекрасной сохранности. Он же в крылатой форме с раскинутыми и пришпиленными крыльями.
Ряд второй. Странный… я бы сказал, кожаный бурдюк с длинным мясистым «горлом» на одном конце, откуда торчали серые щупальцам с багровыми концами. Следом в том же ряду – прекрасное алое насекомое с тремя парами больших плоских крыльев. Я бы назвал ее бабочкой – чем-то похоже, несмотря на более мелкие крылья и при этом более массивное тело.
Ряд третий. Скелет снежного медведя с предельно раздвинутыми его домкратными лапами, непривычными любому землянину.
Имелся и четвертый ряд, но расположенные там гвоздики пустовали, и – судя по отсутствию мусора и аккуратности – то, что там некогда располагалось, было убрано сознательно.
И все бы хорошо… и все бы логично…
Вот только каждый из пришпиленных под стеклом видов был… крохотных размеров. Червь – обычный по размерам крупный дождевой червь, разве что непривычного цвета и вида. Чуть больше его крылатая взрослая форма. Про кожаный бурдюк и «бабочку» ничего не могу сказать, потому как не сталкивался. А вот медведь… медведь был размером с нашего земного суслика. И, судя по всему, им он прежде здесь и являлся – занимал его биологическую нишу.
Я окончательно в этом убедился, когда просмотрел на том диковинном проекторе обнаруженную рядом с коробкой стеклянную «шайбу» – здешний носитель видеоинформации. На короткой и полной чудесных природных звуков записи поочередно демонстрировались эти же виды в живом состоянии. Летняя теплая пора, зеленая трава, высокие деревья, по рыхлой земле довольно быстро – раз в пять быстрее земных аналогов – ползет стайка червей. Вот они добираются до останков поистине здоровенного жука с множеством лап и начинают вгрызаться в него. Вот над травой ловко парит «стрекоза» – крылатый червь, кидающийся стремительно вниз, ударяющий и подхватывающий вялые комки какой-то тугой слизи, которые я бы назвал моллюсками без раковины – чем-то похожи. А вот из темноты кустарника «выстреливают» две лапы, цепко хватая сразу горсть лакомящихся падалью червей. Рывок… и вместе со схваченными червями перемещается и камера. Становится виден мирный жирный сурок, что, лежа на пузе, наслаждается трапезой. Следующий кадр – на мокром от росы или недавнего дождя полосатом желто-зеленом листе покачивается кожаный бурдюк. Перед ним вяло шевелятся концы частично спрятанных в «горле» щупалец, что похожи на розово-красную массу тех самых подобий моллюсков… На лист беззвучной тенью падает крылатый червь и… оказывается в плену щупалец, что медленно, но неотвратимо втягивают его внутрь ходящего ходуном бурдюка.
Вот так…
Чуть повернув голову, я уставился на вздымающуюся к небесам громаду Столпа, чей приглушенный шепот едва слышно шумел в моем мозгу.
– Два варианта, – хрипло произнес я, с трудом выдавливая слова через саднящее от морозного ожога горло. – Либо мы уменьшились до размера насекомых… а ведь я когда-то мечтал пойти по стопам Карика и Вали… либо же ты постарался… Признавайся, здоровяк… это ведь твоих рук дело?
Гигантизм.
Островной гигантизм. Но тут скорее болезненный гигантизм.
– Да, – кивнул я своему отражению в небольшом зеркале. – Да… Вряд ли мы стали меньше. А вот те виды, что почему-то выжили после того, как здесь все промерзло к чертям… эти виды увеличились в размере в сотни раз. Или в тысячи? Была стрекоза – а стала крылатой тварью, что способна утащить взрослого человека в верхотуру…
Решив, что достаточно поупражнял пострадавшее горло, я продолжил дальше уже мысленно.
До появления Столпа… какая местность здесь была?
Такая же снежная? Или что-то вроде средней широты с достаточно теплым летом и в меру холодной зимой?
Висящие над головой искусственные звезды-спутники, что, по моим догадкам, постоянно поддерживают здесь отрицательную температуру, фокусируя всю свою мощь на Столпе… они вполне могли кардинально изменить эту часть планеты, превратив ее в аномальную область. А Столп добавил этой аномальности с лихвой. Ведь именно он вроде как породил здесь когда-то жизнь. Это медузоподобное невероятное существо влияет здесь на все подобно магниту… подобно запущенному на полную мощь реактору, порождая мутации. Попавшие в эту область биологические виды в основном вымерли – по большей части из-за мороза. Но влияющий на все здесь Столп мог добавить живучести некоторым особо восприимчивым видам. Они выжили, чуток изменились внешне и резко выросли. Так ранее безобидные для людей насекомые и обычнейший плотоядный «суслик» стали главной угрозой для обитающих здесь людей.
Гигантизм…
Но на нас он так не влияет – я опять же про людей.
Потерев лихорадочно лоб, подавив желание нырнуть за записями в сумку, я продолжил размышлять, не забывая глядеть на плывущую навстречу полускрытую туманом и снегопадом местность.
Гигантизм…
Нас он не коснулся. Тут хватает высоких стариков, но их рост во вполне обычных рамках. Никаких гигантов не встречал. Даже среди здесь рожденных людей – тех добрых, улыбчивых и чуток отсталых бедолаг, что помогают разносить похлебку по Центру и Холлу. Они – главный показатель. Вся их жизнь – с зарождения в материнской утробе – протекала здесь. И у них вполне обычный рост, вполне обычное телосложение.
Это что-то говорит?
Да. Это говорит о многом. Факт. Я не ученый, но все же прочел немало «легконаучного» чтива для расширения кругозора и повышения эрудированности. Каюсь, что делал это в первую очередь для того, чтобы среди интеллектуальной части моего круга общения не прослыть туповатым кретином, что думает лишь о деньгах. В наше время немодно быть Шерлоком Холмсом, что предпочитал держать в своей памяти только профессионально полезную информацию. В наше время надо знать обо всем понемногу.
Гигантизм рождается в голове. Верно? Ведь именно расположенный в мозгу гипофиз шлет гормоны роста телу, которое реагирует на эти гормональные приказы, начиная либо чрезмерно расти, либо наоборот – недобирая в размерах и становясь карликом. Так? Не уверен… я могу полагаться лишь на сведения в собственной голове, в интернет за информацией уже не нырнуть. Но при случае расспрошу население Холла и Центра. Но предположим, что все именно так и хотя бы какая-то часть процессов, порождающих подобные изменения, зарождается в мозгу. Хотя вряд ли у насекомых есть гипофиз… или есть? Не знаю… Но… я сейчас думаю не о насекомых и даже не о зверях. Я думаю о людях – о здешних людях.
Они-то ведь оказались крайне подвержены порождаемым Столпом странным, если не сказать потусторонним возмущениям.
Столп сводил их с ума. Столп воздействовал на их мозг. Воздействовал так сильно, что либо убивал, либо сводил с ума, а порой и брал под свой полный контроль. Это привело к тому, что пленители Столпа предпочли убраться отсюда куда подальше, начав забрасывать в здешние края работяг-сидельцев с других планет.
Но я это уже знал. Мы менее подвержены – но все же подвержены. И тут все индивидуально, хотя без надежного прикрытия из камня и металла Столп все равно доберется до твоего разума.
Какова полученная мной полезная информация? Что из реально важного я узнал?
Чуть подумав, я усмехнулся и осторожно покачал побаливающей головой. Я не узнал ничего важного.
Да, эта информация чуток ошеломляет – мы погибаем от лап и клыков обычных мутировавших насекомых, что раньше ползали под травкой и порхали над цветочками. А самый страшный монстр – огромный снежный медведь – был обычным… странным мелким зверьком. Хотя за первенство в рейтинге самых крутых убийц с ним успешно конкурирует здешний дракон – летающий червь, он же бывшая стрекоза. Но эта информация не дает мне ничего особо полезного. Надо копать дальше. Надеюсь, что собранные мною трофеи помогут открыть хотя бы часть тайн.
А еще меня очень интересовал кожаный горластый бурдюк с мерзкими щупальцами. И бабочка… и пустующий четвертый ряд, где остались красоваться только гвоздики…
Проклятье… объект «Красный Круг», похоже, породил во мне парочку пока крохотных, но активно развивающихся фобий…
Лежа в снежном укрытии, я ждал третий час. Драгоценное время утекало, обо мне уже наверняка сильно беспокоились в Бункере – пропал Охотник! – а кто-то из самых мрачных уже озвучил версию, что, мол, наверняка добытчика нашего медведь загрыз. Апостол Андрей тоже наверняка места себе не находит, мотается нервно по своему комфортному и считай, что робинзоновскому жилищу. Все эти мысли лениво крутились в моей голове подобно кружащемуся снегу и не оказывали никакого влияния на мои поступки. Я продолжал лежать. Продолжал всматриваться в снежное вздутие в нижней части склона одного из многочисленных холмов, заодно вспоминая, как это было…
Отказавшийся приближаться к стылой земле угнанный нами тюремный крест дрожал всей своей каменной тушей, то и дело задирая самостоятельно тупорылый нос, будто ожил и в страхе пытался вернуться в родные облака. Решение пришло моментально, когда я увидел проплывающую в стороне вершину высокого холма. Предупреждающий крик Шерифу и Красному Арни, доворот тяжелой машины и… удар… В темное небо взметнулись снежные гейзеры, снеся белоснежную вершину, крест загрохотал, металлически застонал животом и, завалившись наконец-то, подобно обреченному киту подпрыгнул последний раз и рухнул, понесшись вниз по склону и собирая перед собой снежную массу….
Да… так мы оказались на этой мрачной земле, покинув не менее мрачные слои воздушной тюрьмы…
Убедившись, что не происходит вообще ничего, я всмотрелся в облака над головой, не вставая, натянул на плечи достаточно легкий рюкзак с защитным козырьком. Выполз из тесной норы и для начала спустился к стоящему между ледяными глыбами вездеходу – чтобы дернуть резервный энергорычаг. Машине остывать нельзя. Пусть кипит красная смазка. Взяв лопату, я буднично, уже не скрываясь, потопал на снегоступах к снежному вздутию. Действуя размеренно и спокойно, вырезал широкие ступени, отбрасывая комки в сторону, чтобы не создавать внизу снежную кашу. Добравшись до верха, осмотрелся, нашел нужное место и принялся копать тоннель, пробиваясь к своей тюремной келье. Буквально ввинтившись внутрь, добравшись до внешнего кирпичного слоя, я невольно замер в легком иррациональном страхе, наблюдая за вырывающимися изо рта облачками пара.
Страшно возвращаться в тюремную камеру…
Снова это безумное и глупое якобы предчувствие – как только окажусь внутри, крест оживет. Тяжелая машина вздрогнет, шевельнется в своей могиле и, пробив ее снежный свод, поднимется в небо, унося меня с собой. С трудом удержавшись от троекратного «тьфу» через левое плечо, я продолжил пробивать себе путь, и вскоре снег передо мной провалился, открывая такую знакомую стылую темноту, что своим злым дыханием обжигала неприкрытые участки лица…
Нанеся еще один удар лопатой и чуть расширив путь, я заклинил ее снаружи, привязал к черенку веревку, закинув второй конец внутрь. Тут можно и без этого, но лучше иметь под рукой путеводную веревку. Поняв, что почему-то опять медлю, зло рыкнул на себя и ногами вперед скользнул внутрь, одновременно зажигая фонарик…
Разбившийся тюремный крест я покинул через полчаса, успев за это время забрать все, что там оставалось, а заодно осмотреть каждый почти родной уголок. Опять иррациональность – я сожалел, что все здесь разбито и приведено в негодность, я жалел, что моя тюремная нора лишилась света и тепла…
Выбравшись, вытянув за собой на веревке добычу, я по ступеням торопливо потащил ее к вездеходу, не забывая поглядывать в небо и по сторонам. Огромного медведя, что втаскивал себя по склону соседнего холма, я увидел сразу – трудно не разглядеть этого гиганта, что был больше похож на выползшего на лед морского обитателя, чем на сухопутное создание. Страшная голова раскачивалась из стороны в сторону, в вечную ночь рвался долгий постанывающий рык – медведь был голоден и выражал свое недовольство. Охотиться на такого гиганта с рогатиной и копьями… я не рискну. Хотя в голове тут же родилась глупая детская фантазия – улыбающийся я вездеходом подтаскиваю к Бункеру огромную медвежью тушу и с непринужденной улыбкой извечного победителя принимаю заслуженные аплодисменты и стакан крепкого сладкого чая.
Заходя в вездеход, я смеялся и качал головой – похоже, живущий в каждом из мужиков хвастливый и охочий до похвал мальчишка не исчезнет до самой смерти. Затащив все внутрь и разместив уже не в загроможденном салоне, а в кабине за креслами, я покосился на лежащий поверх зеленоватого резинового костюма медный шлем с залитыми изнутри черной кровью оконцами. В кресте остался лежать нагой труп Чертура – того, что навестил меня так невовремя и попытался убить за то, что я не проявлял смирения и продолжал дергать третий рычаг – оружейную гашетку.
У меня было желание вытащить и замороженный труп, но не рубя его на куски такое не проделать – не успев даже подгнить, вволю накатавшись по полу во время аварийной посадки, он замерз в нелепой позе с раскинутыми конечностями. Костюм пришлось срезать, шлем я содрал целиком.
Я уже закрывал дверь в салоне – к стене рядом прислонено короткое копье с перекладиной, а в моей левой руке нож, наружу голову не высовываю – когда заметил еще одно знакомое движение в снежном сумраке. Вглядевшись, убедился, что не ошибся, и, с глубоким вздохом напялив поглубже шапку, сгребя оружие и глянув наверх, шагнул на высокую гусеницу, а затем тяжело спрыгнул в снег. Ни о чем не подозревающий небольшой медведь пугливо обнюхивал глубокий желоб, оставленный его куда более крупным собратом. Моего приближения он не ощутил до самого конца, и лезвие копья глубоко вошло точно в область как раз открывшейся левой подмышки. Вскинувшийся зверь с ревом изрыгнул фонтан едкой белой слизи, я поспешно сделал шаг назад, налегая на короткое древко и расширяя рану. И тут же снова налег на рогатину, вбивая ее поглубже… Зверь рухнул на снег, рефлекторно вбивая до предела удлинившиеся лапы в матерый сугроб, со звоном ломая прикрывающий его ледяной панцирь…
Еще через полчаса вездеход уже катил прочь от места охоты, обогнув кишащую шипастыми снежными червями зону – я и так уже задумывался над тем, что наверняка стальные гусеницы подавили немало этих прячущихся под снежком тварей, напитавшись аммиачным запахом их крови. Кровь червей – лучшая приманка для медведей. Так что лучше не мазать себя этим… мерзким пахучим шоколадом.
Следующий пункт назначения наполнял меня предвкушением… нормальная еда, горячий чай, отдых…
А пока что я медленно жевал длинную и широкую полоску сырого медвежьего мяса, постепенно втягивая волокнистую ленту в себя. Нельзя отвыкать от реалий здешних мест. Нельзя… нельзя…
– Живой! – уже, наверное, раз в десятый повторил хлопочущий вокруг меня Апостол Андрей. – Живой, мать твою! Живой!
– Живой, – какой уж раз ответил и я, стащив наконец свитер и прислонившись плечом к теплой стене. – Ох…
– Лицо твое…
– Страшное?
– Да уж прелестями телесными душу не греет… в тебя будто снежками ледяными кидали. Давай мыться и греться! А я пока к столу все приготовлю… Живой, чертяка! Живой!
– Живой… – кивнул я, потягиваясь всем своим усталым до последней клеточки телом. – Живой…
– Сначала чай и еда, а потом уже мои жадные расспросы. Каждую мелочь выведаю! Как же я испереживался – ровно баба пугливая. А как не переживать при таком разе?
– Все хорошо, – вздохнул я. – Все хорошо. Ох… надо же тяжести потаскать… на турнике повисеть…
– Спятил?! – В радостном голосе Апостола появились удивленные и злые нотки. – А надорваться не боишься?
– Я чуток совсем, – улыбнулся я, уже топая в «спортивный уголок» и на ходу разминая плечи. – Дело даже не в тренировке, Андрей. Дело в… что-то в голову ничего не идет умного…
– Дело в упертости твоей! Хотя, может, потому ты и Охотник…
– Дело во мне, – согласился я и с вырвавшимся наружу скулящим позевыванием начал приседать. – Дело в моей упертости…. Я мяса свежего притащил кусман!
– Да видел уже… сковороду уже разогреваю. Сейчас ты живо прибежишь на запах жарящегося жирка…
Сглотнув невольно набежавшую голодную слюну, я улыбнулся и продолжил приседать. Сорок семь, сорок восемь, сорок девять…
– А чего так инея на тебе маловато было? – удивился вслух Апостол. – Я сразу не приметил, а теперь вот удивляюсь – чего ты такой не заиндевелый?
– А чего там индеветь, если я, считай, вплотную к тебе на машине подъехал? Салон теплый, в свитерке одном ехал. А как наружу вышел, так там всего-то делов – холм обогнуть и подняться.
– Ну да… Это понятно… СТОП! – На кухонке звякнула сковорода, еще через пару секунд Апостол уже стоял рядом и тряс меня за плечи. – На чем, говоришь, подъехал вплотную?! Салон теплый?!
– Гусеничный вездеход. Рычажный. В общем, все как у тебя, только ездить можно.
– Вот черт! И где он?! Глянуть бы!
– Покажу, – кивнул я и, помрачнев, положил руку на стариковское плечо. – Андрей…
– Ась? – машинально отозвался тот, продолжая изумленно крутить головой.
– Я Ахава Гарпунера убил… – просто сказал я. – Ты уж извини… пришлось…
– Ох… – вырвалось у Андрея, и он начал медленно оседать.
Ухватив его поперек туловища, крякнул – тяжел старик! – потащил к табурету, но он уже ожил, твердо встал на ноги, успокаивающе улыбнулся, выворачиваясь из моей хватки:
– Все хорошо, Охотник. Все хорошо. Да и не Ахав это был уже. Кто-то другой…
– Никто, – качнул я головой, облегченно выдыхая. – Никто другой, Андрей. Там… просто оболочка с дистанционным управлением, как по мне.
– Мудреные слова говоришь… – хмыкнул Апостол и все же уселся, явно не доверяя вдруг ослабшим ногам. – Но я понял. Столп?
– Он самый, – кивнул я и вернулся к приседаниям, с огромным удовольствием напрягая идеально слушающиеся ноги, что полностью восстановились за время отлеживания и возвращения назад в теплом салоне вездехода. – Он управляет ими. И не только Ахавом. Я наткнулся на что-то вроде капитального, но в целом полевого исследовательского центра. Ученые и вооруженная охрана, пункт защищен слоем стали и бетона. Казалось бы, что может пойти не так?
– Но?
– Столп захватил одного из… – ответил я, поднимаясь. – Ох… сто десять… – Выждав несколько секунд, я продолжил приседать и говорить. – Захватил вооруженного охранника. И тот, войдя внутрь, устроил настоящую бойню. Кому-то удалось эвакуироваться, кто-то погиб на месте, еще парочка умирала долго – они заперлись в бронированном боксе и попросту умерли от жажды или холода.
– Ну и страсти ты рассказываешь… и так спокойно, – подивился Апостол, явно разрывающийся как от желания задать больше вопросов, так и от желания сидеть и просто слушать удивительные новости. Вспомнив о сковороде, он вскочил и заторопился к плите. – Тебе жирка побольше поджаристого?
– Побольше, – улыбнулся я.
– А с лицом твоим что?
– О… – я осторожно коснулся продолжающих болеть ран на лице, что уже не были столь воспалены, но выглядели не слишком приятно. – Давай-ка я по порядку с самого начала.
– А давай. И про машину! Про машину расскажи. А потом и покажи…
Рассказывать и показывать я завершил только через два часа. И эти часы были самым теплым, добрым и спокойным временем за все прошлые дни. Уютное логово Апостола казалось чем-то несокрушимым и самым защищенным местом. Чувство ложное, я это понимал, но позволил перенапряженному мозгу ненадолго поверить в эту ложь. И это позволило мне окончательно расслабить каждую мышцу израненного тела. А если посчитать все это вместе с тренировкой, горячем чаем, солидным куском жареного мяса и последовавшим сном на три спокойных долгих часа… можно смело сказать, что я побывал в раю – пусть ненадолго, но побывал.
Когда я проснулся, глубоко задумавшийся Андрей продолжал сидеть за убранным столом, подпирая голову одной рукой, а второй аккуратно вписывая мелкие слова в небольшой листок драгоценной бумаги. Старик уже знал, куда я направлюсь дальше, и неторопливо писал письма. Он ничего не говорил, а я не спрашивал, но все равно было ясно, насколько великой радостью для Апостола служит эта его завязавшаяся переписка с обитателями Бункера.
Еще час я потратил на столь же неспешные вдумчивые сборы, тщательно собирая рюкзак и заполняя нарты. Нагрузившись избранной добычей, остальное я оставил в вездеходе, после чего попрощался ненадолго со стариком и ходко побежал к Бункеру, волоча за собой нарты. Подкатывать на гусеничной машине я не собирался. За такое ценное имущество убивают без малейших раздумий и сожалений. Центр не упустит своего шанса заполучить средство передвижения – и я их даже не осуждал. В подобном месте… выживают, а не живут. Когда будущее столь же серо и туманно, как и настоящее, поневоле отбросишь этические кодексы и вооружишься древним правилом наших далеких предков – ешь или будешь съеденным.
Глава третья
Первое, что я услышал, войдя в Холл, так это дружное и почти что ревущее:
– ЖИВО-О-О-ОЙ!
Я невольно вздрогнул, закрутил в недоумении головой и только через пару секунд понял, что обращались именно ко мне. Затем пришлось мысленно шикнуть на себя, чтобы инстинктивно не попятиться от торопящихся ко мне десятков стариков. Женщины, мужчины, седые, согбенные, семенящие и хромающие, закутанные в обноски, все как один радостные, тянущие ко мне руки. А вон знакомая старушка торопливо черпает кипяток из котла, во второй руке дрожит фарфоровый чайничек с цветами – великая здесь редкость и ценность. Она торопится заварить для меня чай – в особой отдельной посудине. А вон и у котлов с бульоном растерянно замер старик-повар – явно нечем ему меня угостить, или просто еще не сварился мясной суп.
– Здравствуйте вам, люди добрые, – широко улыбнулся я, вдыхая воздух Бункера полной грудью. – Здравствуйте.
В следующий миг меня накрыла людская волна. Меня затрясли, затеребили за одежду, вцепились в руки и плечи.
– Живой!
– Живой!
– Охотник наш вернулся!
– Слава Богу!
– Как же мы молились! Дни и ночи напролет!
– Сподобил Господь! Вернул нам кормильца!
Я попытался выдохнуть… и не смог… замер, вглядываясь в эти невероятные лица, на которых глубоко отпечатались все тяготы их долгих и – чего уж греха таить – безрадостных жизней. Они не замечали, но они плакали – как старики, так и старухи, эти закаленные морозом и вечным страхом внезапной смерти суровые люди, что жили в вонючем предбаннике Бункера. Они, черствые, привыкшие ко всему, не ждущие от жизни никаких подарков, никого не привечающие… они плакали. У меня в груди будто лопнуло что-то, и лишь огромным усилием воли я не начал вдруг бормотать что-то глупое и ненужное. От меня сейчас не ждали слов. Вообще ничего от меня не ждали – они просто были рады моему возвращению. Пусть кормилец и с пустыми руками – но вернулся.
Хотя почему с пустыми?
Выждав пару минут, я прокашлялся погромче и, деликатно раздвинув образовавшееся вокруг меня плотное живое кольцо, нагнулся над нартами, дернул за пару веревок и сбросил на пол тушку медвежонка – килограмм шестьдесят, не больше. Хотя этот дополнительный вес мне удалось допереть на нартах уже с трудом – сказывались боль и усталость в перегруженных тренировкой ногах. Но я не мясо хотел показать. Нет. Наклоняясь и выпрямляясь, я коротко и без всякого пафоса демонстрировал доставаемые предметы, тут же передавая их окружившим меня «буграм». Говорить я старался строго по делу, чтобы поскорее убрать обуявшее меня теплое радостное смущение.
– Скамья металлическая, но не сталь, что-то полегче. Прочная. Складные ножки. Вот три штуки такие. Большие, а почти ничего не весят!
Скамейки тут же проплыли над головами и исчезли за спинами, послышались щелчки раскрываемых и встающих на место ножек. Скамейки эти я отыскал в гараже – они явно предназначались для удобства полевых исследователей, судя по еще нескольким находкам.
– Два стола раскладных. По весу чуть больше скамеек.
Столы со странными вмятинами в крышках – вроде как под ноут, если мерить нашими мерками – уплыли туда же.
– Икебаны, – широко улыбнулся, зная, как это порадует стариков. – Три штуки. Любуйтесь на здоровье. Пусть замороженный, но вроде как садик.
– Радость-то какая!
– Цветов радужных в жизни нашей серой прибыло!
– Михайловна! Михайловна! Погоди ты умирать, сползай с кровати – глянь на цветы морозные! Такие красивые! Глянь иди! Хватит кашлять! Хоть одним глазком да глянь перед смертью, сердешная моя…
– Может и отступит смертушка-то! – подхватил кто-то из стариков тоненьким надтреснутым голоском.
– Посуда разная, – продолжал я. – Удобная и практичная.
Передав кружки, тарелки и ложки, не забыл и про то, что сам я нарек бы огромными хрустальными пепельницами ну или конфетницами. Хотя странные овальные посудины со слишком низкими бортами могли служить чем угодно для неизвестных нам хозяев этого мира – может, даже плевательницами. Мы найдем им свое применение.
– Звезды, круги, кометы, ромбы и прочее непонятное, – развел я руками после того, как вручил протолкавшемуся монастырскому настоятелю Тихону еще одну «конфетницу», доверху засыпанную будто из листа тонкой стали вырезанными различными фигурками.
– И что же это такое удивительное ниспослали нам? – удивленно моргнул он.
– А вот, – засмеялся я, касаясь указательным пальцем лежащей сверху звездочки.
Та тут же зажглась ровным зеленым светом – причем довольно ярким.
– Да откуда же все это? – запоздало охнул кто-то позади, но на него тут же шикнули:
– Тебе какое дело, дурак старый? Иди да поищи в пургу! Может, и ты найдешь!
– Да я так… к слову… от удивления обуявшего…
– Обуявшего… излишне любопытный ты, Толик!
– Это украшения, – повторил я, не став пояснять, что обнаружил эти штуковины, заткнутыми там и сям в жилых и спальных помещениях.
Какими бы злобными или прагматичными ни были хозяева планеты, им все же хотелось иллюзии света и тепла внутри их исследовательского бункера, что был больше похож на казарму. Я насобирал таких штукенций больше пятидесяти штук. Из них пяток оставил себе – на всякий. Еще пять досталось обрадовавшемуся, как ребенок, Апостолу. Остальные вот ушли – и уже по одной штучке поплыли по дрожащим рукам.
– Мне! Мне не досталось! – в голос заплакала закутанная старушка, опускаясь на пол.
И столько горя было в ее лице, что я торопливо расстегнул меховую куртку, порылся в кармане и вложил в ее ладонь пару засветившихся фигурок. Вслух же, раздавая наугад последние три, погромче произнес:
– Принесу и еще! А те, кому досталось – не жадничайте, показывайте и другим!
Но сразу было ясно – будут жадничать. Вон как прячут поспешно по карманам. И я не могу их винить – такова уж здешняя жизнь, что только-только начала меняться к лучшему.
Чтобы разрядить обстановку – очень уж сильным было огорчение на лицах тех, кому не досталось – я поспешно принялся вытаскивать и отдавать остальное. Еще одна «икебана», причем большая, занявшая немало драгоценного места в нартах. Ворох безразмерных запашных… халатов… ну или кимоно… не знаю… слишком уж странный у них был крой. Но халаты теплые, длинные, разноцветные – найдены мной целым ворохом в одном из контейнеров, что были в гараже. Похоже, привезли на радость исследователям разноцветную одежку, но распаковать не успели – случилась бойня и эвакуация. Дальше пошли тапочки, носки, шарфы, варежки и даже мужское нижнее белье. Мне было жалко пихать в нарты этот ширпотреб, но… вот сейчас я ничуть не жалел о своем решение – радость жителей Холла того стоила. Хотя пока они ничего не получили – уже оценившие ситуацию после того, как кому-то не досталось «звездочек», и успевшие даже разнять пару неумелых драк, «бугры» поспешно забрали всю одежду, выложили на стол и начали орать, чтобы никто даже близко не подходил – будет вам розыгрыш!
Если точнее, Федорович сказал следующее: «Будет вещевая лотерея, так вас перетак, чертово вы жадное старичье!». А потом добавил, что если кому не то, что хотелось выпадет – его проблемы. Пусть выменивает желаемое, и вообще – даренному коню под хвост не смотрят.
Пяток толстых теплых жилетов с множеством карманов я тоже отдал Федоровичу, успев один отделить и передать его Тихону. Тут уже я действовал, конечно, чуток эгоистично, желая выделить из общей массы тех, кто помогает мне и волочет на себе дела Холла.
– И мясо, – добавил я, указав на тушку медвежонка. – Метка живая…
– Метка? – удивился Федорович, успевший облачиться в жилет и проверяющий карманы.
– Ковырял кости чьи-то жеваные, – вздохнул я. – Старые уже. Так добыл не только мясо, но еще и пару пачек сигарет. Родопи и Ту-134. Не знаю, какие из них хорошие…
– И те, и те хорошие! – заявил старик, забирая пачки. – Буду выдавать отличившимся поштучно. Ну и сам закурю от переизбытка нервного…
– И я, пожалуй, – хмыкнул я, вспоминая залитые слезами стариковские глаза. – И я…
– Сигаретка, горячий чай и стол в дальнем уголку, – Старушка с подносом подошла незаметно, неся на нем полный стакан, и показала налепленную на запястье светящуюся звезду. – Хороша обнова моя? Красная!
– Она ведь от нашей силы горит, – напомнил я, постучав себя пальцем по груди.
– Коли рычаг крестовый старуху не убил, – отмахнулась она и пошла обратно к котлу, – пусть горит звездочка красная. Пусть скуку и тоску разгоняет стариковскую. С возвращением, Охотник. Спасибо, что живой.
– К-хм… вам спасибо, – отозвался я, накидывая край шкуры на оставшееся в нартах добро и берясь за ремни. – Посидим в уголке?
– Посидим, – с готовностью согласились старики.
Тихон не удержался, глянул искоса на нарты.
– Там куски оборудования, – не стал я скрывать. – Для торговли с центровыми нашими. Как они придут – вы уже не обижайтесь…
– Отойдем, – понятливо кивнул Тихон, тоже красующийся в жилете. – Отойдем и мешать не будем. И мне бы сигаретку. Родопи…
– Он еще и выбирает, – проворчал Федорович. – Грешно разборчивым быть, отче!
– Грешник я, – вздохнул настоятель, с благодарностью принимая сигаретку. – Грешен…
– А потом потолковать бы мне с путешественниками нашими. Теми, кто перебраться хочет…
– Луковые? Позовем.
– Вы их так зовете?
– Ну да. Луковые или луковцы.
– Луковианцы же вроде.
– Вот еще мы язык не ломали. Луковые! Позовем их, как скажешь. Ты нам-то хоть расскажешь, откуда богатство такое? Аль секрет великий?
– Кое-что расскажу, – кивнул я, доставая из другого кармана пачку писем. – Почта прибыла.
– Вот это дело! – обрадовался Тихон, забирая пачку и торопливо перебирая сложенные листки. – Где тут мое письмишко? Обсуждали мы одну занятную шахматную партейку…
Рассказал я мало. Знал, что рано или поздно все сказанное мной разойдется по всему Бункеру, поэтому заранее продумал каждое слово, а затем обдумал его еще раз – прежде чем поделиться со здешней скучающей общественностью.
Мне не жаль было рассказать об окружающих нас скрытых и заброшенных «чужих» объектах. Да я даже был уверен, что о многих из них знают здешние весовые старожилы. Не может быть, чтобы я первым наткнулся на подобные места. Поэтому речь не о скрытии информации о «Красном Круге» и ему подобных сооружениях, разбросанных меж снежных холмов. Речь о том, чтобы не выдать свои собственные замыслы.
Я по-прежнему хотел оставаться Охотником – крепким мужиком среднего возраста, что старательно добывает мясо, неспешно изучает здешнюю жизнь, пьет мало, говорит мало, в политику и общественные дела особо не лезет. И уж точно я не хотел выдать свои намерения разобраться во всех хитросплетениях сложившейся здесь в буквальном смысле слова патовой ситуации со Столпом.
Короче говоря – я хотел всем дать понять, что случайно наткнулся на заброшенный исследовательский центр. Как это было с Андреем Апостолом. Эту легенду я и озвучил, нагло присвоив себе историю о преследовании раненого медведя, что и вывел меня к холму, в чьей вершине вдруг блеснуло темное стекло…
История получилась занятная, я добавил немало ярких подробностей, чтобы получилась настоящая эпопея с преследованием, где жертва хочет уйти любой ценой, а впавший в азарт преследователь забыл о расстоянии и опасности. И история старикам-слушателям зашла настолько, что потом они, прихватив с собой еще один поразительный «сувенир», разбрелись по огромному залу Холла, где их тут же окружили группки жадных до новостей холловцев.
Переданным им «сувениром» был тот самый плоский ящичек с прозрачной крышкой и пришпиленными мелкими созданиями, что мутировали в здешних кровожадных чудовищ. Я не видел причины скрывать эту информацию. Тем более что среди здешних стариков могут оказаться люди с соответствующим академическим образованием, которые смогут выдвинуть несколько интересных теорий.
Моя находка заставляла серьезно задуматься.
Ясно, что это что-то вроде мутации. Звери изменились не только в размерах – преобразились пасти, глаза, кожный и волосяной покров, они приспособились к здешним суровым погодным условиям, научились жить в глубоком снегу и находить в нем добычу.
И отсюда вопрос – мутация пассивно-естественная? Или это осознанно направленное извне воздействие?
Я не спец, но размышлял так – в зонах наших техногенных катастроф, где происходила утечка жесткой радиации, впоследствии рождалось много мутантов – рыбы, амфибии, млекопитающие. Но там больше нежизнеспособного уродства, чем реальных и тем более полезных мутаций. И там все эти мутационные изменения происходили сами собой, так сказать.
А вот здесь как? Это просто пассивное влияние Столпа? Или же сам Столп все же попытался создать себе что-то вроде… армии? Марионеток?
Я склонялся ко второй версии – Столп сотворил все со здешней фауной специально. Медузоподобный исполин пытался что-то создать намеренно. Эту свою версию я озвучил только Андрею Апостолу, но тот беззлобно рассмеялся и парировал:
– Глупости это! Само собой случилось все. А если и специально страшила наш ледяной что и мудрил… где толк от его начинаний, Охотник? Вот скажи мне – где толк?
– Толк? – переспросил я.
– Он самый. С каждого дела польза должна быть. Ну увеличил он вот здешних червей дождевых и сусликов пугливых. Обратил их в тварей страшенных. И каков результат сей инициативы похвальной? – как любил говаривать мой старый начальник. Черви ползают, медведи тоже ползают, стрекозы кровожадные летают. Все? Вот и весь толк?
– Мы живы, – ответил я и улыбнулся, когда на меня уставился крайне озадаченный Апостол.
Пожевав губами, старательно наморщив лоб, он несколько минут сверлил взглядом содержимое лежащего перед ним плоского ящика с «исходным материалом» для мутаций и, разведя руками, наконец, признался:
– Вот не понял я. Мы живы? Это сидельцы которые?
– Верно.
– Да эти твари нас жрут! Знаешь же эти истории мерзкие, Охотник! Отбыл ты чудом весь сорокалетний срок и очутился вдруг в снежной пустоши со всем нажитым добром – если умен был и копить умеешь – и тут раз! И ты в пасти вылезшего из сугроба медведя! Вот и кончилась пенсия! И неудивительно – Столп отплачивает нам за то, что мы жалим его выстрелами из тюремных крестов!
– Нет, – качнул я головой. – Я не согласен. Это не месть.
– Может, он нас так благодарит? – язвительно поинтересовался Апостол и плеснул себе еще немного драгоценной водки.
– Столп нам не благодарен, – опять возразил я.
– Да не томи ты уже старика! Что надумал, пока сюда неспешно добирался?
– Не будь здесь медведей – мы бы все сдохли с голода, – ответил я. – Это наша пищевая база. Медвежье мясо – основа основ. Причем здесь реально замкнутая пищевая цепочка, Андрей. Черви жрут все подряд, включая снежную траву – в самые хреновые, наверное, времена. Медведи жрут червей и неплохо набирают вес на этой биомассе. Мы охотимся на медведей. И получаем жирное калорийное мясо в избытке. Добавь к этому медвежьи теплые шкуры, кости для изготовления рогатин и копий. Еще добавь к мясу побольше травы как салата – и кое-как можно жить.
Полюбовавшись отвисшей челюстью Апостола, я хмыкнул и пожал плечами:
– Это логично.
– Да зачем бы ему нас кормить?!
– Ахав, – коротко ответил я, и Апостол поперхнулся выпитой водкой, закашлявшись и накрыв стол брызгами.
Вскочив, я пару раз хлопнул его по спине – несильно – и снова уселся. Пока Андрей сипло откашливался, я продолжил говорить – больше с самим собой, чем с ним:
– Уже ясно, что Столп не может поработить наше сознание вот так разом по щелчку пальцев. На это требуется время.
– Шепот, – тихо произнес старик.
– Шепот Столпа, – кивнул я. – Да. Он шепчет и шепчет. Каждый из нас годами слышит этот шепот. Но в тюремных крестах мы неплохо защищены от его воздействия. Стальные решетки и двойной слой кирпичей блокируют этот ментальный шум. Те, чья психика похлипше, порой сходят с ума. Другие – вроде тебя – привыкают и не реагируют уже.
– Да и ты держишься.
– Держусь, – согласился я. – Потихоньку привыкаю, хотя порой вздрагиваю при пробуждении.
Читать бесплатно другие книги:
