Дурная кровь Гэлбрейт Роберт

17

• Но ты… кого заставил мрачный рок
• Узреть паденье своего отца…

Эдмунд Спенсер. Королева фей

Джонни Рокби, чье присутствие в жизни старшего сына практически равнялось нулю, тем не менее маячил рядом неотступной, неосязаемой тенью, особенно в детские годы Страйка. Родители его друзей в юности обклеивали стены спален постерами Рокби, а в зрелые годы продолжали скупать альбомы своего идола и вечно грузили Страйка россказнями о концертах Deadbeats. Одна мамаша, как-то подкараулившая семилетнего Страйка у школьных ворот, всучила ему письмо для передачи отцу из рук в руки. Впоследствии его мать Леда сожгла это послание в сквоте, где обреталась в ту пору с двумя своими детьми.

До поступления на армейскую службу, где была возможность не разглашать имя и профессию отца, Страйк вечно ощущал себя подопытным кроликом, которого разглядывают со всех сторон, терзая вопросами за гранью такта и приличий, и по мере сил отгораживался от невысказанных намеков, рождаемых завистью и злобой. Прежде чем признать Страйка своим сыном, Рокби заставил Леду организовать для них тест на отцовство. Когда пришел положительный результат, адвокаты Рокби составили финансовое соглашение, призванное обеспечить малолетнему сыну музыканта такой уровень жизни, при котором ему не придется больше спать на грязном матрасе в одной комнате с чужими людьми. Однако материнское мотовство и регулярные конфликты с представителями Рокби обеспечили только нескончаемые и непредсказуемые перепады от достатка к нищете и хаосу. Леда развлекала сына и дочь безумно экстравагантными выходками, но не спешила покупать им новую обувь взамен изношенных, тесных башмаков, а сама пристрастилась летать в Европу и Америку, где гастролировали ее любимые группы; она разъезжала в шикарных лимузинах и останавливалась в лучших отелях, подкинув детей Теду и Джоан.

Страйк до сих пор помнил, как в Корнуолле ворочался без сна в двуспальной кровати для гостей, когда рядом посапывала Люси, а внизу Джоан переругивалась с его матерью, которая в середине зимы привезла детей без пальто. Дважды Страйка отдавали в частные школы, но оба раза Леда забирала его до конца учебного года, так как, по ее мнению, ребенку там прививали ложные ценности. Алименты Рокби ежемесячно утекали к ее подружкам и сожителям, а также вкладывались в безумные предприятия – ювелирный магазин, художественный журнал, вегетарианский ресторан; все эти начинания с треском провалились, не говоря уж о коммуне в Норфолке – худшим, что было в юности Страйка.

В конце концов адвокаты Рокби (которым рок-идол доверил распоряжение всеми делами, связанными с благосостоянием сына) переоформили отцовские выплаты таким образом, чтобы лишить Леду возможности транжирить средства. Для подростка Страйка это означало только необходимость потуже затянуть пояс: Леда не соглашалась, чтобы кто-то, согласно новым условиям, контролировал ее расходы. С тех пор деньги спокойно копились на счету, а семья существовала на скромные алименты, поступавшие от отца Люси.

Страйк видел своего отца два раза в жизни; от обеих встреч остались самые тягостные воспоминания. Рокби, со своей стороны, никогда не интересовался, почему средства, предназначенные сыну, лежат без движения. Сам он давно жил за рубежом, чтобы не платить налоги, продолжал записываться и выступать со своей группой, владел несколькими особняками, был обременен двумя требовательными бывшими женами и одной нынешней, а также пятеркой законных и парой внебрачных отпрысков. В списке его приоритетов Страйку отводилось одно из последних мест: старший сын появился на свет по чистой случайности, невольно разрушил второй брак Рокби, когда потребовался тест на отцовство, и вечно обретался неизвестно где.

На фоне длинной тени биологического отца и череды материнских сожителей образцом мужского поведения оставался для Страйка дядя Тед. Леда всегда упрекала брата, бывшего полицейского, за чрезмерный интерес Страйка к воинской службе и сыскному делу. Заводя разговоры с сыном сквозь голубую конопляную дымку, она всерьез пыталась отговорить его от армейской карьеры, читала ему лекции о позорной военной истории Британии, о неразрывной связи между капитализмом и империализмом, безуспешно убеждала заняться игрой на гитаре или хотя бы отрастить волосы.

Страйк был в курсе специфических обстоятельств своего рождения и воспитания, которые, впрочем, не только причиняли ему массу неудобств и терзаний, но и подталкивали его к следственной практике. В раннем возрасте он научился сливаться с окружающей обстановкой. Сообразив, что чужой говор всегда карается, он стал менять произношение, скитаясь между Лондоном и Корнуоллом. Потеря ноги сильно ограничила его диапазон движений, но до этого он выработал у себя такую походку, от которой казался меньше ростом. Он научился держать при себе личную информацию, тщательно корректировать истории из жизни, гасить любопытство посторонних к своей персоне. Немаловажным было и другое: он настроил свой внутренний радар, безошибочно улавливающий ту перемену в поведении окружающих, которая происходит при осознании, что перед ними сын знаменитости. На него с раннего возраста не действовали уловки обманщиков, льстецов, проходимцев, лгунов и лицемеров.

Качества, развившиеся благодаря отцу, были, с позволения сказать, лучшими родительскими дарами; если не считать алиментов, тот не проявлял к нему никакого внимания, ни разу не поздравил с днем рождения, не прислал рождественской посылки. Только потеряв в Афганистане ногу, Страйк дождался отцовской записки. В госпитале у его койки сидела Шарлотта, и он попросил ее выбросить то послание в мусорный бачок.

Когда к Страйку начали проявлять внимание газеты, Рокби сделал несколько осторожных попыток установить отношения со своим неблизким сыном, а в последнее время косвенно упоминал в интервью, что они с ним дружны. Несколько знакомых Страйка прислали ему ссылки на последнее онлайн-интервью Рокби, в котором тот рассказывал, как гордится Страйком. Детектив стер эти сообщения и отвечать не стал.

Он нехотя проникся добрыми чувствами к Алу, своему единокровному брату, которого Рокби в последнее время использовал в качестве эмиссара. Робкие попытки Ала установить отношения со Страйком не прекращались, хотя вначале наталкивались на сопротивление старшего брата. Похоже, Ал восхищался самодостаточностью и независимым нравом Страйка – качествами, которые тот развил у себя в силу обстоятельств: жизнь не оставляла ему другого выбора. Однако Ал доводил Страйка до белого каления своей упертостью, когда подталкивал его к участию в юбилейных торжествах, которые для Страйка ничего не значили – разве что лишний раз напоминали, что для Рокби его группа всегда значила куда больше, чем внебрачный сын. Детектив с досадой убил субботнее утро на составление ответа Алу. В конце концов он решил сделать ставку на краткость, а не на поиск дальнейших аргументов:

Не передумал, но я – без обид.

Надеюсь, все пройдет гладко, а мы с тобой выпьем по пиву, когда окажешься в городе.

Покончив с этим докучливым личным делом, Страйк приготовил себе сэндвич, надел поверх футболки свежую сорочку, извлек из досье Бамборо те страницы, на которых Билл Тэлбот разродился загадочной питмановской скорописью, и на машине отправился в Вест-Уикем – на встречу с Грегори Тэлботом, сыном покойного Билла.

Мчась сквозь дождь, перемежающийся с солнцем, и не выпуская изо рта сигарету, Страйк настроился на деловую волну: в дороге он собирался не только упорядочить вопросы к сыну следователя, но и обдумать различные проблемы, возникшие в агентстве после своего возвращения из Корнуолла. Накануне Барклай высказал ряд предложений, явно заслуживающих внимания. Этот уроженец Глазго, которого Страйк считал своим лучшим следователем после Робин, сперва высказался с присущей ему прямотой насчет вест-эндского танцовщика, на которого требовалось накопать грязишки.

– Нифига мы на него не нароем, Страйк. Ежели он топчет другую курочку, не иначе как она живет у него в шкафу. Сдается мне, наша девушка привязала его к себе кредиткой – ну дак он не лох какой-нибудь, чтоб этот сук рубить, когда ему так поперло.

– Наверно, ты прав, – ответил Страйк, – но я обозначил клиенту срок в три месяца, так что останавливаться не будем. Как ты сработался с Пат? – Он направил разговор в другое русло, надеясь, что еще хотя бы один сотрудник имеет зуб на новую секретаршу, но его ждало разочарование.

– Ну, это глыба! Хрипит она, понятное дело, как простуженный грузчик, но в работе – зверь! А коли пошел у нас разговор начистоту касательно новобранцев, то… – Барклай осекся, глядя на босса снизу вверх большими голубыми глазами из-под густых бровей.

– Договаривай, – сказал Страйк. – Моррис не тянет?

– Я прям так не утверждаю. – Шотландец поскреб в преждевременно поседевшем затылке, а потом спросил: – Неужто Робин тебе не говорила?

– У них конфликт? – жестко спросил Страйк.

– Не то чтобы прям конфликт, – протянул Барклай, – но он ее приказы в грош не ставит. Да еще у нее за спиной этим бахвалится.

– Так не пойдет. Я разберусь.

– И насчет Жука у него свои мысли завиральные.

– Даже так?

– Он все еще надеется что-нибудь вытянуть из этой секретутки. Но Робин ясно сказала: эту, мол, к чертовой бабушке и подключить Хатчинса. Она разузнала…

– …что Жук состоит в Хендонском стрелковом клубе. Да, я в курсе. Она хочет, чтобы Хатчинс тоже туда вступил и втерся к нему в доверие. Хороший план. Насколько нам известно, Жук мнит себя этаким мачо.

– Но Моррис уперся. Прям в лицо ей сказал, что план, может, и неплох, да только…

– Ты считаешь, он все еще обхаживает эту девицу?

– «Обхаживает» – это очень мягко сказано, – заметил Барклай.

После разговора с Барклаем Страйк заехал в агентство, где, не стесняясь в выражениях, приказал Моррису оставить в покое референтку Жука и в течение недели заниматься исключительно слежкой за подругой мистера Повторного. Моррис даже не посмел возразить; более того, в его капитуляции сквозила угодливость. От этой встречи у Страйка остался неприятный осадок. Почти во всех отношениях Моррис представлял собой ценное приобретение, тем более что у него сохранились многочисленные полезные связи в полиции, но в его поспешном согласии мелькнуло нечто скользкое, мерзковатое. Тем же вечером, когда Страйк следил за такси, в котором Балерун с подругой ехали через Вест-Энд, детективу вспомнились сцепленные пальцы старого доктора Гупты и его изречение: «Если команда не срослась, успеха не жди».

На подступах к Вест-Уикему он увидел ряды пригородных домов с эркерами, широкими подъездными дорожками и личными гаражами. На улице под названием Авеню, где проживал Грегори Тэлбот, стояли солидные особняки, свидетельствующие о сознательности своих зажиточных владельцев, которые неукоснительно подстригают лужайки и по графику выносят мусор. Эти семейные гнезда уступали в комфорте резиденциям, что соседствовали с домом старого врача, но жилой площадью во много раз превосходили чердачную квартиру Страйка прямо над офисом.

Свернув к дому Тэлбота, Страйк припарковал свой «БМВ» за баком для строительного мусора, загораживающим въезд в гараж. Стоило ему заглушить двигатель, как дверь в дом отворил – с осторожностью и волнением, поблескивая очками в металлической оправе – бледный, лопоухий, совершенно лысый человек. Страйк, заранее проработавший немало интернет-ресурсов, узнал в нем Грегори Тэлбота, по роду занятий – больничного администратора.

– Мистер Страйк? – окликнул тот, когда детектив с преувеличенной осторожностью выбирался из автомобиля, памятуя о неудачном падении на палубе парома.

– Он самый.

Страйк захлопнул дверцу и протянул руку подошедшему хозяину. Тэлбот оказался ниже его ростом на целую ладонь.

– Простите за этот бачок, – сказал он. – Вот, затеяли ремонт мансарды.

Когда они подошли к входной двери, из дому выскочили две девочки-близняшки лет десяти, которые едва не сбили с ног Грегори.

– Поиграйте в саду, на воздухе! – крикнул им вслед Грегори, а Страйк подумал, что в первую очередь следовало бы велеть им не бегать босиком по холодной слякоти.

– Поиграйте в шаду, на вождухе! – передразнила одна из сестер.

Грегори снисходительно посмотрел на девочек поверх очков:

– Грубость никого не украшает.

– Фигас не украшает! – крикнула первая близняшка под оглушительный хохот второй.

– Еще раз при мне выругаешься, Джайда, – останешься сегодня без сладкого, – сказал Грегори. – И о планшете моем думать забудь.

Джайда скорчила издевательскую гримасу, но, по крайней мере, не выругалась.

– Мы взяли их на воспитание, – объяснил Грегори, пропуская Страйка в дом. – Наши родные дети живут самостоятельно. Направо – и присаживайтесь.

У Страйка, приучившего себя к спартанскому минимализму, захламленная, неприбранная комната вызывала отторжение. Он бы и рад был воспользоваться приглашением куда-нибудь присесть, но для этого пришлось бы переложить или передвинуть массу разных предметов, а это уже граничило с самоуправством. Не замечая колебаний Страйка, Грегори уставился в окно на близняшек, которые уже неслись к дому, дрожа от холода.

– Они развиваются, – сказал он, когда входная дверь с грохотом захлопнулась и девочки затопали наверх.

Отвернувшись от окна, Грегори сообразил, что в комнате сесть некуда.

– Э-э… да… извините, – проговорил он, но без того смущения, какое охватило бы Джоан, окажись в ее неприбранной гостиной посторонний человек. – Утром девочки здесь играли.

Чтобы Страйк мог сесть в кресло, Тэлбот спешно убрал с сиденья подтекающий пистолет для стрельбы мыльными пузырями, двух голых кукол Барби, детский носок, несколько ярких кусочков пластмассы и недоеденный мандарин. Он побросал эти разрозненные предметы на деревянный кофейный столик, где уже громоздились журналы, телевизионные пульты, какие-то письма и пустые конверты, маленькие пластмассовые детали конструкторов, главным образом лего.

– Чай? – предложил он. – Кофе? Жена повезла мальчиков на плаванье.

– О, у вас еще и мальчики есть?

– Потому мы и затеяли ремонт мансарды, – сказал Грегори. – Даррен живет у нас без малого пять лет.

Пока Грегори занимался чаем и кофе, Страйк поднял с пола альбом официальных стикеров Лиги чемпионов текущего года и начал листать страницы с чувством ностальгии по тем дням, когда сам коллекционировал футбольные стикеры. В ожидании он лениво размышлял о шансах «Арсенала» на выигрыш кубка, и вдруг прямо у него над головой раздалась серия ударов, отчего стала раскачиваться люстра. Страйк посмотрел на потолок: грохот был такой, как будто близняшки прыгали с кроватей на пол. Положив на столик альбом, Страйк безуспешно гадал, что же двигало супругами Тэлбот, когда они брали к себе в дом четверых детей, не состоящих с ними в родстве. К тому времени, когда появился Грегори с подносом, мысли Страйка перешли к Шарлотте, которая во время беременности заявляла, что напрочь лишена материнских инстинктов, а потом оставила своих недоношенных младенцев на попечение свекрови.

– Вас не затруднит?… – обратился к нему Грегори, указывая глазами на захламленный кофейный столик.

Страйк поспешно переложил разрозненные предметы на диван.

– Благодарю. – Грегори опустил поднос на столик и освободил от горки предметов второе кресло, отчего образовавшаяся на диване кипа выросла вдвое.

Он взял свою кружку, сел в кресло и сказал: «Угощайтесь», обведя рукой липкую сахарницу и нераспечатанную пачку печенья.

– Большое спасибо, – отозвался Страйк, размешивая сахар в чашке с чаем.

– Итак. – На лице Грегори отразилось легкое нетерпение. – Вы пытаетесь доказать, что Марго Бамборо убил Деннис Крид.

– Вернее, – сказал Страйк, – я пытаюсь выяснить, что с ней случилось, и одна из версий, очевидно, приведет нас к Криду.

– Вы видели газеты за прошлые выходные? Один из рисунков Крида ушел с молотка более чем за тысячу фунтов.

– Как-то упустил, – ответил Страйк.

– Да-да, я читал в «Обсервер». Карандашный автопортрет, выполненный в тюрьме Белмарш. Есть особый сайт, который специализируется на торговле произведениями искусства серийных убийц. Мир сошел с ума.

– Это так, – согласился Страйк. – Но, как я сказал по телефону, мне на самом деле необходимо переговорить с вами о вашем отце.

– Хорошо, – сказал Грегори, на глазах утрачивая живость. – Я… э-э… не знаю, что вам известно.

– Что он досрочно вышел на пенсию после нервного срыва.

– Ну, в принципе, да, если вкратце, – согласился Грегори. – Виной всему была его щитовидка. Гипертиреоз, долго не могли поставить диагноз. Потеря веса, нарушение сна… Знаете, на него страшно давили. В обществе зрело недовольство. Сами понимаете… исчезновение женщины-врача… Некоторые странности в его поведении мама приписывала стрессу.

– Какого рода странности?

– Например, он переселился в гостевую комнату и никого туда не впускал, – сказал Грегори и, не дожидаясь вопроса о дальнейших подробностях, продолжил: – Когда ему поставили правильный диагноз и назначили оптимальный курс лечения, его состояние стабилизировалось, но возможности продвижения по службе были упущены. Пенсии его не лишили, но он много лет мучился угрызениями совести из-за дела Бамборо. Понимаете, винил только себя, думал, что непременно поймал бы злодея, если бы не болезнь. Ведь на Марго Бамборо кровавые преступления Крида не закончились – полагаю, это вам известно? Следующей жертвой стала Андреа Хутон. Когда после его задержания полицейские вошли к нему в дом и увидели, что творится в подвале… орудия пыток, фотографии женщин, сделанные им самим… он признался, что держал некоторых пленниц по нескольку месяцев, прежде чем убить. Отец, узнав об этом, пришел в отчаяние. Он раз за разом мысленно возвращался к тем событиям и считал, что мог спасти Бамборо и Хутон. Бичевал себя за то, что зацикливался… – Грегори оборвал себя на полуслове. – Отвлекался от главного, понимаете?

– Значит, ваш отец даже после выздоровления считал, что Марго похитил Крид?

– Да, определенно. – Грегори, казалось, немного удивился, что в этом могут быть сомнения. – Все другие версии полиция исключила, правда же? И бывшего любовника, и этого неуловимого пациента, который был к ней неравнодушен, – с них сняли все подозрения.

Вместо того чтобы высказаться откровенно – мол, из-за несвоевременной болезни Тэлбота были упущены драгоценные месяцы, когда любой подозреваемый, в том числе и Крид, мог избавиться от тела, уничтожить улики, организовать себе алиби, а то и совершить все три этих действия, – Страйк достал из кармана лист бумаги, на котором Тэлбот-старший оставил питмановскую скоропись, и протянул Грегори:

– Хотел спросить: вы узнаёте почерк вашего отца?

– Откуда это у вас? – Грегори осторожно взял ксерокопию.

– Из полицейского досье. Здесь сказано: «И это последний из них, двенадцатый, и круг замкнется, когда найдут десятого… дальше незнакомое слово… Бафомет. Перенести в истинную книгу», – отчеканил Страйк. – Хотелось бы узнать: вы видите в этом смысл?

Тут сверху раздался оглушительный грохот. С торопливым «Прошу меня извинить» Грегори положил ксерокопию поверх чайного подноса и выбежал из комнаты. Страйк услышал его шаги по лестнице, потом суровую выволочку. Оказывается, одна из близняшек опрокинула комод. Тонкие голоски в унисон извинялись и сыпали встречными обвинениями.

Сквозь тюлевые занавески Страйк увидел, что возле дома паркуется старенький «вольво». Из машины вышли пухлая немолодая брюнетка в синем плаще и двое подростков лет четырнадцати или пятнадцати. Женщина открыла багажник, достала две спортивные сумки и несколько пакетов с продуктами из супермаркета «Алди». Ей пришлось просить помощи мальчиков, которые уже бочком устремились к дому.

Грегори вернулся в гостиную одновременно с тем, как его жена вошла в прихожую. Один из подростков оттер Грегори в сторону и стал с изумлением разглядывать гостя, как диковинного зверя, сбежавшего из зоопарка.

– Привет, – сказал Страйк.

В обалдении повернувшись к Грегори, мальчик спросил:

– Это еще кто?

Рядом с ним возник второй подросток, который уставился на Страйка с той же смесью удивления и подозрительности.

– Это мистер Страйк, – ответил Грегори.

Его жена вклинилась между мальчиками, обняла их за плечи и вывела из комнаты, на ходу улыбаясь Страйку.

Грегори затворил за ними дверь и вернулся к своему креслу. Можно было подумать, он уже забыл, о чем беседовали они со Страйком, но потом его взгляд упал на ксерокопию листка, сплошь исписанного отцовским почерком, усыпанного пентаграммами, с загадочными строчками питмановской скорописи внизу.

– А знаете, как отец выучил питмановскую скоропись? – поинтересовался он с напускным оживлением. – Моя мать в колледже изучала делопроизводство, и он решил не отставать, чтобы ее контролировать. Он был хорошим мужем… и хорошим отцом, – добавил он с некоторым вызовом.

– Похоже на то, – ответил Страйк.

Наступила очередная пауза.

– Слушайте, – начал Грегори, – в то время подробности… отцовского заболевания не разглашались. Он был хорошим копом – не его вина, что он заболел. А моя мать до сих пор жива. Но ее убьет, если сейчас всплывут все детали.

– Я могу понять…

– Отнюдь не уверен, что вы можете понять, – возразил Грегори, заливаясь краской. Он производил впечатление человека мягкого и воспитанного; вероятно, эта безапелляционная фраза потребовала от него определенных усилий. – Родные некоторых жертв Крида, после… на отца обрушилась лавина злобы. Его обвиняли в том, что он не поймал Крида, что загубил все расследование. Нам домой приходили письма, в которых отца называли позором нации. В конце концов мама с папой переехали… Из нашего с вами телефонного разговора я заключил, что вы интересуетесь версиями моего отца, а не… вот этой ерундой. – Он указал на листок с пентаграммами.

– Я очень интересуюсь версиями вашего отца, – сказал Страйк и, решив, что сейчас не грех покривить душой или хотя бы немного перегруппировать факты, добавил: – Бо`льшая часть записей вашего отца в материалах дела свидетельствует о его здравомыслии. Он задавал совершенно правильные вопросы, он заметил…

– Мчащийся на большой скорости фургон, – быстро подхватил Грегори.

– Совершенно верно, – сказал Страйк.

– Зафиксировал дождливый вечер, как в случаях похищения Веры Кенни и Гейл Райтмен.

– Совершенно верно. – Страйк покивал.

– Драку двух женщин, – продолжал Грегори. – Эту последнюю пациентку – женщину, похожую на мужчину. Признайте, что совокупность всех этих…

– Вот и я о том же, – сказал Страйк. – Пусть его подводило здоровье, но у него был нюх на улики. Остается выяснить одно: несет ли эта скоропись какой-нибудь смысл, который я обязан знать.

Грегори слегка помрачнел.

– Нет, – сказал он, – никакого смысла она не несет. Это в нем заговорила болезнь.

– Понимаете, – с расстановкой заговорил Страйк, – ваш отец был не единственным, кто усмотрел в Криде сатанинское начало. Заглавие лучшей его биографии…

– «Демон Райского парка».

– Совершенно верно. У Крида много общего с Бафометом, – сказал Страйк.

В наступившей паузе они услышали, как близняшки топочут вниз по лестнице и в голос допытываются у приемной матери, купила ли та шоколадный мусс.

– Слушайте… я буду вам очень признателен, если вы докажете, что похищение организовал Крид, – выговорил наконец Грегори. – Подтвердите, что мой отец был прав от начала до конца. А что Крид оказался изворотливей, так в этом нет ничего позорного. Он ведь и Лоусона обвел вокруг пальца, он перехитрил всех. Я же знаю, что у Крида в подвале не оказалось никаких следов Марго Бамборо, но ведь он не рассказал и о том, куда дел одежду и украшения Андреа Хутон. Под конец он стал разнообразить способы избавления от тел. Хутон – сбросил со скалы, но ему не повезло… не повезло в том, что нашли ее очень быстро.

– И снова все верно, – сказал Страйк.

Пока Страйк пил чай, Грегори рассеянно грыз ноготь. Примерно через минуту детектив решил, что можно вновь надавить.

– Теперь насчет истинной книги… – По виду Грегори стало ясно, что Страйк попал точно в цель. – Я пытаюсь выяснить, вел ли ваш отец какие-либо записи, помимо официальных протоколов… и если так, – добавил Страйк, не дождавшись ответа, – сохранились ли они по сей день.

Грегори вновь остановил свой блуждающий взгляд на Страйке.

– Что ж, хорошо, – сказал он. – Отец считал, что ищет некую сверхъестественную силу. Мы узнали об этом ближе к концу, когда он уже сам понимал, насколько тяжело болен. Каждую ночь он рассыпал соль под дверью нашей спальни – отпугивал Бафомета. В спальне для гостей соорудил себе, как считала мама, подобие домашнего кабинета, но всегда запирал дверь. В ту ночь, когда его увезли, – с несчастным видом рассказывал Грегори, – отец выскочил оттуда… э-э… с криком. Всех нас перебудил. Мы с братом выбежали на лестничную площадку. Папа оставил дверь настежь, и мы увидели, что в комнате горят свечи, а все стены разрисованы пентаграммами. Ковер он снял, начертил на полу магический круг для какого-то ритуала и заявил… ну… подумал, что вызвал какое-то демоническое создание… Мама позвонила девять-девять-девять, приехала «скорая», и… остальное вам известно.

– Наверное, для всей семьи это стало потрясением, – сказал Страйк.

– Да, конечно. Пока папа находился в лечебнице, мама сделала ремонт в той комнате, вынесла его карты Таро и всю оккультную литературу, закрасила пентаграммы и магический круг. Она переживала больше всех, так как до папиного нервного срыва они были образцовыми прихожанами.

– Понятно, что он был очень болен, – сказал Страйк, – и не по своей вине, но все равно оставался сыщиком и сохранял интуицию. Это видно из официальных документов. Если где-то существует еще один комплект записей, особенно таких, которые отличаются от официального досье, то это важный документ.

Грегори в напряжении грыз ноготь. В конце концов он, казалось, принял решение.

– После нашего телефонного разговора я все время думал, что надо бы отдать вам вот это.

Он подошел к набитому книжному шкафу в углу и достал сверху большую старомодную, обмотанную шнуром общую тетрадь или книгу для записей в синей кожаной обложке.

– Это единственная вещь, которая не была выброшена, – опустив глаза на синий переплет, сказал Грегори, – потому что отец в нее вцепился и не выпускал из рук, когда приехала «скорая». Твердил, что обязан зафиксировать, как выглядел… э-э… дух, та сущность, которую он вызвал к жизни… и тетрадь уехала с ним в лечебницу. Там ему разрешили нарисовать демона, и это помогло врачам разобраться, что происходило у него в голове, поскольку на первых порах он отказывался с ними разговаривать. Об этом я узнал много позже: нас с братом ограждали от известий о его состоянии. После выздоровления отец сохранил эту тетрадь со всеми записями – говорил, они, как ничто другое, напоминают ему, когда надо принимать лекарство. Но я хотел встретиться с вами лично, а уж потом принять окончательное решение.

Борясь с желанием протянуть на прощанье руку, Страйк пытался, насколько позволяли ему вечно насупленные черты, хранить сочувственное выражение лица. Робин куда лучше умела выражать теплоту и сопереживание – он убеждался в этом не раз, видя, как она работает с упрямыми свидетелями.