Белый огонь Пехов Алексей
Рядом вяло копошился и хрипел один из противников. На груди лежало что-то тяжелое, слабо подергивающееся. В спину впилось нечто угловатое, и, когда сойка пошевелилась, острие, проколов рубашку, поцарапало лопатку.
Она застыла, затем на ощупь стянула с себя ногу умиравшего и осторожно перевернулась на бок, часто моргая, пытаясь прогнать проклятые слезы. Арбалет того, кого она зарезала, обнаружился прямо под ней, и счастье, что механизм не сработал, когда Лавиани на него грохнулась.
Внизу раздавались испуганные, но не очень-то громкие крики разбуженных жильцов. Тень поднялась рядом с ней, ругаясь на карифском, и сойка швырнула очередной метательный нож, почти наугад, в дрожащий, расплывающийся из-за слез силуэт.
Она решила, что не достигла цели, но через секунду рядом глухо рухнуло тяжеленное тело здоровяка. На лицо попали мелкие капельки крови.
Лавиани плюнула, не глядя вытерла глаза рукавом изрядно испачканной и порванной рубахи, но стало еще хуже, туда словно углей положили.
– Рыба полосатая! – не проговорила, а провыла она. – Сучий потрох!
Оглушительно чихнув, сойка подумала, что попалась на примитивный ход, точно новичок. Также появилась мысль, как будет смешно, если ей придется умереть от того, что мозг вот-вот сгорит в бушующем в ней пожаре.
Громила негромко сипел, скрипел, точно рассохшиеся доски пола, с трудом втягивая в себя воздух.
– Сейчас, – бормотнула Лавиани, но язык распух и стал непослушным, так что получилось «бябяс».
Она бы посмеялась над кем-нибудь другим, заговори он так, но тут ей было не до смеха.
– Бябяс, – повторила женщина, вслепую шаря пальцами по полу, на котором расползалась горячая лужа чужой крови. Она порядком в ней извозилась, не только руки, но и колени и локти, бока и грудь. Любой нормальный человек, встретив ее, усомнился бы в том, что Лавиани нормальная. Конечно же такое присуще лишь безумцам, да каннибалам.
Наконец пальцы нащупали знакомую рукоятку ножа.
Одним быстрым движением, встав на колени, сойка перерезала раненому горло. Полилось еще больше крови, но тут уж ничего не поделаешь. Чуть больше, чуть меньше. Следовало исходить из того, что кровь чужая, так что не жалко.
В другое время она бы задала несколько вопросов. Кто они? Как их нашли? Почему ждали в этой дыре? Почему гриф на бирюзовом шнуре не сработал? О, сколько вопросов, на которые ей требовались ответы.
Но ситуация, в которую она угодила, не располагала к беседам.
Встав, Лавиани сделала шаг, едва не споткнувшись о тело первого убийцы. Вспомнила об арбалете, подняла небольшую савьятскую игрушку, направилась к лестнице. Едва не скатилась по ней, промахнувшись ногой мимо ступеньки, плюясь и сморкаясь. Те, кто жил здесь, оказались невероятно разумны и не лезли под руку. Даже не появились, забаррикадировавшись в одной из комнат.
Сойка была им за это премного благодарна, ибо совершенно не хотела общаться с кем бы то ни было.
Она с трудом видела очертания комнаты, постоянно смаргивая слезы. Лавиани про себя усмехнулась – давно ей не доводилось столько плакать за одну ночь.
Что-то ударило в надежную крепкую входную дверь, и та содрогнулась.
Женщина подняла арбалет. Петли не выдержали, их вырвало вместе со створкой, рухнувшей в помещение. Тетива щелкнула, и болт угодил ворвавшемуся куда-то под грудь. Было слышно, как треснуло ребро от удара, но незваный гость не упал, лишь пошатнулся, шагнув к ней.
– Ошиблась, с кем не бывает, – пробормотала сойка, но на деле издала лишь какие-то шипящие звуки вместо слов и решила, что глупо извиняться перед мертвецом.
– Вкус, точно жую старую подошву. – Лавиани ощущала себя верблюдом, который безостановочно плюется.
И слюна у нее была темно-синей, когда Шерон сунула ей какой-то странный корешок, извлеченный со дна сумки. Вид у него был неаппетитный, но сойка старательно жевала, пока огонь в ее крови не угас.
– Тебе повезло. – Бланка стояла в дверях, опираясь на посох. – Мутский ледяной перец опасная вещь. Будь концентрация чуть больше, и ты могла ослепнуть. Двое слепых в одной компании – это уже перебор.
Лавиани мрачно посмотрела на рыжеволосую, чувствуя, как пылает кожа на лице.
– Понимаешь в ядах?
Бланка хмыкнула, думая о чем-то своем, непостижимом.
– Мой муж, да и твой знакомый Сегу, сделавший со мной… – бледная рука коснулась повязки, скрывавшей пустые глазницы, – могли бы рассказать об этом гораздо больше.
Лавиани оскалилась, сотворив нечто похожее на улыбку:
– Хороший повод не пить с тобой вино. Рассветет через час, и нам надо пошевеливаться. – Она посмотрела на Тэо, который сидел привалившись спиной к грязной стене. Глаза у него были сонные, и говорил он с трудом. – Ты точно в состоянии идти, мальчик?
Акробат, помедлив, словно прислушивался к чему-то, кивнул и сказал тихо:
– Я дойду.
– А потом снова заснешь? Долго это еще будет длиться?
Он не ответил, радужки, сейчас казавшиеся золотистыми в свете масляного фонаря, сверкнули.
Лавиани тяжело вздохнула и снова сплюнула. Что ей еще оставалось?
– Мне нужно несколько минут. – Шерон перебросила свою видавшую виды сумку через плечо, подтянула ремень. Книга Дакрас была не самой легкой ношей.
Во всех смыслах.
– Ты одолжишь мне нож, Лавиани?
Сойка с сомнением вытащила из ножен клинок, подержала в руках, но все же протянула указывающей.
– Подумать только, – проворчала она. – Всего лишь несколько лет назад я не доверила бы его ни единому человеку. Что ты собираешься делать?
Она спросила не зря, так как Ярел, стоявший на улице, вошел в круг света. Вид у него был не очень. Вокруг рта запеклась чужая кровь, куртка разорвана, болты все еще торчали в нем.
Те, на кого он напал, оборонялись, сражаясь мечами, и это худшим образом отразилось на цепном псе указывающей. Ему развалили плечо до ключицы, и несколько ударов угодили в голову. Один разрубил нижнюю челюсть так, что ее перекосило, вывернуло, и серая кость торчала из темной плоти. Другой снес всю правую часть лица, повредил глаз, срезал щеку, и теперь были видны удивительно белые зубы…
Выглядел бывший воин карифского герцога пугающе.
– Ты не берешь его с собой, – догадалась сойка.
Девушка кивнула:
– Он выполнил свою задачу уже несколько раз. Поддержка в нем жизни ест мои силы. Да и на корабле люди из экипажа заметят, что с ним что-то не так. Большой риск, ни к чему это.
Лавиани согласно проворчала, не спуская взгляда со своего ножа. Ярел, подчиняясь неслышимому приказу, принялся раздеваться. Снял куртку, затем рубашку и безучастно повернулся к своей хозяйке спиной.
Глава четвертая
Следы богини
Милость ее безгранична, ибо дарует она нам самое ценное – память.
Так повелось с начала появления Храма. Со дня первого камня, обтесанного ее желанием, что лег в основу нашего дома. И когда она ушла, мы поклялись хранить ее слова и ждать дня, что уготован.
Мы – шепот ее губ. Мы – эхо ее дыхания. Мы – отражения ее лучистых глаз. Мы – слезы, что она пролила, потеряв сестру. Мы – отринувшие себя, свои желания, надежды и мечты. Ибо служим лишь цели, что она дала нам и молила исполнить, дабы спасти мир. И разрушить его. И снова спасти. Мы – ее пальцы, ее песни. Мы – дэво, следы богини на песке проходящих эпох.
Первая молитва Храма, читаемая во время восхода полной луны
Руки у служанки были проворные и ловкие. Старательные. Они втирали в длинные черные волосы Яс аргановое масло – и те отяжелели, тянули голову назад и пахли так, как нравилось.
Ему нравилось.
Но он уже давно не зарывался в них лицом, не говорил, что она луна его сердца. Слишком давно.
Думая об этом, Яс ощутила разочарование. Раздражение. Печаль. И злость. Всего понемногу. Эмоции накатывали волнами и отступали. Обжигая, охлаждая, терзая и утешая. Прилив ее жизни, этого часа, бесконечный и капризный.
Служанка зацепила один из волосков и случайно дернула. Не так уж и больно, особенно если сравнивать с невидимыми ранами на сердце, но неожиданно и… не вовремя. Яс зашипела сквозь зубы, бросила взгляд в зеркало и увидела, что женщина за ней вздрогнула, опустила голову и плечи, едва не зажмурилась, но нашла в себе силы произнести:
– Простите, ваша светлость.
– Посмотри на меня.
Служанка сделала то, что было велено, и их глаза встретились через отражение.
– Твое имя?
– Мара, ваша светлость. Я служу в Женском Углу двенадцать лет.
– Если ты будешь и дальше столь невнимательна, Мара, я расстроюсь. Будь добра закончить работу.
И служанка продолжила, опуская ладони в глубокую миску из желто-зеленого оникса, набирая в них ароматное масло и перенося его на великолепные волосы госпожи, которыми та не без причины гордилась. И которые нравились не только ее солнцу, но и названым сестрам.
«Я расстроюсь».
Про себя Яс усмехнулась, хотя смуглое прекрасное лицо осталось бесстрастным, словно отлитое из бронзы. Отец всегда говорил ей, что страшные угрозы – удел глупцов.
«Я вырву тебе язык». «Разорву собаками». «Отрублю каждый палец». «Выпотрошу». «Высеку». И так далее. Слова, что сотрясают воздух. Они бессмысленны. И не требуются умному человеку. Он не должен принижать себя, наступая босыми ногами в свиное дерьмо. Нет. Это ниже достоинства, тех, кто не касается земли.
Людей благородных.
«Я расстроюсь» вполне достаточно. Эта фраза оставляет провинившемуся бесконечный простор для воображения. Разумеется, воображение у некоторых примитивно и неуклюже, ну и что с того? Не дело Яс объяснять слугам простые вещи.
– Ваша светлость предпочитает свою обычную прическу?
Она скосила глаза вверх, на цветной стеклянный потолок, оценивая положение солнца.
– Да.
Служанка кликнула помощниц, и те начали долгую работу. Брали из ларца жамалак – длинные нити из черного шелка, с кисточкой и черной жемчужиной на конце, заплетали волосы в косички и, когда те достигали середины, вплетали нити, а затем с их помощью закрепляли туго перевитые пряди, оставляя лишь маленький хвостик.
В Дагеваре сорок косичек позволялись лишь девочкам, да девушкам. Замужние женщины носили две косы. Кариф, извечный противник Дагевара, следовал иным традициям. Здесь благородная замужняя карифка, подарившая наследника, имела право на сорок. Яс, как и возродительница Женского Угла, величайшая герцогиня Ясмин, Любимейшая из Четырех, Та-что-даровала-воду и Сплотила Нацию, гордо носила шестьдесят кос.
Такая прическа занимала время. Требовала сил и терпения. Была предметом зависти всех женщин дворца. Ее сестер. Даже Карии. И это не отобрали у нее даже после того, как случилось то, что случилось. Никто не посмел.
Ибо она мать наследника. Того, кто придет следующим, заменит своего великого отца. И отобрать подобное право у женщины не осмелится даже муж.
Шестьдесят. Ее знамя. Ее гордость. Ее сила. Ее превосходство над всеми.
Потому что мать любимейшего сына – это всегда мать. Какую бы провинность она ни совершила.
Явную или мнимую.
Когда все было закончено, Яс встала, позволив вытереть с плеч, спины и груди масло, а затем одеть себя. Щелкнула пальцами, отпуская служанок. Те, кланяясь, покинули залу едва ли не ползком. Придирчиво оглядев себя, она осталась довольна увиденным. Простая одежда Карифа шла ей, делала еще прекраснее. Рубаха из тонкого черного шелка и широкие штаны. Идеально. Кария предпочитает вычурные платья, и, видят Шестеро, они ей идут. Мэриэтт, дай ей волю, влезет в доспех, и, приходится признать, кольчуга делает ее желанной для герцога ничуть не меньше шелка, текущего по масляному телу.
Каждая из тех, кого выбрал правитель и назвал своей луной и звездами, хороша в чем-то своем.
Но лишь Яс плоть от плоти Карифа. Его песок. Его ночь. Его соль и благовония. Финики, сладость, яд и оазис.
Она пошла вдоль бассейна, слушая, как вода стекает в него по желобам, как журчит, как звенит смех девушек. Когда проходила мимо, те замолкали. Опускали глаза, но Яс знала, украдкой они провожают ее взглядами, а потому держала спину прямо, а подбородок вздернутым.
Многие из них злорадствовали. Как же иначе? Герцог отвернулся от любимейшей из жен. Перестал видеть ее. Перестал звать на свое ложе. Перестал слушать советы. Отдалил от себя. Забыл. Лучше и не придумаешь. Не пройдет и нескольких месяцев, как Яс, эту невысокую суку, скорпионью гадину, вышлют из Эльвата куда-нибудь на юг, в крепость Бартах аль-Зами, например. А может, и в один из оазисов Дремотного Зноя. Как можно дальше от дворца.
Дни власти Яс миновали.
Никто из них больше не разговаривал с ней. Отворачивался. Не замечал. Не жаждал ее внимания, не ловил взгляд или тень улыбки. Ее слишком быстро списали со счетов.
Даже слуги, пусть и исполнительные, как прежде, шептались или позволяли себе слишком уж дерзкие взгляды. Словно время герцогини прошло.
Словно она никто.
Яс старательно всех запоминала. На будущее. Чтобы сторицей вернуть им пренебрежение, ответить в тот момент, когда муж ее вспомнит, простит и вернет свою благосклонность.
Лишь двое остались с ней такими же, как прежде. Кария и Мэриэтт. Они единственные, кто осмеливался приходить в ее покои, не страшась гнева и недовольства мужа. Ибо сестрами они были настоящими, пускай в них и текла разная кровь. Яс – Кариф. Кария – Лоскутное королевство. Мэриэтт – Алагория.
Читать бесплатно другие книги:
