Напоминание о нем Гувер Колин

Colleen Hoover

REMINDERS OF HIM

Copyright © 2022 by Colleen Hoover

All rights reserved

Перевод с английского Анны Бялко

© Бялко А., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2023

Посвящается Тазаре

1

Кенна

На краю дороги из земли торчит небольшой деревянный крест с написанной на нем датой смерти.

Скотти бы это не понравилось. Готова поспорить, крест ставила его мать.

– Можете остановиться на обочине?

Таксист притормаживает и останавливается. Я вылезаю из машины и подхожу к кресту. Раскачиваю из стороны в сторону, пока земля не поддается, а потом вытаскиваю.

Он что, умер вот на этом самом месте? Или еще на дороге?

Я не особо следила за деталями во время предварительного следствия. Услышав, что он прополз несколько метров от машины, я начала мычать, чтобы не слышать больше ничего из того, что говорил прокурор. А потом, чтобы избавиться от выслушивания всех подробностей, если дело перейдет в суд, я признала себя виновной.

Потому что технически я и была виновна.

Может, я и не убивала его своими действиями, но своим бездействием точно убила.

Скотти, я думала, что ты умер. Но мертвые не ползают.

Держа крест, я возвращаюсь к машине. Пристраиваю его рядом с собой на заднем сиденье и принимаюсь ждать, когда водитель вернется на дорогу, но он не двигается с места. Я смотрю на него в зеркальце, а он пялится на меня, подняв брови.

– Как по мне, красть придорожные памятники плохо для кармы. Вы уверены, что хотите забрать его?

Отвернувшись в сторону, я вру:

– Да. Это я тут его поставила. – Я все еще чувствую, как он пялится на меня, пока выруливает обратно на дорогу.

Моя новая квартира всего в пяти километрах отсюда, но в другую сторону от места, где я жила раньше. У меня нет машины, так что я решила найти жилье поближе к центру, чтобы ходить на работу пешком. Если я вообще найду работу. С моей историей и отсутствием опыта это будет нелегко. А если верить водителю, у меня, выходит, еще и карма плохая.

Может, кража памятника Скотти и испортит мне карму, но с другой стороны, ставить крест парню, который не раз говорил, как ненавидит придорожные памятники, тоже не самая благородная затея. Именно поэтому я и заставила водителя заехать сюда. Я знала, что Грейс наверняка поставит что-то на месте аварии, и считала, что должна убрать это ради Скотти.

– Карта или наличные? – спрашивает таксист.

Взглянув на счетчик, я вытаскиваю из сумки деньги и чаевые и, когда водитель останавливается, протягиваю ему. Потом беру чемодан и только что украденный деревянный крест, выхожу из такси и направляюсь к дому.

Моя новая квартира находится не в крупном жилом комплексе. Это отдельно стоящее здание, с одной стороны от которого заброшенная парковка, а с другой – супермаркет. Окно внизу забито фанерой, все вокруг замусорено пивными банками разной степени помятости. Я откидываю ногой с дороги одну из них, чтобы она не застряла между колесами чемодана.

Жилье выглядит еще хуже, чем на картинке в интернете, но я чего-то такого и ожидала. Хозяйка даже не спросила моего имени, когда я позвонила с вопросом, есть ли свободные квартиры. Она сказала только:

– Свободные всегда есть. Приносите наличные. Я живу в первой квартире. – И повесила трубку.

Я стучусь в первую квартиру. Дверь открывается, и в проеме появляется крошечная пожилая женщина. Она кажется раздраженной. В волосах у нее бигуди, нос измазан в помаде.

– Что бы вы ни продавали, мне ничего не надо.

Я пялюсь на помаду, на то, как она забилась в складки морщин вокруг рта.

– Я звонила вам на той неделе насчет квартиры. Вы сказали, у вас есть свободные.

На ее сморщенном лице мелькает припоминание.

Оглядев меня сверху донизу, она хмыкает:

– Не ожидала, что вы такая.

Я не понимаю, что она имеет в виду. Она отходит от двери, и в это время я оглядываю свои джинсы и футболку.

Она возвращается с небольшим кошельком на молнии.

– Пять пятьдесят в месяц. Плата за первый и последний – на месте.

Отсчитав деньги, я протягиваю их ей.

– И никакого договора?

Она смеется, убирая деньги в кошелек.

– Твоя квартира – шестая. – Она указывает пальцем вверх. – Это прямо надо мной, так что давай там потише. Я рано ложусь.

– А что включено в плату?

– Вода и мусор, электричество – за твой счет. Оно включено – у тебя три дня, чтобы перевести его на свое имя. Депозит электрической компании – 250 баксов.

Черт. У меня три дня, чтобы найти 250 баксов? Я начинаю было сомневаться в своем решении вернуться сюда так быстро, но, когда закончился период моего временного содержания, у меня оставалось два варианта – потратить все деньги, стараясь выжить в том городе, или проехать шестьсот километров и потратить их в этом.

И я предпочла оказаться в городе, где жили все люди, связанные со Скотти.

Женщина отступает в свою квартиру.

– Добро пожаловать в «Райские апартаменты». Когда устроишься, принесу тебе котенка.

Я быстро упираюсь в дверь рукой, чтобы она не закрыла ее.

– Погодите. Что? Котенка?

– Ну да, котенка. Это как кошка, только меньше.

Я отступаю на шаг, как будто это может спасти меня от того, что она говорит.

– Нет, спасибо. Я не хочу котенка.

– У меня лишние.

– Я не хочу котенка, – повторяю я.

– Кто может не хотеть котенка?

– Я.

Она фыркает, как будто услышала нечто совершенно нелепое.

– Сделаем так, – говорит она. – Я оставлю на себе электричество еще на две недели, если возьмешь котенка. – Что за чертовщина тут происходит? – Так и быть, – говорит она, восприняв мое молчание как своего рода тактику в переговорах. – Месяц. Ты берешь котенка, а я оставляю на себе электричество на целый месяц. – Она удаляется в квартиру, но оставляет дверь открытой.

Я вообще не хочу котенка, но возможность сэкономить 250 долларов на плате за электричество в этом месяце стоит даже нескольких котят.

Она появляется снова с мелким черно-рыжим котенком в руках. И сует его мне.

– Вот он. Если что надо, меня зовут Рут, но лучше, чтобы тебе ничего не понадобилось. – И снова пытается закрыть дверь.

– Погодите. Подскажите, а где можно найти телефон-автомат?

Она хмыкает:

– Ну, где-то в 2005 году. – И захлопывает дверь.

Котенок мяукает, что звучит совсем не мило, а скорее напоминает крик о помощи.

– Полностью поддерживаю, – бормочу я.

Я бреду к лестнице со своим чемоданом и своим… котенком. Может, надо было все же подождать несколько месяцев, прежде чем возвращаться сюда. Я сумела скопить чуть больше двух тысяч, но большая часть ушла на переезд. Что, если я не смогу сразу найти работу?

А теперь мне еще навязали ответственность за котенка.

Моя жизнь стала вдесятеро труднее, чем вчера.

Я поднимаюсь в квартиру. Котенок цепляется за мою футболку. Вставив ключ в замок, я с трудом проворачиваю его и налегаю на дверь, чтобы она открылась. Когда дверь в мою новую квартиру распахивается, я задерживаю дыхание, боясь, чем оттуда пахнёт.

Повернув выключатель, я оглядываюсь, медленно выдыхая. Никаких особых запахов не чувствуется. Это и хорошо, и плохо.

В гостиной стоит диван и больше практически ничего нет. Небольшая гостиная, кухонька еще меньше, никакой столовой. Никакой спальни. Квартира без излишеств, со шкафом и крошечной ванной комнатой, где унитаз касается самой ванны.

Настоящая дыра. Пятидесятиметровая дыра, но для меня и она – шаг вперед. Я прошла от житья с соседкой в десятиметровой камере ко временному содержанию с шестью соседками, а теперь у меня своя собственная пятидесятиметровая квартира.

Мне двадцать шесть лет, и я впервые официально живу где-то совсем одна. Это освобождает и пугает одновременно.

Не знаю, смогу ли я через месяц все еще позволить себе такое жилье, но я буду стараться. Даже если для этого придется искать работу в каждом месте, мимо которого я буду проходить.

Собственная квартира может помочь мне, когда я буду ходатайствовать перед Ландри. Это покажет, что я теперь независима. Даже если за эту независимость мне предстоит бороться.

Котенок хочет на пол, и я отпускаю его в гостиной. Он бредет по квартире, плача о том, что оставил там, внизу. Мне становится до боли жалко его, когда я смотрю, как он тычется по углам в поисках выхода. Ищет, как попасть домой. К матери и братьям с сестрами.

Со своей черно-оранжевой пятнистой шкуркой он походит на шмеля или на что-то, оставшееся после Хеллоуина.

– Как же нам тебя назвать?

Я знаю, что, скорее всего, ему придется провести без имени несколько дней, пока я буду размышлять. Я очень серьезно подхожу к выбору имен. Когда я в последний раз должна была кого-то назвать, я подошла к этому серьезнее, чем ко всему на свете до того. Может, потому, что всю свою беременность я просидела в камере, где было больше нечего делать, кроме как выбирать имя для ребенка.

Я выбрала имя Диэм, потому что знала – как только меня выпустят, я вернусь и сделаю все, что в моих силах, чтобы найти ее.

И вот я здесь.

Carpe Diem.

2

Леджер

Я паркую свой грузовик на стоянке позади бара и только сейчас замечаю яркий лак на ногтях своей правой руки. Вот черт. Я и забыл, что вчера вечером играл в переодевания с четырехлеткой.

Ну, по крайней мере, бордовый цвет подходит к моей рабочей рубашке.

Когда я вылезаю из кабины, Роман как раз выкидывает в помойку мешки с мусором. Увидев у меня в руках подарочный пакет, он понимает, что это для него, и протягивает руку.

– Дай угадаю. Это кофейная кружка? – Он заглядывает внутрь.

Это кружка. Как всегда.

Он не благодарит. Как всегда.

Мы никогда не обсуждаем, что эти кружки символизируют трезвость, но я каждую пятницу покупаю ему еще одну. И это уже девяносто шестая кружка.

Наверное, мне пора бы перестать, потому что у него этих кружек уже полным-полно, но мне уже поздно сдаваться. Он не пьет уже без малого сто недель, и я уже некоторое время присматриваюсь к сотой, знаменательной кружке. Это будет кружка с «Денвер Бронко». Его самой нелюбимой командой.

Роман указывает на заднюю дверь бара.

– Там пара человек донимает остальных клиентов. Пригляди за ними.

Это странно. Обычно в такое раннее время не приходится иметь дело с беспорядками. Еще и шести-то нет.

– Где они сидят?

– Возле музыкального автомата. – Он смотрит на мою руку. – Отличный маникюр, дружище.

– Скажи? – Я вытягиваю ладонь и шевелю пальцами. – Для четырехлетки у нее неплохо получилось.

Я открываю заднюю дверь, и на меня обрушиваются звуки моей любимой песни, которую орут из динамиков Ugly Kid Joe.

Да не может быть.

Я прохожу в бар через кухню и тут же вижу их, склонившихся над автоматом. Я тихо подхожу сзади и смотрю, как она снова и снова нажимает те же четыре цифры. Они хихикают, как непослушные дети, а я гляжу поверх их голов на экран. «Кошка в колыбели» стоит в очереди на проигрывание тридцать шесть раз подряд.

Я откашливаюсь.

– Думаете, это смешно? Заставлять меня слушать одну и ту же песню шесть часов кряду?

Услышав мой голос, отец поворачивается ко мне.

– Леджер! – Он притягивает меня, чтобы обнять. От него пахнет пивом и машинным маслом. И, кажется, лаймом? Они что, напились?

Моя мать отступает от автомата.

– Мы не нарочно. Мы пытались его починить.

– Ну конечно. – Я обнимаю ее.

Они никогда не предупреждают, что собираются приехать. Просто появляются, остаются на день, два или три и снова уезжают на своем трейлере.

Но то, что они пьяные, – это что-то новое. Обернувшись через плечо, я вижу Романа за стойкой бара и указываю на родителей.

– Это твоих рук дело или они уже такими пришли?

Он пожимает плечами.

– И так, и этак.

– У нас годовщина, – говорит мать. – Мы празднуем.

– Я только надеюсь, вы не за рулем.

– Нет, – говорит отец. – Наша машина в мастерской на техобслуживании, так что нас подвезли. – И хлопает меня по щеке. – Мы хотели повидать тебя, но тебя не было больше двух часов, и мы уже уходим, потому что проголодались.

– Именно поэтому стоит предупреждать меня до того, как приедете. У меня своя жизнь.

– А ты вспомнил про нашу годовщину? – спрашивает отец.

– Вылетело из головы. Прости.

– Я тебе говорил, – говорит он матери. – Давай, Робин, плати.

Мать лезет в карман и вручает ему десятку.

Они держат пари на все. На мою личную жизнь. Какие даты я помню. На каждую футбольную игру с моим участием. Но я почти уверен, что все эти годы они просто передают друг другу все ту же самую десятку.

Отец поднимает пустой стакан и размахивает им.

– Бармен, налей нам еще.

Я забираю у него стакан.

– Как насчет воды со льдом? – Оставив их у автомата, я иду за стойку.

Я наливаю в стаканы воды, когда в бар входит девушка с каким-то потерянным видом. Она оглядывает зал так, словно никогда не бывала тут, и, заметив пустой угол в дальнем конце стойки, сразу же направляется туда.

Я смотрю на нее все время, пока она идет через бар. Смотрю так внимательно, что вода переливается через край стакана и оказывается повсюду. Схватив полотенце, я принимаюсь вытирать ее. Когда я оглядываюсь на свою мать, она смотрит на девушку. Потом переводит взгляд на меня. Потом опять на нее.

Черт. Последнее, что мне нужно, – чтобы она начала сводить меня с клиенткой. Она и трезвой-то всегда пытается меня сватать, так что страшно представить, что она может устроить выпившей. Надо выдворять их отсюда.

Я приношу им воды и протягиваю матери свою кредитку.

– Пойдите в «Стейкхауз Джейка» и пообедайте за мой счет. Идите пешком, как раз по дороге протрезвеете.

– Какой ты милый. – Она драматически прижимает руки к груди и глядит на отца. – Бенджи, какой мальчик у нас вырос. Пошли, отпразднуем это с его кредиткой.

– У нас отлично получилось, – соглашается отец. – Надо было завести побольше детей.

– Да, все климакс, милый. Помнишь, как я целый год на тебя бросалась? – Мать подхватывает свою сумку, и они забирают стаканы воды с собой.

– Раз уж он платит, закажем антрекоты, – бормочет отец.

Облегченно выдохнув, я возвращаюсь за стойку. Девушка тихо сидит в уголке и что-то пишет в блокноте. Романа за стойкой нет, и я решаю, что никто не взял у нее заказ.

Я с радостью это исправлю.

– Что вам принести? – спрашиваю я.

– Воды и колы без сахара, пожалуйста. – Она не поднимает на меня глаз, и я иду выполнять заказ. Когда я возвращаюсь с напитками, она все еще строчит в своем блокноте. Я пытаюсь взглянуть, что она там пишет, но она закрывает блокнот и поднимает взгляд. – Спаси… – Она делает паузу посреди слова, которое, как я полагаю, было попыткой сказать Спасибо. Пробормотав бо, она сует в рот соломинку.

Она кажется взволнованной.

Мне хочется поговорить с ней, спросить, как ее зовут и откуда она, но за годы владения этим баром я усвоил, что вопросы, заданные одиноким людям, часто приводят к разговорам, от которых потом не отделаешься.

Хотя большинство тех, кто приходил сюда, не привлекали моего внимания настолько, как эта девушка.

Указав на ее два стакана, я спрашиваю:

– Вы кого-то ждете?

Она пододвигает оба стакана к себе.

– Нет. Просто хочу пить. – Отведя взгляд, она откидывается на спинку кресла, снова берет блокнот и погружается в него.

Я понимаю намеки. Я удаляюсь в дальний конец бара, чтобы оставить ее в покое.

Роман возвращается из кухни и мотает в ее сторону головой.

– Кто это?

– Не знаю, но у нее нет обручального кольца, так что она не в твоем вкусе.

– Очень смешно.

3

Кенна

Скотти, милый.

Представляешь, они открыли бар в старом книжном. Вот такая фигня…

Интересно, что они сделали с тем диваном, на котором мы сидели по воскресеньям?

Клянусь, все это похоже на то, как если бы весь город был большой доской для игры в «Монополию», а после твоей смерти кто-то взял доску и смешал все карточки.

Все стало другим. Все кажется незнакомым. Последние пару часов я бродила по центру и жадно разглядывала все вокруг. Я шла в продуктовый, а потом отвлеклась, увидев скамейку, на которой мы ели мороженое. Я села и какое-то время наблюдала за прохожими.

В этом городе все кажутся такими беззаботными. Люди просто идут по улице, как будто в их мире все правильно, как будто они не могут в любой момент упасть с тротуара и оказаться на небесах. Они просто переходят из одного момента в другой и знать не знают о матерях, которые бродят вокруг, потерявшие своих дочерей.

Наверное, мне не стоило идти в бар, особенно в первый же вечер по возвращении. Не то чтобы у меня проблемы с алкоголем, та ужасная ночь была исключением. Но последнее, чего я хочу, так это чтобы твои родители узнали, что я зашла в бар раньше, чем зашла к ним.

Но я-то думала, что там все еще книжный, а в книжных обычно продают кофе. И я так расстроилась, что зашла внутрь, потому что день был долгий, я ехала сюда на автобусе, а потом на такси. И рассчитывала на большее количество кофеина, чем то, что есть в диетической коле.

Может, в этом баре и кофе есть. Я пока не спрашивала.

Может, мне не стоит тебе говорить, но я обещаю, что к концу письма станет понятно, зачем я это делаю – я однажды поцеловала охранника в тюрьме.

Нас застукали, и его перевели в другое место, и я переживала, что из-за нашего поцелуя у него возникли неприятности. Но он разговаривал со мной как с человеком, а не с номером, и, хотя он мне даже не нравился, я знала, что нравилась ему, так что, когда он поцеловал меня, я ответила. Таким способом я поблагодарила его. И, думаю, он это понял, и его это устраивало. Прошло уже два года с тех пор, как ты касался меня, так что, когда он прижал меня к стене и обхватил за талию, я думала, что почувствую что-то большее.

И я грустила из-за того, что не почувствовала.

Я говорю тебе все это потому, что он был на вкус, как кофе, но кофе лучше, чем тот, что давали в тюрьме заключенным. Это был дорогой кофе за восемь долларов из «Старбакса», с карамелью, взбитыми сливками и вишней. Вот почему я целовалась с ним. Не потому, что мне нравился поцелуй, или он сам, или его руки на моей талии, но потому, что я так соскучилась по дорогому ароматному кофе.

И по тебе. Я скучаю по дорогому кофе и по тебе.

С любовью, Кенна.

– Вам долить? – спрашивает бармен. Его руки покрывают татуировки, уходящие вверх под рукава рубашки. А рубашка на нем темно-бордовая, такой цвет нечасто увидишь в тюрьме.

Я как-то не задумывалась об этом, когда была там, но тюрьма такая бесцветная и монотонная, что какое-то время спустя ты начинаешь забывать, как могут выглядеть деревья осенью.

– А у вас есть кофе? – спрашиваю я.

– Конечно. Сливки и сахар?

– А карамель у вас есть? И взбитые сливки?

Он закидывает полотенце на плечо.

– Ну да. Соевые, обезжиренные, миндальные или цельные?

– Цельные.

Бармен смеется.

– Я пошутил. Это же бар – у меня есть кувшин кофе, заваренного четыре часа назад, и вы можете выбрать – пить его со сливками, с сахаром, и с тем, и с другим или вообще без ничего.

Цвет его рубашки и то, как она идет к цвету его кожи, сразу теряют привлекательность. Придурок.

– Просто принесите хоть что-нибудь, – буркаю я.

Бармен уходит, чтобы принести мне обычный тюремный кофе. Я вижу, как он поднимает кофейник и подносит к носу, чтобы понюхать. Морщится и выливает все в раковину. Наполняет его водой, одновременно подливая кому-то пива, и принимается варить новый кофе, одновременно рассчитываясь с кем-то, еще и улыбаясь – достаточно в меру, но не слишком.

Я никогда не видела, чтобы кто-то двигался так плавно и ловко, как будто у него семь рук и три мозга и все работают одновременно. Когда смотришь на то, как кто-то хорошо делает свое дело, тебя буквально завораживает.

А я не знаю, что я делаю хорошо. Не знаю, есть ли в этом мире хоть что-нибудь, что я могла бы делать так, словно это не требует усилий.

Есть вещи, которые я хотела бы делать хорошо. Я хотела быть хорошей матерью. Всем своим будущим детям, но особенно дочке, той, что я уже принесла в этот мир. Я бы хотела сад, чтобы сажать в нем всякое. То, что росло бы и не умирало. Я хотела бы научиться говорить с людьми так, чтобы не жалеть тут же о каждом сказанном слове. Хотела бы что-то чувствовать, когда парень обнимает меня за талию. Хотела бы жить хорошо. Хотела бы, чтобы это получалось у меня легко и без усилий, но до сих пор мне удалось только усложнить свою жизнь настолько, что с ней с трудом выходило управляться.

Закончив приготовление, бармен подходит ко мне. Пока он наливает кофе в кружку, я смотрю на него, наконец по-настоящему оценивая, что же вижу. Он красив в том смысле, что девушка, которая пытается вернуть себе опеку над своей дочерью, должна держаться от такого подальше. Его глаза явно кое-что повидали, а руки наверняка кое-кому да врезали.

Волосы у него такие же текучие, как и движения. Длинные темные пряди, спадающие на глаза и двигающиеся вместе с ним. Он не коснулся своих волос ни разу за все время, что я тут сидела. Он позволял им делать, что хотят, и только иногда слегка встряхивал головой – такое мимолетное движение, – и волосы ложились так, как он хотел. Такие густые ладные пряди, волосы-в-которые-хочется-запустить-руки.

Моя кружка уже наполнена, но он поднимает палец и говорит: «Секунду». Разворачивается, открывает маленький холодильник, вынимает пакет цельного молока и наливает немного мне в кофе. Ставит пакет обратно, открывает другой холодильник – сюрприз, взбитые сливки. Тянет руку куда-то назад и достает вишенку, которую осторожно водружает поверх моего напитка. Двигает кружку поближе ко мне и делает руками пассы, словно колдуя.

– Карамели нет, – говорит он. – Это лучшее, что я могу соорудить, учитывая, что у нас тут не кофешоп.

Наверное, он думал, что просто готовит навороченный напиток для избалованной девицы, привыкшей каждый день пить кофе за восемь долларов. Он даже не представляет, как давно я не пила приличного кофе. Даже в те месяцы, что я провела на временном содержании, нам давали тюремный кофе для тюремных девиц с тюремным прошлым.

Я готова расплакаться.

Я поддаюсь этому желанию.

Как только он отходит в другой конец бара, я делаю глоток своего кофе, закрываю глаза и плачу, потому что жизнь может быть очень жестокой и несправедливой, и я уже много раз хотела покончить с ней, но вот такие моменты напоминают мне, что счастье – не какая-то постоянная штука, которой мы все хотим добиться, а нечто мимолетное, что появляется то здесь, то там, иногда крошечными дозами, и даже этого бывает вполне достаточно, чтобы продолжать бороться.

4

Леджер

Я знаю, что делать, когда плачет ребенок, но что делать с плачущей взрослой женщиной, не в курсе. Так что я стараюсь держаться как можно дальше от нее, пока она пьет свой кофе.

С тех пор как она вошла сюда час назад, я узнал про нее немного, но одну вещь понял наверняка – она пришла не для того, чтобы с кем-то встретиться. Она пришла ради одиночества. За этот час к ней попытались подойти три человека, и она спровадила их, даже не поднимая на них взгляда.