Иль Фарг. Невестка Эмира Соболева Ульяна
Вру, а у самой слезы катятся градом. Нет… все не хорошо. Там внизу зудит и болит после секса с чудовищем, на спине останутся шрамы от ножа, а на сердце рубцы и раны после издевательств.
– Ты счастлива, дочка?
– Я счастлива, мама…
И посмотрела на Ахмада, который не сводил с меня взгляда, сложив руки на груди. Как же ему нравится этот момент. Сколько триумфа в его глазах, в его проклятых черных глазах, которые я ненавижу так же сильно, как и его самого.
– А ты как? Как Алена?
– Не очень, дочка… скоро суд, и говорят, что у меня нет шансов оправдаться с моим адвокатом, нет денег… А Алена… ее скоро выпишут… А ей очень плохо… она даже не встанет сама с постели.
Внутри все похолодело.
– Как выпишут? А операция? Вам ведь обещали финансирование.
– Нет финансирования, дочка. В последний момент нам отказали, и донор передумал.
– Как же так? Мамааааа!
Перевела взгляд на Ахмада – довольно улыбается. Сволочь! Это он сделал! Это его рук дело!
– Мамочка, как же так… что же делать? Мама… мама…
Отобрал сотовый из моих рук и выключил его, с довольным видом положил в карман. От ненависти, от ярости и боли мне хотелось вцепиться ему в его обезображенное лицо, хотелось бить его и драть ногтями.
– Вы… ты… тыыыыыыыыы…
– Если хочешь, чтобы твоя мать жила – станешь покорной, как овца! Если хочешь, чтоб твою сестру лечили и дальше, а не вышвырнули из больницы – ты будешь стараться угодить мне. Если надо будет, будешь мне ноги мыть и воду пить.
– Никогда! Никогда не покорюсь… никогда не стану перед тобой на колени!
– Значит подумай, где похороним твою сестру… так уж быть, на похороны я денег дам!
Сказал и вышел из комнаты, а я с диким криком смела все со стола, побросала все подушки, сорвала покрывало с постели, заорала снова и упала на пол. Ублюдок, грязная тварь. Как же сильно я его ненавижу, как же презираю эту скотину. Почему он это делает со мной? За что? Как же так? Если маму посадят, а Алену выгонят из больницы… она погибнет. Умрет без всякой помощи дома. Как же можно быть таким жестоким?
Я должна… должна упросить его помочь им. Успокоиться и поговорить, иначе я потеряю свою семью. Нужно взять себя в руки ради них. Я сильная, я должна справиться. Никто не сможет им помочь кроме меня. Нельзя было кричать на него и злить. Надо попытаться, надо сделать над собой усилие и умолять… Алену нельзя выписывать, нельзя оставить ее без операции.
Выскочила из комнаты. В это время Ахмад обычно идет к себе в кабинет. Я буду просить его… да, я пообещаю быть покорной, я пообещаю сделать все, что он хочет.
Хотела ворваться в кабинет, но мне преградила дорогу охрана.
– Господин занят. В это время его нельзя беспокоить.
– Пожалуйста, мне нужно с ним поговорить! Скажите, что я пришла… Я его жена. Я имею право!
Переглянулись, один из них открыл дверь и скрылся за нею, оставив чуть приоткрытой. Через секунду я услышала ненавистный голос:
– Хочет поговорить? Пусть заползет сюда на коленях… или убирается вон!
Тяжело дыша, смотрю на дверь, и внутри все клокочет, дрожат колени. От дикой ненависти содрогаются даже кончики волос. Хочет заставить меня унизиться, хочет заставить меня показать ему, что я, и правда, покорна. Медленно опускаюсь на колени и вхожу на коленях в открытую дверь. Лицо пылает от стыда и унижения. А он сидит за столом, закинув одну ногу на другую так, что ступня лежит на колене, в его пальцах толстая сигара, и дым от нее поднимается прямо к потолку, в другой руке бокал с янтарной жидкостью.
Похлопал по ноге, подзывая меня к себе, как собаку. Стиснув челюсти, подползла. Ради своей мамы и сестры я и в пекло поползу к самому дьяволу… но мне кажется, пекло уже здесь, а дьявол вот он. Сидит за столом и продолжает надо мной издеваться. Что за извращение придумал его черный ум и грязное сердце? Я вижу и чувствую, что он накажет меня за мои слова… жестоко накажет.
– Сними с меня туфли.
Я медленно сняла одну, потом другую.
– Носки!
Стянула носки. В этот момент в дверь вошла служанка с тазом с водой, поставила его на пол и так же молча ушла.
– Вымоешь мне ноги, а потом будешь лакать из этого таза, и так уж и быть, я оплачу операцию твоей сестре… а насчет матери я еще подумаю.
Зажмурилась и крепко сжала челюсти так, что заболели скулы, глядя, как он откинулся на спинку кресла и занял выжидающую позу, сложив руки за головой.
Глава 9
Я снова начала его бояться, как когда-то, и пусть проблески былого ослепляли до тошноты, я все равно ловила себя на мысли о том, что этот психопат, которым он стал, внушает мне суеверный ужас вперемешку с дикой жалостью и отчаянием. Как бы сильно мне хотелось его исцелить, и в то же время я была бессильна что-либо изменить. Оставалось лишь надеяться на чудо. На ужин снова не пошла и теперь сидела с подносом на коленях и ковырялась вилкой в гречневой каше с кусочками мяса. После стольких дней голодовки мой желудок настолько сузился, что теперь мне хватало и двух ложек, чтобы насытиться. Когда дверь распахнулась и ударилась о противоположную стену, я отпрянула и выронила поднос на пол. От неожиданности сердце замерло в груди и тут же пустилось вскачь, ударяясь о ребра и пульсируя в мгновенно пересохшем горле. Хан смотрел на меня, чуть наклонив голову вперед, как всегда исподлобья. И этот взгляд невыносим, он настолько тяжел, что мне кажется, он давит меня им, как каменными плитами, размазывает по стене.
У. Соболева. «Падение Хана»
Даже когда он бил меня ремнем, я не ненавидела его с такой силой, как сегодня, как в эту секунду, когда стояла перед ним на коленях с проклятым тазом и понимала, что этот человек не отступится, что он будет с наслаждением смотреть на мое унижение. Даже его насилие над моим телом не было столь чудовищным, как это насилие над моей гордостью, над моим существом, над человеком и его достоинством. Никогда в своей жизни я не сталкивалась с чем-то более отвратительным, чем поступки этого ублюдка.
– Добавь мятного мыла. Я люблю, когда пахнет мятой.
Он, и правда, любил мяту, в этом доме везде пахло ментолом. Как ни странно, но и мне нравился этот запах. До того момента, как он сказал, что он его любит. В ту же секунду я возненавидела все, что с ним связано. С каждым днем моя ярость и мое презрение становились все сильнее и ядовитее. Добавила мятное мыло, размешала рукой.
– Шустрее, что ты все делаешь, как черепаха.
– А мы куда-то торопимся?
– Нет… в принципе, нет. Можешь растянуть мое удовольствие смотреть на тебя у моих ног.
Наклонилась, наливая воду на одну из ступней. Они у него узкие, сильные, с длинными пальцами и аккуратными ногтями, на левой ноге шрамы от ожогов, как и на его руках, и лице. Тронула шрам и вздрогнула. Схватил за подбородок и резко приподнял мое лицо.
– Что? Противно?
– Да! – надменно ответила и тут же получила оплеуху так, что зазвенело в ушах. Пусть! Так я буду ненавидеть его сильнее. Так у меня однажды хватит сил его убить. И этот день придет… Однажды я воткну ему нож в сердце и буду смотреть, как он дохнет у меня на глазах… Может, тогда Рамиль осмелится сбежать со мной и не будет так бояться это жуткое чудовище, которое называется отцом. На самом деле он не отец… он не может никого любить, он холодное, жуткое животное, которое нужно держать только в клетке подальше от людей. Бешеная и злобная тварь. Не могу его представить рядом с ребенком. В нем нет ничего хорошего, доброго и светлого. Он сама тьма, сам Ад внутри него.
Снова налила воды на его ступни, дотрагиваясь с двух сторон ладонями. Приподняла голову и посмотрела на его лицо. Как всегда бледное, без тени улыбки, без намека на человеческие чувства. Только блеск в черных глазах, только какая-то адская смертельная похоть. Протянул руку и провел ею под моей губой. Потом покрутил окровавленный палец и облизал его.
– Нет ничего вкуснее твоих слез и твоей крови… Ты знаешь, Аллаена?
– Вы безумны… Чокнутый садист, которому доставляет удовольствие смотреть на чужую боль. Как же я вас ненавижу.
Прошептала и окунула его ногу в воду, чтобы смыть мыло. Оттолкнул меня пинком в грудь так, что я упала назад на спину.
– Еще какое удовольствие. Особенно на твою. Хватит. Теперь пей. Лакай, как собака. Я хочу смотреть, как ты будешь это делать прямо сейчас. И еще… запомни – нет ничего вкуснее твоей ненависти. Чем больше ты ненавидишь, тем сильнее меня это возбуждает.
Отклонился назад и сложил руки на груди.
– Давай. Чтоб никогда не забывала, что ты моя сука. Моя персональная шавка, которая выполнит любую мою команду. Либо…
Я знала, что будет либо. Он уже ясно дал мне понять. Выдохнула и медленно наклонилась над тазом, зажмурилась, и в эту секунду со двора раздались дикие крики. Кто-то бежал и орал что-то по-арабски. Громко, истерично.
Ахмад вскочил, перевернул таз и бросился во двор через окно. Он это сделал так ловко и непринужденно, что я вначале забыла, что мы на втором этаже. Вскрикнула и подбежала к окну, но он уже легко бежал по вымощенной декоративной плиткой дорожке. Я не ошиблась – он не человек! Это сам Дьявол! Все случилось настолько быстро, настолько молниеносно, что я просто от удивления снова упала назад, потом вскочила и выбежала следом за ним, но уже через дверь, по коридорам и наружу в сторону сада у озера.
Ахмад бежал по дороге босиком. У берега водоема истошно орали и бегали женщины. Они метались и взмахивали руками. Я увидела, как эмир бросился в воду, не раздумывая. Приподняв платье, побежала туда, где толпились люди. Увидела, как мужчина нырнул под воду.
– Что случилось?
Мне никто не ответил… конечно, ведь я говорила на чужом для них языке. Только посмотрели презрительными взглядами, полными отчуждения и какого-то болезненного любопытства.
Я посмотрела на озеро и увидела, как Ахмад вынырнул с кем-то на руках. Это был ребенок. Девочка. В лавандовом платьице с длинными черными волосами, вьющимися мелкими колечками. Он прижимал ее к себе и что-то кричал. Потом положил в траву и начал тормошить, снова схватил и прижал к себе. Я не верила своим глазам. Потому что… я и предположить не могла, что он на это способен… кого-то обнимать и так кричать. В его глазах плескалось отчаяние, он снова наклонялся к девочке, гладил по щекам, прислонял голову к ее груди.
– Асия! Асия… – шептал он и снова уложил ребенка на траву. Внутри меня где-то в груди больно защемило, и я бросилась к ним.
– Ей надо помочь… помочь избавиться от воды. Дайте я…
С недоверием посмотрел на меня. Женщина в черном, метавшаяся рядом, что-то грозно сказала, но он отстранил ее в сторону, давая мне подойти. Когда-то я была спасателем в школьном лагере и долгое время занималась плаваньем. Я могла оказывать первую помощь утонувшим… а таких в летнее время было предостаточно. Опустилась на колени перед ребенком, успевая заметить прекрасное ангельское личико, смуглую кожу и бледные полные губки. На вид малышке лет пять и… я видела ее вместе с сестрой-близнецом за тем ужином. Я ее помню… Кто она ему? Как очутилась одна в озере?
Девочка успела наглотаться много воды и через несколько секунд моих манипуляций закашлялась, выгнулась срыгивая фонтаном воду. Ахмад тут же схватил ее и прижал снова к себе. Он качал ее, что-то шептал и гладил по мокрым волосам… а потом малышка открыла чудесные карие глаза и силой прижалась к нему, обхватывая за шею.
– Папааа…
Его дочь? Тяжело дыша, смотрела то на него, то на девочку, которую он поднял на руки, и теперь качал из стороны в сторону, и что-то ласково шептал ей на ухо, целовал ее мордашку, как умалишенный. А потом повернулся к одной из женщин и наотмашь ударил по щекам один раз, потом еще и еще, пока она не упала на колени, закрывая израненное лицо руками, сквозь пальцы сочилась кровь, а он что-то проревел ей по-арабски и унес ребенка в дом.
Я смотрела ему вслед и не могла поверить тому, что только что увидела – этот отвратительный монстр умел все же любить. И он безумно любил свою маленькую дочь. А если любил ее… то ведь где-то здесь есть ее мать? Может быть, это та несчастная, которую увели в сторону пристройки под руки… но вряд ли, там жила только прислуга. Значит, матери здесь не было… но ведь она существует. Почему-то от этой мысли внутри стало неприятно покалывать.
Я должна была узнать, кто их мать. Должна была понять, откуда у этого чудовища есть дети? Трое детей. Рамиль и эти маленькие девочки. Сколько им? Лет пять?
Где та женщина, которая родила ему? Не знаю, отчего мысль об этом показалась мне ужасно неприятной, от нее стало колоть в груди.
Мне нужна была Азиза, моя служанка. Я наконец-то узнала ее имя… Она единственная, кто нормально относился ко мне и не смотрел на меня с нескрываемой ненавистью. По крайней мере мне так казалось, или я ничего не понимаю в людях.
Я нашла ее на кухне, она ставила на поднос персиковый морс и сладости, наверняка, отнесет той женщине с черными глазами и выражением лица, как у жуткой черной вороны. Она пугала меня и насторожила еще там впервые за столом, когда я ее увидела, то ужаснулась. Есть люди, похожие внешне на смерть, или если бы сама смерть обратилась в человека, то выглядела бы, как эта женщина с седыми волосами, сухим худым лицом и надменным, злым взглядом. Я с ней ни разу не говорила, и желания говорить не испытывала. Родственница самого черта. Кто она? Мать? Я бы могла в это поверить, в то, что жуткая старуха является близкой родственницей моего палача. Ощущение, что в этом доме слишком много тайн, становилось все сильнее и не покидало меня ни на минуту. И если я хочу выжить, я должна начинать узнавать – что именно происходит здесь…
Азиза заметила меня и несколько раз обернулась на дверь.
– Что госпожа здесь делает? Господа не спускаются на кухню… только слуги.
– Я искала тебя. Скажи… в доме живут две девочки… одна из них сегодня упала в воду. Кто они? Это дочери Ахмада?
Азиза побледнела и снова осмотрелась на дверь. Потом поманила меня пальцем подальше к окну.
– Да, это дочери Ахмада…
– От матери Рамиля? – дрожащим голосом спросила я.
– Нет, у Ахмада была еще одна жена, и она родила ему дочерей. Мать Рамиля умереть задолго до этого. Болеть и потом умереть. Но это нельзя говорить. Запрещено. Никто не обсуждать, иначе хозяин будет злой.
Азиза говорила шепотом и постоянно смотрела на дверь.
– А где она сейчас? Мать девочек?
– Она умерла после их рождения…
– О боже! Осложнения после родов?
– Нет… она повеситься на балконе. Ее найти рано утром на окне снаружи дома. Это я только тебе говорить, а ты молчать, иначе Азиза будет битая. Азиза не хочет наказания.
Я отшатнулась, приложив руки ко рту. Все, что она говорила, звучало так ужасно, что у меня мурашки бежали по коже и хотелось бежать без оглядки из этого жуткого дома.
– Мара была троюродной сестрой господин. Ее выдать замуж, когда ей исполнится двадцать. Тетя Самида хотеть этот брак, потому что отец Мара ее двоюродный брат завещать часть этого дома дочери. Она хотеть жену для эмира из семьи, чтоб все осталось внутри. Так положено. Господин быть вдовцом уже много лет. Мара быть немного не в себе и хотеть умереть еще беременной. Никто не знать почему. Приняла таблетки, еле спасли. Девочки родиться без глаз.
– Как без глаз? Я видела у них глаза!
– Как сказать? Я не помнить правильно. А вот. Слепые. Жена сойти с ума и пытаться задушить детей в колыбели, а потом… Господин ненавидеть за это Мара. Очень ненавидеть. Сослать ее в пристройки. Там она и умереть. К девочкам подходить нельзя. Всем запрещено. Господин очень их любить, выхаживать, защищать. Каких только имам не привозить, все напрасно. Молитвы не помогают. Ты к девочкам не ходить, иначе он злиться. Так злиться, что может сделать болеть. У них свои слуги, няньки. Он менять их постоянно, чтоб никто не привыкал и не втираться в доверие. Здесь свои порядки. Ты должна их соблюдать.
Стало еще страшнее, ненависть поднялась еще выше, на еще одну ступень вместе с пониманием, что он довел вторую жену до смерти, как и первую… И меня доведет. Все вокруг него умирают, потому что он страшнее и чернее самого дьявола. Он и та тетка Самида… Не мать, но почти как мать.
– Кто такая Самида?
– Родная сестра отец господина Ахмад. Старшая сестра. Когда всю семью убить… она забрать маленького господин и увезти сюда. Она растить Ахмад, а потом Рамиль и девочки. Самида – хозяин этого дом. Ее все слушаются и боятся. Все уважать. Даже Ахмад…
– Это… та женщина с черными глазами и белыми волосами?
– Да. Это Самида.
– Где ее семья?
– У нее нет семьи. Ее муж умер, а сын погибнуть в утробе. Больше она замуж не выходить и растить сына брата.
– Есть еще женщины…
– Племянница Ахмад и другие дальние родственницы.
Вдалеке послышались шаги, и Азиза испугалась, отшатнулась от окна, потом посмотрела на меня растерянным взглядом.
– Кто-то идти. Тебя не должны здесь видеть. Спрячься там!
Указала на дверь кладовки, и я быстро зашла за нее, стараясь перестать тяжело дышать и не думать обо всем, что узнала. Какие кошмары творятся в этом доме.
Она смотрела на себя в зеркало и наносила кончиками пальцев увлажняющий крем на лоб и щеки. Несмотря на возраст и худобу Самида выглядела намного младше своих шестидесяти пяти. Но возраст прятался в ее темных оливковых глазах и в скорбных складках у рта.
Горе часто оставляет печать на лицах тех, кого метит своим черным крылом. Оно, как кружевная вуаль, вроде и просвечивается, оставляя видимыми прежние черты, но в то же время прячет их под прозрачной дымкой былых страданий.
Ей доложили о том, что произошло с ребенком, но она даже не вышла из комнаты. Не потому что не любила малышку, напротив, Самида обожала своих внучек… Да, внучек, потому что Ахмад был ей роднее сына и ближе кого бы то ни было в этом доме, а его дети были и ее детьми. Все, кто родились и принадлежат к семье Ибн Беев.
Если Аллах не дал ей самой счастья материнства, он послал ей детей родного и обожаемого брата Ибрагима. Младшего всего лишь на год брата, которого она оплакивала много лет, носила по нему траур… Но только по нему. Мать Ахмада ей никогда не нравилась. Брат женился не на той, кого им выбрал отец. Он привел в дом чужую. Ибн Беи должны жениться только внутри своей общины, только так все, что принадлежит им, никогда не станет добычей чужаков, но Ибрагим нарушил это правило.
Ревность ослепила Самиду… Потому что теперь между ней и ее обожаемым Ибрагимом появилась другая. Молодая, сочная, пухленькая, с глазами, как у испуганной газели, черными кудрявыми волосами и румяными щеками. Красавица… на зависть худощавой и очень высокой Самиде. Которая никогда себе не нравилась, и только брат называл ее красавицей.
Когда узнала, что солдаты сделали с невесткой, жалости не возникло… она была ослеплена потерей брата, а потом всецело занята здоровьем Ахмада, которого вернули с того света. В какой-то мере она была рада, что мальчик теперь принадлежит полностью ей. Это как если бы Ибрагим вот так же стал ее. Они ведь так похожи с ним. Как две капли воды. И чем старше становится Ахмад, тем сильнее он напоминает отца…
– Тетя Самида…
Резко вздрагивает и отводит взгляд от зеркала. Позади нее стоит новоиспеченная жена Рамиля.
– Лами?
– Да, тетя… Я пришла узнать, когда проклятая славянская сука сдохнет… как ты обещала, и когда теперь я смогу стать женой Ахмада? И как? Ведь вы выдали меня замуж за этого идиота Рамиля!
Глава 10
Как только будут куплены новые воины, она начнет развлекаться. Заставит сучку белобрысую танцевать и веселить народ. Пусть прыгает по воде, убегая от крокодилов. Дохлая лебедь. Как же все еще живы перед глазами картинки, когда эта дрянь с ним… Как она его окрутила. Чем? Чем она оказалась лучше самой Албасты? Он ради нее сдохнуть был готов… Интересно… если отправить видео с этими танцами Хану, у него разворотит кишки от ярости и боли? Как же хочется увидеть его рожу, когда он узнает, что она жива… Но пока рано. Очень рано. Никаких рисков. Тамерлан опасная и очень смертоносная сволочь, больная на всю голову. Такой психопат может поломать все планы. С ним нельзя играть не подготовившись.
Ничего, всему свое время.
У. Соболева. «Падение Хана»
– Прими свою судьбу!
– Принять? Как же! С чего бы это? Мне было обещано совсем другое!
– Я помню, что тебе было обещано. Но мы предполагаем, а Аллах располагает. Только не пой мне здесь песни о великой любви к моему Ахмаду. Я все равно не поверю!
Да, Лами была бы неплохой невесткой… но Ахмад смешал все планы, заявив, что женится на славянке. Посмотрела на девушку… Черные волнистые волосы, густые, широкие брови. Лицо миловидное, но грубое. Нос крупный, большой рот, широкие скулы. Только глаза красивые, как у горной лани. Эти глаза делали лицо почти красивым. Высокая, статная Лами была очень женственной, а ее любовь ко всему вычурному, яркому еще больше подчеркивало восточную красоту и нежную смуглую кожу. У них бы с Ахмадом были красивые дети… Ахмад, черт его побери!
– Тетя Самида! Вы можете не верить, но я люблю Ахмада с детства, и я была обещана ему давно! Наши родители заключили союз, но он уже был женат два раза и оба раза не на мне! Как и в третий! Зато меня спихнули за Рамиля! К черту его!
Именно потому что она была права, Самида взорвалась.
– Молчать!
Она ударила кулаком по столу, и девушка замолчала, ее карие глаза метали молнии, но она не посмела что-то сказать в ответ после крика тети. Самиду боялись, как огня, ее не просто уважали, перед ней благоговейно тряслись и выполняли все ее приказы и советы. Она была душой этого дома. Он полностью держался на ней. И если вас невзлюбила Самида, то вы надолго здесь не задержитесь.
– Ты будешь замужем за тем, за кого тебя отдали, и скажешь за это спасибо! Когда заключался договор, твои родители владели нефтяной компанией, а сейчас? Они полные банкроты! Тебя взяли именно потому, что давали слово! И ты теперь на иждивении Ибн Беев!
У тебя впереди богатая жизнь, полная роскоши – роди наследника, и все здесь станет твоим! Ахмад… он тебе не по зубам! Дрессируй своего тряпку Рамиля и радуйся жизни! Иначе ты вообще уйдешь из этого дома, уж я-то могу тебе устроить и прекрасный развод.
– Тетя Самида! – со слезами на глазах запричитала Лами и схватила женщину за руки. – Не злитесь… просто я так рассчитывала, так ждала, так…
– Вот и дождалась. Ты в семье Ибн Беев. Радуйся и не жалуйся! Займись своим мужем и поскорее забеременей! Роди пацана, и будет тебе счастье!
– А… а если и она родит? Если и она от него понесет? То, что значит мой сын, который всего лишь внук, против его ребенка?
– Не родит! Никто не даст славянке родить! Я позабочусь о ней! Не переживай! Не нужна мне тут кровь неверных. После того что они сделали с нашей семьей! Рано или поздно Ахмаду надоест его игрушка, и она уберется из этого дома в особняк, а уж там с ней может случиться все что угодно!
– Разведете меня с Рамилем и…
– НЕТ! Забудь сейчас об Ахмаде! Никто не разведет тебя с Рамилем. Он мой внук! Говори о муже с уважением, не то язык выдеру! Еще раз назовешь его идиотом!
– Тетя!
– Молчи и слушай! Я хочу, чтобы после меня в этом доме была достойная хозяйка, это дом моего брата и моих родителей. Здесь каждый камень мне родной и пропитанный кровью нашей семьи. И никогда славянская сука не станет здесь управлять! Так что давай иди в свое брачное ложе и делай детей! Родите мне правнуков! Уйми свою похоть в отношении моего сына! Не будет он твоим никогда, не тех кровей, не того характера. Искалеченный он. А вот дом и богатства Ибн Беев могут стать твоими! Как и та шкатулка! Будь умной, девочка! А теперь давай… иди!
– А если… если с Рамилем что-то случится, то… я могу надеяться!
– Поди прочь!
И указала ей на дверь, не забыв протянуть руку, унизанную кольцами, для смиренного поцелуя. Лами прижалась к ней губами и попятилась к выходу, а старуха проводила ее маслянистыми глазами и посмотрела, как за ней плотно прикрылась дверь.
– Ахмада она захотела! Ахмада никто никогда не мог получить. Он сам по себе. Одинокий волк. Даже эта… славянка никогда его не получит. Еще немного, и мое терпение кончится.
Подошла к шкатулке, открыла золотую крышку и запустила пальцы в украшения. Вспомнила, как засматривалась на шкатулку Лами. Как блестели ее глаза.
– Ибрагим, ты завещал мне отдать украшения нашей матери невестке, которую приведет в дом Ахмад. Но кому я могла отдать все эти сокровища? Зубейде? Мы с тобой знаем, что Зубейда стала женой Ахмада, когда ему было всего шестнадцать. И… почему ее выдали за моего мальчика. За какие блага я согласилась продать твоего сына этой потаскухе! Но я выиграла, и все долги Ибн Беев были погашены после этого брака. Да, он воспитывал чужого ребенка, да, позволил ему называть себя отцом, но Рамиль не Ибн Бей! И никогда им не станет! Он трусливое племя Зубейды Бархам и ее рода. Подлого рода, который обманом и лицемерием чуть не отнял у нас все наше имущество. Ей надо было отдать? – пальцы впились в белоснежный жемчуг, отливающий перламутром, тронули гранатовый браслет, погладили золото с бирюзой и несколько толстых перстней с алмазами. – Или мне надо было отдать эти сокровища безумной Лейле? Лейле, которая хотела задушить своих слепых дочерей… Лейле, которая ненавидела твоего сына. Лейле… которой я помогла уйти на тот свет, чтобы не мучила моего любимого племянника. Ей? Или этой славянке? Не знаю, какого черта он женился на ней! В чем заключается теперь его месть, если она носит нашу фамилию? Здесь миллионное состояние в этой шкатулке… ты сказал, отдать его самой преданной Ахмаду женщине. Так вот самая преданная ему женщина на данный момент – это я. А Лами… я бы нашла моему племяннику другую жену и найду!
Она закрыла шкатулку и повернула ключ, потом повесила его к себе на шею на золотую цепочку.
Нужно начинать действовать. И для начала познакомиться со своей новой невесткой, прощупать ее, понять, что она такое и как ее ломать. Или просто уничтожить?
С Лейлой было интересно, уничтожить врага его собственными руками, свести с ума так, чтоб он сам засунул свою голову в петлю.
Шурша длинной черной юбкой, Самида вышла из комнаты и пошла по длинному коридору в сторону покоев невестки.
Она застала девушку сидящей за столиком с тетрадью в руке и шариковой ручкой, когда дверь перед Самидой открылась, она резко вскочила с места и спрятала тетрадь за спину. Тетя Ахмада знала язык славянки, в свое время она жила в той стране, где все говорили на этом языке… а потом их за это и убивали. За то, что знают язык, а принадлежать им не хотят, посмели иметь свое государство, свои законы и свою веру. Она увезла тогда своего покалеченного племянника в страну его предков, его деда и больше ни разу не заговорила на том языке, она его прокляла.
И теперь перед ней стояла его носительница. Такая белокурая, светлокожая и голубоглазая. Похожа на православную икону, настолько ослепительно прекрасна, что сама Самида ощутила досаду и некое разочарование. Славянка была невысокой, стройной, но в то же время очень округлой, сочной. Ее светлые, цвета пшеницы волосы рассыпались по ее спине, широкий, высокий лоб говорил о том, что у славянки должен быть хорошо развитый интеллект, аккуратные брови ровными дугами поднимались над большими, широко распахнутыми кристально-небесными глазами, обрамленными пушистыми русыми ресницами. Само лицо похоже на сердечко с острым подбородком, маленькими аккуратными губами и розовыми нежными щеками.
«Есть от чего потерять голову, да, Ахмад?»
Осмотрела с ног до головы, отмечая высокую пышную грудь, тонкую талию и округлые бедра. Умопомрачительная красота, губительная, сказала бы она, и снова ощутила досаду. Это не Зубейда с длинным, крючковатым носом и черными прямыми волосами, и даже не Лейла с милым личиком, но сухим, худым телом. Ахмадом овладела похоть… вот почему он отобрал девку у сына и оставил себе. Но похоть рано или поздно изнашивается… Только Самида не будет ждать, пока Ахмад охладеет к славянке. Она ее уничтожит намного раньше. Изведет и сведет в могилу. Дети? Никогда! В семье Ибн Беев не будет блондинов! Славян!
– Добрый вечер… Аллаена! Я решила увидеть тебя!
Нарочно назвала ее именем, которое придумал Ахмад. Ничего более приятного, чем называть в открытую невестку проклятой, она не испытывала. Тем более, когда обратилась к девке на ее языке.
Как надменно она вздернула голову, приподняла свой остренький подбородок и выпрямила спину. Отхлестать бы по этой спине плетью да так, чтоб места живого не осталось.
И у нее, у Самиды уже есть план, как начать избавляться от маленькой сучки…
– Для меня честь быть проклятием, когда боятся – намного лучше, чем когда презирают.
Ответила дерзко, так, как никто не смел отвечать Самиде.
– Не льсти себе, никто тебя не боится… а вот как раз-таки бояться стоит тебе самой. И знай свое место, понимай, с кем разговариваешь.
Славянка и не подумала склонить головы, продолжала стоять ровно и смотреть Самиде прямо в глаза. Вот чем она берет Ахмада – этой своей строптивостью.
– Меня зовут Самида, и я родная тетя твоего мужа.
При слове муж девка вздрогнула.
– Я знаю, кто вы.
– Знаешь и не склоняешь головы?
– В моем мире не принято перед кем-либо склонять голову. В моем мире женщина – свободный человек.
– Мы не в твоем мире… и я знаю, как сильно ты хочешь вернуться домой.
Вкрадчиво произнесла Самида и сделала несколько шагов навстречу девчонке. Нужно менять тактику, иначе этот разговор пройдет впустую, а Самида не любила тратить драгоценное время попусту.
– Не будь такой строптивой, и я помогу тебе…
– Как вы мне поможете?
В глазах появилась надежда, и старая арабка ощутила прилив адреналина и триумфа. Значит, не так умна эта светловолосая ведьма… Или еще не разучилась доверять людям.
– Научу, как правильно вести себя с Ахмадом…
Старуха прошла мимо девушки и подошла к шкафчику, провела костлявой рукой по полированным дверцам, выписывая узоры, выбитые на мебели.
– Один богатый и влиятельный шейх обожал породистых необъезженных лошадей. Ему привозили их из разных концов света. Он укрощал их. Однажды ему привезли прекрасную белоснежную кобылу с длинной гривой, красивым поджарым телом, стройными ногами. Она была украдена у самого царя. Одна беда была с той кобылой – она никого к себе не подпускала. Шейх и вкусно кормил ее, и лупил, и пытался вскочить на нее силой, но кобыла никак не поддавалась. Многие хотели выкупить эту кобылу, сам царь мечтал вернуть ее на родину, но шейх был непреклонен. Он перестал есть и спать, он грезил и бредил этой кобылой. Наказывал ее, оставлял без еды и воды, снова бил кнутом… никак. Но однажды вдруг что-то изменилось. Кобыла подпустила к себе шейха и позволила себя погладить… потом еще и еще. Позволила на себя сесть один раз, другой. По началу шейх пришел в полный восторг. Он не отходил от кобылы, а она все больше и больше позволяла ему себя укрощать, пока не стала совершенно покорной. И шейх вдруг понял, что ничего особенного в этой кобыле нет, она ничем не лучше других его скакунов. Она уже не казалась ему такой красивой, он начал забывать приходить к ней в конюшню, а потом ему подарили нового жеребца, и он и вовсе забыл о кобыле, а потом подарил ее царю, и кобыла вернулась на свою родину.
Самида повернулась к девушке.
– Если добыча не убегает от хищника, то он за ней не гонится. Бывает, и вовсе пройдет мимо, посчитав ее больной и непригодной к употреблению. Ты поняла меня? Или ты так же глупа, как и красива?
Девушка смотрела на старуху, ее ноздри слегка раздувались от волнения, а руки были сжаты в кулачки. Самида не сомневалась – она ее прекрасно поняла.
– Чтобы попасть обратно домой, ты должна ему надоесть! Перестань убегать!
Подошла снова к невестке и остановилась прямо напротив нее.
– Ахмад хищник… он любит охоту. Испорть ему сафари, начни поддаваться и очень скоро станешь неинтересна, а я позабочусь, чтоб в этот момент под рукой оказалась другая кобыла.
– Зачем вам это нужно?
– Я же вижу, как ты мучаешься. Я хочу, чтобы моего племянника любили, а не ненавидели. С него хватит горя. И вот… возьми.
Она протянула девушке флакон.
– Две капли перед тем, как ляжешь с ним, и ты не понесешь.
Девушка схватила флакон, и ее глаза заблестели от слез.
– Спасибо!
– Поблагодаришь, когда тебя вывезут отсюда.
«Скорее всего, в гробу вперед ногами… ведь когда ты ему надоешь, я от тебя легко избавлюсь, и никто даже плакать не будет».
Довольная собой Самида вышла из комнаты невестки, эти капли не только не дадут забеременеть, а и вовсе сделают славянскую сучку бесплодной. Старая знахарка никогда Самиду еще не подводила. Можно считать, полдела сделано.
Она не заметила, как чья-то фигура мелькнула и исчезла за углом, а потом выглянула и пробежала по коридору. Азиза проскользнула мимо комнаты молодой хозяйки и скрылась на кухне. Она попала в этот дом еще совсем маленькой девочкой, ее отдали в услужение Ибн Беям в дань уплаты отцовского долга, а попросту избавились. Отец Азизы ненавидел свою дочь, потому что мечтал о сыне. После родов он избил свою жену за то, что та родила девочку, и велел избавиться от нее. Так Азиза оказалась в доме Ибн Беев.
Ее держали в чернорабочих. Заставляли мыть туалеты, кухню. Выносить помои за хозяевами, часто били. Потом отдали в услужение Лами, но та невзлюбила симпатичную горничную и постоянно ее унижала, и травила. Пока однажды не заметила, как на нее смотрит брат Ламилы. От злости хозяйка приказала служанку избить и сослать обратно мыть туалеты.
На спине у Азизы остались длинные узловатые шрамы, и многие говорили о том, что теперь девушку никто не возьмет замуж, кому нужна такая изуродованная и безродная девка. Из-под кнута ее вызволил хозяин, остановил порку и отнес девушку на руках в пристройку для слуг, а потом сам вызвал к ней врача. Азиза слышала, как он строго отчитал Лами и велел ей убираться с его глаз долой.
– В моем доме такие приказы отдаю только я! Поняла? И моих слуг наказываю тоже только я! А ты здесь никто, чтобы отдавать подобные приказы! Знай свое место!
Хозяина многие смертельно боялись, начинали дрожать в его присутствии, а если он строго посмотрит, могли и наделать в штаны. Особенно боялись его страшного обожжённого лица и чуть приопущенного из-за шрамов глаза, взгляд казался мрачным и очень жестоким.
Но Ахмад всегда был справедлив. А еще не мог быть ужасным человек, который так любит своих маленьких слепых дочерей. Азиза помнила тот день, когда в доме появилась его вторая жена. Мара. Азизе было жалко хозяина… Мара была не в себе с первых же дней, она постоянно молилась, исполняла какие-то странные ритуалы, бегала к знахарке и приносила от нее какие-то травы. Хозяин в комнату к жене почти не заходил, а после того, как она забеременела, вообще перестал наведываться в ту часть дома. Туда зачастили знахарки, гадалки, какие-то незнакомые женщины. После прихода одной из таких гадалок у Мары начался выкидыш. Но врачи спасли ее, откапали капельницами. Но никто не знал, какую отраву она приняла, чтоб вытравить плод. Дом гадалки сгорел вместе с ней той же ночью… Говорят, сам эмир смотрел, как догорают головешки, и лишь потом к дому приехали пожарные и полиция. Сказали, что гадалка неосторожно обращалась с газом.
Мара уже начала сходить с ума. Она орала, что не хочет этих детей, что это дети самого Сатаны. Ее продержали привязанной к кровати почти до самых родов. Потом она вроде бы успокоилась, и ей стало легче. Начала выходить на улицу, к столу, ездить в город за покупками. Но это было просто затишье.
После родов Мара отказалась от дочерей. Она говорила страшные вещи и называла их проклятыми, потому что девочки родились слепыми.
Азиза побаивалась Мару… но кто мог предположить, что женщина захочет удавить своих маленьких девочек прямо в колыбели. Это была самая жуткая ночь, когда хозяин выбежал с девочками на руках и, стоя на коленях, молился под проливным дождем, а Мару тащили в пристройки, и она орала ему дикие проклятия, ему и своим малышкам, которых называла детьми дьявола.
Азиза не хотела возвращаться в Большой Дом. Ее устраивала грязная работа и пристройка для слуг.
Снова туалеты, помойка, кухня… Пока в дом не привезли новую невестку Ахмада – белокурую славянскую девушку с огромными голубыми глазами и светлыми волосами, похожую на ангела, сошедшего с икон неверных. И тогда вспомнили об Азизе, которая немного говорила на языке девушки. Ее вызвали прислуживать молодой невестке. Азиза приготовилась к тому, что ее снова будут обижать и гнобить.
Но девушка в первый же день позвала ее вместе отужинать, потом подарила маленькое зеркальце и ни разу не назвала тварью, как это делала до нее Лами. Азиза очень сочувствовала своей хозяйке, жалела ее и всегда прислуживала, и обхаживала после того, как хозяин уходил из ее спальни. Сердце кровью обливалось смотреть, как девушка плачет и страдает… а еще страшнее было слышать, как он рычит над ней, как зверь, а она рыдает или очень тихо и жалобно стонет. А потом лежит пластом на постели и смотрит в потолок. Пока Азиза помогает ей подняться и ведет под руку в ванную, она смотрит перед собой пустыми глазами.
А Азиза ничем не может им помочь… Ни ему, полному обиды и ненависти, вечно отвергнутому и никому не нужному, ни ей, маленькой чужестранке, которая почему-то заслужила настолько жуткое отношение мужа… Азиза не понимала, за что он так ее ненавидит, ведь даже по отношению к Маре он не был так жесток… Но к Маре он никогда не заходил, а вот к славянке наведывался почти каждую ночь. Уходил оттуда злой и мрачный, чернее самой черной тучи и девушку оставлял растерзанной и заливающейся слезами.
Азиза слышала, о чем говорила Черная Гадюка с Аллаеной… слышала и понимала, что именно задумала старая злобная карга… которая в свое время отдала Азизу в услужение Ламилы и ни разу не заступилась за ребенка, которого унижала и била ее родственница прямо при ней.
Значит она задумала избавиться от славянки… ну что ж, как говорят, не рой яму другому. Азиза дождалась, пока девушка уснет, схватила флакончик, который дала ей старуха, и вылила его содержимое в туалет, а вместо этого налила туда совсем другое зелье.
Глава 11
Что за страшную тайну скрывает этот мужчина, какое лютое зло произошло с ним и сделало его настолько жутким и диким, захватило всецело и наполнило густым, липким мраком? Мне казалось, эта тайна спрятана здесь, за гладкой мраморной женщиной, внутри нее. Он похоронил свою боль и приходит молиться ей так, чтоб никто не видел. И меня он тоже закопает прямо здесь… если не произойдет чуда. Но в чудеса я уже давно не верила.
Хан закончил копать и ловко выпрыгнул из глубокой ямы. Воткнул лопату в землю, смахнул пот со лба тыльной стороной ладони. Потом подошел ко мне тяжелой поступью. Остановился рядом и посмотрел мне в глаза.
У. Соболева. «Жена Хана»
Я не умел любить. Когда-то у меня отняли такую привилегию, отняли вообще возможность что-то чувствовать. Единственная, кто отдавал мне свою любовь, время – это моя тетя Самида. Она выходила меня, когда я остался в живых после того, как солдаты закопали меня в песок и оставили умирать от жажды и голода мучительной и долгой смертью.
– Ты сдохнешь так же, как ваши убивают наших солдат, ты сдохнешь не от потери крови, не от ран, а мучительно и жутко от ужасных болей в желудке и в горле, и, чтоб тебе было веселее подыхать, я оставлю это здесь…
Читать бесплатно другие книги:
