Иль Фарг. Невестка Эмира Соболева Ульяна
А потом… потом я не смог вдохнуть, не смог выдохнуть. Ничерта не смог. Наверное, лучше бы она меня ударила. Наотмашь. Чем коснулась моего лица. Никто и никогда не прикасался ко мне вот так.
Первым порывом было сломать ей пальцы… вторым ударить… а третьим… третьим порывом было замереть и молить Аллаха, чтобы она не переставала гладить мою щеку. Я, как жалкая бродячая собака, готов был подставляться еще и еще, чтобы она только не убирала свои тонкие пальцы и трогала мою кожу их нежными кончиками.
– У вас… очень красивые глаза. В них словно растаяло золото. Никогда раньше не замечала… и ресницы, они длинные и пушистые. Они делают ваши глаза мягче…
Что? Что она говорит? Она сумасшедшая?
– Замолчи! – мне захотелось сдавить ладонью ее рот, не дать говорить больше ни слова… потому что собаке внутри меня нравилось это слушать. Жалкой необласканной псине, которую никто и никогда по-настоящему не любил, нравилось то, что она делала и говорила, и за это псина могла ее разодрать на части.
– Почему? Разве я сказала что-то плохое? Еще мне нравятся ваши губы… они словно высечены из камня, они такие полные. Особенно нижняя… с ямкой посередине так, что с обеих сторон как будто влажная припухлость. Мне хочется тронуть ваши губы.
Тронула, и меня шарахнуло током. Я весь дернулся, содрогнулся. Под ее пальцами полыхает огонь, кажется, кожа сейчас слезет, кажется, я сам сейчас сойду с ума.
– Хватит!
– И волосы… они жесткие на вид… но, если их коснуться, они напоминают шелк. Вот здесь на висках особенно мягкие, как у девушки.
– Жена должна повиноваться мужу…, – мой голос срывался, и ком застрял в горле, псина выла внутри «не замолкай… говори еще, говори…». – Я хочу, чтобы ты замолчала! Заткнись… Аллаена!
– Разве не в ласке мое повиновение вам? Разве я… я не могу восхищаться вами?
Этот голос… в нем нотки, незнакомые мне, так непохожие на нее. И мне физически больно слышать ее голос именно таким. Меня всего корежит, меня трясет. Но псина уже сдалась, она прижала уши и хочет, чтобы ее гладили. Чтобы вот эта нежная ладонь трогала ее изуродованную морду, ласкала. Потому что меня никто и никогда не ласкал. Женщины не прикасались ко мне. Я не позволял.
Вцепился в ее горло, не в силах выдержать эту пытку, не веря сам себе, что ко мне можно ВОТ ТАК прикасаться.
– Не боишься дразнить зверя?
– Боюсь… – она всегда отвечала честно, никогда не лгала. Именно за это мне иногда хотелось ее убить. Но только не сейчас. Сейчас я жадно впитывал эту правду в себя, сейчас меня просто трясло от этой правды.
Но я не позволю ей свести себя с ума. Я заставлю ее замолчать, а дикому зверю позволю вырваться наружу и наброситься на нее, чтобы больше не смела гладить и ласкать. Пусть лучше ненавидит, так честнее.
Я не могла уснуть. Сегодня не могла. Я вдруг ощутила себя вымотанной. Уставшей от этой войны, от хождения по краю бритвы. Мне до боли захотелось к маме. К моей любимой мамочке и узнать, как там Аленка. Удалось ли сделать операцию, нашла ли мама деньги.
Я лежала в постели и вспоминала свое детство, когда играла с сестрой в куклы, и как мама пела нам колыбельные, как читала нам сказки, как мы играли в карты и в «Монополию». Мама научила меня играть в шахматы… мама многому меня научила. У меня были хорошие родители. В отличие от многих моих сверстников у нас была благополучная семья, пока не появился отчим, но мама быстро выгнала его из дома, когда поняла, что мы с Аленкой ему не нужны. Пусть я не родная дочь… а Алена, ее он тоже никогда не любил.
Как же смутно я помнила отца. Он погиб. Я помнила только похороны, его тело приехало в гробу. Мама ужасно плакала, я спала у соседки. Мне было лет пять. Я помню грустные лица, помню, как играл гимн и приехало много военных. Важный дядя вручил маме какую-то коробочку. Потом я узнаю, что это ордена. Живым я отца не помнила совсем. Может быть, урывками. То сижу у него на плечах в зоопарке, то мы катаемся на машинке, в которую бросали копейки, то я ем леденец, а папа несет шарики. Но когда это было и где, не помню. Еще помню, как он улыбался. У него гладко выбритое лицо, красивые голубые глаза и невероятная улыбка.
После его смерти мама слегла в постель. Мной занималась бабушка, забирала к себе, нянчилась. Мама часами лежала на постели и смотрела в потолок. Ее уволили с работы… Нас кормила бабушка, и иногда что-то приносили соседи. А потом я заболела. Простудилась. Воспаление легких перетекло в плеврит, и мне делали прокол в легком. Мама ночевала со мной в реанимации на матрасе на полу. Мы пролежали с ней целый месяц, а когда вышли, то она вернулась ко мне из своего горя. Она начала жить. Для меня. Устроилась на работу на вещевой рынок, там и познакомилась с отчимом. Он долго ее обхаживал, и она вышла за него замуж уже на последних месяцах беременности.
Мамочка моя… Помню, как она выгнала его только за то, что повысил на меня голос. Всегда горой стояла за нас с сестрой, не позволяла кричать и бить. Становилась между нами и могла в глаза вцепиться. А отчим выпивать начал и домой не приходить по ночам. Так и развелись.
Мамааааа, как же дико я скучаю по тебе. Одно только радует – ты считаешь, что у меня все хорошо. Постепенно дремота окутывала меня, я прикрыла глаза, как вдруг услышала крик. Мужской крик. Переходящий в стон. Подскочила на постели. Крик повторился. Мужчина кричал очень громко.
– Мамаааа!
Я спрыгнула с постели, выбежала босиком в коридор. Я уже знала, кто это кричит. Ведь его комната рядом с моей. Толкнула дверь и замерла на пороге – Ахмад метался по постели, хватал воздух скрюченными руками и орал. То на русском, то на своем. Орал громко, навзрыд.
– Мамочка… нет! Мамочка, открой глаза, мамочка, не умирай… зачем они это сделали, мамочкааа…
Хотела броситься, но меня схватила за рукав Азиза и отрицательно покачала головой. Я скинула ее руку и подбежала к постели. Мужчина метался по подушке, рыдал, скрежетал зубами.
– Ахмад! – позвала я, схватила его за плечи, – Ахмааад! Это сон! Слышишь? Сон!
Кричит, бьется. Потом схватил меня резко и прижался всем своим большим и дрожащим телом. Мокрый, горячий.
– Мамаааа…, – а я… я вдруг погладила его по голове, прижимая к себе, провела пальцами по жестким и непослушным волосам, по затылку, по спине. – Не умирай, мамаааа…
– Тшшш, Ахмад, это сон. Просто страшный сон.
Он всхлипывает и судорожно хватается за меня дрожащими руками, и я сама в шоке от того, что этот сильный человек такой жестокий, властный и жуткий плачет у меня на груди навзрыд. Медленно опустилась на подушки спиной, чувствуя, как он судорожно держится за меня обеими руками и теперь не отпустит, мне не вырваться. Я продолжаю гладить его по волосам, перебирать их на лбу и у висков. Когда-то, когда я была маленькая и мне снился плохой сон, мама приходила ко мне в спальню, я клала голову к ней на колени, и она пела мне колыбельную. Иногда без слов. Просто укачивала и напевала мелодию. Порой мне казалось, что эта мелодия придумана ею.
И… я вдруг услыхала свой собственный голос, он что-то напевал. Точнее, повторял то, что мне пели в детстве. Руки гладят голову мужчины, и я слегка раскачиваюсь всем телом, пока не ощутила, как ослабла хватка рук, как потяжелела голова, и не поняла, что он заснул. На мне. У меня на груди.
И мои руки в его волосах. Я все еще их глажу, пропуская между пальцами, опускаясь к спине… под подушечками бугрятся жуткие шрамы, и мои руки начинают мелко подрагивать.
Азиза прикрывает дверь и улыбается мне. ЕЕ улыбка нежная и удовлетворенная. А мне… мне немного страшно и непривычно. Я в логове зверя, в его самой берлоге и нахожусь совсем рядом. Меня так просто сейчас сожрать.
Сама не заметила, как начала засыпать, обняв его голову обеими руками.
Мне приснился отец в военной форме. Он появился передо мной где-то в лесу, взял за руку и повел за собой. Мы долго шли по мокрой траве оба босые.
– Папа, куда ты меня ведешь?
А он молчит и прикладывает палец к губам. И я помню, что это означает секрет, который мы не расскажем маме. Папа ведет меня куда-то к дымящимся деревенским домам. И дым начинает забиваться мне в ноздри. Запах ужасный, как будто горелое мясо. Оно воняет и сводит с ума своим смрадом. И вдруг я понимаю, что повсюду вокруг меня трупы, ими усыпана земля. Это женщины, дети и старики. Все залито кровью. Мне становится страшно, и я пытаюсь вырвать руку из отцовской руки, но он крепко меня держит и ведет. Пока мы вдруг не оказываемся возле тела женщины. Мне не видно ее лицо, только платок, окровавленные голые ноги.
– Папа… кто это сделал? Папааааа… кто это сделал? – кричу я во сне.
А он вдруг хватает меня за обе руки и шепотом отвечает:
– Это не я… Вика, слышишь, это сделал не я!
– Папа!
Он уходит назад, разрывая контакт наших рук, а мне страшно остаться с телами совершенно одной, и я кричу и тяну к нему руки.
Пока вдруг не просыпаюсь… я лежу на животе. Вспоминаю, как я тут оказалась, резко вскакиваю. Рядом никого нет. Тяжело дыша, сажусь на постели. Сердце все еще сильно колотится. Я совершенно одна в ЕГО комнате. Зверя рядом нет, а я в сердцевине его лежбища. Впервые.
На стене тикают красивые часы с восточным орнаментом и нарисованным и выбитым камнями тигром. Еще довольно рано, и я знаю, что сегодня выходной. Только сейчас замечаю, что постельное белье черное, покрывало сползло на пол. Вся комната мрачная, темная, тяжелые шторы не впускают солнечный свет, только редкие лучи пробиваются в узенькие щели. Первый порыв убежать… Но я сдерживаюсь. Если я хочу на свободу, то я должна познакомиться со своим палачом поближе, узнать его изнутри. И где, как не в его берлоге, лучше всего это можно сделать.
Глава 16
– То, что ты называешь семьей, на самом деле стая. И каждый из них ждет, когда ты сдохнешь.
– Даже ты? – спросил старик, хитро щуря черные глаза и покручивая иссохшими пальцами набалдашник трости.
– В свое время мне было плевать – жив ли ты, так какого хрена мне ждать твоей смерти? – пожал плечами и налил себе дорогой виски двадцатого года.
– Ты – главный наследник.
– Я и без твоих золотых побрякушек не особо нуждаюсь, если ты не заметил.
Дед впился в запястье внука, приблизив к нему морщинистое лицо.
– Именно поэтому ты возьмешь все в свои руки и будешь держать эту стаю в когтистом кулаке. Династия должна возродиться. Окрепнуть. У нас много конкурентов. Но вначале выполнишь мои условия!
– Я их выполнил!
У. Соболева. «Невеста для Хана»
Знаете, что больше всего настораживает в тишине. Это звуки чьих-то шагов. Я прислушалась, никаких шагов не слышно. Теперь я хотела осмотреть комнату. Комната эмира мне нравилась… а еще, мне казалось, она хранит множество тайн, которые недоступны ни для чьих глаз.
Нет, я никогда не стала бы рыться в его вещах, никогда не стала бы заглядывать в ящики стола. Это все равно что вывернуть чью-то душу грязными руками.
Прошлась, осматривая мебель. Не прикасаясь ни к чему руками. Остановилась только напротив портрета мужчины и женщины на стене. Они держались за руки и были одеты в национальные костюмы. Их лица светились от счастья. Эти глаза… У женщины. Это те же глаза, что и у Ахмада. Огромные, глубокие, с длинными ресницами и бархатной поволокой. Она невероятно красивая, утонченная, нежная. Рядом с ней несколько мальчиков. Они явно братья с маленькой разницей в возрасте. И только у одного из них точно такие же, как и у матери, глаза, и я узнаю в нем Ахмада.
Он совсем другой. Озорной, веселый, он улыбается, и на его щеках ямочки. Непослушная челка свисает на левую сторону. Мать держит руку на его плече. И на ее пальце блестит кольцо с темным камнем. Точно такое же я видела на цепочке на шее у эмира. Наверное, это ее кольцо.
Азиза намекала, что в прошлом с НИМ произошло что-то страшное… что-то, что сделало его таким жестоким и жутким. Как он сказал «такими не рождаются».
Судорожно глотнула воздух и сделала шаг назад. Ручка в двери повернулась, и я резко обернулась. Вошла Азиза с подносом.
– Доброе утро, госпожа.
Она улыбнулась мне и поклонилась.
– Ваш завтрак, все, как вы любите. Господин сказал, что вы будете завтракать в комнате.
– А где он сам?
– Уехал по делам.
Она поставила поднос на низкий столик с ярким узором на столешнице. Потом обернулась к двери и снова посмотрела на меня.
– Это так хорошо, что вы здесь. Никто раньше здесь не быть до утра никогда. Вы особенный для господин. Вот видите… я говорила вам.
– Говорила…
Задумчиво произнесла я и села на постель, наклонилась, чтобы взять чашку с чаем.
– Приоткрой балкон. Здесь очень душно.
Попросила ее и увидела, как девушка грациозно прошла через комнату, тихонько приоткрыла дверь и вдруг замерла прежде, чем сделать шаг… я услыхала голос Черной вороны Самиды. Она говорила на своем языке, и Азиза протянула руку, показывая мне знаком молчать. Какое-то время она слушала, о чем говорит тетя эмира с… с Лами. Ее голос я также узнала.
Какое-то время Азиза слушала, вытянув назад руку с предостерегающим жестом. Потом голоса смолкли, и женщины ушли. Они наверняка не думали, что в комнате Ахмада кто-то есть, потому и говорили довольно громко.
– Вы… вам надо принять ислам.
– Зачем?
– Если вы родить ребенка, он не получит почести и наследство. Они говорить о завещании отца Ахмада. Говорить, что даже он не знает о нем. Говорить, что ваши ребенок незаконный и ваш брак с ним так же. Вы расписаны. Между вами нет никах. Не мусульманка не может стать законной женой.
Усмехнулась. Как он сказал «ты моя вещь». Вот почему не жена. Вот почему относится ко мне, как к псине. Я незаконная. Я просто так – полюбовница, игрушка. Но чтобы присвоить, расписался, поставил свое клеймо. Повернулась к Азизе.
– Значит и хорошо. Не хочу его женой быть. Значит всегда имею право уйти, значит и на моих детей, если они будут, он не будет иметь прав.
Девушка с сочувствием посмотрела на меня.
– Это плохо. После всего, что вы выдержать, не иметь никаких прав. Это ошибка.
– Ошибка вообще находиться здесь. Ошибка сидеть в этой комнате и завтракать в ней.
Встала, отодвинула столик. Какое-то время смотрела на Азизу.
– Научи меня вашему языку. Хочу знать все. Я заплачу тебе… не сейчас. Позже.
– Азиза не уметь. Какой с Азиза учитель? Но Азиза может найти учителя. Найти и отвести госпожа.
– Отведи! – вскрикнула я и схватила девушку за руки, – Я буду благодарна тебе и когда-нибудь отплачу.
– Не надо, госпожа и так хорошо относится. Нет ничего важнее для Азизы.
Пожала мою руку и вышла. А я допила чай… Какое-то время еще смотрела в окно на фонтаны, на вымощенный мрамором двор и розовые кусты. Потом вышла в коридор… где-то вдалеке послышались детские голоса, и я пошла на них, сгорая от любопытства.
Девочки шли по коридору. Одна из них трогала пальчиками стену, вторая шла за ней. Обе почти с одинаковыми личиками, задранными чуть кверху. Глаза широко распахнуты и смотрят в пустоту.
Они невероятно красивые, как два херувима. Темноволосые, кудрявые, с отцовскими глазами и красными ротиками. Носы ровные, кукольные. Две точные копии. Одна одета в розовое, а другая – в голубое.
Они что-то сказали на своем языке, а я не знала, что ответить. Только сделала несколько шагов в их сторону. Девочки остановились, продолжая крепко держаться за руки. Я подошла к ним.
– Простите… я не хотела вас напугать.
Черт, они меня не понимают… какой кошмар.
– Мы не испугались.
Ответила девочка в голубом и улыбнулась. Немного странно, что ее красивые глазки смотрят не на меня. Внутри все сжалось и защемило, сердце так больно содрогнулось, что казалось, оно сейчас разорвется.
– Вы говорите по-русски?
Удивилась я.
– Наша няня научила нас.
– И папа говорит с нами на нескольких языках.
– Мы еще знаем английский.
– Мы быстро запоминаем.
– Говорят, что те, у кого отсутствует какой-либо из органов чувств, имеют свой дар. У нас дар – феноменальная память. Мы запоминаем разные звуки. И, например, мы знаем, кто ты.
Улыбнулась и присела на корточки, всматриваясь в кукольные личики.
– Кто я?
– Аллаена. Так назвал тебя папа.
– Ты его любовница?
Спросила другая девочка в розовом, и я ощутила, как вся кровь прилила к щекам. О, Боже! Даже дети считают меня какой-то шлюхой содержанкой.
На вопрос не ответила.
– Так некрасиво говорить. Марика поругает тебя за это.
– А ты не говори ей, и не поругает.
– Она вообще наругает нас за то, что ушли сюда.
– Я хотела увидеть Аллаену.
Упрямо сказала девочка в голубом.
– Ты спасла меня, и я давно хотела сказать тебе спасибо, но мне не разрешали.
– Кто не разрешал?
– Папа не разрешает нам общаться с тобой.
Аааа, вот как. С презренной немусульманкой, с вещью нельзя общаться его чистым детям. Стало больно втройне.
– А ты знаешь, как нас зовут?
– Нет.
– Я Асия! – девочка в голубом показала на себя ладошкой.
– А я Аят! Нас одевают в разноцветные одежды, чтоб не путать.
– Я бы вас не перепутала.
– Все путают. Мы ведь одинаковые.
– Неа.
Я засмеялась и тронула кудрявые волосики Аят.
– У тебя уголки глаз чуть приподняты к вискам, у тебя есть маленькая родинка возле ушка. А у твоей сестры нет.
– Точнооо! Папа тоже всегда нас различает, а все остальные нет.
– Уходи!
Вдруг крикнула Асия.
– Уходи немедленно! Он приехал!
– Кто?
– Отец! Он поднимается сюда. Уходи, Аллаена!
– Она не успеет, до лестницы девятнадцать шагов, а папе пройти по коридору всего десять. Он ее увидит.
Медленно обернулась, тяжело дыша, видя, как приближается Ахмад, как расширяются его глаза. Как он ускоряет шаг.
– Марика! – орет так громко, что кажется, я оглохну, и девочки втягивают головки в плечи.
– Не кричи! Ты пугаешь детей! – выставила руки вперёд, пытаясь его остановить, но он наотмашь ударил меня по лицу с такой силой, что я отлетела в сторону.
– Папа, не надо!
– Папа, это мы вышли.
– Папа, Аллаена не виновата!
– Мы сейчас уйдем, папочка… не ругай ее.
– Ты ужасный! – выпалила Аят, пока я пыталась подняться с пола, чувствуя, как кровит разбитая губа. – Ты злой! Я тебя не люблю такого!
– Марика! Забери нас!
– Аят! – крикнул Ахмад, но девочка, держась за стену, быстрым шагом пошла к лестнице.
– Злой! – сказала Асия и пошла за ней, также, как и сестра, касаясь стены.
За девочками выбежала няня, одетая так же, как и все слуги, во все черное, она увела их за руки. А мне наконец-то удалось встать и увидеть, как Ахмад поворачивается ко мне. Его кулаки сжаты, а глаза горят адским гневом и… я от ужаса прижимаюсь спиной к стене.
– Никогда больше не смей приближаться к моим дочерям!
Рявкнул и навис надо мной, как скала. Выражение его лица больше походило на звериный оскал, на жуткую маску нечеловека. Именно маску. Оскал такой словно его зубы вот-вот вытянутся в клыки, а черные глаза несут в своих расширенных зрачках смерть.
– Почему? Что я сделала не так?
– Потому что ты права на это не имеешь!
– Разве я не твоя жена? Разве я не могу общаться с твоими детьми?
– Ты моя подстилка! Даже твой запах оскорбителен для них! Одно твое имя марает их губы. Ты – грязь!
Прорычал мне в лицо и придавил к стене обеими руками.
– Ты моя дырка, которую я е*у, когда у меня стоит. Не больше, и большим никогда не станешь!
Каждое слово, как пощечина, как улар в солнечное сплетение, как жуткий плевок прямо в душу.
– Ты чудовище! Больное, извращенное чудище без жалости, совести и… я тебя ненавижу!
– Я чудище? О даааа… как быстро ты забыла песни о ресницах, губах или что ты там мне рассказывала. Что там у меня красивое? Так вот… я чудовище, я зверь, я недочеловек, и не надо строить никаких иллюзий. А ты… ты просто развлечение зверя. Я тебя трахаю. Всего лишь. И ненависть – самое лучшее, что ты можешь мне дать. Свою ненависть, свою боль и слезы. Нет и не будет ничего вкуснее их.
Не знаю, почему его слова причиняли такую адскую боль, почему мое сердце словно резали ножами. Слезы наполнили глаза и жгли их, как серная кислота.
– Ты умеешь быть другим… но не для меня, не со мной. Почему?
Схватила его за плечи, сдавила их изо всех сил. Как же мне хотелось, чтобы что-то изменилось, чтобы я увидела какие-то проблески, какую-то человечность.
– Почему не со мной? Что я сделала? Чем провинилась?
– Просто фактом своего существования! Еще раз подойдешь к девочкам, и я сломаю тебе ноги!
Развернулся и пошел в сторону детских покоев, а я, тяжело дыша, так и стояла у стены, чувствуя, как силы, как любая решимость покидают меня. Я хочу бежать как можно дальше отсюда, я хочу стать свободной и забыть звук его голоса, перестать дрожать от самых унизительных слов в моей жизни.
Но вместо страха я бросилась за ним следом, догнала и забежала вперед.
– Хорошо… если я грязь, если я подстилка. Зачем это все? Зачем ты на мне женился?
Наивная, я думала, со мной будут говорить, я думала, меня будут слушать. Но вместо этого безжалостно смахнул меня в сторону так, что я едва удержалась на ногах и все же упала на пол на колени, прошел мимо меня, и я только видела, как удаляются его тяжелые черные ботинки.
– Хочешь, я скажу зачем?
Голос Лами заставил скорчиться от болезненного унижения и поднять голову. Слезы катились по щекам, и я не могла их сдержать.
– Чтобы по закону никто не отобрал тебя. Ни один полицейский не сунется в этот дом, потому что ты его жена. На бумажках. Светских. А на самом деле никто. Ты даже не женщина по нашим законам. Если ты кого-то родишь – он будет ублюдком.
Она расхохоталась мне в лицо.
– Тебе никогда не подняться на уровень наших женщин. Ты не мусульманка! Скоро ты ему надоешь… Только не мечтай, никто тебя не отпустит. Отсюда не уходят живыми. Только на тот свет. Он убьет тебя и похоронит. Но не рядом со своими законными женами, а где-то в вонючей яме на кладбище для неверных.
Я чувствовала себя совершенно раздавленной, как будто по мне проехался грузовик.
– Ты не станешь для него даже подстилкой. Уже скоро он вернется к своим шлюхам, которых трахал и раньше. А ты будешь пустым местом!
Сказала и поднялась с колен, держась за стену.
– Это так злит тебя? Что на тебя он не смотрит? Что ты никогда не попадешь в его постель, а вместо этого будешь вечно спать со своим бесхребетным мужем, которому ты не нужна? Мужем… которого силой на тебе женили?
– Заткнись! – зашипела мне в лицо.
– Почему? Потому что это правда?
– Потому что ты никто, чтобы так со мной говорить!
– А кто ты? Расскажи мне, чтоб я знала, кто у нас ты?
– Грязная шлюха! Я заставлю тебя закрыть твой поганый рот!
Рука Лами взметнулась, но в ту же секунду она вскрикнула, и я увидела, что позади нее стоит Ахмад, он вывернул ей руку, а второй схватил за затылок и заставил наклониться вперед.
– Извинись! – его голос прозвучал хрипло, и от неожиданности я глубоко втянула воздух. Разве он не ушел? Разве он сам не назвал меня точно так же несколько минут назад.
– Извинись, или ты сейчас языком вылижешь ее туфли!
– Извини… – простонала Лами, согнутая пополам, – Пожалуйста… Ахмад… мне больно!
– Еще раз ты откроешь свой грязный рот и оскорбишь ее, я заставлю тебя жрать мыло, а потом ты будешь лизать пол под ее ногами.
– Неверной? Ты заставишь меня? Ради этой!
Ткнул вперед, и она упала ничком на пол.
– Пошла вон!
Развернулся ко мне, все еще дрожащей, с мокрыми от слез щеками.
– Мы едем кататься верхом. Я хочу, чтобы ты оделась и ждала меня возле конюшни.
С бешено бьющимся сердцем я смотрела, как уходит Лами, и не понимала, что только что произошло. Не понимала, почему Ахмад так обошелся с ней, почему наказал ее, если сам говорил мне вещи намного хуже.
– Вы должны сделать, как я сказать…
Тихий голос Азизы вывел меня из оцепенения.
– Вы должны стать выше их, сильнее, вы должны стать ему настоящей женой. Только тогда у вас появиться шанс все измениться. Понимать, госпожа? Азиза хочет добра. Я отвести вас к имам.
Я уйду отсюда по-другому. Я обрету свободу иначе. Я не буду подстилкой, не буду дыркой. Нет. Я уйду с гордо поднятой головой и тогда, когда он меньше всего будет этого ожидать. Не хочет по-человечески, я тоже могу… тоже буду не человеком.
– Потом поговорим об этом. А сейчас одень меня на прогулку на лошадях. Одень красиво. Я хочу, чтобы все изменилось. Помоги мне, Азиза. Прошу тебя.
– Я помогать… Я очень быть верной госпожа.
И схватила мою руку, чтобы прижаться к ней губами. А внутри меня росла адская решимость. Моя мама говорила, что я сильная, говорила, что мне не страшны любые невзгоды, и я выстою на самом сильном ветру. Я выберусь отсюда. Его руками.
Я выбрала сама светло-голубой костюм для верховой езды, подвела глаза, накрасила ресницы, губы. Из зеркала на меня смотрела молодая и очень красивая девушка в хиджабе. Ее глаза кажутся очень глубокими из-за темного карандаша, нанесенного на верхнее и нижнее веко, а блестящие тени открывают взгляд и делают его томным.
«Ты у меня невероятно красивая, Вика. Ты у меня самая красивая девочка. Мужчины оборачиваются тебе вслед. Посмотри, какие у тебя волосы, глаза и какое роскошное тело. Красота страшное оружие в женских руках, и, если его правильно использовать, любой мужчина будет у твоих ног. Мне бы твою красоту… в свое время. Но ты похожа не на меня, а на отца. Он был невероятно красив».
Слова мамы звучат в голове, и внутри появляется уверенность, что я смогу. Я должна справиться, должна сделать все, чтобы выбраться отсюда.
Потянула Азизу за руку и спросила.
Читать бесплатно другие книги:
