Среди тысячи слов Скотт Эмма

Глава вторая

Уиллоу

– Пожалуйста, горячо поприветствуйте от имени «Бунтарей Мэйсона» Уиллоу Холлоуэй. Она приехала к нам из самого Нью-Йорка.

Я просто улыбнулась своим новым одноклассникам. Качкам в спортивных куртках, за дружелюбными улыбками которых скрывались сомнительные намерения. Девушке с темными кучерявыми волосами и веснушкам на бледной коже, которая, несомненно, собиралась накинуться на меня, как только прозвенит звонок. Улыбнулась бунтарю-плохишу, чье место заняла…

Всех было легко игнорировать, кроме него.

Черт возьми, я еще никогда в жизни не видела настолько красивого парня. Ростом с метр восемьдесят, широкие плечи, упругие мышцы, лицо кинозвезды. Невероятно идеальные черты. Высокие скулы, точеный подбородок, покрытый щетиной, густые брови, полные губы. Серо-зеленые глаза, словно моря Нантакета[6] зимой.

Все в нем было бурей, холодом и опасностью. От его черной кожаной куртки пахло сигаретным дымом, и я бы не удивилась, если бы в ботинке он прятал складной нож. Даже его взгляд, брошенный на меня, казался опасным. Мое тело отреагировало тотчас, словно его изучающий взгляд проник под кожу. Он смотрел на меня, словно видел.

«Ты слишком бурно реагируешь, девочка. Реально перебор».

Я уткнулась взглядом в окно: блеклый пейзаж серых небес и грязного снега. Все это было неправильным. Школа должна начинаться в конце лета, когда тепло еще не окончательно уступило место прохладным осенним ветрам. Это не должна быть середина зимы, когда снег покрывает землю, а до выпуска осталось всего несколько месяцев.

Это было бы ужасно, если бы я все еще могла беспокоиться о том, заведу друзей или нет. Я попала в ловушку своей собственной вечной зимы. Осталась запечатанной в кубе апатичного льда, подобно одной из тех мумий, что показывают по Discovery. Они казались такими живыми снаружи, но внутри… ничего.

Мне раньше нравилась школа. Я с нетерпением ждала уроков. Мои друзья могли быть занудами или вести себя чересчур драматично, пафосно, но они были моими друзьями. Работы было либо слишком много, либо она была скучной до онемения мозга, но я гордилась своими отметками. В те несколько месяцев после вечеринки я с ненавистью смотрела, как мой средний балл падал все ниже и ниже, унося с собой мои шансы на колледж. Мне было неприятно, что я заставляла родителей беспокоиться. Пусть это волнение и было отстраненным.

Я оглядела класс в безопасности своего ледяного гроба. Я хотела быть дружелюбной. Но дружелюбие приводит к друзьям. Друзья приводят к телефонным звонкам и сообщением, ночным разговорам под одеялом. Теплые, опасные условия, из-за которых тают ледяные барьеры и ужасные секреты могут вырваться потоком нескончаемых слез.

Забудь. Эти ребята могут любить меня, или ненавидеть, или игнорировать – что мне больше всего подходило, – но я не почувствую разницу. Даже рядом этим Джеймсом Дином[7]. Завтра он сможет сесть на свой чертов стул. Мне он не нужен, как и его зеленые глаза цвета бури, пронзающие мою кожу.

Я была права насчет темноволосой девушки. Я избегала ее после урока английского, но она поймала меня, когда я выходила с урока экономики позже этим утром. Она подошла, уверенная. Ботинки, легинсы и мешковатая черная толстовка с надписью «Мой разум говорит «спортзал», а тело – ТАКО[8]».

– Привет. Энджи МакКензи, редактор ежегодного альбома, – сказала она. Я почти ждала, что она передаст мне визитку или покажет удостоверение, как агенты ФБР делают по телевизору. – Ты из Нью-Йорка? Что привело тебя сюда?

– Работа папы, – ответила я.

– Вау, неудачное время, да? Середина последнего класса?

Я пожала плечами.

– Переживу.

Она застенчиво улыбнулась.

– Ты только посмотри на себя, с твоим-то ангельским личиком и волосами диснеевской принцессы… просто маска плохой девочки?

У меня не получилось подавить улыбку несмотря на все старания. Энджи была одной из эксцентричных девчонок, которые сразу же нравятся, черт ее побери. Моя лучшая подруга Микаэла (бывшая лучшая подруга, вернее) была такой же.

Я взяла улыбку под контроль.

– Ага, такая я, – ответила я, – Волосы – просто прикрытие.

– Коммерческое прикрытие Pantene, – сказала Энджи. – Я так завидую. Нэш, мой парень, с которым я встречаюсь уже вечность, продолжает доставать меня, чтобы я отрастила волосы, но они не будут смотреться так круто, как твои. – Она запустила руки в гриву темных кудрей. – Можете сказать «вьющиеся от влажности волосы», детишки? Знала, что да!

Я смеюсь.

– Ты странная. То есть в хорошем смысле, – добавила я. Может, я и находилась в добровольном криогенном стазисе, но в действительности мне было не все равно, задену я ее чувства или нет.

Энджи рассмеялась вместе со мной, отчего ее розовые сережки-колечки запрыгали.

– Подруга, быть странной – миссия всей моей жизни.

Мы подошли к моему шкафчику в конце коридора второго этажа. Стеклянные двери вели на маленькую лестницу с металлическими перилами снаружи у кирпичной стены. Там стоял красивый парень с урока английского в вязаной шапке и перчатках без пальцев. Мне казалось, что ни то, ни другое не может его согреть. Он облокотился о перила и закурил. Пар от его дыхания казался гуще из-за дыма, его ловил ветер и уносил прочь.

– Кто это? – спросила я.

– Айзек Пирс, – ответила Энджи. – Он секси, да? Но забудь. Он встречается только с девушками постарше. И под «встречается» я подразумеваю эпический секс без эмоций. Мне так кажется.

Фантомная вспышка жара пронзила меня, словно чесотка, которую чувствует человек на месте удаленной конечности. Я оперлась на шкаф, поправила сумку, затем волосы, потом снова сумку.

– Да? Ему нравятся женщины постарше?

Энджи кивнула.

– Хотя трудно представить, как он звонит кому-то и приглашает на свидание. По телефону. Словами.

– Что ты имеешь в виду?

– Он не разговаривает, – ответила она.

Я моргнула.

– Он немой?

Она закатила глаза.

– Я имею в виду, что он может говорить. Просто делает это редко. Если только не на сцене играет…

Ее слова затихли, и я посмотрела на Айзека Пирса, прислонившегося к стене. Он стойко не трясся от холода, курил у всех на виду, не беспокоясь, что его может поймать учитель.

– Он актер? Он, кажется… – я замолкла, ведь всех этих слов было недостаточно. Горячий. Плохой парень. Кобель. Жует девчонок и выплевывает. Новая девушка каждую ночь… – Крутым, – закончила я.

– Он должен таким быть. Отец его избивает, сильно.

Мой взгляд вернулся к Айзеку, я пыталась найти следы издевательств, оставленные на нем, или понять, не спрятаны ли худшие шрамы, подобные моим, внутри.

– Отец избивает?

– Так говорят. Но никто уже давно не видел его отца в городе, так что, по недавним слухам, Айзек убил его и зарыл труп на свалке.

Я нахмурилась, глядя на нее.

– Что? Да ладно…

Энджи пожала плечами и сморщила покрытый веснушками носик.

– Это глупые слухи, но я бы не стала винить его. Они живут на самом краю города, одни, в никудышном трейлере, окруженном автомобильным кладбищем, – она поежилась.

Теперь я стала высматривать признаки бедности Айзека и сразу же обнаружила их в побитых ботинках и линялых джинсах. Бедный, но гордый. Ничто в нем не просило о жалости.

– Ладно, но он не убивал отца, – заметила я.

Энджи взмахнула руками.

– В конце концов, Чарльз Пирс появится в городе. Слухи исчезнут на пару недель, а потом их пустят снова. Так происходит с тех пор, как мама Айзека умерла лет десять назад. Он, бывало, приходил в школу весь в синяках. Сейчас уже не так. То есть взгляни на его тело. Он достаточно силен, чтобы дать отпор. Почему бы и нет?

На это у меня не было ответа. Я не хотела думать о том, как ужасно, когда тебя не только бьет отец, но и тебе еще приходится давать отпор. Защищаться.

– На сцене Айзек совсем другой, – сказала Энджи. – Дикое, сексуальное животное. Он играет все эмоциональные роли – кричит и плачет на сцене. Несколько лет назад Общественный театр ставил «Ангелов в Америке»[9], и он там целовался с парнем. Можно было подумать, что это смертный приговор, но нет. Он неприкасаемый.

«Неприкасаемый».

Это слово пело во мне подобно колыбельной. Все безопасное содержалось в этих нескольких слогах. Все, чем я хотела быть и не могла.

«Как и Айзек, – подумала я. – Он не неприкасаемый для своего отца».

– Тебе стоит прийти сегодня вечером или завтра посмотреть пьесу, – сказала Энджи. – Посмотришь, как играет Айзек.

– Он хорош?

Она фыркнула.

– Хорош? Он абсолютно меняется. Сама я не большая поклонница пьес, но смотреть на Айзека Пирса на сцене… – она бросила на меня хитрый взгляд. – Захвати сменную пару трусов, вот что я тебе скажу.

– Может, так и сделаю, – сказала я. – Схожу то есть.

– Давай пойдем сегодня вечером, – живо предложила она. – В общественном театре ставят «Царя Эдипа». Знаю, знаю, греческие трагедии скучные, да? Но поверь мне, когда главную роль играет Айзек… – она слегка поежилась. – Я уже дважды ее видела. Спектакль закрывается завтра, но я могу сходить еще раз. Ради тебя, – она пихнула меня. – Разве я не лучший рекламный фургон?

– Не знаю, ты у меня первая.

Энджи вытащила шариковую ручку из рюкзака, схватила меня за руку и написала телефон на ладони. Я дернулась: ее ручка оказалась в сантиметрах от спрятанных чернильных «X» на моем запястье.

– Сегодня вечером в восемь, – сказала она. – Напиши мне, когда получишь согласие предков. Я буду ждать тебя рядом с театром.

Я моргнула, осознав социальные обязанности, внезапно наложенные на меня. Мои планы на вечер пятницы включали в себя чтение, чай или просмотр-марафон «Черного Зеркала» на Нетфликс. Тихий вечер в ледяном дворце.

Я услышала, как мои губы произнесли:

– Ага, ладно. Я напишу тебе.

– Отлично, – засияла Энджи. – Приходи познакомиться с моей командой за обедом. Ты можешь избежать обычного стереотипного бреда типа «новенький ест один».

– Спасибо.

– Необычный рекламный фургон, милая.

Прозвенел звонок. Она послала мне воздушный поцелуй и поспешила в класс. Я двигалась медленно, мой взгляд задержался на Айзеке за открытой дверью моего шкафчика. Он поднял взгляд.

Секунду сквозь запотевшие стеклянные двери мы смотрели друг на друга. Я снова была потрясена его опасной красотой. Он был гладким клинком. Резал взглядом, если не знать, как с ним обращаться.

А я украла его место на уроке английского.

«Может, больше не стоит этого делать…»

Айзек приподнял подбородок, глядя на меня, потом потушил сигарету и заскочил обратно в здание. Прошел мимо меня, обдав запахом сигарет и колючим морозом; и нотка мяты. Он ни с кем не говорил, и никто не говорил с ним. Но, как и я, все ученики уставились на него. Все уставились. Зачарованные.

Я так и не научилась водить в Нью-Йорке, просто не было необходимости. У меня даже не было водительских прав. Поэтому я доехала домой из Джорджа Мэйсона на школьном автобусе. Он медленно трясся, направляясь к восточной части Хармони, где дорога начинала петлять между маленькими низкими холмами. В этой части города дома были огромными, с широкими дворами. Многие хвастались лошадиными загонами и сараями. Я даже представить не могла, что около дома может быть столько места. Задние дворики, передние дворики, боковые дворики. И повсюду деревья. Они стояли, словно скелеты зимой, но было легко представить их зелеными, с густой летней листвой или осенними, горящими оранжевым и красным. Легко и приятно. Я поняла, что жду этого с нетерпением.

Мама не проявляла такого энтузиазма.

– Надеюсь, наша страховка недвижимости покрывает набеги индейцев, – сказала она отцу, как только мы приехали, – и нападение саранчи.

Он притворился, что она шутит, хотя я знала: мама говорит совершенно серьезно. Жизнь за городом не подходила ей. Она жила социальной жизнью в Коннектикуте, девочка из Уэллсли и украшение Верхнего Вестсайда. Я считала, что она проживет шесть месяцев в Хармони, прежде чем поставит папе ультиматум: вернуться в Нью-Йорк или найти новый дом в «Разводграде».

Выйдя из школьного автобуса на новую улицу в тот первый день, я глубоко вдохнула морозный воздух. Это был совершенно другой тип холода, не такой, как в Нью-Йорке. Чистый холод. Возможно, это просто мое воображение, но мне казалось, что дышится чуть легче.

Наш старый таунхаус был просторным по манхэттенским стандартам, но наш новый дом был просто огромным. Здесь не было ни сарая, ни огороженного пастбища для Реджины Холлоуэй – она настаивала, чтобы мы купили нечто иное. Подобно мачехе Вайноны Райдер в «Битлджусе»[10], она хотела вырвать сельское очарование из дома и заменить его холодной элегантностью. Мне бы понравился старый сельский домик с цветочками на желтеющих обоях и теплыми деревянными перилами на лестницах. Чем больше этот дом отличается от нашего городского, тем лучше. Никаких подсознательных напоминаний или отсылок к незаконной вечеринке, организованной мной, и тому, что произошло той ночью в моей спальне.

Я открыла входную дверь и ступила в тепло. У нас была огромная прихожая с люстрой, место которой в бальной комнате. Я пересекла светло-серый пол из деревянных досок и, скинув покрытые снегом ботинки, прошла через лабиринт диванов, стульев и свернутых ковров. Все эти вещи все еще были завернуты в полиэтилен.

Дом стоял тихий и пустой. Нашей мебели из Нью-Йорка было недостаточно, чтобы заполнить это громадное пространство. Мама поехала в Индианаполис докупить еще мебели. Папа был в офисе, как раб, трудился на мистера Уилкинсона, чтобы покрывать траты мамы.

На кухне уже почти все распаковали. Я сделала себе клубничный чай и пошла в комнату. Мою новую кровать должны бы доставить сегодня. Это была единственная покупка, которую я потребовала при переезде. Я утверждала, что теперь у нас есть место, и папа, безумно счастливый, что я не устраивала сцен из-за переезда в Индиану, был более чем рад согласиться.

Я засунула голову в комнату, потом выдохнула.

«Да».

Моей старой кровати и матраса с отметкой «X» не было. Отданы на свалку или переработку. На их месте была королевского размера кровать с балдахином и прозрачными занавесками.

«Я буду спать в этой кровати, – поклялась я себе. – Как нормальная девушка».

Я поставила чай на стол рядом с ней и легла на обернутый пластиком матрас. Сложила руки на животе и закрыла глаза.

– Неприкасаемая, – прошептала я.

После бесконечных дерьмовых ночей сон быстро добрался до меня своими когтистыми лапами и затащил к себе. Вниз в черную тьму. Приглушенная пульсирующая музыка гудела сквозь стены и пол. Теплые губы, пахнущие пивом и арахисом, на моих губах. Руки сжимают горло. И этот вес. Ломающий, душащий, разрушительный вес Ксавьера…

Я резко села, крик застрял у меня в груди, пойманный между моими напряженными, ловящими воздух легкими. Я моргала, пока новая комната в моем новом доме не обрела четкость. Дневной свет исчез. Часы на радио показывали 18:18. Тяжело дыша, я вытерла слезы со щек и стащила покрывало на пол.

Кровати больше не были безопасными.

Я села, раскинув ноги, как кукла, размышляющая, как в той старой песне «Живая мертвая девушка»[11]. Я подумывала о том, чтобы завернуться в покрывало, сделать кокон из пледа и провести остаток ночи здесь в ожидании утреннего света. Потом вспомнила о приглашении Энджи на спектакль Айзека.

Пока ко мне еще лип кошмар, мысль о том, чтобы выползти из дома в общество, казалась невозможной. Но, может быть, пьеса спасет как чтение – можно будет погрузиться в нее и сбежать? Я могла бы затеряться в Древней Греции и отдалиться от собственной жалкой трагедии.

Я вытащила руку из-под одеяла и уставилась на номер на ладони.

Я действительно собиралась пойти на пьесу? Зачем?

«Чтобы завести нового друга, Энджи».

«Чтобы увидеть этого так называемого актера-вундеркинда Айзека Пирса».

«Чтобы выбраться из дома».

«Чтобы стать нормальной».

Я закатала рукав и сравнила синие чернила узловатой надписи Энджи с уродливыми черными «X», нацарапанными внизу.

Я схватила телефон и отправила Энджи сообщение.

Это Уиллоу. Я в деле. Увидимся в 7:45?

Ответ пришел почти мгновенно.

Давай в 7, успеем заказать бургеры и коктейли в «Скупе». Ты на машине?

Я поняла, что нет, а водители «Убера» и других такси вряд ли были столь многочисленны в Хармони, как в Нью-Йорке.

Нет, подвезешь меня?

Да, Ваше Величество. <3

Я дала ей свой адрес и написала родителям.

Собираюсь поужинать с друзьями, а потом пойти на пьесу в театр. Буду дома около одиннадцати.

Мама хотела знать, с кем я собиралась пойти – она уже составила свое мнение о том, что весь Хармони населен деревенщинами и жлобами. Папа настаивал на комендантском часе в 11 часов и «ни минутой позже».

Я проигнорировала и то, и другое сообщение, пока собиралась. Это не имело никакого отношения к маме, и я не спрашивала папиного разрешения.

Глава третья

Уиллоу

Энджи посигналила с подъездной дорожки без десяти семь. Я вышла в розовой вязаной шапке, закутанная в белое зимнее пальто. Энджи высунула голову из водительского окна «Тойоты Камри» и уставилась на мой дом.

Она присвистнула, когда я забралась в машину.

– У Холлоуэй есть очень хорошо, – сказала она с ужасным французским акцентом и поцеловала кончики пальцев. – Твой папа занимается нефтяным бизнесом?

– Хорошая догадка, – ответила я. – Он вице-президент Wexx.

– О черт, да у нас эти заправки повсюду. Даже отец-неудачник Айзека работает на заправке на краю свалки. Так зачем вы здесь?

Я пожала плечами:

– Папин босс сказал ему возглавить операции на Среднем Западе. Так он и сделал.

– Кажется, как будто ты не против. – Энджи вела машину аккуратно, но не робко, вдоль извивающейся заснеженной Эмерсон Роуд, соединяющей мой район с центром города. По обеим сторонам дороги высились холмики снега. – Я бы бесилась, если бы пришлось переезжать на последнем году обучения.

– Не то чтобы у меня был выбор. Ты здесь прожила всю жизнь?

– Родилась и выросла, – сказала Энджи. – Но не останусь. Я подаю заявку в Стэнфорд, Калифорнийский университет Лос-Анджелеса, Беркли и в любой колледж Калифорнии, который примет меня. Я хочу солнце и пляжи, понимаешь? – она поджала губы, когда я промолчала. – Что насчет тебя? Ты куда поступаешь?

– Никуда, – сказала я.

Энджи затормозила перед знаком «стоп».

– Правда? Ты не пойдешь в колледж?

– Нет, – я поерзала на сиденье. – То есть я еще никуда не подавала заявление. Но буду. Скоро.

– Девочка, нужно этим заняться. Часики тикают.

– Знаю, – ответила я, сжав зубы.

В этом и была вся сволочь жизнь: она продолжалась, даже если тебе было безумно нужно притормозить и подождать минутку, пока пытаешься собрать себя воедино.

– Ты пойдешь в Йель, да? Или в Браун? – спросила Энджи, когда мы добрались до поворота и увидели огни центра Хармони впереди. – Я представляю что-то роскошное в стиле Новой Англии.

– Может быть.

– Эй, ты в порядке? – Энджи кинула на меня косой взгляд. – Я понимаю, что плохо тебя знаю – хэштэг «преуменьшение», – но ты кажешься немного… НЗ[12], подавленной. Мрачнее, чем сегодня днем.

– О, я поспала и теперь немного сонная, – ответила я. – И ты только что сказала НЗ?

– Я дитя эры технологий.

– Ты этим хочешь зарабатывать на жизнь? – спросила я, скорее, чтобы отвлечь внимание от себя, но мне даже было любопытно. – Что-то технологическое?

– Да, – сказала Энджи. – Роботехника – это мое. Я хочу строить конечности-протезы для людей, переживших ампутацию. Моя мечта – состоять в команде, которая создает конечности, подобные руке Люка Скайуокера[13], понимаешь? Реалистичные снаружи, терминатор внутри.

– Ты смотришь много фильмов, да?

– Гик на сто процентов, только что получила сертификат.

Я слегка улыбалась, но улыбка гасла быстро, когда я думала об Энджи и ее мечтах. Она была благородной и доброй, амбициозно мечтала попасть в Стэнфорд и творить добро. Мне бы очень хотелось обладать этой искрой. Огнем, который стал бы топливом, ведущим меня к будущему, карьере, целям и задачам. Какая-то цель, помимо того, чтобы просто пережить еще одну бессонную ночь.

«Теперь ты вышла из дома», – произнес голос, похожий на бабушкин. Нужно стараться изо всех сил. Вот что важно.

Это меня немного успокоило, и в награду я обратила внимание на центр Хармони, похожий на открытку. Рождественские огоньки-гирлянды висели на всех зданиях викторианской эпохи, а в фасадах ютились многочисленные магазинчики. Мы проехали мимо прачечной, магазина товаров по пять центов, кафе «Дейзи» и парикмахерской. Неоновый знак «Магазин хозяйственных товаров Билла» горел красным рядом с вывеской одноэкранного кинотеатра. Снег сгребли в аккуратные кучки, по тротуару прогуливалось несколько горожан.

– Красиво, – пробормотала я.

– Да? – Энджи вытянула шею и глянула на дорогу поверх приборной панели, пока мы ждали, когда переключится один-единственный светофор. – Да, наверное, так и есть. Ты хорошо изучила Хармони? Знаю, он похоронен под снегом, но у нас тут есть кое-что крутое, чем можно выделиться.

– Например?

– К северу от нас классный лабиринт из живой изгороди.

– Лабиринт из живой изгороди?

– Он невысокий и не такой сложный, чтобы там заблудился турист, но в центре есть маленькая уютная хижина с мельницей. Просто как декорация.

«Или романтичное место», – внезапно возникла мысль в моей голове.

– К западу от города действительно классное кладбище времен Гражданской войны. И у нас есть амфитеатр под открытым небом, где проводятся городские праздники и фестивали. Если тебе нужны магазины одежды или фаст-фуд, Брэкстон в десяти минутах на север. Если тебе нужен настоящий город, Инди в двадцати минутах за Брэкстоном.

Она подъехала к обочине рядом со зданием, на котором значилось «Скуп».

– Типичное место для тусовок старшей школы в стиле Джона Хьюза[14], – сказала Энджи, выключив двигатель. – Но берегись: там бургеры, картошка фри и мороженое. Если ты девчонка, питающаяся салатами и ростками. Я нет, если ты этого еще не поняла, – она хлопнула по округлым бедрам, засмеявшись.

Я зашла за ней в ресторан. Он был переполнен, судя по всему, учениками Джорджа Мэйсона и семьями с маленькими детьми.

– Ах да, вижу, клики заняли обычные места, – подбородком Энджи указала на группки, собравшиеся вокруг столов или рассевшиеся на диванах.

– Вот мое племя, – заметила Энджи. – Надеюсь, ты не против, что я их пригласила.

– Нет, все нормально, – сказала я, пытаясь вспомнить имена людей, которых Энджи представила мне за обедом сегодня днем. Ее парень Нэш Аргавал, милый парень индийского происхождения. Кэролайн Уэст, маленькая брюнетка. И Джоселин Джеймс, высокая блондинка, капитан баскетбольной команды.

– Если бы нас классифицировали, как в «Дрянных девчонках»[15], мы бы были Величайшими Людьми, которых ты когда-либо встречала, – сказала Энджи. – Это странные разные научные гики и люди неопределенной сексуальности. – Она наклонилась ко мне, когда мы приблизились к столику: – На бумаге мы все гетеросексуалы, но Кэролайн однажды поцеловала Джоселин на вечеринке, и, согласно бессмертным словам мисс Перри[16], им обеим понравилось.

Я уже решила, что команда Энджи попадает под классификацию «легко полюбить». Милые с большой буквы М. Тот тип людей, с которыми легко сблизиться. Те, которым можно рассказать определенные уродливые секреты, и они не заклеймят тебя шлюхой и не станут спрашивать, какого черта ты вообще послала фотку топлес парню старше тебя. Или зачем ты пустила того же парня в свою спальню. Они будут даже в ужасе от того, что ты не помнишь, как вообще впустила его.

– Привет всем, помните Уиллоу? – спросила Энджи, присаживаясь на диван рядом с Нэшем. Кэролайн подвинулась поближе к Джоселин, чтобы освободить мне место. – Я объявляю ее нашей до того, как ее захватят чирлидеры. – Она неуверенно посмотрела на меня. – Только если ты не хочешь быть чирлидером?

Она кивнула на стол, где группка красивых девушек с длинными волосами и сверкающими от блеска губами разговаривали друг с другом, склонившись над телефонами. За следующим столом сидели парни в спортивных куртках. Их взгляд был приклеен к игре, идущей по телевизору в углу.

– Нет, я не чирлидер, – ответила я.

«Больше нет».

В моей старой жизни я не только была чирлидером, но и сопредседателем Комитета выпускного класса, классным казначеем и членом команды по дебатам. Вихрь занятий, которые теперь казались поблекшими воспоминаниями, принадлежащими кому-то другому.

– Ничего страшного, если да, – сказала Энджи. – Наши куклы не такие пластиковые.

– Все довольно милые, – заметила Джоселин, помахав девушке на другом конце ресторана. – Когда растешь с одними и теми же людьми с детского садика, сложновато вести себя стервозно.

Нэш улыбнулся мне.

– Если тебе известно, что королева бала выпускников ела мел, то у нее практически нет рычагов давления.

– И все равно они могут постараться украсть тебя у нас, – сказала Энджи. – Ты такая блестящая и новая.

– Украсть меня откуда? – спросила я.

Энджи обменялась взглядом с Нэшем.

– Возможно, у меня были скрытые мотивы созвать нашу банду. Мотивы, не имеющие ничего общего с греческой трагедией.

– Она хочет, чтобы ты помогала с ежегодным альбомом, – сказал Нэш и дернулся, когда Энджи пихнула его локтем в бок.

– Ты не дал мне возможности прорекламировать эту должность, – заметила она.

– Пьеса начинается в сорок пять минут, – сказал Нэш. – У нас нет столько времени.

Энджи закатила глаза и порылась в сумке.

– Отлично, – она достала ежегодный альбом прошлого года и передала через стол. – Как мы уже раньше обсудили, заявки в колледж теперь на первом месте и тебе нужны внеклассные занятия, так?

Я кивнула, открывая блестящий альбом с фотографиями.

– Мой папа так приказал, так и будет.

– Итак? – Энджи хлопнула в ладоши. – Перефразирую «Клуб “Завтрак”», разве мы не особенные в этом смысле?

– Возможно, – ответила я, пролистывая странички.

Мне совершенно не была интересна перспектива стать помощником составителя ежегодного альбома. Или опять же чирлидером. Или подчиняться отцовским правилам. Я посмотрела на лица на фотографиях – ученики смеются, работают над проектами, поют в шоу талантов и выигрывают ленты на выставках научных ярмарок. Вся книга посвящена нормальным детям, занимающимся нормальными вещами. Я знала, что многим из них – возможно, большему числу, чем я догадывалась – приходилась справляться с каким-то своим дерьмом, но, казалось, у них намного лучше получалось оставлять все это позади.

Я совсем не двигалась вперед.

Официантка приняла наш заказ, я снова стала листать ежегодный альбом, остальные беседовали. Я открыла страницу общественной деятельности Хармони. Там была фотография Айзека Пирса на сцене. Застывшего на драматичном черно-белом снимке. Я наклонилась поближе.

– О, мисс Холлоуэй, – заметила Энджи. – Вы особенно любопытны в случае мистера Пирса, не так ли?

Я проигнорировала ее и просмотрела фотографии Айзека с подписями под каждой: «Ангелы в Америке», «Утраченное дитя»[17], «Все мои сыновья»[18].

– Он занимается этим уже давно? – спросила я.

– С начальной школы, – ответила Энджи.

– О, понятно, – сказал Нэш, закатив глаза. – Сегодня не вечер наслаждения искусством, а инициация нового члена фан-клуба Айзека Пирса, – он посмотрел на Энджи. – Надеюсь, ты сказала новенькой, что она напрасно надеется.