Светлое время ночи Зорич Александр

2

Эгин проехал через заставу и пост сборщика пошлины без всяких приключений.

Сама будка сборщика теперь имела вид донельзя мирный. Ничто в ней не намекало на те жуткие события с лужами крови и полетами по воздуху, участниками которых совсем недавно были Эгин, Милас и Есмар. «Счастливого пути», – прошепелявил вслед Эгину стражник, как двоюродный брат похожий на одного из давешних убийц из клана Собирателей, рекомых также попросту «жемчужниками».

Эгин пришпорил жеребца. Он знал – совсем скоро он выедет к дорожной развилке.

Южная дорога со временем приведет его к Пиннарину – почему-то Эгин был уверен, что гнорр хотел бы оказаться именно там. А другая дорога, помнил он, зовется Поперечным трактом (приблизительно так Эгин перевел для себя слово «Марнильм» с харренского) и оканчивается в мрачном многолюдном муравейнике с названием Тардер. Он был уверен, что в столице Ре-Тара им с Лагхой делать нечего. И все-таки об этом не мешало спросить у самого гнорра.

Пока дорога была сравнительно малолюдной. Дождавшись, когда она совсем опустеет, можно будет раскрыть лотос (или, как в положенной для гостьи из седой старины манере называть вещи тем, что они есть, выражалась Итская Дева, «Белый Цветок») и пообщаться с гнорром, не покидая седла. Съезжать в лес Эгину не хотелось – за время путешествия он успел возненавидеть «природу» тихой, но лютой – как и положено – ненавистью.

Дорога впереди была пуста и проходила через березовую рощу. Эгин оглянулся, надеясь удостовериться, что сзади тоже никого нет.

Держи сарнод шире! Из-за поворота, несясь во весь опор, выскочили четверо всадников, выряженных не по итской, но по харренской моде.

На них были широкие бархатные куртки с «надувными», как называли их в Варане, рукавами и узкие замшевые штаны со швами, отделанными позументом. Кожаные головные косынки были завязаны сзади самым изысканным образом, сочетающим небрежность и высокое искусство, розовые рубахи – с некоторым избытком расшиты разноцветным бисером.

Лошади у всадников были свежими и породистыми. Кавалькада больше всего походила на компанию богатых повес, выходцев из купеческого сословия, не испытывающих недостатка ни в чем, кроме дворянских грамот.

Одно только смущало Эгина, пребывающего в самом благостном расположении духа, а именно: какая нелегкая занесла этих беззаботных щеголей сюда, в эту глушь, без слуг и сопровождающих?

Когда четверка почти поравнялась с Эгином, тот заметил, что одним из всадников является девушка, одетая как парень и сидящая в седле по-мужски.

Несмотря на то, что компания выглядела мирной, Эгин на всякий случай опустил ладонь на рукоять своего «облачного» клинка.

– Извините нас, милостивый гиазир, за то, что нарушаем ваше уединение, – обратился к Эгину первый, с бородкой-клинышком и ухоженным островком усов над верхней губой. Обратился на чистом харренском. Держался он при этом на почтительном отдалении, заходя к Эгину справа.

Эгин натянул поводья. Его жеребец остановился. Остановилась и четверка.

Эгин заметил, что девушка бросила взгляд на его «облачный» клинок. Впрочем, такой мимолетный, что ни о чем, кроме праздного интереса, он вроде бы не свидетельствовал.

– Прошу вас рассудить наш спор, – вступил второй, с убедительными золотыми браслетами на левом запястье, обладатель самого широкого воротника и румяных щек. – Мы с товарищами заспорили, чей скакун имеет самую чистую стать.

– И мы просим быть вас нашим судьей, – поддержал третий, коренастый обладатель высоких, выше колена, сапог.

От Эгина не укрылось при этом, что четвертый всадник как бы невзначай остановился как раз за его спиной на расстоянии в четыре-пять шагов.

Как-то само собой получилось, что Эгин теперь находится в центре ромба из четырех купеческих сынков, которые вроде бы совсем непринужденно и даже нечаянно, но тем не менее тесно обступили его. Чистые разбойники, изготовившиеся взять одинокого путника в оборот!

Не торопясь отвечать на предложение, Эгин еще раз смерил всадников испытующим взглядом. Вроде бы оставалось только гнать свои подозрения прочь. «Что за чушь? Да на каждом из них надето драгоценностей на большую сумму, чем та, на которую в состоянии раскошелиться средний „одинокий путник“ вроде меня. Зачем разбойникам одеваться так шикарно? Да и манеры у них вполне миролюбивые».

– Для нас очень важно иметь судью с хорошим глазом. Ведь мы поставили на кон большие деньги. А вы, как видно по вашему жеребцу, знаете толк в лошадях! – сказал четвертый – молодой брюнет, в широком атласном плаще, расшитом золотой нитью.

От Эгина, который довольно глупо кивал, пока всадники излагали ему суть дела, не укрылся момент, когда девушка завела правую руку за спину, причем сделала это совершенно естественно. «Что у нее там, интересно? Неужели метательный кинжал?» – спросил себя Эгин, втуне иронизируя над собственной подозрительностью.

Не снимая правой ладони с рукояти меча, Эгин легонько дважды шлепнул жеребца по шее и перенес тяжесть тела на заднюю седельную луку. Жеребец послушно и быстро попятился, и через несколько мгновений он уже вышел из обкладки, в которую вольно или невольно взяли его спорщики. Всадники проследили за его маневром с некоторым, как показалось Эгину, недоумением.

– Что скажете, господин? – спросил наконец обладатель внушительных золотых браслетов, снова приближаясь к Эгину.

А «господин» все никак не мог решить, что с ним – приступ мании преследования, которую старательно пестовали в нем все, от начальства до коллег, в бытность его офицером Свода? Или все-таки в купеческих сынках и дочурках действительно есть нечто странное? Впрочем, за те полтора коротких колокола, что они провели вместе, решить ничего наверняка было нельзя. «Да и зачем что-то решать?» – заключил Эгин и сказал с официальной доброжелательностью:

– К сожалению, я совсем не разбираюсь в лошадях. Мой собственный скакун был мне подарен вчерашним вечером.

То, что он лжет насчет своего невежества, было совершенно очевидно. И Эгин понимал это. Одно то, как быстро он покинул каре, вынудив жеребца, к которому даже не успел толком привыкнуть, дать «задний ход» без всякой паники, говорило о том, что в седле он не новичок. На самом деле Эгин всего лишь говорил: «Катитесь вы к Хуммеру в пасть со своим спором». Но делал это очень и очень вежливо.

К превеликому удивлению Эгина, всадники поняли его слова правильно и возражать не стали. Процедив «извините», они пришпорили своих скакунов и на рысях двинулись к развилке.

Еще некоторое время Эгин внимательно смотрел им вслед. Из березовой рощи тем временем выползал купеческий обоз с внушительным сопровождением из двух десятков вояк.

Щеголи поравнялись с высокими угловатыми фурами. Один из всадников – обладатель клиновидной бородки – невзначай обрызгал серым, жидким дорожным снегом проводника обоза. Тот немедленно разразился руганью, уличая «городскую бестолочь» во всех мыслимых пороках.

3

Когда купеческий обоз прополз мимо, а всадники скрылись из виду впереди, дорога опустела и Эгин наконец решился достать лотос из сумы на груди.

Он прочел заклинание, которому научила его Итская Дева.

Кстати говоря, сама Итская Дева «отпирала» Белый Цветок безо всяких заклинаний. Но Эгин, как ни старался, повторить этот фокус не смог.

«Отпирание» цветка требовало большой концентрации. Почти такой же большой, как вход в Раздавленное Время. Но поскольку на такую концентрацию у Эгина в последние дни не было вдохновения, после «распечатывания» стихий Города и Озера он говорил с гнорром лишь однажды. Да и то на общие темы.

Эгин не торопился открывать лотос еще и потому, что был уверен: после всех треволнений он заслужил небольшой отдых от тяжких дум. Эгин уже успел усвоить, что Лагха и тяжкие думы – это как гром и молнии. Редко когда обходятся один без других.

– Я уж думал, Эгин, вы про меня забыли, – проворчал Лагха, крохотный, прозрачный, но узнаваемый. – Да уж, пожалуй, Сайла дала бы вам за такую игрушку, как этот лотос со мной внутри, семь мер серебра и титул Второго Кормчего в придачу.

Эгин улыбнулся. «Интересно, должно быть, ему смотреть на меня. Каждый мой глаз для него – как лодка, рот – как пещера!»

– Не держите на меня зла, гнорр, – сказал Эгин. – Я был просто-таки обезглавлен усталостью.

– Я не злопамятен, – совершенно серьезно сказал гнорр-лилипут. – Вот только жаль, теперь вы не можете поприветствовать меня через целование перстня. Следование этикету как-то всегда организует, настраивает на деловой лад…

Эгин не выдержал и рассмеялся. Какой все-таки чудак этот гнорр! Они находятся в тысяче лиг от родной страны. Сам Лагха уже давно не человек, но уже перестал быть призраком. Прошлое исполнено приключений. Будущее туманно. Планы неопределенны. А гнорр разглагольствует о церемониале!

Крохотный, словно бы стеклянный гнорр тоже улыбнулся. Или Эгину только показалось, что улыбнулся.

– Так или иначе, нам пора обсудить наши дальнейшие действия. И притом побыстрее.

– Я лично не вижу в этом никакой срочности. До Пиннарина мы еще успеем обсудить все – от устройства Волшебного театра до наших кулинарных предпочтений…

– А я эту срочность вижу, – перебил Эгина Лагха. – Потому что в Пиннарине нам делать нечего.

– Как это – нечего? – опешил Эгин.

– Так это. Гнорр в виде стеклянной фигурки в цветочной чашечке едва ли сможет навести порядок в столице и вернуть себе свое тело.

– Что же вы предлагаете, милостивый гиазир?

– Я предлагаю на время забыть о Пиннарине. И вспомнить о Тардере. Мне нужно новое тело, – отчеканил Лагха.

– Надо полагать, в Тардере новыми телами для гнорров торгуют на рынке в рядах готового платья? – язвительно осведомился Эгин.

– Почти. Скажем так: Тардер – это то место, где живет единственный человек, о котором мне доподлинно известно, что он сталкивался с подобной проблемой.

– Над ним тоже совершили колдовство с последующим развоплощением?

– Ничего подобного. Его случай более простой. Но сходство есть.

– Хотелось бы знать подробности.

– Некогда госпоже Далирис тоже было нужно тело сделанного человека. И она изыскала способ достать его. Видите ли, Эгин, госпожа Далирис была, да, собственно, и остается женой харренского сотинальма. Когда Харренский Союз сыграл эту свадьбу, сотинальму Фердару было шестнадцать, ей стукнуло тридцать. Она была самой родовитой вдовой Харренского Союза и молодому сотинальму ничего не оставалось, кроме как гордиться тысячелетним гербом своей вдовствующей невесты. В остальном Далирис была тем еще подарком. Помимо прочего, на протяжении двенадцати лет этот брак оставался бездетным. Сотинальм Фердар был изрядным гулякой и умудрился прижить что-то около десятка внебрачных отпрысков от придворных дамочек, не говоря уже о многочисленных выблядках от безродных девиц. А его законная жена не была способна произвести на свет даже мышь! Конечно, госпожу Далирис это печалило: передать сокровища, гербы и древние привилегии рода сыну какой-то гулящей?! Такая перспектива ее не на шутку бесила. Придворные медики только разводили руками. Мол, делаем что можем. И вот, когда ей стукнуло сорок пять, она решилась и сделала глиняного ребенка, глиняного наследника…

– Она сделала глиняного ребенка? Сама?

– Вряд ли сама, уж очень это необычное дело. Я даже представления о том, как это делается, не имею. Но подозреваю, что магическая сила создателя глиняных людей должна быть колоссальной. Древняя история свидетельствует о том, что потребовались совокупные усилия Звезднорожденных Элиена и Шета, а также помощь магов Герфегеста Конгетлара и Харманы Гамелин, чтобы сделать всего одного такого глиняного человека в качестве своеобразного живого узилища для души Октанга Урайна. Однако насчет магической силы госпожи Далирис нам ничего не известно. Может, она смогла обойтись и без посторонней помощи. Офицер Иноземной Разведки, который вел эту разработку, был внедрен в ближайшее окружение госпожи Далирис. Не успев выяснить всех обстоятельств дела, он скончался от холеры – скончался сам, безо всяких наемных убийц, что забавно. Важно то, что ни мой предшественник Карувв, с которым напрямую сносился тот офицер, ни я в итоге не получили по этому делу полных и достоверных сведений.

– Не проще ли было взять любого младенца и назвать его наследником сотинальма? – спросил Эгин в задумчивости.

– Нет, не проще. Даже если бы Далирис тайком купила одного из бастардов, он бы не был похож на мать. А так наследник получился улучшенной копией Далирис, при этом не оставляющей сомнений в отцовстве Фердара.

– И как отнесся сотинальм к тому, что его наследником, пусть даже очень на него похожим, стал глиняный человек?

Тут уж настал через гнорра смеяться.

– Вы полагаете, – сказал Лагха, переводя дыхание, – госпожа Далирис сообщила ему, что младенец, которого она якобы родила в завершение так называемой беременности, не совсем настоящий?

– Конечно, это было бы глупо, – смутился Эгин. – Но я полагаю, что если уж об этом стало известно Своду, то сотинальму об этом, должно быть, и подавно известно!

– Вы сильно недооцениваете Свод, – крохотное лицо Лагхи просияло. – Лишь я и госпожа Далирис до сегодняшнего дня знали о том, что наследник «ненастоящий». Далирис уничтожила всех, кто имел к этому отношение в ближайшие же дни после «родов». Теперь об этом знаете еще и вы. Я никогда не пускал эти сведения в ход. Хотя варианты шантажа рисовались, и притом весьма соблазнительные. Жена сотинальма может очень многое. А второго такого инструмента давления на Харренский Союз я просто еще не изобрел. Но, выходит, этот бесценный, тончайший инструмент придется пустить на то, чтобы всего лишь устроить для меня новое тело!

– Но послушайте, Лагха, разве трудно отличить «глиняного» человека от обычного? Насколько я знаю, сейчас сотинальму Фердару примерно пятьдесят лет. Если он женился на Далирис, когда ему было шестнадцать, а через пятнадцать лет его жена «изобрела» наследника, значит, сейчас этому наследнику должно быть что-то около двадцати! Неужели никто за эти двадцать лет ничего не заподозрил? – с крайним сомнением спросил Эгин.

В какой-то момент ему даже начало казаться, что Лагха старательно разыгрывает его, бессовестно пользуясь его доверием и своим авторитетом.

– Никто ничего не заподозрил, – кивнул Лагха.

– Но это же не-воз-мож-но! Должны же оставаться какие-то… какие-то признаки магического искажения материи! Ведь об этом Свод создал целую науку! – возмутился Эгин.

– Признаки-то есть. Но если вы не знаете, что именно искать, вы никогда этих признаков не найдете. Глиняный человек будет казаться вам настоящим. А в «науках» Свода нет даже такого раздела. Свод в этом отношении наивнее девственницы.

– Мне тяжело в это поверить! – в запале воскликнул Эгин.

– В таком случае, Эгин, ответьте мне на вопрос: не замечали ли вы каких-либо странностей за госпожой Елей, дочерью харренского сотинальма? Вы ведь, насколько мне известно, узнали ее довольно близко? – с лукавой улыбкой поинтересовался Лагха.

Стоя среди лепестков лотоса, крошечный гнорр в открытую торжествовал, уперев кулаки в бока.

В самом деле, для торжества были причины. После того как с губ гнорра слетело имя госпожи Ели, Эгин в буквальном смысле потерял дар речи.

Вспоминая свою единственную встречу с дочерью харренского сотинальма в Девичьем Замке, вспоминая в конце концов любовную схватку, которой эта встреча окончилась, Эгину ничего не оставалось, как признать свою полную беспомощность… свое невежество… и, в конце концов, тот факт, что магическим искусствам буквально нет пределов!

«А я-то в своем невежестве полагал, что магия – это приворотные перстни и заговоренные нагрудники, ну, может, очень действенные перстни и очень крепкие нагрудники! Да еще в лучшем случае – умертвия-убийцы», – пронеслось в голове у Эгина. Он ошарашенно уставился на Лагху.

– То есть… вы хотите сказать, что Еля, госпожа Еля и есть тот самый, то есть та самая глиняная девушка?

– А вы думали, Эгин, что глиняных людей обжигают в печи и красят минеральными красками? Что волосы у них – из пакли, а ногти – из полированной слюды? – ехидничал гнорр.

Эгин оглушенно замотал головой.

– Из этих рассуждений следует один очень важный вывод, – подытожил Лагха деловым тоном. – Мы едем в Тардер, неподалеку от которого расположена зимняя резиденция госпожи Далирис. Придя туда, мы постараемся сделать все, чтобы старая ведьма помогла мне раздобыть такое же красивое и здоровое тело, каким обладает ее дочь.

– А это значит, что на ближайшей развилке нам придется избрать Поперечный тракт, – тихо сказал Эгин.

4

Марнильм оказался куда более многолюдным, чем Итинильм – дорога Суээдета-Ит.

То и дело навстречу попадались деловитые купеческие караваны, ленивые крестьянские подводы, пешие путники.

Несколько раз Эгина обгоняли гонцы харренской почтовой службы.

Однажды ему даже показалось, что он видит вдалеке тех самых щеголей, просивших его быть судьей. Но неожиданный полотняный борт фуры закрыл Эгину обзор и он не успел присмотреться как следует. А спустя пару мгновений дальние дали были уже безупречно пустынны.

В Туимиг Эгин въехал уже в сумерках.

Городок, по рассказам Миласа, был славен тремя вещами: своей древностью, сладостями и соседством с медными копями, к которым в качестве поставщика дешевых рабочих рук была пристроена огромная каторжная тюрьма. От древности в Туимиге осталось множество вычурных строений из тесаного темно-серого камня, а также знаменитая крепость, где, по слухам, кишмя кишели духи-прорицатели.

Туимигские же сладости были такими сладкими, что ходили шутки, будто у непривычных к тутошним медовым кренделям чужеземцев нередко склеиваются челюсти, да так, что лишь цирюльникам под силу разделить их снова. Со сладостями Эгин рисковать не решился. А вот с архитектурой ему пришлось этой ночью столкнуться вплотную.

«Комнаты сдаются. Дешевый ночлег», – гласила начертанная углем надпись на выбеленной стене трехэтажного дома, стоящего неприкаянной громадой у въезда в город. Надпись была подсвечена факелом, оглашающим воздух предсмертным шипением. В остальном дом был темен и казался необитаемым.

Эгин поднял глаза. Фасад дома с обеих сторон венчали башенки. Полуразрушенные, с острыми жестяными крышами и, главное, совершенно непонятного предназначения. Особенно странно было то, что башенки смотрели на поросший быльем плоский пустырь, оканчивающийся леском.

Непонятно зачем приделанный вкривь и вкось балкон третьего этажа поддерживали два существа, имевшие мужские тела и головы, очень отдаленно напоминающие тигриные.

«Интересно, видел ли кто в Туимиге живого тигра?» – спросил себя Эгин.

Он уже думал было двинуться дальше, как почувствовал вмиг навалившуюся на него усталость. Ему вдруг показалось, что он не в силах больше высидеть в седле и минуты. И он принял решение воспользоваться приглашением на «дешевый ночлег».

Он стучал в дверь так долго, что почти раскаялся в своем решении.

Когда полуглухой хозяин наконец понял, чего хочет от него чужестранец, радости его не было границ. Чувствовалось, что такие оригиналы, как Эгин, случаются в этом странном доме нечасто.

Слушая мутные рассказы хозяина, Эгин проглотил холодный ужин из бобов с мясом. И вежливо, но непреклонно отказавшись от сладкого, двинулся на второй этаж, где престарелая хозяйка приготовила для него постель.

Одного сребреника хватило на то, чтобы довести супружескую чету до экстаза.

«Вы просто спаситель наш! Просто само провидение вас послало!» – радостно шелестела хозяйка, полная морщинистая женщина, больше всего похожая на столетнюю прямоходячую черепаху.

«А ведь в Ите на эти деньги разве что пива с рыбными сухариками выпьешь», – удивился Эгин, успевший отвыкнуть от харренских цен, и поплелся наверх. Вкушать дешевый ночлег.

Пол в его комнате ощутимо проседал под подошвами сапог, натужно скрипел при каждом шаге и казался насквозь гнилым.

В воздухе пахло сыростью и древесной трухой. Эгин провел рукой по постели – белье было влажным. Спать, значит, придется одетым. Под кроватью стоял ночной горшок без ручки. «Вот она, старинная простота!»

Он скинул куртку и сапоги, справил в горшок малую нужду и без сил повалился на спину, положив сумку с лотосом на подушку возле своей головы.

Прямо над ним на низком потолке темнел контур широкого дощатого люка, наподобие чердачного. «Зачем? Ведь наверху еще один этаж?»

Лишенный сновидений сон Эгина был глубоким и ровным. Таким глубоким и таким ровным, что ни тревожное лошадиное ржание под окном, ни глухой собачий ропот, ни скрип половиц в коридоре, ни даже сдержанная возня с щеколдой на двери в комнату его не разбудили.

Эгин проснулся лишь тогда, когда почувствовал пронзительную, нечеловеческую боль – в его горло под самым кадыком врезался шелковый шнур, а две сильных мужских руки, хозяин которых находился у изголовья Эгиновой кровати, что было сил прижали шнур к жесткому матрасу.

Издав сдавленный вскрик, Эгин открыл, или, скорее, по-рачьи выпучил глаза. В отблесках лунного света он увидел прямо над собой лицо в шелковой маске.

Человек смотрел на него, не мигая, своими черными, глубоко посаженными глазами и не говорил ни слова.

В этих глазах Эгин не заметил ни ненависти, ни упоения смертельной игрой, ни заинтересованности. Словом, это были глаза наемного убийцы – такие же равнодушные глаза у бойцовых петухов.

«Это не грабитель, – мгновенно пронеслось в голове у Эгина. – Неужели проклятые жемчужники добрались-таки до меня?»

Но времени на размышления у него не было. Горло отзывалось мучительной болью, дышать было почти невозможно.

Умереть в Туимиге – что может быть более жалким? Эгин издавал малоэстетичные хрипы и плевал слюной в лицо ночному гостю, пока его левая рука, как бы в предсмертных корчах упавшая с кровати, нашаривала на полу жестяной ночной горшок без ручки.

Мгновение спустя, не без труда ухватив горшок за тонкий обод, Эгин резко, но аккуратно рванул его вверх и, описав рукой с горшком полукруг, перевернул его на голову душителю.

Жесть горшка была тонкой и особого вреда причинить убийце не могла, разве что оцарапала ему темя. Моча тоже оставалась мочой – отнюдь не измененным маслом, способным прожигать дерево и обугливать плоть.

И тем не менее ловкость Эгина принесла результаты. Убийца отпрянул, затряс головой, начал отплевываться и сквернословить по-харренски, в общем, ослабил хватку.

Ослабил не полностью, а всего лишь чуть-чуть. Но и этого «чуть-чуть» Эгину хватило на то, чтобы набрать в легкие воздуха, сгруппироваться и перейти ко второму этапу освобождения.

Ловко сбросив с ног влажное и холодное одеяло при помощи другой свободной руки, Эгин задрал ноги вверх, к потолку; слегка качнул ими назад и, призвав на помощь всю свою гибкость, бросил ноги к голове, в сторону душителя.

Носки босых ног Эгина зашли под мышки убийце, в то время как его пальцы сомкнулись на боковых брусьях кровати. Мощный рывок! Человек в черной маске оторвался от земли и, однократно перекувырнувшись в воздухе, рухнул на трухлявый пол. Поеденные древоточцем доски катастрофически затрещали, словно борта судна, налетевшего на риф.

Эгин вскочил на ноги. Его лицо пылало, рот судорожно хватал воздух. Он окинул комнату ищущим взглядом: теперь ему требовалось оружие, ведь успех требовалось закрепить. «Облачного» клинка не было на подставке, куда перед сном водрузил его Эгин!

«Не иначе этот сукин сын постарался!»

Тем временем убийца начал приходить в себя после неожиданного падения. Он пробовал встать на ноги, опираясь на локоть.

«Раз на подставке нет меча – получай хотя бы подставку!» – решил Эгин. И не без труда оторвав от пола антикварную вещь из тяжелой древесины, на которой, пожалуй, с комфортом разместился бы не только «облачный» клинок, но и харренский двуручник, Эгин опустил ее на голову человеку в маске.

Человек взвыл от боли – судя по всему, удар Эгина пришелся ему ровно по голове. Вместе с его воплем воздух был взрезан оглушительным хрустом; комнату наполнил запах застарелой гнили.

«На этот раз пол едва ли выдержит», – предположил Эгин.

Его прогнозу суждено было сбыться.

Он с изумлением наблюдал за тем, как его противник вместе с подставкой для мечей ринет вниз, проваливаясь сквозь стремительно ширящуюся дыру в досках. Вниз, на первый этаж.

В гостиную? Спустя секунду снизу донесся раскатистый мебельный грохот. По-видимому, убийца угодил аккурат на обеденный стол.

Вслед за тем раздался оглушительный, истошный женский визг.

«Неужели на такое сопрано способна престарелая хозяйка, что вечером называла меня „спасителем“ и „сынком?“ – с сомнением спросил себя Эгин. Нет, приходилось признать, что кричит скорее дочь хозяев, которая предпочла мирный сон приему постояльца. Или служанка. Впрочем, в том, что в этом доме не держат слуг, Эгин почти не сомневался.

Растирая вздувшуюся ярко-алую полосу на горле, он подошел к пролому.

Доски и перекрытия и впрямь были гнилыми, источенными жуками и червями, влажными от слизи, которая празднично поблескивала в лунном свете.

Эгин сел на корточки и приник к дыре – там, внизу, металась простоволосая незнакомая девушка в ночной рубашке. В руках у нее была тусклая масляная лампа. Девушка в голос ревела, призывая родителей и духов-защитников.

А на каменном полу гостиной, на крышке сложившегося под тяжестью его тела стола, лицом вниз лежал человек в черной маске. Из-под маски полз ручей темной густой крови.

Эгин не мог сказать наверняка – жив человек или мертв. В любом случае интуиция подсказывала ему, что торжествовать победу еще рано.

Во дворе заржала лошадь и ржание это показалось Эгину знакомым. «Каурый?!»

Эгин подошел к окну и распахнул ставни в промозглую ночь. Он не стал высовываться по пояс, памятуя об осторожности. И правильно сделал.

Две стрелы тотчас же вонзились в оконную раму на расстоянии в четыре пальца от его правого виска.

«Да что же это тут творится?!» – Эгин отпрянул от окна.

Половицы в коридоре предательски скрипнули. Эгин обернулся.

Проникнув в его комнату, ночной гость в маске закрыл дверь на щеколду, несказанно ему удружив. Но чье-то крепкое плечо уже начало пробовать дверь на прочность. «Значит, их как минимум трое. Один – временно вне игры. Второй стрелял из лука и сейчас находится во дворе. А третий – третий ломится в дверь!»

Из этого следовал один печальный вывод: оба пути бегства – коридор и окно – отрезаны. А значит, ему придется принять бой. Причем принять его с голыми руками.

Эгин уже приготовился к обороне, как вдруг его взгляд скользнул по низенькому потолку с потеками на побелке и зацепился за деревянный люк, наподобие чердачного.

Люк он приметил еще вечером, засыпая. Это был тот самый люк, пустыми размышлениями о предназначении которого он занимал свой праздный разум перед тем, как погрузиться в усталую дрему. И о существовании которого он напрочь успел позабыть в пылу ночной схватки!

Эгин вскочил на кровать и протянул руку к люку. К счастью, он оказался не заперт. Путь на третий этаж был свободен.

«По крайней мере это позволит мне выиграть время и разобраться с тем, кто же, Шилол их всех разнеси, затеял весь этот бардак!»

Эгин встал на тумбочку и откинул дощатую крышку люка. Он изготовился было уже подтянуться вверх, как вдруг его взгляд упал на кожаную сумку, ту самую, в которой лежал Белый Цветок.

Сумка по-прежнему лежала на подушке.

«Одно можно сказать со всей уверенностью: эта братия не имеет никакого отношения к гнорру-лилипуту. Что, впрочем, не означает, что я вправе оставить его здесь!»

Эгин бросил тревожный взгляд на дверь.

Она, оказавшись гораздо прочнее пола, все еще не поддавалась. Хотя сотрясалась она теперь так, будто в нее колотили карманным тараном.

Эгин схватил сумку, повесил ее на шею и, уцепившись за край люка, подтянулся вверх.

Он очутился в жилой комнате третьего этажа. В целом она была копией той, где ему пришлось ночевать. С одним приятным исключением: комната имела балкон, с которого, как помнил Эгин, можно попасть на крышу.

Не тратя времени на то, чтобы отдышаться, он рывком распахнул ставни и выпрыгнул на балкон.

Его нехитрый расчет сводился к одному: нужно действовать настолько стремительно, насколько возможно. Эгин чувствовал: на то, чтобы войти в Раздавленное Время, ему сейчас попросту не хватит сил.

Лучник – тот самый, что несколькими минутами раньше выпустил в него две стрелы из холодной темноты двора, сориентировался не сразу. Эгин был уже на крыше, когда еще три коротких стрелы, цокнув наконечниками о серый греоверд, отскочили от тигрообразных морд поддерживающих балкон мужчин. «Промазал!» – с удовлетворением резюмировал Эгин, прячась за трубу дымохода.

Прогрохотав по черепичному скату в направлении, противоположном тому, откуда стреляли, Эгин оказался у края крыши.

Его взору открылся пустырь (который впоследствии при ближайшем рассмотрении оказался огородом – пугала, подпорки для тыкв и фасоли). За пустырем-огородом виднелся перелесок, а за перелеском – старая Туимигская крепость. Заброшенная и жутко историческая.