Камея из Ватикана Устинова Татьяна

…Что говорить, второй вариант, конечно, приятнее.

Мама Марина Тимофеевна часто упрекала ее, что она малодушничает и слишком жалеет себя – детей нужно воспитывать правильно, ругать за плохое и хвалить за хорошее, а Тонечка хвалить никогда не забывает, а ругает редко и без энтузиазма.

«Ты не понимаешь, – говорила мать. – Если ты сейчас не объяснишь, не заставишь, человеку потом трудно придется! А ты все пускаешь на самотек».

Тонечка прикрыла дверь и принялась стягивать джинсы.

…Должно быть, она и вправду малодушная и эгоистичная. Ей хочется отдыхать от пережитого, а не воспитывать Родиона правильно. Еще ей хочется смотреть на дальние березы над ручьем, читать Эренбурга, мечтать, как, может быть, в выходные приедет муж и они будут валяться в постели до позднего утра, смеяться и рассказывать друг другу всякие глупости. Ее мужу отлично удаются утренние глупости!..

Кстати! Тонечка замерла, стянув одну штанину. Пусть отец немного повоспитывает сына тоже! Это мысль!..

Она дотянулась до телефона и нажала на вызов. И стала рассматривать левую коленку, которая была примерно вдвое толще правой.

– Что ты сопишь? – осведомился в трубке муж. – Простыла?

– Я упала, – сообщила Тонечка.

– Елки-палки.

– И теперь у меня нога как у слона. Может, я ее сломала?

– Елки-палки.

– Или она просто отекла?

– Ты ходить можешь, Тоня?

Тонечка слезла с дивана и стала ходить вдоль него, сильно припадая на левую ногу. Джинсы волочились за ней.

От боли, отдававшейся в уши, она немного вспотела.

– У-уф…

– Ну что? – настойчиво спрашивал из трубки Герман. – Можешь? Ходишь?

– Больно, – проскулила Тонечка. – Я прям на камень… упала.

– Если можешь ходить, значит, перелома нет. Почему, черт побери, ты везде падаешь?! Почему я никогда не падаю?! Когда это кончится, Тоня?!

Речь его немного напоминала ту, что Тонечка собиралась произнести перед Родионом.

– Приложи лед. У тебя есть?

У Тонечки всегда были большие запасы льда – все, кроме чая, кофе и бульона, она пила исключительно со льдом. Герман вначале недоумевал, как можно бросать лед в коллекционное вино, или пятидесятилетний виски, или, к примеру, в квас, а потом смирился.

– Приложи и посиди спокойно. И попроси Родьку, пусть он сгоняет в аптеку, купит эластичный бинт и мазь от отеков!..

– Ты приедешь в выходные?

– До них еще дожить нужно, – сказал муж в трубке. – Может, я и раньше приеду, Тонечка. Как ты живешь?

– Хорошо! – тут же откликнулась она, позабыв про коленку. – У нас погода прекрасная, солнышко и почти тепло. Мы сегодня с Сашей к храму ходили, здесь очень красивый храм четырнадцатого века.

– Саша – это у нас кто?

– Соседка! Саша Шумакова. Она только в воскресенье приехала, а вчера у нее на участке…

– Да, да, – перебил Герман, – я знаю. Бабушка-старушка преставилась. Никто тебе там по этому поводу не докучал?..

Тонечка вытаращила шоколадные глаза, как будто муж мог ее видеть, и честно-пречестно сказала, что никто ей не докучал.

– Ты знаешь храм на горке, Саша? Помнишь?

– Нет, – признался муж. – Мы в Дождеве бывали нечасто. Отец в этот дом уезжал, когда ему нужно было работать в одиночестве, и мама считала, что мешать нельзя.

– Дом прекрасный, – сказала Тонечка, которой все и всегда нравилось. – Все есть, вода такая мягкая, волосы после нее прямо блестят! И на террасе можно сидеть! Я думаю, после майских нужно трубочиста вызвать.

– Кого… вызвать? – не понял Герман.

– Человека, чтоб трубу почистил! Иногда дым прям в комнату тянет, хотя заслонки открыты. Мне сказали, так бывает, если труба сажей забита!

– Ну-ну.

– Не «ну-ну», а я вызову!

– Ты лучше садись сценарий писать.

– Саша, – сказала Тонечка, – кому сейчас нужен мой сценарий?

– Сейчас, может, и не нужен, но вскоре обязательно понадобится.

– Ты уверен?

Оказывается, не только Родиону, но и ей самой требовалось, чтобы кто-то сказал ей, что рано или поздно все наладится, переменится, упрочится. Может быть, «старая жизнь» и не вернется, но наступит «новая». Ведь состояние катастрофы – это вообще никакая не жизнь!

– Я совершенно уверен, что твои сценарии будут нужны людям, – моментально все понимая, твердо сказал Герман. – Поэтому садись и пиши.

– Хорошо, – согласилась Тонечка. – Сяду и буду писать.

– Как я соскучился, – сказал муж.

– Приезжай скорей, – сказала жена.

И они попрощались.

Улыбаясь, Тонечка плюхнулась на диван, стянула вторую штанину и тут только вспомнила, что собиралась переложить на мужа груз воспитания сына. И забыла.

Потому что безответственная!..

Она приняла душ – в старом доме на Заречной улице действительно было все необходимое: и свет, и вода, и газ, – повздыхала над своей коленкой, натянула «Муссоны» – толстовку и широченные мягкие штаны непередаваемого розово-зелено-голубого колера с малиновыми разводами. Молоденькая продавщица в роскошном магазине уверяла ее, что все эти разводы – как есть цвета сезона!

До сумерек Тонечка просидела на террасе и сильно замерзла, несмотря на все усилия «позорного волка», который старался ее согреть. Саша так и не появилась, должно быть, заснула, а может, деликатничала – что ж с первого дня так приставать к соседям!..

Зато дождалась, когда сверху скатился Родион, а за ним прискакала его необыкновенная собака.

– Тоня? – Родион и собака уставились на нее одинаковыми миндалевидными встревоженными глазами и синхронно склонили головы набок. – А что, уже вечер, да? Как это я!.. Слушай, я не нарочно! Я правда собирался учиться, я даже за компьютер уже сел и отошел на одну минуточку! На секундочку! И забыл!..

Тонечка закрыла книжку.

– А потом уже поздно было! Я хотел Илюхе позвонить и спросить, что задали!

– И что тебя остановило?

– Я забыл! – вскричал Родион с отчаянием. – Я правда забыл!

Тонечка вздохнула.

– Тоня, – Родион примостился на краешек соседнего кресла и умоляюще заглянул ей в лицо. – Тоня, давай сегодня не будем ругаться, а? Ты меня завтра отругаешь!

– Какая разница? Тебя ругай не ругай, все как об стенку горох.

– Да не горох! Я просто забыл!

– Ты безответственный человек, – сказала Тонечка, вспомнив маму Марину Тимофеевну. – На тебя нет никакой надежды. Вот на твоего отца можно положиться, а на тебя нет.

– Тоня! Я же попросил!

Это было совершенно непедагогично, нелогично и непрактично, но Тонечка поднялась, взяла свою книжку и поцеловала Родиона в заросшую светлыми волосами макушку.

– Бедный ты мой ребенок, – с сочувствием сказала она. – Ни с чем ты не можешь справиться. В первую очередь с собой.

Родион из всего этого понял только одно – он прощен, выяснения отношений не будет, можно не страдать и не каяться.

– Я тебе сейчас покажу, что днем нарисовал, – заговорил он оживленно. – Только Буську накормлю.

– Я сегодня тоже ни за что не отвечаю, – объявила Тонечка. – Ужина нет.

Родион был так счастлив – все обошлось! – что не заметил никакого сарказма.

– Давай я за хлебом сбегаю! И за колбасой! Я мигом! И потом яичницу можно нажарить!

Тут Тонечка сообразила, что он, должно быть, не ел вообще, утренние бутерброды так и остались нетронутыми, и заторопилась.

Через пятнадцать минут Родион сидел над огромной тарелкой спагетти. Макароны были щедро политы грибным соусом и посыпаны изрядной порцией сыра.

– Как вкусно, – выговорил он с набитым ртом. – Как есть охота, ужас!

– Вот и ешь, – велела Тонечка. – Приятного аппетита. И не спеши.

– Люблю, когда сыра много, – продолжал Родион, поглощая спагетти. – Очень вкусно. А где ты была весь день?

– Ну, не весь! Я давным-давно дома.

Родион перестал жевать и посмотрел на нее.

– И… не зашла ко мне?

Тонечка покачала головой. Мальчишка вздохнул:

– Обиделась, да? Что я уроки не слушал?

Тонечка кивнула. Собака подбежала, уселась ему на ногу, задрала голову и внимательно посмотрела на Тонечку – приготовилась защищать.

– Ты глупое животное, – сказала ей хозяйка. – Тебе-то в институт не придется поступать, а потом на работу ходить!..

– А почему ты в «Муссонах»? – спросил Родион. – Ты что, заболела?..

…К этому Тонечка тоже еще не привыкла! Родион мог проспать, забыть, прогулять, потерять, но при этом он все вокруг замечал и делал собственные выводы, иногда совершенно непонятные.

Костюм немыслимого цвета она и впрямь надевала нечасто, берегла, жалела и облачалась в него, только когда ей требовалось… утешение.

Такой специальный костюм-утешение под названием «Муссоны»!

– Я упала, – призналась Тонечка. – Мы с Сашей пошли в храм и там… упали. Обе. Она лоб разбила, а я коленку.

– Вы даете!

– Зато с батюшкой познакомились. Очень симпатичный оказался человек!

– Он поп?

Тонечка вздохнула.

– Ты обещал мне показать, что нарисовал.

Теологические вопросы были моментально позабыты, Родион помчался на второй этаж и вскоре вернулся с рисунками.

На всех была – ясное дело! – соседка Саша Шумакова.

Некоторые Саши были больше похожи на оригинал, другие меньше, но везде была подчеркнута ее немного арабская красота – миндалевидные глаза, брови вразлет, смуглая кожа, темные плотные волосы.

– Ну как? – не выдержал мальчишка. – Ничего?

– Очень, – искренне сказала Тонечка. – Как это ты… видишь? Я вот и не заметила, что она похожа на Наоми Кемпбелл!

– Кто такая Наоми Кэмпбелл?

Тонечка засмеялась.

– Ты потом посмотришь в интернете. А сейчас все же позвони Илюхе и спроси, что сегодня задали, чучело ты мое мяучело!

Впрочем, она нисколько не сомневалась, что задание он запишет на каком-нибудь клочке, который потом сам собой потеряется, Родион обо всем позабудет и им все же придется скандалить и ругаться.

Тонечка терпеть не могла скандалить и ругаться.

Мама Марина Тимофеевна считала, что от малодушия.

С утра Тонечка добросовестно караулила Родиона, пока он маялся с онлайн-уроками, вздыхал и гладил под столом свою собаку, которая у него на коленях сидела так, чтобы преподаватели ее не замечали.

Потом, как коршун, нависала над ним, контролируя, чтоб он записал задания.

Потом пообещала, что непременно проверит вечером уроки – и вчерашние тоже!

Все это было ей так скучно, и так не хотелось ничем этим заниматься! Хуже того, было очевидно, что мальчишка все чувствует и ему тоже скучно и неохота, и получается, она ведет с ним не воспитательную, а разрушительную работу!

Все друг про друга понимая, они договорились, что Тонечка сходит на почту, а Родион за это время выучит уроки.

– Завтра Первое мая, Праздник труда, – объявила она. – Будем пироги печь. Хочешь?

Пирогов Родион как раз хотел.

– Ты все-таки поучись, – напоследок попросила Тонечка и ушла.

Под самый Первомай погода, ясное дело, испортилась. Надвинулись тучи, налетел ветер, и Тонечке пришлось возвращаться за курткой с капюшоном.

Центр Дождева, до которого она со своей окраины дошагала минут за пятнадцать, был пуст и тих. Ветер трепал плакучие ивы над крошечным прудиком, мелкий дождь то переставал, то принимался вновь.

На углу улиц Купеческой и Ленина в будке сидел грустный сивый сапожник и, повесив огромный крючковатый нос, зашивал сапог – на самом деле зашивал, тянул дратву, далеко откидывая волосатую руку.

Тонечка улыбнулась ему и пошла дальше.

Сапожник проводил ее глазами.

Она миновала «Рублевочку», напомнив себе, что на обратной дороге нужно зайти и купить изюма – Родион обожал плюшки с изюмом, а завтра Праздник труда! Потом поликлинику – длиннющий бревенчатый барак с крылечком посередине. На ступеньках под навесом сидел флегматичный кот и дергал ушами на дождь.

Возле отделения полиции на этот раз никого не было, должно быть, Ленька вел боевые действия в телефоне на посту, за столом, отделенным от коридора железной решеткой, а товарищ майор Мурзин маялся от скуки и вздыхал на своем рабочем месте.

…В сценариях все не так!

Города не такие, коты не такие, полицейские не такие!.. Может, фильмы и смотрят плохо, потому что все не так и зрители не верят!

Следом за участком показался домик с палисадником и синей вывеской «Почта России» прямо над единственным окошком.

Тонечка вошла в пролом в заборе – калитки не было видно – и поднялась на крылечко.

Дождь у нее за спиной припустил, застучал по железной крыше.

В домике были две комнаты, разделенные перегородкой. С одной стороны прилавок, похожий на магазинный, – Тонечка видела такие прилавки в фильмах 50-х годов про быт «новой деревни». Должно быть, когда-то он был полированный, ровный, но за много лет весь истерся, исцарапался, изошел фиолетовыми пятнами чернил. Здесь сильно пахло сургучом, и Тонечке сразу вспомнилось, как в детстве они с бабушкой ходили на почту за посылками. Дальние родственники присылали из Курска яблоки – роскошные, огромные, крепкие!.. На почте пахло сургучом, а когда маленькая Тонечка прикладывала нос к заколоченному ящику, сразу начинало пахнуть яблоками.

Бабушка всегда носила летние перчатки, шелковые или кружевные, и, когда расписывалась за посылку, старалась не слишком глубоко макать перо в чернильницу – она терпеть не могла пятен!..

На дождевской почте, напомнившей Тонечке детство, за прилавком сидела полная женщина в тренировочном костюме, зевала и листала картинки в телефоне.

Как только Тонечка подошла, женщина перестала листать, вытаращила глаза и позвала:

– Валюш, ты глянь!

Тонечка вздохнула.

– Здравствуйте, – сказала она. – Я в маске и перчатках, чтоб никого не заразить.

– Сама больная, что ль? Валюш, погляди!

С другой половины дома вышла невысокая, круглая, но при этом словно востренькая женщина, окинула Тонечку любопытным взглядом и всплеснула руками.

– От удумали, от удумали, – заговорила она. – Сами заразу из-за границы энтой привезли и теперь к нам понаехали! У нас тута не Москва, милая! – прокричала она Тонечке в лицо, словно та была глухой. – У нас тута лечиться нехде, мы все от вашей заразы поганой перемрем! А мы-то по заграницам не шастаем!

– Чего нужно? – сурово спросила полная тетка за прилавком. – Говорите, коли дело есть, да и с глаз долой!

– Геноцид какой-то, – под нос себе пробормотала Тонечка.

– Цыт не цыт, а если дела нет, так и с Богом!

– Есть у меня дело! – возмутилась Тонечка. – Мне нужна Валюша, меня к вам отец Илларион направил! Это вы?

И она повернулась к востренькой.

– Оте-ец! – протянула та с уважением. – А ты кто такая есть, чтоб тебя сам батюшка прислал?

– Да никто, – сердито сказала Тонечка. – Я соседка Лидии Ивановны Решетниковой с Заречной улицы. Она позавчера умерла.

Тетки переглянулись и торопливо закрестились, каждая на свой манер.

– Спаси, Господи, душу усопшей рабы твоей, – пробормотала та, что за прилавком.

– Земля пухом, как говорится, – подхватила Валюша, – горе-то какое! А ты, стало быть, соседка?

– Да.

– Как же Господь прибрал-то ее? Не мучилась?

Тонечка этого не знала. И ей обязательно нужно было узнать, Господь ли прибрал старую княгиню или кто-то перебил Его волю своей!..

– Отец Илларион сказал, что Лидия Ивановна письма тут у вас получала и отправляла. Может быть, есть адрес родственников?

– А ведь она сегодня ко мне собиралась, Лидия-то Ивановна, бедная! – Валюша зажала рот ладонью. – Мы в «Рублевочке»-то сошлись, а она и говорит, зайду, мол, я к тебе в среду, Валюша! Вот она, жисть-то!.. Была, а к среде уж вся вышла…

– Есть, есть адрес, – вступила вторая и утерла глаза. – Валюша, давай-ка нашу картотеку.

Обе тетки так искренне сокрушались о кончине Лидии Ивановны, как будто они и были ее самыми близкими родственницами!..

– У нас до прошлого года все по компьютеру было, – рассказывала между тем толстуха. – По-современному, стало быть, как положено. Да под самые Святки он возьми да сгори! Из школы Виктора Васильевича позвали, он ребятам компьютер преподает. Он пришел, посмотрел. Нет, говорит, милые женщины, его теперь только в утиль. Вот новый, почитай, пять месяцев ждем! А где без него, проклятого, не обойтися, в поликлинику к Райке бегаем, Виктор Васильевич, дай бог ему, туда всю нашу базу перенес! Валюш, чего ты застряла-то?

– Да иду я, иду!..

Валюша забежала за прилавок, взволокла на стол деревянный ящик с латунными ручками.

– Тута письма все, которые не востребовали, копии переводов, какие забрали, какие нет. Ищи, ищи!..

– Чего искать! – Валюша выхватила хлипкий листочек. – Вот, месяц назад отправляли!

Толстуха нашарила на груди очки на цепочке, водрузила их на нос и прочитала:

– Город Тверь, улица Луначарского, восемь, квартира пятьдесят! Пятнадцать тыщ целых! Получатель Батюшкова Наталья Сергеевна.

Тут она взглянула на Тонечку и взмолилась:

– Да сыми ты намордник этот, глядеть на тебя тошно!..

Тонечка поняла, что лучше снять, чем препираться. Тем более в последний раз она была в толпе полтора месяца назад, и если бы заразилась, уже наверняка заболела бы!

Она стянула маску и посмотрела в листок.

– Можно я сфотографирую адрес?

– Давай, давай. А ты когда поедешь-то? К сродственникам?

Тонечка достала телефон.

– Завтра, должно быть, и поеду.

– Ты там с бухты-барахты не брякай – померла, мол, бабка ваша! – посоветовала Валюша. – Ты осторожно, такт имей.

Тонечка вдруг сообразила:

– Подождите, то есть Лидия Ивановна переводы отправляла? Она деньги пересылала?

Тетки опять посмотрели друг на друга:

– Так оно и есть, каждый месяц. Вот же, тута написано – пятнадцать тыщ послано!..

…Странно, подумала Тонечка. Логичней было бы, если б родственники присылали старушке вспоможение!

Впрочем, она ничего не знает о старой княгине, кроме того, что та жила уютно и прочно, носила на шее камею и никогда не задергивала шторы на окнах.

– Кто ж хоронить ее станет, сердешную?

– Родственники, наверное, – вздохнула Тонечка. – Мне бы их найти.

– С адресом-то найдешь, чего там! А если нет, всем миром соберемся.

– Да погоди ты, Валюша, может, она завещание какое оставила, распорядилась.

– Ох, Марья Петровна, не собиралась она помирать! Зайду, говорит, к тебе, Валюша, в среду!.. А тут такое дело приключилось.

Тетки еще продолжали охать, когда Тонечка попрощалась, сошла с крыльца и отправилась в обратный путь, обходя лужи.

Дождь все сыпал, и сильно похолодало. Казалось, вот-вот пойдет крупа.

Тонечка накинула капюшон, вытащила наружу обшлага толстовки, чтобы не мерзли руки в резиновых перчатках, и ускорила шаг.

…Кто такая эта Наталья Сергеевна Батюшкова? Племянница, о которой говорил пузатый майор Мурзин? Или посторонняя женщина, которую старая княгиня почему-то считала нужным поддерживать? А если посторонняя, где все же искать родственников?

Просить помощи у мужа Тонечка ни за что не станет, он рассердится, будет ее пилить! И повторять, что сто раз велел ей ни во что не ввязываться, и вообще лучше б сценарий писала!

Она добежала до будки сапожника, который уже не тянул дратву, а неподвижно сидел на низкой табуретке, уставившись в мелкую сетку дождя.

Тонечка пробежала было мимо.

Сапожник в таком городе, как Дождев, должен знать не только всех жителей и их детей, но также собак, кошек и кур!..

…Ох, и влетит ей от мужа, если он узнает! И мама не одобрит…

Она повернулась и перебежала пустынную улицу.

– Добрый день.

Сапожник поднял на нее глаза.

– Здравствуй, красавица. Туфэлка паламалась, рэмонт понадобилась?

Тонечка вдруг растерялась, и сапожник заметил ее растерянность.

– Э, твой туфэлка дядя Арсэн поправит! Дядя Арсэн сапог поправыт может, батинок заплатка пасадить, туфэлка тонкий работа, прыятный!..

– У моего сына, – заговорила Тонечка очень уверенным голосом, – как раз ботинки прохудились! И кроссовки порвались! Сделаете?

– Вай мэ, – покачал головой сапожник. – Адним разом парвалась? Басиком пашел?

– Я тогда завтра принесу, – продолжала Тонечка по-прежнему очень-очень уверенно, – или даже сегодня. Сбегаю домой и принесу.

Тут она сообразила, что и ботинки, и кроссовки у Родиона совершенно целые и новые, и нужно будет что-нибудь придумать, чтоб они порвались.

Сапожник посмотрел на нее, усмехнулся и полез в карман засаленной телогрейки. Долго копался там, вынул коробку папирос и спички, чиркнул и не торопясь закурил.

Тонечка топталась перед ним.

– Ты хароший жэнсчина, – наконец изрек он и помахал заскорузлой лапищей перед носом, разгоняя желтый махорочный дым, повисший в водяной пыли. – Ты… – он поискал слово, – жалкий жэнсина! Жалеешь людей. Ныкто ныкаво нэ жалеет, а ты жалеешь!