Улица Светлячков Ханна Кристин

Глава восьмая

– Девочки! Заканчивайте прохлаждаться. Пора уже выезжать, иначе все пробки соберем.

Стоя в своей тесной спальне со скошенным потолком и скрипучим полом, Кейт разглядывала открытый чемодан, в котором лежали все ее главные сокровища. Сверху – перевязанная лентой пачка старых писем от Талли и совместная фотография, сделанная в день выпуска, а рядом снимок бабушки и дедушки в рамке.

Она так давно ждала этого дня (ночами они с Талли без конца строили планы, которые неизменно начинались со слов «вот будем в колледже…»), но теперь, когда он наконец настал, вдруг расхотела уезжать.

За год учебы в выпускном классе они стали неотделимы друг от друга. Талли-и-Кейт. В школе их имена всегда звучали вместе, как одно. Когда Талли сделалась редактором школьной газеты, Кейт была рядом, помогала готовить статьи. Она жила достижениями подруги, плыла на волне ее популярности, но все это происходило в понятном, знакомом мире, где она чувствовала себя в безопасности.

– А вдруг я что-то забыла?

Талли подошла к ней, захлопнула чемодан и щелкнула замком:

– Ты готова.

– Нет, это ты готова. Ты вообще всегда готова, – сказала Кейт, пытаясь не выдать своего страха. Она вдруг с невероятной отчетливостью поняла, как сильно будет скучать по родителям и даже по младшему брату.

Талли пристально на нее поглядела.

– Мы команда или как? Мы же девчонки с улицы Светлячков.

– Были. Но…

– Никаких «но». Мы едем в один колледж, вступаем в одну студенческую общину, потом идем работать на один телеканал. И точка. Ничего сложного. Мы справимся.

Кейт знала, чего ждет от нее Талли, да и все остальные тоже: что она будет сильной и храброй. Она бы хотела себя такой и чувствовать. Но не чувствовала. Поэтому сделала то, что ей в последнее время частенько приходилось делать в разговорах с Талли, – натянула на лицо улыбку и сыграла нужную роль.

– Ты права. Поехали.

Кейт моргнуть не успела, как они оказались в Сиэтле, хотя обычно дорога занимала минут тридцать пять. Она сидела в машине молча, пока мама и Талли увлеченно болтали о предстоящем наборе в женские студенческие общины. Казалось, мама ждала начала их студенческой жизни с куда большим нетерпением, чем сама Кейт.

Добравшись до высоченного, громоздкого здания Хаггетт-Холла[54], они долго протискивались по шумным, переполненным людьми коридорам, прежде чем добрались до крохотной, замызганной комнатки на десятом этаже. Здесь им предстояло жить первую неделю, пока идет набор. А потом можно будет переехать в дом своей общины.

– Ну вот мы и на месте, – сказала миссис Маларки.

Кейт подошла к родителям и притянула обоих к себе – знаменитое семейное объятие Маларки.

Талли остановилась поодаль, будто чужая.

– Талли, это еще что? – крикнула мама. – Ну-ка, давай к нам!

Талли бросилась к ним, и Маларки сжали ее в объятиях.

Следующий час они распаковывали вещи, болтали и фотографировались. Затем папа сказал:

– Ладно, Марджи, пора ехать. А то весь день в пробках простоим.

За этим последовал еще один раунд жарких семейных объятий.

Кейт крепко прижалась к маме, отчаянно стараясь не расплакаться.

– Все будет хорошо, – сказала мама. – Главное, не переставайте верить, что мечты сбудутся. Вы с Талли еще станете лучшими журналистками штата. Мы с папой ужасно вами гордимся.

Кейт кивнула и посмотрела в глаза маме сквозь горячую пелену слез.

– Я тебя люблю, мам.

Всего через мгновение, слишком скоро, они ушли.

– Мы будем звонить каждое воскресенье, – крикнула им вслед Талли. – Как вернетесь из церкви.

А потом они скрылись из виду.

Талли плюхнулась на кровать:

– Интересно, как будет проходить набор. Хотя нас с тобой в любой общине с руками оторвут, сто пудов.

– Это тебя с руками оторвут, – тихо поправила ее Кейт и впервые за долгое время снова почувствовала себя той девочкой, которую в средней школе дразнили «Маларки-Чмоларки», – девочкой, которая носила очки с толстенными линзами и слишком короткие штаны. И неважно, что брекеты ей давно сняли, что теперь она носит контактные линзы и умеет с помощью косметики подчеркнуть свои достоинства. Студентки из общин все равно ее раскусят.

Талли выпрямилась на кровати.

– Ты ведь понимаешь, что без тебя я ни в какую общину вступать не стану?

– И это будет нечестно. По отношению к тебе.

Кейт подошла к кровати и села рядом с Талли.

– Помнишь улицу Светлячков? – спросила Талли, понижая голос почти до шепота. За прошедшие годы эта фраза стала универсальной отмычкой к их общим воспоминаниям. Произнося ее, они обещали друг другу, что дружба, начавшаяся, когда им обеим было по четырнадцать, – в те далекие времена, когда они плакали над песнями и тащились от Дэвида Кэссиди[55], – связала их навеки.

– Помню.

– Но не понимаешь, – сказала Талли.

– Чего не понимаю?

– Когда меня бросила мать, кто был со мной рядом? Когда умерла бабушка, кто держал меня за руку, кто принял в семью? – Она повернулась к Кейт: – Ты. Вот и ответ. Мы команда, Кейт. Подруги навеки, что бы ни случилось. Понятно? – Она пихнула Кейт, и та улыбнулась.

– Вечно все по-твоему.

Талли рассмеялась.

– А то. За это ты меня и любишь. А теперь давай подумаем, что надеть в первый день в колледже…

Вашингтонский университет оказался именно таким, каким Талли его себе представляла, даже лучше. Это был целый мир – огромный квартал готических особняков, простиравшийся на несколько миль вокруг. Его размеры обескураживали Кейт, но не Талли, которая сразу решила, что если уж добьется успеха здесь, то сможет повторить его где угодно еще. Едва переехав в дом своей общины, она начала готовиться к тому, чтобы однажды стать репортером на одном из крупных телеканалов. Помимо посещения всех основных университетских занятий по коммуникациям и медиа, она ежедневно прочитывала не меньше четырех газет и смотрела столько выпусков новостей, сколько удавалось застать. Когда придет ее час, она будет готова.

За первые несколько недель она освоилась и в общих чертах уяснила, из чего будет состоять Первый Этап ее учебного плана. К факультетскому консультанту по учебным вопросам она наведывалась так часто, что тот в конце концов начал избегать ее и уклоняться от встреч в коридорах, но Талли было плевать. У нее были вопросы, она хотела ответов.

Главной ее проблемой снова оказался возраст. На продвинутые курсы по журналистике и телевещанию ее не брали, сколько она ни пыталась пробиться, сколько ни уговаривала, – сдвинуть с места огромную бюрократическую махину государственного университета даже ей было не под силу. Оставалось только ждать.

А ждать она не очень-то умела.

Она повернулась к Кейт и прошептала ей на ухо:

– Вот скажи, чего им дались естественные науки? Можно подумать, без геологии в журналисты не берут.

– Тсс.

Талли нахмурилась и откинулась на спинку стула. Они сидели в Кейн-Холле, одной из самых больших аудиторий в кампусе. Со своего места на самой верхотуре, втиснутого среди еще пяти сотен таких же мест, занятых другими студентами, она едва видела преподавателя, который, к слову, оказался даже не настоящим преподавателем, а всего лишь его ассистентом.

– Пошли, потом купим у кого-нибудь конспекты. Редакция газеты открывается в десять.

Кейт на нее даже не взглянула, так и продолжала строчить.

Талли со стоном села обратно, брезгливо скрестила руки на груди и принялась считать минуты до конца лекции. Едва прозвенел звонок, она вскочила на ноги:

– Слава богу. Пойдем отсюда.

Кейт отложила ручку, собрала исписанные страницы в стопку и аккуратно вложила в тетрадь.

– У тебя тут бумажная фабрика или что? Пойдем уже. Я хочу познакомиться с редактором.

Кейт встала, закинула рюкзак на плечо.

– Не дадут нам работу в газете, Талли.

– Так, тебя зря, что ли, мама учила позитивному настрою?

Они спустились по лестнице, смешались с шумной толпой студентов.

Снаружи яркое солнце освещало мощенный кирпичом внутренний двор, который все привыкли называть Красной площадью. Возле библиотеки Суззало кучковались патлатые студенты с плакатами «Требуем очистить Хэнфорд»[56].

– Хватит уже жаловаться маме каждый раз, когда что-то не по-твоему, – сказала Кейт по пути к Кводу[57]. – Нам даже на занятия по журналистике раньше третьего курса ходить не полагается.

Талли остановилась:

– Ты что, не идешь со мной?

Кейт лишь улыбнулась, не сбавляя шаг.

– Нам ничего не светит.

– Но ты ведь пойдешь? Мы же команда.

– Конечно, пойду.

– Так и знала. Ты просто прикалываешься.

Продолжая разговаривать, они шли по Кводу мимо пышно зеленеющих вишневых деревьев, мимо газонов, покрытых густой сочной травой, мимо компаний студентов в разноцветных шортах и футболках, игравших во фрисби и сокс.

Талли остановилась возле здания, в котором располагалась редакция газеты.

– Говорить буду я.

– Какая неожиданность.

Смеясь, они вошли в здание и представились потрепанного вида парню за стойкой в вестибюле, который показал им дорогу к кабинету главного редактора.

Встреча заняла от силы минут десять.

– Я же говорила, что мы еще не доросли, – сказала Кейт на обратном пути.

– Не беси. Я начинаю думать, что ты не хочешь становиться журналисткой.

– Вот уж враки, думать ты вообще не приучена.

– Сучка.

– Грымза. – Кейт обняла ее за плечи. – Пошли уже домой, Барбара Уолтерс[58].

Талли так расстроилась из-за разговора с редактором, что Кейт до самого вечера уговаривала ее приободриться.

– Ну ладно тебе, – наконец сказала она несколько часов спустя, когда они с Талли сидели в своей крохотной комнатке. – Давай собираться. Ты же хочешь круто выглядеть на вечеринке?

– Да плевать я хотела на эту идиотскую вечеринку. Можно подумать, меня интересуют сопливые студенты.

Кейт отчаянно старалась сдержать улыбку. Талли все делала с размахом – воодушевлялась от души, но и огорчалась горше некуда. В университете это стало еще заметнее. Но, странное дело, в отличие от Талли, которую теперь будто сильнее бросало из крайности в крайность, Кейт, наоборот, понемногу расслаблялась. Она чувствовала себя с каждым днем все более уверенной, зрелой, готовой ко взрослой жизни.

– Любишь ты все драматизировать. Если хочешь, можешь меня накрасить.

Талли подняла взгляд:

– Серьезно?

– Полжизни ждать не буду, так что пошевеливайся.

Талли подскочила, схватила Кейт за руку и потащила по коридору к душевой, где несколько десятков девушек уже мылись, вытирались, сушили волосы.

Они постояли в очереди, приняли душ и отправились обратно к себе. К счастью, двух других соседок дома не было. В крохотной каморке, заставленной шкафами и столами, с трудом помещалась двухъярусная кровать их соседок-старшекурсниц, а места, чтобы развернуться, едва хватало для двоих. Сами они спали не здесь, а в огромной общей спальне с кучей кроватей в дальнем конце коридора.

Талли почти час потратила на макияж и прически, затем достала заранее купленные отрезы ткани – золотой для себя, серебристой для Кейт, – тут стянула ремнем, там закрепила булавкой, и получились две божественные тоги.

Когда она закончила, Кейт посмотрелась в зеркало. Сверкающая серебром ткань прекрасно шла к ее бледному лицу и золотистым волосам, зеленые глаза так и сияли. После стольких лет в образе ботаника она до сих пор иногда удивлялась тому, как здорово может выглядеть.

– Ты гений, – сказала она.

Талли покружилась, демонстрируя свой наряд:

– Как я выгляжу?

Золотая тога подчеркивала ее большую грудь и тонкую талию, щедро начесанные, залитые лаком волосы волнами струились по плечам, как у Джейн Фонды в «Барбарелле»[59]. Голубые тени и густая подводка придавали лицу экзотический вид.

– Выглядишь потрясно, – сказала Кейт. – Парни с ног попадают.

– Слишком ты много думаешь о любви, начиталась своих романчиков. Эта вечеринка для нас, а не для парней. Хрен с ними.

– Подозреваю, что с ними, но проверять не планировала. Хотя от свидания не откажусь.

Талли взяла ее под руку и повела по коридору, затопленному болтовней и смехом. Вокруг сновали туда-сюда девушки разной степени одетости со щипцами для завивки, фенами и простынями.

Внизу, в большой гостиной, какая-то девчонка учила подруг танцевать хастл.

Выйдя на улицу, Кейт и Талли смешались с толпой, плывущей мимо. Стоял теплый сентябрьский вечер, люди были повсюду. Вечеринки планировались почти в каждом братстве. Девушки из разных общин группками стекались к домам пригласивших их братств – кто в костюмах, кто в обычной одежде, кто вообще почти без одежды.

Большой квадратный дом братства «Фи-Дельта», сравнительно современной постройки, весь из стекла, металла и кирпича, стоял на углу улицы. Внутри скрывались потертые стены и еле живая, расшатанная, уродливая мебель; богатством декора комнаты напоминали тюремные камеры годов этак пятидесятых. Впрочем, их было толком и не разглядеть, такая собралась толпа.

Утрамбованные плотно, как сельди в бочке, студенты хлестали пиво из пластиковых стаканов и покачивались под музыку. «Кричи!»[60] – подначивал голос из колонок, и все подпевали и подпрыгивали в такт.

Теперь чуть тише…

Все присели на корточки, на мгновение замерли, а потом вскинули руки и подскочили снова, выкрикивая слова песни.

Как обычно, едва оказавшись на вечеринке, Талли «включилась». Тут же сошел налет грусти, расцвела прежде неуверенная улыбка, улетучилось раздражение из-за неудачи. Кейт восхищенно наблюдала за подругой, моментально захватившей всеобщее внимание.

«Кричи!» – смеясь, подпевала Талли. Парни придвигались ближе, тянулись к ней, точно мотыльки к пламени, но она будто и не замечала. Схватив Кейт за руку, она нырнула в толпу танцующих.

Кейт сама не помнила, когда в последний раз так веселилась.

С кучей других студентов они танцевали под «Дом из кирпича», «Здесь танцуют до утра», «Луи Луи»[61], и к концу последней песни она уже обливалась потом.

– Скоро вернусь, – проорала она на ухо Талли, та кивнула, и спустя мгновение Кейт оказалась на улице и присела на низкий кирпичный заборчик, окружавший дом. Вечерний ветерок приятно холодил взмокшее от пота лицо. Закрыв глаза, она стала медленно покачиваться под музыку.

– Вечеринка внутри, если что.

Она подняла взгляд.

Незнакомый парень, высокий и широкоплечий, смотрел на нее невозможно голубыми глазами из-под светлой, пшеничного цвета, челки.

– Можно присяду?

– Конечно.

– Меня зовут Брандт Ганновер.

– Кейт Маларки.

– В первый раз на вечеринке в братстве?

– А что, так заметно?

Улыбка превратила его из просто симпатичного парня в настоящего красавчика.

– Ну, немного. Помню свой первый курс. Было ощущение, что оказался на Марсе. Я сам из Мозес-Лейк, – добавил он, будто это должно было все объяснить.

– Небольшой город?

– Точка на карте.

– Если честно, тут и правда всего немного слишком.

С этого момента разговор по-настоящему заладился. Кейт было знакомо все, о чем он говорил. Брандт вырос на ферме, ходил задавать корм скоту на рассвете, разъезжал на отцовском пикапе в тринадцать лет. Он понимал, каково это – чувствовать себя одновременно не к месту и совершенно на своем месте в этом огромном, расползшемся на много кварталов кампусе.

В доме закончилась одна песня и заиграла другая. Кто-то прибавил громкость. Кейт узнала «Королеву танцев» «Аббы». На улицу, смеясь, выскочила Талли:

– Вот ты где!

Брандт тут же поднялся на ноги.

Талли, взглянув на него, нахмурилась:

– Это еще кто?

– Брандт Ганновер.

Кейт тут же угадала намерения Талли. Из-за того, что случилось с ней много лет назад в лесу у реки, она не доверяла парням, не желала иметь с ними ничего общего и собиралась всеми силами оберегать Кейт от страданий и боли. Кейт же, как на беду, совсем не боялась. Ей хотелось ходить на свидания, развлекаться, хотелось влюбиться – а почему нет?

Но разве можно признаться в этом Талли, которая лишь пытается ее защитить?

Талли потянула ее за руку, заставила встать.

– Извини, Брандт, – сказала она и потащила Кейт за собой, смеясь чуточку нарочито. – Это наша песня.

– Я сегодня в Хабе[62] видела Брандта. Он мне улыбнулся.

Талли с трудом сдержалась, чтобы не закатить глаза. Хотя с той первой вечеринки в «Фи-Дельте» прошло уже полгода, Кейт до сих пор умудрялась ежедневно заводить разговор про Брандта Ганновера, иногда и не по одному разу. Поминала его так часто, будто они встречались.

– Дай угадаю, ты притворилась, что не заметила?

– Я тоже ему улыбнулась.

– Офигеть. Надо обвести этот день в календаре.

– Слушай, а что, если пригласить его на весенний бал? Можно было бы двойное свидание устроить.

– Мне надо статью про аятоллу Хомейни[63] написать. Я тут подумала: если буду продолжать отправлять свои тексты в газету, рано или поздно они что-нибудь да опубликуют. Тебе бы, кстати, тоже не помешало приложить чуточку усилий…

Кейт повернулась к подруге:

– Ну все. Я отрекаюсь от нашей дружбы. Я понимаю, что тебя не интересуют вечеринки и парни, а вот меня очень даже. Если ты не пойдешь…

Талли захохотала.

– Попалась!

Кейт, не удержавшись, тоже рассмеялась.

– Сволочь ты.

Она закинула руку на плечи Талли. Ступая по изъеденному травой асфальту 21-й улицы, они вместе дошли до кампуса.

На университетской проходной Кейт сказала:

– Я в Мини[64]. А тебе куда?

– Театр и ТВ.

– Точняк, первое занятие по тележурналистике с тем известным чуваком, которого ты не оставляла в покое с начала учебного года.

– Чед Уайли.

– Сколько там тебе пришлось отправить писем, чтобы к нему попасть?

– Не меньше тысячи. И между прочим, тебе бы стоило записаться со мной вместе, нам обеим эти занятия пригодятся.

– Запишусь на третьем курсе. Проводить тебя?

За это Талли и любила подругу. Кейт видела ее браваду насквозь, понимала, что она нервничает. Сегодняшний день мог оказаться началом новой жизни, о которой она всегда мечтала.

– Нет, спасибо. Я собираюсь эффектно появиться, а как это сделать с кем-то за ручку?

Оставшись одна в толпе студентов, спешащих от корпуса к корпусу, Талли постояла, глядя вслед Кейт. Затем сделала глубокий вдох и попыталась расслабиться. Надо хотя бы выглядеть невозмутимо.

Уверенной поступью она прошагала мимо пруда Первокурсников, вошла в корпус Театра и ТВ и тут же свернула в туалет.

Остановившись у зеркала, она внимательно себя изучила. Обильно политые лаком кудри выглядели безупречно, макияж тоже не подкачал. Глянцево блестящая белая блузка с воротником-стойкой, подпоясанная золотым ремнем, и джинсы клеш в обтяжку смотрелись сексуально, но при этом по-деловому.

Прозвенел звонок, и она побежала по коридору, чувствуя, как шлепает по спине рюкзак. У дверей в аудиторию остановилась, не спеша вошла и спокойно заняла место в первом ряду.

Преподаватель сидел, развалившись, на железном стуле у доски.

– Меня зовут Чед Уайли, – сказал он сексуальным, хрипловатым, точно пропитанным виски голосом. – Все, кто уже слышал обо мне, получают «отлично» автоматом.

Кое-кто из студентов тихонько прыснул. Громче всех засмеялась Талли. Она о Чеде Уайли не просто слышала. Она знала всю его биографию.

В колледже подавал большие надежды. Отучившись, стремительно сделал карьеру и уже к тридцати стал ведущим новостей. А потом просто-напросто слетел с катушек. Пары арестов за вождение в нетрезвом виде и автомобильной аварии, в которой пострадал ребенок, а сам Уайли сломал обе ноги, хватило, чтобы его звезда угасла. Года два о нем вообще ничего не было слышно, а теперь он объявился в университете, получил должность преподавателя.

Уайли поднялся на ноги. Выглядел он неважно – темные волосы давно не стрижены, на щеках, не видавших бритвы дня три, если не больше, ежик седеющей щетины, – но его незаурядный ум никуда не делся, по глазам ясно. Таким людям на роду написано быть великими. Неудивительно, что он так высоко забрался.

Положив перед Талли план занятий, Уайли двинулся дальше по аудитории.

– Ваши репортажи о деле Карен Силквуд[65] – просто произведение искусства, – сказала она и широко улыбнулась.

Он ненадолго остановился, взглянул на нее. Было что-то жутковатое в том, как он смотрел – слишком уж пристально, но продолжалось это всего секунду, будто луч лазера загорелся и погас, а потом он прошел мимо, переключил внимание на кого-то другого.

В следующий раз надо быть поаккуратнее. Сейчас самое главное – произвести хорошее впечатление на Чеда Уайли. И научиться у него всему, что он знает.

Часть вторая

Восьмидесятые

• Любовь – поле боя
• Остаемся в строю,
• Разбитое сердце
• К разбитому сердцу[66]