Королевская кровь. Сорванный венец Котова Ирина
…Михайлис и Лори куда-то ушли, оставив записку, чтобы до завтра не ждали, и целый день теперь принадлежит им одним. Все невинно и прилично – ну не считать же неприличным тисканье у стенки дома, после которого оба ходят раскрасневшимися, или долгие поцелуи, после которых так трудно остановиться.
Таисия утром хлопотала по хозяйству – мыла полы, скоблила длинный деревянный стол, готовила еду. А Энтери все пытался помочь и был изгнан с кухни, потому что «больному на всю голову дракону нужно спать, есть и набираться сил, а не пытаться хватать ведра с водой, которых она за свою жизнь без всяких с хвостом перетаскала».
Он расспросил Тасю о родных и узнал, что мать ее была из Рудлога, познакомилась с отцом, когда приезжала сюда на практику со студентами-зоологами, да тут и осталась. Умерла она два года назад от легочной болезни, с тех пор они живут втроем с отцом. Девочки закончили школу, но в университет поступить не было денег. Живут они с огорода и охоты, еще отцу немного доплачивают от поселения за то, что он приглядывает за лесом и горной дорогой, предупреждая о пожарах или возможных камнепадах с гор. Иногда приезжают туристические группы из самых разных стран, и тогда он работает проводником. Туристы платят хорошо, останавливаются у них в домике. На чердаке оборудованы лежанки, там тепло и можно нормально разместиться.
Энти уточнил значение непонятных слов «практика», «студенты» и «зоологи» с «туристами» и попросил рассказывать дальше. Оказалось, народ тараноби живет за границей Рудлога на восточных склонах Милокардер, переходящих в Пески, и официально не является гражданами ни одной страны, ну а неофициально Рудлог давно выдал им свои удостоверения гражданства, получает с них налоги и платит зарплаты и пенсии. Все довольны – дети дракона сохраняют свою независимость и при этом пользуются всеми благами государства. Основное поселение находится внизу, у железной дороги, и там, в отличие от их домика, работает телекоммуникационная антенна, есть магазины, даже свой театр и музей.
Энти спросил значение «удостоверения», «гражданства», «пенсии» и прочих чуждых его уху слов и задумался. Побарабанил пальцами по столу, выбивая привычный ритм.
– Тасенька, я только что понял – нужно сначала рассказать тебе о себе. Потому что я совсем не знаю и не понимаю, сколько прошло лет с того момента, как я покинул свой дом, я не понимаю, где нахожусь и тот ли вообще это мир. И я бы очень хотел знать, спасся ли кто-то из моих сородичей.
Во время последующего рассказа девушка так распереживалась, что отложила картошку и нож, сполоснула руки и села рядом с ним, гладя его по плечу. Когда Энтери закончил, она с изумлением и сочувствием поглядела ему в лицо – не разыгрывает ли? Может ли такое быть, что весь драконий род был чьей-то злой волей заключен в камень?
– Я никогда не слышала ничего похожего, – покачала головой Тася. – Если вы были в той горе, которая недавно треснула и перегородила реку, – значит, попали вы в нее давным-давно. Может, отец знает какие-то легенды? Или, – девушка оживилась, – давай съездим в городок, поспрашиваем стариков, может, кто-то что-то слышал? А еще у нас есть библиотека, и при ней работает матушка Вилайтис, она не только библиотекарь, но и кто-то вроде почетной хранительницы. Она и книжку подскажет, и если уж кто-то что-то о вас знает, то только она. Только сначала, – девушка окинула дракона скептическим взглядом, – я тебя накормлю. А то ты мне там людей поешь, неудобно перед соседями будет.
Энтери хмыкнул и послушно уселся за стол. После сытного обеда Тася выдала ему вещи отца и велела переодеться, а голову, чтобы скрыть цвет волос, обмотала тонким цветным шарфом на манер бедуинов, объяснив, что многие мужчины у них так носят химу вместо шляп.
Дракон не спросил, что такое шляпа, – и так понятно, что это какой-то головной убор. Он вообще чувствовал себя немного потерявшим опору под ногами – страшно было представить, сколько же продлилось его заключение, и очень хотелось верить, что он не единственный выживший. Таисия, словно чувствуя это, окружила его заботой – то погладит по плечу, то чмокнет в подбородок, то шепнет на ухо какую-нибудь нежность. От этого ее старания на душе становилось как-то теплее и спокойнее.
Они вышли из дома часа через два после полудня, когда солнце уже палило жарой. Хотя на высоте всегда было прохладно, светило было яркое, явно несвойственное холодному сезону. Пока Таисия вела Энтери куда-то за дом, он что-то мучительно соображал, потом спросил:
– Какое сейчас хоть время года? Ну, что не зима, понимаю, а что конкретно? Лето? Середина лета?
– Август скоро. Ты же видишь, мы уже урожай начинаем собирать.
– Там, где я раньше жил, мы урожай круглый год собирали, – объяснил Энтери, наблюдая, как она открывает ворота сарая и выводит, надев длинные кожаные рукавицы, оттуда какую-то чудо-тележку.
То, что «это» – какая-то вариация телеги, он понял, потому что у выведенного Тасей чуда были четыре хоть и непривычно широких, покрытых черным ребристым материалом с противным запахом, но вполне узнаваемых колеса. На эти колеса была поставлена узкая, короткая и мягкая скамья с углублениями для сидения. Впереди было что-то похожее на оленьи рога.
Тася запрыгнула на тележку, как всадник на коня, похлопала рукой по скамье за собой.
– Садись, поехали!
– Это какая-то волшебная телега? – Энтери осторожно уселся за ней, внимательно осматривая аппарат – где находится двигательный артефакт или свиток с заговором? – Она ведь без лошади ездит?
– Без лошади, – рассмеялась Таисия, поворачивая руку на «рогах», отчего волшебная телега затряслась и заурчала, как обвал в горах. Энтери вздрогнул и тут же отругал себя за это, надеясь, что девушка не заметила. Еще подумает, что замуж за труса пойдет!
– Это вездеход на бензиновом двигателе, – продолжила объяснять Тася. – Бензин – такое топливо, энергия, которую ест эта машина, чтобы двигаться. А вот это руль, – она потрясла «рога». – Ну все, поехали. Держись за меня, а то соскользнешь с непривычки!
Когда-то давно отец взял Энтери и Нории на далекую реку, в гости к их двоюродному дяде. Дядя слыл оригиналом, потому что жил не как всякий приличный белый дракон – в Песках или, на худой конец, недалеко от Песков, – а в чужой стране, до которой они летели долго, с ночевками. А тот уже пригласил мальчишек прокатиться на паруснике. Детский восторг, который Энти испытал от похода на легком, словно летящем над водой корабле, был сравним с нынешним от поездки на вездеходе.
От дома Михайлиса к городку шла узкая, но достаточно ровная лесная дорожка, и добрались они до поселения меньше чем за час. Таисия тут же организовала небольшую экскурсию по основным достопримечательностям городка.
Городок Теранови был по меркам современности небольшим – в нем едва ли насчитывалось двадцать тысяч населения. Там было все, что могло быть востребовано в провинциальном и сильно удаленном от метрополии городе – автобусная и железнодорожная станции, вагонетная линия, по которой весело катили трамвайчики по единственному маршруту, опоясывающему город. Телевизионная вышка, телефонная станция – сюда еще не добрались только-только появившиеся мобильные коммуникаторы. Магическая и светская школа, расположенные в одном здании, храм шести богов (на всякий случай молились всем) и отдельно – столб трехликому Творцу. Все три лика Творца подозрительно смахивали на драконьи.
Под конец Таисия провезла Энтери мимо круглой, тонкой, отлитой из какого-то серебристого металла арки (девушка пояснила, что это телепорт, которым изредка пользуются маги и чиновники, остальные-то ездят нормальным транспортом, без выкрутасов), мимо больницы и наконец выехала на главную площадь Теранови, круглую, как блин. Переполненный впечатлениями и вопросами дракон слез с вездехода и начал крутить головой. Прямо перед ними стояло приземистое здание, на вывеске которого была красноречиво нарисована книга – значит, вот она, библиотека. Напротив нее через площадь стояло представительное строение с колоннами и флажками – наверное, дворец местного властителя. Перед дворцом находился небольшой помост с крышей, выглядящий как огромный дом на столбах без окон и передней стенки.
– Для казней? – спросил Энтери, неприятно поразившись. Публичность этих мероприятий, по его мнению, никакого воспитательного смысла не несла, а только удовлетворяла низменные инстинкты толпы. Поэтому в Белом городе правосудие вершилось за закрытыми воротами Двора Наказаний.
– Для выступлений и праздников, – Тася покачала головой. Да уж, дракон ей попался, прямо сказать, ископаемый и дикий. Казни, надо же. Она и не слышала, когда последний раз такое было. Преступники, конечно, никуда не делись, были и бандиты, и убийцы, и насильники. Но магическое участие помогало раскрывать преступления, исключая обвинения невиновных, а виновных и осужденных отправляли на тяжелые работы, чтобы не переводили людской хлеб, прохлаждаясь в тюрьме.
– Здравствуй, Тасенька, – звонко окликнул ее невысокий старичок в пестрой лоскутной накидке и цветной химе, со стеклышками на носу. Он с другими старичками и старушками, такими же пестрыми и дряхлыми, сидел на стульях у маленьких столиков около входа в библиотеку и смотрел в какую-то плоскую коробку с картиной на передней стенке. – Жениха привезла? Наконец-то!
– Здравствуйте, дедушка Николис! – широко улыбнувшись, громко заорала Тася, так громко, что Энтери покосился на нее с удивлением, прежде чем понял, что старички, видимо, глуховаты. – Это папин знакомый, археолог! Я ему город показываю, заодно, может, в библиотеке что-то по своей научной работе найдет!
– …архиолох, ишь ты, – забормотали старички, а пестренький Николис потряс пальцем и сказал строго:
– Нам археолохи не нужны, нам женихи надобны!
Во время этой шутливой перепалки Энтери с Тасей дошли до дверей библиотеки по импровизированному коридорчику мимо болтающих и попивающих чай старейших жителей города. Энтери едва не испугался, увидев в том, что он принял сначала за картинку на коробке, молодую женщину, которая строго говорила: «В районе Северных застав Оленья, Медвежья, Лосиная ожидаются ночные заморозки…» Еле удержался, чтобы прямо там, при стариках, не начать спрашивать, что же это такое и как оно работает. И как туда засунули женщину, интересно?
В библиотеке хорошо пахло бумагой, старыми книгами и почему-то воском, хотя освещалось все уже привычными, но по-прежнему удивительными для проспавшего все на свете дракона электрическими фонарями. В углу искрил круглый почтовый телепорт, похожий на маленькую шаровую молнию, подвешенную на две изогнутые высокие ножки, – как объяснила его спутница, небольшие посылки и письма проще и дешевле отправлять так. Энтери при виде телепорта вспомнил семейные зачарованные чаши, которые использовались драконами для общения.
Тася представила его матушке Вилайтис, степенной пожилой даме, одетой в той же пестрой манере, вручила ему стопку журналов посмотреть, а сама завела с библиотекаршей тихую беседу. Женщины шушукались и изредка поглядывали на Энтери, а он, ловя эти взгляды, снисходительно улыбался – женщины во все времена одинаковы. На месте он не усидел и с позволения матушки начал ходить по библиотеке, трогая разные книги, вытаскивая некоторые и просматривая. Читать ему было трудно, зато картинки очень интересовали. Какие-то сюжеты ему были знакомы и понятны, например, битва или обнимающиеся пастушок с пастушкой на пригорке, а какие-то странны или вовсе недоступны для понимания, как изображение радиоприемника или спортивного клуба.
Тем временем шушуканье закончилось, и матушка исчезла меж высоких полок, до потолка заставленных книгами. Вернулась она не скоро, так что Энтери даже успел пролистать пару журналов и увидеть достаточно занимательного. Чего стоит только материал под названием «Панорамы континентальных столиц». Фотографии огромных многоэтажных городов создали в нем ощущение легкой паники – сколько же он все-таки провел в горе?
Язык Энтери понимал через раз – слишком много упрощенных, измененных или вовсе непонятных слов – но упорство и любознательность заставляли листать один журнал за другим, впитывая образы нового мира.
Матушка Вилайтис наконец-то вынырнула из библиотечной тени, неся в руках несколько тоненьких книг и один толстенный талмуд. Талмуд назывался «Эн-ци-кло-педия сов-ре-мен-ного ми-ра» и предназначался в подарок Энтери. Он поблагодарил, поклонившись и прислонившись лбом к запястью матушки в знак уважения. Не забыть бы спросить, что такое энциклопедия, вдобавок к тысяче других вопросов – например, о живой картине, на которую смотрели старички на улице.
Остальные книги были для Таси, в том числе «Легенды гор» и «История государства Рудлог». На первой книжечке были изображены горы и летящие среди них драконы, похожие почему-то на страшненьких головастиков с крыльями. «История про то, как ящеры зловредным в камень заключены были», – прочитала девушка и с опаской посмотрела на возлюбленного. Энтери был спокоен, только в уголках губ, способных быть и нежными, и умоляющими, прорезались жесткие складки.
– Ну, это мы потом почитаем, – поспешно сказала Тася, убирая книжку в большую сумку. – Вот, смотри, – она провела пальцами по оглавлению второй книги. – Список королей с датами правления. Как, ты говоришь, звали того, с кем вы воевали?
– Седрик-Иоанн Рудлог, – сквозь зубы произнес имя бывшего друга Энтери, и ему, несмотря на прошедшее время, сколько бы его ни было, снова стало очень больно.
Тася быстро провела пальчиком вверх по табличке с именами монархов, датами правления и кратким перечислением свершений – от нынешнего времени к древности.
– Та-а-ак, сейчас у них короля нет, ранее была Ирина-Иоанна, Константин-Иоанн, Даниил-Иоанн… Вот же… И чего они все Иоанны, интересно?
– Так звали их первопредка, – ответил Энтери, напряженно следящий за пальцем Таисии. Каждое движение вверх – еще поколение минус, а то и два, если монарх отличался отменным здоровьем. Поколение, ушедшее для драконьей расы в небытие.
– Ага, вот! Седрик-Иоанн, он же Змееборец. Ну надо же!
Однако Энтери и сам уже увидел даты правления Седрика: 4257–4301 от т.ж.
Долго же он жил! Интересно, мучили его кошмары или он спал спокойно и без всякого сожаления? А сейчас 4762 год от т.ж., как говорит Тася. Что такое т.ж. – «творение живого» – он знал, так отмечались года и в их время, и эта связь времен, как и сочувственно сопящая девушка рядом, каким-то образом удержали его от позорной истерики из-за осознания того, что прошло целых пятьсот лет, ведь война случилась через три года после коронации Седрика. Энтери уже трижды должен был умереть, и на Туре должны были жить его праправнуки.
Обратно они едут в сумерках, потому что чем ближе к югу, тем раньше темнеет. Хижина стоит с темными окнами, но с приходом людей оживает, наполняется теплом и светом. Девушка усаживает дракона за стол, сама хлопочет вокруг него, выставляя приготовленные утром кушанья. Застарелый драконий голод заявляет о себе громче потрясения, и вот уже Энтери по привычке уминает тройную порцию рагу, запивая его из огромной керамической кружки ароматным и сладким горячим чаем. Сама Тася садится напротив и, положив щеку на ладонь, внимательно и печально смотрит на любимого своими чудесными глазами.
Когда ее персональный ископаемый дракон наедается, девушка на пару минут выходит из дома, а потом, нагруженная стопками полотенец, простынок и каких-то загадочных вещей, зовет его за собой.
Двигаться не хочется, хочется лечь и все обдумать, а может, и пожалеть себя – только так, чтобы любимая не видела, ведь какой мужчина желает показаться в минуты слабости? Но Таисия непреклонна:
– Пока ты мой пациент, слушайся меня!
– А потом, когда выздоровею? – Энтери выходит за ней из дома и улыбается – так забавна она сейчас, когда командует.
– И потом, – Тася наставительно поднимает палец вверх, изящно маневрируя со своей высокой стопкой между деревьев. Они поднимаются куда-то в гору. От попытки отобрать и понести она ругается: мол, потом натаскаешься еще, не переживай, возможностей будет много.
Идут они недолго, может, пару минут, и внезапно в ароматы хвои и листвы вплетается родной, свежий и ласковый, как запах матери, – запах близкой теплой воды.
Девушка и ее дракон выходят на маленькую, белую от соли террасу, над которой стоит дымка. Терраса размером с три их дома, и в ней цепочкой расположены несколько каменных углублений с водой разной степени нагрева. Горячая струя бьет прямо из скалы, и купаться в самой близкой к источнику чаше нельзя, сваришься. Зато четвертая как раз подходит, чтобы отмыть давно не мытого дракона. Что там эти обтирания, даже самые тщательные, баловство одно.
Тася командует раздеваться, и Энтери подчиняется, одновременно наблюдая за ней. Девушка стоит к нему вполоборота, натягивает широкую рубаху и уже под ней скидывает платье и белье. Однако он успевает увидеть и стройные бедра, и круглую попку и с каким-то веселым предчувствием думает, что купание будет тяжелым.
Сам он раздевается донага – чего стесняться, чего она там не видела? И медленно, блаженствуя от ощущений, заходит в воду. Она тепленькая, вкусная – прямо из недр земли, целебная, дар Синей богини-матери, и он пьет ее горстями, пока его будущая жена в смешной широченной рубахе, в которую ее четырежды можно обернуть, заходит в воду.
Коварная водица приподнимает полы рубахи, Тася розовеет и мгновенно плюхается в воду, а Энтери мечтательно улыбается.
В чаше удобный выступ, где можно посидеть, и они, откинувшись на пологий каменный склон естественной ванны, долго отмокают, обнявшись. Проклятая рубаха кажется неуместной, тяжелой и очень мешает им обоим. Энтери играет с пуговками, расстегивает сверху одну, другую, но его останавливают, поворачивают к себе спиной и начинают яростно скоблить, отмывая дракона набело.
Тася трет Энтери сзади мочалкой, стараясь не думать о том, как привлекательно его тело. Он такой огромный, что она со своим немаленьким ростом достает ему до плеча. И еще очень худой, но спина и руки уже бугрятся мышцами и жилами, и на его коже проступает чуть заметный орнамент, который едва-едва светится в темноте.
Девушка проводит пальцем по тонким светящимся линиям.
– Что это такое, Энти?
– Линии нашей ауры, – отвечает он хрипло. – Чистая энергия. Это и есть дракон. Когда мы перекидываемся, именно эти линии, раскручиваясь, создают контуры нашего нового тела.
– Я не понимаю, – шепчет Тася, завороженно гладя чудесный орнамент.
– Я и сам не очень-то понимаю, – отвечает он так же тихо, сосредоточенный на движении ее рук. – Когда мы поженимся, я познакомлю тебя с учителем, он все объяснит. Если, конечно, он остался жив, – вспоминает Энтери и тут же мрачнеет.
Тася, как настоящая женщина, чувствует смену настроения и понимает, что нужно снова отвлекать. Поэтому она в липнущей к телу рубахе перебирается вперед, становится на колени в воду перед ним и предупреждает:
– Руки держать при себе!
– А то что? – спрашивает он, с интересом глядя, как она намыливает мочалку и придвигается к его груди.
– А то останешься грязнулей, – грозится девушка, приступая к делу.
Энтери любуется ею – волосы выбились из поднятых наверх кос, и влажные прядки падают на лицо, она периодически сдувает их вверх, но они снова падают, мешая.
Он протягивает руку и заправляет прядь ей за ухо. Тася улыбается:
– Спасибо! Ну все, ополаскивайся.
– А как же нижняя половина дракона? – хитро интересуется Энтери, выныривая из воды. Пена быстро уходит в следующие бассейны.
– А нижнюю половину дракона вымоет верхняя половина дракона, – фыркает Тася, и он хохочет так, что вокруг него закручиваются небольшие бурунчики.
– А может верхняя половина дракона вымыть какую-нибудь половину своей любимой? – вкрадчиво интересуется он, притягивая Тасю к себе на колени, усаживая боком и чувствуя ее всем телом. – А лучше и всю любимую. Ох, милая, что же ты со мной делаешь?
Она краснеет, шлепает его по плечу мочалкой, но не вырывается, уткнувшись ему в шею, пока он расстегивает неподатливые пуговицы, а потом стаскивает с нее рубаху, вытаскивает мокрую противную одежду, зажатую между его бедром и ее мягкой попкой, и швыряет рубаху на камень. Все сразу становится так, как должно быть.
Тася напряжена, и он успокаивающе гладит ее по спине, чувствуя под пальцами старые шрамы.
– Я только помою тебя, – глухо шепчет Энтери ей на ухо, целуя и ушко, и шею, – и посмотрю на тебя. Тасюш, не бойся меня, пожалуйста.
Он, конечно, возбужден, и она не может этого не чувствовать своим бедром, но он же не животное, чтобы насиловать или соблазнять ее здесь, вопреки ее желаниям.
Тася медленно-медленно расслабляется под его легкими поглаживаниями, затем, видимо, принимает решение и вкладывает мочалку ему в руку. Энтери ставит Тасю перед собой и на миг сомневается в разумности своего поведения, потому что ничего прекрасней он никогда не видел. Капельки воды блестят на ее теле, пока она расплетает волосы. Наконец он касается ее мочалкой и несколько минут старательно трет, стараясь сосредоточиться на задаче и не пропустить ни одного местечка. В мыльной пене она похожа на сливочное пирожное, и Энтери не удерживается – наклоняется вперед и трогает языком ее сосок – пусть покрытый невкусной пеной, но все равно сладкий. Тася от неожиданности пищит и от греха подальше окунается в воду с головой.
После Энтери сажает ее между своих ног и долго моет чудесные волосы, наслаждаясь прикосновением ее тела к своему. Руки дракона то и дело опускаются ниже, гладят грудь с торчащими бутонами сосков, живот, трогают кругленькую попку, прижатую к самому дорогому. Тася разморена от теплой воды и ласк, иногда, на особенно нескромных движениях, прерывисто вздыхает, но не уходит.
«Она же верит тебе, тупица», – понимает дракон, и от этого внутри становится тепло-тепло.
Когда намыливание закончено, он подхватывает ее под ягодицы, с восторгом чувствуя все округлости и мягкий пушок там, где он должен быть, и под визг Таисии окунается вместе с ней с головой.
После они еще долго лежат в воде, лениво и сладострастно целуются, изучают друг друга в каком-то невообразимом волнующем состоянии и любуются на огромную чернильно-синюю чашу неба с крупными – как будто можно протянуть руку и взять – сияющими звездами.
С утра дракона разбудило отчаянное меканье и окрики Михайлиса. Энтери, приподнявшись на локте, выглянул в окошко, сквозь стекло которого уже пробивались первые лучи солнца. Двор был заполонен колыхающейся серой массой, в которой спросонья он не сразу разглядел головы, копыта и хвосты. Старый Михайлис с Лори пригнали целое небольшое стадо!
Тася в длинной ночной рубашке спала лицом к нему и во сне казалась совсем малышкой. Он потихоньку, чтобы не разбудить ее, вылез из-под одеяла, оделся и вышел на кухоньку.
Лори жарила блины и была свежа и прекрасна, как чудесный цветок. Она хихикнула, увидев заспанного дракона. А Энтери с удивлением понял, что, отдавая дань ее красоте, остается к девушке совершенно равнодушным. Сколько их было, прекраснейших из прекрасных, а такую, как Тася, о которую можно отогреться – он встретил впервые.
«Да уж, – подумал Энтери, – старею, видимо».
Он вышел на улицу, умылся в рукомойнике и подошел к старику. Тот стоял, наблюдая за привязанными друг к другу животными, и курил.
– Хорошее утро, – поздоровался Энтери, ощущая внутри заворочавшегося голодного дракона.
– Хорошее, – благожелательно кивнул старик. – Это все тебе, подранок.
Внутри ликующе взвыл дракон, а человек внимательно посмотрел на старика и спросил:
– Откуда вы их взяли? Я не знаю, сколько сейчас стоят овцы, но у нас не всякий мог их себе позволить.
Михайлис внезапно рассердился.
– Ты мне тут еще поупрямься! Не твое дело, откуда я тебе взял еду! А только моя задача – гостя вылечить, чтобы ты снова летать смог!
– Отец, – тихо сказал Энтери, – я же на Таисии жениться хочу. Я честный дракон, а не залетный какой-нибудь. Какой я вам гость?
Михайлис глянул на него, пожевал длинный мундштук трубки.
– Ну надо же, – проворчал он свою любимую присказку. – Сговорились уже?
Дракон кивнул.
– Тем более – куда я тебя отправлю, если ты летать не можешь? Без слез не взглянешь – не дракон, а суповой набор! Скажут, что старый Михайлис совсем стыд потерял – не откормил, не выходил, дочку за доходягу выдает.
– А зачем меня куда-то отправлять? – не понял Энтери.
Старый охотник протяжно и как-то ностальгически вздохнул, выпуская дым.
– А как же иначе, сынок? Помню, когда я за ее мать сватался, еле выдержал. Это обычай у нас такой. Как сговариваетесь на помолвку – повязываются на руки черные тиньки, плетеные брачные обеты, на верность и постоянство. Черные потому, что чернее тоски нет ничего. И затем влюбленные расстаются на три месяца. Ни встречаться нельзя, ни говорить. Как раз срок хороший, чтобы, если не твоя половинка, это осознать и жизни друг другу не поломать. А если выдержишь, – продолжал его будущий тесть, – тут вы уже считаетесь женихом и невестой, вас оглашают в храме, и на руки повязываются тиньки красные. Потому что красный – ретивый, упорный. После этого надо еще три загадки от невесты отгадать, они для всех одинаковы, но мужикам женатым делиться решениями строго запрещено – проклят будешь от Синей Богини.
– И что? – спросил немного ошеломленный столкновениями культур дракон. Он-то думал, сходят сегодня-завтра в храм, проведут обряд, и унесет он свою Тасеньку в материнский дом в Истаиле, если тот еще стоит. И там она наконец-то станет его – и душой, и телом.
– Ну, если загадки решаешь, тут жрец и проводит обряд. Свадьбу играем, молодых поздравляем, и на ночь вы в храме остаетесь, на половине Синей. Там супруги и познают… гммм… гхм… да… друг друга.
На словах про «познание» старик смутился, снова затянулся, выпустил дым – о дочери все-таки говорит.
Энтери, обалдевший настолько, что даже мекающие овцы и возможность наконец наесться досыта ему стали безразличны, как-то нервно протянул руку к трубке.
– Можно? Давно хочу попробовать.
– Ну давай, – с сомнением сказал старик. – Только дым не глотай, держи во рту, не вдыхай, кому говорю!
Но дракон уже надрывно кашлял, вытирая слезы в уголках глаз. Потом попробовал еще раз, так, как говорил Михайлис. Никаких особенных ощущений он не испытал, но ритмичное вдыхание-выдыхание дыма вводило в своеобразный транс.
– Успокаивает, – заметил он, передавая трубку обратно.
– А то! Потому и курю, – ответил старик. – Со смертью жены начал…
Когда они вошли обратно в дом, Тася уже встала и, одетая в цветастое платье до колен, нарезала крупными кусками свежеиспеченный хлеб. Дух от хлеба шел сногсшибательный. Улучив момент, когда отец и сестра девушки отвернулись, Энтери провел губами по Тасиному затылку, вдыхая ставший уже родным запах, и, воспользовавшись тем, что огромный нож остановился – Тасенька замерла от его близости, – коварно стянул ломоть, получив, впрочем, за это шлепок по удирающей спине. Они захихикали, девушка продолжила резать хлеб, а Энтери мгновенно справился с украденным куском, сел на лавку и начал смиренно ждать завтрака.
Старый Михайлис тоже улыбался сквозь усы, потому что легендарный теаклоциакль, змей небесный, и его суровая несмеяна-дочка, которая, казалось, заморозилась после смерти обожаемой матери, вели себя как дети. Смеха старшей дочери он не слышал уже два года и только за это готов был змеюке скормить хоть сто голов скота. Главное, чтоб паршивец, улетев, не почуял свободу и не забыл его девочку. Иначе она снова замерзнет. А он, видят боги, возьмет ружье, найдет и пристрелит несостоявшегося зятя.
Так думал старик, и улыбался, радуясь за дочь, и сверкал глазами, и хмурился, а Энтери, поймав его взгляд, почувствовал себя как-то неловко, будто в чем-то провинился, непонятно, правда, в чем. Но тут перед ним поставили горшочек с дымящейся кашей, в которой аппетитно желтело сладкое сливочное масло, и он думать забыл о странных взглядах хозяина дома.
После завтрака Михайлис полез в огромный сундук, стоящий у него в комнате, долго что-то искал, наконец вынырнул оттуда, держа в руках вязаный мешочек и статуэтку Синей Богини размером с человеческую ладонь. Богиня была изображена по канону – босоногая, со строгим лицом, укрытая покрывалом с головой, обнажавшим тем не менее левую грудь, живот с пупком и верхнюю часть бедер. Одной рукой она придерживала покрывало у шеи, другой – на бедрах.
– Дети мои, Таисия и Энтери, идите сюда, возьмитесь за руки, – позвал Михайлис.
Тася смущенно взяла Энтери за руку, потянула за собой, и они, остановившись, обнялись. Лори как сидела на лавке, так и не смогла встать, только широко раскрыла глаза, сказала «ой» и прижала ладонь ко рту.
Михайлис тем временем колдовал над статуэткой – поставил ее в деревянную чашу со специальным углублением, чтобы не упала, обмазал ароматным маслом, поклонился, зажег курительную палочку и обошел с ней дом, а затем вставил ее, еще дымящуюся, в углубление у ног богини. И начал ритуальное вопрошение:
– По взаимному сговору даете вы обеты друг друга ждать, верность хранить, хорошо все обдумать и через три месяца ответ друг другу дать – хотите ли вы быть вместе так же сильно, как сейчас?
Когда власть страсти пройдет и сотрется облик любимого из памяти – захотите ли вы быть вместе так же сильно, как сейчас?
Когда пройдете разлуку и искушения, захотите ли вы быть вместе так же сильно, как сейчас?
А для того, чтобы помнили об обетах в разлуке, богиня вам помоги, пусть будут они всегда у вас на той руке, которая от сердца.
И он повязал им на левые запястья в несколько оборотов длинные черные плетеные ленты с какими-то непонятными дракону рисунками, с утяжеленными золотыми капельками-кисточками на концах.
– Золото для того, чтобы вы помнили, какая награда вас ждет в конце, – завершил наконец ритуальное славословие Михайлис и велел поклониться богине, прежде чем убрать все обратно в сундук.
– Если бы ты мне сказала, что это такая долгая история, милая, – жалобно прошептал Энтери на ухо смутившейся девушке, – я бы украл тебя и увез в свою страну, как положено дракону, и там мы бы поженились без месяцев разлуки. Как же я буду без тебя и твоего тепла, Тасенька?
Ее губы дрогнули.
– Справимся, – прошептала она в ответ. – Ты только прилетай поскорее обратно.
– Чтобы прилететь поскорее, мне надо улететь поскорее, – сказал он печально, приобняв ее за талию и выводя из дома. Тиньки холодком змеились по запястью, постукивая золотыми капельками на кисточках.
– Тогда ешь давай и лети. Затянем – только труднее будет расставаться. Сейчас, подожди, – она забежала обратно в дом, чтобы появиться через минутку с небольшим узелком. – Тут твоя энциклопедия, и я добавила еще несколько книжек и старых журналов, будет полезно почитать. Только как ты понесешь – в зубах, что ли?
– Привяжешь мне на лапу. Только пока я не поем, не подходи, Тась. И лучше не смотри, я боюсь, тебе неприятно будет.
– Но это тоже ты, – сказала она, глядя прямо ему в глаза.
Энтери крепко обнял свою нареченную, стараясь запомнить ее запах, мягкость кожи и волос. Тася льнула к нему как веточка. Он скользнул губами по ее губам, отвернулся и пошел к загону с овцами.
Таисия, крепко вцепившись в сумку с книгами, со смесью восторга и отвращения наблюдала, как страшный крылатый ящер одну за другой ловит, рвет и закидывает себе в пасть истошно вопящих овец, как его белая морда окрашивается в багряный цвет. Михайлис всего один раз подошел к окну – чтобы увести Лори, испуганно глядящую на будущего зятя.
Наконец дракон, так не похожий на ее сдержанного, ласкового, нуждающегося в ней Энтери, наелся. Он несколько раз махнул крыльями, проверяя силы, потом посмотрел на девушку и вытянул вперед шею, положив голову на землю.
Тася подошла к нему, переступая через лужи крови и какие-то неопознаваемые клочки плоти, прошла вдоль страшной пасти и длинной шеи под огромное белое крыло. Грудь дракона ходила ходуном, а внутри будто работали чудовищные кузнечные меха – так громко он дышал.
Энтери Валлерудиан
Она привязала к его лапе сумку, погладила серебристо-белую кожу в крапинках крови и пошла обратно, но около морды вдруг остановилась и поцеловала дракона куда-то в область щеки. Он заурчал, смешно закурлыкал, как большой голубь, потом заклекотал, махнул крылом – и девушка отбежала, а ее персональный дракон взлетел над горой и издал трубный глас.
Он парил, хлопая крыльями, над поляной и глядел на нее.
– Улетай! – крикнула она жалко. – Ну же, улетай, Энтери! Улетай!!!
Дракон склонил голову, махнул крыльями и улетел.
И только тогда Таисия позволила себе сесть на землю и наконец-то расплакаться.
…Черный город, звенящий ночными звуками, горит огоньками фонарей и редких светящихся окон, как гнездо светлячков. Запах цветов становится невыносимым, требовательным, и разговаривать в эту ночь уже никто не желает.
– Я тебе дам завтра эту эн-цик-ло-пе-дию, брат, – произносит Энтери устало. Он уже почти трезв и пить больше не хочет. – Мир очень изменился. То, что я описал тебе – ружья, телевизоры, электрические лампы, самодвижущиеся машины, – это малая часть. Если раньше наш народ был самым развитым, то теперь люди ушли далеко вперед. Нам очень многое надо узнать, прежде чем действовать. Таисия говорила, что в Рудлоге нет больше монархии, там правит аристократия. Как нам найти ту, кто тебе нужна?
– Времени у нас очень мало, – тихо отвечает Нории, переживший с братом его любовь и разделивший его разлуку. – Я подумаю, что можно сделать. Спасибо, что поделился со мной сокровенным, Энти-эн.
Братья уходят с крыши. Энтери идет в свои покои, где долго ворочается, думая о Тасе, – всего три дня прошло с того момента, как они расстались, но эти три дня уже кажутся вечностью.
Нории тоже ненадолго наведывается в свои покои, но вскоре выходит оттуда, одетый в просторный светлый плащ.
Через сад он выходит в город. Редкие прохожие узнают его и приветствуют, кланяясь, и он доброжелательно отвечает им. Нории держит путь в храм Синей, где прихожанки и жрецы дарят нуждающимся любовь и благословение богини. Запах цветов и рассказ брата растревожили его, и только плотская любовь способна на какое-то время унять появившуюся тоску.
До самого рассвета Владыка Нории Валлерудиан, как простой послушник, дарит любовь двум молоденьким сестричкам, только-только вступившим в зрелость. Они пришли в храм, как многие женщины Песков, чтобы получить благосклонность богини, а получили еще и незабываемую ночь с обожествляемым Владыкой. Им немного страшно, но они любопытны, игривы, свежи, юны и застенчивы, а он щедр, ненасытен и ласков, и на их ложе царят только смех, радость и страсть. Утром они расстаются под строгим взглядом богини верности, богини любви, унося с собой ее одобрение и благословение.
Глава 8
Так бывает – в двадцать лет ты наследница древнего рода, второй человек в государстве, самая завидная невеста мира, любимица народа и предмет обожания многочисленных подруг и воздыхателей. Не очень бескорыстного, правда, обожания.
В тридцать – первый человек на закопченной деревенской кухне с покрытыми ожогами от проклятой печки руками, забывшая, как выглядит твое лицо в зеркале. Да и в зеркало лишний раз, честно говоря, смотреться не хочется, потому что глядит оттуда расплывшаяся тетка без возраста с короткими темными волосами, приятным, но совсем не девичьим лицом, кругами под карими глазами и глубокими складками вокруг рта.
Ты научилась виртуозно доить коз огрубевшими пальцами, на которых раньше сверкали кольца, и на каждое из таких колец можно было купить десять подобных деревень со всеми жителями и их скарбом, доить и не морщиться от козьего запаха. Ты умеешь стирать огромное количество белья вручную, потому что старая стиральная машинка отдала концы три года назад, а на новую нет денег. Ты забыла уже, когда вставала позже пяти утра, самое лучшее развлечение для тебя – возможность полноценно поспать, а в подругах у тебя полуграмотные, но искренние в своей простоте, понятные соседки. И никаких битв за твою благосклонность.
Единственное, что осталось неизменным, – это древность рода, но толку от нее немного. Древностью рода не вымоешь полы и не вскопаешь огород.
Ты смирилась с тем, что твоя жизнь теперь принадлежит не тебе и что ты всегда должна быть самой мудрой, предусмотрительной и решающей все проблемы. Ты привыкаешь к тому, что соседские мужики смотрят на тебя не как на женщину, а как на домашнюю уборочную и готовящую технику, словно прикидывая, подойдет ему эта модель или он еще не настолько отчаялся.
Ты понимаешь, что из бесконечного объема знаний, которым тебя пичкали чуть ли не с младенчества, в реальной жизни применимы процента два, потому что в реальной жизни важно знать, как найти и приготовить еду, заплатить за электричество и одеть младших сестер, не имея денег. Умение красиво расписываться, знание этикета всех стран мира или способность отличить блакорийского темного жеребца от изящной йеллоувиньской породы оказываются бесполезны.
…Ангелина, или Анька, как ее кликали соседки, крошила огромным тесаком капусту на щи, пирожки и тушение, краем уха прислушиваясь к болтовне своей подруги Валентины. Валька была большеглазой, большеротой и заразительно смеялась над любыми, даже несмешными шутками. Смеялась, несмотря на то что у нее было трое детей, а муж прошлым летом подхватил грипп, перешедший в воспаление легких, и умер, оставив их на грани нищеты.
– Матушка моя говорит, сегодня у директора скандал случился с учительницами по языкам и рисованию. Они еще младшие классы вели. Аккурат рядом с кабинетом мыла полы, вот и подслушала. Сначала тихо говорили-то, а потом разошлись на весь этаж.
– И в чем причина скандала? – вежливо спросила Ани, слушавшая свежие деревенские сплетни в исполнении Валентины каждый день как сводку новостей.
– Да они увольняться решили, в гимнасий какой-то их в столице позвали. А что они не видели в тех столицах? Смог, толпы народу, душегубы всякие, машины каждый день кого-нибудь давят! Аристократишка поедет, а полиция впереди, движение стоит, пробки, народ злой.
– Валь, так что там с директором?
– А! Так эти увольняться, а он кричит – у меня начало года, где я вам на три класса сразу двух учителей найду! А у меня комиссии! А у меня проверки! А детям экзамены сдавать в конце года! И по столу – хрясь! Темпераментный мужик, Авдей Иваныч этот!
– И что, уволились?
– Так да, не удалось сатрапу этому их запугать. Уж он и ругался, и льстил, и повышение жалованья обещал – ни в какую. Молодые еще, столицы манят. А что там в этих столицах? Правильно я говорю?
– Правильно, подруга, – рассмеялась Ангелина.
– Так что, Анька, – голос Вальки вдруг утратил привычную несерьезность, – бросай свою капусту, надевай поприличнее какую одежку и шкандыбай давай в школу, учителем устраиваться.
– Валюш, ты чего? – изумилась Ангелина. – Я учителем никогда не работала. Да и кто меня без документов и дипломов возьмет-то?
– А я тебе скажу, что моего мальца ты лучше любого учителя научила, когда он матери нервы мотать вздумал и учиться бросил. Речь у тебя непростая, ровно как благородная балакаешь. Математику, письмо знаешь, географию вон моему Митьке подтянула. Так что давай-давай, – она грудью оттеснила Ангелину от стола. – Переодевайся, кому сказала, и в школу иди. Попытка не пытка, а вам любая копейка нужна.
Переодетая в старенький, но чистый бежевый костюм, отданный ей два года назад сердобольной Валькой, Ангелина шла по городку в сторону школы. Соседки, работающие на сборе урожая у своих небольших домиков, приветливо махали ей руками, звали поговорить, но она отговаривалась спешкой.
Чирикали птицы, мычали в хлевах приведенные с пастбища коровы, мемекали козы, тут и там на пыльной дороге, проходящей между небогатыми изгородями, чинно шествовали или сидели важные куры, обмениваясь своими куриными сплетнями. В небольших прудиках размером со стол плескались и гоготали гуси. Раньше она всегда поражалась умиротворенности этого городка по сравнению с насыщенной, полной различных развлечений и событий жизнью столицы.
Орешник был малюсеньким городом, состоявшим из деревенской и «городской» частей. Он вырос лет тридцать назад рядом с давно и исправно поставляющим натуральные продукты на прилавки столицы и области фермерским хозяйством. Единственная заасфальтированная улица с неоригинальным названием Центральная рассекала его на две половинки. Вокруг улицы королевским указом было когда-то построено штук десять пятиэтажек, предназначенных для работников ферм и их семей. Потихоньку около многоэтажных домов появились «самозахватные» огородики, а потом и деревенские домики и дачки. Первое время с захватчиками пытались бороться, а потом махнули рукой, провели дачную амнистию и легализовали владения, решив, что так выйдет дешевле.
Одноэтажное здание администрации в центре, на пересечении заасфальтированной Центральной и не удостоившейся такой чести Пекарной улицы было украшено гордо реющим флагом, на котором, словно в насмешку, все еще был изображен семейный герб Рудлогов и их фамильная корона. Ее, Ангелины, корона. При взгляде на нее Ани расправила плечи.
И в самом деле – чего бояться? Деньги им нужны, даже очень, и любой работающий член семьи немножко снимет бремя нищенства со всех них. Ради работы можно и попросить директора, и даже поумолять, если понадобится. Хотя за всю свою жизнь Ани никого не умоляла. Да и просить научилась только семь лет назад.
«Нечего бояться», – твердила она себе. Программа вряд ли изменилась за прошедшие годы, а уж образование она получила лучшее в стране и одно из лучших в мире. Да и мать в рамках сближения с народом настаивала, чтобы дочери участвовали в общественной деятельности. Помимо прочих публичных обязанностей, старшая проводила уроки и занятия в школах и детских садах. «Справишься с детьми – справишься и с дворянским собранием», – как-то пошутила мать, когда принцесса с возмущением спросила, за какие грехи ее опять отправляют в школу, к шумным, нагловатым, невоспитанным детям.
Погруженная в свои мысли, Ангелина дошла до приземистого здания школы, возле которого практичный директор разбил огород, на котором отрабатывали провинности двоечники и прогульщики. Он ничуть не стеснялся несовременной эксплуатации детского труда, объясняя возмущенным родителям, что, раз они не могут воспитать детей, пусть это сделает благородный труд. Благодаря усилиям «эксплуататора» в столовой школьников круглый год кормили бесплатно – выращенной руками лоботрясов картошки, капусты и моркови хватало на всю небольшую школу.
Директора в поселке шепотом ругали и величали сатрапом, но воспитательный эффект был наглядным и быстрым. Что неудивительно, дети – практичные создания, и даже самый последний неуч между днем прополки картошки и выполнением домашнего задания выбирал учебу.
Зайдя в школу, Ангелина поздоровалась с мамой Валентины, которая совмещала в себе почетные обязанности уборщицы, гардеробщицы и повелительницы звонка, и спросила, у себя ли директор. Получив утвердительный ответ и ободряющее «Иди-иди, небось не выгонит, наоралси уже», постояла немного у кабинета, выдохнула, снова расправила плечи и постучала.
– Кого еще черти принесли? – раздался «добрый» голос педагога и воспитателя. – А-а-а, Ангелина Станиславовна. Какими судьбами?
– Здравствуйте, Авдей Иванович, – Ани прошла в чистенький, но потертый кабинет и села на стул перед массивным директорским столом. – Мне тут сорока на хвосте принесла, что вам учителя срочно нужны…
Высокий, грузный, начавший лысеть Авдей Иваныч с красными от утреннего разноса глазами оценивающе глянул на нее.
– Так нужны, уважаемая, нужны. Али есть кто на примете?
– Есть, – сказала Ангелина твердо. – Я.
Авдей гулко захохотал, и над их головами угрожающе задребезжала огромная стеклярусная люстра, смотревшаяся в кабинете как инородное тело.
– Ну ты и шутница, Станиславовна. А пришла-то на самом деле зачем?
Ангелина начала злиться.
– Я вовсе не шучу, Авдей Иванович. Так вам нужны учителя или нет?
– Да нужны, нужны, – протянул он тоскливо. – Только я ж с улицы не могу никого взять. Нет, ты не обижайся, Ангелина Станиславовна, баба ты порядочная, ладная, говорят, занималась с детишками, помогала им. Но мне диплом нужен. Понимаешь, диплом педагогический! А есть у тебя диплом? Видишь, нету. А если в министерстве узнают, что у меня учитель без образования детей учит? Что будет, я тебя спрашиваю? Скандал будет, вот что!
– Насколько я помню, – осторожно сказала Ангелина, – есть королевский указ, что в малых поселениях учителем может быть любой, знающий программу и сдавший тестирование. А я, Авдей Иванович, его сдать могу хоть сейчас.
– Да где эти указы сейчас, – сморщился директор. – Там же, где и королева. Он вроде на бумаге есть, а реально нам особо отметили, что без крайней необходимости не надо людей без педобразования принимать. А я, Ангелина Станиславовна, человек маленький, никогда такого не делал, да и мне лишнее внимание к школе со стороны чинуш не надо – и так по сто шкур дерут. Сейчас напишу запрос в министерство, может, выделят выпускниц каких на замещение. А ты иди, милая, иди, дел у меня много.
– То есть, – холодно спросила Ангелина, – вы мне отказываете?
– Ну не сердись, милая, никак не могу я, никак.
– Ладно, – улыбнулась принцесса, поднимаясь и чувствуя, как внутри рвет резьбу с закрученного вентиля, и ощущение собственной беспомощности, невозможности купить сестрам нормальную осеннюю обувь, чтобы не болели, как в прошлом году, оплатить отцу протез, вкус надоевшей капусты и общая усталость заливают ее изнутри какой-то мрачной решимостью. Вот же старый козел, даже пошевелиться не хочет, а ей хоть волком вой… – Только вы мне в глаза это скажите, Авдей Иванович…
Директор тоскливо посмотрел на нее.
– Ну что ты, Ангелина Станиславовна, не серл…
– Вы сейчас позвоните в министерство и спросите разрешения провести тестирование, – ласково произнесла Ани, в упор глядя на него. – Скажете, что ситуация критическая, а здесь у вас самородок, который, хоть и без специального образования, сомнений в пригодности не вызывает. Объясните, что я ранее вела занятия на дому, имею самые положительные отзывы от односельчан и администрации Орешника и готова и класс вести, и уроки дополнительные, и продленку – и все на одну ставку.
Глаза Авдея Ивановича остекленели, и он, неотрывно глядя на Ангелину, медленно снял трубку и стал набирать нужный номер.
– И пободрее голос, пободрее, – улыбнулась Ани, снова садясь на стул. Теперь главное, чтобы никто не зашел в кабинет, иначе неадекватное поведение необычайно тихого и покладистого директора сразу заметят.
Неизвестно, что сыграло роль – возможность сэкономить или общая незначительность сельской школы, такой маленькой, что не стоило особо обращать внимание на качество образования деревенщины и фермеров, но согласие с той стороны было получено на удивление быстро. Директор, договорив, положил трубку и преданно уставился ей в глаза.
– А теперь давайте мне тестирование, господин директор.
– Распечатать надо, – с готовностью сообщил он Ангелине.
– Распечатывайте, – благосклонно кивнула она.
Тест она заполнила быстро: удивительно – как всё, несмотря на прошедшее время, всплыло в голове. Ангелина просмотрела ответы в последний раз и отдала несколько заполненных листов директору. Он все так же смотрел ей в глаза. Она наклонилась к нему.
Читать бесплатно другие книги:
