Инквизитор. Башмаки на флагах. Том четвертый. Элеонора Августа фон Эшбахт Конофальский Борис

Глава 25

Уж теперь он с ними не церемонился. Сесть не предложил, вина больше не подал, не поклонился в ответ на их поклоны. Да ещё и исподволь потешался над ними.

— Зачем пожаловали, господа? В прошлую нашу встречу, в Лейденице, я о мире к вам приходил говорить, так вы, кажется, насмехались надо мной. Теперь, никак, опять посмеяться пришли?

По виду их озадаченных и печальных физиономий он догадывался, что всё как раз наоборот обстоит, не до смеха сейчас господам торговцам, тем не менее продолжал:

— Помните, господин Фульман, вы, кажется, говорили, что мир промеж нас невозможен? А сейчас зачем пришли?

— Разве я такое говорил? — искренне удивлялся Фульман. — Кажется, то говорил господин Плетт.

— Да что вы такое говорите, что за дурь собираете! — воскликнул лесоторговец Плетт. — Я так всегда был за мир. Зачем мне война, какой от неё прок торговцу?

«И капли спеси в их рожах не осталось! Надо же, как пара побед людей меняет».

— Так зачем пришли? За лесопилки свои, за уголь свой, за склады с досками и поташом волнуетесь? — говорил кавалер и вдруг вскочил из кресла и зарычал: — И правильно делаете, что волнуетесь! Думаете, я не знаю, что ваши люди были при нападении на мой лагерь?! Думаете, то тайна великая?

— О том мы и приехали говорить…, — начал было Вальдсдорф. — То глупость была, юноши всё неразумные были…

— Замолчите, советник! — заорал на него генерал. — Замолчите! Слышать ничего не хочу. Если надеетесь свой город сохранить, так пишите своему депутату в земельный совет, чтобы мира на совете просил. Мира! Иначе приду к вам. Сожгу всё, что не смогу увезти, поташ, дёготь заберу, а весь лес, что сложен на берегу, и все склады и весь ваш город подпалю, а вас…, — подошёл к купцам так близко, что те морщины вокруг его глаз видели, — вас всех отдам солдатам своим на меч! И тем не успокоюсь, пойду в горы, наверх по реке до деревни Золле… Там, кажется…? Там ваши сокровища сложены? Так я сожгу всё, и ваши драгоценные дубы спалю, вместе с лесопилками и деревнями окрест. Золу одну оставлю, почище чем в Мелликоне.

И лик его так чёрен от злобы был, что купцы говорить не смели, едва дышать могли. Уже рады были сами отсюда уйти невредимыми. И уходили от него молча, но кланялись, кланялись низко, глаза на генерала боясь поднять. А он встречей остался доволен.

«Напугались! Пусть. Как раз то, что нужно».

И новый друг у него теперь образовался. Проворный и ловкий. Надо ему при первой возможности деньги передать. Деньги он явно любит.

После этаких гостей он пребывал в добром расположении духа. И поначалу даже не обращал внимания на проволочки и затяжки сборов. И лишь после обеда, поняв, что дело затягивается, стал злиться, звать к себе офицеров и требовать, чтобы те поторапливались. Но как он ни подгонял людей, как ни просил спешить, до четырёх часов пополудни войско из лагеря так и не выдвинулось.

— Зато лошадки отдохнут, — зло говорил он, глядя на солнце, что уже покатилось к западу.

Если от Мелликона пойти по реке на запад, то до Юнг-Хольца, до перевала, будет всего два дня пути. А там, перед подъёмом в горы, и будет Бёльденген.

Дорфус перед самым выходом из лагеря снова разложил карту:

— Если пойдём по реке, через два дня там будем, я той дороги сам не видел, но возницы, с которыми я говорил, рассказывали, что дорога неплоха. И идёт до самого Бёльденгена.

Бёльденген. Там как раз полковник Майфельд ждёт прихода райслауферов. Если бы просто ждал, так он ещё и собирает людей с окрестностей. Сколько он соберёт? Один Бог знает, может, триста, а может, и тысячу. Мало того, что в этот самый Бёльденген нужно успеть до прихода наёмников, так ещё торопиться надо, чтобы полковник не собрал крепкий отряд из местных. Каждый день на счету. Надо было идти именно так, но Волков долго смотрел на карту взглядом тяжёлым и после сказал:

— Нет, идём на Висликофен. Эберст и люди его ждут, что мы появимся там.

Так сначала им предстояло идти один день на юг, и уже от Висликофена сворачивать на запад. Да, так терялся день, драгоценный день, который мог решить многое, но Эберст и его люди должны были знать, что генерал с войском рядом, тут. Что всё будет в порядке.

Никто ему не возражал. Все офицеры тоже понимали, что Эберсту появление войска необходимо.

Так и пошли, на юг. И уже на следующий день, к вечеру ближе, подошли к Висликофену, где офицеры ужинали с Эберстом.

— Ну, как вели себя горожане?

— Не сказал бы, что они рады нам, — отвечал полковник. — Но обещанные вам деньги собрали. Сие забавно, но деньги они принесли мне, как только увидели, что вы приближаетесь к городу, а до этого не торопились.

— Воры, — высказал своё мнение Игнасио Роха. — Все горцы — подлые и бесчестные воры.

— Да, думали, если появимся мы, то и отдадут деньги, а нет, так перережут гарнизон. А денежки …, я вам после ужина передам под расписку.

— Уже хорошо, что собрали деньги без напоминания, — сказал кавалер и опять подумал, что не зря сжёг Мелликон. Совсем не зря.

Он чуть помолчал и продолжил:

— Дорогой Эберст, мне пришлось оставить сотню людей капитану Нейману в лагере, он за два штурма потерял сто человек, теперь думаю взять у вас сто людей.

А полковник от таких слов перепугался, как от оружия у своего горла, уставился на генерала возмущённо и говорит:

— Господин генерал! Никак сие не возможно, напротив, я хотел ещё просить у вас людей. В городе горожане-подлецы злы, по договору они нас кормить должны, так я ту еду, что они привозят, сразу людям не даю, сначала испытываю на охотниках. А сегодня в день привезли пива, так специально в дурных бочках, те бочки мы сгружать начали, а пиво из них из щелей и потекло. Я кричу вознице: что такие бочки дурные ты привёз? А он мне: а вы с земли пиво лакайте, псы папские. Для вас и то хорошо будет, — Эберст вздохнул. — Еле остановил солдат, не то убили бы еретика. Не ровен час, ребята подняли бы эту сволочь на алебарды, так потом пришлось бы бунт в городе успокаивать.

Да, дело было невесёлое. Волков понимал положение полковника Эберста. Это хорошо, что он остановил солдат. Любой раздор, малейшая склока — и кровь, а от любой крови всё вспыхнет, как порох у запального отверстия. И, как ни крути, а на такой город, как Висликофен, людей у Эберста мало.

Офицеры за столом притихли. Молчали, почти перестали есть.

— Людей я вам не дам, полковник, — наконец произнёс Волков. — У меня теперь и двух полных тысяч пехоты не наберётся. Считая ландскнехтов. А мне райслауферов у перевала бить. А вы, полковник, молодец, не допускайте свар и распрей, вам тут придётся ещё неделю…, — генерал задумался на пару мгновений, — нет, не неделю, а полторы нас ждать. И коли людишки местные за оружие возьмутся, так я вам не помогу. Не успею.

— Это мне ясно, — отвечал Эберст.

— А уж если что начнётся, или, к примеру, дойдут до вас слухи, что я побит, так выходите из города и отступайте к лагерю. Ночью лучше выходите.

На таких невесёлых разговорах и закончился ужин у офицеров, потому как кавалер сказал:

— Господа, идите в свои части, выходим за два часа до рассвета. Майор Реддернауф, прошу разъезды ещё раньше вперёд выслать, а вас, капитан Пруфф, прошу начать готовиться заранее, чтобы нам опять всем не пришлось ждать, пока артиллеристы упряжь для своих лошадей приготовят.

Офицеры обещали всё сделать, как он просил, вставали и расходились.

Глава 26

Как хороши были горцы в пехотном деле, так нехороши были они в кавалерии. И Волков в который раз убеждался в том, что кавалерия весьма способствует его замыслам даже вне боя, на привале и на марше. Не встречая противодействия, кавалеристы давали генералу тактический обзор и позволяли действовать внезапно и двигаться быстро, не опасаясь неожиданных стычек и засад. Командиры горцев же, полагаясь на свою землю, считали, что всякий крестьянин при первой возможности сообщит им о приближающемся враге. А Волков велел фон Реддернауфу действовать в манере лёгкой ламбрийской конницы, которая выходит вперёд и в стороны от движущегося войска и, не останавливая всякое движение навстречу войску, препятствует всякому движению перед войском. То есть любого мужика или купца, что ехал навстречу, они пропускали, но любого, кто пытался опередить войско и предупредить о кого-то о его приближении, кавалеристы останавливали. Так, уже к концу первого дня пути кавалеристы нагнали небольшой обоз, что шёл по дороге к перевалу. Двадцать две телеги. Казалось, немного, но и то хорошо, помимо двадцати двух крепких телег и сильных меринов удалось захватить ещё хороших новых стёганок полсотни, много подшлемников, кое-какое оружие, солонину и даже немного пороха. Порох, конечно, был дрянной, ещё тот, которым стреляли пару лет назад и который Волков уже не покупал, но тем не менее.

В общем, всё было впрок, особенно лошади. Дорога всё время шла в гору, в гору и в гору. Солдаты уже к середине дня уставали, а лошади ещё раньше. Особенно уставали те упряжки, что тащили пушки. Каждые два часа его догонял вестовой и сообщал, что капитан Пруфф просит привал, чтобы сменить уставших шестерых коней на отдохнувшую упряжку. Каждый раз он мрачно давал разрешение колонне остановиться. Он понимал, что и людям, идущим в гору, и лошадям нужен передых, но в голове его сейчас было лишь одно слово: Быстрее. Быстрее. Быстрее.

Так, слезая с коня, чтобы размять ногу, он, прохаживаясь, всё время ждал, когда же прискачет вестовой, чтобы сообщить, что в орудия впряжены свежие лошади.

Небольшой городок или большое село, с тремя кирхами и ратушей, рядом с которым его войско встало на постой, он велел оцепить. И снова, не давая покоя кавалеристам, разогнал их, уставших, на ночь глядя в разные стороны. В разъезды. И, конечно же, оказался прав. Ещё ночью его разбудили, сообщив, что кавалеристы поймали молодчика, что выбирался из городка на лошади. На закате через овраги, по бездорожью, никто другой, как не лазутчик, не поедет. Да ещё проскочить мимо кавалеристов попытался. Не проскочил, дурень. Командир разъезда подстрелил из пистолета его коня, так конь долго после того не проскакал — пал, а всадник был схвачен. Разговор с ним был короток, а конец пойманных лазутчиков всегда один: ещё до рассвета, до того как колонна построилась в дорогу, молодчик был повешен.

И опять разъезды нашли обоз. Вдоль дороги поля шли, за полями домики на возвышенностях, и вот как раз за полями и встал на привал обоз. Кавалеристы сунулись к нему, думали, что и за него от генерала получат награду, да налетели на врага. Горцев было человек сто семьдесят, при офицере и двадцати арбалетчиках. Кавалеристы с трудом ушли. Один из них был ранен арбалетным болтом, также арбалетами поранили трёх лошадей. О враге сообщили подошедшей пехоте полковника Брюнхвальда.

— А их точно сто семьдесят? — спросил полковник.

— Больше не видно было, — отвечал кавалерист.

Сразу с хода, прямо выходя из колонны и заряжая оружие на ходу — уже набили руку — по пшеничным полям пошли стрелки. И капитан Вилли, уже оправившись от раны в ноге, вёл первую сотню сам. А за ним, разворачиваясь в линии прямо с марша, пошла первая рота из полка Карла Брюнхвальда.

Полковник знал, что нужно торопиться, и посему сам поехал за своей ротой, лишь отправив посыльного генералу, который ехал в середине колонны.

Никакого боя, никакой стычки так и не вышло, увидав сотню стрелков и идущих за ними три сотни пехотинцев, уже развёрнутых в линию, горцы побежали за село, наверх в горы. Подъехавший к месту генерал дал приказ майору фон Реддернауфу с двумя сотнями людей догнать их. И привести языка. Хоть одного.

К радости солдат, колонна встала. Кавалеристы кое-кого догнали, потоптали, порубили, жаль, не многих. И пару людей поймали, привели к генералу. Но ничего нового они ему не сказали. Шли людишки как раз в Бёльденген к полковнику Майфельду на соединение.

Место было хорошее, ровное, дорога вела всё больше вверх, и офицеры просили сделать тут, около деревни, привал, чтобы поесть и отдохнуть перед дорогой, что становилась всё круче.

Нет. Нет. Нет. Генерал только головой мотал:

— В скорости шага наша победа. Вечером встанем на ночь, тогда и поедим.

Кавалер снова погнал колонну вперёд. Он торопился. Он боялся не успеть. Ему нужно было разгромить собранные силы полковника Майфельда до того, как к ним придут райслауферы из земли Эйпенцель.

Лишь к полудню кавалерийский разъезд сообщил ему, что до Бёльденгена всего две мили. Еле дошли, выбиваясь из сил и надрывая лошадей, но дошли.

Дорога становилась всё круче и круче. Упряжки, что тащили пушки, приходилось менять уже через каждый час. И это при том, что генерал передал всех захваченных на марше лошадей артиллеристам. С обозом дело тоже было не очень хорошо. Лошади устали, чего с них взять. А вот люди…

Волков вернулся в самый конец колонны, к капитану Пруффу:

— Ждать вас не буду, некогда. Идите вверх, за мной, оставлю вам сто человек пехоты и обоз, сам пойду в город. Догоняйте.

— По мере сил спешить буду, — обещал Пруфф.

Генерал уже знал, что не успел. Лишь только сказали ему кавалеристы, что город забит подводами, которые видны, даже если и не въезжать в город, так сразу ему стало это понятно.

Город Бёльденген, как и все города, что лежали не в прекрасных долинах, а в горах, был даже на вид небогат. Растянулся он с одной стороны мелкой реки Бёлде, что выточила большой овраг, пролегавший вдоль города с юга на север. Через овраг тот был положен мост. Мост был крепкий и каменный, чтобы паводками весенними его не смывало, а ещё был он не очень широк. Шагов десять в ширину. А за мостом длинная и широкая улица, вся в лавках и домах, что побогаче, там же площадь, а дома, что победнее, стояли выше и выше этой улицы. А за площадью дорога ввысь, на холмы.

На улице, забитой подводами с выпряженными из них лошадьми, заваленной тюками и бочками, суетились люди. Не горожане. Люди ремесла воинского. Арбалетчики вытаскивали из телег свои щиты, тащили их к оврагу, к мосту. К мосту также спешили многие пехотинцы. Офицеры кричали и подгоняли солдат, вестовые скакали на лошадях то туда, то сюда.

Генерал был мрачен, смотрел на это дело с небольшого холма, со своей стороны реки, и понимал, что просто тут ему уже не будет.

Приехали Брюнхвальд и Кленк.

— Надо начинать, — сразу сказал полковник. — Попробовать. Врасплох мы их застали, так чего же этим не воспользоваться. Строиться они ещё долго будут, а я уже в колонне стою.

— Через мост хотите в лоб пойти на горцев? — спросил его Волков.

— Так пока они не построились, нужно начать, — поддержал Брюнхвальда ландскнехт. — Вдруг зацепится полковник на том берегу. То будет удача.

— А вдруг нет? — неприветливо спрашивал капитана генерал. — Вдруг не зацепится, вдруг сомнут его горцы, скинут в реку?

Волков сомневался, сомневался сильно. Перед ними были те солдаты, что поражений почти не знали, об упорстве которых ходили легенды.

Кленк не ответил на этот вопрос. Подъехал Роха. И, поняв, о чем говорят офицеры, сразу сказал:

— По мосту сразу хотите идти? Опасно, и арбалетчики вам закидают правый бок болтами. Мы же даже не знаем, сколько их. Может, не все тут на глазах, может, за домами на улицах ещё есть.

— Всё так, но нужно попробовать, коли успеют построиться и упереться, так я задним шагом отойду назад. Главное, чтобы от моста меня не отрезали, — отвечал Брюнхвальд. — А вы, майор, не давайте арбалетчикам свирепствовать.

Да, в этом, конечно, смысл был, враг едва начал вставать в строй. Только первые линии сержанты ровняли. А к строящимся рядам ещё бежали и бежали солдаты. Хорошо поймать не готового к схватке врага. Хорошо.

Все смотрели на кавалера, всё всем было ясно, и теперь только ждали его решения. И тянуть было нельзя, враг приходил в себя, собирался, строился. Надо, надо было рисковать, был шанс, что враг в сумятице, в скученности, на площади и улице не построится как следует. Даже места ему там недостаточно. Если войти на ту сторону да потеснить его, загнать на узкие задние улицы, не дать работать арбалетчикам, отсечь врага от его обоза… Да, всё это было весьма заманчиво…

— Двумя ротами, — говорит он, — и вы не ходите, пусть колонну ведёт Хайнквист.

— Я собирался вести…

— Я знаю, — оборвал полковника генерал, — но я не хочу тут, в этих чёртовых горах, остаться без последнего полковника. Поведёт колонну капитан-лейтенант Хайнквист. И просите его быть осторожным и беречь людей, слышите, Карл, велите ему беречь людей, нам их здесь негде нанимать.

Пока Брюнхвальд не уехал, господа Габелькнат и фон Каренбург заговорили с генералом:

— Господин генерал, дозвольте нам идти со штурмовой колонной, — за обоих говорил Габелькнат. — Не то на войне были, а в деле так побывать и не довелось.

Волков взглянул на них едва ли не раздражённо — глупые сопляки — но запрещать им этого он не хотел, да в и колонне настроение будет получше, если молодые господа будут во главе неё:

— Не забудьте перед тем помолиться, господа, — произнёс он, — и не вздумайте потерять мой флаг.

Рохе ничего говорить было не нужно, он поехал к своим людям, чтобы выдвигаться с ними к обрывистому берегу реки и там завязать перестрелку с арбалетчиками врага, чтобы отвлечь их от колонны, что собиралась переправляться через мост.

Протяжно и, как всегда, резко, зазвенела труба: в штурмовую колонну стройся. Барабаны стали выбивать дробь: готовься. Солдаты первой и второй роты стали становиться плотнее, в голову колонны пошли доппельзольдеры, старики в хорошем доспехе, сержанты становились на края. Некоторые — у кого они были — доставали из обоза почти позабытые щиты. От арбалетов то, что нужно. Габелькнат стал в самый первый ряд. Сумасшедший. За ним фон Каренбург рядом со знаменосцем и капитаном Хайнквистом. Все торопились. Пока на той стороне, за мостом, ещё не закончил построение враг, надо было начинать. Труба заиграла: в атаку! Барабаны сменили дробь на мерный ритм приставного шага. Всё, колонна пошла. Двинулась к мосту.

Так и началось дело при Бёльденгене.

Пока колонна шла к мосту, стрелки уже завязали перестрелку с арбалетчиками врага на том берегу. Учёный горьким опытом Вилли не подходил близко к краю оврага; оседлав возвышенности, стрелки стали стрелять со ста пятидесяти шагов по укрывавшимся за расписными павезами арбалетчикам. С такой дистанции арбалетные болты защищённому даже лёгким доспехом человеку вреда почти не причиняли. А вот аркебузная пуля пробивала павезу и могла ранить, а уж от мушкетной так мало что могло уберечь. Ей главное попасть, а вот с этим всё у стрелков было хуже, чем у арбалетчиков. Так и перестреливались лениво, одни не могли причинить большого вреда, другие попросту мало попадали.

А колонна Хайнквиста тем временем уже подошла к мосту. И Волкову было вовсе не до стрелков. Едва колонна вступила на мост, так к мосту сразу двинулась баталия горцев. Не все горцы ещё собрались на площади, и не все из собравшихся построились, но даже и так они пошли колонне Хайнквиста навстречу. Десять рядов по сорок человек. Не стали ждать остальных, а пошли в бой те, кто успел построиться.

Волков оскалился, как от боли: вот тебе и «повезёт», горцы есть горцы, застать их врасплох — большая удача, а уж коли построились… Он сразу обернулся к Фейлингу:

— Господин Фейлинг! Скачите к Хайнквисту, пусть отходит, пусть трубачи играют отход.

— Что? — молодой человек с восхищением смотрел на движущуюся по мосту колонну, он поначалу даже не понял, о чём его просит генерал. — Отступать Хайнквисту?

— Езжайте, что же вы стоите! — заорал кавалер.

Тут терять времени было нельзя, сейчас, как только голова колонны выползет с моста, она тут же упрётся в баталию горцев, а та неминуемо охватит её ещё и с флангов. Сомнут и затопчут. А ещё все арбалетчики врага бросили пустую перестрелку со стрелками Рохи и Вилли и обрушили ливень из болтов на мост.

Потери. Началось! Генерал вздохнул тяжко, когда увидал, как схватился за бок один из правофланговых сержантов. Потом ещё один солдат, и ещё. Большинство болтов отлетало от доспехов солдат, но некоторые находили свою кровь.

— Роха! Вилли! — заорал генерал так, что вены на шее вздулись. — Какого дьявола они у вас стреляют?! Угомоните этих арбалетчиков!

Но ни тот, ни другой его услышать не могли, далеко были и за шумом хоть и не частых выстрелов окрика не слышали.

А колонна уже выходила с моста. А Фейлинг только скакал к нему.

Слава Богу, слава создателю, что капитан-лейтенант не форсировал шаг, а выйдя с моста и оценив ситуацию, вообще остановился.

Не зря Брюнхвальд взял его себе заместителем. Это был опытный офицер. Он понял, что горцы не стали ждать, пока соберутся все, и понял, что ему угрожает, выйди он со всеми своими людьми на площадь.

— Ну, — говорил Волков, комкая поводья коня в кулаках, — не стойте, отступайте же, Хайнквист! Отступайте не спеша.

Генерал говорил это негромко, словно капитан-лейтенант был вот тут, рядом.

А тут ещё и господин Фейлинг пропал с глаз, не то чтобы кавалер за ним следил, просто мальчишка догнал колонну, въехал на мост… И больше его генерал не видел.

Мальчишка пропал, и Хайнквист не услышал его мольбы и не успел вовремя отдать приказ об отступлении. И произошло всё то, чего боялся кавалер. Баталия горцев медленно, как подходит старая свинья к родному корыту, подошла к голове колонны и навалилась, начала обхватывать её.

«Дурак, дурак Хайнквист, неужели не видал этого?».

Он в бешенстве поворотился к выезду и заорал:

— Румениге! Скачите к Хайнквисту! Пусть отступает. Отступает!

Он даже смотреть не мог в ту сторону, он и так прекрасно знал, что там сейчас горцы начнут избивать лучших солдат двух первых рот, что собраны в голове колонны. И знаменосцам, судя по всему, достанется, и самому капитан-лейтенанту Хайнквисту. И хоть что-то ему нужно было делать, а что он мог, сам туда поскакать? Поэтому он поворачивается к фон Реддернауфу:

— Майор, отправьте разъезды вниз и вверх по реке, посмотрите, есть ли броды.

Он ещё и сам не знал, нужны ли ему эти броды. Но нужно было делать хоть что-то. Хоть что-то, чтобы люди вокруг думали, что у него есть мысли.

Глава 27

Оказалось, что капитан-лейтенант был ранен арбалетным болтом. Болт попал в лицо, поэтому капитан уже и не руководил колонной, а ещё в свалке был убит фон Каренбург. Он защищал знамя и был изрублен и исколот, его, как и ещё шестерых солдат, даже не смогли унести оттуда, они так и остались лежать за мостом.

— Двадцать девять человек убитых и раненых, — сообщил невесело Карл Брюнхвальд. — Кроме Хайнквиста, ранены ротмистр Шлее и два сержанта.

— Прекрасно, — только и смог выдавить Волков со всей для него возможной язвительностью. Ему хотелось заорать на полковника, спросить у него: ну что, рискнул? Улыбнулась тебе удача? Зацепился на том берегу, дурак? Вот только смысла в том не было, сам, сам он дал добро на глупую, невозможную для успеха атаку. И поэтому генерал лишь спросил: — Тяжко ли ранен Хайнквист?

— Тяжко, — только и ответил Брюнхвальд.

Редко хлопали аркебузы, ещё реже мушкеты. Дым растворялся и уносился ветром. Солнце жарило, так что доспехи накалялись.

А на той стороне реки баталия уже полностью построилась. Ему одного взгляда хватило, чтобы понять: тысяча триста человек, не считая арбалетчиков, что густо облепили берег и справа, и слева от моста. Флаги над баталией врага разные. Это были флаги и райслауферов, что пришли из соседнего кантона, и местных отрядов. Ко всем этим, ещё и арбалетчиков сотни две. Он не знал, что делать.

Он просто не представлял себе, как быть с этой кучей сильных, очень сильных врагов, что заняли такую удобную позицию за мостом. И могут там, словно в крепости, сидеть хоть неделю, хоть две, хоть три. А у него-то времени сидеть тут вместе с ними не было. Там, в тылу, в других городах, враг тоже копит силы, там, в Висликофене, сидит, как в осаде, его гарнизон. Да, он забрал у горожан городской арсенал, но ведь у каждого третьего горожанина есть свой доспех, своё оружие. И как только они почувствуют, что ненавистный им Эшбахт завяз где-то в горах на западе, могут кинуться на Эберста, словно озверевшие псы.

Но тут приехали кулеврины. Фейерверкер, имени которого генерал не помнил и который ехал верхом впереди пушек, подскакал к генералу:

— Капитан Пруфф просил передать, что скоро будет, как лошадей поменяет.

— Скоро — это когда? — раздражённо спросил Волков.

— Он тут рядом, только тут подъём крут, лошадки не тянут уже, сейчас свежих впрягут, и сразу будет. А мне что делать, господин генерал?

Волков не успел ответить, за него спросил Роха:

— В арбалетчика попадёшь?

Фейерверкер бросил короткий взгляд на тот берег реки, что был весь густо заставлен павезами арбалетчиков.

— Двести шагов? А чего ж нет? — отвечал артиллерист уверенно. — Пристреляюсь, буду попадать.

И он, и Роха, да и другие офицеры, что тут были, ждали его решения.

— Хорошо, постреляй пока по арбалетчикам, но поставь пушки так, чтобы ядра, если пролетят мимо них, улетали в их пехоту, — сказал генерал.

— А… Вот как, чтобы если в арбалетчиков не попаду, так чтобы доставалось пехоте…, — фейерверкер стал приглядываться. — Умно, господин генерал, тогда поставлю кулеврины прямо правее вас. Так как раз правильный угол будет. Да. Как раз хорошее место, коли арбалетам не прилетит, так прямо по копытам пехоте придётся.

«Может, артиллерия меня снова выручит. Иного я и не вижу. Да, стоят они хорошо, как раз под картечь построились, сам к ним больше не полезу, пусть их Пруфф поубивает немного, а там, к вечеру, будет видно».

Быстро кулеврины отцепили от лошадей, лошадок увели, с обозных телег уже сгружали тяжеленые, хоть и маленькие, бочонки с ядрами. И тут же снимали средние бочонки с порохом. Банники, пыжи, вёдра, совки для пороха, каждый артиллерист знал, что ему делать, и всё делал быстро, но Волкову казалось, что они копаются. Копаются и копаются. Делают непонятные и ненужные движения. Кого-то с вёдрами отправили к реке за водой, подальше от арбалетчиков врага.

И только тут артиллеристы стали окапывать колеса у пушек, стали примеряться, прикладываться щеками к стволам, прикидывая направление огня. Наконец высыпали небольшие, величиной с маленькое яблоко, ядра. Вскрывали бочонки с порохом. Ну вот уже и начали пыжи из рогожи комкать… Волков и все остальные офицеры, да и все, кто мог, в том числе и враги, только и делали, что смотрели на артиллеристов. Полки стояли выстроившись, стрелки лениво перестреливались с арбалетчиками, но все теперь ждали главных выстрелов. Даже горожане, что прибегали к реке или выглядывали из окон, все ждали начала главного действия. На одном берегу реки с замиранием сердца от страха, а на другом берегу реки — с радостным нетерпением, с ощущением приближающегося возмездия за первые потери у моста.

«Да как же вы медлительны. Быстрее уже, быстрее».

Ну наконец канонир приник к пушке, порох, пыж, ядро внутри, у запального отверстия уже насыпан порох.

— Пали по готовности! — кричит фейерверкер.

И вот канонир отрывается от орудия, встаёт, берёт у своего помощника тлеющий запал. Крестится и подносит запал к запальному отверстию.

Паммм…

Большое белое облако поплыло в сторону юга. Волков видел, как ядро ударило в самый край обрывистого берега. Он поморщился. Глупо, конечно, было ждать, что первое же ядро угодит в цель, но ему очень этого хотелось. Тут же бахнула вторая кулеврина. И тоже в берег.

«Криворукие и кривые».

Он не успел перекинуться и парой слов с Максимилианом, как, к его большому удивлению, фейерверкер прокричал:

— Пали по готовности!

Оказывается, первое орудие уже было готово. Снова канонир крестится. Снова звонкий выстрел. На это раз выстрел неплох, ядро, пролетев меж больших щитов арбалетчиков, чиркнуло по мостовой, кажется, выбив искру, и залетело в строй горцев. Строй качнулся.

— Попали! Господа, вы видели? — воскликнул Румениге. — Жрите, ублюдки, это вам за фон Каренбурга!

Генерал поворотился к нему с неодобрительным взглядом, как и знаменосец. Опытный уже Максимилиан смотрел на юнца осуждающе и говорил холодно ему:

— Ваша радость преждевременна, господин Румениге.

За молодого человека из своей свиты, да за раненого офицера, да за три десятка солдат Волкову одного попадания было мало. И он сказал:

— Господин Румениге, выясните, что там с господином Фейлингом, я не видел его с тех пор, как он поехал к мосту.

Но с другой стороны, он рад этому простому восторгу, а то господа попритихли, в лицах поменялись, после того как Габелькнат, который ходил на мост с колонной, пришёл и сказал им, что фон Каренбург убит.

Только что, час назад, юнцы ещё шутили, и вот раз… И нет твоего товарища, а валяется он в исколотых латах, в кровавой, уже чёрной луже у ног подлых врагов. И даже почести не воздать должные храбрецу. Как тут не приуныть молодым людям.

«Ничего, сам просились, говорил им, что война — не шелест знамён и звон серебра, что ремесло то тяжкое, которое с кровью об одной руке идёт и смертью по другую руку. Так думали, дураки, что минет их чаша сия. Вот пусть и изопьют её. И знают, что это только начало».

Тут снова ударила кулеврина, и на сей раз досталось одному из арбалетчиков. Ядро ударило в павезу. Щит разлетелся в щепки, а арбалетчик покатился по мостовой. Он с трудом стал подниматься, ему помогали товарищи, уводили под руки его, шатающегося. А он на ходу снимал с головы шлем. На месте, где раньше стоял красивый щит, теперь валялись разбросанные арбалетные болты, арбалет да щепки.

«Ещё одна гнида горная отвоевалась!»

А тут, как раз кстати, шестёрка лошадей, напрягая последние силы, втянула на пригорок картауну, а за ней следом на меринке въехал и сам капитан Пруфф. Он, даже не подъехав к генералу, проехал дальше, к берегу реки, к мосту, к полкам. Там остановился, оглядываясь. Всматривался то в построения врага, то назад, то по сторонам. Он искал места для орудий. А тут уже и лаутшланг приехал, сапёры Шуберта поднялись, за ними последние телеги, а за ними и сотня охранения.

Волков даже улыбаться стал. Немного. Он улыбался оттого, что знал, о чём сейчас думает враг. Эти поганые еретики думали, что дали ему отпор, радовалась, что побили у него много людей. Думали, что ему не под силу перейти мост. А как приехали кулеврины, настроение у них подпортилось, а уж теперь… Они и вовсе приуныли, увидав настоящие пушки. Генерал был в этом уверен. Нет, офицеры их крепки, сами они ещё хорохорятся, но теперь эти ублюдки понимают, что они ответят за каждого убитого или раненого ими. Сторицей ответят.

Он говорит Кленку:

— Капитан, подведите своих людей ближе к мосту.

— Прикажете готовиться к атаке? — настороженно спросил ландскнехт.

— Нет, хватит на сегодня уже атак, — отвечал генерал, — но пусть они знают, если только решат отойти из-под огня хоть на сто шагов, вы сразу пойдёте на мост. Пусть они так думают.

— Хорошо, господин генерал.

— Только станьте так, чтобы их арбалетчики вас не тревожили, довольно с меня на сегодня потерь, — закончил генерал.

Теперь он уже не думал, что ему делать и как разгромить врага; коли враг начнёт выходить из города, так он начнёт его преследовать и бить по возможности так, чтобы не давать ему вцепиться в себя страшной хваткой его непобедимой пехотной баталии, о которую сломали зубы многие и многие именитые полководцы. Пушки, мушкеты и кавалерия — вот его сила. А лезть на пики и алебарды горцев он больше не хотел.

До вечера, до темноты, времени ещё, конечно, хватало, но Пруфф всё копался и копался. Не ставил пушки и не ставил. То это место ему не подходит, то другое. От стрельбы кулеврин в полуденном зное дым висит, почти не тает. А он только нашёл то, что ему нужно, они с инженером Шубертом обсуждают, что нужно сделать для установки орудий.

«Да он тут словно к осаде готовится».

Волков раздражается. Думает послать к нему кого-нибудь, чтобы поторопить. А тут приехал Румениге:

— Господин Фейлинг ранен в ногу болтом ниже колена, в обозе он, лекарь его смотрел уже, а конь его тоже ранен в бок. Просит у вас извинения, что не смог выполнить ваше поручение.

Генерал кивнул.

Наконец Пруфф поставил орудия. Поставил с вызовом, нагло, почти напротив моста и так к нему близко, что некоторые арбалетчики врага попытались добросить до артиллеристов болты. Вдруг долетят.

Поставил пушки как вызов горцам: вот он я, порубай возьми, попробуй. Вам только мост перейти.

«Рехнулся он, что ли?»

Волков не понимал такой наглости капитана. Он словно провоцировал врага на атаку. А вдруг эти мерзавцы решатся? Вдруг пойдут, а вдруг Кленк, что стоит у моста, их не сдержит? Заволнуешься тут. Он так взволновался, что даже забыл попросить вина. Хотя давно его мучала жажда из-за всё возрастающей жары.

Приехал офицер из разъезда, что уходил на север по реке, и доложил: