Тьма между нами Маррс Джон

Глава 7

Мэгги

Я не знаю, во сколько просыпаюсь, потому что еще несколько месяцев назад Нина лишила меня возможности следить за временем: забрала старые наручные часы и массивный хронометр в виде золотой кареты, когда-то принадлежавший моей матери, а потом перешедший мне по наследству (к слову, моей сестре Дженнифер достались фарфоровые статуэтки). Он стоял у меня в спальне на комоде, а однажды вечером, когда я вернулась из ванны, просто исчез, и Нина даже не потрудилась дать объяснение.

Встаю не сразу. Ночь выдалась утомительной. Привычное вечернее чтение из единственного удовольствия превратилось в муку: одной рукой приходилось держать книгу, а другой – прижимать сломанные очки. Пружина, которую я достала из матраса, исчезла с прикроватной тумбочки, и я корила себя за неосмотрительность: надо было лучше прятать. Наверняка Нина решила наказать меня за своеволие, лишив последней оставшейся радости – чтения.

Не спасает даже снотворное. Раньше, приняв таблетку, я сразу отключалась, однако с годами организм привык, и теперь этот препарат на меня не действует. К тому же, как минимум два раза за ночь я встаю, чтобы помочиться в ведро в углу, и уснуть потом – большая удача.

Когда я сажусь, цепь, прикованная к щиколотке, гремит о половицы. Железо ударяется о голень, и я не могу сдержать проклятия. На ногах, пестреющих разноцветными гематомами, появится очередной свежий синяк. Чертовы кандалы! Конечно, за годы я к ним привыкла, но все равно иногда забываюсь.

Потирая ушибленное место, медленно перекидываю обе ноги через край кровати и ощущаю пальцами ног прохладный деревянный пол. Шаркаю к окну, чтобы заступить на свой наблюдательный пост. Уж лучше жить в «вороньем гнезде» и обозревать окрестности с высоты, чем гнить в подвале, как червь под землей.

В первый же день, когда я здесь проснулась, Нина сообщила, что стекло ударопрочное и звуконепроницаемое. Будто я могла добраться до него через плотные ставни. Сколько я ни старалась, ни стул, ни лампа не оставили на их поверхности ни одной царапины.

Встаю, чтобы привести себя в порядок. Протираю лицо и тело влажными салфетками из полупустой пачки. После вчерашней ванны от кожи до сих пор пахнет апельсинами; ненавижу цитрусовые запахи, но они лучше, чем ничего. Снимаю ночнушку и достаю из шкафа розово-красное платье в цветочек. Трусы не ношу, равно как колготки и брюки, – цепь не позволяет. Вся моя нынешняя одежда либо натягивается через голову, либо обертывается вокруг талии. Меж тем в шкафу полно старых нарядов, которыми теперь интересуется моль, а не я. Уверена, Нина оставила их как едкое напоминание о прошлом, вместе с туфлями на каблуках, шалями, перчатками и пальто.

Сейчас в моем гардеробе семь комплектов, по одному на каждый день недели. В пятницу я оставляю аккуратную стопку грязного белья за дверью и через день получаю его обратно, выстиранное и выглаженное. Всё как в отеле. Только съехать нельзя.

На стене под самым потолком висит фотография моего мужа Алистера, наклеенная прямо на обои. Он улыбается в камеру. Когда я впервые здесь оказалась, не могла отделаться от ощущения, будто он за мной следит. Ненавижу такую назойливость. И его самого ненавижу. Однако длина цепи не позволяет добраться до фотокарточки. В первый же день я плеснула в нее апельсиновым соком, но она лишь немного пожелтела, приобретя оттенок сепии, словно была сделана сто лет назад. Собственно, в памяти наш брак ощущается столь же далеким…

Накрываю стульчак полотенцем, чтобы приглушить запах вчерашних нечистот. Нина опорожняет ведро раз в два дня, я уже привыкла. Как-то в самом начале я разозлилась и попыталась выплеснуть содержимое на нее. Но запнулась о цепь, потеряла равновесие и залила пол. Нина хохотала до слез, а потом заявила, что ночевать мне придется с этой лужей – тряпку и моющее средство она принесла лишь на следующий день.

Раньше она оставляла мне баллончик с освежителем воздуха, пока однажды я не попыталась ослепить ее, распылив едкую струю прямо в глаза. В последний момент ей чудом удалось увернуться. Теперь она приносит мне освежители воздуха для автомобилей – естественно, с запахом апельсинов.

У нее есть две цепи разной длины, чтобы все время держать меня на привязи. Я не знаю точно, из какого металла они сделаны, но он явно очень прочный: я много раз пыталась сломать или разбить звенья – все впустую. Цепь крепится к ободу, закрепленному у меня на лодыжке с помощью висячего замка, словно со средневековых гравюр. Единственный ключ Нина всегда держит при себе.

Дневная цепь крепится к металлическому стержню в центре комнаты, который, скорее всего, прикручен к балке под половицами. Ее длины хватает как раз, чтобы дойти до окна у одной стены и до двери у другой. Замок в спальню Нина не запирает. Знает, что выйти я все равно не смогу.

Вторую цепь она использует, только когда мы вместе ужинаем. С ней я могу спуститься вниз, миновать лестничную площадку второго этажа и дойти до столовой, а также дважды в неделю принимать ванну у себя на чердаке. До следующего пролета и первого этажа ее длины не хватает.

Открываю дверь. На коврике лежит новая книга и два пластиковых контейнера с едой.

– Доставка в номер, – бормочу себе под нос.

В маленьком контейнере – завтрак: два давно остывших тоста с маслом, консервированные фрукты и абрикосовый йогурт; в большом – зеленый банан, бутерброд с ветчиной и сыром, мандарин и пачка сырных крекеров. Столовых приборов нет – впрочем, как всегда. Я сажусь на кровать и приступаю к своей нехитрой трапезе: сначала съедаю тост, потом пальцами вылавливаю фрукты из банки и выпиваю йогурт. Скудный обед придется растягивать на целый день, ужин будет не скоро.

Чем дольше я торчу у этого проклятого окна, тем больше напоминаю сама себе героя Джеймса Стюарта, прикованного к инвалидной коляске, из фильма Хичкока «Окно во двор». Как и он, я вынуждена проводить дни, шпионя за своими соседями. Только вот он стал свидетелем убийства, а я умираю сама, медленно и мучительно. И об этом никто не знает. Кроме моей дочери.

«Когда между нами все пошло не так?» – спрашиваю я себя.

Ответ мне не нужен. Я его знаю и в напоминании не нуждаюсь.

Достаю новую книгу – «Комната» Эммы Донохью. Судя по аннотации на суперобложке, в ней идет речь о матери и сыне, запертых вместе в одной комнате. Знакомый сарказм. Нина любит этот сюжет и время от времени подкидывает мне книги о тех, кого долго удерживали против их воли или запирали в замкнутом пространстве. Например, биографии Анны Франк[8], Терри Уэйта[9], Джона Пола Гетти-третьего[10] и Нельсона Манделы[11]. Обычно сразу понимаешь, когда в новой книге рассказывается о способах побега – в ней не хватает страниц.

Когда я подхожу к кровати, неожиданно замечаю под ней какой-то предмет. Показалось с недосыпу?.. Наклоняюсь и сразу узнаю деревянную памятную шкатулку, которую Алистер сделал Нине больше тридцати лет назад и даже написал ее имя на крышке золотыми буквами.

Беру ее в руки и чувствую, как внутри перекатывается содержимое. Когда она здесь очутилась? Я миллион раз обыскивала эту комнату вдоль и поперек, ища способ сбежать, и не заметить ее не могла. Должно быть, Нина подложила ее сюда, когда я принимала ванну. Но где она ее выкопала? Я не видела ее много лет. Наверное, там же, где и остальные обломки прошлого, – в подвале…

У меня сжимается сердце. Там, внутри, то, о чем я предпочла бы забыть. Думаю, Нина об этом догадывается, поэтому и принесла ее сюда. Петли тихонько скрипят, когда я открываю крышку, и первое, что бросается мне в глаза, – напоминание о том, как Нина впервые разбила мне сердце.

Глава 8

Мэгги

Двадцать пять лет назад

Я сижу на краю дивана, уставившись в пустоту. Телевизор включен, но он молчит: последняя ночная программа уже закончилась, сменившись объявлениями о распродажах. Нажимаю на кнопку и вновь принимаюсь грызть ногти и кожу вокруг них. Знаю, привычка отвратительная, однако ничего не могу поделать. Я совсем теряю контроль над собой – на губах ощущается металлический привкус крови.

В комнате темно, поэтому сквозь оконное стекло видно дорогу. Замечаю у дальних фонарей какое-то движение, вскакиваю на ноги и прижимаюсь к стеклу. Но это не Нина.

Часы на каминной полке показывают начало третьего, а дочери-подростка все еще нет дома. Она где-то там, в темноте, и я понятия не имею, где именно. Полиция не станет ее искать, пока не пройдет двадцать четыре часа. С того момента, когда я видела ее в последний раз – она поднималась к себе в спальню, – минуло всего шесть. Сбежала. Хотя женщина-полицейский говорила со мной с сочувствием, в глубине души я знала, что она меня осуждает. И я ее не виню. Сама себя осуждаю.

С самого начала это был ужасный день, день, полный лжи. Мне позвонили из банка, в котором у Алистера был оформлен кредит, а потом из компании, на которую он работал, с требованием вернуть аванс. Я пыталась втолковать всем, что не видела его уже несколько месяцев и не отвечаю за его действия, но позже в Бюро консультации населения мне сообщили, что с юридической точки зрения эти паразиты имеют полное право меня трясти.

Внезапно к дому подъезжает машина. Бегу к двери и вижу, как из нее выходит незнакомец и вытаскивает с заднего сиденья Нину. Она не стоит на ногах, и он оставляет ее валяться на дороге, словно мусорный мешок.

– Что ты с ней сделал, мерзавец?! – кричу, бросаясь навстречу.

Он пожимает плечами.

– Спокойно. Она просто напилась.

– Ей всего четырнадцать!

– Тогда держи ее дома! – кричит другой мужик, сидящий на месте водителя, заводит машину, и они уезжают.

От Нины несет алкоголем, сигаретами и рвотой. Я наклоняюсь, чтобы поднять и отвести ее в дом, пока соседи не заметили.

– Отвали, – бормочет она, пытаясь меня оттолкнуть.

– Пойдем, Нина. Нельзя же лежать здесь всю ночь.

– Не указывай мне, что делать, – возмущается она, однако противиться не может. В конце концов мне удается поднять ее, и мы медленно бредем к двери.

В кухне она кулем валится на табуретку и с глухим стуком роняет голову на стол. Облегчение от того, что дочь вернулась, перевешивает ярость. Но что теперь? Как говорить с этой новой Ниной, так непохожей на мою маленькую девочку? Мне хотелось бы убедить себя в том, что сегодняшнее происшествие – случайный срыв… Увы. В последнее время она стала совершенно неуправляемой, и я совершенно бессильна. Ругань, доводы, мольбы и слезы не помогают.

Я сдерживаюсь, чтобы не накричать на нее – все равно она мало что сейчас соображает и наутро ничего не вспомнит. Беру стакан, наливаю холодной воды и ставлю перед ней. Отталкивает.

– Выпей – завтра с похмелья легче будет, – советую я.

– У меня похмелья не бывает.

– Так дальше продолжаться не может. Это несправедливо по отношению к нам обеим.

– Я буду делать что хочу. Ты меня не остановишь.

– Ты еще недостаточно взрослая… для подобного времяпрепровождения. Это может плохо кончиться.

– Я развлекалась в городе с друзьями.

– Где? В барах?

Ее молчание красноречивее всякого ответа.

– Это противозаконно, Нина. И опасно! Кто привез тебя домой?

Она пожимает плечами.

– Ты вообще их знаешь? Как их зовут?

– Они сказали, что подвезут меня, если я им отсосу.

От неожиданности я отступаю назад, она разражается смехом. Я молюсь, чтобы это оказалось лишь грубой шуткой, сказанной, чтобы позлить меня. Но, похоже, это правда.

– Да не психуй, – снисходительно бросает Нина, заметив мою отвисшую челюсть.

– Кто эти твари? Как их зовут?

Она пожимает плечами.

– Какая разница?

– Ты еще совсем ребенок!

– Мне четырнадцать. В этом возрасте все так себя ведут. И к тому же я предохраняюсь.

– Что?

– Прошу надеть «резинку»… Как правило.

Она смотрит на меня в упор, а потом вновь начинает смеяться.

– А ты думала, я все еще девственница?

Мне словно пощечину влепили. Как я могла быть такой слепой? Почему не замечала того, что происходит у меня под носом? Причина этой ужасной трансформации, превращения Нины из умной, милой и чуткой девочки в злобного пьяного подростка, мне совершенно ясна даже без психологов. Во всем виноват ее отец и связанная с ним мерзкая тайна, которую я никогда не смогу ей открыть, ибо мой долг – оберегать ее. И пусть плата высока, ради нашего с ней спокойствия я должна защитить дочь от этого знания. Защитить любой ценой.

Нина изменилась почти сразу после исчезновения Алистера: сначала укоротила школьные юбки, потом без разрешения проколола уши. Учителя стали жаловаться, что она не выполняет домашнее задание, прогуливает занятия и издевается над теми, кто младше. Я оправдывала ее выходки переходным возрастом, но сама себе не верила.

Когда в первый раз Нина вернулась после девяти вечера, я посадила ее под домашний арест. В ответ она послала меня подальше. Через неделю все повторилось. На любые угрозы Нина лишь смеялась мне в лицо. О том, что она тайком сбегает ночью из дома, я узнала, когда ее привезли домой на полицейской машине две недели назад. Она с друзьями пила сидр возле магазина в соседнем округе. Я стала замечать засосы у нее на шее и на груди, но убеждала себя, что ими все и ограничивается. Она ведь еще слишком маленькая.

И теперь я узнаю, что она ублажает каких-то уродов в машине! Во мне закипает ярость. Надо заставить их заплатить за то, что они сделали с моей девочкой. Она и так много страдала, а теперь еще и стала легкой добычей для извращенцев…

Смотрю на нее, пытаясь понять, как быть дальше.

– Пойдем наверх.

Она отмахивается от меня, как от мухи. А когда я снова приближаюсь к ней, пытается влепить мне пощечину. Но промахивается.

Через пару минут сама поднимается на ноги. Я достаю из-под раковины старое синее ведро и следую за ней. Она, спотыкаясь и держась за перила, тащится по лестнице. Как только ее голова касается подушки, засыпает. Я перекатываю ее н бок, чтобы она не задохнулась, если ее вдруг вырвет. Одежду с нее не снимаю. На тумбочку ставлю стакан воды, а на пол – ведро.

Уже уходя, замечаю в мусорной корзине под столом яркую коробку – тест на беременность. Прежде чем достать его, оборачиваюсь проверить, не проснулась ли она. Выуживаю инструкцию и пластиковую кассету. Две полоски. Зажимаю рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Ноги подкашиваются, а в груди щемит, будто там что-то сломалось. Отдышавшись, возвращаю все на место и выхожу, оставляя дверь приоткрытой.

Следующие несколько дней живу на автопилоте. Стараюсь держать лицо на работе и дома, однако внутри все кипит. Хуже ничего и быть не могло. Даже если вынести за скобки ужасные обстоятельства – а они поистине ужасны! – Нина совершенно не готова стать матерью. Пытаться урезонить ее бессмысленно, потому что она слишком упряма и озлоблена на меня. Интересно, знает ли она, какой у нее срок? Рисковать я не могу, а значит, выход только один. Я должна все устроить самостоятельно.

Моя ненависть к мужу достигла новых высот. Хорошо, что он никогда не вернется, потому что Нина заслуживает лучшего. Надо просто дать ей это понять.

Глава 9

Нина

В бассейне, кроме меня, почти никого. На соседней дорожке подросток послушно наматывает круги баттерфляем под неусыпным надзором отца. Тот следует за ним по бортику с секундомером и остервенело кричит что-то про «сборную» и «следующие Олимпийские игры», очевидно, сильно раздражая своего подопечного. Вообще-то, сын должен быть благодарен ему просто за то, что тот рядом. Вот меня отец бросил, и даже спустя столько лет горечь от этой утраты не становится меньше.

Я засовываю затычки в уши, отталкиваюсь от бортика и перехожу на брасс. Мне нравится плавать. Хожу сюда два-три раза в неделю перед работой, благо до библиотеки всего десять минут ходьбы. К лету хотелось бы проплывать дорожку пятьдесят раз без остановок. Цель, конечно, амбициозная, но я настойчивая.

Сегодня меня хватает лишь на девятнадцать с половиной раз. На середине бассейна выдыхаюсь и двадцатую часть завершаю на своих двоих. Сердце бешено колотится, легкие горят, однако боль приятная. К тому же никто не попрекнет меня упущенным шансом «попасть в сборную».

Снимаю очки и иду в душ. Потом забираю одежду из шкафчика, нахожу пустую кабинку, стягиваю черный купальник и разглядываю себя в зеркале. На его поверхности кто-то размашисто написал красным маркером «Уродина». Видимо, у меня не самая низкая самооценка, и это утешает.

В одной из книг по самосовершенствованию мне попался совет регулярно, каждую неделю, уделять время тому, чтобы пристально рассматривать свои родинки и морщины, целлюлит, пигментные пятна, рубцы, шишки и лишние волосы. Вероятно, автор считал, что осознание недостатков – обязательный шаг на пути к принятию собственного совершенства. Какая чушь! Уродство не лечится самовнушением.

Ощупываю мерзкие жировые складки на боках, подтягиваю грудь туда, где ей место. Мне еще и сорока нет, а она уже висит, как уши спаниеля. Страшно подумать, как я буду выглядеть лет через десять, если не возьмусь за свое тело…

Три месяца назад, когда я наконец решилась впервые за много лет взобраться на весы, они показали почти девяносто килограммов. Для роста метр шестьдесят многовато. Вес начал стремительно расти после заместительной гормональной терапии, которую мне назначили из-за исключительно ранней менопаузы, наступившей в двадцать лет. Недавно я убедила себя, что пора худеть, и благодаря здоровому питанию и спорту сбросила уже шесть кило.

Придвигаюсь к зеркалу и двумя пальцами оттягиваю нижнюю губу, чтобы прочесть татуировку на слизистой. О ней знаю только я да, возможно, мой дантист со своей ассистенткой, но они и словом ни разу не обмолвились. Набивал ее непрофессионал – контуры со временем расплылись, а краски потускнели.

Мне бы хотелось вспомнить его имя, но всякий раз, когда я пытаюсь представить лицо, стоявшее за иглой, там пустота. Собственно, как и в большинстве моих подростковых воспоминаний. Те годы упорно не хотят складываться в моей памяти в целостную картину, словно в пазле не хватает слишком большого числа деталей. Порой мне кажется, что половина моей жизни просто растворилась в небытии.

Похудев, я, к своему изумлению, стала все чаще задумываться о внешности и однажды даже пришла к Мэгги и попросила ее научить меня краситься, чем несказанно удивила. Конечно, я могла бы посмотреть обучающее видео на «Ютьюбе» или наведаться в косметический магазин и спросить совета у одной из густо намалеванных консультантш, но мне показалось правильным обратиться к маме. Возможно, чтобы наверстать то, что мы упустили, когда я была подростком.

– Если хочешь, могу показать тебе, как делать маникюр, – предложила она, и я согласилась. Сходила к себе за пилкой и позволила ей придать форму моим ногтям и покрасить их в нежно-розовый. На мгновение мы будто вернулись в прошлое и стали обычными мамой и дочкой, без лжи и хождений вокруг да около, – просто двумя женщинами, с упоением болтающими о косметике.

Только уходя, я поняла, что Мэгги припрятала пилку. Естественно, она сделала вид, будто ничего не произошло, но я быстро нашла пропажу у нее в наволочке. Бранить не стала – просто демонстративно погрозила пальцем, забрала свое от греха подальше, а потом в наказание унесла подушки.

За раздумьями и воспоминаниями не замечаю, как одеваюсь и выхожу на улицу. До начала работы еще полно времени, поэтому я выбираю длинный маршрут: мимо пожарной части, полицейского участка на площади Кэмпбелл и клуба «Роудмендер». Последний, кстати, насколько я знаю, как-то связан с моей юностью, вот только не помню, каким образом. Наверное, я ходила туда с друзьями на концерты. Правда, имена их тоже стерлись… Кроме одного – того, что все изменило. Я часто задаюсь вопросом, могут ли те навсегда забытые времена быть лучшими в моей жизни.

В библиотеке окунаюсь в привычную рутину. Помогаю седому мужчине составить резюме на компьютере. Пока он набирает текст одним пальцем и подслеповато щурится в экран, мимо нас проходит молодая женщина с малышом в коляске. Меня так и тянет к ним. Я подхожу и понимаю, что мамочка совсем юная, ей не больше пятнадцати. Боже, да она сама еще ребенок! Даже лоб весь в прыщах. Ее попытка замаскировать взрыв гормонов не увенчалась успехом: наивный макияж больше напоминает сахарную пудру на торте.

В коляске у нее маленькая девочка, одетая в джинсы и зеленую толстовку с героями из «Щенячьего патруля». В руках – кулек с конфетами. На щеках – следы белого шоколада. На лице – широкая доверчивая улыбка в два зуба, сверху и снизу. Она смотрит на меня огромными карими глазами и смеется. Я корчу ей рожицу, чтобы рассмешить еще больше.

Девочка выглядит чистой, упитанной и счастливой; судя по всему, ее мама, несмотря на юный возраст, отлично справляется со своими обязанностями. И от этого мне становится больно и обидно: вопреки всем трудностям, в отличие от меня, она сумела отстоять своего ребенка и, похоже, ни капли об этом не жалеет.

Увлеченная новой игрой, я как бы невзначай следую за этой парочкой к полкам с журналами. Мама останавливается и пролистывает свежие таблоиды со сплетнями о знаменитостях, которых я даже не знаю.

Мне нравится быть рядом с детьми – если они не совсем маленькие. Прошлым летом наша региональная начальница Сюзанна решила навестить библиотеку во время декрета вместе со своим грудничком. Он спал у нее в слинге. Если б я знала об этом заранее, взяла бы выходной. А так пришлось прятаться в туалете для инвалидов, пока они не ушли. Ворковать вместе со всеми над младенцем и терпеливо ждать своей очереди, чтобы подержать его и рассказать Сюзанне, какой он красивый, я просто не могла. Если б я взяла его на руки, то обратно уже не отпустила бы.

Вдруг малышка в коляске хлюпает носом и звонко чихает. Из ее ноздри вырывается огромная зеленая сопля и повисает над губой, как сталактит. Это и отвратительно, и смешно одновременно. Мамаша, увлекшись статьей о семействе Кардашьян, не замечает конфуза, поэтому я вынимаю из кармана бумажную салфетку и вытираю нос ее дочери. И тут она оборачивается, замечает меня и сердито вскрикивает:

– Что ты делаешь?

– Вытираю сопли.

– Отойди! – требует она. На нас начинают оглядываться другие посетители. – Не смей прикасаться к ней без моего разрешения.

Бормочу извинения, пораженная неожиданной агрессией. Мои щеки краснеют, я с трудом сдерживаю слезы. Она молча ждет, пока я отойду.

Делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Вместо стыда меня захлестывает злость. Кто позволил ей так со мной разговаривать? Она что, считает себя лучше остальных, раз родила? Если б она сама следила за своей дочерью, мне не пришлось бы вмешиваться. Тоже мне мать!

Шанс для мести не заставляет себя долго ждать: когда через несколько минут ребенок снова остается один, я беру с полки две первые попавшиеся книги и, убедившись, что никто не смотрит, подкладываю их в корзину под коляской.

Когда эта истеричка будет выходить, сработает сигнализация. В полицию ее, скорее всего, не потащат, но унижения она хлебнет по полной. Как я.

Глава 10

Мэгги

В спальне духота. Окна с тройным стеклопакетом запаяны намертво, так что единственный способ впустить свежий воздух – открыть дверь на лестничную площадку. Но сегодня это мало помогает.

Приходится достать со шкафа порядком запылившийся вентилятор. К сожалению, он годен лишь гонять воздух. Как оружие его не применишь: уже давно, при первой же возможности, я вскрыла защитный кожух, чтобы осмотреть лопасти. Они оказались пластиковыми. Половицы в комнате я тоже все проверила – гуляющих нет, а голыми руками гвозди из них не вытащишь.

Ставлю вентилятор на туалетный столик, втыкаю в розетку и направляю на себя. Пылинки, зависшие в воздухе, начинают кружиться, словно в танце. Я наблюдаю за ними и вдруг осознаю, что истинная причина моего беспокойства вовсе не духота, а шкатулка, оставленная Ниной. Вернее, те чувства, которые она во мне всколыхнула.

Совместный ужин сегодня прошел гладко. О шкатулке ни одна из нас даже не заикнулась. Интересно, кто сдастся первой. Появление этой вещи под моей кроватью явно не случайно – Нина никогда ничего не делает просто так, – однако спросить ее о целях выше моих сил. Придется читать между строк. Я пытаюсь собраться с духом, чтобы еще раз взглянуть на содержимое шкатулки – хотя бы просто открыть и тут же захлопнуть.

Подставляю лицо под струю прохладного воздуха. Попросить Нину убавить температуру отопления не получится – я видела, как около часа назад она вышла из дома. Раз в две недели, без привязки к определенному дню, она куда-то уходит, но никогда об этом не упоминает. Думаю, ей нравится хранить от меня этот маленький секрет, поэтому я и не спрашиваю. Когда Нина возвращается, я уже сплю.

Даже если б она была сейчас внизу, все равно меня не услышала бы, хоть кричи. Дверь и перегородка, отделяющие мой этаж от второго, надежно подогнаны, а стены оклеены картонными коробками из-под яиц. Снизу до меня еще ни разу не долетало ни звука. Думаю, и до нее не долетает. Если я не несу свой привычный дозор у окна, то узнаю о прибытии Нины лишь когда она отпирает дверь на второй этаж и появляется на лестнице.

Стаскиваю блузку и остаюсь в бюстгальтере и юбке. Интересно, думала ли Нина, что я так легко приспособлюсь к заключению? Или ждала иной реакции? Вынужденное продолжительное одиночестве позволило мне многое узнать о себе. Оказалось, что потребности у меня весьма скромные и, к счастью, они полностью удовлетворяются. Доступных удовольствий осталось мало, но ценю я их гораздо больше, чем при нормальной жизни.

Нина уже успела лишить меня многих приятных мелочей, чтобы наказать за «проступки». Порой мне кажется, что больше у меня забирать уже нечего, но она умудряется раз за разом находить способ «преподать урок». Так я лишилась духов, лака для волос, транзистора, обуви, подушек, косметики и украшений – но ни разу не доставила ей удовольствия созерцать свое отчаяние, вызванное ее жестокостью. Хотя, возможно, все это давно кончилось бы, если б она увидела, что я сломалась. Вопрос лишь в том, каким был бы этот конец.

Снова возвращаюсь мыслями к шкатулке. Что там еще может быть, кроме теста на беременность двадцатипятилетней давности? Едва увидев его, я захлопнула крышку и засунула шкатулку обратно под кровать.

Неожиданно мое внимание привлекает тихое шуршание, доносящееся со стороны одной из тумбочек. Оборачиваюсь и с удивлением замечаю там очередной освежитель и пакетик с жевательным мармеладом, шелестящий в потоке воздуха от вентилятора. Должно быть, Нина принесла их вчера, когда я была в ванной. Никогда раньше она не давала мне сладостей, и я даже не думала, что так по ним соскучилась. С детским восторгом и нетерпением разрываю пакет, и его содержимое рассыпается по одеялу разноцветной радугой.

Я хватаю красную конфетку и уже открываю рот, чтобы насладиться давно забытым вкусом, однако в последний момент останавливаюсь. А не очередная ли это ловушка? Однажды Нина точно так же оставила мне стакан с клубнично-банановым смузи. На радостях я выпила все до последнего глотка, а к вечеру у меня началась жуткая диарея. Видимо, дочка подмешала к напитку сильнодействующее слабительное. Что ею двигало, я до сих пор не понимаю.

Тем не менее, соблазн слишком велик. Я кладу мягкую конфету в рот и осторожно ощупываю ее языком: вдруг внутри канцелярская кнопка или осколок стекла. Возможная опасность нисколько не портит моего удовольствия, и я невольно расплываюсь в улыбке. Не исключено, что это просто новая, более изощренная пытка, и Нина решила напомнить мне, чего я лишена, чтобы сломать мою волю. Ничего не выйдет! Я давно смирилась со своей участью и оставила всякие попытки разгадать мотивы, движущие дочерью. Как правило, в ее поступках нет ни смысла, ни логики.

В первые два месяца я была уверена, что Нина наблюдает за каждым моим шагом. Под потолком комнаты висела маленькая черная коробка с линзой и крошечной лампочкой, которая то и дело вспыхивала красным. Я решила, что это камера, и буквально сходила с ума от одной мысли о том, что она наблюдает за моими страданиями и наслаждается ими. Дотянуться до этой адовой коробки я не могла – не позволяла цепь, и однажды в порыве отчаяния я запустила в нее кружку. Естественно, промахнулась. В наказание мне потом пришлось пить из пластиковых крышек от дезодоранта и лака для волос. И когда я уже почти смирилась с ее присутствием, коробка сама вдруг однажды упала со стены. Просто шлепнулась об пол и развалилась на части. И оказалось, что внутри ничего нет, кроме пары проводов и батарейки, от которой работала лампочка. То был муляж.

Тогда я еще изводила себя вопросами: сколько продлится мое заключение и правда ли, что Нина намерена держать меня здесь двадцать один год, как обещала. Сейчас мне шестьдесят восемь, и шанс дожить до восьмидесяти девяти крайне ничтожен, особенно учитывая скудную диету, отсутствие физической активности и замкнутый образ жизни без доступа к свежему воздуху и солнечному свету. Большой удачей будет протянуть еще хотя бы лет десять, не говоря уж о чем-то большем.

Естественно, я думала о самоубийстве – как об одном из способов прервать пытку. Но всякий раз меня останавливало то, что, кроме меня, у Нины никого не осталось. Как бы она меня ни мучила, я не могла бросить ее одну. Конечно, представься шанс, я сбежала бы отсюда. Сбежала бы – и первым делом оказала ей необходимую помощь, чтобы мы могли быть вместе на приемлемых для нас обеих условиях. Что бы ни вытворяла Нина, она всегда останется моей маленькой девочкой.

К тому же в глубине души я понимаю, что заслужила это наказание, отняв у нее самое дорогое.

Глава 11

Мэгги

Двадцать пять лет назад

Сегодня понедельник. У Нины с раннего утра крутит живот. Я уже сообщила в школу, что она пропустит занятия, и отпросилась с работы, сказавшись больной.

Слоняюсь по дому и не нахожу себе места от тревоги, слыша, как она плачет за дверью ванной. Я не знаю, чем ей помочь. Тянет прижать ее к себе и пожалеть, утешить, усокоить. Не в силах больше ждать, я стучу, готовая услышать очередную порцию ставших привычными грубостей.

– Что с тобой, малышка?

– Мне больно, мама, – стонет она из-за двери.

Как бы я хотела забрать себе ее боль! Дергаю ручку, но она не подается.

– Открой, – прошу я.

За дверью раздаются слабые шаги. Когда Нина появляется на пороге, у меня замирает сердце. Хочется обнять ее и никогда больше не отпускать. Густая подводка, которой она теперь красит глаза, растеклась по всему лицу чернильным пятном. Трусы спущены, она держится за живот. Не помню, когда в последний раз я видела ее такой уязвимой.

– Моя малышка, – шепчу я, глотая слезы, и прижимаю ее к себе.

– Почему так больно? – стонет Нина. – Откуда столько крови?

Вдыхаю поглубже.

– Похоже на выкидыш.

Она смотрит на меня, потрясенная и напуганная тем, что я знаю о ее беременности. Зря я раскрылась. Тест, оставленный в мусорном ведре и попавшийся мне на глаза, был не криком о помощи, как я поначалу решила, а случайной оплошностью.

Я спешу уверить Нину, что не собираюсь читать нотации. Сейчас хочу лишь помочь. Беру ее за руку и веду обратно в туалет. Проходя мимо унитаза, заглядываю в него – и застываю от ужаса. Есть вещи, которые лучше не видеть, потому что забыть их потом невозможно. Я быстро нажимаю на слив – надеюсь, она туда не смотрела – и усаживаю Нину на сиденье.

Ее снова настигают судороги, лицо искажается от боли. Я осторожно кладу руку ей на лоб, как в детстве, когда проверяла температуру. Жар есть, но это нормально – один из побочных эффектов. Смачиваю полотенце холодной водой и промокаю ее лицо, будто ей снова пять лет, и она подхватила корь в школе, а год спустя – ветрянку. Помню, мы с Алистером по очереди сидели с ней, протирали ей кожу ромашковым лосьоном и следили, чтобы она не расчесывала гнойнички. Теперь ей четырнадцать, но для меня Нина все та же беззащитная маленькая девочка.

Гнетущая тишина между нами нарушается лишь ее рыданиями и стонами. Пока она корчится на унитазе, я глажу ее и целую в затылок, а природа берет свое. Помощь мне не нужна. Если позвоню в приемную, врач приедет на дом. Но это сейчас ни к чему. Я подвела мою девочку и теперь должна доказать самой себе, что могу быть хорошей матерью. Мы справимся. В последнее время Нина считала, что я ей ни к чему, однако сейчас все изменилось, и это единственное, что имеет значение. Больше я ее не подведу. «Теперь все будет по-другому», – твержу я себе.

Через час перебираемся в спальню. Оказавшись в кровати, Нина складывается, словно нежный лист для оригами. Накрываю ее одеялом и протягиваю две таблетки обезболивающего со стаканом энергетика.

– Спасибо, – бормочет Нина.

Я уже и не помню, когда в последний раз слышала от нее слова благодарности, поэтому радуюсь даже такой мелочи. Впервые с тех пор, как исчез ее отец, я чувствую связь между нами. Не было, нет и не будет ничего в моей жизни, что я любила бы больше нее. И никакие ее поступки никогда это не изменят.

Впрочем, надо довести начатое до конца, пока у нее свежа память о том, что произошло с ее телом. Чтобы весь этот ужас никогда больше не повторился.

– Выслушай меня, пожалуйста, – начинаю я. – Это очень важно. Надо было давно тебе сказать, да я все никак не могла подобрать подходящего момента.

– О чем ты? Это про папу?

– И да и нет.

Нина впивается в меня воспаленным взглядом. Ее интересуют любые крохи информации о нем. Своим исчезновением и последующим молчанием он толкнул ее на путь саморазрушения – хотя я не отрицаю и своей вины.

– Ты знаешь, почему за все это время он прислал мне лишь одну открытку?

– Нет, извини, – привычно вру я. – Мне надо рассказать тебе совсем о другом – о том, что он носил внутри себя и передал тебе.

Я на секунду замолкаю, подбирая слова.

– Твой отец был носителем редкой генной мутации, вызывающей прозэнцефалию. Если дочь такого человека забеременеет, она, скорее всего, не сможет выносить ребенка. А если даже каким-то чудом родит, то очень пожалеет об этом.

Нина смотрит на меня с недоумением. Беру ее за руку и крепко сжимаю.

– У ребенка с этим синдромом будет много проблем. Слишком много.