Зажечь небеса Скотт Эмма

Глава пятая

Отем

– Подача наркоза прекращена в девять часов три минуты, – сказал анестезиолог, глядя на настенные часы.

Я сидела с одной стороны кровати Уэстона, а Миранда и Пол с другой. Руби угнездилась на подоконнике. Все мы пристально следили за красными цифрами на часах, и когда те показали 9:04, Миранда сердито посмотрела на доктора Ковальчика.

– Он не просыпается. Вы же сказали, что он проснется, как только перестанут подавать лекарство.

Терпеливо улыбаясь, доктор Кей снял с шеи стетоскоп, склонился над Уэстоном и прислушался. На несколько секунд все затаили дыхание, тишину нарушало только мерное гудение аппарата искусственной вентиляции легких.

Доктор Кей наклонился еще ниже.

– Привет, Уэс! – громко проговорил он. – Слышишь меня? Ты не мог бы открыть глаза, Уэс?

Ноль реакции.

– Ну? – У Миранды округлились глаза, она нервно сплетала и расплетала пальцы.

– Нужно время, – мягко произнес доктор Кей, выпрямляясь и вынимая из ушей стетоскоп. – Процесс может занять от нескольких минут до трех суток. С учетом того, что пациент находился в искусственной коме почти неделю и не приходил в сознание с момента ранения в Сирии, полагаю, пробуждение наступит скорее позже, чем раньше. И, возможно, оно будет сопровождаться побочными эффектами.

– Это какими, например? – спросил Пол.

– После пробуждения Уэс может испытывать тревогу, волнение, возможна даже агрессия. Всё это совершенно нормально, но вам следует быть готовыми.

Миранда коснулась эндотрахеальной трубки, всё еще закрепленной во рту Уэстона.

– А почему за него до сих пор дышит машина? Это тоже нормально?

– Да. Уэс должен проснуться, нам нужно убедиться, что он достаточно окреп, чтобы дышать самостоятельно.

Доктор Кей сказал несколько слов анестезиологу, тот кивнул и вышел из палаты.

– Мне нужно к другому пациенту, – сказал доктор Кей. Он указал на медсестру. – Ронда будет здесь следующие десять часов. Полагаю, вам стоит выпить кофе или перекусить, может быть, даже прогуляться. Процесс пробуждения может растянуться надолго.

– Я никуда не пойду, – заявила Миранда, озвучив мои мысли.

– Хорошо. Я скоро вернусь и проверю, как он.

Миранда взяла сына за руку.

– Он может проснуться в любую минуту, правда, малыш? Мы все здесь тебя ждем. – Она понизила голос. – Ну, почти все.

– Ну, ну, – проговорил Пол. – Коннор тоже нуждается в отдыхе и лечении. И, конечно же, Виктория должна поехать с ним, так же как и мы остаемся с Уэсом.

– «В лечении»? – воскликнула Миранда. – Ради всего святого, мы и так в больнице! Он может остаться и лечиться здесь, хотя бы до тех пор пока мой мальчик не очнется. – У нее в глазах заблестели слезы. – Уэс захочет видеть лучшего друга. Коннору следовало быть здесь.

– Миранда, они прошли через ад, – попытался урезонить ее Пол. – Никому из нас не понять, как сильно страдает Коннор. Нельзя заставлять его делать то, на что он сейчас не способен.

Миранда пожала плечами и тихо пробормотала:

– Коннор втянул моего мальчика во всё это. Неужели он не мог остаться и посмотреть, как Уэс придет в себя?

У меня екнуло сердце, а Руби удивленно посмотрела на меня, приподняв брови.

– Коннор не виноват, – сурово заявил Пол. – В случившемся никто не виноват. Такое может случиться, если человек записывается в армию. Уэс понимал, что рискует. Прошлого не вернешь, нужно двигаться вперед. – Тут его тон немного смягчился. – Обвиняя Коннора, ты не станешь чувствовать себя лучше, дорогая.

Миранда хлюпнула носом, но ничего не ответила.

Время тянулось мучительно долго. Прошел час, потом второй. Уэстон не подавал никаких признаков скорого пробуждения, и Руби наклонилась ко мне.

– Идем, Отем. Нужно что-то съесть или хотя бы выпить кофе.

– Мне не следует его оставлять, – ответила я.

«Коннор попросил меня остаться с Уэстоном. Да я и сама не могу сейчас уйти».

– Иди, милая, – посоветовал мне Пол. – А потом мы с Мирандой сходим перекусить. Уэс не останется один.

Мне ужасно не хотелось уходить от Уэстона, но, с тех пор как пришло письмо из армии, меня словно нес бурный поток: он забросил меня в Балтимор, в эту больницу, погрузил в море переживаний и сумятицы. Во всём этом шторме Руби была словно остров, и я осознала, что напрасно не рассказала ей о том, что произошло между Уэстоном и мной.

– Только кофе, – решилась я.

– Так мило с твоей стороны, что ты осталась с нами, золотце, – проговорила Миранда. – Я думала, ты уедешь вместе с Коннором.

– Я… Уэстон мой друг, – выкрутилась я.

Миранда снова опустилась на стул.

– Приятно знать, что кто-то еще понимает значение этого слова.

Когда мы спустились в кафетерий, Руби отхлебнула кофе и сказала:

– Поговори со мной, подруга.

– О чем?

– Почему ты до сих пор здесь, а не в Бостоне рядом с Коннором?

Я судорожно втянула в себя воздух и выпалила:

– Он порвал со мной.

У Руби округлились глаза.

– Ты не шутишь? Вчера вечером? Он поэтому уехал?

– Отчасти. Главным образом он уехал потому, что полностью согласен с Мирандой: он считает, что виноват во всём случившемся с Уэстоном.

Руби пожевала нижнюю губу.

– Проклятие. Да еще все эти разговоры про то, что у Уэса поврежден позвоночник.

– Думаю, дело и впрямь серьезное, Руби, – пробормотала я, борясь с подступившими слезами. – Коннор так думает, а ему виднее. Он был там, когда Уэстона подстрелили, и потом был с ним в немецкой больнице.

– Бедный Уэс. Боже, а говорили даже об участии в Олимпийский играх, да? Вот черт…

Я кивнула, потом выпрямилась.

– Но мы не знаем наверняка.

Доктора еще должны провести исследования. К тому же они профессионалы. Я постоянно твержу себе, что нужно дождаться, пока они поставят окончательный диагноз, а потом вспоминаю, что Коннор уехал.

Руби поджала губы, всем своим видом выражая сомнение, потом взяла меня за руку.

– Жаль, что вы с Коннором расстались. Знаю, у вас двоих не всё шло гладко, но я никогда не думала, что он бросит тебя в такой момент. – Она склонила голову набок, пристально меня рассматривая. – Ты очень огорчилась?

– Сама не понимаю, что чувствую. Я его люблю. Или любила? – Я нервно пригладила волосы. – Боже, всё так запуталось.

– Несмотря ни на что, Коннору сейчас следовало быть здесь, рядом с Уэсом, – изрекла Руби, качая головой. – Пусть он испытывает чувство вины, но у меня в голове не укладывается, что он вот так слинял.

– Возможно, дело не только в чувстве вины. – Я потупилась и стала пристально рассматривать свой кофе.

– Вот как?

Я зажмурилась и выпалила:

– Я изменила Коннору с Уэстоном.

Когда я приоткрыла глаза и посмотрела на Руби, та таращилась на меня, выпучив глаза и открыв рот.

– Ты… серьезно? Это ты-то? – Подруга наклонилась ко мне и напряженным голосом спросила: – Ты спала с Уэстоном? С лучшим другом Коннора, с Уэсом?

– Спасибо, Руби, а то мне было недостаточно паршиво. Мы только поцеловались, но…

В памяти живо всплыли наши поцелуи, ощущение того, как бедра Уэстона прижимались к моему телу, как задралась моя юбка, как его рука скользнула мне между ног, как я до смерти его хотела…

Я моргнула и обхватила себя за плечи, борясь с волнами удовольствия. Нашла место предаваться подобным мыслям.

– Я была пьяна, мы поцеловались и зашли бы еще дальше, но Уэстон остановился. Но я не собираюсь оправдывать себя. Я поступила плохо, и Коннор имеет право ненавидеть меня. – Я подняла глаза на свою лучшую подругу. – Ты меня ненавидишь?

Руби хохотнула, потом вздохнула, недоверчиво покачала головой.

– О, боже, подруга. Так вы всего лишь поцеловались?

– Всё равно это измена, Руби, и не я прекратила это, а Уэстон.

Руби надула щеки.

– Ух ты. Я просто в шоке. Ты говорила, что вы с Уэстоном общаетесь, но я не думала, что будет что-то большее.

«Что-то большее». Меткое определение. Между мной и Уэстоном было нечто большее. Больше чувств, больше электричества, больше фейерверков, больше желания – невероятно, но факт. Чистое, неприкрытое желание.

– Я тоже не думала, что между нами что-то может быть, но той ночью словно что-то щелкнуло, – призналась я. – Какая-то деталь встала на место, хотя я даже не заметила, когда она успела выпасть.

Руби нахмурилась.

– Что ты имеешь в виду?

Я вертела в руках кружку.

– Не знаю. У нас с Коннором всё было так странно. Он был так красноречив в письмах и стихах, но вот при личном общении… ничего. Или почти ничего. У меня даже появились ужасные подозрения.

– Какие подозрения?

– Его письма и стихи. – Я посмотрела на Руби. – Когда я пытаюсь представить Коннора сидящим за столом и изливающим свое сердце на бумагу, у меня ничего не получается.

– И у меня, – медленно проговорила Руби. – По-моему, он просто не создан для этого.

– А Уэстон создан, – продолжала я. – Но ведь не может быть, чтобы он… не знаю, помогал Коннору? Как такое вообще можно провернуть? Может, он помог ему написать одно стихотворение? Это я еще могу понять, но как же письма? Все те письма…

«Все эти прекрасные слова, каждое из которых было наполнено глубокими чувствами».

Меня мороз продрал по коже.

– Не верю, что они могли так со мной поступить, так мною манипулировать. Играть моими чувствами. – Я стала говорить тише но голос дрожал. – Я переспала с Коннором, прочитав его стихотворение, потому оно меня потрясло, я поняла, что люблю автора этого стиха. Я отдала Коннору свое тело, а позже и сердце. Если всё это было не по-настоящему… если это был розыгрыш…

Руби уже качала головой.

– Да еще и растянуть всё это так надолго. Даже на войне.

– Когда думаю об этом, мне становится тошно. Но нас с Уэстоном так тянуло друг к другу… Как будто у нас не было другого выбора.

– Под воздействием текилы девушки часто думают, что у них нет иного выбора, кроме как переспать с парнем. – Руби пожала плечами. – Но, если серьезно, очень может быть, что Уэстон на тебя запал. Крепко запал. Возможно, он сочиняет красивые речи, а Коннор просто их повторяет.

– Но тогда это просто жуть что такое, – воскликнула я и тут же понизила голос, потому что сидевшая за соседним столиком пожилая дама строго на меня посмотрела. – Я так сильно нравлюсь Уэстону, что он сделал всё, чтобы я переспала с его лучшим другом? – Я покачала головой. – Мои разум и сердце пытаются это осмыслить, но всякий раз я захожу в тупик. Не верится, хоть убей, что Уэстон мог так со мной поступить, что Коннор воспользовался бы ситуацией. Я просто не верю.

Руби закивала, глядя на меня широко распахнутыми глазами.

– Ты права. Всё это слишком дико, чтобы быть правдой. Но, послушай, если всё это правда, хотя бы отчасти, тебе нужно спросить у них. Напрямик.

– Коннор не станет со мной разговаривать, – вздохнула я. – Это слишком унизительно – всё это.

– Он поэтому уехал?

Я покачала головой.

– Нет. По крайней мере, он сказал, что уезжает не поэтому, что мы расстаемся, но я уже не знаю, чему верить. Коннор страдает. Он только что вернулся из зоны боевых действий и перенес операцию, а теперь его отправляют в отставку. – Я вздохнула. – Не думаю, что он до конца понимает, что именно им движет.

– А ты сама что чувствуешь?

Я слегка пожала плечами.

– Думаю, я еще не в полной мере осознала, что произошло. Но прежде чем я начну беспокоиться о чем-то другом, мне нужно, чтобы Уэстон очнулся и поправился. Сейчас это самое главное. – Я посмотрела на свои серебряные часы и начала подниматься из-за стола. – Кстати говоря, пора уже нам вернуться к нему…

– Мне тоже пора возвращаться в Бостон, – сказала Руби. – Нужно сделать массу вещей перед отъездом в Италию, и в это воскресенье у папы день рождения. Я здесь главным образом ради тебя. Мы с Уэсом едва знакомы. – Она снова взяла меня за руку. – Ты справишься?

– Да, конечно, – ответила я, но сердце у меня упало. – Поезжай, если нужно. И поздравь от меня папу.

– А ты? – спросила Руби. – Как долго ты собираешься оставаться в Балтиморе? Разве Эдмон не ждет, что ты вернешься на работу?

– Да, но я не могу оставить Уэстона. Мне нужно быть рядом, когда он очнется, тем более что Коннора здесь нет. Уехать сейчас было бы неправильно.

– К тому же тебе нужно спросить у него про те письма и стихи, да? Твои чувства тоже важны, но, по-моему, ты постоянно об этом забываешь.

– Возможно, жизнь Уэстона изменится навсегда, – возразила я. – Нужно дать ему время прийти в себя и осмыслить новости, которые он услышит от врачей. Это меньшее, что я могу сделать.

Руби фыркнула.

– Надеюсь, он этого заслуживает. Если они с Коннором играли твоими чувствами…

– Я разберусь с этим позже. По одной катастрофе зараз, пожалуйста.

Мы встали из-за стола, а когда вышли из кафетерия, Руби меня обняла.

– Притащи свою задницу в Массачусетс прежде, чем я уеду.

– Ты же уезжаешь через три недели, – заметила я.

– Верно, но я тебя знаю. Ты будешь тут помогать до победного, полностью наплевав на собственную жизнь.

– Как мило, Руби, – фыркнула я. – Могу я записать это в своем резюме?

Подруга рассмеялась.

– Просто возвращайся поскорее. Я буду бегать по делам, как сумасшедшая, но мне нужно провести с тобой хотя бы три дня в нашем старом логове: устроим девичник и пообсуждаем мужчин. Или будем их ругать на чем свет стоит.

Я кивнула, еще раз обняла подругу и посмотрела на нее, чувствуя странную ностальгию. Руби говорила об обычной, повседневной жизни, и шагая к эскалаторам, чтобы вернуться в отделение интенсивной терапии, я очень ясно понимала: ничто уже не будет обычным и нормальным долгое-долгое время.

Спустя шестнадцать часов после того, как остановили подачу лекарства, Уэстон всё еще не приходил в сознание. Пол сидел напротив меня и решал кроссворд в маленькой книжечке, купленной в газетном киоске на первом этаже. Миранда сидела на подоконнике, смотрела сериал «Настоящие домохозяйки Нью-Йорка», который транслировали по висящему на стене телевизору, и время от времени фыркала. Наконец она зевнула и потерла глаза.

– Давай пойдем в общую комнату и поспим, – предложил Пол. – Это недалеко, в другом конце коридора. Если Уэс проснется, мы уже через минуту будем здесь.

Миранда неохотно кивнула и поднялась с сиденья.

– Не хочешь немного передохнуть, девочка? – спросил меня Пол.

– Нет, я не устала, – соврала я, хотя на самом деле просто падала от изнеможения. Однако меня ужасно пугала мысль о том, что Уэстон может проснуться, когда рядом никого не будет.

«Останься с ним. Не выпускай его руку. Не отпускай его».

– Ты ангел, – сказала Миранда, подавляя зевок.

Пол похлопал меня по плечу и одними губами произнес: «Спасибо».

Потом они ушли.

Я положила голову на кровать рядом с рукой Уэстона и стала смотреть на него поверх маленьких холмов и долин, образованных белыми простынями.

– Ты должен проснуться, – прошептала я. – Наверное, тебе не хочется этого делать. Наверное, там, где ты сейчас, безопасно и хорошо, но, пожалуйста, Уэстон, проснись.

Грудь Уэстона поднималась и опускалась, подстегиваемая аппаратом искусственной вентиляции легких, который сейчас дышал вместо него. Я почувствовала, что мои вдохи и выдохи звучат в такт дыханию Уэстона. В голове стало пусто, и в конце концов меня сморил сон.

Глава шестая

Уэстон

Бегуны выстроились перед стартовой чертой. Я занял свое место на центральной дорожке. Слева от меня встала Отем, ослепительно-прекрасная в своем зеленом платье. Солнце светило ей в спину, так что ее волосы полыхали золотым костром – прямо как в тот раз, когда мы вместе шли домой от кафе-пекарни. Тогда я даже остановился, залюбовавшись этим рыжим нимбом. Этот образ поддерживал меня, пока мы были в тренировочном лагере и позже, в жаркой, душной Сирии.

И вот она здесь, со мной.

«Ты должен проснуться, – говорит она мне. У нее очень серьезное выражение лица. – Пожалуйста, Уэстон, проснись».

За ней, на соседних дорожках, замерли моя мать и Пол. Сенатор Дрейк, одетая в элегантный брючный костюм, аккуратно упирается высокими каблуками в стартовые колодки

Я смотрю направо, туда, где должен находиться Коннор, но на дорожке лицом вниз лежит тело, облаченное в камуфляжную форму и бронежилет, на спине ранец, в руке винтовка.

«Брэдбери», – думаю я, но в сердце уже ледяной змеей заползает страх. Этот солдат выше Брэдбери, и у него шрам на запястье – точно такой шрам заработал Коннор в старшей школе, во время урока труда.

«Нет…»

Звучит команда «на старт, внимание, марш», потом гремит выстрел.

Чья-то невидимая рука прижимает меня к земле, и я не могу сдвинуться с места, а Отем и остальные убегают вперед. Моя щека прижата к дорожке, голова повернута так, что я вижу свое тело, и оно тоже не двигается.

«Коннор, проснись!» – пронзительно кричу я, но голоса нет. Я зажмуриваюсь и слышу детский плач, крики мужчин и выстрелы.

«Это должен был быть я…»

Взрывается бомба. Беззвучно, и всё же беговая дорожка разлетается на миллион осколков. Огонь, дым и кровь. Меня выбрасывает в пустоту, где верх и низ меняются местами. Я падаю вверх, подброшенный взрывной волной, спина превращается в один оголенный комок нервов, вспыхивает болью.

Вверху, в зените пустоты, горит крохотная искорка света. Свет становится всё ярче, горячее, больше. Он выжигает мне глаза, и я хочу уплыть, но не могу сдвинуться с места. Я рвусь, молочу руками всё быстрее и быстрее, но врезаюсь в стену света и звука.

И новой боли.

«Уэстон, открой глаза».

Потом я падаю в обратную сторону, и жесткая, выжженная почва мчится мне навстречу.

Я разобьюсь.

– Уэстон.

– Очнись, Уэстон.

Мои глаза распахиваются, тело спазматически напрягается в ожидании боли. Ужас охватывает меня, когда я падаю на землю.

Не на землю, а в кровать.

Мой мозг зарегистрировал белые простыни, ослепительный свет, ритмичный писк. Потом боль разрезала мое тело пополам. Я попытался закричать, но какой-то предмет у меня во рту и в горле вдохнул воздух обратно мне в легкие. Я тонул и одновременно оживал.

– Уэстон.

Голос в моей голове. Мягкий и зеленый.

– Уэстон, посмотри на меня.

Теперь голос звучал не у меня в голове, а где-то рядом, и я тянулся за ним. Он мне нужен. Нельзя, чтобы он унесся по беговой дорожке без меня, в платье, похожем на весну, с волосами, подобными…

«Отем?»

Я задергался, в тщетной попытке устремиться за этим голосом, задрожал всем телом, и эти судорожные движения принесли мне новую порцию боли.

– Тихо, тихо. – Другой женский голос. Более резкий. Властный. Чьи-то руки надавили мне на плечи. – Успокойтесь. Вот так, спокойно, всё хорошо. Не боритесь с аппаратом.

Раздался тихий стон. Это я. Этот утробный звук вырвался из моего горла, прорвался между принудительными вдохами и выдохами, которые я не мог контролировать. В то же время тонкие полоски света то загорались, то гасли.

«Это мои глаза. Я открываю и закрываю глаза».

«Я здесь».

«Это я».

Боль. Проклятие, вот это боль. По нижней части моей спины как будто долбили раскаленной кувалдой, снова и снова.

– Уэстон, – прозвучал рядом голос Отем. Прохладные пальцы обхватили мое запястье. – Всё хорошо. Попробуй расслабиться.

Мой разум медленно сопоставил одно с другим. Кровать с белыми простынями и пищащие аппараты. Это больница. И Отем рядом со мной.

– Отем, – проговорил я, точнее, попытался. Штука, вставленная мне в горло, не давала разговаривать. Я начал давиться, и мне в легкие снова хлынул кислород. Машина заставляла меня дышать, но я не хотел ей подчиняться, боролся, пытался дышать сам.

– Я позову лечащего врача, – сказала женщина. Наверное, это была медсестра. – А вы останьтесь с ним. Говорите с ним и помогите ему прийти в себя.

«Останься со мной, Отем. Навсегда».

Веки налились тяжестью, но я пытался держать глаза открытыми. Пластиковая трубка и белая липкая лента заслоняли мне обзор, но я видел Отем. Она стояла надо мной, и рыжие волосы рассыпались по ее плечам. Прекрасное видение, мирный сон спустя несколько месяцев непрерывного кошмара.

– Привет, – тихо проговорила она. Ее пальцы переплелись с моими, другой рукой она погладила мой лоб. – Ты очнулся, всё хорошо.

«Нет, – подумал я. – Моя спина. Черт возьми, что-то не так с моей спиной…»

– Просто слушай мой голос. – Ее пальцы почти невесомо касались моей головы. – Ты подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. Хорошо? Он дышит вместо тебя. Постарайся не сопротивляться. Я здесь. Слушай меня. Я расскажу, что случилось. Ладно?

Я моргнул, потому что был слишком слаб, чтобы кивать.

– Ты в Балтиморе, в Медицинском центре имени Уолтера Рида, – сказала Отем. – В Сирии тебя ранили. Сначала тебя самолетом отправили в Германию, а теперь ты здесь. Аппарат поможет тебе дышать, пока ты окончательно не придешь в себя. Вот и всё.

Слезы навернулись мне на глаза, я зажмурился, чтобы их сморгнуть, и почувствовал, как они текут по щекам. Отем протянула руку и вытерла одну слезу, потом ее рука сжалась в кулак, и ее собственные слезы закапали на белую простыню. Несмотря на ободряющие слова, ее красивое лицо исказила гримаса боли.

«Потому что Коннор мертв».

При мысли об этом я вздохнул, и спину снова обожгла волна боли. Проклятая трубка в горле не позволяла мне ни закричать, ни выругаться, и тогда я выдернул руку из пальцев Отем и жестом изобразил, будто что-то пишу в воздухе невидимой ручкой.

– Хочешь что-то написать? Подожди, сейчас…

Отем исчезла из поля моего зрения, и моя рука снова упала на кровать. Ужас отступил, оставив меня обессиленно дрожать от боли. Я почти не мог двигаться.

Отем появилась снова и вложила мне в пальцы шариковую ручку.

– Держи.

Она бережно приподняла мою руку, и я почувствовал, как она прикладывает ее к небольшому бумажному блоку. Ручка весила не меньше тысячи фунтов, но я всё-таки нацарапал одно слово.

Коннор

Отем прочла, что я написал, и на ее лице отразились понимание и ужас.

– О, Боже. Прости, ты же не знаешь. Коннор жив, у него всё в порядке, – быстро сказала она и сморгнула слезы. – Он здесь. В смысле, он уезжает домой. Вчера его отправили в отставку, и сегодня вечером его мать везет его обратно в Бостон. У него серьезный перелом руки, но в целом он здоров. С ним всё хорошо, Уэстон, честное слово. Он жив.

Я в изнеможении смежил веки, чувствуя невероятное облегчение.

«Я это сделал. Я победил. Носочный Мальчик мертв, отныне и навеки».

Одно долгое мгновение я наслаждался своим триумфом, а потом палату огласил визгливый голос моей матери. Мне на лицо закапали слезы: Ма обхватила мою голову и расцеловала меня в обе щеки. Моя мама. В голове возникло множество детских воспоминаний о безопасности и любви: когда я разбивал коленки или царапал палец о дверь машины, мама всегда приходила на помощь. И сейчас она тоже рядом.

Поглядев поверх маминых плеч, я увидел Пола – он улыбался и промокал глаза. Они с мамой здесь, Отем здесь, и с Коннором всё хорошо.

– Привет, Уэс. – Теперь возле кровати стоял высокий мужчина в синей форме медика и накинутом поверх нее белом халате. – Я доктор Ковальчик. – Давай-ка посмотрим на тебя…

Он посветил фонариком мне в глаза, хотя мне хотелось только одного: уснуть и спать без сновидений, но зверская боль в спине никак не унималась, грызла и грызла мои кости.

Я нащупал лежащую на простыне ручку и нацарапал на блоке бумажных листочков:

Болит