Империя вампиров Кристофф Джей
– Ты на глаз умеешь определить разницу?
– Птенцов иногда вижу. – Угодник пожал плечами. – Они хоть и не дышат больше, но порой выдают себя чем-то вроде удивленных охов и ахов. Моргают по привычке. Некоторые обманываются, внушая себе, будто видят в смертных нечто большее, чем пищу. Но потом все размывается, отмирает, и к возрасту матерого они становятся чем-то совершенно иным.
– Чем-то большим. – Жан-Франсуа кивнул.
– И гораздо, гораздо более пустым, – добавил Габриэль.
Вампир огладил оперение на лацканах. В его глазах отражалось пламя лампы.
– Сколько мне, по-твоему, шевалье?
– Достаточно много, чтобы в тебе ничего не осталось, – ответил Габриэль.
И, не желая больше продолжать игру, угодник-среброносец вернулся к рассказу:
– Я присмотрелся к холоднокровке с высоты частокола, оценивая ее.
Она же тем временем слезла с козел и пошла, увязая в прихваченной морозцем грязи, мимо бездушных порченых девчонок в упряжке, к стенам Гахэха под снегом с дождем. Нацеленных ей в грудь стрел она словно не видела.
Я прикинул, что она погибла лет так в тринадцать, и ее тело застыло во времени, всего года или двух не дотянув до берегов зрелости. Когда она посмотрела вверх на ополченцев, на ее лице лезвием бритвы сверкнула улыбка. Страх окутал стены бледным туманом.
– Вы все умрете, – объявила она.
Тут один из молодых не выдержал: резко звякнула тетива арбалета, стрела угодила точно в цель, но врезалась в грудь девчонке с глухим стуком, будто та была вырезана из железного дерева. Глядя на паренька, вампирша выдернула болт из груди и облизнула наконечник длинным юрким языком.
– Ты первый, мальчик, – пообещала она.
– Пли! – скомандовал капитан.
Запели арбалеты, и еще десяток стрел полетело вдогонку первой. Однако холоднокровка не сошла с места. Болты хоть и попали в нее, вреда опять не причинили: один даже чиркнул ее по лицу, оставив лишь царапинку на фарфоровой щеке. После залпа вампирша скорбно оглядела дыры в своем наряде. Выдернула еще стрелу и бросила ее в грязь.
– Мне нравилось это платье…
– Oui, – пробормотал я. – Она точно из Воссов.
– Смоленые! – приказал капитан. – На изготовку!
Ополченцы перезарядили оружие, только на этот раз наконечники их стрел были обмотаны просмоленной ветошью. Стрелки собрались у бочек с огнем, готовые запалить их.
Тут холоднокровка замерла. Под залпом стрел она, может, и выстояла, но если и есть то, чего боятся все мертвяки, так это огонь. При виде ее нерешительности на стенах слегка оживились.
Однако тут открылась дверца экипажа.
Пассажир вышел под дождь со снегом, ступив в грязь и аккуратно притворив за собой дверцу. Сквозь потоки воды я разглядел его наряд аристократа: черный кафтан, шелковая сорочка и прекрасная сабля у пояса. С плеча свисала длинная бретерская накидка из пушистой волчьей шкуры, подбитая красным атласом. Напомаженные черные волосы были убраны назад, открывая бледный лоб с вдовьим пиком. Этот вампир был прекрасен, как полная падших ангелов постель, однако кромка плаща была в красных брызгах, а глаза напоминали две раны от ножа. Подойдя к спутнице, он взял ее за ручку, а я весь, от макушки до пяток, задрожал от чистейшего гнева.
– Вот это старожил, – тихо произнес я.
– Знаешь его? – спросил капитан.
Я кивнул, не веря собственной удаче:
– Велленский Зверь.
На стенах зашептались, а дю Лак побледнел, как кости младенца.
– Меня зовут Дантон Восс, – назвался вампир. – Сын Фабьена и принц вечности.
Холоднокровка расправил пышные манжеты рукавов, убрал со лба выбившуюся прядку. Порченые девчонки, тянувшие карету, застыли неподвижно, храня мертвенное молчание. Теперь-то я знал, что они – его выводок, покорный его бессмертной воле. Мелкая вампирша, скорее всего, тоже была обращена им, но успела восстать до начала распада. Взгляд чудовища остановился на дю Лаке, и его губы изогнулись в улыбке при виде колеса на тонкой серебряной цепочке, свисавшей с шеи епископа.
– Приведите его ко мне, ваша милость. Иначе я войду и заберу его сам.
В голосе вампира ощущалась власть. Он был холоден, как могила, и непостижим, как вечность. Ополченцы неловко воззрились на меня. Вдоль укреплений на колья были насажены мертвяки, а значит, эти люди и прежде сражались с нечистью, однако я понял, что прежде им не попадался враг вроде этого, к тому же никто не станет погибать ради меня.
– По-вашему, он это серьезно? – спросил епископ.
– Думаю, да.
Капитан оглядел парней и стариков у себя под началом: все дрожали. Посасывая мундштук трубки, он выпустил клуб сизого дыма.
– Тогда нам каюк.
IX. Велленский зверь
– Я смотрел вниз на холоднокровок и гадал, правда ли это мой последний день или же это день, когда все началось. Я проверил бандольер: фиалы, запасы черного игниса и серебряного щелока, святой воды. Затем кивнул на облачко дыма, выпущенное дородным капитаном.
– Огниво одолжите?
Спускаясь по ступеням, я высек искру и закурил трубку. Наполнил легкие дымом из мертвых, и к тому времени, как мои сапоги коснулись грязи, в жилах громыхал кровогимн: жажда забылась, похмелье развеялось; пульс бил барабаном в первобытном яростном ритме, гоня за ограду и не давая думать ни о чем, лишь о твари, что ждала меня там. Я спрятал трубку, зашнуровал воротник под нос и кивнул привратнику.
Ворота со скрипом отворились. Я вышел за пределы укрытия, дарованного стенами Гахэха, и ветер подхватил полы моего пальто. Когда створы позади меня снова захлопнулись, я опустил голову.
Велленский Зверь смотрел на меня через завесу снега с дождем и щурился. Я же отсалютовал ему, коснувшись краешка треуголки.
– Светлой зари тебе, Дантон. Папочка в курсе, где ты?
Мертвая девица вышла вперед и мрачным взглядом обвела мои сапоги, пальто и налитые кровью белки глаз.
– В сторону, смертный.
– В сторону? Ты же сама требовала, чтобы я вышел, пиявка.
Она усмехнулась.
– Чтобы мы явились сюда за тобой?
Я удивленно моргнул. Мысли, подгоняемые санктусом в легких, так и завертелись в башке. Мне-то показалось, будто вампиры охотятся на меня, будто Вечный Король наконец одумался и послал сынулю закончить начатую им работу, но одного взгляда в эти кремнево-черные глаза хватило, чтобы понять: Дантон обо мне и не вспоминал.
В конце концов, для него я мертв.
Тогда я вспомнил, что было в таверне накануне, что сказала мне Хлоя: «Среди наших преследователей есть и бессмертные». Вспомнил, как товарищи доброй сестры с жаром схватились за оружие и встали на защиту…
– Мальчишка, – сообразил я. – Диор.
– Приведи его к нам, – приказал птенец, глядя на меня пустыми глазами.
– Я бы просил тебя добавить «пожалуйста», но мальчишки уже и в городе-то нет.
– Посмотрим, сумеешь ли ты лгать так же складно, когда твой окровавленный язык окажется у меня в руке?
– Говорить я, сука, точно стану меньше твоего, chrie.
Птенец смерил меня злобным взглядом, плотно сжав черные губы, а вот Дантон смотрел на меняя осторожнее. Затем его давно мертвые глаза скользнули по зубцам частокола, по ополченцам на стенах. В тишине слышно было только, как стонет ветер; вампир стоял неподвижно, словно каменный.
Его, младшего сына Вечного Короля, прозвали Велленским Зверем. Имя это он заработал семнадцать лет назад, когда армия его папаши сокрушила первую на своем пути столицу к западу от Годсенда. Врата Веллена пали, и Несметный легион вырезал всех его жителей, мужчин и женщин, но Дантон питал особую слабость к юным девам. Такая о нем ходила дурная слава. Слух гласил, будто бы он собственными руками убил в городе всех девочек младше шестнадцати лет.
Я посмотрел на экипаж у него за спиной. На порченых девиц, совершенно покорных своему убийце. А Дантон обратил свой темный взор на меня и заговорил, будто вбивая каждое слово молотом:
– Говори, куда отправился мальчик.
Он вторгся в мой разум, придавил своей волей; его мощь, обретенную за века тьмы, я ощущал душой и шкурой, как покалывание. Протвиться желанию подчиняться, угождать было бессмысленно. Хотелось уступить, склониться, но ненависть к этой твари, к его роду, к лишениям, которым они меня подвергли, к тому, чем Дантон был и кем притворялся, пересилила. Я крепко зажмурился и тряхнул головой.
– Ты ведь не ждал, что это сработает на угоднике-среброносце, да?
Переполненный презрением, Дантон окинул меня беглым взглядом. Выглядел я, должно быть, не очень внушительно: изможденный и грязный; глаза глубоко запали.
– Черное кожаное пальто и легкие, полные крови шавки, не делают угодника из тебя, – сказал он.
Я вынул меч из ножен, и в голове у меня запела серебристая музыка его голоса:
«Мне снился… т-такой с-странный сон…»
– Пора вставать, Пью. Работа ждет.
«Да?.. О… О-о-о-о, да-а-а-а, да-а-а-а…»
Девицы в упряжке заерзали. В раззявленных ртах блеснули острые клыки. Дантон скривил бледные губы и моргнул, освобождая порченых.
Мертвые девчонки побросали крестовины и бурлящим потоком кинулись на меня – злобные, бездушные и быстрые. Их было примерно столько же, сколько и мертвяков накануне, когда я потерял беднягу Справедливого и бежал, спасая собственную никчемную жизнь. Вот только сегодня я был не пешим странником и легким ужином. В моих жилах гремел санктус, а моя рабочая рука была тверда, как сталь. И когда Пьющая Пепел нестройно затянула у меня в голове старую колыбельную, я устремился на них; меч начал свой танец, и их взгляды наполнились удивлением.
Странно это – биться, когда ты во власти кровогимна. Мгновения кажутся десятками лет, но в то же время весь мир размывается в кроваво-красном тумане. Этих мертвяков я располосовал, как бритва – шелк, а после моего меча в воздухе витал пепел, за что он и получил свое имя. Блаженное освобождение было единственным даром, который я мог преподнести бедным девушкам, и я преподнес его каждой из них. Закончив же, встал посреди раскисшей дороги: пальто, кожа, клинок – все в липких разводах красного и потеках серого. И на какой-то ужасный миг даже удивился: зачем бросил все это?
– Господь всемогущий, – прошептал кто-то на стене.
– Великолепно, – пробормотал капитан.
Чувства обострились, как лезвие клинка у меня в руке; пульс грохотал громом. Я стряхнул кровь с Пьющей Пепел прямо в холодную грязь. Смахивая серые хлопья с лацкана пальто, посмотрел Велленскому зверю прямо в глаза.
– На что тебе мальчишка, Дантон?
Вампир молча обвел быстрым взглядом следы бойни и окровавленный меч у меня в руке. Я же всматривался в его черные глаза, ища хоть капельку намека на ответ.
– Я слышал бредни о чаше Спасителя.
Девчонка-вампир усмехнулась:
– Ты ничего не знаешь, смертный.
– Знаю, что ты ошиблась, придя сюда, пиявка: в небе еще висит солнце.
Этот мой удар попал в цель. Что-то такое промелькнуло в темных, как сумерки, глазах Дантона, когда он стрельнул ими в акварельное небо. Велленский Зверь был сыном самого могущественного вампира на земле. Он наверняка прибыл к этим стенам, рассчитывая пройти сквозь них и крестьян в ополчении, а встретил меня.
Птенец прищурился и сверкнул клыками.
– Кто ты такой?
– Должно быть, ты совсем никто, chrie, – хмыкнул я, – раз даже не знаешь обо мне.
«Покажи им, Габриэль», – прошептало серебро.
Я развязал шнуровку на воротнике. Девчонка даже не моргнула, а вот черный лед в глазах Дантона раскололся. Зверь узнал меня. Он снова посмотрел на сломанный меч, на пустое место у меня на груди, где прежде была вышита семиконечная звезда. Облизнул кончик клыка.
– Де Леон. Живой?
– Как ни печально.
– Как же так? – прошипел он.
– Бог не принял меня, а дьявол побоялся открывать дверь. – Я сделал шаг к нему, прищуриваясь. – Да и ты напуган, Дантон.
– Людей я не боюсь, – усмехнулся он. – Ибо я принц вечности.
Я от души расхохотался:
– Никто так не боится смерти, как те, кто считает себя бессмертными. Этому меня научила твоя старшая сестра.
Вампир яростно сверкнул глазами:
– Ты влез в дела, в которых ничего не разумеешь.
Я пожал плечами.
– Чужие дела – мои любимые.
Они перешил к действиям. Замелькали черные одежды и мраморная кожа. Я мигом выхватил пистолет и прицелился в бегущую на меня девчонку. Да, двигалась она резво, но пуля летит быстрее птенчика, бьет в десять раз сильней любой стрелы, а уж с такого расстояния, да когда у меня в жилах течет свежая порция санктуса, я не мазал.
Серебряная пуля ударила прямо в лицо – ровно в царапину, оставшуюся от стрелы, – и девчонка кубарем, захлебываясь криком, отлетела.
Дантон двигался быстрее, застав меня врасплох. Налетел, что твое пушечное ядро, поскольку был старше и сильнее девчонки. У меня перед лицом мелькнули мертвые глаза и острые зубы, молнией сверкнула сабля – удары посыпались с ураганной скоростью. Один такой чуть не оставил меня без челюсти: по щеке побежала горячая струйка красной крови. Сапог вампира врезался мне в живот: внутренности взорвались болью, а сам я, отлетев футов на тридцать, упал в замерзающую грязь.
Все холоднокровки крепки, точно гвозди. Как и бледнокровки, они не думаю о ранах, которые осиротили бы почти любого ребенка, но плоти вампиров клана Восс еще и серебро нипочем. Их старожилам не страшны даже поцелуи огня. Я бы мог съязвить, но этот ублюдок был смертоносен, и я знал: стоит оступиться всего разок, и он мой зад порежет на ломтики, будто буханку картофельного хлеба.
Я перекатился и встал, уходя от ударов; в жилах у меня гудел кровогимн. Как я и говорил, отрава, которую я выкурил, не была первосортной, но хоть вы, холоднокровки, теперь разгуливаете по земле днем, это не отменяет того, что опаснее всего вы именно ночью. Свет солнца, может, и потускнел, но Дантона он делал слабее. За эту-то соломинку я и хватался.
Из кармана в бандольере я достал фиал и бросил его в лицо вампиру. Сверкнула вспышка, когда заряд черного игниса и серебряного щелока взорвались на воздухе. Одной бомбы не хватило бы даже опалить вампиру кожу, но кое-что из заряда все же попало ему в глаза. Дантон отпрянул, всплеснув руками, а я со всей силы обрушил на него клинок.
Пьющая Пепел рассекла воздух, продолжая нестройно напевать у меня в голове, и отрубила рабочую руку Дантона по локоть. Его плоть была тверда, как сталь, но дневной свет, а также ненависть и гнев, которые я вложил в удар, помогли моему клинку справиться с ней. Отсеченная рука Дантона взорвалась пеплом, когда обманутые годы взяли свое. Вампир зарычал, и его когти с шипением полоснули по воздуху у меня перед самым лицом, а я разбил о его морду фиал со святой водой. Тогда рычание перешло в визг; глаза полезли из орбит от страшной боли, и из них потекла кровь.
– Как смеешь…
Я же отчаянно попытался ухватить его за глотку – мне бы этого хватило, но пальцы сомкнулись в воздухе. Велленский Зверь уже стоял в сорока футах от меня, под сыплющим с неба мокрым снегом, хватаясь за обрубок руки. Культя дымилась, а сабля лежала в грязи. Тогда я сунул руку за пазуху и достал посеребренный кистень. Сам же я задыхался и исходил кровью. Сломанные ребра впивались во внутренности при каждом вдохе.
– Не останешься на похороны? – просипел я.
Шагнул к нему, но вампир в мгновение ока отскочил еще на двадцать футов. Велленский Зверь прикинул шансы, и, пускай он задал мне трепку, перевес в его пользу был незначителен. В небе светило солнце, а сам он оказался не готов ко встрече с таким противником. Нетерпеливые веками не живут.
Время у Дантона было, не то что у меня.
Позади раздался крик, и, обернувшись, я увидел, как птенец насилу поднимается из пропитанной кровью грязи. В голове у вампирши была сквозная рана, неровная черная дыра. Единственный уцелевший глаз смотрел на создателя.
– Хозяин?
Я вернулся к ней, и она завопила голосом, срывающимся от страха и боли. При этом она все так же смотрела на темного отца.
– Хозяин!
Птенец попытался бежать. Мой кистень оплел девчонке ноги, и она снова плюхнулась в жижу. Поползла, загребая руками, но я воткнул ей в спину Пьющую Пепел, пригвожая к застывающей земле. Вампирша извернулась, она хотела укусить меня, и тогда я наступил ей на голову, вжимая лицом обратно в грязь. Снял с пояса нож из чистой сребростали, с парящим ангелом воздаяния на рукояти.
– Нет, что ты делаешь, что ты д…
Чудовище завопило, когда я вогнал клинок ей в спину и стал пилить ребра под левой лопаткой. Она, может, и была птенцом, но все же принадлежала клану Восс: брыкалась, извивалась и выла. С меня семь потов сошло, пока я закончил.
– Дантон, помоги!
«Она не девочка, Габриэль. Не человек. Просто ч-ч-ч-ч-ч-ч-чудовище, как и остальные».
Я стиснул зубы. В лицо мне летели пепел и брызги гнилой крови; из несравненного мечника я превратился в мясника. Я работал, перепиливая твердые, как железо, ребра, ощущая старый знакомый восторг, мрачное веселье, которое поднялось во мне, когда я заглянул в глаза твари и увидел в них осознание: после всех убийств, ночей, полных крови, красоты и блаженства, пришел конец.
«Оставим страх».
– Прошу, – взмолилось чудовище, когда я достал пустой флакон. – Прошу…
«И п-примем ярость».
Я запустил пальцы ей между ребер. Мольбы сменились воплем, а я ухватился за сердце и вырвал его. Едва оказавшись на воздухе, орган истлел, застигнутый наконец мстительными обманутыми годами. Впрочем, я успел сцедить из него в сосуд сладкую темную кровь. Вампирша выгнула спину – время вором добралось до нее и забрало причитающееся. Один момент – и все закончилось; в красивом платье, которое так нравилось чудовищу, остались хлопья праха, не больше.
Серое и красное. Я со вздохом опустил взгляд на вампиршу, ее жалкие останки, эту девочку у моих ног, а затем посмотрел в глаза ее убийце.
– Ты говорил ей, что любишь, Дантон? Обещал вечность?
Велленский Зверь пристально смотрел на меня, цепляясь за обрубок руки и глядя на погубленных детей. Его глаза превратились в тлеющие угли.
– Страдать тебе за это, угодник. Муки твои войдут в легенды. – И, прошептав это, он превратился в облачко тумана.
X. Красный снег
«Они п-пришли днем, Габриэль».
– Знаю, – сказал я, возвращаясь к вратам Гахэха.
«К-какая-то дыра, но принц вечности рискнул и пришел сюда, п-посреди бела дня… Д-должно быть, отчаянно хотел он этого отрока отыскать, опередить других. Надо их выследить. Н-н-н-н-надо выяснить, в чем же истина, в ч-чем истина».
– Люблю, – сказал я, глядя на клинок, – когда ты трешь мне про то, что я и так знаю.
«Следовало прислушаться к Хлое, Габриэль. И тогда, и сейчас, с-сейчас и тогда. Сколького мы избежали бы, когда бы т-ты…»
– Заткнись, Пью, – предупредил я.
«В-вина на мне, как и н-н-н-н-на…»
Я вогнал Пьющую Пепел в ножны, заглушив ее голос, а ворота города тем временем распахнулись. За ними меня встречали ополченцы, девица из таверны и прочие горожане – все смотрели на меня с ужасом и благоговением. Дю Лак спустился со стены, и я взглянул на колесо у него на шее, потом – ему в глаза.
– Merci за содействие, ваша милость.
Выглядел дю Лак пристыженным, на это ему достоинства хватило.
– Мне показалось, вы владеете ситуацией…
– В какую сторону они поехали?
– О ком вы?
– В таверне прошлой ночью, ты, напудренный хлыщ, – прорычал я. – Там были невысокая женщина с копной волос. С нею священник, мальчишка… Они правда поехали на север, как собирались?
– Прошу вашего прощения, но…
– Oui, шевалье, – сказала девица из таверны, – они отправились на север.
– Merci, мадмуазель Нахия. – Я кивнул, проходя мимо. – Повторюсь, твою кровь я бы выкурил. – Взглянув наверх, на мостки, я крикнул командиру ополченцев: – Если не возражаете, капитан, я оставлю ваше огниво себе.
Седеющий муж кивнул.
– И мои благословения, шевалье. Ступайте с Богом.
– Лучше бы Он, сука, не лез не в свои дела, толку все равно нет.
Я пошел в конюшни и там прикупил, поторговавшись, седло, припасов и упряжь взамен той, которая пропала вместе с бедолагой Справедливым. Город я, наверное, покидал, потратившись чуточку сильней, чем хотелось бы, но я торопился и не стал ворчать по этому поводу.
Пьющая Пепел, может, была сломана и соображала не совсем ясно, но говорила верно: вампиры живут вечно, если умеют верно разыграть карты. Старожили редко поступают глупо, а уж опрометчиво – совсем никогда. Мне с трудом верилось, что старый вампир Дантон вот так взял и подставился. И если этот мальчишка, Диор, так важен, раз в погоню за ним пустился сын самого Вечного Короля…
Я оседлал Шлюху и во весь опор помчал из города через северные ворота. Хлоя с отрядом получили хорошую фору, так что мне нужно было спешить. Порез, которым меня наградил Дантон, постепенно затягивался, а вот ребра все еще не срослись и болели при каждом вдохе. Темное солнце слабо освещало дорогу впереди; осенний день выдался таким же блеклым, как и зимний закат.
Прежде здесь был пшеничный край, и всюду волновались золотые колосья. Нынче же немногие оставшиеся на плаву фермы растили то, что могли: картошку и прочие корнеплоды да целые поля грибов. Грибы росли всюду: светящиеся звероморы коркой покрывали заборы и камни, бледные побеги душильника обволакивали сухие деревья, а плотные заросли огромных поганок лезли на раскисшую дорогу.
Гниль. Она набухала. Распространялась.
Мы ехали на север, а действие санктуса постепенно заканчивалось, ему на смену спешили похмелье вместе с упадком сил и болью от тумаков. Фермы остались позади, и мы со Шлю оказались на открытой дороге. Вдали серебристо поблескивала речка Юмдир, и сквозь мглу на востоке проглядывала чаща мертвых деревьев, холм, увенчанный руинами сторожевой башни. Мы миновали знак, приколоченный к заросшему грибами мертвому вязу.
«Впереди нежить».
Тяжесть Пьющей Пепел у пояса грела мне душу, но еще больше согревала мысль о крови, сцеженной из сердца птенца. Ко мне уже кралась на красных и скользких лапах жажда. Близилась ночь, впереди уже шумела Юмдир. Я прищурился, вглядываясь во тьму, и сердце у меня упало…
– Твое же шлюхородие…
– Дай угадаю, – рискнул Жан-Франсуа. – Жители Гахэха обрушили мост?
– Oui, – сердито подтвердил Габриэль. – Этот козел епископ мог бы и предупредить. Подъехав ближе, я увидел только швартовные камни да несколько опор, торчащих из воды посреди потока. По пути мне порченых не встретилось, а значит, обрушили мост не зря: мертвяки в провинцию не проникли. Вот только река была слишком быстра и глубока для Шлю.
И в довершение всего повалил снег.
Я натянул треуголку пониже и скорбно похлопал Шлю по шее.
– Прости, девочка. Надо было тебя предупредить, что Боженька любит мне поднасрать при первой возможности.
Кобыла в ответ заржала.
Хлои и ее отряда нигде видно не было. Я сверился с картой и, отыскав на ней ближайшую переправу, поехал в сгущающейся тьме по грунтовой дороге к холму посреди чащи. Вспомнил лицо святой сестры, как она шептала, стиснув мне руку: «Это Грааль, Габриэль. Я тебе, дураку, о Граале толкую».
Да, я повел себя с ней по-скотски, но я был подавлен гибелью Справедливого, да к тому же пьяным и уставшим. Но это лишь полбеды. Дело в том, что при виде старого друга во мне всколыхнулись воспоминания, которые, казалось, я похоронил давно и глубоко. Прошлое восстало, совсем как нежить.
На кой черт мальчишка сдался Дантону?
Почерневшее солнце низко опустилось к горизонту, да и снег валил все сильнее, когда я въехал в мертвую рощу. Я кое-как зажег фонарь и повесил его на седло, но знал, что стоит раз оступиться, и повторятся вчерашние похороны.
– Возможно, нам лучше встать на ночлег, девочка?
В этот момент сквозь непогоду до меня долетел пронзительный звук. Я склонил голову набок и сморгнул снег с ресниц. Я готов был поклясться, что слышал выстрел из пистолета. Последовал другой звук: длинная нота, высокая и приглушенная, которая в прежние времена несла меня на крыльях прямо в пасть преисподней. И я вспомнил Хлою в таверне вчерашней ночью. У нее за спиной висело ружье, а на поясе – окованный серебром рог.
– Дерьмо, – прошипел я.
Я хлопнул Шлю по крупу, и мы поскакали вверх по неровному склону. Кобылка мне досталась не самая проворная, но, несясь галопом во тьму, она проявила недюжинную выносливость. Снова пропел рог, и во рту стало кисло от адреналина, нахлынули воспоминания о ночах в Сан-Мишоне: клятва на моих устах, я в кругу братьев; любовь – мой щит, а вера – меч.
Пред ликом Господа и семерых Его мучеников клянусь: да узнает тьма имя мое и устрашится. Покуда горит она – я есмь пламень. Покуда истекает кровью – я есмь клинок. Покуда грешит она – я есмь угодник Божий.
И я ношу серебро.
Издали донесся крик, передо мной поднимались развалины башни, к которой через безжизненную рощу спешили темные фигуры: безжизненные глаза, острые клыки. Над топотом ног вознеслось серебристое пение рога. А ведь то правда были мертвяки, и бежали они быстро: к людям, которых я наконец разглядел сквозь снегопад, ломилось где-то с десяток порченых.
Удерживая поводья Шлю одной рукой, другой я выхватил и ножен Пьющую Пепел.
«Г-где мы, Габриэль?»
– В жопе, Пью, – прошипел я.
«Ох-х-х-х, то есть ничего не изменилось? Н-ничего?»
У основания башни я увидел Хлою: мечом она рубила набегающих порченых, как дровосек – дерево. Билась сестра с адской яростью, но в конце концов она была монахиней, а клинок – слишком для нее велик. Рядом стоял бард: щетина в снегу, в одной руке – горящий факел, в другой – длинномерный меч. У них за спинами жался к разрушенной стене башни мальчишка по имени Диор. Он сжимал пальцами острый серебряный кинжал, губами – нераскуренную сигариллу. В его глазах застыл холодный гнев.
– А ну назад, вы, ублюдки нечестивые! – орал бард.
– Хлоя! – проревел я.
Где оссийка с ее львицей и священник, я понятия не имел.
Зато эти трое вляпались в дерьмо как нельзя глубоко. Бард резво орудовал факелом: бил им порченых по головам и победно вскрикивал, когда трупаки загорались. Хлоя рубила мечом всякого, кто подбирался слишком близко: лезвие из сребростали рассекало мертвую плоть, точно солому. Однако тварей набежало слишком уж много.
Шлю оказалась либо храброй, либо глупой. Или же просто неслась слишком быстро и не успела затормозить. Мы врезались в ряды порченых, раскидывая их в стороны, но стоило мертвякам обернуться и ощерить смердящие клыки, как кобыла потеряла выдержку. Встала на дыбы и чуть не сбросила меня.
Зато хотя бы Пьющая Пепел включилась в игру.
«Она не боевая лошадь, дундук! Во имя богов, за кого ты ее принял?»
Только я высвободил ноги из стремян, и на меня из темноты вылетел мертвяк. Жажда вернулась, а фонарь дико раскачивался и мерцал. Расклад был дурной, но выбора не оставалось: только рубиться или сдохнуть.
– Габи, берегись! – прокричала мне Хлоя.
«Сзади!» – предупредила Пьющая Пепел.
Я развернулся как раз вовремя: отбил протянутые ко мне руки и вспорол машущему культями холоднокровке грудь. Даже в такой ситуации у меня еще оставался в запасе трюк-другой. Сломав печать на фиале, я бросил его в толпу мертвых: двое рухнули, когда взрыв серебряной бомбы озарил ночь, а от щелока у них почернела шкура и закипели глаза.
Эти мертвяки были еще совсем птенцы, но когда муравьев много, они и льва завалят. Пьющая Пепел снова прошептала, предупреждая, что из темноты на меня летит мертвый – старик с примятыми и окровавленными волосами. Он мог умереть в постели, в кругу любимых, а вместо этого сгинул под стенами разрушенной башни к югу от Юмдира, когда мой меч сверкнул во мраке и его голова слетела с плеч. Я метнул сосуд со святой водой. Стекло разбилось, мертвая плоть зашкворчала, и вновь запел рог Хлои.
Какой-то мужчина с диким взглядом сумел проскочить мимо барда и ударил Хлою сбоку. Она выронила сребростальной меч и завопила, когда в руку ей впились клыки.
– Хлоя! – вскричал Диор.
– Сестра! – взревел певун.
Он бросился на выручку, но в спину ему вцепился другой порченый. Диор подобрал упавший факел и ударил им холоднокровку. По чаще пронесся вопль боли бездушного чудовища, оно загорелось и, размахивая руками, рухнуло. А я в изумлении смотрел, как мальчишка раскрутил факел на пальцах и прикурил от него. Потом я метнул последний фиал со святой водой и выстрелил из пистолета в лицо другому порченому. Однако противников было слишком много, да и жажда разыгралась не на шутку, и мне уже начинало казаться, что нам пришел каюк.
И тут я услышал шепот. Вспышкой мелькнуло размытое иссиня-черно пятно и полоска красного. Один порченый упал без головы, другой – забился в конвульсиях, а из глаз у него повалил багряный дымок. Среди чудовищ замелькала фигура: свирепая, словно северный ветер, неуловимая, словно молния в бурю над Вечным морем. Я разглядел длинные черные волосы и красный меч, косящий трупаков, как порция отравы.
«Что ты встал, раз-зинув рот, Габриэль?! Бейся!»
Я взялся за дело, рубя холоднокровок, а незнакомец мелькал среди мертвых деревьев, раскидывая порченых, точно ветер – цветочные лепестки. Когда мы разделались с последней пиявкой, я уже понял, что это за чудовище.
Среди разбросанных по снегу трупов стояла высококровная. Она даже не запыхалась, потому что вообще не дышала. На ней был длинный красный кафтан и черные кожаные брюки, шелковая блуза с декольте, в которое проглядывала оголенная белая, точно кость, грудь; шею окутывал красный шелковый шарф. Телом она походила на девушку, хотя совершенно точно ею не была. С очень длинного, изящного, как она сама, клинка в алый снег капала кровь. Иссиня-черные волосы струились до пояса, разделяясь у лица, словно занавес, из-за которого на меня смотрели безжизненные глаза. Само же лицо скрывалось за бледной фарфоровой маской, раскрашенной под образ благородной дамы в зимнем макияже: черные губы и подведенные темным глаза.
Я через плечо оглянулся на Хлою: истекая кровью, та хватала ртом воздух.
Читать бесплатно другие книги:
