Мрачный залив Кейн Рейчел

Я знаю, что для тебя это будет потрясением, но я на тебя больше не злюсь.

Это ложь. Он постоянно был зол, словно зверь, ждущий возможности напасть, даже когда скрывал это за улыбкой, очарованием и спокойными словами. Он был зол в ту ночь, когда я убила его.

Я прощаю тебя за весь тот вред, который ты причинила мне.

Из моего горла вырывается странный звук: наполовину смех, наполовину задушенный вздох. Вред, который я причинила ему – монстру, отнявшему ужасающее количество жизней! Манипуляции и контроль, газлайтинг – это были фирменные штучки Мэлвина. Я чувствую его по другую сторону этого письма – он просчитывает произведенный эффект.

Если ты читаешь это, значит, я мертв. Быть может, это просто кармическое правосудие, быть может, что-то еще. Я всегда думал, что если умру, то из-за тебя. Это так?

Да, сволочь, да. Из-за меня. Я выстрелила тебе в лицо.

Не важно, смерть есть смерть. Но ты знаешь, что я не могу оставить это так просто, верно? Когда-то я любил тебя, Джина. Не то, чтобы ты была достойна этой любви. Но я ничего не мог с этим поделать. Мы были предназначены друг другу. Созданы друг для друга.

Эти слова – отравленный мед. Долгое время я хотела верить ему, жаждала чувств, которые он выказывал мне, и каждый раз попадалась на эту приманку. Я верила, что почти ничего не достойна, что никто, кроме Мэлвина, не смог бы меня полюбить, что я могу найти счастье только с ним. И это неизменно было способом контроля.

Даже из могилы он пытается контролировать меня. Нельзя отказать ему в упорстве.

Несомненно, я сделал распоряжения на такой случай. Письма – чтобы ты не забыла меня, чтобы мы были вместе. Наслаждайся тем, что считаешь свободой, потому что это лишь длинный поводок, на котором я позволяю тебе побегать. Скоро ты доберешься до его конца, и это будет резкий сильный рывок. И в этот момент ты поймешь, что я никогда по-настоящему не отпускал тебя. Никогда.

Мое дыхание учащается. Пальцы сминают бумагу, едва не разрывают ее.

Но я продолжаю читать.

«Пока смерть не разлучит нас» – так было сказано в нашей брачной клятве. Я намерен сделать все, чтобы ты ее сдержала.

До свидания, моя любимая жена. Поцелуй за меня наших детей.

Внизу распласталась его подпись, занимая все свободное место с самоуверенной дерзостью. Несколько секунд я смотрю на нее, затем комкаю письмо и бросаю на стол, где оно лежит, словно бумажная граната.

У меня есть выбор. Я могу уделить этому еще какое-то время или же могу подумать об этом позже. Кец ждет. А Мэлвин никуда не денется – он мертв.

Я отношу письмо в свой кабинет, прячу его в ящик своего стола и чувствую себя центнеров на пять легче, когда тень Мэлвина остается позади, запертая в темноте.

* * *

С парковки Нортонского полицейского управления я скидываю сообщение Кеции и стараюсь держаться незаметно, чтобы не привлечь внимания кого-либо из полицейских. В Нортоне у меня сложилась определенная репутация, и не то чтобы хорошая.

Кец уверенной походкой направляется к моей машине и проскальзывает на пассажирское сиденье.

– Нам лучше ехать, – говорит она. – Скоро пересменка.

Я выезжаю на главную нортонскую трассу, которая представляет собой всего-навсего дорогу в две полосы; возвращение в этот городок заставляет меня ощущать странное беспокойство. Хотя, возможно, на самом деле это из-за вновь возникшего у меня на пороге призрака Мэлвина Ройяла. В этом нет ничего неожиданного: у него есть поклонники и последователи по всей стране, и до того, как сбежать из тюрьмы, он снабдил их целыми пачками заранее написанных писем; этим людям нравится присылать мне подобные знаки извращенной любви Мэлвина.

Кец бросает на меня холодный оценивающий взгляд.

– Что такое? – спрашиваю.

– Ты на себя не похожа.

– Правда? А на кого я похожа обычно?

Она приподнимает одно плечо.

– Обычно ты спокойнее. Что-то случилось?

Я не хочу лгать ей, но и не хочу, чтобы она знала, что Мэлвин Ройял по-прежнему преследует меня. Я не хочу, чтобы кто-то вообще об этом знал.

– Нет. Ничего такого.

Она, скорее всего, не верит этому, но оставляет все как есть.

– Спасибо, что поехала туда ради меня. Я понимаю, что прошу об этом уже во второй раз за несколько часов. И я испортила тебе ночной отдых.

– А, моя дочь испортила его мне еще до тебя…

Я рассказываю про ночную вылазку Ланни в клуб. Кец лишь улыбается.

– Это в ее характере, – говорит она. – Надеюсь, ты не будешь к ней слишком строга. Она быстро растет.

– Слишком быстро… – Я вздыхаю. – Не важно. Ты говорила со своим начальником? Сказала ему, что собираешься продолжить работу над этим делом?

– Он не против того, чтобы я занялась этим случаем, пока ТБР не скажет, что нам нельзя. Тогда мне, наверное, придется выдержать еще один разговор.

– Может быть, ТБР захочет работать над ним вместе с тобой.

– У меня такое ощущение, будто они считают, что у нас тут, в глуши, нет никакого опыта подобной работы.

– И это дурацкое заблуждение.

Она чуть заметно улыбается.

– Не всегда. Ты же видела сегодня утром Доуга, помощника шерифа. Он практически ничего не сделал так, как надо, разве что остановился помочиться в нужном месте. Может быть, они все же решат заглянуть в мой послужной список, но не думаю, что они будут утруждать себя подобными вещами.

Или же заглянут в ее послужной список и обеспокоятся тем, что она может оказаться слишком эффективным работником. Что может отнять у них всю славу, если ей будет нужно. В ТБР царит бюрократия, такая же, как в любой организации, насчитывающей больше трех-четырех человек. Это цепочка командования, где у всех есть четко определенные роли и в игре всегда замешана политика. В нынешнем своем настроении моя подруга плевать хотела на все это, и, глядя на нее, я гадаю, обдумала ли она все последствия.

Открываю рот, чтобы спросить, затем закрываю, не произнеся ни слова. Она обдумала. И, несмотря ни на что, приняла решение.

– Каков результат вскрытия? – спрашиваю я ее наконец.

Взгляд Кец затуманивается, и еще прежде, чем она успевает ответить, по спине у меня пробегает холодная дрожь.

– Как мы и ожидали. Смерть от утопления. Отметины на обоих телах показывают, что они пытались вырваться.

Это просто кошмар, который, как мне думается, она представляет себе в мельчайших подробностях. Я чувствую затылком холодное дуновение этого кошмара – однако Кец встретилась с этой жутью лицом к лицу. Я молчу, не зная, что ответить, чтобы утешить ее.

– Я ездила к ее дому, – продолжает она минуту спустя. – К дому Шерил Лэнсдаун. Ничто не свидетельствует о том, что она планировала эту поездку, и в машине не было никакого багажа, только ее сумка. Ты когда-нибудь куда-нибудь возила своих детей посреди ночи?

– Конечно, когда они были маленькими, – говорю. Во рту у меня пересыхает, и я делаю глоток воды из бутылки. – В основном Коннора. Бывали ночи, когда я не могла успокоить его и не хотела, чтобы проснулся… – Мой голос становится слабым и пресекается на последнем слове. Я снова Джина, измотанная и раздраженная, напуганная тем, что ребенок разбудит Мэлвина. Я оставляю старшую дочь спать в кроватке и усаживаю сына в детское креслице на заднем сиденье. Вожу его по темным окрестностям, напевая бессмысленные песенки, пока младенец наконец не обмякает и не засыпает крепким сном.

Я оставляла свою дочь с Мэлвином.

До сих пор я не думала об этих ужасных моментах уязвимости, и это рождает в моем теле крупную дрожь. Она была всего лишь малышкой, и я проверяла ее, когда укладывала сына обратно в колыбель. Она, судя по всему, спала мирно и спокойно, но я ни разу не подумала о том, как это рискованно для нее. У меня не было причин так думать. Но я не думала об этом и позже, когда узнала, кто такой Мэлвин и что он сделал.

О, я испытывала неподдельный, невероятный ужас от того, что он сделал, но по какой-то причине именно это воспоминание о том, как моя дочь лежала беззащитная в своей кроватке, – круглое невинное личико, маленькие руки сжимают край стеганого одеяльца с изображением плюшевых мишек, которое она так любила… что-то у меня в душе лопается с громким щелчком.

Я не защитила ее тогда. И с ужасом понимаю, что по-настоящему не могу защитить ее даже сейчас. Только не в этом кровожадном мире.

Кец видит это.

– Ты думаешь о том, как жила с Мэлвином? – Она слишком чуткая. Я сглатываю и киваю. – Извини. Я не хотела лишний раз напоминать тебе об этом.

– Он как зомби, – говорю я ей. – Постоянно возвращается, сколько бы раз я его ни убивала. Все в порядке. – Хотя сомневаюсь, что улыбка, которую мне удается выдавить, особо убедительна. – В любом случае, ответ – да. Я действительно иногда возила своего ребенка по окрестностям посреди ночи. И я помню, какой измотанной тогда была, каким нереальным все казалось. Когда ты недавно родила, почти постоянно плаваешь в тумане гормонов и невероятной усталости.

– Угу, я уже отчасти это ощущаю… – Она вздыхает. – Так что, вероятно, именно так она и заехала туда ни с того ни с сего? Пыталась убаюкать детей?

– Или собиралась встретиться с кем-то.

– Я подумывала о наркоторговле, но, честно говоря, в этой машине не нашлось ничего такого, что свидетельствовало бы о наркомании. Снаружи дом немного запущен, но внутри, похоже, царит полный порядок.

– Мы обе знаем про высокофункциональных наркоманов, особенно тех, кто сидит на опиатах, – отвечаю я, и она кивает. – Но ты права, это место какое-то слишком уединенное для передачи наркотиков. Слишком странное, если существуют стоянки для дальнобойщиков и универсальные магазины.

– Это могло быть своего рода романтическое свидание, – добавляет Кеция. – Хотя не могу представить, чтобы кому-то захотелось отправиться на свидание к этому пруду даже в самый солнечный день.

Я вынуждена согласиться с ней. Если и существуют места с отталкивающей атмосферой, то именно такие, как берег того пруда. А теперь оно унесло две жизни… или еще две жизни. Нужно быть абсолютно пьяным или обдолбанным, чтобы устроить там романтическую встречу.

– Значит, если это не продажа наркотиков, при которой что-то пошло не так, значит, мы столкнулись с похищением матери, которое похититель решил прикрыть, столкнув ее машину в пруд?

– В таком случае ему должно было очень повезти, верно? – замечает Кец. – Каковы шансы того, что кто-то в такой час мог шастать в этой глуши, чтобы стать жертвой похитителя?

– Зависит от того, насколько часто она возила детей по проселочным дорогам, – отвечаю я. – Если у нее были какие-то устоявшиеся привычки – время, маршрут…

– То это было вовсе не случайным везением, – договаривает Кеция. – Он мог знать ее привычки. Черт… – Она снова вздыхает. – Но пока что у нас нет ни единой улики на этот счет. Мы просто гадаем.

– Там впереди развилка?

Мы уже миновали поворот к Стиллхауз-Лейк, и я чувствую странное облегчение от того, что нам не нужно ехать в ту сторону… и одновременно – легкое сожаление. Это странное, смешанное чувство. Тоска и отвращение в равной мере.

– Да, развилка. Сворачивай направо. У нас примерно двадцать минут до того, как мы должны прибыть на место преступления.

Мы приезжаем точно вовремя и минуем трепещущую на ветерке ограждающую ленту. Должно быть, люди из ТБР ведут поиски где-то еще, потому что здесь их почти нет. Мы, не останавливаясь, проезжаем мимо, и Кец говорит:

– Ладно, у нас примерно пять возможных вариантов, куда мы можем заглянуть. Я не уверена, что какой-то из них сработает, но следует проверить.

– Со скольких из этих мест видно пруд?

– Ни с одного. Но с некоторых точек можно видеть, что происходит на дороге. Это лучшее, что у нас есть.

Вождение по такой дороге требует сосредоточенности; пятна тени и света сбивают с толку еще сильнее, чем обычно, дорога поворачивает, изгибается и то сужается, то расширяется, а откосы по обеим сторонам от нее довольно крутые и высокие. На ней едва-едва могут разъехаться две машины – и то если будут ехать осторожно. Мой внедорожник кажется здесь чудовищно огромным, и я не знаю, как буду действовать, если кто-то поедет навстречу.

Нам требуется почти час, чтобы посетить первые две точки из нашего списка. Третья кажется чуть более приветливой. Это новое здание, стоящее в стороне от дороги, почти необычно большое: в окнах двойные стеклопакеты, на крыше солнечные панели, с одной стороны от дома разбит аккуратный сад. Пригородный особняк, вынесенный в холмы, – безупречный и совершенно неуместный здесь. Несмотря на это, я чувствую приступ зависти, когда мы останавливаемся на ровно вымощенной подъездной дорожке.

– Господи, они хоть понимают, где живут? Здесь считается роскошью даже трейлер с раздвижными стенами.

– Этот дом явно бросает вызов всем, – отзывается Кец. – Так что, полагаю, да, они понимают. И им плевать, что думают об этом остальные. Но нам везет. Камеры.

Она кивает в сторону камер безопасности. И она права: эти две камеры нацелены на подъездную дорожку, а значит, и на дорогу.

– И домофон тоже с камерой, – отмечаю я, прежде чем мы выходим из машины. – Будем надеяться, они не встретят нас стволами.

– В этих местах я не стала бы ставить на это. Иди первой, – говорит Кец с ехидной ухмылкой.

И я иду.

При нажатии на кнопку внутри дома раздается негромкий звонок, и настороженный женский голос спрашивает через динамик:

– Да?

Даже в том одном-единственном слове чувствуется напряженность. Я удостоверяюсь, что в камеру домофона меня хорошо видно.

– Здравствуйте, меня зовут Гвен Проктор. Я расследую преступление, совершенное дальше по этой дороге, – сообщаю я ей, и это, по сути, одновременно и правда, и ложь. – Мне нужно только задать вам пару вопросов и, если возможно, взглянуть на записи ваших камер наблюдения. Это возможно, мэм?

Следует долгое молчание, потом женщина произносит:

– Давайте, задавайте ваши вопросы.

Она не собирается выходить к нам. Что ж, вполне оправданно.

– Вы не видели никаких проезжающих по дороге машин сегодня ночью? Вероятно, после полуночи, но до рассвета?

– Нет.

Она лжет, я это чувствую. Пытаюсь зайти с другого угла.

– И ничего особенного не слышали?

– Нет. О каком преступлении вообще речь?

– Пропала женщина, – объясняю я. – Мать двух маленьких девочек. Мы просто хотим найти описание любых машин, которые проезжали по дороге, вот и все. – Я играю наугад. Что-то в том, как она спрашивала меня о совершенном преступлении, внушило мне мысль, что она беспокоится – вдруг мы здесь ради… чего-то другого. – Бизнес Бельденов не имеет к этому никакого отношения, совершенно.

Она знает Бельденов. Не может не знать, раз уж живет здесь. И раз у нее так много денег… она, вероятно, знает их очень хорошо, с деловой или с покупательской точки зрения.

– Я… – Она колеблется, затем говорит: – Ночью здесь проезжали две машины. Одна – обычный седан, довольно старый. Вторая – темный внедорожник, красивый. – Она говорит так, словно знает: она не должна этого говорить. Она выпаливает это в спешке, потом делает глубокий вдох. – Это все, что я знаю.

– Спасибо. Вы нам очень помогли. Вы не против переслать нам эту запись? Просто на тот случай, если мы сможем рассмотреть на ней что-нибудь – например, номер машины.

Ее, похоже, это предложение не радует.

– Дайте мне ваш электронный адрес. Просто… не говорите моему мужу, хорошо?

– Мы сохраним полную конфиденциальность.

Кец бросает на меня взгляд, и я понимаю, что она не хочет давать свой официальный контактный адрес, а свой личный не сообщает никому, я это знаю. Диктую по буквам адрес своего детективного агентства и прошу женщину повторить мне его. Потом снова благодарю ее, и нам остается только уйти прочь. Когда мы пристегиваем ремни безопасности, Кец говорит:

– Она не собирается ничего пересылать.

– Ты уверена?

– Ставлю десять баксов. Она боится, что по письму мы узнаем ее имя, что придется давать показания и все такое прочее. Я никогда не бывала здесь сама, но по этому адресу зарегистрирована не одна жалоба на домашнее насилие, и похоже, ее муж глубоко увяз в наркобизнесе. Плохое сочетание. Я удивлена, что она вообще хоть что-то сказала. Когда человек живет здесь и одинок, он всего боится.

Она права. Женщины, живущие в такой глуши, либо находятся под жестким контролем своего партнера, либо независимы, как дьявол. Середины не бывает. И выбраться из плохих отношений в лучшем случае тяжело. А здесь, в лесах, да еще если муж связан с криминалом… это бесконечно тяжелее.

– Может быть, она позвонит, – говорю я. – Я оптимистка.

Кец качает головой. Она слишком хорошо меня знает.

Последние две точки оказываются пустышкой. Одна – охотничья хижина, крепко запертая и без малейших признаков чьего-либо присутствия. Другая – снятый с колес трейлер с проржавевшими стенками, и когда мы стучимся в дверь, нам никто не отвечает. Кец прикрепляет к двери свою визитную карточку, и мы направляемся обратно вниз по склону. Должна признать, что чувствую облегчение. Мне не нравится находиться здесь, в холмах, на территории Бельденов. Они четко, без обиняков сообщили мне, насколько нежелательная я персона.

– И что же мы с этого получили? – спрашиваю я.

– Мы получили подтверждение, что была вторая машина, – отвечает Кец. – Так что либо пропавшая женщина договорилась о том, чтобы кто-то увез ее с места преступления, либо это был похититель, который выслеживал ее – или не выслеживал. Боже, я надеюсь, что он ее выслеживал. Ее городок просто кишит любопытными типами. Кто-то обязательно увидел бы его. И возможно, заметил бы номер его машины.

– И… куда теперь?

– Мне, наверное, следует присоединиться к прочесыванию местности. Престер сейчас не в той форме, чтобы шариться по лесам. Я его заменю.

– Значит, ты хочешь, чтобы я съездила в город, где она жила? Поговорила с ее соседями?

Кец отвечает мне короткой мрачной улыбкой.

– Лучше ты, чем я. Сомневаюсь, что мне удастся склонить кого-то к сотрудничеству.

В этих словах скрывается нотка отвращения и неприятия. Я понимаю это, по крайней мере, отчасти. Поэтому просто говорю:

– Конечно, я с радостью помогу. Это не уронит твою репутацию в глазах полиции штата?

Кеция в ответ только пожимает плечами, и я вижу, что она искренна. Ей плевать на последствия. Лицо ее принимает жесткое выражение, челюсти крепко сжаты, и это наводит меня на мысль о том, что нынешнее дело – одно из тех, которые будут преследовать ее до конца жизни. Она хочет распутать его любым доступным способом. Может быть, хочет сделать это ради ребенка, которого носит – того, который полностью изменит ее жизнь. Может быть, ей нужно что-то доказать себе самой.

Я лишь надеюсь, что это не подвергнет нас обеих настоящей опасности.

8

КЕЦИЯ

У меня есть секрет, который я никогда никому не рассказываю: я ценю природу, но ненавижу долбаные леса. Я люблю город, я люблю кирпич, сталь и асфальт и, находясь в самой дикой части лесного массива, ощущаю себя так, словно меня похитили инопланетяне и выкинули посреди фильма «Хищник». Господи помилуй, я провожу в таких местах изрядную часть времени и притворяюсь, будто мне плевать.

Но мне не плевать. Совершенно.

Гвен отвозит меня туда, где стоит моя машина; я снова связываюсь с ТБР, и те предлагают мне прочесывать холмы вместе с их ребятами. Я соглашаюсь – в основном потому, что знаю: детектив Престер уже там, он пытается выполнить свою часть соглашения. И конечно же, остановившись на дороге, вижу, как Престер выходит из леса. Он двигается медленно, цвет его лица – который и прежде меня тревожил – теперь сделался совершенно пепельным, и это мне не нравится. Видит бог, мне нравится этот скрипучий старикан: он умен, он опытный детектив и, более того, ему не плевать на жертв, и он подает мне пример в этом.

Он не захотел бы, чтобы я тревожилась за него, но я все равно тревожусь.

Я подхожу, и Престер, конечно же, отмахивается от меня, точно от назойливой мухи.

– Я в порядке, – говорит он, хотя понятно, что это не так. – Просто жарко, вот и все.

Сейчас вовсе не жарко, и мы оба знаем это, но я не возражаю. Я убеждала его показаться врачам, но он не пошел. Если я буду давить на него, он просто прикрикнет на меня, и я не могу по-настоящему винить его за это. Если я доживу до его возраста, то буду такой же независимой и не позволю моим наглым молодым напарникам командовать мною.

– Я закончу этот поиск за вас, – говорю я ему. – Без проблем.

– Ты ненавидишь лес, – возражает он, и это правда, хотя я никогда не говорила ему этого. Но почему-то меня почти не удивляет то, что он знает. – У тебя слишком богатое воображение, Клермонт. Ты считаешь, будто там везде шастают медведи.

– А вы хотите сказать, что это не так? – ухмыляюсь я, и уголок – только уголок – его губ приподнимается в ответной усмешке. – Вы долго здесь пробыли?

– Несколько часов, – отвечает Престер. Это плохо, учитывая то, как он выглядит в эту минуту. Я пытаюсь не сказать ему этого. – Ты куда-то ездила с Гвен?

– Я пыталась найти след, – говорю, хотя это не ответ, и он это понимает. – А у вас есть подвижки? Нашли что-нибудь?

– Нашли многое, но все это мусор. Старые презервативы, ржавые банки, пивные бутылки. Ничего, касающегося пропавшей женщины. Ни единого следа.

– Поиски продолжатся до темноты, – замечаю я. – Поезжайте домой. Пожалуйста.

Ему это не нравится. Но он кивает. Я встаю и ухожу, не сказав больше ни слова. Я чувствую, как он смотрит мне вслед, но не оборачиваюсь. Слышу, как двигатель его машины заводится с громким стуком и лязгом, и огромный седан сдает назад с легкостью, свидетельствующей о том, что водитель много лет ездил на нем по этим узким проселочным дорогам.

Я проверяю, надежно ли завязаны шнурки на моих ботинках, и тут ко мне подходит молодая женщина в форме шерифской службы. Я молча предъявляю свой жетон и документы; женщина кивает и делает пометку в журнале.

– Детектив, – кивая, говорит она, – парни сейчас уже наверху, в холмах. Вы хотите подождать у подножия или…

Я хочу подождать у подножия, чертовски хочу, но надеваю плотную куртку, а поверх нее – яркий жилет. Не хочу, чтобы меня приняли за чертова медведя. Или за черную женщину.

– Я возьму квадрат, который прочесывал детектив Престер, – говорю я. Потом пристегиваю к поясу фонарик: под покровом леса темно даже в солнечную погоду, и улики легко пропустить. Потом удостоверяюсь, что оружие у меня под рукой, потому что в лесу действительно водятся чертовы медведи. И хищники на двух ногах, которые могут позабавиться, подстрелив копа. Медведи не стреляют в ответ. А я стреляю. Вслед за дежурной помощницей шерифа иду вверх по склону к ее маленькому раскладному столику. На столике расстелена карта, придавленная по углам камнями, но сильный холодный ветер все равно заставляет бумагу трепетать.

– Вот, – говорит женщина, указывая точку на карте, – это ваша часть. Поиск по сетке, с севера на юг, потом с востока на запад, каждый проход на расстоянии не более трех футов от предыдущего…

– Спасибо вам, помощник, я знаю, что такое прочесывание по сетке, – отвечаю я. – Какой канал?

– Мы связываемся на седьмом, – говорит она и вручает мне рацию. Это целый кирпич, достаточно тяжелый для того, чтобы в экстренном случае использовать его как ударное средство, и достаточно прочный, чтобы работать даже после того, как по нему проедет грузовик. Я переключаю рацию на нужный канал и провожу проверку. Женщина кивает, и я направляюсь вверх по склону холма к лесу.

Темнота падает на меня, словно плащ, и я останавливаюсь, чтобы дать глазам привыкнуть. Здесь, как ни странно, теплее – в основном потому, что ветер не настолько сильный. Я делаю несколько вдохов и включаю фонарик, чтобы поискать отметку, которой Престер должен был отмаркировать место окончания своего поиска. Ярко-желтый флажок флуоресцентной окраски прямо-таки бросается в глаза. Престер продвинулся не особо далеко.

Направляюсь к флажку, внимательно вслушиваясь в лесные шорохи. Другие копы ведут поиск в своих квадратах, но я не вижу и не слышу их; такое ощущение, что с тем же успехом я могла бы быть одна-одинешенька во всем лесу. Я люблю Хавьера, но если он еще хоть раз посмеется надо мной за то, что в глуши я чувствую себя уязвимой… Дергаю плечом и выдергиваю из земли флажок-маркер. Помощница шерифа дала мне такие же яркие оранжевые флажки, чтобы отмечать места находки потенциальных улик; количество этих флажков в сумке кажется мне чертовски оптимистичным. Но я лишь отмечаю, в какую сторону был наклонен флаг Престера, и медленно начинаю идти по сетке. Сверяюсь с компасом, дабы удостовериться, что не сбилась с направления; в лесу невероятно легко свернуть не туда.

Заметив отблеск в луче фонаря, останавливаюсь и наклоняюсь, чтобы осмотреть предмет. Разбитая пивная бутылка; этикетка давным-давно облезла за те годы, что стеклотара пролежала здесь. Тем не менее я помечаю ее и иду дальше.

Квадрат Престера небогат на улики. Заканчиваю проход с севера на юг и начинаю двигаться с востока на запад. Я уже на полпути (и уже час занимаюсь прочесыванием), когда замечаю что-то странное. Изучаю находку, стараясь понять, что же это; просто нечто странное, полускрытое листьями папоротника, но выглядит как-то неправильно. Я аккуратно развожу в стороны листья растения и всматриваюсь поближе.

Гладкое. Бледное. Изогнутое. Органическое.

Это не имеет никакого отношения к пропавшей женщине, но это кость. Мое сердце начинает биться чаще, но я усмиряю его. «Возможно, просто мертвое животное», – говорю я себе. Это вполне осмысленное объяснение: в конце концов, я посреди леса. Знаю, что это рискованно и что парни из ТБР, вероятно, будут совершенно справедливо ругать меня за то, что я трогаю улики, но я не хочу быть тупой деревенщиной, которая поднимает крик из-за оленьего черепа. Поэтому наклоняюсь и начинаю осторожно разгребать почву по сторонам.

Это человеческий череп, зарытый в землю подбородком вниз. Не могу сказать, был ли он погребен полностью, а потом обнажен дождевыми струями, но когда добираюсь до надбровной выпуклости и глазниц, я уже точно знаю, что этот череп принадлежал человеку – вероятно, мужчине, потому что надбровья сильно выступают. Я останавливаюсь, делаю шаг назад, втыкаю в землю оранжевый флажок и включаю рацию.

– Нашла кое-что, – сообщаю помощнице шерифа, сидящей за своим столиком ниже по склону. – Мне нужно, чтобы руководитель операции прибыл сюда немедленно.

– Да, детектив, – чопорно отвечает она. – Я сейчас отправлю его. Эксперты вам тоже требуются?

– Совершенно верно, – говорю.

Я считаю, что на этом разговор завершен, но после короткой паузы помощница шерифа снова появляется в эфире.

– Вы нашли ее? – спрашивает она осторожно, почти боязливо.

– Нет, – отвечаю я. – Кого-то другого. Ни следа пропавшей женщины.

На этот раз она ничего не отвечает. Я жду, глядя на полупогребенный череп.

«Кто ты?» Я гадаю также, кто закопал его здесь. И почему это место так близко от пруда, где утонула машина. Поскольку что-то – не логика, а что-то, гнездящееся в глубинах моего мозга – нашептывает мне, что это не совпадение. Мы любим, чтобы все было логично и осмысленно, – мы, копы. Я знаю, что здесь, вероятно, нет никакого тайного смысла, что, скорее всего, пьяный охотник сломал ногу и был съеден пресловутым голодным медведем, но все же…

Здесь есть связь. Я знаю это, даже если пока не могу это доказать.

* * *

Мой квадрат быстро превращается в место следствия. Сначала руководитель операции – лейтенант ТБР, белый мужчина с резкими манерами – задает мне ряд вопросов, категорически желая узнать, зачем я частично выкопала череп, и не особо слушая мои ответы, поскольку уже мысленно заполнил соответствующую графу в бланке. Потом я отхожу назад, прислоняюсь к дереву и наблюдаю издали. Эксперты подходят к делу очень серьезно, учитывая все; поскольку преступление произошло давно, им нет нужды беспокоиться о следах ног. Предмет их заботы – волосы и ткани, и все, кто приближается к черепу, должны облачиться в комбинезоны из нетканки, иначе их никто не подпустит. Техник подходит ко мне, чтобы взять образцы волос и тканей на тот случай, если я оставила их на земле или на черепе, и я подчиняюсь. Еще им нужны отпечатки пальцев, и я предоставляю их, хотя не трогала сам череп непосредственно. Но так положено по протоколу.

А вот чего нет в протоколе, так это того, как лейтенант выпаливает свои мнения, словно из водяного пистолета. «Вероятно, бродяга». Здесь, в лесу? Сомнительно. Бездомные предпочитают не слоняться по лесам, а если покойник был бездомным, у него должна была быть какая-то поклажа: вещи, может быть, палатка.

Поблизости я ничего подобного не вижу. «Какой-нибудь пьяница, решивший поспать не в том месте. Или самоубийца».

Случайно умершие люди и самоубийцы обычно не закапывают свои черепа. Я знаю, что череп от тела могли отделить пожиратели падали, могли скатить его по склону, если уж на то пошло, а в почву он мог погрузиться естественным путем. Я гадаю, следует ли упомянуть об этом, потому что никто из присутствующих пока не думает в эту сторону.

Я ничего не говорю. Вместо этого иду вверх по холму.

Это трудный подъем: выветренный камень рассыпается на обломки у меня под ногами, скользкая растительность едва не заставляет меня упасть, но я упрямо поднимаюсь. Я выбираюсь наверх, тяжело дыша, вся вспотевшая под плотной курткой; уперев ладони в бока, медленно иду по кругу. Здесь, на вершине, царит сумрак, но все же это не та темнота, которая уже сгустилась внизу, и мне не нужен фонарик, чтобы опознать могилу. Она старая, но не старше пары лет, прикидываю я. Мелкая, сильно разрытая падальщиками, и это объясняет, как череп мог скатиться вниз по склону. На этот раз я не копаюсь в земле, просто смотрю; мне не требуется ничего трогать, поскольку я и так вижу три ребра, торчащие наружу. Изорванная ткань трепещет на ветру.

Я мрачно втыкаю рядом один из оранжевых флажков, выпрямляюсь и включаю рацию.

– Нашла кое-что на вершине холма, – сообщаю я. – Похоже, это остальное тело.

С того места, где я стою, мне видно, как все остальные замирают, поворачиваются и смотрят на меня. Я не говорю больше ни слова.

* * *

Агент ТБР медленно закипает – не потому, что я нашла тело, а потому, что опровергла его скоропалительные теории. Мне велено отойти подальше и продолжить поиск по сетке… хотя ботинки всех этих агентов перемешали почву в кашу, сделав мою работу в десять раз сложнее. Я не спорю – просто сползаю вниз с вершины, включаю фонарик и продолжаю с того места, где остановилась.

Одинокая помощница шерифа охраняет место находки черепа, обнеся его веревкой. Мы киваем друг другу, и я иду дальше. Проходит еще час, прежде чем я завершаю прочесывание и отчитываюсь о своих малочисленных находках: еще двух стеклянных посудинах, пластиковой бутылке из-под воды и гильзе от патрона с дробью – гильза выглядит слишком старой, чтобы от нее был хоть какой-то толк. Возвращаюсь через лес обратно к складному столику и с удивлением обнаруживаю, что солнце уже клонится к закату. Мне казалось, что прошло куда меньше времени, но когда я сверяюсь со своими часами, на меня накатывает волна усталости. За последние двое суток я очень мало спала, и хотя могу продолжать действовать, это не особо разумно. Я наверняка начну упускать из виду то и другое. Моя реакция станет слишком медленной, что в случае ношения огнестрельного оружия – реальная проблема.

Звоню в участок, сообщаю о завершении своей смены и направляюсь в теплую, уютную хижину папы, стоящую чуть поодаль от озера Стиллхауз. По крутой, усыпанной гравием дорожке я вывожу свою машину на плоский парковочный участок – как раз такой величины, чтобы вместить папин пикап и мою легковушку – и выхожу навстречу прохладному вечернему воздуху, ощущая его запах. Глубоко вдыхаю, закрыв глаза. Чистый, свежий аромат хвои, а озерный запах сюда не доносится. Папа готовит рыбу, и я сглатываю неожиданно подступившую слюну, осознав, насколько проголодалась. Когда я в последний раз ела? Уже не помню.

Я стучусь, жду, пока папа отзовется, и вхожу в боковую дверь. Бут, пес Хавьера, вскакивает на ноги, пыхтит и подбегает ко мне для приветственного поглаживания. Он хорошо натренирован, и даже запах вкусной еды не может сбить его с обычной линии поведения. Я обнимаю его за мощную мускулистую шею, и он дружески лижет мое лицо.

– Запирай свою чертову дверь, – говорю я отцу, выпрямляясь. Не оборачиваясь от плиты, он отмахивается от меня большой железной вилкой.

– Если кто-то придет сюда за мной, я поджарю его на гриле, – отвечает он. – Но сперва разделаю.

– Сом? – пытаюсь угадать я и подхожу, чтобы заглянуть ему через плечо.

Когда-то мой отец был выше и массивнее, но возраст заставил его съежиться. Это неизменно слегка сбивает меня с толку и слегка печалит, когда я вспоминаю, что этот тощий жилистый старик некогда был крупным громогласным мужчиной, который легко поднимал меня на одной руке. Иезекил Клермонт по прозвищу Изи.

Чертовски хороший отец, даже в самые худшие времена. А у нас были очень плохие времена после смерти мамы: слишком мало денег, слишком много скорби. Папа от многого отказался, чтобы у меня было все необходимое. Теперь моя очередь делать для него то же самое – насколько он позволит, конечно.

– Пока что отвали, я приготовил только на себя самого. – Однако он бросает на меня пристальный взгляд. – Ты что, пропустила обед, девочка?

Я просто пожимаю плечами, зная, что отец воспримет это как «да». Он качает головой и тянется за большой металлической лопаткой, которую использует, чтобы разрезать изрядный кусок жареной рыбы надвое. Потом переворачивает оба куска на сковороде.

Я мою руки, расставляю на столе тарелки и раскладываю приборы. Это давний ритуал, который по-прежнему воскрешает память о моей умершей матери – хотя я до сих пор вижу ее улыбку. Это были ее тарелки – потертые, местами выщербленные, но драгоценные для нее. Я наливаю отцу воды в высокий стакан и кладу рядом его таблетки, а себе наливаю кока-колы.

– Могла бы угостить меня пивом, раз уж я готовлю для тебя, – ворчит он.

– Ты же знаешь, что эти лекарства нельзя принимать с алкоголем.

– Я знаю, что в пиве не так уж много алкоголя.

Это ворчание мне уже привычно, и я пропускаю его мимо ушей. Я знаю – и его врач тоже знает, – что время от времени папа пропускает стакан-другой пива. Ему это не особо вредит, но я беспокоюсь. Достаю из духовки картошку и шпинат, которые он приготовил заранее, и тоже ставлю на стол. К этому моменту рыба уже зажарилась. Отец приносит тяжелую сковороду к столу и раскладывает куски сома по тарелкам. Когда вижу, как дрожит его рука, я с трудом удерживаю себя от того, чтобы перехватить у него сковороду. Он не потерпит того от меня – пока что.

– Твоей ноге, похоже, лучше, – говорю я ему. Это правда. Папа не так сильно хромает, как неделю назад.

– Стало лучше с тех пор, как на улице начало теплеть, – отвечает он. – Это все из-за холода. Садись и съешь что-нибудь. Тебе это нужно.

Отец, конечно же, прав. Я просто умираю от голода, чувствуя запах рыбы – зажаренной в пряностях по-каджунски, – и едва могу дождаться окончания молитвы, прежде чем приняться за обед. Пряности тают у меня на языке, и впервые за день я чувствую себя нормально. В безопасности. Мы едим, почти не разговаривая. Но каждый кусочек еды чувствуется как произнесенное папой слово любви ко мне.

Я не знаю, говорить ли ему о ребенке. С одной стороны, я знаю, что он будет на седьмом небе от радости… но все-таки хочу рассказать ему только тогда, когда Хавьер будет здесь, со мной. Я хочу разделить с Хави то счастье, которое ощутит мой отец от этого известия. Осталась всего неделя. Только это удерживает меня от того, чтобы проговориться – каким-то образом. И я знаю, что есть еще одна причина: я не хочу, чтобы папа хлопотал надо мной и побуждал меня бросить расследование.

– Никто не заезжал? – спрашиваю я. Наши друзья часто заскакивают в хижину, просто чтобы убедиться, что с моим отцом все в порядке, раз уж он живет тут один. С тех пор, как Сэм и Гвен перебрались в большой город, они не могут навещать его так же часто, как прежде. Несколько наших соседей отметили это; одна добрая пожилая женщина из Нортона раз в неделю преодолевает весь путь досюда, чтобы выпить кофе, взять у отца список необходимых покупок и удостовериться, что ничего не стряслось. Я чувствую себя виноватой за это, но мне кажется, она питает к нему нежные чувства, и я не хочу вмешиваться, что бы между ними ни происходило.

– Сэм заезжал недавно, – говорит Изи. – Сегодня он летал. Полагаю, это доставляет ему радость. – Голос у отца мрачный, и я вспоминаю, как он ненавидит летать. Всегда ненавидел, сколько я помню. Он лучше будет трястись несколько дней в автобусе, чтобы навестить родственников, чем совершит часовой перелет. – И можешь уже не просить людей целыми днями названивать мне – у меня есть чертова мобилка, и я знаю, кому позвонить, если я упаду и не смогу подняться.

– Ты должен позвонить в «девять-один-один», – резко напоминаю я. – А не друзьям.

Он бросает на меня взгляд, говорящий, что мне лучше заткнуться на этот счет.

– Знаю.

– Рыба очень вкусная, пап, – говорю я, и это заставляет его немного смягчиться. – А что ты положил в шпинат?

– Чеснок и лимон. Свежий лимон, не эту дрянь из бутылки. – Он молчит некоторое время, потом спрашивает: – У тебя на руках какое-то плохое дело, верно?

– Очень плохое, – отвечаю я и продолжаю есть шпинат. Но теперь он теряет всякий вкус. Я на целых несколько минут забыла о тех девочках, и теперь это жжет меня, словно предательство. Я знаю, что ребенок у меня внутри еще слишком маленький, чтобы его можно было почувствовать, но мне все равно кажется, будто я ощущаю трепет его крошечного, еще формирующегося сердечка. Я должна сказать папе, но в то же время не хочу говорить ему, пока с этим делом не будет покончено и пока Хавьер не вернется. – Ты не хочешь об этом ничего знать.

– Я знаю, что ты не хочешь мне рассказывать.

– Пап!

– Ты не можешь держать это в себе и знаешь это. Хавьер уехал на сборы морпехов, так? И с кем тебе еще поговорить в таком случае?

– С Гвен, – отвечаю я. – Я говорила с Гвен. Она помогает мне разобраться с этим. – Отец ворчит, давая таким образом понять, что он одновременно одобряет мой поступок, но при этом хотел бы, чтобы я поделилась с ним. Но я не могу – только не этим. Мне просто кажется, что это будет неправильно. – Наверное, мне придется подолгу работать над этим. Я попрошу, чтобы кто-нибудь заезжал тебе помочь, если будет нужно.

– Черт возьми, я не инвалид и не хочу, чтобы сюда кто-то постоянно шлялся и стучался ко мне в дверь. Если им есть что сказать, пусть позвонят. – Если уж мой отец уперся, то он и бодаться готов, будьте уверены. Я поднимаю руку в знак примирения.

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

В этой книге Майкл Ньютон, всемирно известный психолог, гипнотерапевт и автор мировых бестселлеров, ...
За последние двести лет Дикие Земли не знали подобных потрясений. Все больше чужаков бесстрашно втор...
Мой мир снова перевернулся… Проблемы оказались куда масштабнее и вышли на межмировой уровень. Любимы...
Родители Эффи развелись, разрушив ее воспоминания о счастливом детстве. Прошло два года, она отдалил...
«Накопительный эффект» – легендарная книга, которую на Западе давно окрестили библией по саморазвити...
«Они ненастоящие» – такое послание оставляли убийцы на месте преступления. Кто «они» и почему благоп...