Когда пришли триподы Кристофер Джон
– За что они держатся? – спросил Энди.
– Не знаю. – Нога с громом опустилась, другая взметнулась в небо, и я почувствовал головокружение. – Немного не дошел до нас.
Энди кивнул:
– Около ста метров. Но не поднимай голову.
Не нужно мне было говорить. Мы смотрели, как треножник с громом удаляется по долине между нами и Тодпоулом. Нога опустилась в воду, высоко взлетели брызги, сверкая, как алмазы. Триппи разразились чем-то похожим на гимн. Затем, когда очередная нога достигла высшего пункта своего подъема, что-то отделилось от нее и упало. Пение не смолкло ни на мгновение, а фигура упала на поле, как камень.
Мы ждали, пока трипод не скрылся из виду, потом подошли посмотреть. Девушка лет шестнадцати, в джинсах, с переломленными ногами. Я подумал, что она мертва. Но когда Энди наклонился к ней, она прошептала: «Да здравствует трипод…» Губы ее еле двигались, но она улыбалась.
Потом улыбка померкла, девушка умерла.
Самый далекий от Лондона треножник двинулся первым, остальные по очереди выступили в марш на столицу. Последним вышел трипод из Фарнхем Коммон, и тогда авиация получила свободу действий. В новостях ничего не показывали, но было объявлено, что все триподы в Англии уничтожены. Добавлялось, что аналогичные действия предприняты в других странах. Кризис кончился, мир свободен от триподов.
Я догадывался, почему по телевидению ничего не показали, хотя нападение на самый первый треножник показывали. Это было отчаянное решение. Многие триппи, цеплявшиеся за треножники, убиты, и это не хотели показывать. Ужасно, особенно если вспомнить, что среди них могли оказаться люди, которых я знал; например, не было никаких известий о матери Энди. То, что они, подобно девушке на поле, умерли счастливыми, не делало их смерть менее ужасной.
В следующие несколько дней утверждалось, что жизнь возвращается к норме. Странно, однако, что так мало об этом говорили, особенно если вспомнить шумиху после первой высадки. Думаю, действовала цензура, но почему она по-прежнему была нужна?
Начали распространяться дикие слухи. Например, что королевская семья стала триппи, забаррикадировалась в Виндзорском замке и готовит посадочную площадку для третьей волны триподов. Или что третья волна уже пришла и захватила целую страну – по одной версии Францию, по другой – США. Как сказал папа, цензура заставляет людей верить в любую нелепицу.
Но, помимо слухов, действительно происходили странные вещи. По-прежнему исчезали люди. В Боулдере, ближайшем ярмарочном городе, сразу ушли сто человек: оказалось, что ушли все люди китайского происхождения. На следующий день появился библиотечный фургон и увез двух работников и нескольких читателей, пришедших менять книги. А два дня спустя Тодпоул объявил себя территорией трипода. На дороге появилась большая надпись «Да здравствует трипод», и без шлема никого туда не пропускали. Тут же всем желающим предлагали шлемы.
Вечером папа достал чемоданчик, который оставил дядя Ян. Он сказал:
– Триподы дали их триппи, а триппи распространяют их. Не знаю, много ли их было сначала, но теперь, должно быть, очень много.
Энди сказал:
– Но как? Ведь все триподы уничтожены.
Папа поднял шлем.
– Простая отливка, провода и несколько транзисторов – триппи могут это готовить в тайных лабораториях. В сотнях тайных лабораторий по всему миру.
– Выбрось это, – с отвращением сказала Марта.
Он задумчиво смотрел на шапку.
– Не знаю.
– Я знаю! Хочу, чтобы ты ее выбросил.
Я спросил:
– А как она работает?
Папа покачал головой:
– Никто не знает в сущности, как действует гипноз. Но поскольку это состояние, в котором люди контролируются внушением, должно быть что-то, вызывающее транс – через радиоволны, действующие непосредственно на электрические центры мозга, вероятно, – вместе с приказом подчиняться триподам. И эта команда распространяется на всякого, носящего шлем.
Он повернул шапку, осматривая ее.
– Проводка похожа на замкнутый контур. Она связана с контрольной станцией – на спутнике или на корабле триподов. В таком случае разорвать контур – значит вывести ее из строя.
– Немедленно убери это из дома, – сказала Марта.
– Но как ты уберешь их с голов триппи? Ну ладно. – Он положил шапку обратно в чемоданчик. – Пока спрячу в сарае.
Когда в следующий раз позвонила Ильза, трубку взял я. Она сказала:
– Как приятно слышать твой голос, Лаври. Ты вырос, наверно. Кажется, я так давно тебя не видела. Как у вас дела? Приходят плохие сообщения из Англии. Об этих триппи и о беспорядках… драках и другом.
– Не так плохо, – ответил я. – Сейчас позову папу.
– Минутку. Сначала я поговорю с тобой. Как дела в школе?
– Небольшой беспорядок.
– Но ты готовишься к экзаменам? Важно не потерять Rhythmus…
Я не понимал, зачем использовать немецкое слово вместо обычного «ритм». Ее акцент и голос раздражали меня, как всегда. И вообще я не понимал, какое право она имеет спрашивать меня о школьных делах; она ведь только делала вид, что интересуется.
Я передал трубку папе и пошел к себе. Там был Энди, за моим компьютером. Он спросил, не возражаю ли я, я ответил – нет, но подумал, что он мог бы спросить и раньше. Попытался читать, но щелчки клавиатуры отвлекали, так что в конце концов я снова спустился в гостиную. В то же время из кухни вышла Марта за порцией вечерней выпивки.
Наливая ей, папа сказал:
– Ильза передает привет.
– Она звонила? Жаль, что ты не позвал меня. Я хотела спросить ее о тарелке, которую мы купили в Бате в прошлом году. Не думала я, что моя память может стать хуже, но она становится.
– Нас прервали. И она сказала, что в пятый раз пытается связаться с нами. Линии перегружены. – Он помолчал. – Она сказала мне кое-что, чего я не знал; у них там нет цензуры. В Америке полиция и войска получили приказ без разговоров стрелять в людей в шлемах – убивать на месте.
– Пора и нам делать то же, – сказала Марта.
– Швейцарцы считают, что со дня на день мы будем… Марта…
Она подняла голову от журнала:
– Что?
– Ильза считает, что мы должны прилететь к ней в Швейцарию.
– Вздор. Правительство теперь серьезно берется за дело, и все скоро наладится. Лучше Ильзе прилететь сюда. Если ее отец держится так долго, значит, он не умирает.
Они какое-то время спорили, но Марта взяла верх. Это меня не удивило – Марта всегда побеждала в таких спорах. А что касается отца, то я чувствовал, что его беспокоят вовсе не триппи, а отсутствие Ильзы. Если она вернется, для него это не хуже, чем лететь к ней. Он сказал, что постарается связаться с ней. Марта сказала, что лучше сначала позвонить в аэропорт и узнать расписание.
Он довольно быстро дозвонился до аэропорта, и я слышал, как он спрашивает расписание рейсов на Женеву. Разговор казался обычным, но вдруг он повесил трубку.
– Ну как? – спросила Марта.
– Полеты в Швейцарию и из нее прекращены.
– Вероятно, временно, пока все не наладится.
По лицу папы я видел, что есть еще кое-что.
– Служащий аэропорта сказал еще… Не специально, а как заключение разговора. Он сказал: «Да здравствует трипод».
Из всех неприятностей совместной жизни с Энди мне особенно не нравилось то, что он встает рано. Он старался не шуметь, но это было еще хуже – наполовину проснуться и слушать, как он тихо ходит, осторожно закрывает дверь, идя в ванную, еще осторожнее открывает ее, возвращаясь. Ночью я долго не спал, думая о триппи и шапках, и эти утренние тихие шаги раздражали меня больше обычного. Я размышлял, нет ли возможности переселить его в свободную комнату на половине Марты, впрочем, без особого оптимизма, когда он окликнул:
– Лаури!
Он стоял у окна. Я раздраженно спросил:
– Что?
– Самолеты.
Я услышал негромкий звук и пошел к окну. У нас хороший обзор, и я увидел два истребителя, вылетающих из-за холмов за Тодпоулом. От удовольствия видеть их я забыл о своем раздражении: такие стремительные и прекрасные сравнительно с неуклюжими треножниками. Какое значение имеют несколько человек, охваченных трансом, когда на нашей стороне такая сила?
– Фантастично! – сказал я.
– Там еще.
Он указал на юг. Навстречу первым двум летела тройка. На соединение, решил я. И думал так, пока не начали взрываться ракеты. Это продолжалось недолго. Один из двух вспыхнул оранжевым и красным пламенем, а второй улетел на запад, атакующая тройка преследовала его.
Я шепотом спросил:
– Что это?
Но я уже знал. Все пять «Харриеров» со знаками военно-воздушных сил. Которая сторона в шапках, а которая свободна, я не знал, но одно было несомненно: армия тоже разделилась на наших и не наших.
Приказ передали по радио: телевизионные передачи прекратились. Все свободные граждане должны оказывать помощь властям в борьбе с носящими шапки. Полное сотрудничество с полицией и армией, которые получили свободу действий в наведении порядка. Ситуация сложная, но свободные граждане, борющиеся за свою свободу, победят. Тем временем использование морского и воздушного транспорта – только по специальному разрешению. Население должно оставаться дома, избегать пользоваться автомашинами, кроме крайних случаев, и слушать правительственные радиопередачи.
Заявление повторили, а затем радио смолкло. Мы снова поймали эту станцию, но слышался лишь гул помех. Но следующая станция работала, диктор с йоркширским акцентом восторженно говорил, что победа свободных людей всего мира близка. Все должны быть готовы принести в жертву все, даже свою жизнь, если понадобится. Скоро человечество узнает мир и гармонию, которых оно тщетно искало с начала своей истории. Да здравствует трипод!
Папа и Марта пили виски. Марта и раньше частенько выпивала, но папа никогда, только по праздникам.
Он налил еще и сказал:
– Будет трудно день-два, может, с неделю. Продовольствие станет проблемой. – Он протянул ей стакан. – Последний приказ был оставаться на месте. Придется, но мне это не нравится.
– Мне тоже. Делай, что тебе говорят, – таков путь овец на бойню.
– Но у нас нет выбора. Мы не можем выбраться из страны – триппи контролируют Хитроу, но даже если бы аэропорт был свободен, полеты все равно запрещены. Здесь по крайней мере лучше, чем в городе.
Марта сказала:
– Мне никогда не нравилось принуждение.
Он раздраженно ответил:
– А кому нравилось? Но приходится смотреть фактам в лицо.
Она осушила свой стакан.
– Смотреть им в лицо – и рассчитывать. Особенно учитывать те, что на твоей стороне. Нам говорят, что нельзя вылетать из аэропортов и отплывать из портов. Если бы у нас было летное поле и частный самолет, никто не остановил бы нас.
– Но у нас нет… – Он замолк. – Ты имеешь в виду – «Эдельвейс»? Мы до него не доберемся. Между нами и рекой не менее полудюжины застав.
– Надо попробовать, чтобы проверить.
– Но даже если доберемся и выйдем в море, куда мы направимся?
– Я имею в виду одно место. Оно далеко от всей этой суматохи, и у меня там дом.
Он молча смотрел на нее. В конце концов сказал я:
– Гернси.
Папа продолжал молчать. Марта спросила:
– Ну? Почему бы нет?
– Это нарушение.
– Именно так говорит собака овце, которая выходит из ряда.
– Ну, если завтра или послезавтра дела пойдут еще хуже… подумаем.
– Бывают времена, когда раздумывать, а не действовать – худшая политика. – Как обычно, голос ее звучал твердо и решительно. – Действовать надо немедленно.
Он долго смотрел на нее, потом кивнул в знак согласия.
– Утром?
Она поставила стакан.
– Начну собираться немедленно.
Когда она вышла, папа налил себе еще. Он смотрел на фотографию в серебряной рамке – Ильза, смеющаяся, в летнем платье. Он уступил, понял я, потому что у Марты характер сильнее, а не потому, что согласился с ней. И может потому, что не хотел признаться в истинных причинах своего нежелания оставить дом. Я подумал, что знаю эту причину. Это был и дом Ильзы; оставить его – значило оборвать связь с Ильзой, может быть, последнюю.
6
Марта сказала Анжеле, что мы только на несколько дней отправляемся на Гернси, иначе та не захотела бы оставить пони. Мы с Энди пошли с нею в конюшню, чтобы попрощаться. Я держался подальше от зубов лошади, но она пыталась лягнуть меня, и это ей чуть не удалось. Я решил, что вполне прожил бы в мире без пони.
Тем не менее мне было грустно смотреть, как Анжела ласкает ее. Я не мог взять с собой и свой велосипед, но оставить неодушевленный предмет совсем не то, что живое, хоть и с дурным характером, как у Принца. Впрочем, с Принцем все будет в порядке: для пони не важно, кто правит миром, пока его кормят. Анжела на прощание покормила его отрубями и вышла, весело болтая о Гернси и о том, можно ли еще в этом году купаться.
Когда рассветало, мы выехали на «ягуаре» Марты. Нас дважды останавливала полиция. Полицейские разговаривали грубо – разве мы не слышали приказ оставаться дома? – но папа и Марта давали убедительные объяснения. У Марты сестра, которая одна живет в Старкроссе, у нее сердечный приступ, и она позвонила по телефону. Сержант со второй заставы спросил папу, почему тот не поехал один, чтобы увезти свою тетушку. Папа ответил, что возле нашего поселка заметили банду людей в шапках, и он не рискнул оставить детей или свою больную мать. Марта изо всех сил старалась выглядеть больной и хрупкой; к счастью, было еще темновато.
После этого сержант держался дружелюбнее. Он сказал, что папе повезло, что его тетя живет по эту сторону реки; на другом берегу дела идут плохо, и всякая связь с Эксмутом утрачена. Говорят, танки триппи движутся от Дартмура к Плимуту, но они могут повернуть и сюда. Папа ответил, что мы как можно скорее вернемся домой. Ведь это не может долго продолжаться.
Сержант, высокий костлявый человек с нашивками участника Фолклендской войны, сказал:
– Дедушка рассказывал мне о войне 1914 года. Тогда говорили, что к Рождеству все кончится, а он провел в окопах четыре года. – Он покачал головой. – По крайней мере могли бы сказать, кто наш враг.
Погода становилась зимней, и к тому времени, как мы добрались до причала – чуть позже девяти, – пошел мокрый снег. Прилив был высокий – это еще одна причина нашего раннего выезда, и лодки раскачивались на привязи. Мы вышли из теплой машины, и на нас набросился резкий ветер.
Мы сняли с крыши машины резиновую шлюпку и спустили ее на воду.
Папа сказал:
– Мы с Лаури плывем первыми, потом я останусь на борту и займусь двигателем, а он будет перевозить остальных. Ладно?
Марта оставалась последней, организуя переправу. Энди помог ей подняться на борт, хотя на самом деле она в этом не нуждалась; она двигалась не как бабушка.
– Все в порядке? – спросила она папу.
Он кивнул:
– Хорошо, что я в прошлый раз заполнил баки. Не знаю, кто сейчас на заправочной станции.
– Ты, наверно, не поинтересовался прогнозом?
– Как ни странно, поинтересовался. Обычный прогноз, никакого «Да здравствует трипод». Прохождение холодного фронта с мокрым снегом и дождем. Ветер западный и юго-западный, силой от пяти до семи.
– Все равно хорошо, что баки полны. На парусе было бы трудно.
Говорили они спокойно, но я понимал, что перспектива поездки их совсем не радует. В обычных условиях мы при такой погоде никогда бы не отправились, даже вдоль берега, особенно учитывая перспективу усиления ветра.
Марта сказала:
– Ждать нечего. Пойду в камбуз, займусь едой.
На реке ничего не двигалось – неудивительно при такой погоде. Снег ударял в стекло рубки. Справа показался Эксмут – путаница серых влажных крыш. Я увидел кое-что еще – две фигуры в мундирах береговой охраны на причале. Толкнул папу.
– Вижу, – ответил он.
Одна из фигур махала нам. Другая подняла мегафон, и над мутной водой разнесся громкий голос:
– На «Эдельвейсе»! Причаливайте!
Папа прибавил скорости, и мы понеслись вперед, яростно раскачиваясь.
Энди спросил:
– Пошлют за нами катер?
– Не знаю.
Папа достал из карманы сигареты, потом спички. Я удивился, что он прихватил их, – он бросил курить больше года назад. Папа закурил и глубоко затянулся.
– Расскажу тебе кое-что, Энди, – Лаури знает. Вскоре после покупки «ягуара» Марта повезла нас в Хонитон. Дело происходило летом, главные дороги забиты, и она ехала проселочными. Они тоже были загромождены, да еще повороты через каждые сто метров. Очень раздражало, особенно в такой машине. Наконец за Плимутом дорога очистилась, и впереди остались лишь три машины. Марта нажала на газ. Мы делали свыше восьмидесяти миль, когда она обогнала последнюю машину и поняла, что держало первые две – машина была полицейская.
Энди спросил:
– Ну и что они сделали? Ведь они должны были записать ваш номер.
– Да, но если у тебя нет радара, ты должен ковать железо, пока горячо. Им нужно было обогнать нас и перегородить дорогу. Они, должно быть, решили потом разыскать ее, но по регистрационным данным узнали ее возраст. Не думаю, чтобы их прельщала возможность поучать шестидесятилетнюю леди, которая обогнала их.
Мы вышли в открытое море, и папа убавил подачу горючего.
– Я вот почему вспомнил об этом. Я тогда был прав. В нормальном законопослушном мире нужно делать то, что тебе говорят люди в форме. Но этот мир исчез, по крайней мере на время. Отныне безопаснее следовать правилу Марты – закрыть глаза и прибавить газу.
Я сказал:
– Похоже, нас не преследуют.
– Хорошо. Продолжай следить.
Марта ушла вниз с Анжелой, которую, как и Ильзу, укачивало даже в хорошую погоду. Когда мы отвернули от сравнительно безопасных прибрежных вод, я почувствовал, что у меня в животе тоже все переворачивается. Еще с четверть часа я держался, с удовлетворением отметив, что Энди прилип к поручню раньше меня. Спустя короткое время папа передал мне руль, и ему тоже стало плохо. На одну Марту, казалось, море не действует. Она принесла чашки горячего чая, опасно раскачиваясь с ними вместе с палубой.
Постепенно возможность преследования убывала; во все стороны простиралось пустое серое море. Вернее, почти пустое – мы видели несколько грузовых кораблей: одни из них шли на запад, другие – на восток. Папа заметил, что торговля должна сократиться: ведь неизвестно, в чьи руки попадет твой груз. Время шло медленно, и бьющие о борта волны его не ускоряли. Марта приготовила суп, я съел свою порцию с жадностью и тут же пожалел об этом.
Наконец справа показалась длинная тень Олдерни, а вскоре впереди появился Гернси. Но прошел еще целый век, прежде чем мы оказались в канале Рассела, и еще один – пока мы двигались вдоль бесконечной гавани.
Я чувствовал себя слабым и уставшим, но мне было весело. Мы сделали это, несмотря на дурную погоду, и теперь можно расслабиться. На Гернси я всегда чувствовал себя в безопасности. Гернси – совсем особое место: место, где пьют за здоровье королевы не как королевы, а как герцогини Нормандской, поскольку острова были частью этого герцогства, которое в 1066 году завоевало Англию. Англия, триппи, гражданская война – все это отодвинулось далеко.
Папа снизил скорость до четырех узлов, как требовалось в гавани. С причала за нами наблюдала фигура в форме.
Папа крикнул:
– «Эдельвейс» из Эксетера, временное посещение. Можно причаливать?
– Займите К3. Дорогу знаете?
– Знаю, – ответил папа.
– Хорошо. Добро пожаловать на Гернси.
Он крикнул что-то еще, но порыв ветра отнес его слова. Папа приложил руку к уху, и человек крикнул снова, громче:
– Да здравствует трипод!
Все молчали, пока мы с пыхтением шли к причалу. Гавань была менее загружена, чем летом, но в остальном не изменилась. В море длинными рядами раскачивались высокие мачты: здесь зимовало множество яхт. Вдоль гавани, как обычно, двигались машины, а за ними уступами поднимались крыши Сент-Питер-Порта. Над вершиной холма небо просветлело; как будто собиралось показаться солнце.
Когда мы причалили, папа собрал нас в передней каюте. Он сказал:
– Я рассматривал людей на берегу в бинокль. Я не уверен, но по крайней мере десять процентов – в шапках. И главное – всем распоряжаются те, что в шапках.
Энди возразил:
– Мы знаем только, что они заправляют в гавани.
Папа покачал головой:
– На острове такой величины – все или ничего. Они управляют.
Анжела спросила:
– Мы поедем на дачу? Я устала.
Лицо у нее было бледное, глаза опухли. Я сам чувствовал себя плохо.
Марта сказала:
– Если они взяли верх на Гернси, то на Джерси то же самое. Может, на меньших островах. Олдерни, Сарк…
– В маленькой общине мы застрянем. Когда они доберутся и туда – через несколько дней, – мы будем как утки на привязи.
Марта обняла Анжелу, которая негромко всхлипывала.
– Мы зашли так далеко не для того, чтобы сдаться.
– Остается Швейцария.
Марта нетерпеливо сказала:
– Если они взяли верх на острове, это включает и аэропорт. Запрет на полеты здесь может не действовать: для триппи чем больше путешествующих, тем лучше. Но они будут настаивать, чтобы все пассажиры были в шапках.
– Да, будут.
Папа отправился в кормовую кабину. Я не удивился, что он опять вспомнил Швейцарию. Для него встреча с Ильзой важнее борьбы против того, чтобы на нас надели шапки. Нет, это неправда. Но все равно очень важно.
Однако я удивился, что он так легко сдался. Я смотрел на ноги людей, проходивших мимо причала, и гадал, в шапках эти люди или нет и – в сотый раз – что же чувствуют люди в шапках. Печально думал я о том, что вскоре, вероятно, мне придется это узнать, но тут вернулся папа, неся чемоданчик дяди Яна. Он достал оттуда одну из шапок.
– В основном это радиоприемник или нечто аналогичное. Проводка под резиной. Ее легко перерезать ножницами. Шапка внешне ничем не отличается, но передачу не принимает. Поэтому никакого индуцированного транса, никакого приказа повиноваться триподам.
– Вы уверены? – спросил Энди.
Папа покачал головой:
– Не вполне. Но можно попробовать на одном из нас, и узнаем.
Я сказал: «Но тот, кто попробует, может стать триппи».
– Один против четверых. Снимем шапку, если понадобится, силой. – Он помолчал. – Я вызываюсь добровольцем, но лучше попробовать на физически самом слабом, если дойдет до этого.
Анжела вновь заплакала. Я не знал, что она слушает, тем более понимает.
Марта сказала:
– Не Анжела. Я, если хотите.
– Ладно, пусть буду я, – сказал Энди.
Папа не смотрел ни на меня, ни на Анжелу. Я сказал:
– После Анжелы я самый слабый. Давайте закончим.
Все молчали, пока папа лезвием своего швейцарского армейского ножа взрезал резину. Потребовалось время, но наконец он протянул мне шлем:
– Разрезал в двух местах. Должно вывести ее из строя.
Эта штука, казалось, корчится в моих руках, как змея. Раньше я не рассматривал ее внимательно: похоже на гибкую тюбетейку. Несколько дней назад я бы не поверил, что она может отнять у меня свободу мысли и воли, но теперь верил. И не так-то легко поверить, что ее так просто вывести из строя. Если папа ошибся и она по-прежнему действует…
В десять лет я однажды купался в бассейне с пятиметровой вышкой для прыжков в воду. Другие мальчики прыгали с нее, но когда я поднялся, вода мне показалась в ста милях. Я хотел слезть, но смотреть в насмешливые лица показалось мне хуже, чем нырнуть. Немного, но все же хуже. И тогда был просто физический страх; сейчас же я боялся утратить свой мозг, свою индивидуальность – все во мне, что имеет значение.
Потом пришла другая мысль: а что будет, если им придется связать меня и силой снимать шапку. Уберет ли это приказ триподов из моего мозга? Доктора Монмута, чтобы разгипнотизировать меня, здесь нет. И что они сделают – свяжут меня и заткнут рот, чтобы я не поднял тревогу? И что, если снятие подействует лишь наполовину – я буду частично рабом и частично свободным? И скоро ли я окончательно сойду с ума?
Все смотрели на меня. Если бы я хоть что-нибудь из этого сказал, они бы решили, что я стараюсь увильнуть. И они были бы правы. Я подумал о доске и головах, торчащих из воды. Чем дольше оттягиваешь, тем хуже. Я перевел дыхание и натянул шапку на голову.
Да здравствует трипод…
Мне показалось, что я произнес это, я подумал, что теперь полностью на стороне врага. Представил себе, что остальные слышали и сейчас схватят меня. Но ничего не происходило. Может, просто случайная мысль? Я мысленно повторил: «Да здравствует трипод», – с замирающим сердцем проверяя себя. Потом сознательно подумал: «Ненавижу триподов…» – и испытал прилив облегчения.
– Ну? – беспокойно спросил папа.
– Все в порядке. – Я почувствовал, что дрожу. – Не работает.
Папа тоже надел шапку, и мы с ним пошли в кассу аэропорта. Он попросил пять мест на вечерний рейс в Хитроу. Клерк в очках с роговой оправой, надетой поверх резины шапки, нажал клавиши и посмотрел на экран.
– Есть пять мест, но вам придется разделиться: места в салоне для курящих и некурящих.
– Хорошо. – Папа извлек кредитную карточку из бумажника. Клерк покачал головой:
– Карточки не действуют.
– Что?
– Пока не кончится чрезвычайное положение.
– Возьмете чек?
– Если он на местный счет.
– У меня нет местного счета. Я на катере.
Читать бесплатно другие книги:
