Когда пришли триподы Кристофер Джон

7

Пилот Майкл Харди воспринял угол легче, чем я ожидал. Он спросил папу, почему тот хочет лететь в Женеву, и папа ответил, что его жена в Швейцарии, а полеты запрещены. Мне это показалось нелепой причиной, но Харди воспринял ее как должное. Я решил, что одно из общих воздействий шапки заключается в том, что люди перестают быть любопытными. Стюардессы и пассажиры, казалось, вообще не беспокоятся из-за происходящего. Шапка, вероятно, действовала и как транквилизатор.

Насколько беззаботен пилот, выяснилось, когда он ввел данные нового курса в компьютер.

Он зевнул и сказал:

– Тютелька в тютельку.

Папа спросил:

– Что это значит?

– Топливо. До Женевы хватит, но ни грамма для отклонений. Будем надеяться, что с погодой повезет.

Одна из стюардесс принесла нам кофе, и пока мы пили, пилот разговаривал. Он сказал, что всегда хотел летать; школьником он жил у аэропорта Гэтуик и все свободное время смотрел на самолеты. До последнего времени он рассматривал свою работу как промежуточный этап – ему хотелось водить большие трансатлантические самолеты.

Жуя бисквит, он заметил:

– Теперь мне смешно, когда я об этом думаю. К чему беспокоиться?

Папа спросил:

– Вам теперь хватает местных линий?

Харди помолчал перед ответом.

– Я провел несколько лет, перевозя по небу людей со скоростью сотни миль в час. А зачем? Они не менее счастливы у себя – даже более. У моей жены доля в ферме, и я думаю, что лучше помогать ей, чем летать. Людям не нужны самолеты, да и машины и поезда тоже. Знаете, что бы я предпочел? Лошадь и двуколку. Вот это мне действительно нравится.

В середине полета он еще раз сверился с компьютером и выяснил, что запас топлива еще меньше, чем казалось.

– Рискованное дело, – сказал он спокойно. – Лучше было бы в Париж.

Папа ответил не сразу. Может, он ждал, что Харди что-нибудь добавит или прояснит ситуацию. Женева означала для него Ильзу и для всех нас – спасение от триподов. Но это означало также поставить под угрозу жизнь всех в самолете.

– Летим в Женеву, – сказал он наконец.

Харди кивнул:

– Пусть будет Женева. Надеюсь, встречный ветер не станет сильнее.

Больше ничего не было сказано. Я вспоминал все фильмы о катастрофах самолетов, которые видел. Однажды у Энди его мать говорила о том, что боится летать – она никуда не поедет, если нужно лететь в самолете. Я считал тогда это глупым, но сейчас мне так не казалось. Мы сидим в металлической трубе в милях над землей, и если горючее кончится, наши шансы на выживание почти равны нулю. Я представил себе, как секунда за секундой пустеют баки с бензином, и почувствовал, что потею.

Я думал также о том, что говорил Харди о своих чувствах. Он казался счастливым. И если триподы на самом деле несут мир, может, это хорошо? Люди будут любить друг друга; может, они перестанут думать только о себе и нескольких близких, а будут думать обо всех.

В лунном свете видны были покрытые снегом горы, Харди начал подготовку к посадке. Дела это не улучшило; наоборот, если только возможно, стало еще хуже. Когда пилот выпустил шасси, один из двигателей закашлял, потом снова заработал и наконец совсем смолк. Я почувствовал настоящий ужас. Закрыл глаза, когда впереди показались посадочные огни, и не открывал их до тех пор, пока колеса не коснулись посадочной полосы. И неожиданно от облегчения ощутил сильную слабость.

Харди привел самолет на стоянку вблизи вокзала, и теперь я начал беспокоиться о другом. Администрация аэропорта знала об угоне, конечно, но я не представлял себе, какова будет ее реакция. Все переговоры с землей касались только посадки. Казалось, прошло очень много времени, но тут двери раскрылись, и нам приказали высаживаться. Я видел, как папа нервно жует губу.

Я подумал, что нас отделят от экипажа и остальных пассажиров, но после того как папа отдал пистолет Марты, нас всех провели через зал прибытия в небольшое помещение, где находились солдаты с автоматами.

Старший офицер сказал:

– Пожалуйста, снимите шапки с голов.

Капитан Харди ответил:

– Это невозможно.

– Немедленно!

Харди сказал:

– Прошу разрешения заправиться и вылететь с пассажирами из Женевы.

– В разрешении отказано. Снимайте шапки.

Мы четверо сняли шлемы с голов, но никто из остальных не шевельнулся. Офицер отдал резкий приказ на немецком, и двое солдат приблизились к Харди.

Он попятился при их приближении и крикнул офицеру:

– Вы не имеете права трогать нас! Позвольте нам заправиться и улететь.

Офицер не обратил на это внимания, а солдаты продолжали приближаться. Викарий, говоривший с Мартой на Гернси, стоял поблизости.

Он вытянул руки и сказал:

– Мы принесли вам мир. Опустите оружие и примите благословение. – И провел три вертикальные полосы правой рукой. – Во имя трипода.

Когда солдаты схватили его за руки, Харди как будто сошел с ума: он вырвался, ударив при этом солдата в лицо. Остальные пассажиры с криками устремились вперед.

Сквозь шум я расслышал голос Марты:

– Быстро! Сюда…

Мы бросились к двери, через которую вошли. Два солдата подняли автоматы. Папа сказал:

– Мы не в шапках. Посмотрите.

И он швырнул свою шапку на землю; солдаты не опустили оружие. Сзади поверх криков послышался выстрел, а затем автоматная очередь. Оглянувшись, я увидел двух пассажиров на полу. Одним из них был капитан Харди, из раны на его шее струилась кровь.

Все быстро кончилось. Остальные пассажиры замолчали и тупо смотрели на солдат. Двое солдат взяли за руки пожилого пассажира лет шестидесяти и отвели его в сторону. Как только один из солдат потянул с него шапку, пассажир закричал и продолжал кричать, когда солдаты перешли к следующему. Шум был ужасный и становился все страшнее, по мере того как солдаты снимали шапки одну за другой. Пассажиры не сопротивлялись, но походили на животных, которых пытают.

Офицер подошел к нам.

– Вас отведут в комнату для допросов. – Голос у него был холодный. – Подчиняйтесь приказам.

Папа сказал:

– Мы повредили наши шапки, они не действуют. Мы не под влиянием триподов.

Резкий голос не изменился.

– Подчиняйтесь приказам.

Нас допрашивали порознь и подолгу. Потом дали поесть и отвели в гостиницу на ночлег. Папа попросил разрешения позвонить по телефону Ильзе, но ему отказали. В спальне, которую делили мы с Энди, был телефон, но его отсоединили.

На следующее утро папу и Марту опять допрашивали, после чего нас принял сдержанный маленький человек с черной бородой, который сказал, что нам дано разрешение остаться в стране на семь дней. Мы можем отправиться в Фермор, но, прибыв туда, должны немедленно сообщить в полицию. Он протянул нам лист бумаги – разрешение.

Папа спросил:

– А после семи дней?

– Вопрос будет снова рассматриваться. Вы иностранцы и проникли в нашу страну незаконно. Вас вернут в Англию, как только возобновятся полеты. Должен предупредить вас, что любое неповиновение приказам полиции вызовет немедленную депортацию в любую страну, которая вас примет.

– Можно нам сохранить шапки – те, что не действуют?

– Зачем?

– Они могут нам еще пригодиться.

– В Швейцарии нет триподов, шапки вам не понадобятся. – Он пожал плечами. – Установлено, что они безвредны. Можете их взять, если хотите.

Марта продала еще золота, чтобы получить швейцарские деньги, и мы сели в поезд до Интерлейкена. Дорога проходила вдоль озера, которое тянулось, насколько хватал глаз. С утра было облачно, но теперь небо и озеро были ясными и голубыми, и вдалеке над горами виднелось лишь несколько облачков. У папы был успокоенный вид. Было от чего успокаиваться – угон, страх катастрофы и затем это происшествие в аэропорту. В реальной жизни все не так, как в телевизоре, – выстрелы громче, кровь ярче и льется страшнее.

Пока я думал, что он, кроме всего прочего, предвкушает встречу с Ильзой, он сказал Анжеле:

– Через несколько часов увидим маму. Узнает ли она нас после всего?

– Конечно, узнает, – ответила Анжела. Она ела яблоко. – Не так много времени прошло.

Марта смотрела в окно. Между озером и нами были дома, возле них играли дети, смешно скакала собака, дым поднимался из труб.

Она сказала:

– Как хорошо и безопасно здесь. Как ты думаешь, нам продлят разрешение?

Папа потянулся.

– Я уверен. В порту бюрократы. Местная полиция – другое дело.

Поезд остановился в Лозанне, по расписанию здесь тридцатиминутная остановка.

Я спросил у папы:

– Можно нам с Энди выйти? У нас много времени.

– На всякий случай лучше не выходить.

Я быстро думал.

– Хотелось бы купить подарок для Ильзы. На следующей неделе у нее день рождения. – Анжела не единственная, кто может проделывать такие штуки.

Он поколебался, потом сказал:

– Ну ладно. Но только на четверть часа.

Марта сказала:

– Вряд ли купите что-нибудь с английскими деньгами.

– Я как раз думал, не поменяешь ли ты мне немного.

– И долго я смогу менять? – Она улыбнулась и порылась в кошельке. – Но я сама напросилась. Двадцать франков – придется покупать что-нибудь маленькое. Ты тоже потрать немного денег, Энди.

Анжела сказала:

– И я.

Я ответил:

– Нет. Ты останешься здесь.

– Если вы идете, я с вами. – Глаза у нее стали стальными. – Нечестно, если у вас будет подарок, а у меня нет. Она моя мама!

Я поспорил, но не надеялся выиграть. Марта и ей дала двадцать франков, и Анжела тащилась за нами, пока мы осматривали станцию. Мы нашли небольшой магазин, и пока я думал, что лучше купить Ильзе – шоколад или куклу в крестьянской одежде, Анжела купила куклу. Пришлось мне покупать шоколад. Он был двух видов – по девять франков и по девятнадцать. Вначале я попросил маленький, потом передумал и взял другой.

Я чувствовал, что вокруг нас собираются люди. Голос рядом заставил меня вздрогнуть. «Sales anglais!» Я знал, что по-французски это значит «грязные англичане», но если бы даже не знал, можно было понять по тону.

Парень, около шестнадцати, высокий, смуглый, в красном джерси с большим белым крестом – национальная эмблема Швейцарии. Другие тоже в джерси, толпа человек в двенадцать, большинство такого же возраста или чуть моложе, и человек с седой бородой, примерно пятидесяти лет. Те, кто был не в джерси, на руке носили повязку с белым крестом.

Энди спокойно сказал:

– Пошли отсюда. – Он направился к платформе, но высокий парень преградил ему дорогу.

Другой, ниже ростом и светловолосый, сказал:

– Что вы делаете на нашей земле, грязные англичане?

Энди ответил:

– Ничего. Идем на поезд.

Кто-то еще сказал:

– Грязные англичане в чистом швейцарском поезде – это нехорошо.

– Послушайте, – сказал Энди, – меня уже дважды назвали грязным англичанином. – Он повысил голос: – В следующий раз ударю.

Наступило молчание. Я решил, что мы сможем уйти, Энди – тоже. Он двинулся на высокого парня, заставляя его отодвинуться. В их рядах открылась щель, но всего на секунду. Один из них схватил Энди за руку и повернул, другой в то же время пнул по ногам и повалил.

Когда Энди упал, Анжела закричала. Я схватил ее за руку и потянул в противоположном направлении. Они сосредоточились на Энди, и, может, я сумел бы увести Анжелу, но она снова закричала, и я увидел, что с другой стороны ее схватил человек с бородой.

После этого все смешалось, я пинался, лягался, бил окружающих и получал ответные удары. Удар по шее чуть не уронил меня на землю, я мельком заметил лежащего Энди, стоявшие вокруг пинали его ногами.

Я закрыл лицо руками, пытаясь защититься. Слышались крики, смешивавшиеся с объявлением станционного громкоговорителя. Потом я понял, что удары прекратились, но сморщился, когда кто-то грубо схватил меня. Открыв глаза, я увидел полицейского в сером мундире; двое других поднимали Энди, а красные джерси рассеялись в толпе.

Анжела казалась невредимой. Изо рта Энди шла кровь, под глазом была ссадина, другая – на щеке. Когда я спросил его, как он себя чувствует, он ответил:

– Ничего страшного. Думаю – выживу.

Полицейские отвели нас в поезд. Я рассказывал папе, что случилось, пока Марта занималась ранами Энди. Полицейский проверил наши документы.

Пока он их рассматривал, папа спросил:

– Что вы с ними будете делать?

– Дети на вашей ответственности, – сказал старший полицейский. У него было круглое лицо, маленькие глазки, говорил он по-английски медленно, но правильно. – У вас есть разрешение ехать в Фернор. По прибытии доложите местной полиции.

– Я говорю не об этих детях. – Папа опять жевал губу. – О тех, кто на них напал, – что вы будете делать с ними?

– Мы не знаем их личности.

– Но вы пытались установить?

– Мы не уверены, что тут не было провокации.

– Провокации! Дети покупали подарки матери – кстати, она швейцарка, – их назвали грязными англичанами и набросились на них. Я думал, это цивилизованная страна.

Полисмен наклонил голову, глаза его были холодны.

– Послушайте, англичанин. Это на самом деле цивилизованная страна. И это страна швейцарцев. Нам здесь не нужны иностранцы. Вы хотите подать жалобу?

Марта сказала:

– Оставь, Мартин.

Полисмен покачивался на каблуках.

– Если хотите подать жалобу, вы должны немедленно сойти с поезда и отправиться со мной в отделение. Там вы останетесь, пока начальник отделения не освободится и не примет вас, чтобы обсудить жалобу. Не знаю, сколько вам придется ждать, но начальник очень занятой человек. Ну, англичанин?

Папа сквозь зубы сказал:

– Жалоб нет.

– Хорошо. Проследите, чтобы никто из вас больше не причинял беспокойств. Желаю вам благополучного и быстрого путешествия – назад в Англию.

Когда поезд тронулся, папа сказал:

– Я этого не понимаю.

Марта ответила:

– Швейцарцы мне никогда не нравились. – И добавила: – Кроме Ильзы, конечно.

Энди объяснял:

– Я сказал, что ударю, если кто-нибудь назовет меня снова грязным англичанином. После этого они напали. Мне жаль, что я вызвал такие неприятности, но разве я мог слушать и молчать?

– Да, не мог, – ответил папа. – Я понимаю тебя. Но в будущем придется поступать именно так – слушать и молчать. Это другой тип ксенофобии, чем на Гернси, но все же это ксенофобия.

Анжела спросила:

– А что такое к-сену-фоб-и-я?

– Боязнь чужеземцев. Страх и ненависть. Это ценная защита для племени, но для посторонних очень плохо. Забавно. Внешне то, что мы видели в Гернси, кажется лучше – люди просто хотят, чтобы их оставили одних, жить сами по себе, а здесь ксенофобия агрессивна: явное стремление нападать на чужаков. Но она более здоровая. Швейцарцы укрепились в том, что они швейцарцы, и ненавидят всех, кто не швейцарец. Нам трудно, но для них это хорошая защита от триподов.

Он продолжал обсуждать это с Мартой, а поезд набирал скорость. Мы снова увидели озеро, спокойное и мирное, две-три лодки и старомодный колесный пароход двигались в направлении Женевы. Я думал о своем участии в происшествии. Я пытался увести Анжелу, потому что она девочка (и моя сводная сестра) и нуждается в защите. Но это означало оставить Энди во власти толпы. Надеюсь, он понимал, почему я так поступил. Один глаз у него почти закрылся, все вокруг распухло. Он увидел, что я смотрю на него, и подмигнул здоровым глазом.

Папа звонил Ильзе из Женевы, и, когда поезд остановился в Интерлейкене, она ждала на платформе. Она поцеловала Марту, обняла Анжелу, но через плечо Анжелы не отрывала взгляда от папы. Потом они медленно двинулись навстречу друг другу. Она протянула руки, и он взял ее в свои. Так они стояли, улыбаясь, прежде чем он поцеловал ее.

Наконец Ильза оторвалась. Она улыбалась и плакала в одно и то же время. Отвернувшись от отца, она посмотрела на меня.

– Лаври, – сказала она. – О, Лаври, как приятно снова увидеть тебя.

Она подошла ко мне, и я протянул ей руку.

– И я рад.

Странно. Я протянул руку, чтобы она не поцеловала меня; и сказал, что рад ее видеть, просто так; но оказывается, я на самом деле рад.

8

Фернор – маленькая горная деревушка, куда ведет единственная дорога. По одну сторону вздымается лесистый склон горы, по другую – открывается захватывающий вид на долину глубоко внизу. Дорога из Интерлейкена здесь практически кончается или почти кончается; она продолжается как немощеная тропа и ведет еще к полудюжине домиков и наконец к гостинице Руцке.

Первый дом Руцке был построен дедом Ильзы как дача для семьи, но между мировыми войнами ее отец перестроил дачу, расширил ее и превратил в гостиницу. В ней восемь номеров, несколько комнат для посетителей и терраса впереди; на ней телескоп и на шесте швейцарский флаг.

Швейцба перестала принимать посетителей, когда Швейцдед заболел. Кроме членов семьи, теперь здесь жил только работник по имени Йон, он был даже старше Швейцдеда. Он присматривал за животными – несколькими курами и двумя коровами, которым позволялось бродить по окрестным горным лугам с колокольчиками вокруг шеи, – и еще он стрелял дичь. У него был старый дробовик, за которым он любовно ухаживал.

Швейцба была седовласой и полной. Она плохо говорила по-английски, и казалось, боится папы и еще больше Марты, которая разговаривала с ней мягко, но скорее так, как говорят с домработницей.