Мистер Мерседес Кинг Стивен

– Нет, просто она сейчас очень ворчливая. И я стараюсь не попасть под горячую руку.

– О чем ты говоришь?

– Все просто, чувак. В четверг вечером в ЦКИ будет концерт. Этой тупой бой-бэнд «Здесь и сейчас». Барб с Хильдой и еще парой подружек безумно хочется их увидеть, хотя все мальчишки белые, как ванильный пудинг.

– Сколько лет твоей сестре? – спрашивает Джейни.

– Девять. Скоро исполнится десять.

– В ее возрасте все девочки такие. Можешь мне поверить. В одиннадцать я сама была без ума от «Бэй-Сити роллерс». – На лице Джерома недоумение, и Джейни смеется. – Если бы ты знал, кто они, я бы перестала тебя уважать.

– Короче, они никогда не были на настоящем шоу, понимаете? Если не считать «Барни», или «Улицы Сезам на льду», или чего-то такого. Поэтому они приставали и приставали – приставали даже ко мне, – и наконец мамаши сжалились и решили, что девочки могут пойти на этот концерт даже в будний день, потому что начинается он рано, но под присмотром одной из них. Они в прямом смысле тянули спички, и моей маме досталась короткая.

Он качает головой. Лицо серьезное, но глаза весело сверкают.

– Моя мама в ЦКИ среди нескольких тысяч вопящих девчонок от восьми до четырнадцати лет. Нужно объяснять, почему я стараюсь обходить ее стороной?

– Готова спорить, она тоже оттягивалась, – говорит Джейни. – Наверняка кричала на концертах Марвина Гэя или Эла Грина в не столь уж давние времена.

Джером садится за руль «джипа-рэнглера», на прощание машет рукой и выезжает на Лоубрайр. Ходжес и Джейни стоят у автомобиля Ходжеса, окутанные почти летней ночью. Месяц поднялся над автострадой, отделяющей более благополучную часть города от Лоутауна.

– Хороший мальчик, – говорит Джейни. – Тебе повезло, что он оказался рядом.

– Да, – кивает Ходжес. – Повезло.

Она снимает шляпу с его головы и надевает на свою, игриво, чуть набекрень.

– Что теперь, детектив? К вам?

– Вы про то, на что я надеюсь?

– Не хочу спать одна. – Она поднимается на цыпочки и возвращает шляпу на законное место. – Если ради этого придется принести в жертву свое тело, пожалуй, я готова.

Ходжес нажимает на брелоке кнопку, открывающую центральный замок «тойоты».

– Никто и никогда не упрекнет меня в том, что я упустил случай воспользоваться бедственным положением дамы.

– Вы не джентльмен, сэр, – говорит она. Потом добавляет: – И слава Богу. Поехали.

На этот раз все получается еще лучше, потому что они начинают притираться друг к другу. Озабоченность уступает место страсти. Когда с любовными ласками покончено, Джейни надевает одну из его рубашек (она такая большая, что грудей не видно, а подол доходит до колен) и обследует маленький дом. Ходжес с легкой тревогой следует за ней.

Вердикт она выносит после возвращения в спальню:

– Не так уж плохо для гнезда холостяка. В раковине нет грязных тарелок, в ванной – волос, на телевизоре – порнофильмов. Я даже заметила листья салата в холодильнике, что дает тебе бонусные очки.

Она захватила из холодильника две банки пива и теперь чокается с ним.

– Я и не ожидал оказаться здесь с женщиной, – говорит Ходжес. – Разве что приехала бы дочь. Мы говорим по телефону, переписываемся по электронной почте, но Элли уже пару лет не приезжала.

– При разводе она взяла сторону твоей бывшей?

– Полагаю, что да. – Раньше Ходжес об этом даже не думал. – Если так, то имела полное право.

– Ты слишком строго себя судишь.

Ходжес пьет пиво маленькими глотками. Вкус отменный. При очередном глотке в голову приходит интересная мысль.

– Тетя Шарлотта знает номер моего телефона, Джейни?

– Еще чего. Я захотела приехать сюда, а не возвращаться в кондоминиум, не по этой причине, но не буду врать, что не думала об этом. – Она очень серьезно смотрит на него. – Ты пойдешь на панихиду в среду? Скажи, что пойдешь. Пожалуйста. Мне нужен друг.

– Конечно. Буду и на прощании во вторник.

Ее лицо озаряет счастливое изумление.

– На такое я и не рассчитывала.

Ходжеса принятое им решение не удивляет. Он полностью включился в расследование, а присутствие на похоронах человека, имеющего отношение к делу об убийстве (даже косвенное), – стандартная полицейская процедура. Он не верит, что Мистер Мерседес придет прощаться с усопшей или на панихиду в среду, но исключить этого нельзя. Ходжес не видел сегодняшней газеты, но какой-нибудь ушлый репортер мог связать миссис Уэртон и Оливию Трелони, покончившую с собой после того, как ее автомобиль использовали в качестве орудия убийства. Такая связь едва ли тянет на новости, однако то же самое можно сказать о пристрастии Линдси Лохан к наркотикам и алкоголю. Ходжес думает, что в газете может появиться хотя бы маленькая заметка.

– Я хочу пойти, – говорит он. – А что ты сделаешь с пеплом?

– В похоронном бюро его называют кремейнс[34], – отвечает она и морщит нос, как часто делает после его «ага». – Это, наверное, круто? Но мне напоминает то, что сыплют в кофе. С другой стороны, уверена, что не придется сражаться за урну с прахом с тетей Шарлоттой и дядей Генри.

– Конечно, не придется. Поминки будут?

Джейни вздыхает.

– Тетя Ша настаивает. Поэтому панихида в десять утра, а потом ленч в Шугар-Хайтс. Пока мы будем есть сандвичи и пересказывать любимые истории Элизабет Уэртон, сотрудники похоронного бюро позаботятся о кремации. А что делать с прахом, я решу после того, как эта троица отбудет в четверг. Им не придется даже смотреть на урну.

– Это хорошая идея.

– Спасибо, но ленч меня пугает. Не миссис Харрис, не несколько старых подруг матери, а они. Если тетя Шарлотта что-нибудь учудит, боюсь, Холли слетит с катушек. Ты ведь придешь на поминки, правда?

– Если ты позволишь залезть под рубашку, которая сейчас на тебе, я сделаю все, что захочешь.

– В таком случае я даже помогу с пуговицами.

Неподалеку от дома на Харпер-роуд, где Кермит Уильям Ходжес и Джанель Паттерсон лежат в постели, Брейди Хартсфилд сидит в своем командном пункте. Этим вечером – у верстака, а не перед компьютерами. И ничего не делает.

Рядом, среди инструментов, проводов и электронных деталей, лежит вышедший в понедельник номер газеты, все еще завернутый в полиэтилен. Он занес газету в дом, когда вернулся из «Дисконт электроникс», но только по привычке. Новости его не интересуют. Ему есть о чем подумать и без них. Как добраться до копа? Как попасть на концерт «Здесь и сейчас» в ЦКИ, надев жилетку смертника? Если он действительно собирается это сделать, впереди огромная работа. Предстоит вскопать длинную грядку. Или подняться на высокую гору. Или… или…

Но запас сравнений иссяк. Или это метафоры?

Может, мечтательно думает он, мне покончить с собой прямо здесь и сейчас? Избавиться от всех этих ужасных мыслей? Моментальных снимков из ада?

Моментальных снимков… Мать, судорожно дергающаяся на диване после того, как съела отравленное мясо, предназначавшееся собаке Робинсонов. Мать с выпученными глазами, в пижаме с пятнами кровавой блевоты… И как будет смотреться эта фотография в семейном альбоме?

Ему надо подумать, но в голове бушует ураган, мощный, разрушительный, пятой категории, масштаба Катрины, и все летит кувырком.

Его старый скаутский спальник расстелен в подвале поверх надувного матраса. Он принес их из гаража. Матрас медленно сдувается. Брейди полагает, что должен его заменить, если собирается спать в подвале тот короткий промежуток жизни, который ему остается. А где ему спать? Он не может заставить себя воспользоваться кроватью на втором этаже, потому что в комнате дальше по коридору лежит труп его матери, возможно, уже начавший разлагаться. Он включил кондиционер на максимальный холод, но не питает иллюзий насчет того, что это сработает. О том, чтобы спать в гостиной, речи нет. Он навел чистоту, сделал все, что мог, перевернул диванные подушки, но там все равно воняет ее блевотой.

Нет, ничего другого не остается, кроме как спать внизу. В его командном пункте. Разумеется, у подвала есть своя пренеприятная история: именно здесь умер его младший брат. Только умер – это эвфемизм, а сейчас не до смягчений.

Брейди думает о том, как воспользовался именем Фрэнки, когда чатился с Оливией Трелони под «Синим зонтом». Словно Фрэнки на какое-то время ожил. Но едва эта сука Трелони умерла, Фрэнки умер вместе с ней.

Снова умер.

– Ты мне никогда не нравился, – говорит он, глядя на пол у лестницы. Голос у него до странности детский, высокий и пронзительный, но Брейди этого не замечает. – И мне пришлось. – Пауза. – Нам пришлось.

Он думает о матери, о том, какой прекрасной она была в те дни.

В те давние дни.

Дебора Энн Хартсфилд относилась к тем редким девушкам из групп поддержки, которые, повзрослев (и даже после родов), сохранили фигуру, позволявшую им по пятницам прыгать и танцевать под яркими огнями в игровых паузах: светловолосая, высокая, с округлостями во всех положенных местах. В первые годы замужества она выпивала разве что стакан вина за обедом, и не каждый день. А чего напиваться, если и в трезвости жизнь приносила только радость? Муж работал, они жили в собственном доме в Норт-Сайде – не дворце, конечно, но вполне пристойном для первого семейного гнезда – и растили двоих детей.

Дебора стала вдовой, когда Брейди исполнилось восемь, а Фрэнки – три. Фрэнки ничем не выделялся, может, даже чуть отставал в развитии, но Брейди, наоборот, рос и красивым, и умным. Да еще таким обаятельным. Мать души в нем не чаяла, и Брейди отвечал ей тем же. По субботам, во второй половине дня, они частенько лежали на диване под одеялом, смотрели фильмы и пили горячий шоколад, в то время как Норм что-то мастерил в гараже, а Фрэнки ползал по полу, играя в кубики или с маленьким пожарным автомобилем, который так полюбил, что даже дал ему имя – Сэмми.

Норм Хартсфилд работал линейным монтером в «Энергетической компании центральных штатов». Получал хорошие деньги, забираясь на столбы, но нацеливался на большее. Может, ушел в эти грезы, вместо того чтобы быть внимательным в тот день на дороге 51, а может, качнулся и потянулся не в ту сторону, чтобы сохранить равновесие, но закончилось все смертельным исходом. Его напарник доложил, что они обнаружили повреждение и уже завершали ремонт, когда он услышал треск. Двадцать тысяч вольт ударили в Норма Хартсфилда. Напарник вовремя поднял голову и увидел, как тот вывалился из люльки со спеченной рукой и горящим рукавом фирменной спецовки и пролетел сорок футов до земли.

Подсев на кредитные карточки, как и большинство американцев среднего класса конца столетия, Хартсфилды на тот момент располагали примерно двумя тысячами долларов. Не так уж много, но жизнь Норма была застрахована на приличную сумму, и «Энергетическая компания» добавила семьдесят тысяч за подпись Деборы на документе, освобождавшем компанию от ответственности за смерть Нормана Хартсфилда. Деборе Энн сумма показалась огромной. Она полностью расплатилась за дом и купила новый автомобиль. Ей и в голову не пришло, что некоторые ведра наполняются только раз.

Она работала парикмахером, когда встретила Норма, и вернулась к прежнему занятию после его смерти. Еще через шесть месяцев или около того начала встречаться с мужчиной, с которым однажды познакомилась в банке: «мелкая сошка», сказала она Брейди, но с перспективой. Она привела друга домой. Он ерошил волосы Брейди и называл его чемпионом. Ерошил волосы Фрэнки и называл его маленьким чемпионом. Брейди бойфренда невзлюбил (особенно его большие зубы, совсем как у вампира в фильме ужасов), но своего отношения к нему не выказывал. Уже научился «носить» счастливое лицо и держать истинные чувства при себе.

Однажды, перед тем как увезти Дебору Энн на обед, бойфренд сказал Брейди, что мать у него красавица и он тоже хорош собой. Брейди улыбнулся и поблагодарил, надеясь, что бойфренд попадет в аварию и умрет. При условии, что мать не будет сидеть с ним в одной машине. Бойфренд с пугающими зубами не имел права занимать место отца.

Оно принадлежало Брейди.

Фрэнки подавился яблоком во время просмотра «Братьев Блюз». Этот фильм считался смешным. Брейди не понимал, что в нем смешного, но его мать и брат смеялись до колик. Дебора – счастливая и при параде – собиралась в ресторан с бойфрендом. До прихода няньки оставалось совсем ничего. Нянька была тупой обжорой, которая лезла в холодильник, чтобы найти что-нибудь вкусненькое, едва за Деборой Энн закрывалась дверь. Когда нянька наклонялась, жирный зад едва не рвал юбку.

На кофейном столике стояли две миски. Одна – с попкорном, вторая – с ломтиками яблок, посыпанными корицей. В телевизоре люди пели в церкви, а кто-то из братьев Блюз крутил сальто по всему центральному проходу. Фрэнки сидел на полу и покатывался со смеху, глядя, как толстый брат крутит сальто. Когда попытался набрать полную грудь воздуха, чтобы вновь рассмеяться, кусочек посыпанного корицей яблока застрял в дыхательном горле. Фрэнки перестал смеяться. Начал дергаться и схватился за шею.

Мать Брейди закричала, подняла Фрэнки на руки. Прижала к себе, чтобы заставить кусочек яблока выскочить. Не получилось. Лицо Фрэнки стало пунцовым. Она сунула пальцы ему в рот и горло, пытаясь достать помеху. Не смогла. Краснота начала уходить с лица Фрэнки.

– Господи Иисусе! – воскликнула Дебора Энн и метнулась к телефону. Схватив трубку, крикнула Брейди: – Не сиди как идиот! Постучи ему по спине!

Брейди не понравилось, что на него кричат, и мать никогда раньше не называла его идиотом, но он принялся стучать Фрэнки по спине. Стучал сильно. Кусочек яблока не выскочил. Лицо Фрэнки начало синеть. У Брейди возникла идея. Он схватил Фрэнки за лодыжки и перевернул. Фрэнки завис в воздухе, его волосы почти касались ковра. Кусочек яблока не выскочил.

– Перестань портить всем жизнь, Фрэнки, – сказал Брейди.

Фрэнки продолжал дышать – во всяком случае, издавал какие-то отрывистые, свистящие звуки – чуть ли не до приезда «скорой». Потом затих. Пришли медики. В черной одежде с желтыми полосами на куртках. Брейди отправили на кухню, и он не видел, что они делали, но его мать кричала, а потом на ковре он заметил пятна крови.

Но не кусочек яблока.

Потом все, кроме Брейди, уехали на «скорой». Он сидел на диване, ел попкорн и смотрел телик. Не «Братьев Блюз». Этот фильм он считал тупым: все бегали и пели. Он нашел кино про психа, который похитил школьный автобус со всеми ехавшими в нем детьми. Действительно классное.

Когда пришла толстая нянька, Брейди сказал ей: «Фрэнки подавился кусочком яблока. В холодильнике мороженое «Ванильный хруст». Угощайся». Может, подумал он, она обожрется, у нее случится сердечный приступ, и тогда он позвонит «девять-один-один».

Или оставит эту глупую суку лежать на полу. Наверное, так лучше. Будет на нее смотреть.

Дебора Энн вернулась домой в одиннадцать. Толстая нянька отправила Брейди в постель, но заснуть он не мог. Когда спустился вниз, одетый в пижаму, мать его обняла. Нянька спросила, как там Фрэнки. Толстая нянька всегда изображала заботу. Брейди точно знал, что изображала, потому что ему самому было наплевать, а раз так, няньке – тем более.

– Все будет хорошо, – с широкой улыбкой ответила Дебора Энн, а когда толстая нянька ушла, разрыдалась. Достала из холодильника вино, но вместо того чтобы налить в стакан, принялась пить прямо из горла. – А может, и нет, – поделилась она с Брейди. – Он в коме. Знаешь, что это такое?

– Конечно. Как в сериалах про врачей.

– Именно. – Она опустилась на колено, и они оказались лицом к лицу. От аромата ее духов – она надушилась перед несостоявшимся свиданием – внизу его живота возникли какие-то ощущения. Странные, но приятные. Он не отрывал взгляда от синевы ее глаз. И ему это нравилось.

– Он долго не дышал, прежде чем медики, приехавшие на «скорой», сумели открыть доступ воздуха в легкие. Доктор в больнице сказал, что повреждения мозга неизбежны, даже если он выйдет из комы.

Брейди думал, что у Фрэнки мозг и так поврежден – он был на удивление глупым и повсюду таскал с собой этот пожарный автомобильчик, – но ничего не сказал. Глубокий вырез материнской блузки открывал верхнюю часть ее сисек. И это тоже вызывало странные ощущения внизу живота.

– Если я тебе кое-что скажу, ты пообещаешь никому не говорить? Ни одной живой душе?

Брейди пообещал. Он умел хранить секреты.

– Будет лучше, если он умрет. Если очнется и останется дефективным, просто не знаю, что мы будем делать.

Потом она обняла его, и ее волосы щекотали ему лицо, и аромат духов стал очень сильным.

– Слава Богу, это не ты, красавчик, – добавила она. – Слава Богу.

Брейди обнял ее в ответ. Прижался грудью к ее сиськам. У него была эрекция.

Фрэнки очнулся, и, само собой, дефективным. Он никогда не отличался умом («Пошел в отца», – однажды сказала Дебора Энн), но прежний, дояблочный Фрэнки в сравнении с нынешним тянул на гения. Он и так писался до трех с половиной лет, а теперь вновь носил памперсы. Его словарный запас уменьшился до двух десятков слов. По дому он не ходил, а хромал, подволакивая ноги. Иногда падал и крепко засыпал, но только днем. Ночью частенько бродил из комнаты в комнату, а прежде чем отправиться в эти походы, срывал с себя памперс. Иногда залезал в постель к матери. Гораздо чаще – к Брейди, который просыпался, чувствовал, что постель мокрая, и видел уставившегося на него Фрэнки, глаза которого наполняла тупая, жутковатая любовь.

Фрэнки приходилось водить по врачам. Дыхание у него так и не восстановилось. Обычно он влажно хрипел, а если простужался – такое случалось часто, – надсадно кашлял. Он больше не мог есть твердую пищу. Ему все размалывали в блендере, и ел он, сидя на высоком стульчике. О том, чтобы пить из чашки, не могло быть и речи. Только из поильника.

Бойфренд из банка давно исчез за горизонтом, толстая нянька тоже не задержалась. Сказала, что очень сожалеет, но с таким Фрэнки сидеть не может. На какое-то время Дебора Энн наняла сиделку, однако так получилось, что ей приходилось платить больше денег, чем Дебора Энн зарабатывала в парикмахерской, поэтому она рассчитала сиделку и ушла с работы. Теперь они жили на сбережения. Дебора Энн начала больше пить, перейдя с вина на водку, которую называла более эффективной системой догона. Брейди частенько сидел рядом с ней на диване и пил пепси. Они наблюдали, как Фрэнки ползал по ковру, с пожарным автомобильчиком в одной руке и синим поильником с пепси в другой.

– Они тают, как полярные шапки, – говорила Дебора Энн, и Брейди уже не спрашивал, о чем речь. – А когда закончатся, мы окажемся на улице.

Она пошла к адвокату, который снимал офис в том самом торговом центре, где Брейди много лет спустя ткнет пальцем в шею тупому назойливому мальчишке. Взяла с собой Брейди. На двери висела табличка: «Гринсмит». Адвокат носил дешевый костюм и то и дело поглядывал на грудь Деборы Энн.

– Я знаю, что случилось, – сказал он. – Сталкивался с таким прежде. Этот кусочек яблока не полностью перекрыл дыхательное горло, так что мальчик мог дышать. Плохо, что вы полезли туда пальцами, вот и все.

– Я пыталась его вытащить! – негодующе воскликнула Дебора Энн.

– Знаю, любая хорошая мать поступила бы так же, но вы загнали этот кусочек глубже, и он полностью перекрыл дыхательное горло. Если бы это сделал один из медиков «скорой», вы смогли бы обратиться в суд. Получили бы несколько сотен тысяч долларов. Может, и полтора миллиона. Сталкивался с таким прежде. Но в горло полезли вы. И сказали им об этом, так?

Дебора Энн это признала.

– Они его интубировали?

Дебора Энн ответила положительно.

– Что ж, на этом можно сыграть. Они обеспечили доступ воздуха, но загнали яблоко еще глубже. – Он откинулся на спинку стула, забарабанил по столу, опять уставился на груди Деборы Энн, возможно, с тем, чтобы убедиться, что они не выскользнули из бюстгальтера и не убежали. – Отсюда и повреждения мозга.

– Так вы возьметесь за это дело?

– С удовольствием, если вы сможете платить в течение пяти лет, пока дело будет рассматриваться судом. Потому что юристы больницы и страховой компании будут вставлять палки в колеса на каждом шагу. Сталкивался с таким прежде.

– Сколько?

Гринсмит назвал сумму, и Дебора покинула кабинет, держа Брейди за руку. Потом они сидели в ее «хонде» (тогда новой), и она плакала. Покончив с этим, велела ему послушать радио, потому что у нее одно дельце. Брейди знал, какое именно: бутылка «эффективной системы догона».

В последующие годы она частенько вспоминала эту встречу с Гринсмитом, всегда восклицая: «Я заплатила сотню долларов, хотя не могла позволить себе такие расходы, адвокату в дешевом костюме из магазина “Мужская одежда”, и узнала только одно: у меня нет денег, чтобы бороться с крупной страховой компанией и получить то, что мне причитается!»

Следующий год стоил пяти. В доме обитал высасывающий жизнь монстр, и звали этого монстра Фрэнки. Иногда он что-то ронял или будил Дебору Энн, когда она спала днем, и тогда она задавала ему трепку. Однажды потеряла контроль над собой и ударила по голове, отчего он упал на пол, дергаясь и закатив глаза. Она его подняла, покачала на руках, сказала, что сожалеет, но у каждой женщины есть предел терпения. Когда предоставлялась такая возможность, она подменяла кого-то из парикмахеров. В этих случаях писала Брейди записку в школу, чтобы он мог остаться дома и посидеть с Фрэнки. Иногда Брейди подлавливал Фрэнки, когда брат хватал то, что не следовало, к примеру, портативную игровую приставку, и бил по рукам, пока малыш не начинал плакать. Вопли напоминали Брейди, что Фрэнки не виноват, что у него поврежден мозг, что виноват этот гребаный кусочек яблока, и его охватывали чувство вины, ярость и печаль. Он усаживал Фрэнки на колени, качал, говорил, что сожалеет, но у каждого мужчины есть предел терпения. И он был мужчиной, мать его так и называла: мужчина в доме. Он ловко менял Фрэнки подгузники, но когда тот в них накладывал (чего уж там, срал, не накладывал – срал), щипал брата за ноги и кричал, чтобы тот лежал смирно, даже если Фрэнки лежал смирно, прижимая к груди красный пожарный автомобильчик и глядя в потолок большими глупыми – а какими еще они могли быть при поврежденном мозге – глазами.

В тот год случалось всякое.

Иногда он любил Фрэнки и целовал его.

Иногда тряс и кричал: «Это твоя вина! Мы все окажемся на улице, и это твоя вина!»

Иногда, укладывая Фрэнки спать – после дня, проведенного в парикмахерской, – Дебора Энн видела синяки на руках и ногах мальчика. Однажды – на шее, где остались шрамы после трахеотомии, которую сделали медики «скорой». Но ничего не говорила.

Иногда Брейди любил Фрэнки. Иногда ненавидел. Обычно эти чувства накладывались друг на друга, и тогда у него болела голова.

Иногда (как правило, напившись) Дебора Энн жаловалась на жизнь: «Я не могу получить помощь ни от города, ни от штата, ни от чертова федерального правительства, и почему? Потому что у нас еще остаются деньги от страховки и сделки с компанией, вот почему. Кого-то волнует, что все уходит и ничего не приходит? Нет. Когда деньги закончатся и мы переселимся в приют для бездомных на Лоубрайр-авеню, они получат право помогать, и это просто издевательство!»

Иногда Брейди смотрел на Фрэнки и думал: «Ты нам мешаешь, Фрэнки, ты нам чертовски мешаешь».

Иногда – часто – Брейди ненавидел весь этот гребаный говенный мир. И если бы, как говорили по воскресеньям в телевизоре, Бог существовал, Он бы прибрал Фрэнки на небеса, чтобы мать могла пойти работать, и они не оказались бы на улице. И не попали бы в приют на Лоубрайр-авеню, по которой, по словам матери, бродили только ниггеры-торчки с ножами и пистолетами. Если Бог был, почему Он не позволил Фрэнки сразу задохнуться от этого гребаного кусочка яблока? Почему позволил ему выйти из комы с поврежденным мозгом, а потом меняться только от плохого к худшему? Не было никакого Бога. И чтобы понять, что сама идея Бога нелепа, всего-то следовало понаблюдать за Фрэнки: как он ползает по ковру с чертовым Сэмми в руке, поднимается с пола, чтобы чуть похромать, а потом ползает вновь.

Наконец Фрэнки умер. Произошло это быстро. И в каком-то смысле напоминало наезд на людей у Городского центра. Никакого продуманного плана, лишь осознание, что это надо сделать. Можно сказать, несчастный случай. Или судьба. Брейди не верил в Бога, но верил в судьбу, и иногда мужчине приходилось становиться правой рукой судьбы.

Мать пекла блины на ужин. Фрэнки играл с Сэмми. Дверь в подвал была открыта. Как-то раз Дебора Энн купила две коробки дешевой туалетной бумаги на распродаже, и их держали в подвале. Но теперь бумага в ванных комнатах закончилась, и мать велела Брейди принести несколько рулонов. Он поднялся из подвала с полными руками и не стал закрывать дверь. А когда разнес туалетную бумагу по двум ванным наверху и спустился на первый этаж, дверь в подвал так и осталась открытой. Фрэнки играл на полу, катая Сэмми и издавая рычащие звуки: «Ррр-ррр». В памперсе под красными штанами. Он находился уже в непосредственной близости от открытой двери и крутой лестницы, но Дебора Энн не обращала на это никакого внимания. И не попросила закрыть дверь Брейди, накрывавшего на стол.

– Ррр-ррр, – рычал Фрэнки. – Ррр-ррр.

Он толкнул пожарный автомобильчик. Сэмми покатился к порогу двери в подвал, ткнулся в него, остановился.

Дебора Энн отошла от плиты, направилась к двери в подвал. Брейди думал, что она поднимет пожарный автомобильчик и отдаст Фрэнки, но она этого не сделала. Вместо этого пнула Сэмми. И он, стукаясь о ступени, полетел вниз, до самого пола.

– Упс, – сказала она. – Сэмми упал, бум-бум. – В ее голосе не слышалось никаких эмоций.

Брейди подошел. Произошедшее заинтересовало его.

– Зачем ты это сделала, мама?

Дебора Энн уперла руки – из одной торчала лопаточка, которой она переворачивала блины – в бедра.

– Потому что меня достало его рычание.

Фрэнки открыл рот и заорал.

– Заткнись, Фрэнки! – рявкнул Брейди, но Фрэнки не заткнулся. Продолжая орать, выполз на верхнюю ступеньку и посмотрел вниз.

– Включи свет, Брейди, – добавила Дебора все тем же бесстрастным голосом. – Чтобы он увидел Сэмми.

Брейди включил свет и посмотрел вниз.

– Да, – кивнул он. – Там. В самом низу, у лестницы. Видишь его, Фрэнки?

Фрэнки прополз чуть дальше, продолжая орать. Он смотрел вниз. Брейди вскинул глаза на мать. Дебора Энн Хартсфилд едва заметно кивнула. Брейди ни о чем не думал. Просто пнул прикрытый штанами и подгузником зад Фрэнки. И тот покатился вниз, неуклюже кувыркаясь, отчего напомнил Брейди толстого брата Блюз, который крутил сальто в центральном проходе церкви. На первом кувырке Фрэнки продолжал орать, но на втором крепко приложился головой к бетонной ступеньке, и крик резко оборвался, словно Фрэнки был радиоприемником и кто-то его выключил. Ужасно, конечно, но и забавно. Он кувыркнулся снова, ноги разошлись, напоминая букву «Y». А потом он ударился головой об пол.

– Господи, Фрэнки упал! – выкрикнула Дебора Энн. Отбросила лопаточку и спустилась по лестнице. Брейди последовал за ней.

Фрэнки сломал шею – даже Брейди мог это сказать, глядя на неестественно повернутую голову, – но не умер. Он часто дышал. Кровь текла из носа. И из ссадины у виска. Глаза двигались из стороны в сторону, но только они. Бедный Фрэнки. Брейди заплакал. Его мать тоже плакала.

– Что нам делать? – спросил Брейди. – Что нам делать, мама?

– Иди наверх и принеси диванную подушку.

Он пошел. Когда принес подушку, Сэмми – пожарный автомобильчик – лежал на груди Фрэнки.

– Я хотела дать автомобильчик ему в руку, но он не может его держать, – пояснила Дебора.

– Да, – кивнул Брейди. – Его, наверное, парализовало. Бедный Фрэнки.

Фрэнки посмотрел сначала на мать. Потом на брата.

– Брейди, – сказал он.

– Все будет хорошо, Фрэнки. – И Брейди протянул матери подушку.

Дебора Энн взяла ее и положила на лицо Фрэнки. Много времени не потребовалось. Потом она вновь отправила Брейди наверх: отнести подушку и принести мокрое посудное полотенце.

– Выключи плиту, когда поднимешься, – велела она. – Блины горят. Я чувствую запах.

Она омыла лицо Фрэнки, чтобы убрать кровь. Брейди подумал, что это трогательно и по-матерински. Лишь годы спустя до него дошло, что она смывала ворсинки, которые могли остаться на лице Фрэнки.

Когда Дебора Энн закончила (хотя кровь осталась на волосах), они с Брейди посидели на ступеньках, глядя на Фрэнки. Мать обняла Брейди за плечи.

– Пожалуй, надо позвонить «девять-один-один».

– Да, – согласился Брейди.

– Он слишком сильно толкнул Сэмми, и Сэмми упал вниз. Он попытался спуститься за ним, потерял равновесие и упал. Я пекла блины, а ты раскладывал наверху туалетную бумагу. Ничего не видел. Когда спустился в подвал, он уже умер.

– Хорошо.

– Повтори.

Брейди повторил. В школе он учился на пятерки и запоминал все с ходу.

– Кто бы и о чем тебя ни спрашивал, говори только это. Ничего не добавляй, ничего не меняй.

– Хорошо, но я могу сказать, что ты плакала?

Она улыбнулась. Поцеловала его в лоб и щеку. Потом поцеловала в губы.

– Да, красавчик, это ты сказать можешь.

– Теперь у нас все будет хорошо?

– Да. – В ее голосе не слышалось ни тени сомнения. – Теперь у нас все будет отлично.

Она не ошиблась. Несчастный случай вызвал лишь несколько вопросов, не очень сложных. Потом Фрэнки похоронили. Красиво. Фрэнки, одетый в костюм, лежал в маленьком гробу. Он не выглядел дефективным, просто спящим. Прежде чем гроб закрыли, Брейди поцеловал брата в щеку и положил рядом с ним Сэмми – пожарный автомобильчик. Места как раз хватило.

В ту ночь у Брейди впервые случился приступ дикой головной боли. Он вдруг подумал, что Фрэнки под его кроватью, и головная боль усилилась. Он прошел в спальню матери и забрался в ее постель. Не сказал ей, что боится прячущегося под кроватью Фрэнки, только пожаловался на боль, от которой голова буквально разламывалась. Она обняла его и поцеловала, а он терся об нее, прижимаясь все сильнее. Тереться ему понравилось. И головная боль ушла. Так они и заснули, а наутро остались вдвоем, и жизнь стала лучше. Дебора Энн вновь пошла на работу, только никакие бойфренды больше не появлялись. Она сказала Брейди, что он – единственный бойфренд, который ей нужен. О случившемся с Фрэнки они никогда не говорили, хотя иной раз Брейди все это снилось. Он не знал, что снилось матери, но она стала пить больше водки, так много, что в конце концов ее выгнали с работы. Но значения это не имело, потому что к тому времени Брейди уже повзрослел и мог работать сам. Он не жалел о том, что не пошел в колледж.

В колледж шли люди, которые не знали, что они умные.

Брейди выныривает из воспоминаний – они его прямо-таки загипнотизировали – и обнаруживает на коленях обрывки полиэтилена. Поначалу не понимает, откуда они взялись. Потом смотрит на газету, лежащую на верстаке: обертки нет, он разорвал ее в клочья, пока думал о Фрэнки.

Он сбрасывает обрывки в корзинку для мусора, берет газету, рассеянно проглядывает заголовки. Нефть по-прежнему выливается в Мексиканский залив, а топ-менеджеры «Бритиш петролеум» клянутся, что делают все возможное, и не понимают такого предвзятого к ним отношения. Гниет в тюрьме в ожидании очередной идиотской апелляции Нидал Хасан, говнюк-психолог, устроивший стрельбу на военной базе Форд-Худ в Техасе. Тебе явно не хватало «мерседеса», старина Нидал, думает Брейди. Пол Маккартни, экс-битл, которому мать Брейди дала прозвище Глаза Старого Спаниеля, получил премию в Белом доме. Почему, иной раз думает Брейди, людям с минимумом таланта достается так много? Еще одно свидетельство того, что мир безумен.

Брейди несет газету на кухню, чтобы прочитать раздел политики. Этих статей и капсулы мелатонина обычно вполне хватает, чтобы его усыпить. На лестнице он поворачивает газету, чтобы посмотреть, что под сгибом, и застывает. Фотографии двух женщин, рядом. Одна – Оливия Трелони. Другая – старуха, но сходство сомнений не вызывает. Особенно эти тонкие поджатые губы.

«УМЕРЛА МАТЬ ОЛИВИИ ТРЕЛОНИ», – гласит заголовок. И ниже: Она протестовала против «несправедливого отношения к дочери», заявляла, что нападки прессы «загубили ее жизнь.

Далее следует заметка из двух абзацев, предлог для того, чтобы вернуть прошлогоднюю трагедию (если охота, называйте и так, высокомерно думает Брейди) на первую полосу газеты, которую медленно душит Интернет. Читателям предлагается заглянуть в некролог, напечатанный на странице двадцать шесть, что Брейди и делает, уже сидя за кухонным столом. Туман, который окутывал его после смерти матери, рассеялся в мгновение ока. Голова работает, идеи приходят, разлетаются, собираются вновь, как элементы пазла. Этот процесс ему знаком, он знает, что так будет продолжаться, пока все не сойдется в единую цельную картину.

ЭЛИЗАБЕТ СИРУА УЭРТОН, 87 лет, скончалась 29 мая 2010 г. в Мемориальной больнице Варшавского округа. Она родилась 19 января 1923 г., дочь Марселя и Катерины Сируа. У нее остались брат, Генри Сируа, сестра, Шарлотта Гибни, племянница, Холли Гибни, и дочь, Джанель Паттерсон. Элизабет пережила своего мужа, Элвина Паттерсона, и любимую дочь, Оливию. Прощание с усопшей пройдет в Похоронном бюро Соумса с 10 до 13 во вторник, 1 июня. Панихида состоится в 10 утра в среду, 2 июня, в Похоронном бюро Соумса. После службы в доме 729 по Лайлак-драйв в Шугар-Хайтс пройдут поминки для близких друзей и родственников. Семья просит не присылать цветы, но пожертвовать эти деньги американскому Красному Кресту или Армии спасения, благотворительным организациям, которые более всего ценила миссис Уэртон.

Брейди внимательно прочитывает некролог, в голове у него сразу возникают вопросы. Пойдет ли жирный экс-коп прощаться с усопшей? На панихиду? На поминки? Брейди готов спорить, что на все три вопроса ответ положительный. В поисках «перка». В поисках него. Потому что копы всегда так делают.

Он вспоминает последнее послание Ходжесу, старому доброму детпену. Улыбается и произносит вторую строку вслух:

– Ты и не заметишь.

– Позаботься о том, чтобы не заметил, – говорит Дебора Энн Хартсфилд.

Он знает, что матери здесь нет, но буквально видит ее, сидящую напротив, по другую сторону стола, в черной обтягивающей юбке и синей блузе, которую он особенно любит, очень тонкой, позволяющей разглядеть очертания бюстгальтера.

– Потому что он будет тебя высматривать.

– Знаю, – отвечает Брейди. – Не волнуйся.

– Разумеется, я волнуюсь, – говорит она. – Должна. Ты мой красавчик.

Он идет вниз и залезает в спальник. Надувной матрас, из которого выходит воздух, шипит. Перед тем как выключить свет голосовой командой, он ставит будильник в айфоне на половину седьмого. Завтра у него много дел.

Если не считать красных лампочек компьютеров, в подвальном командном пункте – кромешная тьма. Из-под лестницы доносится голос матери:

– Я жду тебя, красавчик, но не заставляй меня ждать слишком долго.

– Скоро буду, мама. – Улыбаясь, Брейди закрывает глаза. Через две минуты он уже похрапывает.

Утром Джейни выходит из спальни только в начале девятого. В том же брючном костюме, который был на ней вечером. Ходжес, все еще в боксерах, разговаривает по телефону. Он машет ей рукой с одним поднятым пальцем. Жест означает и «доброе утро», и «дай мне одну минуту».

– Не такое большое дело, – говорит он. – Пустячок, который, однако, не дает покоя. Если ты сможешь проверить, буду тебе крайне признателен. – Слушает. – Нет, я не хочу тревожить из-за этого Пита, и ты, пожалуйста, не тревожь. Он сейчас по уши занят делом Доналда Дэвиса.

Он вновь слушает. Джейни присаживается на подлокотник дивана, указывает на часы, губами беззвучно произносит: «Прощание!» Ходжес кивает.

– Совершенно верно, – говорит он в трубку. – Скажем так, с лета две тысячи седьмого до весны две тысячи девятого. Район Лейк-авеню в центре города, где расположены все эти кондоминиумы. – Он подмигивает Джейни. – Спасибо, Марло, ты прелесть. И я обещаю не превращаться в дядюшку. – Слушает, кивает. – Да. Хорошо. Должен бежать, но передай мои наилучшие пожелания Филу и детям. Скоро увидимся. Разумеется, я плачу. Точно. Пока.

Он кладет трубку.

– Тебе надо быстро одеться, – говорит Джейни, – а потом отвезти меня домой, чтобы я смогла подкраситься перед тем, как мы отправимся в похоронное бюро. Да и белье не помешает сменить. Сколько тебе потребуется времени, чтобы надеть костюм?

– Совсем ничего. И краситься тебе незачем.

Она закатывает глаза.

– Скажи это тете Шарлотте. Она каждую морщинку высматривает. Одевайся и возьми с собой бритву. Побреешься у меня. – Она вновь смотрит на часы. – Я уже лет пять не вставала так поздно.

Он идет в спальню, чтобы одеться. Она перехватывает его у двери, разворачивает к себе, кладет руки ему на щеки, целует в губы.

– Хороший секс – лучшее снотворное. Похоже, я просто забыла об этом.

Он поднимает ее в воздух, прижимая к себе. Не знает, как долго это будет длиться, но каждая секунда для него – наслаждение.

– И надень шляпу. – Она смотрит ему в глаза и улыбается. – Удачная покупка. Эта шляпа – ты.

Они слишком счастливы и очень хотят прибыть в похоронное бюро раньше родственников, так что забывают про БУНА, но даже при красном уровне опасности почти наверняка не заметили бы ничего тревожного. Уже больше двух десятков автомобилей припарковано перед небольшим торговым центром на пересечении Харпер-роуд и Гановер-стрит, и принадлежащий Брейди Хартсфилду «субару» болотного цвета – самый неприметный из всех. Брейди поставил его так, что улица жирного экс-копа находится точно по центру зеркала заднего вида. Если Ходжес собирается на прощание с усопшей, он поедет по Харпер-роуд, а потом свернет налево на Гановер-стрит.

И вот он появляется в восемь тридцать две, гораздо раньше, чем ожидал Брейди, поскольку прощание назначено на десять утра, а добираться до похоронного бюро минут двадцать, может, чуть дольше. И когда «тойота» поворачивает налево, Брейди ждет новый сюрприз: жирный экс-коп не один. Пассажир – женщина, и хотя Брейди видит ее мельком, он успевает опознать сестру Оливии Трелони. Она опустила козырек, чтобы причесаться перед зеркалом. Вывод очевиден: ночь она провела в холостяцком бунгало жирного экс-копа.

Брейди потрясен. Почему, Христа ради, она это сделала? Ходжес – старый, жирный, просто урод. Не может она заниматься с ним сексом, правда? Такое даже представить себе нельзя. Затем он вспоминает, как мать избавляла его от убийственной головной боли, и признает (с неохотой): когда дело касается секса, возможно все. Но сама мысль, что Ходжес занимается этим с сестрой Оливии Трелони, вызывает дикую ярость (в немалой степени потому, что именно он, Брейди, их и свел). Удел Ходжеса – сидеть перед телевизором и раздумывать о самоубийстве. У него нет права получать наслаждение посредством вазелина и правой руки, не говоря о том, чтобы кувыркаться в постели с симпатичной блондинкой.

Брейди думает: «Она, наверное, легла в спальне, а он – на диване в гостиной».

Идея по крайней мере выглядит логичной, и настроение у Брейди улучшается. Он полагает, что Ходжес может заниматься сексом с симпатичной блондинкой… но ему приходится за это платить. Шлюха, возможно, требует доплаты за избыточный вес клиента. Он смеется и заводит машину.

Прежде чем выехать со стоянки, Брейди открывает бардачок и достает Изделие два. Он не пользовался им с прошлого года, но сегодня ему найдется работенка. Вероятно, не у похоронного бюро. Брейди сомневается, что они поедут прямо туда. Слишком рано. Он думает, что сначала они остановятся у кондоминиума на Лейк-авеню. Ему нет нужды прибывать туда первым. Достаточно попасть на Лейк к моменту их отъезда. И он знает, что будет там делать.

Не в первый раз.

Остановившись на красный свет у одного из светофоров уже в центре города, он звонит Тоунсу Фробишеру в «Дисконт электроникс» и говорит, что сегодня на работу не выйдет. Возможно, не выйдет всю неделю. Зажимая нос, дабы добавить в голос гнусавости, сообщает Тоунсу, что у него грипп. Думает о четверговом концерте «Здесь и сейчас» в ЦКИ и жилетке смертника и мысленно добавляет: На следующей неделе гриппа у меня не будет, но на работу я все равно не выйду, потому что к тому времени умру. Он разрывает связь, бросает мобильник на пассажирское сиденье рядом с Изделием два и смеется. Видит в автомобиле на соседней полосе женщину, принарядившуюся для работы; женщина уставилась на него. Брейди, у которого от смеха по щекам катятся слезы, а из носа льют сопли, показывает ей палец.

– Ты говорил со своей подругой из архивного департамента? – спрашивает Джейни.

– С Марло Эверетт, ага. Она всегда приходит рано. Пит Хантли, мой бывший напарник, клялся, что она не уходит с работы.

– И какую байку ты ей рассказал?