Убийство под Темзой Любенко Иван

Серия «Клим Ардашев. Начало»

Выражаю благодарность Климу Агаркову

Глава 1

Мёртвая роза

Лондон, 18 июня 1888 года, суббота

Клим Ардашев, студент факультета правоведения Императорского Санкт-Петербургского университета, облачённый в лёгкую крылатку, чёрный сюртук, жилетку и котелок, уже выкурил вторую папиросу, рассматривая вход в подземную галерею, проходящую под Темзой. В этот самый момент, когда раздался первый удар колокола часов на башне Вестминстерского дворца, Ардашев поправил чёрный галстук на белой сорочке с отложным воротником и щёлкнул серебряной крышкой часов. Стрелки «Qte САЛЬТЕР»[1] сошлись на двенадцати. Клим сунул часы в кармашек жилетки и досадливо посмотрел вокруг. Мимо проносились кебы, стучали аршинными[2] колёсами омнибусы, и, выбрасывая вперёд трость, прогуливались пожилые джентльмены в цилиндрах с напыщенными, как у всех аристократов, лицами. «Неужели он не придёт? – с горечью подумал молодой человек, поглаживая тонкую нитку усов. – А ведь договаривались… Может, профессор просто опаздывает? Вероятно, спешит, нервничает… В таком возрасте, когда тебе уже шестьдесят, торопиться опасно. Сердце может не выдержать. Что ж, пожалуй, пойду навстречу».

Пешеходный тоннель, обозначенный серой приземистой башней, начинался от самого Тауэра и заканчивался в южной части города, среди расположенных тут складов и фабричных зданий. Этот переход представлял собой чугунную трубу около сажени[3] в диаметре. Вход и выход осуществлялся по винтовым железным лестницам. За переход нужно было отдать полпенса. Сборщик оплаты находился у северного выхода, а с южного конца вход был свободен, но тот, кто, выбравшись к Тауэру, отказывался платить, был вынужден воротиться назад и вновь преодолевать двести саженей пути.

Расставшись с медной монетой, Ардашев вошёл в тёмное, тускло освещённое электрическими лампами пространство. Пахло сыростью. Шаги отдавались гулким стуком и, казалось, проникали в самое сердце. Встречных прохожих почти не было. Когда до южного берега реки оставалось менее половины пути, неожиданно раздался женский крик:

– Help![4]

Клим понёсся вперёд и остановился перед лежавшим на спине профессором. Вокруг уже собрались любопытные. Бедолага был ещё жив, но кровь хлестала из пробитого горла и попала на Ардашева. Мистер Пирсон пытался закрыть руками рану. Рядом с ним валялся окровавленный тесак и красная матерчатая роза на длинной ножке.

– Professor?[5] – склонившись над несчастным, вопросил Ардашев.

– Оh…[6]

– What`s happened?[7]

– Find him…[8] – просипел он, и его глаза остекленели.

Послышался полицейский свисток, и откуда-то из-за спины неожиданно появился констебль. Увидев, что жертва мертва, он с недоверием уставился на Клима, а потом сказал на английском:

– Вы застигнуты на месте преступления. Скрываться не советую. Вы арестованы.

– Позвольте! – запротестовал Ардашев. – Я не имею никакого отношения к этому убийству.

– А вот об этом вы расскажете уже в участке, – вымолвил полицейский, и на руках петербургского студента захлопнулись наручники.

Все остальные дни для Клима были одним жутким кошмаром. Казалось, стоит лишь проснуться, и он исчезнет, но ужас действительности никак не проходил.

Мысли невольно возвращались назад, в столицу, когда ректор Императорского Санкт-Петербургского университета Михаил Иванович Владиславлев решил поощрить лучшего студента юридического факультета двухнедельной поездкой в Лондон на казённый кошт с одним лишь условием: после возвращения Ардашев должен был подготовить подробный доклад на факультете о коронерском дознании, поскольку в прошлом, 1887 году парламент Великобритании принял новый закон о коронерах, базирующийся на De Officio Coronatoris 1276 года, утверждённом ещё во времена короля Эдуарда I. Ардашеву предписывалось посетить открытые судебные заседания и даже наведаться в Скотленд-Ярд, чтобы непосредственно увидеть, как работает самая отлаженная полицейская машина в мире. Для этой цели ему были выданы рекомендательные письма. В случае каких-либо затруднений студент должен был обратиться за помощью к российскому консулу в Лондоне.

Заграничный паспорт и въездная виза были получены быстро, и всего восемь дней назад транспортно-пассажирский трёхмачтовый[9] пароход «Эльвира» (Elvira) компании «Кьюнард Лайн» (Cunard Line) отчалил от пристани Санкт-Петербурга, держа курс на Лондон с коротким заходом в Копенгаген.

Каюта третьего класса предназначалась для четырёх человек, и потому Ардашев предпочитал большую часть дня находиться на палубе. Один из попутчиков, репортёр газеты «Неделя», узнав, что Клим окончил два курса юридического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета, поинтересовался, а не сталкивался ли он со студентом Ульяновым, казнённым за приготовление к покушению на Александра III. Клим непредусмотрительно ответил, что познакомился с ним два года тому назад, когда сдал вступительные экзамены. После этого признания отвязаться от навязчивого писаки было почти невозможно.

Надо сказать, что Александр Ульянов, ставший студентом этого университета ещё в 1883 году, сам подошёл к Ардашеву и представился. Оказалось, что его двоюродные братья и сестра из Казани по линии матери были однофамильцами Клима[10]. Разве мог недавний выпускник мужской гимназии провинциального городка с пятидесятитысячным населением представить, что его новый знакомец задумает совершить террористический акт на Невском проспекте возле Адмиралтейства и Казанского собора в воскресный день, когда там будет полно народу? Откуда Ардашеву было знать, что молодой душегуб не только изготовит взрывчатое вещество, но ради большего количества жертв начинит бомбу поражающими металлическими элементами, обработанными стрихнином? Кто тогда мог предположить, что Ульянов, лучший студент естественного отделения физико-математического факультета естествознания, получивший золотую медаль за научный труд по исследованию кольчатых червей, и любимчик профессора Менделеева, жаждал смерти самого государя Александра III? Слава богу, что Клим не продолжил с ним знакомство и не попал в число студентов, отчисленных из университета за неблагонадёжность. Планируемый Александром Ульяновым теракт привел к тому, что уже с 1888 года абитуриентами Санкт-Петербургского университета могли быть только лица, окончившие гимназию в Петербургском округе и имеющие в столице родственников, у которых они могли поселиться и быть под их присмотром. Получить стипендию стало намного сложнее, и плата за обучение была повышена вдвое. Государственный преступник Ульянов, закончивший жизнь на виселице во дворе Шлиссельбургской крепости, исковеркал судьбы сотен, если не тысяч сверстников, не говоря уже о трагической участи своих соумышленников.

Избавившись от общества надоедливого, как икота, газетчика, Клим выбрался на палубу, вынул из кожаного портсигара папиросу марки «Скобелевские» и закурил.

– Excuse me, would you be so kind to give me your matches?[11] – проговорил кто-то за спиной.

Студент обернулся. Перед ним стоял убелённый сединой подтянутый старик лет шестидесяти с бритым лицом и трубкой во рту.

– Yes, sir[12], – ответил Ардашев и, протянув коробку, добавил: – With great pleasure[13].

– You are so kind[14], – в ответ улыбнулся англичанин и, прикурив, вернул спички молодому попутчику.

Дальнейшая беседа постепенно стала доставлять удовольствие обоим, благо Ардашев по-английски изъяснялся свободно. Незнакомец оказался профессором химии из Лондонского института, возвращающимся на родину после участия в международном научном симпозиуме, проходившем в Императорском Санкт-Петербургском университете по инициативе всемирно известного учёного профессора Менделеева. Он, оказывается, интересовался русским языком, а Клим с удовольствием упражнялся в разговорном английском. Это и сблизило двух совершенно разных по возрасту и происхождению людей.

– Поверьте, мой юный друг, – выговорил профессор на английском, – наш язык прост и рационален по сравнению с русским. Возьмите, к примеру, слово defending, что в переводе на русский означает «защищающиеся». Сколько в нём букв?

– Девять.

– А в русском варианте?

Ардашев поднял глаза и, пошевелив губами, ответил:

– Двенадцать.

– Верно. Но чтобы написать его транскрипцию на английском, понадобится аж тридцать литер: zаshtshееshtshауоуshtshееkhsуа. Мы называем это jawbreaker – трудное для выговора слово.

– В языке Альбиона тоже много забавного, – улыбнулся Клим. – Я прихватил с собой словарь английского жаргона, изданный в Санкт-Петербурге… Что может быть безобиднее словосочетания under the rose (дословно «под розой»)? Однако, как повествует словарь, эта фраза употребляется в латинском значении sub ros – келейно, секретно или как обязательство хранить молчание, поскольку в древности роза была символом тайны.

– О да! Согласно классической легенде, этот цветок был подарен Купидоном Гарпократу в виде взятки за то, чтобы он не разгласил любовную связь с Венерой. Но мне кажется, что русский язык по своей трудности перещеголял все остальные. – Профессор вынул из кармана записную книжку в сафьяновом переплёте, полистал её и сказал: – К своему удивлению, я узнал, что значений «употребить алкоголь» в вашем языке великое множество: ахнуть, двинуть от всех скорбей, дербануть, дербалызнуть, дёрнуть, дерябнуть, заложить за галстук, залить за воротник, куликнуть, зарядиться, медведя хватить, набусаться, приложиться, поправиться, раздавить баночку, раздавить муху, садануть, собачку пропустить, тюкнуть, усидеть графин, хватить, хлестануть, хлобыстнуть, царапнуть… И это, как я понимаю, далеко не всё! Но что удивительно, пробыв в Петербурге почти неделю, я не видел ни одного пьяного.

– На этот счёт у нас есть забавный анекдот. Судья спрашивает у извозчика: «Вероятно, пьян был? Вы водку пьёте?» Извозчик: «Пить-то пью, а только пьяным никогда не бываю». Судья: «А что значит “быть пьяным”?» Извозчик: «У нас, у русских людей, “быть пьяным” – это коли человек валяется на мостовой, а собака ему морду лижет».

Профессор рассмеялся и заметил:

– А в Лондоне, скажу я вам, иногда у пабов и такую картину можно увидеть. Правда, не в центре. Полиция, к её чести, быстро подбирает подобных выпивох.

Глядя на белые барашки волн, Ардашев спросил:

– И всё-таки интересно было бы узнать ваше мнение о Санкт-Петербурге. Что вам понравилось, а что – нет?

– Санкт-Петербург – вполне европейский город, – вымолвил англичанин и, пожав плечами, добавил: – Я заметил, что тамошние улицы тщательно вымощены мелким булыжником. Однако из-за этого стоит такой грохот от колёс экипажей, что поддерживать разговор в карете невозможно. Нева и Темза – очень похожи, а Невский проспект мне напомнил нашу Бонд-стрит. И тут и там дорогие магазины и картинные галереи. Мне понравилось русское правило не пускать опоздавших зрителей в театр после третьего звонка. Жаль, что у нас этого нет, хотя для европейца многие британские привычки тоже покажутся странными.

– Например?

– Во Франции и России комнаты расположены рядом, а у нас одна выше другой, но это обусловлено нехваткой площади под домом. У вас окна открываются направо и налево, а у нас одна половинка опускается, а другая поднимается и нет форточек. Везде наружные ставни, и только у нас – внутренние. В Париже и Риме цветы в горшках крепятся на внутренней стороне окна, а в Англии – снаружи. Но в этом есть своя прелесть, потому что, идя по улице, любуешься маленькими цветниками, а стоит отворить окно – вместе с ветром в комнату врывается благоухающий аромат. В Петербурге, Риме или Берлине мужчина первый кланяется при встрече со знакомой дамой, а у нас джентльмен ждёт, чтобы сперва леди ему поклонилась, поскольку он не знает заранее, захочет ли она его признать. В Европе сельские жители съезжаются в столицу зимой, когда поля под снегом и больше свободного времени, а в Британии – летом. Да и кучера в Англии держатся левой стороны, а в России – правой. К тому же наш извозчик сидит сзади седока и правит лошадью через голову пассажира, а в Санкт-Петербурге – наоборот.

– Великобритания отрезана от континента проливом. Возможно, в этом всё дело.

Профессор пожал плечами.

– Как знать? А вы надолго к нам?

– На две недели. Мне поручено ознакомиться с коронерским дознанием и по возвращении выступить с докладом. Хотелось бы попасть и в Скотленд-Ярд.

– Учитесь на юриста?

– Да, но подумываю перевестись на факультет восточных языков. Увлёкся арабским. Как прибуду в Лондон, обязательно куплю учебник арабского для англичан. Я стараюсь овладевать новыми языками с помощью ранее освоенных.

– Похвально! – затянувшись трубкой, проговорил профессор. – Если вы не против, молодой человек, я подарю вам карманный англо-арабский разговорник Спиерса. Эта книжка мне уже без надобности. Я прочёл её недели три назад, когда ездил по делам в Бодмин. Кстати, позвольте рекомендоваться – профессор Генри Пирсон.

– Клим Ардашев, – ответил на рукопожатие студент.

– А по отцу как величать?

– Клим Пантелеевич, – смущённо выговорил молодой человек.

– Хм… Пан-те-лее-вич, – с трудом выговорил мистер Пирсон на русском. – Очень приятно… Я знаю восемнадцать языков. Если желаете, можем перейти на арабский.

– ! [15]

После этой беседы встречи с профессором на палубе «Эльвиры» стали ежедневными. Они были для Ардашева единственным развлечением за все восемь суток пути. Последний раз попутчики общались утром того дня, когда судно, преодолев 1396 морских миль, приблизилось к Альбиону. Главная английская река, впадающая в мелководное[16] окраинное (Немецкое)[17] море, здесь так широка, что без подзорной трубы разглядеть противоположный берег невозможно. Но через каких-нибудь шестьдесят миль Темза сужается до четырёхсот ярдов[18]. Из великого мирового потока она делается деревенской речушкой. Однако до самого Оксфорда река настолько глубока, что по ней ходят колёсные пароходы. А если потратить ещё несколько часов плавания, а потом и путешествия верхом, то можно добраться и до истока – крохотного ключа, бьющего из земли на возвышенности Котсуолд-Хилс.

Вдоль берега виднелось бесконечное число фабричных труб и выползающий из них чёрными червяками густой дым, закрывающий небо плотной завесой.

У причалов отдыхали торговые суда, прибывшие с товаром из заморских колоний Британской империи, занимающей одну четвёртую часть суши на планете. «Господи, – подумал Ардашев. – А ведь могущественнее и богаче Великобритании сегодня нет ни одной державы. Эта страна сумела полностью обеспечить свой народ всем необходимым. Арктический мир Лабрадора[19] даёт Англии кожи и зубы полярных животных, Центральная Африка – слоновую кость. Канада шлёт пшеницу, лес и дорогие меха. В Австралии добывают золото, производят мясо, шерсть и вино. Южная Африка снабжает империю драгоценными камнями, ангорской шерстью, вином и страусовыми перьями. Индия производит рис и хлопок, джут, индиго, пряности и пшеницу. Цейлон – кофе, чай, шоколад и ваниль. Вест-Индия – табак и сахар, ром и кофе. Острова Индийского океана шлют в Лондон жемчуг. Из Западной Африки идут гуммиарабик, золото, растительные масла, из Сомали – меха и те же страусвые перья, из Египта – хлопок и пшеница».

Пароходов и парусников было так много, что мачты казались лесом. Слышались крики грузчиков, визг строгальных машин и удары паровых прессов на близлежащих фабриках, перерабатывавших только что привезённое морем сырьё.

Ближе к городу картина стала немного меняться. Между фабриками показались восемь огромных доков с широкими каналами и корабли, пришедшие из всех частей света и ставшие на якорь.

Дым рассеялся. Замелькали приятные взору зелёные фермы с каменными домиками и лужайками. Только сельская идиллия властвовала недолго. И вновь упёрлись в небо кирпичные трубы, пускавшие едкий дым, а из мастерских опять раздавался скрежет и вой металла, и паровые лебёдки, точно волки, выли на пристани. Вдоль каменных набережных работали, скрепя от натуги, краны: ручные, гидравлические и паровые.

Когда «Эльвира» проплывала мимо старой башенки, мистер Пирсон сказал:

– Справа вход в тоннель под Темзу. Видите?

– Да, – кивнул Клим.

– Если хотите, буду ждать вас завтра в полдень у этого самого места. Я принесу вам обещанный разговорник и заодно покажу Лондон. Позже, если угодно, напишу вам несколько рекомендательных писем.

– Был бы очень вам признателен, профессор.

– Стало быть, договорились. А вы где планируете остановиться?

– Пока ещё не решил. Найду какую-нибудь гостиницу.

– Приличные отели довольно дороги. Советую вам обратиться в адресный стол. Они тут на каждом углу. Вам подберут комнату по вашему кошельку. Лондонцы часто сдают жильё внаём.

– Благодарю. Пожалуй, так и поступлю.

Пароход причалил к пирсу, и вояжёры, точно горох, высыпались на берег. Таможенные формальности не заняли много времени.

Попрощавшись с профессором, Ардашев нанял извозчика. Стала накрапывать морось. Благо пассажир в английском кебе совершенно защищён от дождя, поскольку, кроме верха (в непогоду опускается рама со стёклами), имелись дверцы до высоты груди. Переговоры с кучером, сидящим сзади, проходили через небольшое окошечко. В стенки кеба были вделаны два зеркальца, имелась пепельница, спички и особый карман с платяной щёткой и сегодняшней газетой. В данном случае это была «Таймс» (The Times). Кабина была идеально чистой. Извозчик с бритым лицом, в недорогом, высотой в десять дюймов[20], цилиндре, сюртуке, белоснежной сорочке и таких же перчатках, с цветком в петлице оказался ушлым малым. Перво-наперво он отвёз клиента в меняльную контору. Курс фунта к рублю был один к десяти, хотя, как позже узнал из газет Клим, Банк Англии (Bank of England) брал за фунт на сорок шесть копеек меньше, то есть 9 рублей 54 копейки. Смекнув, что пассажир ещё не решил, где остановиться, кебмен предложил доставить его в одно, по его словам, уютное и недорогое гнёздышко.

Пока добирались до места, Клим то и дело глазел по сторонам. Один за другим посередине улицы двигались возы, гружённые мешками и бочками, их обгоняли двухэтажные, похожие на исполинов, омнибусы, раскрашенные в разные цвета и носящие на своих боках названия конечных пунктов маршрута; непрерывным потоком по тротуарам плыли чёрные мужские котелки клерков, фетровые шляпы рабочих, изредка цилиндры и канотье, а также элегантные женские шляпки; шум водяных колёс речных пароходов и свист выпускаемого пара сливались воедино, образуя общий живой гул Лондона – самого большого города на земном шаре. Если бы Рим и Византия, две столицы Древнего мира, могли в эпоху их наибольшего процветания слиться в один город, это был бы всего-навсего небольшой лондонский район.

Неожиданно кеб замер у причала, где нашла своё последнее пристанище баржа с трёхэтажной надстройкой. На её борту красовалась надпись: «Agnes» («Агнесса»). Видя недоуменный взгляд иностранца, возница пояснил:

– Сэр, предлагаю вам снять комнату в boat-house. Как видите, это плавучий дом. Он имеет массу преимуществ. Во-первых, вы живёте в центре, но стоимость жилья здесь несравненно ниже, чем в обычном кирпичном особняке, во-вторых, сейчас лето и нет необходимости пользоваться камином, так зачем вам за него платить? В-третьих, перед вами прекрасный речной пейзаж. Тут есть всё необходимое и, как изволите убедиться, даже кресло-качалка на палубе. Многие лондонцы не уезжают за город, а проводят в таких плавучих квартирах всё лето. У воды и дышится легче, меньше угольного смога и больше солнца. В кронах деревьев поют птицы. Здесь же вы сможете и столоваться. Миссис Агнесса Тейлор весьма приветлива.

– Баржа названа её именем?

– Да. Так решил её муж. Он боцман на торговом судне, ходит в Индию и дома появляется редко. Он купил её в прошлом году. Если вас устроит цена, я сниму чемодан. А если нет – поедем искать новое пристанище. Но имейте в виду, сэр, скорее всего, в любом другом месте будет дороже.

– Что ж, посмотрим, – проронил студент.

– А вот и хозяйка, – кебмен указал на привлекательную даму лет тридцати, появившуюся на сходнях в длинном платье с турнюром.

Кучер спрыгнул с задних козел, поправил цилиндр и, расплывшись в улыбке, поинтересовался:

– Миссис Тейлор, не найдётся ли у вас свободной комнаты для гостя?

– Есть одна, наверху.

Клим вышел из кеба и, подняв край котелка, выговорил:

– Добрый день, миссис Тейлор! Я бы хотел прожить здесь две недели с завтраком и ужином. Позвольте узнать, во сколько это мне обойдётся?

Хозяйка окинула молодого человека внимательным взглядом, поправила непокорный локон, упавший на лоб, улыбнулась и пролепетала:

– Два фунта, сэр. Я не обещаю вам блюда, как в Букингемском дворце, но яичница с ветчиной на завтрак и ростбиф с кружкой портера к ужину будут всегда.

– Хорошо. Я остаюсь.

Обернувшись к вознице, Ардашев спросил:

– Не занесёте ли мой чемодан в комнату?

– Простите, сэр, – сняв багаж, надменно изрёк кучер. – Я всего лишь кебмен, а не носильщик.

– Сколько с меня?

– Двадцать пенсов.

К неудовольствию извозчика, пассажир расплатился медью.

– Прошу прощения, сэр, – недовольно промямлил кебмен, – но я видел у вас монеты серебром. Не могли бы вы рассчитаться со мной ими?

– К сожалению, нет, – поднимая жёлтый чемодан с металлическими уголками, бросил Ардашев. – Я не уличный торговец, чтобы копаться в фартингах[21].

Комната оказалась хоть и узкой, как гроб, но вполне сносной. Кроме кровати (чемодан упокоился под ней), стула и вешалки, в углу приютился небольшой столик с керосиновой лампой. Но главным преимуществом было большое окно, расположенное как раз напротив двери. И лёжа на кровати, можно было любоваться рекой и проходящими мимо парусниками. Их было гораздо больше, чем пачкающих небо баркасов и пароходов. Ужин тоже был неплох и подавался на первом этаже, в столовой, куда спускались остальные постояльцы. Не прошло и десяти минут после заселения, как миссис Тейлор принесла кувшин с тёплой водой, полотенце и таз для умывания. Побрившись, Клим надел свежую сорочку и спустился вниз, где его ждал приличный кусок свинины с картофелем и свежими овощами. Обещанная кружка портера оказалась очень кстати. Выкурив папиросу, он прогулялся вдоль реки и в первом же газетном киоске купил карту Лондона с подробной схемой метро и номерами маршрутов омнибусов с обозначенными остановками.

К своему удивлению, Ардашев заметил, что из-за тумана газовые фонари в Лондоне не гасили даже днём. Правда, газовое освещение уже уходило в прошлое, и центральные улицы освещались электричеством. Повсюду были протянуты телеграфные и телефонные провода, опутавшие город проволочной паутиной. Технический прогресс шагал по планете быстрее, чем обычный человек мог к нему привыкнуть. В столице Британии это было особенно видно.

Вечером усталость дала о себе знать. Новый постоялец плавучей гостиницы провалился в сон почти сразу, стоило лишь коснуться подушки.

А на следующий день, полный сил и надежд, поблагодарив миссис Тейлор за яичницу с ветчиной и ароматный кофе, русский студент первым делом проехал по городу на экскурсионном омнибусе, а потом отправился к Тауэрскому тоннелю на встречу с профессором Пирсоном.

Ардашева доставили в полицейское управление на Кингс-Кросс-Роуд. Российского поданного сначала завели в комнату регистрации и, отобрав заграничный паспорт, составили протокол задержания, но сразу почему-то не допросили. Полицейский снял с Клима наручники и повёл по коридору с зарешечёнными окнами. Камера находилась в южном конце здания.

Когда за спиной захлопнулась обшитая железными листами дверь, студент огляделся. Он оказался в небольшом, примерно две сажени в длину и два с половиной аршина в ширину, кирпичном помещении с белёными стенами, сводчатым довольно высоким потолком и цементным полом. В дверь был врезан глазок, отверстие для подачи пищи, а под ним крепилась деревянная полка, куда ставили миску с едой. Тут же находился электрический звонок для вызова охранника и одно зарешечённое окно. Оно располагалось над дверью, и с его наружной стороны имелась газовая горелка с рефлектором. У противоположной от двери стены – деревянные нары шириной не более аршина. На них – соломенный матрас и такая же подушка с грубым серым одеялом. При входе – ватерклозет. Водяной бачок был выведен наружу. В камеру выходило только кольцо для смыва. Вскоре в дверь просунули еду: полпинты супа[22], пять унций[23] белого хлеба и фунт[24] варёного картофеля. К еде узник не притронулся. Он пил только воду, стоявшую в железном баке, к которому прикрепили небольшой ковш на цепи. Сильно хотелось курить, но папиросы, спички, часы и деньги отобрали при личном обыске после регистрации задержания.

В голове арестанта проносились десятки мыслей. Они перемешивались, точно в чане, и, превратившись в непонятную массу, улетучивались в небытие, но им на смену приходили другие, ещё печальнее. Клим, сидя на нарах, тёр ладонями лицо, пытаясь прийти в себя, но ничего не помогало. Даже пальцы рук предательски дрожали, и влажным голышом в горле вставал противный комок, которой никак не удавалось проглотить. На глазах наворачивались слёзы. Он поднимался и нервными шагами мерил камеру: три с половиной шага вперёд, три с половиной – назад. В конце концов он не выдержал и нажал на электрический звонок. Громыхнула дверная кормушка.

– Что случилось? – прокашлял охранник на английском.

– Почему меня до сих пор не допросили? – возмутился Ардашев.

– Не могу знать.

– В таком случае я требую вызова российского консула! – прокричал узник.

– Хорошо. Я передам начальству, – ответствовал страж и захлопнул окошко.

Когда стало темнеть, с коридорной стороны окна загорелся газовый рожок, и в дверной кормушке появился ужин: пинта[25] овсяной каши и пять унций[26] белого хлеба. И вновь арестант отказался от еды. Он решил прилечь и развернул матрас. Заснуть мешал шорох, раздававшийся в углу. Вглядываясь в темноту, Клим увидел огромную крысу, появившуюся из канализационного отверстия. Она сидела и смотрела на арестанта, точно это была её камера, а он – новичок, невесть как тут оказавшийся. По всему было видно, что эта британская тварь не только не боялась человека, но и презирала его. Клим резко поднялся и с такой силой ударил ногой по серой наглой морде, что послышался хруст костей и жалобный писк. Он загнал незваную мерзость в угол и топтал каблуками до тех пор, пока та не испустила дух. Ардашев вновь надавил на пуговицу электрического звонка. По коридору послышались шаги, и кормушка открылась. Послышалось уже знакомое:

– Что случилось?

– В камеру проникла крыса. Я убил её. Уберите.

– Ещё чего! Уборка завтра, – огрызнулся стражник.

Не раздеваясь, Ардашев прилёг. Укрывшись крылаткой, он смотрел на колеблющееся газовое пламя, выбивавшееся из розетки, пытаясь сосредоточиться, и не заметил, как уснул. Пригрезился кошмар. Ему привиделось, что над ним склонился Александр Ульянов с петлёй на шее, вытаращенными глазами и высунутым языком. Труп хохотал, пытаясь дотянуться до горла острожника. Клим схватил нападавшего выше локтей, но они оторвались, точно бумажные, и остались у него в руках. Знакомое лицо казнённого студента разразилось гомерическим смехом, помахало обрубками и вдруг стало крысиным. Ардашев открыл глаза и сел. Сердце билось, точно пойманная птица угодила в силки. Тыльной стороной ладони он вытер со лба липкий пот и только потом вспомнил, что у него остался носовой платок. Он выпил воды и, смочив платок, вытер лицо. Стало легче. Пламя, выходившее из газовой горелки, весело колебалось за коридорным стеклом, бросая тени решёток на стены и пол. «Интересно, который час? – подумал студент. – Тут даже луну не видно. В российских тюрьмах, говорят, через окно проступает небо. А у них – стена. Удивительно, что британцы кормят заключённых белым хлебом, хотя, наверное, я ещё только подозреваемый. Помнится, в словаре английского жаргона читал, что словом “Вилль” называют показательную Пентонвильскую тюрьму Её Величества на севере Лондона. Там арестанты при выходе из камер обязаны надевать маски, чтобы они не могли узнать друг друга. Запрещены всякие разговоры. Здесь, слава богу, такого нет… Но кто знает, куда меня переведут завтра? И почему не появляется судебный следователь?..» Мысли становились неясными и размытыми. Постепенно они увели заключённого в мир снов.

Утро пришло с уже знакомым скрипом открывающейся двери. На пороге возник полицейский.

– Подъём! – приказал он, глядя на дохлую крысу.

Ардашев поднялся.

– На выход!

Обратная дорога была длинна и неприятна. Его завели в комнату через две двери от регистрационного отделения. За столом восседал человек с усами-саблями и острой бородкой. На вешалке висело пальто честерфилд с чёрным воротником. Тёмный сюртук отливал новизной, а головка серебряной булавки на атласном галстуке, украшенная агатом, выдавала в нём завзятого модника. На вид ему было лет сорок.

– Садитесь, – кивнул он на стул и, окинув арестанта ледяным взглядом, представился: – Я инспектор Чарльз Джебб, веду дело профессора Пирсона, вернее, расследую смертоубийство, совершённое вами.

– Сэр, я никого не убивал, – глядя в пол, уверенно заявил студент.

– А откуда у вас этот огромный нож? С собой привезли? С такими в России на медведя ходят?

– На бегемота, – огрызнулся Ардашев. – Нож я впервые увидел в тоннеле. И вам это прекрасно известно.

– Зря отпираетесь, – буркнул полицейский. – Ваша вина уже почти доказана. Вы ведь вместе с профессором плыли на пароходе из Санкт-Петербурга, так?

– И что? – Клим поднял глаза на инспектора. – С нами ещё несколько сотен пассажиров прибыли в Лондон.

– Вот и признайтесь чистосердечно. – Он поднялся и заходил по комнате, иногда останавливаясь и глядя в лицо подозреваемому. – Поверьте, молодой человек, ваша вина будет доказана. В этом нет никаких сомнений. Мне осталось лишь отыскать мотив убийства. И я его найду. Да, вероятно, будет много работы. Придётся опросить пассажиров и провести опознания с вашим участием. И поверьте: всё станет на своё место. Я никогда не ошибаюсь в своих предположениях и потому советую сократить время ваших страданий. К тому же у вас останется надежда на возможное снисхождение присяжных. В противном случае вы попадёте в тюрьму и, скорее всего, в Пентонвиль, в одиночную камеру. Через восемь месяцев ваше лицо приобретёт характерную бледность, выдающую любого камерника, а через двенадцать – вы заболеете чахоткой. Ещё через полгода у вас начнётся мерещенье, а за ним всегда наступает помешательство.

– Думаю, милостивый государь, вам не составило труда опросить свидетелей убийства. Я услышал крик о помощи и только после этого подбежал к профессору, который уже получил смертельное ранение. Это был женский голос. Стало быть, какая-то дама увидела сам момент убийства, но меня там ещё не было. Даже если вы не нашли именно эту леди, то вы не могли не допросить других свидетелей, слышавших её вопль. Соответственно, мои показания совпадают с их показаниями. А значит, я невиновен в убийстве профессора Пирсона. Не забудьте также полюбопытствовать у них насчёт ножа. Они не могли его не заметить. И поинтересуйтесь, было ли на полу орудие убийства перед моим появлением.

– А с чего вы взяли, что свидетели не разбежались?

– Сначала раздалась трель свистка городового, а уж потом появился он сам. Понятное дело, что, услышав звук тревоги, кассир закрыл выход на ту сторону Темзы, откуда шёл я, то есть от Тауэра. Я читал, что применяемый в лондонской полиции металлический свисток Джозефа Хадсона с горошиной внутри слышен на расстоянии мили. А когда меня выводили, то констебль велел своему коллеге остановить всех пешеходов, следовавших в моём направлении. Все, кто уже вошёл в тоннель, оказались запертыми в нём, точно мухи в бутылке. Преступник мог выбраться в противоположном от Тауэра направлении лишь в одном случае: если он успел проследовать мимо полисмена до того момента, как тот подал тревожный сигнал. Смею предположить, что вы не допрашивали меня вчера именно потому, что были заняты допросом свидетелей. – Клим посмотрел внимательно на полицейского и сказал: – Сэр, будучи абсолютно убеждённым в моей невиновности, вы решили на всякий случай проверить меня, обвинив в убийстве, которое я не совершал, не так ли?

– А не кажется ли вам, молодой человек, что вы слишком самоуверенны? – недовольно поморщившись, изрёк инспектор.

– Нет, сэр, не кажется. Во-первых, вы обязаны известить о моём задержании русского консула; во-вторых, при встрече с ним я изложу ему свои доводы, и в-третьих, адвокат, который мне полагается по закону, после беседы со мной легко разобьёт все ваши подозрения в суде. А в-четвёртых, через защитника и российского дипломата мне придётся обратиться за помощью к английской прессе. Ведь она – второй, после парламента, краеугольный камень в стене свободного гражданского общества Англии, которым гордится каждый британец. Не так ли?

Инспектор плюхнулся на место. Он вздохнул и, покачав головой, сказал:

– А вы, я вижу, парень не промах. Далеко пойдёте. Не буду скрывать, я наблюдал за вами через глазок двери вашей камеры. Мне показалось, что вы настолько расстроены случившимся, что потеряли всякую способность рассуждать здраво. Я приятно удивлён. Думаю, вы будете освобождены, если коронер, а потом и присяжные согласятся с моими доводами о вашей невиновности. Но, чтобы устранить последние сомнения, мне придётся допросить вас. – Он щёлкнул крышкой часов фирмы Camerer Kuss & Co и добавил: – Если хотите, я прикажу принести тюремный завтрак прямо сюда. Вас ждёт десять унций[27] хлеба и три четверти пинты[28] какао. Всё за счёт Её Величества.

– Нет уж, – усмехнулся Ардашев. – Я пожертвую гостеприимностью королевы Виктории ради скорейшего выхода из её крепких тюремных объятий.

– Я вас понимаю. – Инспектор обмакнул перо в чернильницу и спросил: – Итак, где, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с профессором Пирсоном?

Клим подробно изложил всю историю взаимоотношений с потерпевшим, но полицейский не унимался.

– А как вы объясните матерчатую розу рядом с убитым?

– Понятия не имею.

– Она могла предназначаться вам?

– Мне? С какой стати? Он обещал подарить мне англо-арабский разговорник Спиерса, но не розу.

– Да, мы нашли его во внутреннем кармане пальто убитого, – кивком подтвердил Джебб. – Там есть дарственная надпись вам. А вы знаете арабский?

– Немного. Мистер Пирсон говорил, что он брал разговорник с собой, когда ездил в Бодмин. Правда, я не знаю, что это за город. Помню лишь название.

– Это административная столица графства Корнуолл. А он не обмолвился, когда там был?

– Нет, но, естественно, ещё до посещения России.

– Интересно, – задумчиво вымолвил полицейский. – А перед смертью профессор вам ничего не сказал?

– Он произнёс всего одну фразу.

– Какую?

– Найдите его.

– А кого именно, он не уточнил?

– Нет.

– Жаль.

– А могу ли я получить этот разговорник?

– Мы вернём его жене покойного. Вы можете обратиться к ней.

– Так и сделаю.

– Вы придёте на похороны?

– Хотел бы, но я не знаю ни адреса покойного, ни даты похорон.

– Он жил в доме номер семь по Кенсингтон Парк Гаденс (Kensington Park Gardens). Улица находится в районе Ноттинг-Хилл (Notting Hill). Тихое местечко, облюбованное писателями и учёными. Раньше там была деревушка, относящаяся к графству Мидлсекс (Middlesex), но потом её присоединили к Лондону, и этот район преобразился. Его застроили новыми домами. Хоронить его будут во вторник на местном кладбище.

– Спасибо.

Инспектор Джебб кивнул в ответ, поставил точку в конце предложения и, придвинув Климу протокол, сказал:

– Извольте поставить подпись в двух местах. Здесь и здесь.

Перо заскрипело от размашистых, точно рисованная пружина, линий. Глядя на замысловатые завитушки, полицейский хитро улыбнулся и вымолвил:

– Судя по подписи, мистер Ардашев, у вас серьёзные карьерные планы.

– Пока у меня лишь один план – поскорее выбраться отсюда.

– Как я уже сказал, вашу судьбу решит суд. Вас доставят туда не на «чёрной Марии» (тюремном фургоне), а в полицейской карете в сопровождении констебля как важного свидетеля.

– Благодарю вас, сэр.

Через пятнадцать минут Клим Ардашев, морщась от июньского солнца, вышел из ворот тюрьмы на Кингс-Кросс-Роуд в сопровождении констебля. Полицейский благосклонно разрешил задержанному покурить. Дорога в здание суда заняла две четверти часа.

Коронерское дознание во многом походило на судебное заседание, не раз посещаемое студентом Ардашевым в России. Правда, тут были свои особенности.

Коронер – сухопарый, напоминающий профилем ворона человек лет сорока пяти, облачённый в строгий костюм, белоснежную сорочку и чёрный галстук, – пригласил судебного медика.

В залу вошёл невысокий, толстый и круглый, как бильярдный шар, человек. Промокнув платком потную лысину, он зачитал выводы медицинского исследования трупа профессора Генри Пирсона. Из него следовало, что смерть означенного лица наступила в результате колото-резаного проникающего ранения гортани и повреждения сонной артерии. Закончив чтение, он положил на стол коронера заключение и удалился.

Дознание перешло к допросу свидетелей. Первым была приглашена тридцативосьмилетняя леди, обнаружившая ещё живого, но уже получившего ранение потерпевшего. Назвав свои данные, адрес проживания и род занятий, свидетельница показала, что присутствующий в судебном заседании молодой человек подбежал к лежавшему профессору с противоположной стороны уже после того, как она к нему приблизилась и позвала на помощь. Дама также сообщила, что видела незнакомца, который шёл ей навстречу. Он был среднего роста и, скорее всего, в котелке. Лица его она не запомнила и каких-либо других особых примет назвать не смогла, поскольку лампы в тоннеле светили тускло. Второй свидетель – констебль, поспешивший на место происшествия, также ничего толкового сообщить не смог, кроме того, что увидел склонившегося над телом свидетеля, находящегося в зале. Полицейский арестовал его, потому что на его одежде и руках были следы крови. Это и послужило основанием для задержания. Третьим свидетелем оказался клерк из банка. Ничего дельного он сообщить не смог, кроме того, что видел окровавленное тело, окружённое любопытными прохожими. Четвёртым очевидцем, представшим перед судом, был старик лет шестидесяти пяти. Он также заявил, что задержанный на его глазах молодой человек подбежал уже к лежавшему на спине потерпевшему. Наконец, пришёл черёд Ардашева. Он в точности повторил всё, что двумя часами ранее показал под протокол инспектору Джеббу. Коронер задал студенту несколько малозначимых вопросов, кивнул и пригласил детектива. Полицейский поведал о найденных рядом с профессором ноже и розе из красной материи, а также о золотом брегете и англо-арабском разговорнике Спиерса. В него был вложен билет на поезд до Ливерпуля, а в боковых карманах пальто – пенковая трубка и кожаный кисет с табаком.

– Билет? – глядя в блокнот, осведомился коронер.

– Да, в Ливерпуль, на боут-трейн[29], – ответил инспектор.

– Больше ничего не нашли?

– Нет.

– А трость? – воскликнула с места симпатичная блондинка лет двадцати пяти в траурном одеянии. – У мужа была трость с ручкой из рога носорога в виде креста и змеи, обвивающей верхнюю часть ствола. Он вышел с ней из дома.

– Миссис Пирсон, я понимаю ваше горе, но порядок есть порядок. Вы можете задавать вопросы только с моего разрешения, – уточнил коронер.

– Простите, – вытирая слёзы платочком, ответила дама.

– Так что насчёт трости? – глядя на детектива, проронил коронер.

Джебб растерянно пожал плечами.

– На месте преступления её не оказалось.

– А вы? – обращаясь к констеблю, выговорил коронер. – Трость видели?

– Никак нет.

– А вы, мадам? – глядя на первую свидетельницу, осведомился коронер.

– Не помню, – поднявшись с места, заметила леди. – Кажется, нет.

– Кто-нибудь из свидетелей видел трость?

Ответа не последовало. В зале стояла тишина.

– Сэр, позволите вопрос? – вновь воскликнула миссис Пирсон.

– Да, пожалуйста.

– А куда делось портмоне мужа? Дорогое, из крокодильей кожи, – всхлипывая, осведомилась вдова.

– Что скажете? – вновь обратился к инспектору коронер.

– Мы его не обнаружили.

– Что ж, – вздохнул судебный чиновник, – очень похоже на убийство с целью ограбления. И в связи с этим у меня вопрос: не было ли подобного портмоне у мистера Ардашева?

– Подобного у него не было, – ответил мистер Джебб. – При обыске мы нашли коричневый изрядно потрёпанный бумажник с монетницей и кожаный портсигар с папиросами, спички и носовой платок.

На этом допрос свидетелей был закончен.

Присяжным теперь предстояло ответить на два вопроса. Первый был сформулирован следующим образом: было ли совершено насильственное смертоубийство профессора Генри Пирсона? И второй: имеются ли основания для возбуждения уголовного преследования в отношении подданного Российской империи Клима Ардашева?

В совещательной комнате присяжные заседатели долго не задержались. Получив от старшины свёрнутый лист бумаги, коронер объявил:

– Итак, на первый вопрос (было ли совершено насильственное смертоубийство профессора Генри Пирсона?) ответ – да. На второй (имеются ли основания для возбуждения уголовного преследования в отношении подданного Российской империи Клима Ардашева?) ответ – нет. Таким образом, российский подданный с этой минуты свободен, а дело по убийству профессора Генри Пирсона передаётся на рассмотрение Высокого суда, поскольку преступление совершено в районе Большого Лондона. На этом заседание закрыто.

Выйдя на улицу, инспектор сказал Ардашеву с иронией:

– Как вы указали в допросе, главная цель вашего визита – познакомиться с британской системой уголовного расследования. С наручниками, констеблями и камерой предварительного заключения вы уже подружились. А теперь и побывали на заседании коронерского суда. По-моему, всё складывается как нельзя лучше, не находите?

– Ага, как говорится, хлебнул дёгтя полной ложкой, – горько заметил студент и закурил папиросу.