Ученик Герритсен Тесс
Горман вздохнул и взял пульт в свои руки. Модель в ожерелье тут же исчезла, уступив место картинке с видом на дом Уэйтов. Свист ветра заглушал голос за кадром, который представился детективом Парди, сообщил время, дату и место съемки. Было пять часов вечера, второго июня, день был ветреный. Парди направил камеру на дом и начал подниматься по ступенькам. Риццоли заметила цветущую герань в горшках — ту самую, которая теперь погибала в забвении. Кто-то окликнул Парди, и на несколько секунд экран погас.
— Входная дверь оказалась незапертой, — произнес Горман. — Экономка сказала, что в этом нет ничего необычного. В здешних местах многие держат двери открытыми. Она предположила, что дома кто-то есть, поскольку Марла Джин никуда не выходит. Она постучала, но никто не ответил.
Экран вновь засветился — камера скользнула в открытую дверь и выхватила кусок гостиной. Кадр, видимо, запечатлел то, что бросилось в глаза экономке, когда она открыла дверь. Зрелище привело ее в дикий ужас.
— Она лишь только шагнула в дом, — сказал Горман, — увидела вдалеке Кенни, который сидел у стены, и море крови. Она не помнит, видела ли что-то еще. Ей хотелось поскорее выбраться из дома. Она впрыгнула в свою машину и с такой силой рванула с места, что шины оставили глубокий след в гравии.
Камера двинулась дальше, в комнату, неумолимо приближаясь к главному объекту — Кеннету Уэйту-третьему, который сидел у стены в одних трусах, и голова его болталась на груди. Следы трупного разложения уже исказили черты его лица. Вздутый живот выкатился вперед, а лицо распухло. Но не его лицо занимало сейчас Риццоли, а изысканный предмет, который она углядела на бедре жертвы.
— Мы никак не могли найти объяснение этому, — продолжал Горман. — Лично мне это показалось каким-то культовым символом. Может быть, убийца хотел лишний раз посмеяться над жертвой. Мол, смотрите, связан по рукам и ногам, с нелепой чашкой на коленях. Собственно, такое могла проделать с мужем жена, чтобы продемонстрировать свое презрение. — Он вздохнул. — Вот тогда я и подумал, что это могла быть Марла Джин.
Камера уже отвернулась от трупа и опять двинулась по коридору. Словно воспроизводя маршрут убийцы, она возвращалась в супружескую спальню. Кадры проплывали, как будто съемка велась через иллюминатор затонувшего корабля. Промелькнули ванная, потом гостевая спальня. По мере того как камера продвигалась дальше, Риццоли чувствовала, как у нее учащается пульс. Она даже шагнула к экрану, словно по коридору брела она сама, а не детектив Парди.
И вот на экране появилось изображение хозяйской спальни. Темно-зеленые шторы на окнах. Белые комод и платяной шкаф, дверь в гардеробную. Королевских размеров кровать, откинутые покрывала, разбросанные подушки.
— Они спали в момент нападения, — сказал Горман. — У Кенни был почти пустой желудок. В последний раз он ел часов за восемь до убийства.
Риццоли подошла еще ближе к экрану, напряженно вглядываясь в картинку. Парди опять направился в коридор.
— Перемотайте назад, — попросила она Гормана.
— Зачем?
— Просто вернитесь к тому моменту, когда впервые появляется спальня.
Горман протянул ей пульт.
— Давайте вы сами.
Риццоли нажала на кнопку перемотки, и лента побежала назад. Парди опять был в коридоре, направляясь к спальне. И опять камера заскользила по комнате, медленно проплывая мимо комода, шкафа, дверей в гардеробную, и замерла на кровати. Фрост стоял рядом, выискивая глазами то же самое.
Она нажала на кнопку паузы.
— Ее здесь нет.
— Чего нет? — удивился Горман.
— Сложенной ночной сорочки. — Она обернулась к нему. — Вы не находили?
— Я и не знал, что ее нужно найти.
— Это почерк Властелина. Он обычно складывает женские сорочки. Кладет их на видное место в спальне, демонстрируя свою власть над происходящим.
— Если это он, то в данном случае он изменил привычке.
— Все остальные признаки указывают на то, что убил он. Скотч, чашка на колене, расположение жертвы.
— На пленке запечатлено то, что мы обнаружили.
— Вы уверены, что ничего не трогали, прежде чем была начата съемка?
Вопрос был нетактичным, и Горман заметно напрягся.
— Ну, я думаю, всегда существует вероятность того, что офицер, первым прибывший на место происшествия, решит что-то подправить, чтобы сделать съемку более интересной.
Фрост, будучи дипломатом, вмешался в разговор, видя, что Риццоли медленно закипает:
— Нельзя сказать, что убийца всегда действует четко по схеме. Похоже, на этот раз он чуть изменил тактику.
— Если это тот же убийца, — заметил Горман.
Риццоли отвернулась от телевизора и опять посмотрела на стену, возле которой умер, а потом медленно пух на жаре Кении Уэйт. Она вспомнила Йигеров и Гентов, скотч и спящих жертв — весь клубок нитей, которыми были крепко связаны эти преступления.
Но здесь, в этом доме, Властелин изменил себе. Он не стал складывать ночную сорочку. Потому что еще не работал в паре с Хойтом.
Она вспомнила тот день в доме Йигеров, когда, увидев ночную сорочку Гейл Йигер, она испытала ощущение дежа-вю.
Именно с Йигеров начался союз Хирурга и Властелина. В тот день они втянули меня в свою игру, началом которой стала сложенная ночная сорочка. Даже из тюрьмы Уоррен Хойт сумел послать мне привет.
Она взглянула на Гормана, который устроился в одном из зачехленных кресел и отирал пот со лба. Сегодняшнее мероприятие уже утомило его, и он буквально таял на глазах.
— Вам так и не удалось установить круг подозреваемых? — спросила она.
— Мы допросили человек четыреста, а то и пятьсот, но никого нельзя было притянуть к этому делу.
— И Уэйты, как вы считаете, не были знакомы ни с Йигерами, ни с Тентами?
— Эти имена не всплывали в ходе следствия. Через день-два у вас будут все материалы по этому делу. Можете перепроверить. — Горман сложил платок и убрал его в карман пиджака. — Возможно, вам захочется свериться и с данными ФБР, — добавил он. — Посмотреть, нет ли у них чего.
Риццоли задумалась.
— А при чем здесь ФБР?
— Мы посылали туда отчет. От них приезжал агент. Несколько недель контролировал наше расследование, потом вернулся в Вашингтон. С тех пор от него ни слуху ни духу.
Риццоли и Фрост переглянулись. В глазах коллеги она увидела отражение своего изумленного взгляда.
Горман медленно поднялся с кресла и загремел связкой ключей, явно намекая на то, что пора закругляться. Он уже направился к выходу, когда Риццоли наконец удалось справиться с волнением и задать очевидный вопрос. Хотя ей совсем не хотелось услышать ответ.
— Агент ФБР, который сюда приезжал… — произнесла она. — Вы помните, как его звали?
Горман остановился и, казалось, еще больше ссутулился.
— Да. Его звали Габриэль Дин.
21
В сгущающихся сумерках она гнала машину, сосредоточившись взглядом на автостраде, а мыслями — на Габриэле Дине. Фрост дремал на пассажирском сиденье, и она была наедине с собой, со своей яростью. Что еще утаил от нее Дин? — злилась она. Какую информацию припрятывал, наблюдая за тем, как она роет землю в поисках разгадок? С самого начала он опережал ее на несколько шагов. Первым обнаружил мертвого охранника на кладбище. Первым заметил труп Каренны Гент на могиле. Первым предложил сделать влажный анализ во время вскрытия Гейл Йигер. Он уже знал, раньше всех знал, что будет обнаружена подвижная сперма.
Потому что был знаком с почерком Властелина.
Но чего Дин никак не ожидал — так это того, что Властелин найдет сообщника.
Вот тогда он и явился ко мне домой. Вот когда у него проснулся реальный интерес ко мне. Потому что у меня была так необходимая ему информация. Я была его проводником в мир Уоррена Хойта.
Фрост всхрапнул во сне. Она взглянула на него — по-детски раскрывший во сне рот, он был сама невинность и незащищенность. Ни разу за все время их совместной работы Барри Фрост не проявлял себя с плохой стороны. Но предательство Дина настолько ее потрясло, что сейчас, глядя на Фроста, она задавалась вопросом, не утаивает ли и он что-то. И не вынашивает ли коварные планы.
Было около девяти, когда она наконец переступила порог своей квартиры. Как всегда, тщательно заперла все замки, сегодня повинуясь, скорее, не страху, а злости. Последнюю задвижку она вогнала с такой силой, что сама ужаснулась. Потом направилась в спальню, привычно окинула взглядом комнату и проверила шкафы. Жульничество Дина на время вытеснило мысли об Уоррене Хойте. Она расстегнула кобуру, достала пистолет и сунула его в ящик прикроватной тумбочки, с треском захлопнув его. Обернувшись к зеркалу, она увидела отражение, которое повергло ее в отчаяние. Копна непослушных волос, затравленный взгляд — лицо женщины, ослепленной чувствами, которая махнула на себя рукой.
Телефонный звонок оказался полной неожиданностью. Она бросила взгляд на высветившийся номер абонента и удивилась еще больше: Вашингтон, округ Колумбия.
Телефон продолжал звонить, пока Риццоли боролась с эмоциями. Наконец подняв трубку, она холодно ответила:
— Риццоли.
— Кажется, вы пытались дозвониться мне, — сказал Дин.
Она закрыла глаза.
— Вы в Вашингтоне, — произнесла она, и, хотя старалась погасить враждебные нотки, слова прозвучали словно упрек.
— Вчера меня срочно отозвали. Мне очень жаль, что нам не удалось поговорить до моего отъезда.
— И что бы вы мне сказали? Может, правду для разнообразия?
— Вы должны понять, это в высшей степени деликатное дело.
— И поэтому вы не сочли нужным рассказать мне про Марлу Джин Уэйт?
— Это не самое важное для вашего расследования.
— Кто вы такой, чтобы решать? Ах да, я совсем забыла! Вы же из всемогущего ФБР.
— Джейн, — тихо произнес он. — Я хочу, чтобы вы приехали в Вашингтон.
Она опешила от такого неожиданного поворота.
— Зачем?
— Потому что мы не можем говорить об этом по телефону.
— Вы рассчитываете, что я тут же вскочу в самолет, даже не зная, зачем?
— Я бы не стал вас просить, если бы не считал это необходимым. С лейтенантом Маркеттом вопрос уже согласован. Вам позвонят насчет билетов и прочего.
— Постойте. Я все-таки не понимаю…
— Вы все поймете, когда приедете. — На линии воцарилась тишина.
Она медленно положила трубку и какое-то время стояла, уставившись на телефон, отказываясь верить тому, что услышала. Когда снова раздался звонок, она сразу же схватила трубку.
— Детектив Джейн Риццоли? — спросил женский голос.
— Да.
— Я по поводу вашей завтрашней поездки в Вашингтон. Я могла бы заказать вам билет на рейс 6521, вылет из Бостона в полдень, прибытие в Вашингтон в тринадцать тридцать шесть. Вас устраивает?
— Секунду. — Риццоли схватила ручку и блокнот и записала информацию о полете. — Да, отлично.
— И возвращение в Бостон в четверг, рейсом 6406, вылет в девять-тридцать утра, прибытие в десять-пятьдесят три.
— Я что, остаюсь ночевать?
— Так просил агент Дин. Мы заказали вам номер в отеле «Уотергейт». Но если вы предпочитаете другой…
— Нет. Мм, «Уотергейт» меня вполне устраивает.
— Завтра в десять утра за вами заедет лимузин и отвезет вас в аэропорт. В Вашингтоне тоже встретит лимузин. Могу я узнать номер вашего факса?
Через минуту затрещал телефакс. Риццоли сидела на кровати, уставившись в аккуратно распечатанное расписание, ошарашенная скоростью, с которой разворачивались события. Сейчас ей как никогда хотелось поговорить с Томасом Муром, спросить его совета. Она потянулась к трубке, но передумала. Загадочные фразы Дина порядком ее насторожили, и она уже не была уверена в безопасности своей телефонной линии.
Она вдруг вспомнила, что забыла совершить традиционный обход квартиры перед сном. Сейчас она остро ощутила необходимость убедиться в надежности своей крепости. Она потянулась к тумбочке и достала пистолет. Потом, как и каждую ночь на протяжении последнего года, побрела по комнатам в поисках монстров.
Дорогая доктор О'Доннелл!
В своем прошлом письме вы просили рассказать, в какой момент я догадался, что я не такой, как все. Честно говоря, я не уверен в том, что отличаюсь от других. Просто я честнее и больше знаю о себе. И еще я прислушиваюсь к тем примитивным желаниям, что свойственны всем нам. Я уверен, что вы тоже слышите их шепот, и запретные образы вспышкой проносятся в вашем сознании, выныривая из мрачных глубин подсознания. Ведь бывает так, что вы идете по лесу и видите яркую необычную птичку, и ваше первое естественное желание — прежде чем подаст голос высокая мораль — поохотиться за ней. Подстрелить.
Это инстинкт, заложенный в ДНК. Все мы охотники, закаленные в суровых испытаниях, дарованных природой. В этом смысле я ничем не отличаюсь ни от вас, ни от других, и меня забавляют потуги многочисленных психологов и психиатров, которые все пытаются понять меня, покопаться в моем детстве, как будто в далеком прошлом кроется разгадка моей исключительности. Боюсь, я разочаровал их, потому что такого поворотного момента в моей жизни не было. Более того, я обратил их вопросы к ним самим. Почему они считают, что они другие? Ведь их тоже посещают мысли, которых они стыдятся, желания, которые приводят их в ужас, но подавить которые они не в силах.
Я наблюдаю за тем, как они отрицают это, и внутренне усмехаюсь. Они лгут мне, так же как лгут самим себе, но я-то вижу неуверенность в их глазах. Мне нравится подталкивать их к краю пропасти, заставлять заглядывать в мрачный мир их фантазий.
Единственная разница между мной и ими в том, что я никогда не стыжусь и не боюсь своих фантазий.
Но меня классифицируют как душевнобольного. Меня подвергают унизительному психоанализу. Вот почему я рассказываю вещи, которые им втайне хочется слышать, и я знаю, что мои рассказы их завораживают. В течение часа, что длится наше общение, я удовлетворяю их любопытство. Собственно, за этим они и приходят ко мне. Никто, кроме меня, не сможет подбросить дров в топку их фантазий. Никто другой не составит им компанию в прогулке по этой запретной территории. Пока они рисуют мой психологический портрет, я делаю то же самое с ними, мысленно измеряя их кровожадность. Во время наших бесед я неотрывно наблюдаю за их лицами, улавливая малейшие признаки возбуждения. Расширенные зрачки. Изгиб шеи. Румянец на щеках, сбивчивое дыхание.
Я рассказываю им про свою поездку в Сан-Джиминьяно, городок, затерявшийся среди холмов Тосканы. Бродя по его улочкам, мимо сувенирных лавок и кафешек, я наткнулся на музей пыток. Если вы там были, то должны знать. Внутри царит полумрак, и это точно передает атмосферу средневековой тюрьмы. Темнота скрывает лица туристов, и им не приходится стыдиться того, что они с таким восторгом пялятся на экспонаты.
Один из экспонатов привлекает наибольшее внимание: венецианское устройство, датированное 1600 годом, предназначенное для наказания женщин, согрешивших с сатаной. Сделанное из железа, в форме груши, оно вставляется в вагину несчастной. С каждым поворотом рукоятки груша проникает все глубже, пока не разрывает шейку матки, приводя к фатальному исходу. Вагинальная груша — лишь один из многих древних инструментов, среди которых были и те, что предназначались для раздирания грудей и гениталий во имя праведной церкви, не способной примириться с сексуальной властью женщин. Я, как бы между прочим, описываю эти устройства моим докторам, большинство из которых не бывали в этом музее и стыдливо умалчивают о своем желании там побывать. Но, рассказывая им про зубчатые приспособления для раздирания грудей и калечащие пояса верности, я смотрю им в глаза. Чтобы видеть не только отвращение и ужас, но и скрытое возбуждение, экстаз.
О, да, им интересны подробности.
Как только самолет коснулся земли, Риццоли закрыла папку с подшитыми в ней письмами Уоррена Хойта и выглянула в иллюминатор. Она увидела низкое серое небо, угрожавшее разлиться дождем, мокрые от пота лица рабочих, столпившихся на термакадаме. Похоже, на выходе из самолета ее ожидала парилка, но она не возражала против жары, поскольку откровения Хойта обожгли ее ледяным холодом.
В лимузине, который вез ее в отель, она смотрела в тонированные стекла окон, разглядывая город, в котором бывала всего дважды, и в последний раз — на межведомственной конференции в штаб-квартире ФБР. Тогда она прилетела ночью, и ей представилась возможность полюбоваться многими памятниками и сооружениями в свете иллюминации. Она помнила ту жесткую неделю, когда каждый день устраивались вечеринки, и ей приходилось на равных с мужчинами пить пиво и травить анекдоты. Помнила, как алкоголь, гормоны и чужой город вылились в ночь безудержного секса с коллегой по конференции, полицейским из Провиденса, разумеется, женатым. Таким Вашингтон и остался в ее памяти: городом раскаяния и испачканных простыней. Городом, который лишний раз доказал, что у нее нет иммунитета к соблазнам порока. И можно было сколько угодно твердить, что она не уступит мужчинам, но утром после бессонной ночи любви именно она чувствовала себя слабой и незащищенной.
В очереди у стойки администратора в отеле «Уотергейт» она обратила внимание на стильную блондинку, которая стояла впереди. Безупречная прическа, красные туфли на высоченных шпильках. Женщина, внешность которой вполне соответствовала достойному интерьеру отеля. Риццоли вдруг стало стыдно за свои голубые лодочки со сбитыми каблуками. Настоящие туфли полицейского, предназначенные для ходьбы и работы. Впрочем, не стоит обращать внимания на такие мелочи. Это я, и я такая, какая есть. Девчонка из полиции, которая зарабатывает на жизнь, охотясь за преступниками. А высокие каблуки — помеха для охотников.
— Чем могу вам помочь, мэм? — обратился к ней клерк.
Риццоли подкатила чемодан к стойке.
— Должен быть заказан номер на мое имя. Риццоли.
— Да, есть такое имя. И вам сообщение от мистера Дина. Ваше совещание назначено на три-тридцать.
— Совещание?
Клерк оторвал взгляд от экрана компьютера.
— Вы о нем не знали?
— Теперь знаю. А адрес указан?
— Нет, мэм. Но в три за вами заедет машина. — Он вручил ей ключ от номера и улыбнулся. — Похоже, для вас все предусмотрено.
Небо почернело, и все явственнее ощущалось приближение грозы. Она стояла у входа в отель, ожидая лимузина. Но подъехал темно-синий «Вольво».
Она нагнулась к окошку и увидела, что за рулем сидит Габриэль Дин.
Щелкнул центральный замок, и она проскользнула на пассажирское сиденье. Она не ожидала, что увидит его так скоро, и была совершенно не готова к этой встрече. Тем более что он выглядел таким спокойным и уверенным в себе, в то время как она пребывала в некоторой прострации после утреннего перелета.
— Добро пожаловать в Вашингтон, Джейн, — сказал он. — Как добрались?
— Хорошо. Мне начинают нравиться лимузины.
— А номер в гостинице?
— Лучше, чем те, к которым я привыкла.
Тень улыбки тронула его губы, и он перевел взгляд на дорогу.
— Выходит, все это не слишком мучительно для вас.
— А я разве жаловалась?
— Судя по вашему виду, вы не особенно счастливы от того, что оказались здесь.
— Я была бы вполне счастлива, если бы знала причину, почему я здесь.
— Все станет ясно, когда мы доберемся до места.
Она посмотрела на названия улиц и догадалась, что они едут на северо-запад, в направлении, прямо противоположном штаб-квартире ФБР.
— Разве нам не в гуверовское здание?
— Нет. В Джорджтаун. Он хочет встретиться с вами у себя дома.
— Кто он?
— Сенатор Конвей. — Дин взглянул на нее. — Вы, надеюсь, без оружия?
— Мой пистолет до сих пор в чемодане.
— Хорошо. Сенатор Конвей не приветствует вооруженных гостей.
— Беспокоится за свою безопасность?
— Нет, скорее, за душевный покой. Он служил во Вьетнаме. Больше не хочет видеть оружие.
Первые капли дождя упали на ветровое стекло.
Она вздохнула.
— В этом я с ним солидарна.
Кабинет сенатора Конвея был обставлен мебелью из темного дерева и кожи. Типично мужской кабинет, с типично мужской коллекцией культовых предметов, отметила Риццоли, глядя на развешанные по стенам мечи самураев. Седовласый владелец коллекции приветствовал ее теплым рукопожатием и тихим голосом, но его угольно-черные глаза прожигали насквозь, и она почти физически ощущала, что сенатор оценивает ее. Она выдержала его взгляд, понимая, что разговор не состоится, если сенатор не будет удовлетворен тем, что увидит. А видел он перед собой женщину, которая прямо смотрела ему в глаза. Женщину, которую мало волновали политические интриги, зато очень волновала правда.
— Прошу вас, присаживайтесь, детектив, — сказал он. — Я знаю, вы только что прилетели из Бостона. Вероятно, вам нужна небольшая передышка.
Секретарь внесла поднос с кофе и печеньем. Риццоли едва сдерживала нетерпение, дожидаясь, пока на столе расставят чашки с кофе, сливки, сахар. Наконец секретарь вышла, закрыв за собой дверь.
Конвей отставил свою чашку, так и не притронувшись к кофе. Теперь, когда с церемониями было покончено, он сосредоточил все свое внимание на гостье.
— Я рад, что вы согласились приехать.
— Боюсь, у меня не было выбора.
Ее прямолинейность вызвала у него улыбку. Хотя Конвей соблюдал все правила хорошего тона в виде рукопожатий и обмена любезностями, она предполагала, что он, как большинство уроженцев Новой Англии, предпочитает прямой разговор — собственно, как и она.
— Тогда перейдем сразу к делу?
Риццоли тоже отставила свою чашку.
— С удовольствием.
Дин встал и подошел к письменному столу. Он взял пухлую кожаную папку, вернулся с ней к кофейному столику и, достав фотографию, положил перед ней.
— Двадцать пятое июня девяносто девятого года, — произнес он.
Она уставилась на бородатого мужчину, который сидел, привалившись к забрызганной кровью стене. Он был босой, в темных брюках и рваной белой рубашке. На колене примостились фарфоровая чашка и соусник.
Она почувствовала, как начинает кружиться голова, когда Дин выложил вторую фотографию.
— Пятнадцатое июля девяносто девятого года.
И опять жертвой был мужчина, на этот раз чисто выбритый. Но он тоже умер возле стены, залитой кровью.
Между тем Дин положил третий снимок, тоже мужчины. Труп был уже распухший, со вздутым животом и следами разложения.
— Двенадцатое сентября, — сказал он. — Того же года.
Она изумленно смотрела на эту галерею трупов, вот так запросто выложенную на столике вишневого дерева. Документальные кадры зверств на фоне изысканного кофейного сервиза. Дин и Конвей молча наблюдали за ней, пока она брала по очереди снимки и вглядывалась в них, пытаясь рассмотреть детали, уникальные для каждого преступления. Но все фотографии были вариациями на одну тему, которую она уже видела разыгранной в домах Йигеров и Гентов. Покорный зритель. Побежденный, униженный, вынужденный молча наблюдать за происходящим.
— А что с женщинами? — спросила Риццоли. — Должны ведь быть женщины.
Дин кивнул.
— Только одну удалось опознать. Жену убитого номер три. Ее труп обнаружили частично зарытым в лесу через неделю после того, как был сделан этот снимок.
— Причина смерти?
— Удушение.
— Посмертное изнасилование?
— Из останков была извлечена свежая сперма.
Риццоли глубоко вздохнула и тихо спросила:
— А две другие женщины?
— В связи с сильным разложением точно идентифицировать трупы не удалось.
— Но останки у вас были?
— Да.
— Почему же вы не могли их идентифицировать?
— Потому что мы имели дело не с двумя трупами. Их было гораздо больше. Очень много.
Она подняла глаза и поймала на себе пристальный взгляд Дина. Наблюдал ли он за ней все это время, следил ли за ее реакцией? Словно отвечая на ее немой вопрос, он протянул ей три папки.
Она раскрыла первую и наткнулась на отчет о результатах вскрытия мужских трупов. Машинально перелистала страницы и остановилась на последней, с заключениями:
Причина смерти: обширная кровопотеря в результате резаной раны с полным иссечением левой сонной артерии и левой яремной вены.
Властелин, подумала она. Это его почерк.
Уже закрывая папку, она пробежала глазами первую страницу и отыскала деталь, которую пропустила, торопясь прочитать заключение.
Это было во втором параграфе:
вскрытие произведено 16 июля 1999 года, в 22:15, в передвижном госпитале в городе Гьякова, Косово.
Она потянулась к двум другим папкам с отчетами, выискивая названия мест проведения вскрытий.
Печ, Косово.
Джяковица, Косово.
— Вскрытия проводились в полевых условиях, — сказал Дин. — Иногда в самых примитивных. В палатках и при свете фонаря. Без водопровода. И столько трупов, что мы не успевали их обрабатывать.
— Это было расследование военных преступлений? — спросила она.
Он кивнул.
— Я был в первой команде ФБР, оказавшейся на месте в июне девяносто девятого года. Мы прибыли по просьбе Международного военного трибунала по бывшей Югославии. В той первой миссии нас было шестьдесят пять человек. Нашей задачей было найти и представить доказательства с мест самых масштабных в истории преступлений. В районах массовых погромов мы собрали баллистические улики, эксгумировали и провели вскрытие сотен албанских жертв, а еще несколько сотен трупов просто не смогли обнаружить. И все то время, что мы там находились, убийства продолжались.
— Кровная месть, — сказал Конвей. — Что вполне предсказуемо, учитывая специфику этой войны. Да, в принципе, любой войны. Мы оба, — и я, и агент Дин — бывшие морские пехотинцы. Я служил во Вьетнаме, агент Дин участвовал в операции «Буря в пустыне». Мы видели такое, о чем говорить язык не поворачивается, что всякий раз заставляет задаваться вопросом, чем же мы, люди, отличаемся от животных. Во время войны сербы убивали албанцев, а после войны бойцы албанской народной армии стали убивать мирных сербов. И у тех, и у других руки по локоть в крови.
— Мы поначалу так и думали, что убийства совершены на этнической почве, — пояснил Дин, указывая на снимки. — Возмездие после войны. Но в нашу миссию не входило разбираться с послевоенным беззаконием. Мы находились там исключительно по просьбе трибунала, чтобы заниматься сбором доказательств военных преступлений. А не этих.
— И все же вы занялись этими убийствами, — заметила Риццоли, глядя на фирменный бланк ФБР, на котором были отпечатаны протоколы вскрытий. — Почему?
— Потому что я распознал их характер, — ответил Дин. — Это не были убийства на этнической почве. Двое мужчин были албанцами, один — серб. Но у всех было одно общее: они были женаты на молодых женщинах. Красивых женщинах, которые потом оказались похищенными, К тому моменту, когда было совершено третье преступление, я уже знал почерк убийцы и понимал, с кем мы имеем дело. Но эти преступления подпадали под юрисдикцию местных правоохранительных органов, а не трибунала, который пригласил нас туда.
— Ну и что было сделано? — спросила она.
— Одним словом? Ничего. Никаких арестов, потому что не было ни одного подозреваемого.
— Разумеется, какое-то следствие было, — сказал Конвей. — Но вы сами подумайте, детектив, какова была ситуация. Тысячи погибших в результате военных действий, захороненных в более чем ста пятидесяти братских могилах. Иностранные миротворческие войска пытаются навести порядок в стране. Вооруженные бандиты, которые рыщут по разрушенным деревням, просто чтобы убивать. И сами гражданские, вынашивающие планы кровной мести. Там был просто Дикий Запад, где с оружием в руках выясняли отношения, будь то семейные ссоры, наркотики или вендетта. И любое преступление автоматически квалифицировали как этнический конфликт. Да и как можно было отличить одно убийство от другого? Их было так много.
— Для серийного убийцы это был просто рай на земле, — подвел итог Дин.
22
Она смотрела на Дина. Ее не удивило его военное прошлое, которое угадывалось и в его выправке, и в командном голосе. Он знал военную тактику, был знаком с поведением воинов-победителей, знал, как унизить врага, как завладеть трофеем.
— Стало быть, наш убийца был в Косове, — сказала Риццоли.
— Там для него было раздолье, — сказал Конвей. — Смерть была там привычным делом. Убийца мог спокойно ходить по домам, совершать свои зверства и уходить, никем не замеченный. Кто знает, сколько подобных преступлений списано на военные действия.
— Возможно, мы имеем дело с недавним иммигрантом, — предположила Риццоли. — С беженцем из Косова.
— Это одна версия, — сказал Дин.
— Версия, которую, как я понимаю, вы уже отработали.
— Да, — не колеблясь, ответил он.
— Вы скрывали важнейшую информацию. Вы просто сидели и наблюдали, как тупые копы бегают по замкнутому кругу.
— Я дал вам возможность прийти к собственным выводам.
— Да, но мы не видели полной картины. — Она ткнула пальцем в фотографии. — Это же во многом меняет дело.
Дин и Конвей посмотрели друг на друга. Потом Конвей произнес:
Читать бесплатно другие книги:
